Эксодус (Книга 1 и 2)

      Когда-то, в припадке отчаяния, Мета Ханзен поклялась, что никогда не отдаст Карен. Теперь Мета Ханзен была жертвой своей собственной порядочности. Теперь приходилось воевать не с немцами, а с собственной совестью. И Ааге - в этом не могло быть сомнений - тоже падет жертвой своего датского чувства чести. Освобождение принесло им страх перед кошмарными ночами и пустотой, которая ждала их, как только у них не станет Карен. Ханзены сильно постарели за эти семь лет. Это стало особенно заметно, когда улеглось напряжение военных лет. Как бы им ни пришлось тяжко во время войны, они все же не разучились смеяться. Теперь же, когда вся страна смеялась, у них смех исчез. У них было одно единственное желание - смотреть на Карен, слышать ее, проводить в ее комнате часы, отчаянно стремясь накопить возможно больше воспоминаний на будущее.
      Карен понимала, что происходит в их душе. Она любила Ханзенов. Ааге всегда и во всем поступал правильно. Она должна была ждать, пока Ааге заговорит первым. Первые две недели после освобождения молчание становилось все более тягостным. Наконец, однажды вечером после молчаливого ужина, Ааге встал из-за стола и положил салфетку. Его доброе лицо было все в морщинах, и голос звучал уныло и устало.
      - Мы должны попытаться найти твоих родителей, Карен. Это наш долг.
      Он быстро вышел из комнаты. Карен посмотрела ему вслед, затем через стол на Мету.
      - Но ведь я люблю вас! - вскричала Карен. Она убежала в свою комнату, бросилась ничком на кровать и зарыдала, упрекая себя, что доставила им огорчение. Она упрекала себя, однако, еще и в другом. Она хотела знать, кто она такая. Несколько дней спустя они отправились в Международный Красный Крест.
      - Это моя приемная дочь, - сказал Ааге.
      Делопроизводительница работала всего лишь несколько недель после освобождения, но она уже вся исстрадалась от множества случаев, подобных этому. День за днем бедная женщина была свидетельницей душераздирающих трагедий. В Дании и Голландии, в Швеции, Бельгии и Франции супруги, подобные Ханзенам, прятавшие, спасшие и вырастившие детей, являлись за своей горькой расплатой.
      - Я должна вас предупредить, что это длинное и трудное дело. В Европе миллионы перемещенных лиц. Мы не имеем ни малейшего понятия, как и когда нам удастся воссоединить все эти семьи.
      Они оставили ей все имеющиеся у них данные, список всех известных им родственников Карен и письма. Так как у Карен была большая родня, и ее отец был известным человеком, то, по словам женщины, дело было не совсем безнадежным.
      Прошла неделя, две, три. Прошел июнь, июль. Горестные месяцы для Ааге и Меты. Они все чаще и чаще останавливались у открытой двери, ведущей в комнату Карен. Комната дышала молодостью и свежестью, и там так чудесно пахло. Там лежали ее коньки и балетный костюм, всюду висели портреты школьных подруг и прима-балерин. Висел также портрет ее поклонника, молодого Петерсена.
      Наконец их вызвали в Красный Крест.
      - Я вынуждена сообщить вам, - сказала женщина, - что все наши справки остались безрезультатными. Это ни о чем, конечно, не говорит: все это очень трудно и сложно. Лично я категорически запретила бы Карен ехать сейчас в Германию одной или даже в сопровождении господина Ханзена. В Германии царит полнейший хаос, и вы ничего не добьетесь там такого, чего мы не в состоянии узнать отсюда, - женщина как-то странно взглянула на всех троих. - Я должна предупредить вас еще об одном. Каждый день к нам поступают все новые сведения, из которых можно заключить, что там произошло что-то ужасное. Множество евреев убито. Мало-помалу выясняется, что речь идет о миллионах.
