Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Потомок Микеланджело

ModernLib.Net / Историческая проза / Левандовский Анатолий Петрович / Потомок Микеланджело - Чтение (стр. 16)
Автор: Левандовский Анатолий Петрович
Жанры: Историческая проза,
История

 

 


Дело в том, что ко мне ежедневно приходят десятки людей, главным образом моих соотечественников-итальянцев. Они в большинстве своем члены разгромленного тайного общества адельфов, действовавшего в Пьемонте. И они хотят объединить свои усилия с нашими, действовать в полном единстве с филадельфами. Из той корреспонденции, которую я получаю ежедневно, становится ясно, что аналогичные процессы идут и в других районах обширной империи узурпатора. Люди-борцы тянутся друг к другу. Если тирану в какой-то мере удалось дереволюционизировать свою столицу, то в провинции он не смог остановить естественных процессов. Провинция же гальванизируется буквально с каждым днем. Отсюда вывод: сложилась ситуация, которой грех не воспользоваться, при которой мы и можем и должны взять инициативу в свои руки.

— Что же ты предлагаешь? — спросил Вийяр.

— Не спеши. То, что я могу предложить, рождено самой жизнью. Брат Фелипомен в своем предсмертном письме предлагает облечь Леонида званием и правами великого архонта. Я думаю, нет среди нас, да и среди всех филадельфов, того, кто не согласился бы с этим решением. Но брат Леонид все еще томится в неволе. До той поры, пока он, получив свободу, сможет нас вести, инициативу должны проявить мы сами. Я предлагаю объединить филадельфов и адельфов и на этой основе создать здесь, в Женеве, новый организационный центр, иначе говоря, новое революционное тайное общество, более законспирированное и более действенное, нежели «Искренние друзья» или иное объединение подобного рода…

— Подожди, — воскликнул Террей, — я никак не уразумею, к чему все это? Чем не устраивают тебя «Искренние друзья», бессменным магистром которых ты являешься? Разве наша ложа тратила время зря? И разве все мы, сидящие в этой комнате, не представляем законспирированного ядра, достаточно тайного и действенного?

Буонарроти улыбнулся.

— По-моему, я все объяснил и по лицам других вижу, что меня поняли. Поразмыслив, поймешь и ты. Но добавлю еще один немаловажный аргумент. За последние месяцы — вы все знаете это — положение ложи «Искренние друзья» осложнилось. Придирки властей усиливаются, и я боюсь, что, несмотря на все наши предосторожности, ложу могут закрыть. Видимо, мы где-то просчитались, чего-то недоучли, и теперь поздно бить отбой.

— Брат Камилл прав, — заметил Вийяр. — У меня точно такое же ощущение. Рано или поздно придется менять вывеску.

— И лучше это сделать раньше, предупреждая власти, — подхватил Марат…

…Так этим вечером — при ничем не примечательных обстоятельствах — зародилось еще одно революционно-освободительное тайное общество, душой которого был потомок Микеланджело — Филипп Буонарроти. В течение более десяти лет оно оставалось притягательным центром для людей, мечтавших возродить идеи и принципы Великой революции и ее наследника — Гракха Бабефа.

Новое общество формировалось постепенно. Оно окончательно определилось и получило организационную структуру много позднее.

Но сегодня был заложен его фундамент.

<p>21</p>

Наконец-то Анн Савари, герцог Ровиго, смог переселиться в роскошное жилище министра полиции — в особняк на улице Сен-Пер, некогда принадлежавший господам Ленуару и де Сартину, знаменитым функционерам старого порядка, а ныне, после ряда проволочек, освобожденный для него Жозефом Фуше.

Это оказалось очень кстати. Стараниями своего властителя Савари был женат на представительнице весьма благородной фамилии, которая без конца требовала декора, достойного ее знатности. Савари трепетал перед своей супругой почти так же, как перед императором. Теперь наконец он мог сказать ей:

— Мадам, вы перещеголяли всех этих выскочек. Ваши апартаменты ничем не уступают Мантиньону, дворцу князя Беневентского.

