Зарубежная фантастика (изд-во Мир) - Операция "Вечность" (сборник)

      Я не мог вспомнить, как звучало «сообщение» пантомата, но в нем должно было быть что-то очень внушительное. Мои милые земляки несколько дней ходили, задрав головы кверху. Что-то вроде гигиены психики. Страх. Именно сейчас, когда они наконец-то осуществили извечную мечту о бессмертии.
      — Ну же, иди, — услышал я голос Каллена.
      Я вернулся. Толпа заколыхалась. Послышались отдельные выкрики. На площадке диспетчерской башни зашевелились объективы голокамер. Неожиданно в небо врезался узкий клинок света. Мгновение стоял неподвижно, потом в быстром танце начал выписывать зигзаги. И вот над горизонтом загорелась гигантская надпись. Имя, а под ним: ПИЛОТ ВЕЧНОСТИ. И пониже — буквами помельче: ПРИВЕТСТВУЕМ ТЕБЯ.
      Хоть садись и плачь. Или наполняйся гордостью, как зонтик Эйнштейна. Впрочем, гордость свертывается в человеке, как кислое молоко, когда он остается один. Что же касается слез…
      Я чуть не съехал по последним ступенькам. Это был бы недурной номер для репортеров. В стиле "свой парень". В последний момент мне удалось удержаться. Ближние ряды расступились, пропуская какой-то чудной, оклеенный цветными плакатами экипаж. Сюрприз для меня. Следующие двадцать минут я ехал между кричащими, машущими руками людьми, останавливался, что-то говорил, улыбался, в свою очередь махал им. Они получили все, чего хотели. Когда они затихали, я выжимал из себя несколько слов, сопровождаемых одобрительным мурлыканьем стоявшего за спиной Каллена. В цирке это называется "делать комплименты". Самый знаменитый торреро не мог бы упрекнуть меня в забвении канонов игры в популярность.
      Умильно улыбаясь, делая ручкой, я старался ни на мгновение, ни на долю секунды не задерживать взгляд на каком-нибудь одном, вырванном из толпы лице. Смотрел только вперед, только на всех. И не видел никого. Я старался не думать о тех нескольких, кто, несомненно, стоял позади толпы и улыбался мне.
      Вечером из кабинета в здании Центра я связался с отцом. Его лицо появилось на экране, будто портрет в рамке красного дерева. Вернее, барельеф. Мы долго смотрели друг на друга, прежде чем мне удалось заговорить. Все, что я хотел сказать, улетучилось без следа.
      — Это я. Первый, — бухнул я наконец.
      Он на мгновение прикрыл глаза. А когда снова открыл их, его взгляд не изменился. Утомление, и ничего больше. Но это не могло быть правдой. Я слишком хорошо знал его.
      — Теперь нас у тебя двое, — напомнил я, словно это действительно было нужно.
      В его глазах мелькнула искорка. Впрочем, я мог и ошибиться.
      — Хотелось бы знать, — начал я… — где ОН… то есть, где Я сейчас?
      — А где находишься ТЫ? — не сразу ответил отец, если это можно было считать ответом.
      Я заставил себя улыбнуться.
      — В Комплексе. Пока что во Втором. А он?
      — Не зайдешь?
      — Ты уверен, что это так уж необходимо?
      Он насупил брови. Нет, он не задумался — он был взбешен. Впервые я видел его таким.
      — Я не знаю точного адреса, — холодно бросил он. — Тебе скажут в Сингапуре. Металлургический центр.
      Значит, все-таки руда. Я мог себя поздравить. Хотя, что еще мне оставалось после всего случившегося? Что мог сделать я, если б этого не произошло.
      — Может, забегу, — медленно сказал я. — Но не сейчас. Мне надо кое-что сделать. И не обижайся. Иначе я не могу…
      Отец внимательно посмотрел на меня. Его лицо понемногу оттаивало. Наконец он покрутил головой, словно ему мешал воротничок, и глубоко вздохнул.