      Это была новая отсрочка для Ханзенов, но одна мысль об этом приводила их в содрогание. Неужели девушка останется у них благодаря тому, что свыше пятидесяти человек ее родни погибло?! В нерешительности Ханзены склонялись то в одну, то в другую сторону. Решение приняла сама Карен.
      Несмотря на то, что она очень любила Ханзенов, а те ее, между ними всегда стояла какая-то странная, невидимая стена. Давно, когда немецкая оккупация только началась, а ей было всего восемь лет, старик Ааге как-то сказал ей, что ей никогда не следует говорить о своем еврейском происхождении, потому что в этом заключается смертельная опасность. Карен послушалась его, как слушалась во всем, потому что она любила его и верила ему. Но хотя она и послушалась, однако не могла не задать себе вопроса - чем же она, собственно, отличается от других, и почему это отличие угрожает ее жизни? Этот вопрос она не могла задать никому другому, и потому он так и остался без ответа. Вдобавок Карен совершенно не общалась с другими евреями. Она чувствовала себя такой же, как и все, она внешне ничем от них не отличалась. И все-таки их разделяла эта невидимая пропасть.
      Может быть все это рассосалось бы со временем само собой, но Ааге и Мета, сами того не ведая, не давали этой опухоли рассосаться. Ханзены были верующими лютеранами. Каждое воскресенье все трое отправлялись вместе в церковь, и каждый вечер Ааге читал ей перед сном из книги Псалмов. Карен очень дорожила маленькой библией в кожаном переплете - подарком Ханзенов к ее десятому дню рождения. Она очень любила эти чудесные сказки, в особенности рассказы из книги Судьей и Царей, где говорилось о любви, о войнах и прочих страстях. Читать библию было так же интересно, как читать сказки Ганса Христиана Андерсена.
      Но чтение библии только еще больше сбивало Карен с толку. Сколько раз она хотела поговорить об этом с Ааге. Ведь и Иисус был евреем, и его мать и все апостолы. В первой части библии, самой интересной, по мнению Карен, говорилось исключительно о евреях. Разве там не повторялось на каждом шагу вновь и вновь, что евреи были избраны самим господом богом для выполнения его велений?
      Если все это правда, то почему же быть еврейкой так опасно? И почему евреев так ненавидели? Чем старше она становилась, тем упорнее она искала ответы на эти вопросы. Она вычитала, что бог часто наказывал евреев, когда они не были послушны. Неужто они на этот раз так сильно провинились?
      Карен была любознательной от природы, и чем дальше, тем больше эти вопросы сбивали ее с толку. Библия стала ее тайным увлечением. В тишине своей комнаты она читала главу за главой, надеясь найти там ответы на мучившие ее вопросы.
      Чем больше она читала, чем старше она становилась, тем более росла ее растерянность. Когда ей было 14 лет, она уже была в состоянии разобраться кое в каких главах и в их смысле.
      Почти все, чему учил Иисус, содержалось уже в Ветхом Завете. И тут возникал самый трудный вопрос. Она была уверена, что если бы Иисус вернулся на землю, он бы скорее пошел в синагогу, нежели в церковь. Как могли люди преклоняться перед Иисусом и ненавидеть его народ?
      И еще что-то произошло в день ее 14-летия. В этом возрасте датские девочки проходят в церкви торжественную церемонию конфирмации. Карен жила все эти годы как датчанка и христианка, но Ханзены колебались в части конфирмации. Они долго обсуждали этот вопрос и пришли к заключению, что не имеют права вмешиваться в то, что постановлено самим небом. Они сказали Карен, что из-за войны и смутного времени конфирмацию лучше отложить. Однако Карен догадывалась об истинных причинах.
      Когда она пришла в дом Ханзенов, она нуждалась в любви и защите. Теперь ее запросы этим уже не ограничивались: ей нужно было знать, кто она и откуда. Тайна, окружавшая ее семью и ее прошлое, совпадала с тайной, окружавшей ее еврейское происхождение. Чтобы стать навсегда и во всем датчанкой, ей пришлось бы отказаться от ответа на эти вопросы. Теперь она этого уже не могла. Ее жизнь покоилась на слишком зыбком фундаменте; какая-то невидимая стена - ее прошлое и ее еврейство - всегда стояла между нею и Ханзенами.
