– Ах, как это гадко и неизобретательно, – подумала Ирма, не вздрогнув ни единым мускулом.
Музыканты на какое то мгновение взяли паузу. И после положенного числа тактов, начали третью часть концерта.
Рондо…
Ирма безмолвно приблизилась к Игреку.
Покорно опустилась перед ним на колени и стала ждать, покуда тот сниманет тонкие белые перчатки.
Господин Игрек наконец снял перчатки.
Почему-то она почти узнала эти ладони…
Когда его ладони легли ей на груди.
***
Она узнала его?
Нет, она не была уверена на все сто процентов.
Даже, когда тот не сдержал условий и вскрикнул в какой-то момент…
Она все равно не была уверена…
Этот Джон с его негодяями, они до всего могли додуматься.
А Вот второго она не узнала это точно.
Даже и мыслей никаких у нее на его счет у нее не было.
Второй был перевозбужден предшествовавшим зрелищем и наверное поэтому почти мгновенно испытал завершение своих желаний.
Оба господина поднялись и поклонами поблагодарили ее.
Джон приложив палец к губам, молча взяв Ирму под локоток, вывел ее из комнаты.. .
– Вторую половину моих денег, – срывая с лица маску, так, что ее волосы рассыпались, разметавшись по плечам, потребовала Ирма, как только они вышли из залы, – теперь я тебе ничего не должна, мы в расчете за наше дельце, но там с тебя еще и причитается, ты же говорил о сумме гонорара.
Ничего не говоря, Джон поклонился и протянул Ирме пачку зеленых банкнот.
Потом она быстро переодевалась в туалетной комнате, – ведь не поедет же она домой в криналине. А Потом… Потом вымыла лицо…
***
На крыльце дома ее ждал шофер Джона.
– В центр, – сказала Ирма шоферу.
Привалилась бочком к дверце и попробовала заснуть.
Она не видела и не могла видеть, как оставшиеся в зале два ее любовника теперь пили ликер и обсуждали свои дела.
По правилам игры Сюрприз-Плезир – мистер Игрек, ее гражданский муж Игорь Массарский – только что проиграл триста тысяч долларов.
Потомиу что он не сдержался и выказал свои эмоции.
Удивление и даже гнев.
А этого по правилам этой тонкой игры истинных ценителей искусства, делать было нельзя.
– Представляешь, Джон, мы тут глядели в монитор и представь, он до того момента, как она не сняла в прихожей маску, он ее не узнал, – хохотал Махновский.
– Ах, ты гнида, – крикнул Массарский, но не двинув руками, просто устало откинулся в кресле.
Массарский хохотал.
– Это типа как игра в Стоун Фэйс, – сказал наконец, Массарский, только ставки тут у вас, пожалуй, слишком..
– Зато кое-что узнал про свою жонку, – похлопав приятеля по колену, сказал Махновский, – кабы мне кто дал бы такой шанс узнать все про темные стороны жизни моей жонки, я бы такому человеку, – и тут Махновский мотнул головой в сторону Джона, – я бы такому человеку не триста, я бы такому человеку все пятьсот бы дал.
– Пять котлет* за минет собственной жены? – невесело усмехнувшись переспросил Массарский.
– А ты думал это того не стоит? – хмыкнул Махновский, – ты бы потом на ее какой-нибудь тайной подлянке в сто раз больше бы мог потерять, а так чем раньше про свою всё хорошее узнаешь, тем скорее с ней расстанешься. – слабое звено? – спросил Массарский.
– Слабое звено, – кивнул Махновский, – от него, вернее от нее надо избавиться.
***
Но Ирма этого не видала. Она ехала домой.
Однако дома ее ожидал сюрприз.
В холле ее встретил Дима Попов.
Лицо его излучало официальную отчужденность.
– Плохие новости, Ирма, – сказал он.
– В чем дело? – спросила Ирма.
Спросила, а интуиция ей уже подсказывала ответ.
– Игорь тебя выставляет, – ответил Дима, – он звонил и просил тебя с вещами отправить на твою московскую квартиру.
Правильно вещевала интуиция…
Вот и все..
Вот и кончился ее роман с Игорьком…
***
А Роза разбилась в своей почти новенькой "пежо".
Разбилась, когда ехала к себе в Бугульму, похвастать машинкой перед родичами, да перед одноклассниками.
Мотя Зарайский так не хотел ее отпускать, так не хотел, все говорил, – поезжай поездом, на кой черт тебе сутки за рулем?
Не послушаолась, поехала.
И лоб в лоб с КАМАЗом на трехсотом километре трассы…
Вот так…
Сик транзит глория гёрлиш… • котлета – пачка стодолларовых купюр (совр. Жарг.)
Эпилог
If I could stick my pen in my heart
Spell it right over the stage Would it be enough for your teanage lust If it could ease your pane Cant You see – this old boy is getting lonely?
