Зарубежная фантастика (изд-во Мир) - Операция "Вечность" (сборник)

      История. Отчаянная, ожесточенная борьба со временем. Сколько же людей не выдержали этого! Сколько же моих сопланетян махнули рукой, пытаясь найти оправдание в наскоро слепленной идеологии, либо не искало его вообще. История. Желание доказать, что человек есть средоточие ценностей, которые, даже с учетом трагически краткого времени их созревания, делают жизнь явлением неповторимым и бесценным, единственным в Космосе.
      Я невольно повернул голову и уставился в наглухо запертую дверь. Круг света пробежал по кабелям и остановилсяна гладкой, как стекло, плите. День за днем, час за часом в аппаратуру за этой дверью стекаются проблемы и вопросы, волнующие земных историков. Она отвечает на них, учитывая в своих вычислениях субъективные предпосылки человеческих действий. Она знает о любви, изумлении, надежде, жажде власти и обладания. О самопожертвовании, ненависти и страдании. Но как знает?
      Вообще-то пантомат не может знать, какое значение имеет для человека смерть. Не тот миг, когда перестает биться сердце, а то, что предшествует этому мгновению. Жизнь с сознанием смерти. И даже если знает, его знания мертвы. Точно так же, как сведения об эмоциях и чувствах. Жизнь с сознанием неминуемой смерти творила историю. Трагическую и триумфальную. Как вдолбить это машине с ее абсолютно объективным знанием? В диалоге с пантоматом, если бы каким-либо чудом такой диалог состоялся, у меня не было никаких шансов победить…
      Пантомат отказался выполнять приказы. Такое случилось впервые, хотя его создатели учитывали возможные неожиданности и защитились от них, как могли. Забросили свое детище чуть ли не за пределы Солнечной системы. И что? Сам факт, что дверь захлопнул у меня перед носом тот, кого я не могу даже пытаться убедить в своей правоте, достаточно поучителен. Разумеется, с определенной точки зрения.
      Я выпрямился. Сделал несколько шагов по галерейке. Мелькнула мысль, что мое путешествие — всего лишь хитроумная интрига. Что, выполняя специально приготовленную программу, пантомат вдалбливает в меня ту истину, которая стала жизнью и целью его создателей, но которая не была и не стала моей истиной. По крайней мере до сих пор.
      Нет, они меня не убедили. Не поколебали ни одного из аргументов, ни одного из доказательств, которые я противопоставил речам Грениана и Каллена. Но я впервые начал понимать их точку зрения. Надо будет этим заняться, когда закончу здесь то, что мне положено сделать. И вернусь. Независимо от того, что я там оставил.
      Смерть…
      Впереди замаячило светлое пятно. Оно быстро увеличивалось в размерах. Я невольно прижался к барьеру, нащупывая ручку пистолета. Робот. Совсем забыл, что его вызывал.
      Вообще-то ожидание на галерейке, в ночной пустоте, перед дверью, которая так и не открылась, хотя должна была открыться по первому моему жесту, длилось не больше двух минут. Забавно, сколько всего может прийти в голову за какие-то сто двадцать секунд.
      Я посторонился и пропустил робота. Он прокатился так близко, что чиркнул по моей груди одной из своих антенн. У него было два ксеноновых рефлектора, но он их не зажег: они были ему ни к чему.
      За дверь он взялся со знанием дела. Из передней части корпуса выдвинул иглу малого излучателя. Это я прохлопал: забыл об ограничителях. Я тут же нажал кнопку передатчика и изменил программу. Он как будто растерялся, некоторое время шевелил двумя короткими манипуляторами, потом вдруг застыл. Я повторил приказ. Безрезультатно.
      Я замер. Такого я не ожидал. Горло сдавило. Оставить все, выбраться наружу, увидеть звезды… Я пытался продвинуться вдоль поручней, но не мог сделать ни шага.