      — Ты так считаешь? — это не было вопросом. Он разговаривал с собой. — Хорошо. Сделай, что надо, и возвращайся. Мы будем тебя ждать. И вот еще что… — добавил он, опуская глаза, — будь осторожен…
      У меня перехватило дыхание. Охотнее всего я заткнул бы уши пальцами. Но во мне теплилась робкая надежда, что он не произнесет тех нескольких слов, которые могли решить все и привести к тому, что одиночество, на которое я его обрекал, не будет делом моих рук.
      А ведь он наверняка хотел что-то сказать. Он чувствовал, что это не конец. Если я знал его хорошо, то он знал меня лучше.
      И все-таки он промолчал. Снова кивнул головой, пошевелил губами, словно пытался заставить их улыбнуться, потом, не произнеся больше ни слова, выключил связь.
      9 Бескрайний порыжевший осенний луг. Абсолютно плоский. Воздух словно заполнен цветочной пыльцой, но это не пыльца, это солнечные лучи преломляются в просвечивающих пятнах воды, мутной от разлагающихся остатков растений. Тягостная картина. Сотни тысяч гектаров поверхности морей и океанов покрыты плантациями металлургических концентраторов. Химическая промышленность тоже не дремлет. Если так пойдет и дальше, не останется ни одного архипелага, где можно будет развернуть паруса.
      Тень машины, медленно бегущая по покрову растительности, слегка пожухшей, будто запущенный газон, была едва видна. Я не спешил. До цели я в любом случае доберусь слишком рано.
      Мне говорили, что именно здешние поля высасывают из морской воды, но я как-то запамятовал. Во всяком случае, руду какого-то металла, отлагающуюся в гипертрофированно разросшихся головках семян. Концентраторы. Вот как можно обмануть природу, ведь растения — одно из наиболее консервативных ее проявлений!
      Я проверил курс. Скорость была небольшой, еще час, полтора. Я скорее висел, чем летел над искусственным лугом.
      Я изменил положение кресла и взглянул туда, где посеревший ковер растительности сходился с не менее серым небом.
      Машину качнуло. Ветер. Не очень сильный, но даже самое незначительное движение воздуха было здесь необычным. Я выровнял рули и тут же увидел выплывающий из-за горизонта призрачный контур острова — цель моего полета.
      Посадочная площадка располагалась в центре разбегавшихся лучами сигнальных цепей. Ее круглая платформа напоминала изображение Солнца тех времен, когда ему поклонялись как божеству.
      Крутой вираж, и машина пошла вниз, нацелившись в точку на самом краю платформы. Площадка оказалась ближе, чем я полагал. Рассчитывать на зрение здесь не следовало, а на приборы я и не взглянул. Тяжело опустился, почти не маневрируя. Амортизаторы глухо крякнули, двигатель на мгновение захлебнулся, потом снова взвыл и погас с тихим мяуканьем, перейдя на самый нижний регистр. Боковины кабины бесшумно ушли в корпус.
      Меня охватила тишина. Здесь, внизу, воздух был совершенно неподвижен. Раскаленные плиты источали жар. День обещал быть знойным.
      Я долго сидел не двигаясь, уставившись в одну точку. Словно ожидая, что человек, к которому я прибыл, вотвот выйдет из приземистого кремовато-желтого пассажа, прилегавшего к площадке, и приветственно помашет рукой.
      Никто не выйдет. В холле будут ждать один или два инфора со всеми сведениями, потребными человеку, являющемуся на производственную территорию. На плантации работают от силы пять человек. Здесь, во всяком случае, нет никого.
      Я перекинул ноги через борт и соскочил на плиту. Она глухо загудела. В трех-четырех метрах ниже было море. Такое же мертвое и неподвижное под слоем растений, как и на десятки километров вокруг. Воздух с каждой минутой становился горячее, суше и тяжелей. Я осмотрелся и скинул комбинезон. Достал из кабины плавки и шапочку с длинным козырьком, менявшим цвет в зависимости от освещения. Лучше я себя не почувствовал, но по крайней мере кожа теперь могла дышать свободнее.
      Искусственный остров полукольцом охватывал сушу. Макушки поросших густой растительностью невысоких холмов едва проглядывали сквозь частокол антенн, венчавших постройки. За пассажем в море выбегал широкий помост, точнее, дорога, вдоль которой тянулись ажурные сооружения. Он должен быть там. Если, конечно, именно сейчас не отправился в Сингапур или на рыбалку.