      Когда война подходила к концу, она знала, что ей придется расстаться с Ханзенами. Она заранее приготовилась к неизбежной разлуке. Годы, прожитые в роли Карен Ханзен, были всего лишь игрой. Она была полна решимости стать вновь Карен Клемент. Она пыталась воссоздать подробности прошлого, вспомнить отца, мать, братьев. В ее памяти вставали смутные образы без видимой связи. Она все снова и снова пыталась представить себе свою встречу с родными. Она сознательно заставляла себя тосковать по ним.
      Когда война кончилась, Карен была готова ко всему. Однажды ночью, несколько месяцев после окончания войны, она сказала Ханзенам, что уезжает, чтобы найти своих родителей. Она сказала им, что была у той женщины из Красного Креста, и та думает, что у нее будет больше шансов, если она поедет в Швецию и поживет в каком-нибудь лагере для перемещенных лиц. В действительности шансы были там не больше, но она не могла больше мучить Ханзенов.
      Карен болела душой не столько за себя, сколько за Ааге и Мету. Пообещав писать и мало надеясь на встречу когда-нибудь в будущем, Карен Ханзен-Клемент, в возрасте четырнадцати лет, бросилась без оглядки в бездонный людской водоворот, вызванный войной.
      Глава 14
      Беспощадная действительность развеяла ее мечты. Первый месяц, который она провела вдали от Дании, был сплошным кошмаром. Всегда пестуемая и окруженная любовью, она жила теперь в непрерывном страхе. Но какая-то упрямая решимость заставляла ее продолжать свой путь.
      Сначала она поехала в шведский лагерь, затем в какой-то бельгийский замок, который кишмя кишел бездомными, нищими бродягами. Бывшие узники концентрационных лагерей, беглецы, ушедшие в горы, в леса, в партизаны; рабы рабочих отрядов. Каждый день приносил смутные слухи, жуткие рассказы о пережитых ужасах. Каждый день был для Карен непрерывной цепью новых ударов. 25 миллионов погибло в этой страшной войне!
      След вел в лагерь для перемещенных лиц Ля Сиотат, расположенный на берегу Лионского залива всего в нескольких милях от Марселя. Это был жуткий лагерь. В тесноте жались угрюмые бетонные бараки, утопавшие в море грязи. Беженцы все прибывали и прибывали. Лагерь был набит до отказа, не хватало всего, и тень смерти витала над всеми его обитателями. Для них вся Европа была сплошной могилой.
      Геноцид! Пляска смерти шести миллионов жертв! Карен впервые услышала имена Франка и Мюллера, Гимлера и Розенберга, Штрейхера, Кальтенбрунера и Гейдриха. Она слышала имена тысяч людоедов поменьше: Ильзы Кох, приобретшей страшную известность тем, что она набила руку на изготовлении абажуров из татуированной человеческой кожи; о Дитере Вислицены, быке-провокаторе, ведшем стадо за стадом под нож; о Крамере, специализировавшемся на избиении кнутом голых женщин - в лагере было несколько женщин, носивших на себе следы его истязаний. Все чаще и чаще произносилось имя самого остервенелого палача - Эйхмана, этого немца, по слухам, говорящего якобы свободно на иврите, и мастера геноцида.
      Карен проклинала тот день, когда она приподняла роковую завесу, на которой было написано слово "еврей": за этой завесой притаилась смерть. Одна за другой подтверждались вести о гибели еще какого-нибудь дяди, брата, тетки.
      Геноцид - проведенный в жизнь с точностью и эффективностью машины. Сначала немцы действовали неуклюже: они просто расстреливали. Это было чересчур хлопотно. Тогда они мобилизовали транспорт и ученых для организации этого дела. Были придуманы душегубки, в которых люди умерщвлялись газами в пути следования на кладбище. Но и душегубки действовали слишком медленно. Тогда были построены печи и газовые камеры производительностью в две тысячи трупов за полчаса; в лагерях побольше производительность нередко доходила до десяти тысяч. Организация массового истребления удалась на редкость, и машина геноцида заработала полным ходом.
