Эксодус (Книга 1 и 2)

      ОСВЕНЦИМ 1941-1942 гг.
      Гёс непрерывно совершенствовал процесс уничтожения в Биркенау. Сначала он разработал систему обмана, благодаря которой жертвы должны были сохранить спокойствие до самого конца. Вокруг зданий, в которых размещались газовые камеры, были посажены деревья, разбиты газоны и цветники. Всюду были прибиты таблички, на которых было на разных языках написано: САНЧАСТЬ. Главное очковтирательство состояло в том, что жертвам внушали, что они должны пройти медосмотр, баню и дезинсекцию, а там им выдадут новую одежду и отправят в рабочий лагерь в самом Освенциме или в окрестностях.
      Вокруг газовых камер были оборудованы чистенькие раздевалки с пронумерованными вешалками для одежды. Каждому велели запомнить свой номер. Затем их стригли наголо и велели снять очки, прежде чем зайти в "душевую".
      Каждому давали номерованный кусочек мыла, затем их водили - по три тысячи человек за один раз - вдоль длинных коридоров. Справа и слева были десятки огромных дверей. Когда эти двери открывались, можно было видеть огромные "душевые".
      Большинство жертв были до того подавлены, что они ничего не подозревали и спокойно входили в душевые. Только немногие рассматривали свой кусочек "мыла" и обнаруживали, что это был всего лишь камушек. Еще меньше замечали, что душевые головки на потолке - липа, и что на полу нет стока.
      Бывало, в последнюю минуту возникала паника, но немцы были начеку: кнутами и дубинками они заталкивали строптивых в "душевые".
      Затем стальные двери завинчивались на болтах. В каждую "душевую" вводили один или два бидона Циклона Б, и минут через десять-пятнадцать все было кончено.
      Затем приходили особые бригады. Это были такие же заключенные, их задачей было разгрузить газовые камеры и перевезти трупы к печам. Перед загрузкой в печь с трупов снимали кольца, вырывали коронки; все это отправлялось на плавку, затем - в Берлин. Если попадался череп особо красивой формы, эсэсовцы частенько брали его себе в качестве пресспапье.
      На семейные фотокарточки или письма, которые находили в карманах жертв, не обращали внимания. Эсэсовцы были гораздо более заинтересованы в том, чтобы прощупать прокладку: там частенько были спрятаны драгоценности. Случалось, что в одежде находили ребенка, нарочно оставленного там матерью. Его немедленно отправляли в очередной "душ".
      Гёс хорошо относился к своим подчиненным. Им крепко доставалось, когда в Биркенау прибывал большой эшелон. Гёс выдавал им дополнительные пайки и шнапс. Его система работала безотказно, и ничего на него не действовало. Он даже тогда остался равнодушным, когда Эйхман отгрузил в его адрес четверть миллиона венгерских евреев, не предупредив заблаговременно.
      Гёс нажимал на своих ученых, требуя от них повышения производительности и снижения себестоимости. Его проектировщики разработали чертежи для ряда нововведений. Одним из таких нововведений был передвижной пол камеры, который можно было перемещать гидравлическим путем, как лифт, под самые печи. Другие проекты предусматривали увеличение производительности камер в Биркенау до сорока тысяч убийств в день.
      Самым узким местом в Биркенау была обработка трупов. Сначала их вывозили прямо из камер в поле, бросали во рвы и забрасывали известью. Вонь, однако, была невыносима. Эсэсовцы заставили еврейские особые бригады выкопать все эти трупы, сжечь их, а затем измельчить кости в порошок. Но и сожжение на открытом воздухе ужасно воняло, и тогда были построены специальные печи.
      Поезд, везший Дова Ландау, проехал Освенцим и остановился на станции Биркенау.
      Дов был полумертв от голода и весь окоченел от холода, но долгие годы, проведенные в непрерывной смертельной опасности, до предела обострили его инстинкт, и даже в этом состоянии он был начеку и полон решимости уцелеть. Дов знал, что предстоящий час решит его судьбу.