Но счастье его было недолгим. Когда он стал вникать в дела, оставленные его предшественником, то сначала удивился, потом изумился и наконец решил, что сходит с ума. Вместо цельной картины он видел какие-то малозначительные обрывки сведений, которые буквально рассыпались у него в руках.

Савари попробовал обратиться за консультацией к Паскье, но был встречен своим помощником довольно холодно.

Префект парижской полиции терпеть не мог Савари.

Объясняя впоследствии причину этого, Паскье утверждал, что виной всему была феноменальная глупость министра, но, видимо, главное коренилось в другом. Паскье чувствовал себя обойденным и люто завидовал герцогу Ровиго. Выходец из служилой аристократии, претерпевший гонения при якобинцах, Этьен-Дени Паскье был очень хитрым и ловким чиновником — в этом отношении он вполне мог соперничать со своим прежним шефом. Будущее показало, что он знал себе цену и умел ловко использовать обстоятельства. А сейчас Паскье казалось, что Наполеон недооценил его. Он ведь, Паскье, прилежно копал под Фуше, выводил на чистую воду все шашни бывшего министра, обо всем исправно доносил императору и рассчитывал (вполне заслуженно, не так ли?) получить освободившийся пост, а пост достался другому, и в подметки ему не годившемуся, он же (всего-навсего!) был сделан префектом парижской полиции… Затаив злобу, он ничем не помог своему новому начальнику, поскольку страстно желал, чтобы тот продемонстрировал свою глупость и беспомощность. Наконец Савари не выдержал и, чувствуя, что абсолютно не в силах разобраться в служебных бумагах, оставленных Фуше, решил пожаловаться императору.

Наполеон мгновенно понял все.

Он отправил Фуше альтернативный приказ: или экс-министр немедленно отдаст похищенные документы, или будет арестован и отправлен в тюрьму.

Фуше попробовал торговаться.

Но с Хозяином тягаться было трудно.

Со вздохом сожаления пришлось извлекать то, что было запрятано в тайники. Но что сгорело, то сгорело, и при всем желании вернуть испепеленное было невозможно.

И хваленая полиция Наполеона с легкой руки своего многолетнего руководителя так и осталась до конца империи прихрамывающей на одну ногу. Во всяком случае, обстоятельные материалы о филадельфах были утрачены безвозвратно.

<p>22</p>

Едва новый министр полиции с грехом пополам стал входить в курс дела, как случилась новая невзгода.

Савари начала донимать Женева.

В Париж приехал префект департамента Леман барон Каппель и, испросив аудиенцию у министра, чуть не довел его до обморока нескончаемым потоком жалоб. Он расписывал невероятные трудности в своей работе, сетовал на ограниченность своих полномочий, молил о помощи.

— Но что вас так-то уж особенно тревожит? — удивлялся Савари.

— Понимаете, ваше сиятельство, — объяснял Каппель, — этот город всегда был заражен республиканской болезнью. А теперь, когда там действуют филадельфы, положение стало угрожающим…

«Филадельфы, — отметил про себя Савари. — Я не раз слышал это слово от императора… Но кто они такие? Это надо будет уточнить». Он с омерзением смотрел на бледное лицо Каппеля, на его пшеничные брови и рыжеватую шевелюру и с не меньшим омерзением слушал его неправильную, сбивчивую речь. Немец до смерти надоел и не желал этого понимать.

— Кого же конкретно вы имеете в виду? — зевая, спросил министр.

— Буонарроти, ваше сиятельство, Буонарроти в первую очередь. Это их коновод. С ним вместе агитируют Террей, Вийяр и другие. Немалую роль играет и Марат…

— Марат? — изумился Савари. — Ведь он же давно умер!