      Я медленно шел по площадке, щуря слезящиеся от яркого света глаза. Ботинки весили по полпуда каждый, но я ни за какие коврижки не отважился бы прикоснуться босой ногой к этой единственной в своем роде жаровне. Вспомнился пантомат и его панцирь. Нет. Сейчас я уже не смог бы точно описать, что чувствовал тогда. Год назад.
      Я пошел быстрее. Пассаж вырастал передо мной, за прозрачной стеной стали видны пустынные залы, раскрытые настежь двери и ритмично пульсирующие пасти климатизаторов. Недурно было бы войти внутрь, отыскать укромный уголок, усесться поудобнее и подумать. Если только есть о чем думать.
      Слева от меня тянулась высокая стена, доходившая почти до противоположного края платформы. Справа от входа в пассаж, значительно ближе, она обрывалась над берегом моря. Я уже минуту назад разглядел над водой прилепившийся к платформе узкий помост и направился туда. Поднялся по металлическим ступенькам и оказался в тени. Тут ощущалось движение воздуха, по спине пробежал приятный холодок. Я остановился и глянул вниз. В полутора метрах подо мной расстилался плотный покров из небольших растений, каждое из них венчала красная головка размером с куриное яйцо. Вблизи это выглядело забавно. Если смотреть отвесно вниз. Но стоило отвести взгляд и увидеть окружающий остров океан, как растения опять становились чуждыми. Было в этом что-то жутковатое.
      Я выпрямился и быстро пошел дальше. Из-за излома стены вынырнуло строение, напоминавшее непомерных размеров силосную башню. Сборник готовой руды. Их было несколько. К крайнему, который находился ближе к морю, тянулись плоские ленты транспортеров.
      Пониже на стальных укосинах разместились дистилляторы и холодильники. На равных расстояниях темнели энергетические комплексы, снабженные желтыми табличками. Тихое полязгиванье транспортеров сливалось с далеким гулом компрессоров, ритмичным стуком агрегатов. Жизнь металлургического гиганта шла своим чередом. Жизнь, наверно, не самое удачное слово. В пределах видимости ни одной живой души, если не считать обманутых человеком растений.
      Пространство за пассажем напоминало основу, растянутую на древнем ткацком станке. Тысячи, а то и десятки тысяч цветных кабелей, световодов и транспортеров лучеобразно сходились в том месте, где брал начало промышленный помост. Приходилось идти по самому краю платформы, стараясь не потерять равновесие, чтобы не оказаться в объятиях концентраторов. Даже если и не утонешь, то от такой ванны вряд ли испытаешь удовольствие. Похоже, люди тут не ходили, однако я зашел слишком далеко, чтобы возвращаться. Кое-где приходилось перелезать через метрового диаметра трубы, скрывавшиеся в прибрежном кустарнике.
      Здесь берег искусственного острова имел вырез, вниз спускались крутые металлические ступени. Немного ниже виднелась площадка, лежавшая, казалось, прямо на поверхности растений. Она описывала полукруг и соединялась с помостом в его самой широкой части. Промежуточный уступ тонул в полумраке, плита и конструкции на ней отбрасывали глубокую тень, лишь местами украшенную решеткой солнечных просветов.
      Я спустился на две ступеньки. У конца помоста, там, где тень была гуще, я заметил какое-то движение. Я затаил дыхание. Первым желанием было припасть к ступеням, спрятаться, выгадать хотя бы минуту на то, чтобы собраться с мыслями. Словно до сих пор я не делал всего, чтобы не допустить до себя, нет, даже не мысль, а всего лишь мимолетное напоминание о том, что меня ждет.
      Я простоял так не больше минуты, однако этого было достаточно, чтобы человек, до тех пор скрытый опорой, повернул голову и обнаружил меня. Я видел его все отчетливей. Глаза постепенно привыкали к изменившемуся освещению.