      Борта и двери телячьих и товарных вагонов открылись, и всем, приехавшим, как и он, на открытых платформах, отрывистым лаем приказали спрыгнуть на землю. Несчастные жертвы запрудили длинный перрон, вдоль которого в ряд стояли эсэсовцы, вооруженные дубинками, кнутами, пистолетами, и со злыми собаками на поводу. Кнуты засвистели в воздухе, и люди застонали от боли. Дубинки глухо ударяли по черепам, а из пистолетов пристреливали тех, у кого не было сил передвигаться.
      Люди построили в колонну по четыре и повели в сторону огромного станционного здания. Медленно, но без остановок колонна приближалась к зданию.
      Дов посмотрел вокруг. Слева стояли поезда. За поездами, на улице по ту сторону вокзала он заметил колонну грузовиков. Кузова были открытые, так что это не могли быть душегубки, подумал Дов. Справа, по ту сторону цепи охранников, Дов увидел чистенькие газоны и деревья, окружавшие кирпичные здания газовых камер Биркенау. Он смотрел на контуры этих зданий и на их конусообразные трубы и понял, что справа от него находятся газовые камеры.
      Колонна напирала сзади. Дов почувствовал тошноту. Кто-то споткнулся и упал, не будучи в состоянии подняться. Двое тявкающих псов были спущены с повода и разорвали беднягу в клочья. Его душераздирающие вопли ввергли Дова в панику. Он изо всех сил старался овладеть собой; он знал, что ему сейчас никак нельзя проявлять слабость.
      Его четверка вошла в здание. Тут колонна расходилась, и каждый ряд направлялся к одному из столов в глубине зала. За каждым столом сидел немецкий врач, а вокруг каждого врача стояло человек десять эсэсовцев и помощников. Дов не отрывал глаз от стола, к которому подходил его ряд, чтобы разобраться, что тут происходит. Врач быстро осматривал каждого подходившего к столу. Затем он приказывал ему отойти от стола в одно из трех направлений.
      Первым направлением была дверь справа. Дов начал считать. Семь человек из десяти направлялись в эту дверь. Это были либо старики, либо дети, либо совсем больные. Так как он уже догадался, что постройка справа были газовыми камерами, то он сделал вывод, что те, которым велели отойти вправо, шли прямо в газовые камеры.
      Вторым направлением был выход слева. Эта дверь вела туда, где стояла колонна грузовиков. Из каждых десяти человек сюда направляли не более двух. Дов понял, что этих людей направят в трудовой лагерь.
      Дверь справа означала смерть, дверь слева - жизнь!
      Была еще одна группа. Эти люди, один из десяти, а то и того меньше, были чаще всего молодые женщины, некоторые - довольно красивые. В эту же группу попали также несколько подростков мужчин. Дов был уверен, что этих девушек поместят в бордели, а мальчики отобраны для немецких офицеров-педерастов.
      Дов сделал несколько глубоких вздохов, когда стала подходить его очередь. На нем была только кожа и кости, и он знал, что у него нет никаких шансов попасть налево, то есть, в трудовой лагерь.
      Рядом раздались вопли женщины; на нее бросились эсэсовцы, опрокинули на пол и подняли юбку; женщина, оказывается, пыталась спрятать ребенка.
      - Направо... направо... направо... направо..., - то и дело приказывал врач.
      Дов остановился перед столом. Врач поднял голову и посмотрел на него.
      - Направо!
      Дов состроил любезную улыбку.
      - Вы, верно, ошиблись, доктор, - сказал он преспокойно. - Я специалист по подделкам. Распишитесь вот на этом листочке бумаги, и я вам это докажу.
      Доктор ошеломленно откинулся назад. Хладнокровие Дова произвело на него впечатление; было ясно, что парень знает, что ему предстоит. Произошла небольшая заминка в однообразном шествии к смерти. Врач быстро принял решение, и на его лице появилась улыбка. Два эсэсовца схватили Дова и потащили его к двери.