      Карен слышала о тысячах заключенных, бросившихся на колючую проволоку, через которую шел ток высокого напряжения, чтобы только избежать газовых камер.
      Карен слышала о сотнях тысяч людей, превратившихся от болезней и голода в скелеты, брошенных в ямы вперемежку с дровами, облитых бензином и сожженных заживо.
      Карен слышала о трюках, применяемых к матерям, чтобы отнять у них детей под предлогом переселения из барака в барак. Она слышала об эшелонах до отказа набитых стариками и больными, Карен слышала о дезокамерах, где заключенным давались в руки кусочки мыла. Эти помещения были в действительности газовыми камерами, а кусочки мыла были всего лишь камушки.
      Карен слышала о матерях, прятавших своих детей в отрепье, которое они оставляли на вешалке, прежде чем войти в газовую камеру. Но немцам эти хитрости были известны, и они всегда находили детей.
      Карен слышала о тысячах раздетых догола людей, поставленных на колени на краю ими самими вырытых могил. Об отцах, прикрывавших ладонью глаза своих детей, когда дула немецких пистолетов касались их затылков.
      Она слышала о гауптштурмфюрере эсэс Фрице Гебауэре, руками душившем женщин и детей и наслаждавшемся при виде детей, умерщвляемых в бочке с ледяной водой.
      Она слышала о Гейнене, разработавшем новый метод убийства одним выстрелом нескольких людей, поставленных в ряд, и неустанно старавшемся побить свой предыдущий рекорд.
      Она слышала о Франке Варцоке, любившем заключать пари, долго ли останется в живых человек, повешенный за ноги.
      Она слышала об оберштурмбанфюрере Роките, разрывавшем человеческие тела на части.
      Она слышала о Штейнере, просверливавшем дыры в головах и животах заключенных, вырывавшем ногти, выкалывавшем у них глаза и очень любившем хватать голых женщин за волосы и носиться с ними по кругу.
      Она слышала о генерале Франце Йекелне, организовавшем массовое убийство в Бабьем Яру. Бабий Яр - предместье Киева, где за два дня было согнано и расстреляно 33 тысячи евреев, к ликованию многих присутствовавших украинцев.
      Она слышала об анатомическом институте профессора Хирста в Штрасбурге и о его ученых; она видела изуродованных женщин, служивших им в качестве подопытных животных.
      Крупнейшим таким "научным" центром был Дахау. Она слышала, как доктор Хейскеер вводил в кровь детей палочки Коха и наблюдал, как они умирают. Доктор Шульц интересовался отравлениями крови. Доктор Рашель хотел спасти жизнь немецких летчиков и во имя этого он ставил опыты, в ходе которых люди помещались в искусственно создаваемые высотные условия и замерзали на глазах у "ученых", тщательно наблюдавших за ними через глазок. Проводилось еще много других опытов по так называемой программе: "истина в науке", достигшей, может быть, своей высшей точки в искусственном оплодотворении женщин семенем животных.
      Карен слышала о Вильхаузе, коменданте лагеря в Яновске, поручившем композитору Мунду написать "Танго смерти". Звуки этого танго были последними в жизни двухсот тысяч евреев, ликвидированных в Яновске. Она слышала о Вильхаузе еще и другие вещи. Она слышала, что его хобби заключалось в подбрасывании детей в воздух, чтобы проверить - сколько раз ему удастся выстрелить в них, прежде чем они упадут на землю мертвыми. Его жена, Отилия, была тоже превосходным стрелком.
      Карен слышала о немецких наймитах литовцах, умерщвлявших людей таким, казалось бы, невинным способом как щекотка; о кроатских усташах, замучивших сотни тысяч заключенных.