      Это был ОН. ОН? Бог с ними, со словами. Бог с ними, с местоимениями. Он медленно выпрямился и сделал шаг ко мне. На секунду солнце осветило его лицо, и оно снова скрылось в тени. Нас разделяло еще несколько метров помоста.
      Он шел не спеша, размеренным шагом, как во время перехода в горах. Я всегда так ходил. Те же движения рук, словно он пробивал себе дорогу в густом подлеске.
      Я уже различал зрачки его глаз. Резко очерченные скулы, чересчур высокий лоб, слишком большой нос, к которому у меня с детства было достаточно критическое отношение. Немного припухшие губы, словно ножом срезанный массивный подбородок. Лицо человека, знающего, чего он хочет. Но выражение этого лица могло обмануть кого угодно, только не меня.
      Наконец он подошел, поставил ногу на первую ступеньку и оперся обеими руками о колено. Потом поднял голову и взглянул на меня. Я сделал бы точно так же. И так же не знал бы, что сказать.
      Уплывали секунды. Из секунд складывались минуты. Любой невольный свидетель этой сцены запомнил бы ее до конца жизни, точнее, надолго. "До конца жизни" — это теперь ничего не означало.
      При желании он мог бы схватить меня за ноги. Я не пошевелился и глядел на него, словно рассматривал в зеркале воды собственное отражение. Но это было не отражение. Это был я.
      — Ну? — наконец бросил он. Я не подумал о голосе. Будет труднее, чем я полагал.
      Я молчал. Я пришел сюда не для того, чтобы говорить. Не может быть, чтобы он об этом не знал.
      Он снял ногу со ступеньки, выпрямился и небрежным движением сунул руки в карманы. На нем был тонкий рабочий комбинезон, когда-то белый. Его глаза оказались на уровне моих колен. Выше он не смотрел.
      — Ну? — повторил он уже другим тоном. Как будто от чего-то отказывался.
      У меня вдруг закружилась голова. Я покачнулся. Пришлось опуститься на ступеньку ниже, чтобы не упасть. «Жара», — пронеслось в голове. Я глубоко вздохнул, и неожиданно меня охватило спокойствие. Мускулы расслабились. Поля, помост, сооружения и он сам — все сократилось до нормальных размеров.
      — Да, — проворчал я. — Так это выглядит…
      Лишь услышав собственные слова, я сообразил, что произнес их вслух.
      Он оглянулся. Видно, пожалел о чем-то, что оставил на верхнем помосте. А может, о чем-то вспомнил.
      — Ты занят? — спросил я.
      Он снова повернул голову и смерил меня взглядом от ботинок до макушки. На его лице не дрогнул ни один мускул.
      — Я ждал приглашения, — проворчал он. — Хорошо, что ты решил иначе…
      Я бы тоже ответил так. Точь-в-точь то же самое.
      Я опустился еще на две ступеньки, сел, уперся локтями в колени и уставился на него.
      Здесь не было слышно даже гудения и потрескивания промышленных установок. Тепло и тихо. Воздух разогрет, как над настоящим лугом, спускающимся к реке. Но чего-то недоставало.
      Насекомые! Нет насекомых. Нет того всеприсутствующего звона и стрекота, без которого не может обойтись ни один настоящий луг. И которое наполняет тишину покоем.
      — Собираешься остаться? — дошел до меня его вопрос.
      Собираюсь? Ничего я не собираюсь. Будто он не знает. Ехидная нотка в его голосе — всего лишь иллюзия. Самовнушение.
      Он пожал плечами, лениво оглянулся, потом уселся несколькими ступеньками ниже, боком ко мне. Ему было, должно быть, не очень удобно: металлические ступеньки не шире двадцати сантиметров. Но он прикидывался, будто лучшей позы для отдыха не придумаешь. Волосы его доходили до воротника. Мои были короче. Я никогда не отпускал их. Может, поэтому он мог ходить здесь без шапки.
      Жара. Пришлось подтянуть ноги, край раскаленных ступеней обжигал икры. Сквозь плотный полог растений не видно было ни пятнышка воды. А ведь это океан. Настоящий океан, а не какой-нибудь залив или лагуна.