      - Подождите! - приказал доктор. Он еще раз посмотрел на Дова и велел ему подойти к столу. Мгновение он колебался: ясно, что мальчик пытается обмануть его. Он чуть не указал ему опять направо, но любопытство взяло верх. Врач быстро расписался на листочке бумаги.
      Дов тут же сделал еще шесть штук подписей и протянул листок врачу.
      - Какая из этих подписей ваша? - спросил он. Кучка эсэсовцев изумленно таращили глаза через плечо врача. Врач еще раз посмотрел на Дова, затем о чем-то пошептался с одним из эсэсовцев, который тут же отошел прочь.
      - Становись вот здесь, - бросил врач Дову, указав место сбоку.
      Дов стоял у стола и смотрел на обреченных, проходивших мимо. Он подсчитал, что они шли на смерть со скоростью четыре человека в минуту.
      Дов посмотрел на эсэсовцев, на их дубинки, на их рычащих собак. Он смотрел на дверь справа и насвистывал песенку сквозь зубы.
      Прошло пять минут. Казалось, конца не было плетущейся колонне.
      Эсэсовец вернулся, а с ним еще один в чине офицера. Офицер долго смотрел на мальчика.
      - Где ты этому научился? - коротко спросил он.
      - В варшавском гетто.
      - А что ты умеешь делать?
      - Все. Паспорта, проездные билеты, любые документы. Все, что хотите.
      - Следуй за мной.
      Дов вышел в дверь налево. Когда он полез в машину, и его повезли в Освенцим, он вспомнил слова Мундека: "Хотя бы один Ландау должен уцелеть". Еще через несколько минут машина проехала через главные ворота Освенцима. Над входом в лагерь красовалась надпись: "Честным трудом ты добьешься свободы".
      Главный лагерь был расположен в местности, утопающей в грязи. Один за другим шли деревянные бараки, разделенные высокими заборами из колючей проволоки, по которой шел электрический ток.
      Этот бесконечный ряд бараков снабжал рабочей силой примерно тридцать трудовых лагерей, подчиненных Освенциму. Заключенные носили полосатую одежду, а на рукаве и на груди был пришит лоскут определенного цвета: у педерастов розовый, у проституток - черный, у уголовников - зеленый, у священников фиолетовый, у русских и у поляков - красный, у евреев же - традиционная шестиконечная звезда.
      Дов получил в Освенциме еще один опознавательный знак: ему накололи номер на левом предплечье. Дов Ландау ходил теперь в полосатой одежде заключенного и был жидом номер 359195.
      ЧЕСТНЫМ ТРУДОМ ТЫ ДОБЬЕШЬСЯ СВОБОДЫ. Дов Ландау отметил свой 14-ый день рождения в Освенциме, а подарком ко дню рождения была жизнь. В конце концов Дову повезло, так как среди десятков тысяч заключенных маленькая группа фальшивомонетчиков, в которую входил Дов, была самая привилегированная. Он и его группа должны были подделывать билеты достоинством в один и пять долларов для немецких шпионов, действовавших в странах Западной Европы.
      Прошло некоторое время, и Дов все чаще задумывался о том, что, пожалуй, было бы лучше, если бы он погиб в Биркенау.
      Заключенных держали впроголодь, заставляли работать до изнеможения, а спать им давали на тесных нарах всего пять часов в сутки. Свирепствовали эпидемии, людей пытали, заключенные сходили с ума; их избивали, над ними издевались, не было той жестокости, которой бы к ним не применили.
      Каждое утро с петли снимали десятки людей, покончивших с собой. Многие прямо бросались на колючую проволоку, ища избавления от мук. Ни днем, ни ночью не прекращались пытки, и розги хлестали обнаженные ягодицы на виду у всех прямо на перекличке.
      Кто попадал в штрафной изолятор, того сажали в темную одиночку, а кормили пересоленными овощами, чтобы измучить его жаждой.