      Неожиданно робот дрогнул. Не дрогнул — что-то заставило его задрожать. Он трясся, как корпус разбалансированного вентилятора. Так продолжалось несколько секунд. На мгновение я ослеп, пот залил глаза. Прозрев, я увидел за стеклом шлема перемещающуюся расплывчатую фигуру. Я не пытался схватиться за пистолет. Уже не пытался. Знал, что это бессмысленно.
      Покой. Холодная, ничем не нарушаемая тишина. Словно веками здесь не происходило ничего и этого невозможно было изменить. Только робот, мой робот, управляемый чем-то, что не было человеком, медленно ползет в сторону, противоположную той, которую указал я. Я повернул голову. Робот находился уже в добрых пяти метрах от двери. И тут остановился. Пошевелил антеннами, а впрочем, мне это могло просто показаться, и замер.
      Я подумал о пантомате. С роботом у него получилось. Между ними был прямой контакт. Мертвое договорилось с мертвым.
      Я стоял спиной к двери. Робот торчал посреди галерейки, в нескольких шагах от меня. Чтобы не прикоснуться к нему, проходя мимо, надо было сесть на поручень и, перегнувшись назад, проехать по лестничным перилам метра полтора, словно шаловливому мальчишке.
      Так я и поступил. Приближаясь к роботу, старался светить все время в одну точку. Неожиданно я обнаружил, что у робота в том месте, где обычно бывает запасная антенна, вмонтировано тупое рыльце. А ведь я, казалось, отлично знал, чем располагаю. Я проштудировал все конструктивные изменения, которые они внесли в оборудование корабля, имея в виду мою "деликатную миссию". Деликатную — до чего ж точное определение. Я бы рассмеялся, если б только помнил, как это делается. Мелочь. Я забыл о мелочи. О тупом рыльце, которое было не чем иным, как стволом генератора антиматерии.
      Держась за поручень, я передвигался сантиметр за сантиметром, словно играл в жмурки. Но это была не игра.
      С собственным роботом так не играют. Что бы я ни сделал, он знает, где меня искать.
      Когда я наконец сполз с поручня и почувствовал под ногами пол, мой мозг работал уже достаточно спокойно. До самой лесенки у входа я ни разу не оглянулся. И не пытался требовать от робота, чтобы он шел следом. Довольно того, что он не сделает этого по собственному почину. Или еще хуже: не по собственному. Нет такого робота с автономными информационными системами, который перестал бы слушаться человека. Однако если невозможное становится фактом, такого робота исправить нельзя. В лучшем случае он идет на слом. Разумеется, согласно теории. Во всяком случае, так было до сих пор.
      Я спокойно, ступенька за ступенькой, не оборачиваясь, взбирался к люку. Почти у самого выхода задрал голову и испугался. Надо мной была только тьма. Если люк окажется запертым так же глухо, как та дверь…
      Нет. Есть звезды. Белая точка, не больше булавочной головки, вколотой в бархат. Я подтянулся на руках и рывком выбрался на поверхность. Одна звезда была ярче других. Не больше, а ярче. Так выглядит Солнце с того места, где кончаются его владения.
      Я повернулся и, не сознавая, что делаю, направился к кораблю. Через несколько шагов рефлектор нащупал его корпус. Четко вырисовывалась яйцевидная крышка люка. Она была откинута, как я ее и оставил.
      Я изменил направление. Звезды бьми везде, я выбрал одну из них. Разумеется, я мог сориентироваться и иначе, но шел на звезду дорогой, которая в гравитационном пространстве требовала бы крыльев. Я хотел осмотреть полушарие, столь упорно скрываемое от человеческих глаз с того момента, как прекратилось вращательное движение пантомата.
      Тьма понемногу перемещалась, приоткрывая все новые созвездия. Я не спешил. Старательно, метр за метром, прощупывал рефлектором тусклое покрытие панциря, словно искал потерянную зажигалку. И нашел раньше, чем мог предположить. Но не зажигалку.