      Карен содрогалась от рыданий и ужаса. Ее преследовали кошмары. Она не могла спать по ночам, и все эти географические названия обжигали ее мозги. Попали ли ее отец, мать и братья в Бухенвальд, или они погибли среди ужасов Дахау? Может быть, они погибли в Хельмно, вместе с миллионом других жертв, или в Майданеке - вместе с 750 тысячами? Или в Бельзеце, в душегубках Треблинки, в Собиборе, в Травниках, в Понятове или в Кривом Роге? Были ли они расстреляны в шахтах в Краснике, или они нашли свою смерть на кострах Клуги; разорваны на части псами в Дьедзине, или замучены в Штутхофе?
      Кнут! Ледяные ванны! Электрический ток! Паяльные лампы! Геноцид!
      А может быть, в Шойзеле, или Доре, или Нейнгамме, или Гросс-Розне? Может быть, им довелось слушать "Танго смерти" Вильхауза в Яновске?
      Не были ли и ее родные среди трупов, переработанных на мыло в Данциге?
      Смерть неотступно витала над "перемещенными лицами" в лагере Ля Сиотат неподалеку от французского города Марселя.
      ...И Карен слышала еще и еще географические названия: Данагиен, Эйвари, Гольдпильц, Виевара, Порткунде.
      Она не могла ни есть, ни спать - Кивиоли, Варва, Магдебург, Плашов, Щебнье, Маутхаузен, Саксенхаузен, Ораниенбург, Ландсберг, Берген-Бельзен, Рейнсдорф, Близины.
      Геноцид!
      Фоссенберг! Равенсбрюк! Нацвейлер!
      Однако все это было ничто по сравнению с самым зловещим из них - Освенцим!
      Освенцим стремя миллионами убитыми!
      Освенцим со складами, набитыми очками!
      Освенцим со складами, набитыми обувью, одеждой и детскими куклами!
      Освенцим со складами, набитыми человеческими волосами, предназначенными для набивки тюфяков!
      Освенцим, где тщательно собирались, плавились и отправлялись в научный институт Гимлера золотые коронки.
      Освенцим, где заботливо препарировались черепа особо красивой формы для того, чтобы служить в дальнейшем в качестве преспапье!
      Освенцим, где кости сожженных размельчались кувалдами, чтобы замести следы убийства!
      Освенцим, где над главными воротами красовалась надпись:
      ТРУД ОСВОБОЖДАЕТ!
      Карен Ханзен-Клемент впала в глубокую меланхолию. Она слушала и смотрела, пока хватило сил. Под конец она впала в изнеможение и опустошение, и у нее не хватало воли продолжать путь. Но потом, как это часто случается, когда вот-вот, кажется, наступит конец, произошел перелом и она очнулась.
      Все началось в тот день, когда она как-то сидела и улыбаясь гладила по головке несчастную сироту, а ребенок всем сердцем потянулся к ней. Карен обладала в высшей степени даром давать детям то, в чем они больше всего нуждались: ласку. Они прямо льнули к ней. Она инстинктивно знала, как нужно вытереть грязный нос, поцеловать или успокоить плачущее дитя; она умела рассказывать сказки и петь песни.
      Она окунулась в работу с маленькими детьми с такой страстью, что начала забывать свое собственное горе. Она никогда не теряла терпения и никогда не уставала.
      Здесь, в Ля Сиотат, ей исполнилось 15 лет. Помимо того, что Карен была от природы на редкость настойчивой, в ее душе теплились две надежды: ее отец ведь был важным человеком, а у немцев для таких людей был "привилегированный" лагерь, где заключенных не пытали и не убивали. Вторая надежда, очень слабая надежда, заключалась в том, что многих немецких ученых переправили нелегально через границу даже после того, как они попали в концлагерь. Этим смутным надеждам противостояли достоверные сведения о гибели большей половины ее многочисленной родни.
      Однажды в лагерь пришло несколько десятков новичков, и за одну ночь лагерь прямо преобразился. Эти новички были палестинцы из Мосада Алия Бет и Пальмаха. Они пришли, чтобы взять в свои руки внутренние дела лагеря.