      В блоке номер 10 нацистские врачи Вирте, Шуман и Клауберг использовали человеческое мясо для своих "научных" опытов. Заключенный поляк, врач по профессии, доктор Владислав Деринг, кастрировал тысячи и тысячи заключенных по распоряжению немецких начальников, работавших над стерилизацией всего еврейского племени.
      Вот чем был Освенцим, вот, какой подарок получил Дов ко дню рождения.
      ЧЕСТНЫМ ТРУДОМ ТЫ ДОБЬЕШЬСЯ СВОБОДЫ.
      "Хоть один Ландау должен уцелеть", сказал Мундек. Какой он был, Мундек? Он никак не мог вспомнить. Руфь или Реббека, или отец, или мать? Он совсем не помнил отца. Воспоминания становились все смутнее, пока не стерлись совсем. Он помнил только смерть и ужасы и просто не мог себе представить жизнь, где не было ни ужасов, ни смерти.
      Прошел год. В Биркенау поезда приходили и уходили. Число тех, кто умирал в трудовых лагерях от болезней и голода, было почти такое же, как в Биркенау. И все-таки Дов упрямо цеплялся за свой инстинкт самосохранения и не умирал.
      Даже в этом аду были некоторые светлые стороны. Был лагерный оркестр. Действовало лагерное подполье, и у них даже был радиоприемник. Даже здесь мужчина мог найти женщину.
      ЛЕТО 1944-го ГОДА.
      Освенцим был охвачен каким-то странным беспокойством. Дов часто видел в небе русские бомбардировщики, и тайный радиоприемник все чаще сообщал о немецких поражениях. Сквозь пытки и муки стал пробиваться слабый луч надежды. Каждая новая победа союзников ввергала эсэсовцев в какую-то безумную свирепость, и дело дошло до того, что заключенные стали прямо бояться известий о немецких поражениях. В Биркенау еще более усилили работу газовых камер, и они действовали теперь круглые сутки.
      ОСЕНЬ 1944-го ГОДА.
      Стало ясно, что гитлеровская Германия идет к поражению. Немецкую армию громили на всех фронтах. Но чем больше они терпели поражения на поле битвы, тем они становились кровожаднее и с тем большим наслаждением они убивали безоружных. Эйхман мобилизовал все силы на завершение своей программы геноцида.
      ОКТЯБРЬ 1944-го ГОДА.
      Особые бригады подняли бунт в Биркенау, в ходе которого они вывели из строя одну из печей. Каждый день происходили новые бунты. Члены "особых команд" все чаще хватали эсэсовцев и их собак и бросали их в печи. Под конец все бригады особого назначения были уничтожены и в Освенцим затребовали новых работяг. Прижатый к стенке, Эйхман все же ухитрился отправить 20 тысяч евреев, сливки европейского еврейства, находившиеся в привилегированном чешском лагере Терезине, в Биркенау на уничтожение.
      Список евреев, умерщвленных в Биркенау все рос и рос, пока он не составил в круглых цифрах: около миллиона выходцев из Польши,
      50 тысяч - из Германии, сто тысяч - из Голландии, 150 тысяч - из Франции, 50 тысяч - из Австрии и Чехословакии, 50 тысяч - из Греции, 250 тысяч - из Болгарии, Италии, Югославии и Румынии, и еще четверть миллиона - из Венгрии.
      В этой дьявольской гонке, целью которой было поголовное истребление, все чаще и срочнее требовали еще и еще особые бригады.
      НОЯБРЬ 1944-го ГОДА.
      Фальшивомонетную мастерскую в Освенциме внезапно закрыли, и всех отправили в Биркенау для пополнения особых бригад.
      Новая работа Дова заключалась в том, чтобы ждать в коридорах, ведших к газовым камерам, пока в камерах находилась очередная партия. Он и остальные члены бригады стояли в коридорах, пока не затихали предсмертные вопли и не прекращались бешеные удары жертв о стальные двери. Затем они выжидали еще минут пятнадцать, пока камеры проветривались. Лишь тогда открывались двери камер, и начиналась работа бригад. Крючьями и веревками Дову приходилось разбирать клубки сплетенных между собой рук и ног, вытаскивать трупы из камер и погружать на вагонетки для отправки в печь. После этого он возвращался в камеру, окатывал пол водой и готовил камеру для новой партии, которая уже ждала в раздевалках.