      Я остановился. Ничего особенного. Просто небольшое вздутие, похожее на перевернутую воронку. В десяти метрах от меня. Будто школьная модель вулкана высотой не больше двадцати сантиметров. На вершине отверстие с рваными краями, напоминающее пробоину. С таким же успехом это мог быть удар тупым молотком, нанесенный изнутри. Правда, еще не придуман молоток, способный пробить бетомитовый панцирь. Нет. Миниатюрный кратер возник в результате целенаправленного действия пантомата. Что еще? Впрочем, в принципе было достаточно и этого.
      Пришла идея. Я включил аппаратуру и подошел ближе. Да. Ну конечно же!
      Из пробитого в корпусе отверстия изливался в пространство непрерывный поток сигналов. Зачем он это сделал? Ведь мог воспользоваться любой антенной, которых в его распоряжении были сотни. Но антеннами управляли с Земли. Достаточно? Или нужно еще что-то?
      Пантомат взял инициативу в свои руки. Моя миссия оказывалась гораздо более «деликатной», чем мог вообразить Норин. Или даже Грениан.
      Мне стало жарко. Странно. Ведь я был спокоен. Теперь уже спокоен. Как никогда. И все-таки у меня вдруг перехватило дыхание. Я взглянул на индикатор под козырьком шлема. Темный. Баллоны с кислородом в порядке. Вентиль открыт полностью. Ноги парит, словно я стою на раскаленной жаровне.
      Жаровня… Минуточку. Я взял в пальцы головку датчика, не превышающую размерами таблетку от головной боли, и низко наклонился.
      Не надо было даже прикасаться к поверхности. Загорелась лампочка. Не жаровня. Но и холодной ее тоже не назовешь.
      Здесь искать было нечего. Если, конечно, я хочу успеть. Если еще существует возможность успеть.
      Высоко поднимая ноги, я пробежал несколько десятков метров. Неожиданно поверхность пантомата подо мной стала вишневой. Я подумал, что это конец. Но оказалось — всего-навсего шуточки зрения. Я становился и глубоко вздохнул. Там, где я сейчас стоял, должен был находиться тупой нос ракеты, прилепившейся к панцирю пантомата. Должен был… Но его не было…
      Я лихорадочно схватился руками за шлем и, водя головой словно мячом, окинул окружающее пространство лучом рефлектора. Ничего. Пустота. Температура стала непереносимой. Свет красной лампочки под козырьком резал глаза, как луч лазера. Еще минута, может две. И все.
      Я в отчаянии кинулся вперед, и вдруг прямо передо мной что-то блеснуло. Есть! Мало того, что мне предстоит изжариться живьем, так он еще отнял у меня корабль.
      Ракета неподвижно висела в пустоте. Ее нос, переместившийся на несколько градусов, виднелся не дальше чем в десяти метрах. Десять метров межпланетной пустоты. Собственно, уже галактической. Но в моем положении — это едино.
      Выбора не было. Каждая минута промедления могла стоить мне жизни. Я выхватил пистолетик, направил луч рефлектора в то место, где в корпусе ракеты начинаются защитные колпаки сопел, и прыгнул. Я оттолкнулся слабо, но это вовсе не означало, что в случае промаха я не улечу в бесконечность. Разумеется, я мог маневрировать пистолетом. Однако для того, чтобы двигаться в нужном направлении, следовало стрелять прямо в пантомат. А у меня уже был достаточный опыт, чтобы знать, на что он способен. Я бы сказал, больше чем достаточный. Перчатки скользнули по корпусу, как по гладкому льду. Я двигался, не снижая скорости, задрав ноги высоко над головой. Краем глаза увидел откинутую крышку люка. Рванулся в ту сторону, но тело не последовало за движением рук. Однако я все же притормозил. Притормозил достаточно, чтобы в полутора метрах от наклонно срезанного края сопла попасть левой ногой в корпус корабля. Магнит прилип к оболочке. Я остановился.
      Переждал несколько секунд, потом встал. Закружилась голова. Глаза застилал пот, но индикатор потемнел. Я был жив. Аутодафе отменялось. Во всяком случае, пока.