      — А вдруг? — спросил я с притворной задумчивостью. — Вдруг захочу? Ты бы поменялся со мной?
      Он замер. Я подумал, что он встанет, но он только выпрямил спину. Прищурился. От глаз оставались лишь узенькие щелочки. Вот как оно выглядит. Еще одно разочарование.
      — Это было свинство, — прохрипел он сквозь стиснутые зубы. — Разумеется, ты и сам понимаешь. Ты приехал. Надо думать, тебе понадобилось услышать это и от меня. Ну так слушай. Мне и в голову не приходило разыскивать тебя. Но коли уж ты здесь, я могу оказать тебе услугу и сообщить, что это в самом деле свинство. Кроме того, я считаю, — он поднял брови, послав мне снизу короткий взгляд, — что это все, что я могу для тебя сделать. На твоем месте я бы не стал задерживаться.
      — Хочешь меня проводить? — холодно спросил я. Он помолчал. Потом кивнул.
      — Хорошо, — он встал и глубоко вздохнул. Я тоже поднялся. Посмотрел вокруг, на мгновение задержав взгляд на маячившей вдалеке полоске суши.
      — Там живешь?
      Он последовал глазами за моим взглядом.
      — Там.
      — Один?
      Я сам удивился, как гладко это прошло.
      — Так вот зачем ты приехал! — взорвался он. — Можно было догадаться. Не стесняйся. Что тебя интересует? А может, ты уже знаешь? Да, она здесь. Сейчас позову. Приподнесем ей сюрприз.
      — Нет, не за тем, — сказал я, взвешивая каждое слово. — Вообще ни за чем, и не притворяйся, будто не знаешь. Можешь считать, что с этим покончено. Разве что… — я немного переждал, потом докончил вполголоса: — На сей раз это нужно тебе. Если да — изволь. Не стесняйся.
      Я отвернулся и, поднявшись на площадку, направился к пассажу. Через несколько секунд услышал позади шаги. Ну, конечно. Он должен был меня проводить.
      Итак, они вместе. Неплохо я им удружил. Что до нее, я не был уверен. Может, она пришла к выводу, что так будет лучше? Либо просто приняла все, как я в первый раз, без размышлений. Порой она это умела. Другое дело — он. Этот может сказать о себе, что прошел школу. И продолжает учиться. Его глаза, когда я спросил, один ли он. А ведь я спросил без задней мысли, совершенно неожиданно для самого себя. Я не имел в виду ничего особенного. Кроме, может быть, одного: нащупать границу определенного круга в памяти. Если это должно было быть испытанием, оно прошло неплохо. Я не почувствовал ничего. И неожиданно понял, что этого одного он не поймет никогда. Что при всем, что нас объединяет, это единственное легло стеной между ним и мною, сделав нас различными людьми. Если уж искать высокие слова. Но так было в действительности.
      Они вместе. Я почувствовал легкий укол в сердце. Фина? Я пожал плечами — слишком многим пожертвовал, стремясь забыть о ней, чтобы теперь позволить вернуться хотя бы мимолетным, неосознанным до конца воспоминаниям. Все было предрешено изначально, еще до того, как я просмотрел приключения рекламного фертика. Абсурд.
      Абсурд? Да. Но не для того, чьи шаги я сейчас слышал позади себя и который мыслил не подобно мне, а так же, как я. Забавно. Не прошло и года, а я уже не понимаю самого себя — лишенного части собственного «я». Нет, не собственного — моего. В этом все дело. Его путь был иным. Он не стал "пилотом вечности", но взял себе в жены воскрешенную, вернее, выпестованную вторично девушку, которую я когда-то любил. То есть которую любили мы. Пропади они пропадом эти числа, множественное и единственное!
      — С тебя сняли новую запись? — бросил я, не оглядываясь. — Как это называется? Актуализация, да?
      Он приблизился, и я услышал его дыхание. Я шел все медленнее.
      — Нет, — отозвался он. — Здесь не происходит ничего такого, что обязательно следовало бы запоминать и без чего я перестал бы быть самим собой. Не то, что ты, — в его голосе прозвучала ирония.
      — Это славно, — сказал я.