      Целых три дня Дов работал на этой адской работе. Вся его энергия иссякла до последней капли, и его упрямая, неукротимая воля к жизни все больше и больше иссякала тоже. Дов чуть не падал в обморок от ужаса в ожидании того мгновения, когда откроются стальные двери камер и он вновь увидит на полу сплетенный клубок трупов. Он боялся этого мгновения больше, чем боялся чего бы то ни было в гетто или в каналах. Он знал, что недолго выдержит это адское зрелище.
      И тут произошло что-то невероятное!
      Немцы приказали разбить печи и взорвать газовые камеры! Союзные войска наступали с запада, а русские - с востока. Теперь нацисты делали отчаянные усилия, чтобы скрыть свои преступления. По всей Польше вскрывали рвы и разбивали в порошок кости убитых. Транспорт, в котором так отчаянно нуждалась армия, использовался для перевозки евреев в Германию.
      22-го ЯНВАРЯ 1945-го ГОДА.
      Советская армия захватила Освенцим и Биркенау и освободила заключенных. Оргиям убийств наступил конец. Дов Ландау, 15 лет от роду, был одним из пятидесяти тысяч польских евреев, уцелевших из трех с половиной миллионов. Он сдержал обещание, данное брату.
      Глава 26
      Русские военные врачи, осмотревшие Дова, были поражены, что несмотря на все вынесенные им лишения и ужасы, он все же остался в живых и его здоровье даже не пострадало серьезно. Правда, он был слаб и недоразвит, особенно крепким он уже никогда не будет, но при надлежащем уходе его можно поставить на ноги.
      Хуже обстояло дело с его душевным состоянием. Парень уцелел благодаря своему нечеловеческому упорству. Теперь, когда после шести лет постоянного напряжения можно было отдохнуть, на него хлынул нескончаемый поток воспоминаний и видений, мучивших его днем и ночью. Он стал нелюдимым, впал в апатию, и его психическое состояние все более и более приближалось к той узкой грани, где норма переходит в ненормальное состояние.
      Колючую проволоку сняли, газовых камер и печей не стало, но память о них никогда не исчезнет в его душе. Ему казалось, что по-прежнему в воздухе пахнет горелым мясом. Вид наколотого на его руке лагерного номера неизменно напоминал ему то ужасающее мгновение, когда открывались двери газовых камер. Вновь и вновь видел он, как его мать и сестру Руфь вытаскивают из такой вот камеры в Треблинке. Вновь и вновь подносил он мерцающую свечку к обгоревшим лицам в бункере варшавского гетто, стараясь отгадать, кто же из них Мундек. Вновь и вновь видел он черепа своей матери и сестры на немецком письменном столе.
      Евреи, уцелевшие в Освенциме, сгрудились в нескольких бараках. Дов просто не мог представить себе, что где-то есть жизнь без подлости и пыток. Сытая, теплая жизнь, без ненависти - была свыше его понимания. Даже весть о капитуляции немцев не вызвала в Освенциме особого энтузиазма. Эти люди не могли радоваться даже победе.
      Воспоминания Дова Ландау превратились в ненависть. Он жалел, что не было больше газовых камер. Он видел в своем воображении нескончаемые ряды эсэсовцев, которых он с радостью загнал бы вместе с их собаками в эти камеры.
      Война кончилась, но никто не знал, что им теперь делать и куда податься. Варшава? До нее было километров двести, а дороги были запружены потоками беженцев. Если ему даже удастся добраться до Варшавы, что тогда? На месте гетто лежат одни развалины, его мать, отец, сестры, Мундек - никого нет, они все погибли. День за днем Дов стоял у окна, не говоря ни слова. Он стоял и смотрел на низкое, мрачное небо, нависшее над Силезией.