      Несколько дней после их появления Карен танцевала перед своими подопечными; до этого она этого ни разу не делала с того дня, как покинула Данию. С этого часа не было отбоя от просьб выступать еще и еще, и она стала одной из самых популярных фигур в лагере. Ее слава дошла даже до Марселя, и ее пригласили выступить там на ежегодном рождественском вечере в сюите из "Щелкунчика".
      РОЖДЕСТВО 1945-го ГОДА.
      Одиночество первого рождества, проведенного вдали от Ханзенов, было ужасно. Половина детей из Ля Сиотат приехало в Марсель смотреть ее выступление. Карен танцевала в ту ночь так, как никогда не танцевала до этого.
      После концерта к Карен подошла палестинская девушка из Пальмаха по имени Галили, заведывавшая секцией в Ля Сиотат, и попросила ее подождать, пока все уйдут. У Галили из глаз текли слезы, когда она сказала ей: "Карен, мы только что получили окончательное подтверждение. Твоя мать и братья погибли в Дахау".
      Карен впала в еще более глубокое отчаяние, чем прежде. Непреклонная воля, поддерживавшая ее до этого, совсем покинула ее. Ей казалось, что злой рок и проклятие еврейского происхождения побудили ее решиться на это безумие покинуть Данию.
      У всех детей в Ля Сиотат было нечто общее: все они верили, что их родные все еще живы. Все они ждали чуда, которое никогда не сбывалось. Какая она была дура, когда тоже поверила в это чудо!
      Когда, несколько дней спустя, она пришла в себя, она поговорила обо всем с Галили. Она боялась, что у нее не хватит сил сидеть здесь и ждать, пока придет весть о гибели отца.
      Галили, эта палестинская девушка - единственный человек, которому Карен доверилась, - считала, что она, как и все евреи, должна поехать в Палестину. Это единственное место, говорила она, где еврей может жить достойно. Однако Карен, у которой рухнули все надежды, была готова проклять свое еврейство, не принесшее ей ничего, кроме горя, и остаться датчанкой Карен Ханзен.
      Ночью Карен задала себе вопрос, который задавали себе все евреи с тех пор, как был разрушен храм, а евреи рассеяны по всем четырем странам света, где они, как вечные странники, блуждают вот уже две тысячи лет. Карен спрашивала: "Почему именно я?".
      С каждым днем у нее крепла решимость написать Хансенам и просить разрешения вернуться к ним навсегда.
      Но однажды утром Галили вбежала к ней в барак и потащила ее в контору, где она ее познакомила с доктором Бреннером, новым обитателем Ля Сиотат.
      - О, господи! - вскрикнула Карен, услышав новую весть. - Вы в этом уверены?
      - Да, - ответил Бреннер. - Я совершенно уверен. Видите ли, я знавал вашего отца еще до войны. Я был учителем в Берлине. Мы часто переписывались и встречались на конференциях. Да, моя дорогая, мы были вместе в Терезине и я видел его в последний раз всего за несколько недель до окончания войны.
      Глава 15
      Спустя неделю Карен получила письмо от Ханзенов, где сообщалось, что Красный Крест прислал запрос о ее местопребывании, а также о том, не известно ли Ханзенам что-нибудь о матери и о братьях Карен?
      Полагали, что это запрашивал Иоганн Клемент или кто-нибудь другой по его поручению. Карен заключила из этого, что ее отец и мать были разлучены, и что он ничего не знал о ее смерти и о гибели детей. В следующем письме Ханзены сообщали, что они ответили, но что Красный Крест потерял связь с Клементом.
      Он жив! Она, значит, недаром пережила все эти ужасы в шведских, бельгийских лагерях, а теперь в Ля Сиотат! Она опять горела решимостью докопаться до своего прошлого.
      Карен удивлялась тому, что лагерь в Ля Сиотат существовал на средства американских евреев. В конце концов, в лагере были все кто угодно, но только не американцы. Она спросила у Галили; та только пожала плечами.