Mick Jagger "Its only Rock-n-Roll" Если бы я мог окунуть моё перо в мое сердце И кровью расписаться прямо на сцене Достаточно ли было бы это для твоего похотливого сердца?
Успокоило бы это твою боль?
И разве ты не видишь, как я одинок?
Мик Джаггер "Это только Рок-н-ролл"
1.
***
– Все девочки обязательно попадают в рай, это я вам верно говорю! – сказал критик Александр Евгеньевич Баринов.
– Значит, Роза теперь в раю? – недоверчиво переспросила Агаша.
– Все девочки обязательно оказываются в раю, – подтвердил Баринов.
– А знаете, мне кажется, в раю Розе будет скучно, – с сомнением в голосе сказала Ирма.
Они были приглашены на дневное шоу Монахова "Разные судьбы".
Сам модный Монахов, приняв позу задумавшегося юноши, прижал микрофон к подбородку и с чувством глядел на самую красивую гостью своего телешоу.
И если бы жанр мраморной скульптуры стал бы в наши дни стольже востребован, как в древних Греции и Риме, то нынешний модный ваятель вырубил бы теперь из мрамора не "мальчика вынимающего занозу", а "телеведущего, сжимающего микрофон", и наши далекие потомки, откопав потом эту скульптуру из под пепла новых останкинских Помпеев, поставили бы ее в музей и любовались бы, восхищаясь совершенными линиями модного Монахова.
– Скучно? – переспросил Баринов, – почему скучно?
– Чарли Чаплин когда-то заявил, что если бы ему пришлось выбирать, где провести загробную часть своей жизни, то он бы колебался, межуясь в сомнениях, не зная что предпочесть, рай из-за его комфорта, или ад из-за явно веселой компании людей, что там собрались, – сказала Ирма.
– Ах, мы все находимся в плену неверных представлений о том, что есть рай, – сказал Баринов, – на самом деле рай будет для каждого из нас сугубо индивидуальным, а отнюдь не той устойчивой картиной привычно рисуемого в нашем воображении скучным садом, где прогуливаются бородатые старички с нимбами и ручные животные.
– Рай будет для каждого по индивидуальному заказу? – хмыкнула Ирма, – как отделка квартиры в новых хороших домах?
– Вроде того, – кивнул Баринов, – потому как счастлив каждый человек может быть только индивидуально, а не по универсальной схеме.
– И как вы представляете себе этот рай, в котором окажутся все девочки? – спросил оживившийся Монахов. Он переменил позу и теперь с него можно было с одинаковым успехом ваять и "Мыслителя" и нового "Сцеволу" с микрофоном.
– Рай, это прежде всего то место, где мы будем счастливы, – сказал Баринов, повернувшись и обращаясь почему-то не к Ирме, а к Агаше, – а счастливы мы с вами все были прежде всего в детстве и в юности, когда мама была молодой, когда молодыми мы были сами, и молоды были наши друзья. Поэтому, в том самом раю, которого никто из живых не видел и видеть не может, мы будем в индивидуально сконструированном для нас пространстве узнаваемых и милых сердцу пейзажей… Для умершей негритянсклой девочки это будет ее любимая африканская деревушка, где она будет общаться со своими родственниками, а для белой девочки из Норвегии, в раю будет уголочек красивого фьорда, где на высоком зеленом лугу, на краю скалистого обрыва, под музыку Грига она будет танцевать со своими белокурыми подружками.
– Этакое электронное моделирование рая на индивидуальный манер, как в компьютерных играх? – уточнил Монахов.
– Вроде того, – согласился Баринов.
– А почему вы уверены, что именно все девочки попадут в рай, и хорошие и плохие, и даже те девочки, которые прошли огонь и воду и медные трубы современной московской жизни? – спросил Монахов.
– Потому что женщина заслуживает прощения уже по самому факту своего статуса, – ответил Баринов, – и потому что рай населяют ангелы.
Баринов на секунду задумался, и потом добавил, – помните, может видели, у Оззи Озборна был красивый клип, где его окружали милые десятилетние девочки на заснеженном поле, вот это и есть рай в моём понятии.
– Интересно, а что думают по этому поводу священнослужители? – отрабатывая сценарий, спохватился Монахов. Он протянул руку в сторону человека в черной рясе с большим серебряным крестом на груди, – что вы скажете по поводу судений критика Баринова, отец Николай?
– Вы знаете, в юношеские годы, еще до поступления в духовную семинарию, меня одолевали некие сомнения, – издалека начал бородатый пастырь, – и однажды я поделился ими со своим духовником, пожилым, мудрым протоиереем церкви, куда мы ходили с моей мамой. Я сказал ему, батюшка, прочитал я в житие одного святого, что двадцать лет тот жил в схиме, молясь и питаясь немолотыми зернами и диким медом, и что на двадцатом году отшельнической жизни увидал он Ангела, который сказал ему, "иди в такую то землю, там построй себе келью и там спасешься"…
Тот святой пошел в иную землю, построил там келью и еще двадцать лет жил там молясь…И вот Я очень огорчился прочитав такое, ведь получается что же? Монах-схимних двадцать лет жил молясь и постясь и еще получается что не спас тогда душу свою?