      Один за другим освенцимские евреи отправлялись по своим домам. И один за другим они возвращались в Освенцим, когда рушилась и эта последняя надежда. Немцев теперь не стало, но их дело продолжали поляки. Никто из поляков не оплакивал гибель трех с половиной миллионов евреев. Совсем напротив: в городах всюду торчали плакаты и раздавались крики: "Жиды навлекли на нас войну. Они затеяли эту войну, чтобы нажиться на ней... Во всем виноваты жиды!". Никто мертвых не оплакивал, зато тем свирепее ненавидели кучку евреев, оставшихся в живых. Они громили еврейские лавки и избивали евреев, пытавшихся вернуться к себе домой.
      Этим и объяснялось, что кто бы ни пытался покинуть Освенцим, неизменно возвращался туда. Они торчали в грязных бараках, ни на что уже не надеясь и, полоумные, ждали смерти. Память о гибели ни на миг их не покидала. В воздухе по-прежнему носился смрад Биркенау.
      ЛЕТО 1945-го ГОДА.
      В Освенцим пришел какой-то мужчина. Его встретили подозрительным шипением. Это был молодой человек высокого роста с большими черными усами. На нем была белоснежная рубашка с закатанными рукавами. У него была походка, свидетельствовавшая о том, что он - свободный человек. Созвали собрание под открытым небом, и все уселись вокруг него.
      - Меня зовут Бар Дрор, Шимшон Бар Дрор, - громко сказал он. - Меня послали из Палестины забрать вас... домой!
      Впервые после долгих, долгих лет эти люди выразили радость; некоторые даже заплакали от счастья. Его забросали вопросами. Многие встали перед ним на колени, целовали ему руки, другие хотели просто дотронуться до него, слышать его, видеть его. Свободный еврей - из Палестины! Шимшон Бар Дрор - Самсон Сын Свободы - явился, чтобы забрать их домой!
      Бар Дрор взял дела лагеря в свои руки и с головой окунулся в работу. Он сказал им, что пройдет еще некоторое время, прежде чем они смогут тронуться с места, но пока Мосад Алия Бет все устроит, им все же надлежит наладить здесь на месте более достойный образ жизни.
      В лагере повеял совершенно новый дух. Бар Дрор создал комитеты и поручил им навести порядок в лагере. Он организовал школу, драмкружок, небольшой оркестр и танцы, выпустил газету и устраивал нескончаемые дискуссии о Палестине. Шимшон даже организовал образцовую сельскохозяйственную ферму в окрестностях, чтобы люди начали привыкать к земледельческому труду.
      Когда все это было налажено и самоуправление лагеря заработало как полагается, Шимшон Бар Дрор отправился вербовать на дорогах новое пополнение для своей базы.
      Пока Шимшон Бар Дрор и другие агенты Мосада Алия Бет рыскали повсюду и собирали евреев для отправки через польскую границу, другие силы работали не менее упорно, чтобы задержать их в Польше.
      Во всей Европе британские посольства и консульства оказывали нажим на все правительства, чтобы закрыть границы перед беженцами. Англичане утверждали, что вся эта возня - не более как заговор мирового сионизма, имеющий целью навязать собственное решение палестинской проблемы.
      Пока шла беспощадная подпольная борьба между англичанами и Мосадом Алия Бет, польское правительство приняло поразительный декрет; по этому декрету все евреи, находившиеся на польской территории, должны были остаться в Польше. Польское правительство исходило из того, что если уцелевшим евреям разрешат покинуть Польшу, то они подтвердят всему миру, что поляки продолжают гонения на евреев, - как это и было в действительности, - даже после немецких зверств.
      Таким образом, евреев силой удерживали в стране, где они были нежелательны, и не давали им ехать туда, где их так ждали.
      В Освенциме опять настала зима, и моральное состояние людей резко понизилось. Все усилия Бар Дрора пошли насмарку. Палестинец созывал собрания, чтобы объяснить им, какая вокруг них идет борьба, но люди не хотели его слушать. Им дела не было до политики.
