Мишн-Флэтс

      – Кэролайн, мы можем хотя бы минуту поговорить наедине?
      – Нет. Это решительно исключено.
      Перед тем как встать, Кэролайн помолчала и добавила другим, человеческим голосом:
      – Я очень разочарована в тебе, Бен. Я всерьез думала, что ты можешь стать кем-то в моей жизни. Я очень разочарована.

27

      Епископальная церковь Кэлвери Пентекостал изначально была синагогой и называлась Храм Бет Адонаи.
      Блеклые буквы первого названия еще можно было различить на архитраве. И прочие приметы синагоги сохранились. Шестиконечные звезды Давида в кованой ограде. За новыми оконными решетками – витражи со сценами из Ветхого Завета: Адам и Ева покидают рай, Исаак приносит в жертву своего сына, Моисей получает ковчег завета на горе Синай. Там и тут добавлена христианская символика, но в очень скромном количестве. Что говорит о крайней бедности прихода. Каковы прихожане – таков и приход. Если евреи вдруг решат вернуться в Мишн-Флэтс, синагогу они восстановят в течение буквально нескольких часов.
      Я направился в церковь сразу после душераздирающего разговора с Кэролайн.
      В последние дни я повадился ежедневно заходить в бывшую синагогу и часами болтаться возле нее – в надежде поймать Брекстона. Но теперь цель у меня была другая.
      Я не знал, куда мне податься, где лучше всего сосредоточиться и обдумать дурацкую переделку, в которую я угодил. Ноги сами повели в церковь – разве храм не есть то святилище, под защиту стен которого в прежние времена бежали отверженные! Тот, кто преступил светский закон, прячась в храме, мог не бояться возмездия. Это архаичное чувство вдруг всплыло во мне. Оттолкнутый людьми спешит к Богу. Хорошенькие мысли для атеиста!
      Я вошел в церковь через исполинский дверной проем. Внутри было прохладно и сыро. Несмотря на трещины в стенах, храм внутри производил величественное впечатление.
      Я в задумчивости прошелся между рядами скамеек к алтарю. Затем совершил уже привычный мне обход церкви – в поисках Брекстона я заглядывал в каждый темный угол, дергал каждую дверь. Нигде никого. Ни в ризнице, ни в прочих помещениях. В комнатках и чуланчиках застоялый воздух, запах пыли и тлена. Впечатление, что тут никто не бывает и не живет – кроме Бога.
      Обежав всю пустую церковь, я сел на скамейку.
      По воскресеньям здесь скучают детишки, разглядывая сложный узор трещин на стене. Вон там словно павлин, а дальше – пароход...
      Ну и что теперь? То ли дать себе волю и хорошенько проплакаться. То ли собраться с мыслями, внутренне завестись на бой за свою честь. Так и не выбрав, какой эмоции дать волю, я лег и закрыл глаза.
      Через минуту я ощутил, что я больше не один.
      Я быстро открыл глаза и вскочил.
      В дверях стоял темнокожий молодой мужчина. Не Брекстон. Толстоватый малый, бритоголовый, с ярким красным платком на лбу. Я видел его впервые. Он стоял сложив руки и разглядывал меня. То, что я резко вскочил, не произвело на него никакого впечатления.
      Его взгляд лениво переместился на купол.
      – Вы кто? Что вы тут делаете? – спросил я.
      Молчание.
      Я двинулся в сторону бритоголового. Но он тут же исчез.
      Я выбежал из церкви. Парня уже и след простыл.
      Вернувшись, я остановился там, где он стоял, и машинально поднял глаза на купол. А что, если бритоголовый скользнул взглядом вверх не случайно? Если он что-то знал? Ведь не Бога же там, вверху, искал этот тип!
      Глядя по-новому, с обостренным вниманием, я заметил то, на что прежде не обращал внимания.
      Основание купола обегала узкая площадка – примерно полметра в ширину, два человека не разминутся. Площадка была скрыта невысокой глухой боковой стенкой. Я не дока в архитектуре, поэтому извините за простодушные названия. Про себя я назвал эту кольцевую площадку мостиком – как на корабле. Этот мостик, очевидно, имел чисто функциональное значение – чтобы работники могли легко добраться до купола: чистить, красить, заменять лампочки и тому подобное.