      Он смолчал. Даже не хмыкнул. А ведь имел право подумать. Даже обязан был.
      Последние метры прилепившейся к пассажу галерейки. Еще несколько шагов, и я остановился на залитой солнцем посадочной площадке. Безоблачное небо, матовое и порыжевшее. Платформа и ожидавшая машина словно покрыты белой фосфоресцирующей краской. Жара вроде бы спала. А может, я просто пообвык.
      Спазма сдавила сердце, когда он сказал, что они вместе. Этого я не знал. Чувство иррационального сожаления. Этакого, не относящегося непосредственно к тебе.
      Ребячество. Я словно сквозь туман вспомнил, о чем думал, когда, оказавшись в гигантском коконе пантомата, стоял перед дверью диспетчерской, почти слыша, как вокруг мечется перерабатываемая, накапливаемая и передаваемая в Космос информация. Мне тогда показалось странным, что аргументы, которые я выдвигал в диалоге с Гренианом, как бы подсказаны тем, что я пережил внутри пантомата. Это могло свидетельствовать об их истинности. И не удивительно, если подумать здраво. Но именно этому прежде всего, если не только этому, противоречил пережитый сейчас укол в сердце, который на мгновение выбил меня из колеи. Никто в этом не виноват. Даже тот человек, дыхание которого я ощущал на своем затылке. В этом я был уверен.
      Я ускорил шаг.
      — Может, покажешь мне остров? — предложил я, указав рукой на кабину, и улыбнулся.
      Он немного подумал. Не слишком долго. Потом ответил улыбкой. При этом лицо его стало почти чужим. Таким я его не знал. Надо будет улыбаться как можно реже. А еще лучше — не улыбаться вообще.
      Он молча прошел мимо, потом, опершись правой рукой о бортик, одним броском перемахнул через него в кабину. Я стоял, глядя, как он устраивается на заднем сиденье. Все шло более чем гладко. Он делал то, что я хотел, словно хорошо натасканный ученик. Неважно, знал он или нет. Теперь это уже не имело значения. Коли он здесь, в кабине, сразу за креслом пилота…
      Я занял свое место и запустил двигатель. Поверхность площадки, словно мембрана, отражала тонкое пение мотора. Я прибавил обороты и толкнул рули. Машину качнуло раз, другой.
      — Осторожнее, — буркнул он. — Мы не в ракете. Забыл, как летают обычные… — он замялся, — люди…
      — Ты хотел сказать "смертные"? — усмехнулся я. Мы уже поднялись метров на тридцать. Я переложил рули и взял курс на остров. Под нами расстилалось море, прикрытое ржавой растительностью. Остров вырастал на глазах.
      — Кстати, о свинстве, — сказал я, старательно выговаривая слова, — позволю себе заметить, что все было запланировано еще тогда, когда мы с тобой были одним человеком. Иными словами, это было и твое решение. Странно, что об этом приходится говорить. А может, ты так далеко отошел от того времени, что тебе это кажется невозможным?
      — Оставь, — отмахнулся он. — Свинство остается свинством. А ушел ли я и далеко ли, сможешь убедиться со временем…
      В его голосе прозвучала нотка угрозы. Хотя нет, скорее предупреждения.
      — Последние месяцы я все время сталкиваюсь с сюрпризами, — сказал я небрежно. — И всякий раз со все более забавными. У тебя тоже есть что-нибудь для меня?
      Он засмеялся. Смех был невеселый. Мне вдруг показалось, что я засмеялся бы иначе. Идиотизм.
      — Немного терпения, — проворчал он. — Что-нибудь придумаем… — он сделал упор на последнем слове, будто хотел подчеркнуть, что в одиночку нам не добиться ничего. Во всяком случае, ничего путного.
      Остров потемнел. Холмы стали зелеными, уже видны были кроны редко разбросанных деревьев, яркие крыши строений в долине.