— Это другой Марат, с вашего позволения. Брат того… Э, ну того самого, которого вы имеете в виду…

— Ах, брат… Ну, это другое дело… А что вы сказали о Буонарроти?

— Это их коновод, ваше сиятельство.

«Коновод… Слово-то какое… — размышлял Савари. — А между тем об этом Буонарроти мне приходилось что-то слышать, и, кажется, не такое уж плохое… Он все преувеличивает, проклятый немец. Вот уж правда: у страха глаза велики».

— Хорошо, барон, я понял вас, — отрезал он, стремясь окончить затянувшийся визит. — Когда вернетесь в Женеву, изложите все письменно и пришлите мне…

Он тут же вызвал Паскье и попытался расспросить его о филадельфах.

Префект полиции удивленно смотрел на своего шефа. «А ты еще глупее, чем можно было ожидать, — подумал он. — Нечего сказать, хорош! Министр полиции, не знающий ничего о самой могущественной антиправительственной организации!.. Ну, на мою-то помощь пусть не рассчитывает».

— Филадельфы? Были такие, — нехотя ответил он министру.

— Были? А сейчас, что же, их нет?

— Филадельфы действовали при Директории и тогда представляли внушительную силу. Но вскоре после 18 брюмера они исчезли. Остатки их были ликвидированы при вашем предшественнике…

«Ну и чудесно, — подумал Савари. — А этот барон целый час плел мне невесть что… Слава богу, я от него отделался. Неплохо было придумано — пусть пишет из Женевы!»

Но радость его была преждевременной. Вскоре из Женевы пришло первое объемистое и дотошное послание Каппеля. Савари дал формальный ответ. А затем рапорты, запросы и требования из департамента Леман посыпались, точно из рога изобилия — по два, по три раза в месяц, и каждое требовало ответа, и все это так надоело Савари, что он уже был и не рад, дав этому проклятому Каппелю подобное предписание…

<p>23</p>

Впрочем, в первых посланиях, несмотря на их объемность, не было ничего существенного, чего бы Савари уже не знал. Повторяя и размазывая жалобы, высказанные в Париже, Каппель обличал деятельность масонских лож и особенно сетовал на ложу «Искренних друзей», которой руководил Буонарроти. Этот Буонарроти, по словам префекта, весьма речист и на каждом собрании ложи восхваляет якобинское прошлое. Ложу облюбовал мелкий люд города; посещают ее и многие офицеры французских частей, стоящих близ Женевы.

Все это Савари было известно, и придавал он всему этому небольшое значение, но один вопрос его все же заинтересовал. Масоны… А при чем здесь филадельфы, о которых столько бубнил ему Каппель?..

Он решил отправиться за разъяснениями к императору.

Наполеон, вопреки обычному, принял его нелюбезно. Император был поглощен подготовкой к новой войне, все его мысли были заняты армией и планом грядущего похода, а тут этакая ерунда…

— Масоны, — сказал он, — довольно безобидная организация, пусть она вас не тревожит. Когда-то я сам посещал одну из подобных лож. Это пустые болтуны.

— Мне тоже так казалось, ваше величество. Но меня донимает префект департамента Леман. Он без конца жалуется на масонов и на Буонарроти!

Буонарроти… Это имя погрузило Наполеона в задумчивость. Вспомнилось старое. Их дружба, совместная деятельность, его восхищение этим необычным человеком… И почему он разошелся с Буонарроти, почему не сумел привлечь его? Разница в политических убеждениях? Но это же малосущественно! По-видимому, не сумел привлечь потому, что не очень старался. А зря. Этот человек был бы ему весьма полезен. Много полезнее, чем оборотень Фуше. Или этот, так называемый «Ровиго»…

…Властитель забыл в тот момент, что политические убеждения для настоящего человека играют основную роль. Забыл, почему не привели к успеху все его попытки привлечь Моро, Уде, Мале. С неприязнью взглянул он на ухоженное, благообразное лицо своей креатуры. И вдруг сказал:

— Послушайте, Савари, кто из нас министр полиции — вы или я?