      За глухой боковой стенкой можно было спрятать десять Брекстонов. Неудобно, тесно, но надежно.
      До меня вдруг дошло, что там, наверху, единственное мной не проверенное место.
      Только как туда, черт возьми, попасть?
      Я направился в пристройку, где сидела девушка – опять-таки не знаю, как ее назвать, то ли секретарь, то ли помощница священника. Она разбирала какие-то письма.
      – Добрый день, – сказала она. – Чем могу быть вам полезна?
      Я представился как полицейский. Более того, показал свою бляху.
      – Можно подняться на купол? – спросил я.
      – А зачем вам туда? – удивилась девушка.
      Я ответил более или менее откровенно:
      – Сам пока не знаю.
      Она пожала плечами. Не слишком убедительный ответ. Однако она взяла ключи, мы вышли из пристройки и обошли церковь. Девушка открыла неприметную боковую дверь.
      При других обстоятельствах я бы непременно позвонил кому-нибудь, чтобы иметь напарника в этом опасном предприятии – так, на всякий случай, спину прикрывать. Но обстоятельства были таковы, что мне лучше было действовать на собственный страх и риск.
      Однако если Брекстон действительно наверху, то встретиться с ним нос к носу, в одиночку довольно большая глупость с моей стороны.
      Где Джон Келли? Как он мне сейчас нужен! И где его постоянно черти носят!
      Я достал листок бумаги и написал на нем телефон Гиттенса.
      – Я пробуду наверху минут десять, – сказал я девушке. – А вы пока, пожалуйста, позвоните по этому номеру. Сообщите, что Бен Трумэн находится здесь.
      А уж как отреагирует Гиттенс – это его дело. Захочет – явится. Больше ничего для своей безопасности я придумать не мог.
      Я медленно, с опаской поднялся по узкой винтовой лестнице. На самом верху дверка, через которую можно протиснуться только боком. Поэтому эту дверь так легко замаскировать снаружи.
      И вот я на мостике. Ощущение неприятное – боковая стенка слишком низкая, держаться за нее можно только совсем опущенной рукой, то есть серьезной опоры нет. А высота – примерно третий этаж. К стене жаться тоже не очень получается – проход полуметровый.
      Через несколько секунд я освоился, огляделся – никого – и двинулся вперед по кругу. Не прошел я и пары метров, как я увидел его. Брекстон, опираясь на локти, лежал на спине и пристально смотрел на меня.
      Секунду мы смотрели друг на друга, как удав и кролик. Правда, кто был удавом, кто кроликом, понять было трудно.
      Затем я выхватил из кобуры пистолет (Господи, второй раз за неделю!).
      Брекстон не шевельнулся, по-прежнему спокойно и изучающе глядя на меня.
      Я стоял, нацелив на него дуло тяжелого пистолета.
      Вдруг шорох за спиной – и глухой удар, который до странности звонко отдался внутри моей головы.
      Стало темно.
      Когда я открыл глаза, я лежал ничком на мостике, щекой на досках. Самого момента перемещения из вертикального в горизонтальное положение я решительно не помнил.
      Надо мной стоял Джун Верис. В его руках была деревянная дубинка, похожая на дубинку Келли.
      – Что таращишься, гнида! – сказал он.
      Я продолжал смотреть на него.
      – Опусти глаза, пидер! – прорычал Верис и снова занес дубинку.
      Я быстро потупил взгляд и медленным движением руки потрогал свою макушку. Она была мокрая. В голове стояла тупая боль.
      Верис спросил, обращаясь к Брекстону:
      – Что будем делать, братишка?
      Я машинально поднял на Вериса глаза. И тут же был наказан.
      Дубинка жикнула в мою сторону. Боли не было, просто я опять вырубился.
      Я очнулся с ощущением внутреннего покоя, все плыло перед глазами, но внутри царило сладкое равнодушие.