      - Сионизм, - пояснила она, - это когда один человек просит денег у другого, чтобы дать третьему, чтобы тот послал эти деньги в Палестину четвертому.
      - Как хорошо, - сказала Карен, - что у наших друзей такая спайка.
      - У нас есть и враги с не менее крепкой спайкой, - ответила Галили.
      Люди в Ля Сиотат ничем, собственно, не отличаются от других людей, думала Карен. Большинство относилось к своему еврейскому происхождению с такой же растерянностью, как и она сама.
      Когда она научилась древнееврейскому настолько, что могла обходиться без посторонней помощи, она как-то зашла в секцию набожных евреев, чтобы посмотреть странные обряды, одежды, и послушать молитвы этих людей, которые и в самом деле были не такие, как все. Иудаизм необъятен как море, и пятнадцатилетняя девушка легко может утонуть в этом море. Религия основывалась на сложной системе законов и постановлений, отчасти записанных, отчасти существующих в виде устных преданий, и они распространяются на самые ничтожные мелочи: даже на то, как нужно совершать молитву, сидя верхом на верблюде. Святая святых еврейского вероучения было Моисееве Пятикнижие - Тора.
      Карен вновь принялась за библию. На этот раз прочитанное представилось ей в совершенно новом свете и имело для нее новый смысл. Она часами сидела и думала над стихами пророка Исайи, столь похожими на вопль отчаяния: "Осязаем как слепые стену и, как без глаз, ходим ощупью; спотыкаемся в полдень, как в сумерки, между живыми - как мертвые. Ревем, как медведи, и стонем, как голуби; ожидаем суда и нет его, - спасения, но оно далеко от нас".
      Ей казалось, что эти слова точно подходят к положению в Ля Сиотат. Библия была полна историй о рабстве и воле, и она пыталась применить все это к себе и к своим родным.
      "Призри с небес и посмотри: мы стали притчею во языцех, мишенью среди иноплеменников. Мы отданы, как овцы, на снедение, на поношение соседям нашим, на посмеяние и поругание живущим вокруг нас. Все это пришло на нас, но мы не забыли имя Твое; восстань на помощь нам и избави нас...".
      И опять библия заводила ее в тупик. Как мог господь бог допустить, чтобы шесть миллионов сынов избранного им народа были так зверски замучены? Карен пришла к заключению, что только сама жизнь даст ей когда-нибудь ответ на эти вопросы.
      Обитатели Ля Сиотат горели желанием покинуть Европу и перебраться в Палестину. Единственным, что не давало им превратиться в дикую толпу, было присутствие палестинских пальмахников.
      Беженцам не было дела до борьбы интриг, которая велась из-за них между англичанами и Мосадом Алия Бет. Они были равнодушны к отчаянным попыткам англичан сохранить свои позиции на Ближнем Востоке или нефть, или канал; им не было дела и до традиционного англо-арабского сотрудничества.
      Год тому назад, с приходом лейбористов к власти, у всех появились на миг новые надежды. Лейбористы всегда обещали превратить Палестину в образцовый мандат с открытой иммиграцией. Ходили даже слухи о том, что Палестину примут в члены Британского содружества.
      Все эти обещания лопнули как мыльный пузырь, как только до слуха лейбористского правительства донесся клекот черного золота из-под аравийских песков. Решения были отложены впредь до дополнительного изучения, были назначены новые комиссии, пошли новые обсуждения как в продолжение 25 лет до этого.
      Но ничто не могло остановить яростного стремления еврейских беженцев в Ля Сиотат попасть в Палестину. Агенты Мосада Алия Бет рыскали по Европе в поисках евреев, переживших катастрофу, переправляли их через границы благожелательных государств путем подкупов, подлогов, контрабанды; хитростью и даже насилием.
      Шла гигантская игра, и действующие лица то и дело менялись на сцене. С самого начала Франция и Италия были на стороне беженцев и открыто сотрудничали с Мосадом. Их границы были открыты для беженцев, и они не очень препятствовали созданию сборных пунктов. Италии, оккупированной английскими войсками, это удавалось с трудом. Главным центром беженцев стала Франция.