      — Кстати, о сюрпризах, — бросил я, добавив газу. — Я устроил им шуточку. Норину, Каллену, всем. Выкрал со склада на Бруно свой генофор и запись личности. Если не ошибаюсь, сейчас они уже выходят на орбиту Нептуна. Я дал им приличное ускорение, когда выкидывал из ракеты. Сейчас мне пришло в голову, что эксперимент можно было бы продолжить. Ты воспроизведен по первой записи, снятой после моего возвращения с Европы. Понимаешь? А дома, у нас дома. хранится дубль, сделанный… ну, после моего прощания с отцом на старом аэродроме. Так что в данный момент существует только одна пробирка, из которой мы могли бы выродиться. Ты или я. Понимаешь? Подумай немного. Садовник на плантации концентраторов и "пилот вечности" неожиданно возвращаются в единую оболочку годичной давности. Опять превращаются в пилота Комплекса, которого притащили на Землю, чтобы подвергнуть процедуре посвящения в вечность. Ты не думаешь, что этого уже не удастся спрятать под подушку? Слишком многие знают о цирке с пантоматом!
      — Нет, — твердо бросил он. — Шутка не была бы даже глупой. Она просто была бы… никакой. Кроме того, ты опять думаешь о себе. Только о себе…
      — Ошибаешься, — спокойно сказал я. — Не только. Я думаю и о тебе. О том тебе, каким ты был.
      — Я уже не тот, о котором ты можешь знать все, — фыркнул он. — Если вообще когда-нибудь знал. Что до меня, то я на сей счет придерживаюсь вполне определенного мнения…
      — Смотри-ка, а ты изменился, — меня неожиданно охватила холодная ярость. — Стал лучше. Забыл, что существуешь только потому, что этого хотел я. Потехи ради, понимаешь? Ты — моя шутка. Шуточка. Можешь утешаться тем, что глупая. Если тебе это поможет. Но изменить ты не можешь ничего.
      — Не ты, — процедил он, — не ты, двойничок… — он говорил с трудом. — Это были мы. И ты прав в том, что мы поумнели с того времени. Но только наполовину.
      Я рассмеялся. Одним рывком перевел ручку оборотов до упора. Стены кабины задрожали. Машина рванулась вперед, словно снаряд. Я не переставал смеяться. Секунду, может, полторы, шел под углом вверх, потом молниеносно оттолкнул рули на всю длину рук. Двигатель взвыл. Я уперся ногами, чтобы не удариться физиономией в лобовое стекло, оказавшееся прямо подо мной. Все это заняло не больше двух секунд, однако он успел схватить меня обеими руками за плечи. Я почувствовал, как его пальцы впиваются мне в тело. Но он уже ничего не мог изменить. В последний момент я увидел надвигающуюся с чудовищной скоростью зелено-рыжую стену океана. Удар, один-единственный удар, словно всплеск ядерного взрыва. Я не почувствовал боли, вообще не почувствовал ничего. До последнего мгновения в кабине стояло молчание. Если не считать моего смеха.
      Я находился на дне огромной, медленно вращающейся, переполненной светом газовой воронки. Горизонтальные кольца, из которых были сложены ее стены, все время изменяли цвет. Я почувствовал жуткое давление под черепом, как будто весь этот гигантский конус с неумолимой силой вдавливал меня в пол. Я задыхался, но не мог открыть рот, чтобы глотнуть воздуха. Я был гол, чувствовал это, хотя не ощущал холода. На мне не было даже шлема. Наконец, сделав отчаянное усилие, я крикнул, но не услышал собственного голоса. Круги надо мной завертелись быстрее. Их блеск лишил меня способности мыслить, боль в глазах становилась невыносимой. Постепенно, словно поднимая стокилограммовый груз, я поднял руку и прикоснулся к векам. Закрыты. Пораженный, я открыл их пальцами, и неожиданно световая карусель погрузилась во тьму. Остался лишь слабый красноватый свет где-то очень далеко. Я пошарил вокруг. Пальцы нащупали эластичную оболочку, захваты, поручни. Кресло. Я сидел в кресле. Определенно, это было больше, чем я мог мечтать.
      Боль в черепе постепенно проходила. Я закрыл глаза и немного переждал. Надо было что-то делать. Понять, что здесь происходит, и решить, смогу ли я воспротивиться, если дело зайдет слишком далеко. Я сжал кулаки и попытался собраться с мыслями. Не получилось. Я просидел еще несколько секунд, с таким же успехом это могли быть минуты. Попытался встать. Пошло неожиданно легко. И тут я вспомнил — я на Бруно, в диагностическом кабинете. Смотрю на техников. Их двое, не так, как в первый раз, в Центре.