      – Сказал же тебе, пес, зенки в пол, а не на меня!
      Меня обыскали. Верис нашел мой бумажник с полицейским жетоном.
      – А, коп поганый!.. Братишка, что будем делать с этой мразью?
      Издалека донесся голос:
      – Оставь его. Все в порядке, можешь идти.
      Шаги. Верис прошел к дверце и исчез за ней.
      Я в достаточной степени пришел в себя, чтобы поднять голову и посмотреть на Брекстона.
      Тот держал в своих руках мою девятимиллиметровую «беретту».
      – Серьезная пушка.
      Он вынул магазин, затем передернул затвор, чтобы освободить патронник. Патрон полетел вниз и упал на красный ковер.
      – Ты зачем сюда приперся? – спросил Брекстон.
      – Прокурор Кэролайн Келли хочет тебя арестовать.
      – Ты один пришел?
      Я кивнул. Лучше бы я этого не делал. В голове словно чугунный шар с места сорвался и ударил в затылок. Я решил в дальнейшем попусту не трясти головой.
      – Да.
      – Ты действительно из штата Мэн? – спросил Брекстон, разглядывая полицейский жетон.
      – Да.
      – Я того прокурора не убивал, – сказал Брекстон.
      – Ну да! – сказал я.
      – Ты слушай сюда: я того прокурора не убивал!
      – Это не имеет значения.
      – Что ты имеешь в виду?
      – Прокурор обязан и хочет допросить тебя. Вот ты и скажешь на допросе: я ни в чем не виноват.
      – Ага, так мне прокурорша и поверила! Они вбили себе в голову, что я пришил ихнего товарища. А чтоб я на кого из полиции руку поднял – ни-ни, ни разу в жизни! Себе дороже!
      – Вообще-то они полагают, что и я одного из полиции пришил, – признался я, пытаясь сесть.
      – Э-э, лежи как лежал! О чем это ты?
      – Они считают, что прокурора убил я.
      – Во дают! Ты же сам коп!
      – А им по барабану.
      – Ну дела! – сказал Брекстон. – Ну и дела!
      Несмотря на запрет, я собрался с силами и не спеша сел. Лежать лицом вниз и из такой позиции, выгибая голову, смотреть на собеседника было неловко, унизительно – и очень больно.
      Брекстон просто отступил от меня подальше и ничего не сказал. Он бросил мой пистолет на пол мостика и достал свой – миниатюрный.
      – Ты поможешь мне? – спросил я.
      – Я? Тебе?
      – Они хотят навесить на меня прокурора Данцигера. Нутром чувствую.
      – Это Гиттенс.
      – Что?
      – Гиттенс, говорю. Его манера. Он такие штучки любит.
      – Что ты имеешь в виду?
      Снизу раздался звук – чьи-то быстрые шаги.
      Чтобы посмотреть, кто зашел в церковь, я встал на четвереньки и, держась за боковую стенку, взглянул вниз. Никого. Но мне видна отсюда только середина церкви. Пытаясь заглянуть дальше, я перегнулся через стенку и... Очевидно, два удара по голове настолько замутили мое сознание и нарушили координацию, что я потерял равновесие и полетел вниз. Правая рука еще цеплялась за край стенки, но рывок был настолько силен, что я ее разжал. Хана! И в то же мгновение кто-то схватил меня за ворот.
      Брекстон стоял надо мной и протягивал левую руку. Правой он держал меня за шиворот.
      – Хватай!
      Я вцепился обеими руками в его руку.
      Какое-то время мы оба пыхтели и чертыхались. Втащить меня обратно было делом нелегким.
      Но в итоге я оказался на мостике и в безопасности.
      Брекстон, обессиленный, сидел рядом.
      – Ну ты тяжелый, парень, – сказал, отдуваясь, он.
      В этот момент на лестнице раздался топот, и через секунду в дверку протиснулся... Гиттенс.
      Брекстон побежал. Я приподнялся на четвереньки – на большее сил не хватило. Да и страшно было встать в полный рост. Особенно в моем состоянии.
      Словом, не смейтесь, я погнался за ним на четвереньках.