      Люк вел не в кабину пилота. Отсюда вышел робот, оставив себе дорогу для возвращения.
      Я захлопнул крышку и через лаз быстро спустился в кабину. Когда я отблокировал рули, над входом еще горел красный огонек. Я ударил из лобовых сопел, как при аварийном торможении. Добавил еще раз, и потянулся к пульту связи. В кабине проснулись тысячи светлячков. Зазвучал смешаный гул сигналов. Я вернулся в свой мир.
      Автоматы привели давление в норму. К куркам кислородных баллонов присосались штуцеры шлангов, опутывающих ту часть корабля, которая предназначалась для экипажа. Я снова был пилотом. Хозяином гравитационного пространства Солнца. Даже если оно — всего лишь одна из звезд.
      Пантомат захлопнул дверь перед самым моим носом. Парализовал робота. Когда я обнаружил загадочный конус в месте, временно недоступном для земных фотообъективов, он решил избавиться от меня. Быстро и гигиенично. На всякий случай лишил меня ракеты…
      Температуру — явление, казалось бы, невозможное в том месте, где я находился, пантомат поднял, возбуждая вихревые токи внутри корпуса. Изменения напряженности электромагнитного поля либо попросту нагрева оболочки могли встревожить компьютер ракеты. Пантомат усек опасность и действовал так, словно я находился на борту. Отключил магнит, одновременно отдалив корабль от опасного соседа. Ну что ж, он действовал вполне логично.
      С расстояния в четыре тысячи метров пантомат выглядел в инфракрасном диапазоне как идеальный зеленоватый шар диаметром с лесной орех. Я увеличил изображение. Зелень побледнела, и на ней стала видна более темная точка. Вход. Все еще открытый, словно пантомат рассчитывал на мое возвращение. Я включил лазерные искатели. Температура панциря составляла двенадцать градусов. В пустоте! В миллиметре над оболочкой было минус сорок. Не думал, что здесь вообще возможны такие температуры.
      В принципе следовало вернуться. Что бы там ни было, я не могу сказать, что выполнил задание. Правда, убедился кое в чем. Но одно это не уравнивало счета.
      — Даже если ты вернешься, — сказал я себе вслух, — прежде стоит подумать.
      Я подумал. Следующие минуты работал с компьютером. Проверил вычисления и привел корабль в движение. Внимательно следил, как он выходит на предвычисленную траекторию. Порядок.
      Я двигался по низкой с точки зрения пилотажа орбите, на безопасном расстоянии от пантомата и уже не думал о возвращении. Подготовил линии связи, проверил семантические блоки компьютера и записывающую приставку. Не торопился. Раскинулся в кресле и из-под прикрытых век следил за игрой света на пульте. Темно-синяя точка каплевидной формы перемещалась по широкой дуге к центру экрана. Этой точкой был я. Мой корабль.
      Прошло не менее тридцати минут, прежде чем дуга превратилась в полукольцо. Я оказался на продолжении линии, идущей через центр пантомата к самой яркой звезде. Прямо подо мной, если пользоваться земными понятиями, должно находиться то «нечто» в панцире. Пробоинка с острыми рваными краями. Как в старом затонувшем корабле.
      Я застопорил двигатель. Долго искать не пришлось. В оконце рядом с экраном выскочили цифры пеленга. Попал точнехонько.
      Я выключил все антенны, кроме одной — направленной. Подстроил системы связи и компьютера. Некоторое время разглядывал пантомат, словно надеясь высмотреть с такого расстояния роковую выпуклость. Наконец медленно протянул руку к пульту и перевел радиоперехват на фонию.
      Кабину заполнил бесцветный, не то мужской, не то женский голос. Аппаратура, как всегда, переводила понятиями. Я вслушивался в слова, прежде чем они стали складываться в логический ряд. Тогда, в который уже раз. за этот день, лоб мой покрылся испариной. Я еще ничего не понимал. Только чувствовал, как мертвеет кожа на лице и голове. Но не от страха. Не от изумления. От ярости.