      Да, но это же не диагностический кабинет и вообще не кабинет. Следовательно, они уже закончили. В таком случае я должен… Нет, не помню. Ничего я не должен. А если что-то и должен, так сидеть в кресле и ждать, пока они произведут свою идиотскую запись.
      Со мной творилось что-то неладное. Запись. Это слово взбудоражило меня сильнее, чем следовало бы. Зачем обольщаться. Если я не в диагностическом кабинете, то это может означать только одно: мой фокус не удался.
      Я вспомнил все. Почти все. Я взорвал пантомат, вернулся и несколько дней размышлял, что делать дальше. Разговаривал с Норином, Гренианом. Решил, что посещу «сокровищницу», где хранились генофоры.
      На этом «фильм» обрывался. Если я здесь, в месте, не похожем ни на что, значит, я не успел сделать то, что хотел. Либо все кончилось неудачей. Впрочем, не в словах дело.
      Я пришел в себя, встал и провел пальцами по лицу. Оно было в порядке. Я взглянул туда, где после исчезновения световой воронки остался светящийся след. Он все еще был там, только превратился в большие оранжевые буквы: ВЫХОД.
      Выпрямившись, я двинулся к двери. Она отворилась от легкого прикосновения. Я вошел в ярко освещенное помещение. Глаза отвыкли от света. Когда я наконец смог их открыть, то увидел, что на стене висит обыкновенное прямоугольное зеркало, а рядом с ним, на стальном крючке — рабочий комбинезон. Я снял его и примерил. В самый раз. Естественно. Они подумали обо всем. Это у них разработано в мельчайших деталях.
      Я даже не взглянул в зеркало. Натянул комбинезон, открыл дверь. Да, это Бруно. Не помню, был ли я когданибудь в этой комнате, но форма иллюминаторов, покрытие стен и характерные изломы конструкций не оставляли сомнений.
      Ну и прежде всего — они: Грениан, Норин, Митти, двое других. И те же самые техники, которые мытарили меня в соседнем кабинете. Когда это было? Вчера? Неделю назад? Не все ли равно.
      Увидев меня, они замолчали. Я прервал их беседу. Они только окончили работу. Их руки еще лежали на пультах под светящимися экранами. Они наблюдали, как я появлялся на свет. Трансляция из родильного зала. Поучительно.
      Я сделал несколько шагов и остановился. Посмотрел на них, медленно переводя взгляд с одного на другого, и прохрипел:
      — Получайте.
      Несколько секунд мне пришлось бороться с тем, чтобы как-нибудь глотнуть воздуха, не раскашлявшись при этом. В горле было сухо, как в Сахаре. Я огляделся, ища глазами кран. Один из техников встал, подошел к емкости у стены, наполнил кружку и подал мне. Какая-то слегка пузырящаяся жидкость, кисловатая и в то же время безвкусная. Я выпил и почувствовал себя лучше.
      Настолько, что мог постоять еще немного и подождать, что они скажут.
      Они молчали. Я уставился на Норина. Он отвел глаза, сглотнул, но продолжал молчать. Надо же. Даже он.
      Я вернул технику кружку и оглянулся. Нет, здесь я не бывал никогда. Разве что давно, еще в стажерах, но тогда эта кабина наверняка выглядела иначе. Реанимационные помещения в те времена еще никому не снились.
      Теперь здесь размещалась лаборатория. Почти все полукруглое помещение было забито аппаратурой. Отсюда они следили за процессом "воздействия на белки". Сюда приносили свои пробирочки, когда на оригиналы сваливались неотвратимые неприятности. Стало быть, вот как оно выглядит!
      Некоторое время я водил глазами по пультам. Еще один информационный блок, может, немного покрупнее. Назначение некоторых приставок я даже не пытался угадать. К чему? Кроме того, я просто предпочитал не знать. Во всяком случае, сейчас.