      Брекстон остановился и стал что-то делать на полу.
      Я увидел, что в руках у него канат. Он быстро перебросил один конец через боковую стенку; другой конец был, очевидно, заранее где-то закреплен.
      И тут его настиг я – обхватил за ноги.
      – Брекстон, бежать бесполезно! – крикнул я. – Лучше сдайся! Тебе же будет лучше!
      У меня было серьезное преимущество – я прочно стоял на четвереньках и держал его за ноги. Одним рывком я был способен повалить его. Он мог бы вывалиться с мостика и рухнуть вниз.
      – Отпусти, козел! – прорычал Брекстон. – Не убивал я прокурора!
      Сзади раздался голос Гиттенса:
      – Бен, отпусти его. Уходи отсюда.
      Я оглянулся. Гиттенс целился в Брекстона из такой же «беретты», что и у меня.
      Брекстон, бросивший пистолет, чтобы спасти меня от падения, был теперь безоружен.
      Под дулом «беретты» Гиттенса и со мной, театрально обнявшим его колени, Брекстон чувствовал себя дурак дураком. Его бешеный взгляд перебегал с Гиттенса на меня и обратно.
      – Бен, если Брекстон убил, значит, ты невиновен! – крикнул мне Гиттенс. – Иди ко мне. И спускайся.
      Уходи отсюда.
      Спускайся.
      До меня вдруг дошло, что намерен сделать Гиттенс.
      Вот почему он отсылает меня прочь!
      Он намерен застрелить Брекстона.
      Это я не по его лицу прочел, не по его голосу почувствовал. Я просто это знал. Никакого ареста не будет. Будет хладнокровная казнь. И при этом он предлагает мне сделку: вместо меня виноват во всем Брекстон. Нет Брекстона – и все шито-крыто.
      Я решил – нет, не бывать этому!
      Даже если Брекстон действительно убийца... нет, я не могу позволить случиться такому. Я себя после этого уважать перестану.
      – Бен! Отпусти Брекстона и уходи.
      Я тихо шепнул Брекстону:
      – Беги!
      Я отпустил его ноги и резко встал. Голова закружилась, но я стоял на линии огня и закрывал Брекстона своим телом. Гиттенс не решится выстрелить.
      – Бен, придурок, на пол! Он же смоется!
      Брекстон проворно скользнул по канату и был таков.
      Гиттенс несколько раз выстрелил – мимо, мимо, мимо. Он разрядил всю обойму, но Брекстона уже и след простыл.
      Гиттенс медленно вложил пистолет в кобуру. Затем мрачно уставился на меня.
      Я был опять на четвереньках и двигался к Гиттенсу, то есть по направлению к выходу.
      Гиттенс досадливо плюнул. Потом, видя перед собой мою окровавленную макушку, все-таки протянул руку:
      – Давай помогу.

Часть третья

28

       Да не взойдет никто, иже глуп и неучен, на место судьи, тропу Господа подобное, ибо где быть свету, там он воцарит тьму, а где быть тьме, там он воцарит свет и, рукой неумелой, а потому безумной, станет предавать мечу невинных и отпускать с миром виноватых, покуда не свергнут будет с высоты своей, яко с трона Господа, ибо возмечтал вознестись к небу, не вырастив прежде крылья.
Брактон. О законах и обычаях Англии. (ок. 1250 г.)

      Ошибка, как правило, локализирована во времени, а иногда и в пространстве.
      Это пункт в прошлом, который память посещает с упрямым постоянством.
      Туда, обратно, за минуту, за секунду до ошибки, в то блаженное мгновение, когда выбор еще не сделан и ошибки можно избежать!
      Возвращаешься в прошлое меланхоличным зрителем, который ерзает на стуле и надеется, что известный ему до конца спектакль пойдет иначе: произойдет ошибка, которая не позволит свершиться ошибке.
      И конечно, гениальные варианты с гордым знаком качества – «Произведено задним умом».
      Эти варианты сто, тысячу раз мелькают-прокручиваются в голове: «Вот как надо было поступить!», «Вот что надо было сказать!».