Савари оторопел, но быстро ответил:

— Я, ваше величество.

— Так вот, — продолжал Наполеон, — мне надоело ваше крохоборство и ваши бесконечные вопросы по всякому пустяковому поводу. Вы не даете мне покоя, хотите превратить меня в свою няньку. Ваш предшественник был несравненно более самостоятелен…

«И при этом предавал тебя, — с обидой думал Савари, — а я служу тебе верой и правдой, и вот благодарность».

— У вас огромный штат помощников, Савари, на содержание которых я не жалею средств. Вы располагаете такими мастерами сыска, как Паскье и Дюбуа, Демаре, Вейра и многие другие. Используйте их знания, их опыт, их нюх. Но при этом запомните одно…

Наполеон встал, давая понять, что аудиенция окончена.

— Запомните, что мы живем в очень сложное время и со всех сторон окружены врагами. И главными врагами являются не те, кто болтает чепуху в масонских ложах, но те, кто прикидывается лояльным, а на деле плетет интриги и всеми способами будоражит народ. Запомните, Савари: действовать нужно спокойно, аккуратно и бесшумно. Действуйте, Савари. Выявляйте заговоры, уничтожайте заговорщиков. Но умейте делать это без излишней огласки. Лишние разговоры мне сейчас не нужны. И не ищите заговоров там, где их нет. Мне не нужна буря в стакане воды — меня беспокоят проблемы куда более серьезные, чем ваши «масоны»…

…С этого приема Савари ушел в весьма взбудораженном состоянии. Но потом — довольно быстро — успокоился. Ему показалось, что он уловил главную мысль императора: «Не ищите заговоров там, где их нет». Ну что ж, он достаточно понятлив. Отныне он будет действовать именно так, как приказано.

<p>24</p>

В январе 1812 года Каппель переслал Савари рапорт барона Мелюна, специального комиссара полиции в Женеве.

Это послание значительно отличалось от предыдущих. Оно дышало неподдельной тревогой.

Комиссар сообщал, что получен донос от бывшего члена ложи «Искренних друзей», некоего Дюсиметьера, чиновника гражданского трибунала. Доносчик утверждал, что намечен государственный переворот, центром которого является Париж. Заговорщики владеют капиталом в двадцать тысяч франков. Участвуют в деле как штатские, так и военные, все филадельфы, зараженные якобинством, их признанный вождь — Филипп Буонарроти. Предполагается убить Наполеона и установить диктатуру генерала Моро. Ожидается, что переворот поддержат Ожеро и Массена. Посредником между Женевой и Парижем является генерал Лекурб…

«Какая чепуха, — думал Савари, бросая послание в ящик письменного стола, — это же надо придумать такое… Диктатура Моро, а Моро нет и в помине; сочувствие Ожеро и Массена, а эти двое, когда-то действительно фрондировавшие, давно стали маршалами и надежнейшими помощниками императора… Одним словом, бред. Не в меру разгорячившаяся фантазия не в меру услужливых простаков. Помощники дражайшего Каппеля такие же паникеры, как и он сам».

— Что отвечать, ваша светлость? — спросил секретарь, следивший за действиями начальника.

— Ответа не будет, — проворчал Савари.

Но там, в Женеве, никак не могли облагоразумиться. Через месяц пришло письмо Каппеля, в котором он удивлялся, что Париж молчит на такой громкий сигнал тревоги. «Это очень серьезно, — утверждал префект, — гораздо более серьезно, чем вы можете предполагать. Буонарроти имеет здесь тьму приверженцев, все якобинцы и почти все иностранцы. Наиболее безумный из них — сам Буонарроти. Они вступят в борьбу по первому его знаку».