      7 Вообще-то ничего особенного. Случись такое на Земле, это вызвало бы просто недоумение. Не более. Но то — на Земле.
      Пантомат читал уголовный кодекс. Только-то и всего. Не важно, какой давности — ста или пятисотлетней. Холодным, бесстрастным голосом он бросал в пространство параграфы, добавления и комментарии — плоды горького опыта человека, живущего среди себе подобных. Коллективная мудрость поколений, вернее, мудрость коллектива, воплощенная в символы общественной хирургии. "Если кто-либо, намереваясь лишить жизни… — выговаривал голос, который в принципе мог принадлежать любому из нас, — …подлежит смертной казни".
      На Земле. Но этот поток простой, на первый взгляд невинной информации возникал в пустоте и в пустоту уходил. Существа, которых он касался, не были инициаторами передачи. Они стали безвольными пешками в руках неведомых партнеров. А ставкой в игре могло быть все.
      8 том числе и их существование.
      — "…Приговор приводится в исполнение…"
      Не имеет значения, что игра идет фальшивыми картами, что вырисовывающийся из потока объективной информации образ земной цивилизации оказывается обманом. Не важно даже, что этот кодекс, этот отражающийся в кривом зеркале продукт нашего общества возник из надежды и веры в прогресс. Не важно, ибо пустота Космоса — явление кажущееся. А ведь я напал не на самый сомнительный раздел передачи. Есть еще полицейская, медицинская, финансовая статистики. Есть психология и психиатрия. История…
      Кто-то меня опередил. Кто-то либо что-то. Превратил плод человеческого гения в космического соглядатая. Он не пожелал ничего большего, чтобы узнать правду о заинтересовавшем его мире. И лишил нас возможности опровергнуть эту правду, которая, как всякая неполная правда, была обыкновенным обманом.
      Минута за минутой, день за днем направленной волной уходит в вечность Космоса информация. В бесконечной череде импульсов, которые возможно перевести на язык любых мыслящих существ, заселяющих галактики, содержится знание о людях. Какая разница, слушает их кто-нибудь или нет. Безразлично, был ли пантомат перепрограммирован или же в результате постепенного усложнения собственной информационной структуры он сам из себя создал своеобразный пункт услуг. Важно одно — информация может быть воспринята. В самых отдаленных уголках Космоса. Там, где время, смена поколений, жизнь и смерть не существуют в земном значении этих слов. Независимо от причин, породивших изменения в его структуре, пантомат превратился в информатора. Более опасного, нежели когда-либо существовавшие или придуманные в политической истории мира.
      Я рубанул рукой по клавишам. Голос умолк. Я склонился над пультом. Не спуская глаз с экрана, прощупал направленной антенной тот участок неба, на который был нацелен кратер «вулканчика». Поток, несущий информацию, проходил мимо ближайших звезд, пересекал район Порциона и бежал дальше, в глубь Галактики. Либо за ее пределы.
      Я не стал уточнять направление. Конечно, это интересно, но не для меня. Я подожду лишь, пока достаточно длинный отрывок передачи с переводом на человеческий язык окажется в кассете записывающей приставки. Анализом займутся другие. Думаю, охотники найдутся.
      Прошло двадцать минут. Меня кидало то в жар, то в озноб.
      Достаточно. Я пробежал пальцами по пульту и запустил двигатель главной тяги. Мне было плевать на орбиты. В нескольких десятках метров от входа в пантомат я задрал нос ракеты и застопорил двигатель. Неожиданно на экране возникло какое-то движение. Словно приближался вырванный из мрачного колосса клок тьмы. Я бросил туда сноп света.
      Это была та единственная информация, которой не обладал пантомат. В его системах умещались сведения обо всем, что касается человеческого мира, кроме одной «мелочи» — антиматерии. Граница Солнечной системы слишком недалека от нас, чтобы можно было допускать такое соседство.