      Через двенадцать часов после роковой встречи с Брекстоном я проснулся на больничной койке. И, еще толком не отойдя от коктейля, который мне вкололи врачи, стал терзать себя всяческими «надо было» и «не надо было».
      Мне надо было сразу же рассказать бостонским знакомым всю историю вокруг моей матери.
      Мне не надо было сразу после того, как меня «разоблачили», мчаться в одиночку брать Брекстона. Глупое смешное мальчишество!
      Неужели подозрения на мой счет так меня пробрали, что мое подсознание заторопило меня – докажи, что это Брекстон убил, и обели себя как можно скорее!..
      Из коридора доносились невнятные больничные шумы. По палате, где я лежал один, ходили обычные больничные запахи. Дверь могла открыться в любой момент. Поэтому я лежал и размышлял с закрытыми глазами – если кто войдет, то по больничному обычаю не станет тревожить спящего. А подумать мне было необходимо. В голове прокручивались события в церкви, их финал.
      Не помню, сколько времени прошло после бегства Брекстона, помню только, что я открываю глаза – и церковь гудит от голосов. Рядом озабоченное лицо полицейского. Меня поднимают, несут. Полицейские внизу, между скамейками. Полицейские на лестнице. Полицейские в церковном дворике. «Не двигайтесь!» – приказывают мне. И тут же кто-то другой встревоженно спрашивает: «Вы можете двигаться?» Меня наконец кладут на носилки. Кровь заливает глаза, она у меня на руках. Приносят полотенце, вытирают кровь. «Какое сегодня число? Кто президент США?» – это проверяют, совсем ли мне вышибли мозги или чуть-чуть осталось. Я пытаюсь встать с носилок. Меня силком укладывают обратно. Я почти не чувствую боли. Только слегка одурел. Но я в норме, мне не нужно в больницу!.. Мне делают укол – и дальше сладостная темнота.
      Я начинал вспоминать по новой, с моего прихода в церковь...
      Кто-то рядом кашлянул.
      Я открыл глаза, привстал на постели и увидел Джона Келли. Он сидел на стуле чуть поодаль от кровати и, с ручкой в руке, решал кроссворд в «Бостон глоуб». Стало быть, сидит здесь уже давно. На нем были очки со стеклами-половинками – в них он казался старше и величественнее.
      – А вас как сюда занесло? – спросил я.
      За один распроклятый день я успел превратиться в недоверчивого затравленного человека.
      – Навещаю больного друга.
      – Вы что, ничего не слышали? Я убил Данцигера. По крайней мере все кругом пытаются меня в этом убедить.
      – Слышал. Конечно, слышал.
      – И не поверили? – с надеждой в голосе спросил я.
      Келли пожал плечами.
      – Я в эту игру «верю – не верю» без фактов на руках не играю. У меня недостаточно информации, чтобы делать выводы, виноват ты или нет.
      – Вы думаете, что я мог убить?
      – Такую возможность не исключаю.
      – Выходит, вы готовы принять версию, что я рехнутый убийца?
      – Что ты «рехнутый» или убийца – сомневаюсь. Вроде бы на тебя, Бен Трумэн, не похоже. Однако совсем исключить такую возможность не могу.
      Я тихо зарычал. А с другой стороны, и на том спасибо. Хоть какое-то уважение к презумпции невиновности!
      Келли вернулся к своему кроссворду.
      Я опять задремал. Не знаю, кто меня так звезданул, что я никак проспаться не мог – Верис своей дубинкой или врачи своим коктейлем.
      Проснувшись, я спросил:
      – Который час?
      – Почти два часа ночи.
      – А что это за больница?
      – «Бостон-Сити». Не волнуйся, жить будешь. Врачи решили ночку за тобой понаблюдать, а утром гуляй на все четыре стороны. Как себя чувствуешь?
      – Как кот из мультфильма, когда его шмяк сковородой по голове! И вокруг головы нарисованы черточки и звездочки... Все в башке вибрирует.
      – Насчет сковороды по голове не знаю. Не имел счастья изведать. А что ты такой сонный – это тебе сделали обезболивающий укол.