«Дурак, — подумал Савари, — явный дурак. Утверждает „очень серьезно“, а прошло больше двух месяцев, и ничего не случилось. Да и что могло случиться? Какое влияние может иметь захолустная Женева на великую столицу? Сам же утверждает, что Буонарроти безумный — что же с сумасшедшего возьмешь? И кто его будет слушать? Какие-то иностранцы? Что за иностранцы? Чепуха, полнейшая чепуха».

— Что отвечать, ваша светлость? — как обычно, спросил секретарь.

— Ответа не будет, — буркнул Савари.

Ровно через две недели, 15 марта, на стол министра легло новое послание из Женевы. Каппель буквально вопил. Все вожди ложи — филадельфы, это уже твердо установлено. Буонарроти их казначей. Они отнюдь не оставили мысль о перевороте. Идут разговоры о том, что вся провинция готова их поддержать. Вожаки филадельфов необыкновенно энергичны. Это неразлучная троица: Буонарроти, Террей, Вийяр. Префект убедительно просил о санкции на арест всех троих.

На этот раз министр был обеспокоен. Нет, не бреднями о мифическом «заговоре»: здесь переубедить министра было невозможно, и чем больше старался Каппель, тем больше усиливалось противостояние Савари. Нет, он был обеспокоен желанием властей департамента Леман начать аресты. Действительно, начнется с троих, а там… Для чего все это? Чтобы нервировать великого императора? Чтобы создавать ненужную шумиху? «Бурю в стакане воды», — как иронически заметил Наполеон…

Он написал обо всем этом префекту Женевы в довольно резких тонах. И весьма категорически предупредил: воздержаться от необдуманных действий.

И что же?

Двадцать три дня спустя новый вопль префекта: Марат, этот «неистовый якобинец и ближайший друг Буонарроти», срочно отбыл в Париж! Спрашивается, с какой целью, если не в связи с антиправительственным заговором?

Савари решил проверить эти сведения. Сыск заработал. Через несколько дней удалось установить, Что Марат действительно прибыл в столицу. Но, как ни старались ходившие за ним по пятам агенты, ничего подозрительного в его поведении обнаружить не удалось.

Тем временем Каппель продолжал свою кампанию. В середине апреля он сообщил, что на свой страх и риск прикрыл ложу «Искренних друзей», прикрыл тихо, «без придания гласности и без ареста ее членов». И тут же, словно в насмешку, опять просил о санкции на арест троих.

Канцелярия Савари ответила кратким отказом.

Каппель не побоялся повторить свою просьбу.

Савари снова отказал.

Тогда Мелюн и Каппель прислали совместно написанное заявление: уж коли правительство никак не соглашается на арест, то, по крайней мере, пусть будет разрешено убрать троих главных смутьянов, вожаков филадельфов, куда-нибудь подальше из Женевы — это хоть как-то разрядит обстановку!

Тут терпение Савари истощилось. Он решил поставить точку. И собственной рукой написал префекту департамента Леман обстоятельное письмо, где от своего имени изложил то, что несколько месяцев назад ему сообщил Паскье. Он объяснил Каппелю, что тот заблуждается: так называемые «филадельфы» — дело далекого прошлого, действующие лица совсем иной исторической эпохи. Теперь же они превратились в миф. «Надо учесть, — писал Савари, — что деятельность филадельфов имела место в период, предшествующий правлению Его Величества. Общество филадельфов существовало во времена Директории. Тогда оно было многолюдным и опасным, но деятельность его полностью прекратилась вскоре после 18 брюмера». Исходя из этого, Савари окончательно отказывал Каппелю и Мелюну в их просьбе и советовал им «избавляться от фантазий». Кроме того, он предлагал на том кончить переписку и больше не беспокоить его этим надуманным делом.

Женевским властям не оставалось ничего другого, как принять к сведению наказ министра.

И «беспокоить» его в связи с этим делом действительно перестали.

Наступало время других беспокойств.

<p>25</p>

Буонарроти и его соратники отнюдь не были обескуражены инициативой барона Каппеля: они ждали налета на ложу «Искренних друзей», и закрытие ее не застало их врасплох.