      Но мои роботы, специально приготовленные для выполнения "деликатной миссии", были снабжены генераторами. И именно один из них, вызванный мною, виднелся сейчас на поверхности пантомата, рядом с неприкрытой крышкой входа. Торчавшее из его брюха конусообразное рыльце вытянулось, как это бывает, когда начинают работать прицелы. Жерло смотрело не куда-нибудь, а в самый центр объектива, передававшего изображение на лобовой экран моей кабины.
      На этот раз я не почувствовал ничего. Не глядя, рванул рычаги рулей. Я даже не подумал, успею ли. Навел прицелы, как на полигоне. Ударил из сопел. Ускорение выбросило меня из кресла, я стукнулся лбом о рамку экрана, так что на долю секунды потемнело в глазах. Когда я прозрел, пантомат был уже размером со звезду. Черную звезду, если это возможно. Но на увеличенном участке изображения по-прежнему был виден стоявший у входа робот. Он не стрелял. Все еще не стрелял. Значит, я успел.
      Расстояние было в самый раз. Я кинул взгляд на оконце прицельника и нажал спуск. Ракету качнуло, но до меня не дошло ни звука. Еще мгновение, и впереди вспыхнуло солнце. Призрачный свет аннигиляции пронзил иллюминатор, прошил экраны, ослепил меня. Последнее, что я запомнил, было море огня, разбегавшееся в пространстве.
      Когда я пришел в себя, вокруг стояла тихая, черная ночь пустоты, усеянная звездами. Предмет гордости и опасений ученых, центральная пантоматическая станция номер четыре перестала существовать. "Деликатная миссия" завершилась.
      Я осмотрел экран и стрелки указателей. Корабль все еще летел кормой вперед в сторону Солнца. Я передал управление автопилоту и включил пеленг. «Маскировка» была уже излишней. Правда, с корпуса ракеты срезало все антенны и антирадиационные зеркала, и теперь он походил на свежеподстриженный газон. Я невольно улыбнулся, вспомнив о Норине и других. Будет о чем поговорить. Ну что ж, пусть наберутся терпения.
      Если подумать, выбора у меня не было. Все решилось в тот момент, когда я вызвал вооруженного генератором антиматерии робота. После этого оставалось только две возможности: либо я, либо пантомат.
      Тахдар работал исправно, на одной пятой мощности. Компьютеры выводили корабль в коридор. Я знал, что на Бруно автоматические усилители сообщают о моем положении в пространстве. Станция примет управление ракетой несколько позже, чем обычно. Но достаточно рано, чтобы считать дело законченным.
      — Он передал открытым текстом, — продолжал Норин, — что внутрь проникало инородное тело. Пантомат не спрашивал, как поступать. Просто предупредил, что переходит к действиям, которые считает необходимыми.
      Я смотрел на Норина, ничего не понимая.
      — Открытым текстом?
      Норин улыбался. Улыбался с того момента, как я переступил порог шлюзового отсека. И он, и стоявший рядом Каллен, и даже Грениан.
      Причина их хорошего настроения была очевидна. Они победили. Доказали себе и другим, что мертвое должно быть послушным. В тот момент, когда пантомат окрестил человека "инородным телом", его песенка была спета. Меня охватило раздражение. Открытый текст! Я представил себе заголовки газет с моим именем.
      И неожиданно до меня дошло, чем это пахнет.
      Причем здесь имя, причем здесь я, он. Есть еще наши лица. Память. А, черт! Не в нас одних дело…
      — Об этом потом, — неожиданно сказал Грениан, поднимаясь с кресла и посылая мне короткий взгляд. Если до того я мог сомневаться, знают ли они, то теперь все сомнения отпали.
      — Передохни, — посоветовал Норин. — Спешить некуда. Штаб пока остается здесь. Посмотрим, что ты привез.
      Да. Конечно. Спешить некуда. Во всяком случае, мне.