      – Сам догадался... Келли, вы знаете, Брекстон помог мне!
      – Он просто решил тебя не убивать. Это не значит помог.
      – Нет. Я потерял равновесие и начал падать с купольного мостика. Он схватил меня в последний момент за шиворот и втащил обратно. Я мог переломать все кости или вообще убиться. Он спас мне жизнь!
      – Давай не будем преувеличивать. Он сделал то, что считал нужным сделать. Почему он это сделал – можно только гадать. Так или иначе, вешать ему за это медаль на грудь не советую.
      – Пожалуй, вы правы. Мистер Келли, а отчего вы...
      – Ну, спрашивай, не стесняйся.
      – Отчего вы постоянно пропадали, когда вы мне были так нужны? Куда вы все это время исчезали?
      – Ходил на могилу дочери.
      Я вдруг вспомнил фотографию на комоде в его доме – бледненькая девочка со строгим лицом.
      – На могилу Терезы?
      – Да, Терезы.
      – Она была младшей сестрой Кэролайн?
      – Да. Но совсем на нее не похожа. Более чувствительная. Более ласковая. – Он спохватился и с улыбкой поправился: – Не то чтобы Кэролайн была совсем уж нечувствительная и черствая...
      Поправка вышла не слишком убедительной. Он смутился и замолчал.
      – А вы знаете, Кэролайн не захотела со мной даже разговаривать!
      – Можно ли ее в этом винить?
      – Нет. К счастью, хоть вы здесь, со мной. Вы же не верите, что я убийца?
      – Мы этот вопрос уже обсудили. Не начинай снова.
      – Повторите, что вы сказали.
      Келли снял очки, потер пальцами глаза, не спеша спрятал очки в велюровый футляр.
      – Я не думаю, что это ты убил Данцигера.
      – Вот это правильно! Потому что я не убивал Данцигера.
      Мои глаза снова закрылись, и я опять на какое-то время вырубился.
      Проснувшись, я сразу вернулся к прежнему разговору:
      – Отчего умерла Тереза?
      – Рак.
      – А сколько ей было лет, когда... Извините. Наверное, вам не хочется говорить на эту тему...
      – Да нет, все в порядке. В восемь лет она заболела. В десять умерла.
      – Трагично.
      – Рак пожирает человека. Как я понимаю, он питается живым человеком. Человек сам, собственным телом кормит своего внутреннего убийцу. – Келли печально помолчал. – Но то, что я хотел подольше побыть на могиле дочери, не может служить мне оправданием. Ты прав, когда возмущенно спрашиваешь: где вы пропадали? Мы приехали в Бостон как напарники, и я не имел права бросать тебя. Это первая заповедь полицейских – не оставлять товарища в трудной ситуации. Извини.
      – Вы часто бывали на могиле?
      – Старался приходить каждый день. На несколько часов.
      – Что вы там делали?
      – Просто сидел.
      – Зачем? – наивно спросил я.
      – Чтобы ближе быть.
      После похорон я ни разу не ходил на могилу матери. Мне это казалось бессмысленным занятием. Она всегда была рядом со мной.
      – Разве это не значит растравлять старую рану? – спросил я.
      – Старые раны заживают, Бен. Не до конца, но заживают.
      Мне до сих пор непонятно, какую роль сыграла та давняя утрата дочери в решении Келли прийти в больницу и целую ночь сидеть у моей кровати. Возможно, Келли ощутил что-то вроде отцовского инстинкта – защитить своего ребенка. Теперь его ребенком был я. А болезнь моей матери, которая тоже пожирала ее заживо, служила еще одним мостиком между мной и Келли. Мы пережили примерно одно и то же.
      Тогда, в больничной палате, разговор о смерти близких создал гнетущее настроение у обоих. Я поспешил сменить тему.
      – Ну, как кроссворд? Справляетесь?
      – А, это. Нашел в приемном зале. Идет со скрипом. Ты спи, Бен, на меня внимания не обращай.
      Хоть я не хотел спать, но тут же заснул.