Вечером трое филадельфов собрались на улице Бра д'Ор; четвертый — Марат — все еще находился в столице.

— Итак, они решились, — сказал Филипп, — хотя, казалось бы, мы и не делали слишком опрометчивых шагов. Впрочем, они должны были так поступить. Обстановка снова накаляется. Вероятно, как я и предвидел, готовится новая война, война большая, и какая бы то ни было оппозиция тирану сейчас ни к чему. Не думаю, чтобы они проведали о нашей подлинной работе. Вряд ли они знают что-либо существенное о филадельфах. И еще меньше — о нашей новой тайной организации.

— Тем более что и мы сами о ней почти ничего не знаем, — по обыкновению, съязвил Террей.

Буонарроти не обратил внимания на эти слова.

— Наше «Общество Высокодостойных мастеров» должно иметь большое будущее. Пора, давно пора более тщательно продумать его организационные основы.

— Они у нас есть, — заметил Вийяр. — Многолетняя практика филадельфов достаточно инструктивна. Вероятно, и сейчас нужно создать новую, вполне безобидную, с точки зрения властей, масонскую ложу, а внутри ее будет находиться группа проверенных братьев.

— Ты и прав и не прав. Конечно, мы создадим новую ложу и придадим ей вполне невинный вид. Ядром, как и раньше, будут филадельфы. И все же наше новое «Общество Высокодостойных мастеров» должно быть отличным от того, чем мы располагали до сих пор.

— Ты хочешь сказать, что оно станет более демократичным? — спросил Террей.

Буонарроти задумался.

— Вопрос весьма болезненный, — сказал он наконец. — Разумеется, цель всей нашей борьбы и всей нашей жизни — возможно более полная и всеобъемлющая демократия. Только в этом случае народ может стать хозяином своего положения и будет обеспечено всеобщее счастье, к которому так стремился наш учитель Бабеф. Но все это в будущем. А до тех пор пока нам приходится действовать втайне и тайна должна оставаться непроницаемой для сильных мира, проблема демократии представляется в несколько ином свете. Тот, кто пожелал бы превратить организацию, подобную нашей, в полностью демократическую не только по своим целям, но и по форме, неминуемо бы содействовал раскрытию тайны, а значит — и провалу общего дела. Вспомните Бабефа. Он лишь на миг отступил от строгой законспирированности комитета Равных, допустил в нашу среду случайного человека, и все погибло. Да, по своим принципам и конечной цели новое тайное общество представляет демократический организм, однако его форма и структура не могут носить демократического характера.

— Двусмысленно.

— Ошибаешься. Смысл здесь один: эффективность действий, скорейшее освобождение от тирании, гарантия успеха. Считаю, что ради этого в нашей организации должно существовать н е с к о л ь к о с т е п е н е й, авторитет которых будет последовательно возрастать, а доктрины усложняться, от простых к более сложным и смелым; это будет увязано с совершенствованием политического и социального самосознания членов общества. Степень, обладающая самым развитым самосознанием и соответственно самой высокой тайной, обладает и правом руководить всеми остальными…

Он снова замолчал. В памяти его вдруг вспыхнула трехдневная беседа с Феликсом Лепельтье на острове Ре. Вспыхнула так ярко, будто все это происходило совсем недавно, несколько часов назад… Он вновь думал об иллюминатах, об их вожде Вейсхаупте, о его доктрине, открывающей разные стороны разным градациям посвященных… Он думал об этом все последние дни, да и не только последние — все время, пока зарождалась и оформлялась идея «Общества Высокодостойных мастеров»…

Вийяр прервал затянувшуюся паузу.

— По твоему лицу вижу: ты имеешь вполне готовый план.

Буонарроти внимательно посмотрел на товарища.