      — Чего ты от меня ждешь? — спросил через несколько дней Грениан, когда я уселся напротив него в диспетчерской. — Что я похвалю тебя? Не в этом дело, верно? Тогда в чем же? Что-то ведь тебе надо. И почему ты ждешь, пока я скажу что-нибудь такое, что облегчит твое положение? Тогда подскажи, что ты хотел бы услышать. Я никому не передам, — пошутил он, но лицо его оставалось мрачным.
      Он был зол. Я тоже. Беседа обещала быть интересной.
      Самое скверное позади. Во всяком случае, так заявил Каллен сегодня утром, когда я выходил из лаборатории. Лучшей шутки мне слышать не доводилось.
      Я работал с ними. Изо дня в день комментировал записи, что-то рассчитывал, закладывал программы в компыотеры станции, связанные с земными центрами. Десятки раз возвращался к одним и тем же событиям, деталям, долям секунд. Наконец было сказано все. Мы рассчитали варианты нескольких возможных процессов, которые могли произойти в «нервной» сети информационных систем пантомата. Улов был не особо обильный, но ничего большего от нас и не ожидали. Остальное — дело Совета.
      Но это еще не все. Вот уже два дня, как станция на Бруно раскалывалась под напором гостей. В нескольких метрах от приемных галерей висели пузатые корпуса транспортных ракет. Тут здорово струхнули. Никто, конечно, не решался заявить, что-де пантомат «продал» сведения внеземной космической расе. Так не думал никто. Но ведь если закинуть сеть в океан, то рано или поздно вытащишь рыбу. Теория вероятности. Короче говоря, было решено построить мощную передающую станцию в районе Трансплутона, точно в том месте, откуда еще три недели назад струилась в Космос переложенная на язык импульсов энциклопедия человечества. Не пантомат — станцию. А Земля пока будет довольствоваться шестеркой оставшихся. Разумеется, их перепрограммируют или даже переконструируют, однако не раньше, чем комиссия Совета закончит работу. После того как будет смонтирован передатчик, управляемый непосредственно с Земли, мы возобновим передачу, прерванную в тот момент, когда излучение главного генератора моей ракеты уперлось в пантомат, превратив определенную массу в энергию. Однако это будет особая передача. Направляемая в космос информация будет иметь познавательный характер. Только познавательный. Честно говоря, меня это как-то не трогало.
      Возможно, раньше было бы иначе. Раньше, значит… Да. Теперь я чувствовал себя свободным. Как никто. Мне не надо было ни о чем заботиться. Что касается того, другого… Ну что ж, с этим тоже все было решено.
      — Вы предлагаете мне сыграть, — скорее отметил я, чем спросил. — Коли так, договоримся о ставках. Пока что я платил больше.
      — Сам? — тут же подхватил Грениан. — Или кто другой?.
      — Не вы ли? — проворчал я.
      — Не уверен, — проговорил он как бы про себя. — Впрочем, дело не во мне. Ты знаешь об этом не хуже меня.
      — Знаю, — ответил я. — Я устроил вам шуточку. Лечу на край света, а тем временем с Земли на Бруно приходит сообщение, что я, к примеру, поймал стокилограммовую щуку. Либо укокошил старушку. Не знаю, что я там в это время делал. И, сказать по правде, мне это без разницы. Но вам-то — нет, — процедил я. — Потому что, когда я отсюда улетал, вы не знали ничего. Никто из вас. Иначе как объяснить, что вы не обмолвились ни словом? Не хотели раздражать меня перед "деликатной миссией"? А может, я просто был нужен? Только-то и всего?
      — Я знал, — спокойно сказал Грениан. — Другие — нет. Но я знал. Ты бы стал говорить на эту тему… тогда?
      — Вас не интересует, появилось ли у меня такое желание сейчас? Изменилось положение, верно? Я вас больше не интересую. Так я и предполагал.
      — Ты считаешь, это честная игра? — тихо спросил он.
      Я немного подумал.