      И во сне думал – не приснилось ли мне все приключение в церкви? Действительно ли Гиттенс намеревался хладнокровно убить Брекстона? Какие у меня доказательства? «Прочитал желание в его глазах». Хороша улика!
      Не такова ли судьба любого события в прошлом? Оно мгновенно падает жертвой ненаблюдательных свидетелей, плохой памяти, ложных отчетов. Историческая правда – если таковая существует в принципе – теряется в тумане нечетких свидетельств. Ах, хоть диссертацию пиши: «Историческая правда как коллективная выдумка». Дойдут ли у меня когда-либо руки до чего-нибудь подобного?
      «Вот упекут на всю катушку за убийство – десять диссертаций успеешь накатать за решеткой!» – шепнул подлый голос во сне.
      Я проснулся и думал дальше. Уже яснее.
      Нет, мне не привиделось. Гиттенс намеревался застрелить Брекстона. Я дал Брекстону возможность удрать, чтобы Гиттенс его не прикончил. Из двух зол я выбрал... какое? Меньшее? Большее? Или оба зла одинаковы?
      Так или иначе, я спас Брекстону жизнь.
      Я открыл глаза. Келли по-прежнему возился с кроссвордом. Сколько же я спал? Минуту или час?
      – Мистер Келли, можно вас спросить кое о чем? Мне кажется, что Гиттенс... – Тут я осекся. Я вдруг передумал. Голова болела страшно. Возможно, я все-таки не прав насчет Гиттенса. Я измыслил немыслимое. – А-а, сам не знаю...
      – Ты спи, спи, Бен. Я еще посижу.
      Я хотел поблагодарить его – за все. Ведь он один, только он один...
      Горло у меня перехватило. Я не мог ни слова из себя выдавить. Рыба, выброшенная на берег.
      – Все в порядке, Бен. Не напрягайся. Тебе надо хорошенько отоспаться. Утром будешь как новенький.

* * *

      Мне приснился кошмарный сон.
      Начался он красиво – я парил высоко-высоко над озером, в котором не было воды, но плавали рыбы и качались водоросли. На душе было чудесно. Пока я не почувствовал – я парю с такой легкостью лишь до первого своего движения. Как только я пошевелю рукой, или ногой, или хотя бы пальцем – все, мне конец, я упаду вниз с сумасшедшей высоты. Долго, очень долго я крепился, старался не шевелиться. Но с каждым мгновением неподвижность становилась все мучительнее. Вот-вот это случится. Вот-вот. И... случилось!
      Я проснулся в полной темноте.
      Проснулся с ощущением страшной опасности.
      Голова по-прежнему раскалывалась. Я приподнялся на локтях.
      Возле двери угадывался огромный черный силуэт. Незнакомый мне мужчина средней комплекции. Он медленно шел с вытянутыми вперед руками – как человек, который со света попал в темное помещение.
      – Вы кто? – громко спросил я.
      Он остановился как вкопанный.
      Я зашарил рукой в поисках выключателя.
      – Кто вы такой? – повторил я, соскакивая с постели. Но я уже разобрался и немного успокоился. На человеке была полицейская форма.
      – Меня зовут Пит Одорико.
      – Что вы тут делаете?
      – Вы кричали во сне.
      Он сделал еще шаг ко мне, скрипнув кобурой на поясе.
      – Э-э, стойте где стоите!
      – Да я же полицейский!
      – Тут все кругом полицейские. Знаю я вас! Стоять! Что вы делаете в моей палате?
      – Сторожу.
      – Сторожите? Кто вам приказал меня сторожить?
      Тут дверь открылась. На пороге, залитый светом, стоял Джон Келли.
      – А, вижу, вы уже познакомились, – сказал он.
      – Какого хрена он тут делает?
      – Он друг. Успокойся.
      – Чей он друг?
      – Мой.
      – Но мне-то он никто!
      – Все в порядке, Бен. Я когда-то работал с отцом Пита. А самого Пита знаю с колыбели. Я попросил его досидеть ночь с тобой.
      Пит Одорико скорчил кислую физиономию:
      – Джон, если я тут не нужен, я пойду. Устал как собака после смены. Постель по мне скучает.