— Ты не ошибся. Я предлагаю установить в «Обществе Высокодостойных мастеров» три степени. Первая предназначена для непосвященных, для всех тех, кто составит наши резервы. Широкая по людскому охвату, она будет подчиняться обычным масонским догмам: морально-нравственному совершенствованию, братской взаимопомощи, духовному равенству. Она может быть организационно оформлена в обычную масонскую ложу по типу «Искренних друзей». И название ей можно дать, скажем, «Треугольник».

— Почему «Треугольник»? — полюбопытствовал Террей.

— Как намек на три степени организации. Вторая степень составит синод высоких избранников, заседающий тайно. Высокие избранники исповедуют идеи демократической республики, иначе говоря, народного суверенитета. Например, такие: «Не может быть истинной свободы, пока все граждане не будут приобщены к законодательству». Или: «Законодательная власть принадлежит народу, который может временно наделить ею одно лицо, но она не может быть ни наследственной, ни пожизненной». Или: «Любой человек вправе умертвить узурпатора верховной власти».

— А каковы будут отношения между членами первой и второй степени?

— Конечно же они будут чисто братскими. Но члену первой степени ни под каким видом не должно быть известно, чем занимаются его старшие братья — высокие избранники; члены первой степени даже не должны вообще знать, что старшие братья занимаются чем-то своим. Когда член первой степени в результате длительной проверки делом покажет свою высокую сознательность и преданность организации, он — с согласия синода — может быть переведен во вторую…

— Ну а третья? — снова вмешался Террей. — Ты до сих пор ничего еще не сказал о третьей степени!

— Третья степень… Это — соль всей организации, центральный стержень ее, руководящий центр. Назовем его «Ареопаг», как было у филадельфов, или «Великая твердь»… Она должна оставаться п о л н о с т ь ю з а с е к р е ч е н н о й. О ее составе и месте нахождения не знает ни один из нижестоящих. В нее входят исключительно соратники и ученики Гракха Бабефа, и возглавляет ее великий архонт филадельфов.

— А ее догма? Ее символ веры?

— Я думаю, что они тебе, равно как и всем нам, должны быть ясны. Ибо это наше Евангелие, главный завет нашего погибшего вождя. Основной догмат «Великой тверди» — всеобщее счастье, полное равенство, не только равенство прав, но и равенство благ. Вот как я предлагаю сформулировать этот принцип: «Пусть будут уничтожены материальные различия и все имущество объединено в одну общую казну, и Родина, единственная властительница и нежнейшая мать, обеспечит в равной мере всем любимым и свободным детям своим хлеб, образование и работу»…

…Они толковали обо всем этом несколько вечеров подряд, пока вдруг не появился Марат, придавший их мыслям несколько иное направление…

<p>26</p>

— Я думаю, на этот раз осечки не произойдет…

Марат был взбудоражен до предела. Как и его великий брат, человек темпераментный, горячий, он даже не сразу нашел верный тон разговора — говорил сбивчиво, перескакивая с одного на другое, и в конце концов Буонарроти не выдержал:

— Да прекрати, ради бога, эти невнятные выкрики! Расскажи все по порядку!

И Марат рассказал. Сначала положение его в Париже было не слишком приятным. Явно уловив слежку, он вынужден был маскироваться. Отказавшись от рискованных встреч и связей, он больше недели бродил по музеям, театрам и кабачкам Пале-Рояля — ни дать ни взять — любознательный путешественник из провинции. И вдруг почувствовал: слежка отпала. Почему — этого он не мог понять, но отпала. Тогда-то он и начал действовать, стараясь наверстать упущенное. Встретился с нужными людьми, разобрался в общем положении и даже — с помощью подкупленного тюремного надзирателя — вышел на связь с Мале…

— И тут-то я понял, братья, что этот несгибаемый человек, вопреки всем акциям своих душителей, вовсе не оставил былых планов. Несмотря на неволю, он — само действие. Он подбирает верных людей и окольными путями идет все к той же цели, к восстанию. Он заразил меня своим энтузиазмом. Да разве одного меня? Он умудряется переправлять корреспонденцию во все углы страны, держит в своих руках все нити. Нам брат Леонид дал наказ: готовить людей и самим быть готовыми, чтобы в положенный час начать здесь…

— А как мы узнаем этот час? — спросил недоверчивый Террей.