      Глубокой зимой в лагерь пришел еще один агент Алии Бет. Они приняли с Бар Дрором отчаянное решение. Оба палестинца созвали группоргов и распорядились, чтобы все приготовились в путь.
      - Мы собираемся добраться до чешской границы, - сказал Бар Дрор. Это не так уж далеко, но добраться туда будет все-таки нелегко. Мы ведь сможем передвигаться только очень медленно: со скоростью самого слабого из нас. К тому же мы должны держаться подальше от шоссе .
      Бар Дрор раскрыл карту и наметил маршрут общей длиной примерно в сто километров по Карпатским горам и через Яблунский перевал.
      - А что будет, если мы доберемся в конце концов до границы? - спросил кто-то,
      - Наши агенты уже действуют там. Они подкупят польских пограничников. Если только нам удастся пробраться в Чехословакию, все будет в порядке. Ян Массарик - наш. друг. Он нас не выдаст обратно.
      Они вышли из Освенцима глубокой ночью и пошли по проселкам, в стороне от шоссе, несчастная кучка бездомных скитальцев, где более сильные поддерживали слабых и носили на руках детей. Так они плелись по полям, покрытым снегом, таща свои разбитые кости, в продолжение кошмарных шести дней. Затем они начали взбираться в горы сквозь ледяной ветер, и палестинцам просто чудом удалось довести их всех живыми до границы.
      На границе другие агенты Алии Бет лихорадочно работали, чтобы подкупить польских пограничников, и когда изможденная толпа добралась наконец до границы, то граничники, набив карманы, ничего не видели и не слышали. Бывшие узники Освенцима благополучно перебрались в Чехословакию.
      Надо было идти дальше по жестокому холоду и перебраться через Яблунский перевал. Наконец они собрались все у подножья перевала, уже на чешской стороне, голодные, с разбитыми в кровь ногами, больные, еле-еле держась на ногах. Мосад Алия Бет арендовал специальный поезд. Беженцев погрузили в вагоны, где их ждали тепло, пища и заботливый уход. Первый этап этого труднейшего путешествия был позади.
      Евреи, въезжавшие в Палестину легально, передавали свои паспорта Мосаду, чтобы их можно было использовать еще раз. Пятьсот таких паспортов были розданы бывшим узникам Освенцима. Кроме того, Алия Бет позаботилась снабдить все эти паспорта еще и въездными визами Венецуэлы, Эквадора, Парагвая и других стран Южной Америки. Эти "документы" были призваны обезоружить, по крайней мере, на первых порах англичан.
      Британское Си-Ай-Ди (Центральное Разведывательное Управление) узнало об этих 500 евреях, бежавших из Польши, и немедленно доложило обо всем в британское Министерство иностранных дел. Уайтхолл направил британскому послу в Праге предписание немедленно снестись с чехословацким Министерством иностранных дел и добиться задержки поезда. Посол получил немедленно аудиенцию у Массарика и потребовал, чтобы евреев отправили назад в Польшу. Он подчеркнул, что вся эта операция Мосада была нелегальной, незаконной, и что ее инициаторами были сионисты, стремящиеся навязать миру свое решение палестинского вопроса.
      Массарик улыбнулся.
      - Я не очень разбираюсь в нефтяных делах, господин посол, - сказал он, зато немножко разбираюсь в делах человеческих.
      Давно было известно, что Массарик стоит на стороне евреев. Посол заметил, что Великобритания может высказать свое неудовольствие более "конкретным" образом.
      - Господин посол, - ответил Массарик, - на меня никакие британские угрозы не подействуют. Пока я министр иностранных дел Чехословакии, границы моей страны будут открыты для евреев независимо от того, имеют ли они паспорта и въездные визы, или нет.
      Посол доложил Уайтхоллу, что поезд задержать не удалось. Он отправился в Братиславу, где сходились границы Венгрии, Чехословакии и Австрии.
      Опять англичане сделали попытку остановить его, но на этот раз поезд пересек австрийскую границу под личным покровительством сочувствовавшего евреям высокого американского офицера.