      Келли потрепал его по плечу.
      – Останься, дружище. Твое дело молодое, крепкое. А я, старик, всю ночь на ногах не продержусь.
      – Ладно, посижу в коридоре, как и договорились, – сказал Пит и вышел.
      Я возмущенно спросил Келли:
      – Зачем эта комедия с охраной?
      Келли вздохнул и остро посмотрел на меня.
      – Потому, сынок, что сердце подсказывает мне недоброе.

29

      Утром в семь тридцать в дверь вежливо постучали. Вошла Кэролайн с большой сумкой на плече.
      – Доброе утро, – сказала она, скосив изумленный взгляд на своего отца. Его она тут никак не ожидала встретить. – Извини, что тебя разбудила.
      – Нет, нет, я не спал.
      – Как голова?
      – Ничего, уже не трещит, а только потрескивает.
      Натянутая простыня на животе предательски выдавала, что мой «дружок» с утра на взводе. Ворочался, гад невоспитанный, словно белка под простыней резвилась! Я проворно скомкал простыню; мне было неловко при мысли, что Кэролайн воспримет это как реакцию на нее. На самом деле просто излишек жидкости просится наружу. Как всегда по утрам бывает.
      Правда, Кэролайн выглядела как конфетка – принаряжена, свежа. Ничего провоцирующего – юбка чуть ниже колена, на шее крохотный вырез клинышком, – но само воспоминание о том, что между нами однажды было, заставляло белку ворочаться еще наглее. Глазами я уже раздевал Кэролайн.
      А она тем временем поставила сумку на стол и стала доставать из нее только что купленную одежду.
      Моя радость быстро угасла. Все ее тело, все ее жесты однозначно говорили о том, что она тут против своей воли, что ей здесь быть неприятно, хотя и необходимо.
      – Вот уж не думал, не гадал, что ты меня навестишь, – сказал я.
      – А я и не собиралась к тебе, – огрызнулась Кэролайн.
      – Как вижу, все-таки пришла.
      – Это не то, что ты думаешь, – сказала Кэролайн. – Просто у тебя объявился новый друг – очень особенный друг!
      – Да ну! И кто же?
      – Харолд Брекстон собственной персоной.
      – Что ты имеешь в виду?
      – Ночью мы его наконец арестовали. Молчит как рыба. Заявил, что говорить будет или с тобой, или, если не выйдет с тобой, с Максом Беком. Уж лучше с тобой, чем с этим угрем Максом!
      – Но Лауэри категорически приказал мне держаться подальше от следствия!
      – А тебя к следствию никто и не подпускает, – отрезала Кэролайн. Она сложила руки на груди, набычилась и, после паузы, тоном строгой матери спросила: – Ну так что, отказываешься беседовать с Брекстоном?
      – Я не против... Только странно слышать такую просьбу от тебя.
      – Мне действительно не по душе просить тебя о помощи. Но уж так все поворачивается, что ты нам нужен. Мы практически ничего существенного против Брекстона не имеем. Того и гляди придется отпустить его на все четыре стороны. Требуется зацепка, чтобы оставить его в камере. Если Брекстон с тобой разговорится или ты его разговоришь, будет большая польза для дела.
      – Один подозреваемый допрашивает другого подозреваемого. Хорошенькая картинка.
      Кэролайн было не до шуток.
      – Мы будем присутствовать при допросе. И будем вас обоих очень и очень внимательно слушать.
      – С какой такой радости я в подобной ситуации должен вам помогать?
      – Вытащишь из него что-либо полезное – тебе обломится.
      – А если не вытащу?
      Кэролайн предпочла промолчать.
      Я обратился за советом к Джону Келли, который до сих пор безмолвно слушал нашу перепалку.
      – Бен, решай сам. Если сочтешь нужным не вмешиваться – никто тебя не принудит, никто не осудит.
      – Осудить, может, и не осудят, да только засудят, – угрюмо пошутил я. – Ладно, опоздал я с этого поезда спрыгнуть – стало быть, судьба дальше ехать.