      — Хорошо. Договоримся. Мне нечего сказать о том, что я сделал там, внизу. И не думаю, чтобы я нуждался в чьих бы то ни было комментариях. Но, может, есть нечто такое, что я должен сделать сейчас? Что могу сделать, — добавил я, выделив слово «могу». — Пожалуйста. Слушаю. В конце концов, мне же от вас что-то причитается. А?
      Грениан закусил нижнюю губу и задумался, уставившись на экран. Казалось, он слушает важное сообщение, по окончании которого должен немедленно принять решение. Потом покачал головой и прошелся по кабине.
      Ростом он был невысок, но никому не пришло бы в голову назвать его коротышкой. Длинные белые волосы с металлическим отливом. Неизменная прядь над левым ухом. Темные глаза с едва видными белками. Неожиданно мягкое лицо большого ребенка с непропорционально маленьким носом, полными губами и маленьким округлым подбородком. Как это он сказал тогда, через несколько минут после оглашения результатов экзамена? "Есть множество вещей, которые стоит делать. Есть такие вещи, которые делать надо. Ты бы пригодился в Комплексе". Помнится, я не очень-то знал, что ответить. В качестве свежеиспеченного фотоника я готовился к работе в сельском хозяйстве. Но уже и сам понимал, что управление сельхозсистемами не совсем то, что хотели мне предложить медики. Ну, и пилотаж прошел у меня чуть лучше, чем у других.
      Я вздохнул.
      — Все дело в том, что вы напрасно взяли меня в Комплекс. Сидел бы я сейчас на Аляске, подогревал огурчики и мечтал о том, чтобы они росли целую вечность. Ваша работенка…
      Он не улыбнулся. Словно до него не дошел смысл сказанного.
      — Ты ведешь нечестную игру, — начал он, не спуская с меня глаз. — Ставишь высоко, но расплачиваться велишь другим.
      — Это я уже слышал.
      Он утвердительно кивнул.
      — Существует закон, — сказал он, — который гласит, что человек не может находиться одновременно в двух или более местах. Слышал?
      — Старая история, — пожал я плечами. — Еще тех времен, когда никому и не снились вавш… генофоры. Закон придумали такие, как я, опасаясь, что один-единственный Грениан сможет заменить их на любой силосорезке, не говоря уж об институтах…
      — Блефуешь, Дан, — твердо бросил он. — Не люблю.
      — Даже если блефую, то не без повода. Вы не хуже меня знаете, что запрет на «раздвоение» установили, когда люди еще не умели как следует управляться с временной связью, применением информационной техники в процессах мышления и фантоматикой. С тех пор мы шагнули вперед. И шаг этот был не больше не меньше, как из небытия в вечность. Так о чем же мы говорим, профессор? Сегодня ведь никто не появляется в обществе себе подобных, прикидываясь собственным оригиналом. И не проводит совещаний в разных местах с шестью партнерами одновременно. Так было, вернее, могло быть до того, как вы купили себе бессмертие. А теперь это предыстория. Только сумасшедший мог бы действовать на несколько фронтов, имея в своем распоряжении время… я все никак не освоюсь с терминологией.
      Он пропустил мое замечание мимо ушей, вздохнул и потер пальцами лоб. Потом выпрямился. Брови сошлись у него к переносице.
      — И все-таки, — как бы с трудом выдавил он, — закон остался. Суди сам, потерял ли он актуальность… Даже если первоначально у него была другая цель. А ты, — продолжал он, — нарушил этот закон. И давай не будем играть в слова.
      — Повесьте меня, — проворчал я. — Я бы не стал церемониться.
      И тут меня осенило.
      — Да ведь вы же не можете! Ведь в резерве всегда есть та коробочка. Правда, ее можно замуровать в склепе, как раньше поступали с вдовами владык. Но этого вы не сделаете. Человек — шелуха! А вот генофоры! Ого-го! Святая штука. Табу.
      Его глаза ожили.
      — Кстати, — сказал он совершенно другим тоном. — Тебя исследовали?
      Понадобилось некоторое время, чтобы до меня дошло.