— Будет дан сигнал из центра.

Они помолчали. Каждый думал об одном и том же.

— Могу резюмировать, братья, — сказал наконец Буонарроти. — Мы на верном пути. Вскоре события в Париже и Женеве сомкнутся, охватив тирана и тиранию стальным кольцом…

<p>27</p>

Тем же летом новое общество Буонарроти закончило подготовительный период своего оформления. И появился его первый декрет:

«Ассоциации филадельфов и адельфов объединяются в Орден Высокодостойных мастеров…

«Великая твердь» постановляет следующее…

Каждый адельф или филадельф может быть представлен в Общество, и сразу после рекомендации поручителем будет произведено его принятие согласно статуту».

Декрет был помечен серединой июля 1812 года.

К этому времени большая война, предсказанная Буонарроти, шла уже полным ходом, суля успех новому предприятию заговорщиков.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава первая

<p>1</p>

Странно, непостижимо странно движется история. Она идет своим, никому не ведомым путем, делая неожиданные зигзаги и словно вырываясь из рук тех, кто, казалось бы, вершит ею. И как бы сильные мира ни старались держать свое направление, история зачастую идет наперекор им и приводит к неожиданным результатам. Впрочем, так ли уж они неожиданны, как кажется порой?..

Если бы кто-либо в Тильзите намекнул Наполеону, что всего четыре года спустя он будет драться не на живот, а на смерть с человеком, которого сегодня сжимает в объятиях, он бы, вероятно, рассмеялся.

Но зачем Тильзит? Даже Эрфурт, при всех своих теневых сторонах, еще не сулил войны.

Скажем больше: войны не хотели ни Наполеон, ни Александр. Ни тому, ни другому, ни тем более их народам война не была необходима, она была просто не нужна.

Все окружение Наполеона до последнего момента уговаривало властителя отказаться от пагубной затеи, уверяя, что война эта может привести к необратимым результатам. Даже Фуше представил императору записку, в которой почтительнейше умолял его воздержаться от самоубийства.

Но ни Фуше, ни Коленкур, ни сам Наполеон уже не могли удержать того, что становилось предрешенным, неизбежным, неотвратимым: прежде чем бесславно окончить свою затянувшуюся авантюру, он должен был до конца испить горькую чашу величайшего из поражений, венчающего бесконечную череду блистательных побед.

В 1809 — 1810 годах империя внешне достигла зенита могущества и славы. Власть победителя распространялась почти на всю Европу. Кругом копошились его вассалы, униженно расшаркивались раболепные союзники. Он учреждал и ликвидировал по собственному усмотрению королевства. Он карал и миловал не отдельных людей, но целые народы.

Но диалектика жизни такова: именно тогда, когда явление достигает зенита, оно уже имеет в себе червоточину неизбежного вырождения; наивысший подъем — начальная точка падения.

По-видимому, уже в 1810 году (а может быть, и раньше) Наполеон подсознательно начал ощущать неизбежность краха всей своей системы. Он никогда бы не признался в этом, но он это чувствовал, и это ясно видели окружающие. Живого, деятельного, быстро и остро на все откликающегося, молодого душой человека незаметно сменил мрачный, замкнутый, желчный и злобный нелюдим, одним лишь своим присутствием погружавший двор, сановников, маршалов, членов семьи в состояние растерянности и неловкости. Зачастую не слышавший, что ему говорили, он мог часами молчать, уставившись в одну точку. Он потерял сон. Даже молодая жена, даже рождение долгожданного наследника ничего не изменили. Как будто он вдруг почувствовал движение рока и, не желая того, сам устремился ему навстречу.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23