      Вскоре лагеря для беженцев, как Ля Сиотат, были переполнены. Мосад приступил к нелегальной переправке беженцев в Палестину. Европейские порты кишели агентами Мосада, покупавшими на деньги, получаемые от американских евреев, суда, и переделывавшими их, приспосабливая к прорыву английской морской блокады Палестины. Англичане использовали в этой борьбе не только флот, но и дипломатический аппарат, в качестве контрразведывательных центров против Мосада.
      Жалкие суденышки Мосада Алия Бет, забитые до отказа людьми на грани отчаяния, брали курс на Палестину только для того, чтобы их перехватывали англичане, как только они пересекали трехмильную прибрежную полосу. Беженцев обычно помещали в новый лагерь; на этот раз у Атлита, в самой Палестине.
      Когда Карен узнала, что ее отец жив, ей тоже захотелось попасть в Палестину. Ей представлялось естественным, что ее отец тоже приедет туда.
      Хотя ей было только 15 лет, ее приняли в группу пальмахников, устраивавших ночью посиделки у костра, рассказывали чудеса о стране обетованной, пели прекрасные восточные песни на слова, взятые прямо из библии. Они шутили, пели и говорили ночи напролет, то и дело подбадривая Карен.
      - Ну-ка, Карен, станцуй!
      Ей поручили заботу о сотне детей, которых она должна была подготовить к тому моменту, когда мосадовское судно возьмет их на борт, чтобы прорваться через блокаду и высадить их в Палестине.
      Британская иммиграционная норма составляла всего полторы тысячи человек в месяц, и они всегда выдавали сертификаты либо старикам, либо детям, негодным к несению воинской службы. Мужчины отращивали бороды и красили волосы в серый цвет, чтобы выглядеть стариками, но из этих ухищрений обычно ничего не выходило.
      В апреле 1946-го года, спустя 9 месяцев после того как Карен покинула Данию, Галили сообщила ей однажды великую весть:
      - На днях прибудет корабль Мосада и ты со своей секцией погрузитесь на борт. У Карен забилось сердце.
      - Как называется судно?
      - Давидов Щит, - ответила Галили.
      Глава 16
      Си-Ай-Ди был в курсе всего, что касалось эгейского грузового парохода "Карпатос". Они знали точно, когда именно судно куплено Мосадом в Салониках, они следили за 45-летним пароходом, водоизмещением в 800 тонн, когда он направился в Пирей, афинский порт, где он взял на борт американскую команду, нанятую Алией Бет, и проследовал в итальянский порт Геную. Они наблюдали за тем, как "Карпатос" переделали и приспособили к нелегальной перевозке беженцев, и они знали точно, когда он снялся с якоря и взял курс на Лионский залив.
      Все южное побережье Франции кишело агентами Си-Ай-Ди. Над Ля Сиотат было установлено круглосуточное наблюдение, чтобы обнаружить малейшее подозрительное движение. Был подкуплен ряд французских старших и младших офицеров. Уайтхолл нажимал на Париж, чтобы французские власти не допустили входа "Карпатоса" во французские воды. Но ни английский нажим, ни подкупы ни к чему не привели: они не могли помешать французскому сотрудничеству с Мосадом. "Карпатос" вошел в трехмильную зону.
      Начался следующий этап игры. Произошло несколько побегов из Ля Сиотат, чтобы отвлечь внимание англичан и сбить их с толку. Французские транспортники предоставили грузовики, и за рулем сидели французы. Когда англичане были совершенно сбиты с толку, произошел настоящий побег. 1600 беженцев, в том числе и вся секция Карен, были вывезены из Ля Сиотат в одно укромное место на побережье. Весь район был оцеплен французскими войсками, и движение в нем приостановлено. Беженцев разгрузили с машин на берегу тихой бухточки и перевезли на резиновых лодках к ветхому пароходу.