      В Вене поезд сделал остановку, чтобы беженцы могли отдохнуть и получить остро необходимую медицинскую помощь. Им выдали новую одежду на огромной базе, созданной именно для таких целей на средства американских евреев.
      Следующим этапом была Италия. Тут Мосад Алия Бет пользовался открытой поддержкой как населения, так и официальных учреждений, но помехой было то, что страна находилась под британской оккупацией.
      Некоторые из британских оккупационных частей, как это ни парадоксально, состояли из палестинских еврейских подразделений. Палестинская бригада Британской Армии и ее подразделения, расположенные по всей Италии, считались Британским командованием образцовыми. Агенты Мосада проникли в эти части, и вскоре палестинские солдаты начали помогать в создании лагерей для беженцев, организации нелегальных морских рейдов и т. д. Формально палестинскими подразделениями командовали английские офицеры, но практически ими управляли Мосад и Палмах.
      Шимшон Бар-Дрор был сержантом в одном таком подразделении и воспользовался своими военными документами, чтобы съездить в Польшу и собрать там беженцев.
      Стояла уже весна, когда группа беженцев из Освенцима, в которой находился Дов, села в новый поезд и отправилась через австрийские Альпы и перевал Бреннер в Италию.
      Поезд остановился неподалеку от озера Комо в окрестностях Милана на боковой и глухой ветке. Хотя беженцев и предупредили, что их встретят люди, одетые в британскую военную форму, все же возникла паника. Эти люди никак не могли представить себе солдат в военной форме с шестиконечной звездой на рукаве. Шестиконечная звезда олицетворяла для них гетто. Вот уже две тысячи лет, если не считать восстания в гетто, что евреи не воевали под знаменем Давидова Щита.
      Они сошли с поезда, оглядываясь с опаской. Солдаты относились к ним хорошо, некоторые говорили даже на идиш и все говорили на иврите. Они были очень милы, но нисколько не похожи на евреев.
      Спустя неделю после их прибытия в Милан, Дова и еще сто человек забрали глубокой ночью из небольшого лагеря, где они находились. Их посадили в британские грузовые машины, а за рулем сидели бойцы Палестинской бригады. Колонна тихо, но на полной скорости добралась до заранее обусловленного тайного места у побережья, где уже ждали еще человек триста беженцев, привезенных из других лагерей. Со стороны расположенного неподалеку порта Ла Специя приплыло небольшое судно.
      Судно бросило якорь в открытом море, и беженцев перевезли на борт на резиновых лодках. Судно немедленно подняло якорь и пересекло трехмильную зону. Тут же Британский флот, всегда начеку, напал на след.
      Что-то было не так с этими "Вратами Сиона". Не в пример другим судам с беженцами, этот корабль не взял курса на Палестину. Он явно шел в Лионский залив на южном побережье Франции. Ни англичане, ни беженцы на борту "Врат Сиона" не имели ни малейшего понятия, что это суденышко являлось частью гигантского заговора.
      Глава 27
      Биль Фрай сидел за столиком в ресторанчике братьев Миллер в Балтиморе, Мэриленд. Он бросил горсть сухариков в большую тарелку флотского супа с моллюсками и помешивал его ложкой. Он хлебнул пару раз, но у него не было аппетита. "Господи боже мой, - подумал он. - Как же мне переправиться на этой лохани через океан?".
      Биль Фрай считался наиболее толковым капитаном Мосада. Его высадка "Давидова Щита" у Кесарии открыла новую страницу в войне за нелегальную иммиграцию. Она заставила англичан создать концентрационные лагеря на Кипре. Это был поворотный пункт: Мосад направлял в Палестину одно судно за другим, а англичане с той же регулярностью заворачивали их. Теперь назревал новый кризис. Мосад Алия Бет прислал столько беженцев, что лагеря на Кипре их просто уже не вмещали.
      Гордый своими успехами и полный решимости сорвать английскую политику ограничения иммиграции, Мосад затеял безумный план, и на Биля Фрая было возложено ею проведение в жизнь.