Так какой же шанс спастись и попасть в рай имеем все мы, простые грешники? И знаете, какую превосходно умную вещь сказал мне тот старый мудрый батюшка? Он сказал, что милость Господня так велика, что все мы должны надеяться и верить, что мы верно спасемся и попадем в рай. Просто у каждого человека свое земное испытание, свой путь. У того святого это испытание было длиною в сорок лет поста и молитв, а у иного человека и жизнь коротка, и испытание посильной для него тяжести.
– А вы согласны с тем, что рай для всех индивидуален, как говорил ваш оппонент? – спросил Монахов, снова меняя позу и выражение лица.
– Мне нравится ход мысли уважаемого господина Баринова, – с улыбкой кивнул отец Николай, – но церковь придерживается на этот счет иных представлений.
– Значит, мне не попасть в тот мой индивидуальный рай, где будет телевидение и это моё телешоу? – лукаво улыбнувшись спросил Монахов.
– Думаю, что рано или поздно, придет час и каждый из нас это узнает, – ответил отец Николай.
Отцу Николаю вдруг стало жаль, что он не позволяет Натахе Кораблевой смотреть телевизор.
Надо было бы разрешить ей посмотреть именно эту передачу.
Но он тут же подумал, что необходимо быть последовательным в своих решениях, и если он наложил табу на телевизор для своей воспитанницы, то он руководствовался правильными соображениями – именно в телевизоре был искус, соблазнявший неустойчивую детскую психику бедной Натахи.
И если ему не под силу не спасти от этого яда всю молодежь, тот хоть одну девичью душу он должен спасти.
Как хорошо сказал этот маловерный критик. Все девочки обязательно спасутся и попадут в рай. Откуда ему это известно? В его то маловерии…
– А теперь я хочу предоставить слово известной молодежной писательнице Тане Середа, – сказал Монахов, принимая очередную картинную позу, – Таня Середа сама недавно была участницей нашумевшего телешоу Последняя девственница и после опубликовала два ставших сенсацией романа, Тормоз и Типа Любовь. Таня сейчас работает над новым романом Отстой Лав, приветствуем, Татьяна Середа, писательница и шоу-гёл.
Массовка зашлась отрепетированными аплодисментами.
Камеры взяли Таню Середу.
Режиссер сделал зумом крупный план.
Таня теперь не была той сорви-голова девчонкой, что год назад собирала у экранов телевизоров несколько сот тысяч горячих поклонников и поклонниц. На ней не было обнажавших пузико молодежных топиков и искусственно рваных под коленками джинсов.
Теперь в камеру глядела не оторванная девчонка из провинции, а успешная молодая бизнес-вумэн в дорогом белом шерстяном костюме из под клешенных брючек которого выглядывали остроносые туфельки, стоимостью не в одну сотню евро.
– Вот уважаемый критик Баринов тут только что изволил сказать, что рай будет похож на детство, где и мама молодая, и друзья, – начала Татьяна, холодно стрельнув красиво сделанными дорогой визажисткой глазками в сторону Александра Евгеньевича, – так я на это что могу возразить, что вот у меня не было детства, и мать моя никогда не была для меня молодой. Мать все детство мое водила в дом вечно пьяных любовников, которые уже когда мне исполнилось одиннадцать лет, начали приставать ко мне с сексуальными домогательствами. Все мое так называемое детство я сидела между парализованным братом, которому в Афганистане сломало позвоночник и между вечно пьянй матерью… Так что хочу я возразить господину Баринову, не нужен мне рай, если он будет похож на моё детство.
– Ваш рай будет из лучшего отрезка вашей жизни, – вставил Монахов, – возможно из нынешнего отрезка.
– А как быть тогда с людьми, у которых не только не было счастливого детства, как у Татьяны, но которым не удалось добиться успеха и во взрослой жизни? – со своего места подала голос Ирма Вальберс, – таких людей ведь большинство.
Монахов принял иронично-вопросительное выражение на своем красивом лице и вытянул руку в сторону Баринова, – ответе же, господин литературный критик.
– Мне по роду моей работы довелось читать роман Тани, – сказал Баринов, – такие произведения называют романами-откровениями, или криком души. Подобные вещи публиковались и в девятнадцатом и в двадцатом веках и шокировали публику, эпатируя ее, имея при этом почти гарантированный успех, потому как публика всегда охоча до горячих и пикантных подробностей. И особенно подобные произведения, которые заведомо всегда имели коммерческую инициирующую их подоплеку, имели успех в сытые времена среди сытой и социально успешной публики.
Ведь именно сытому, живущему в достатке обывателю интересно прочитать про грязь и дикие нравы трущоб. Самим жителям трущоб такие книги не интересны. Вот в чем успех Оливера Твиста, ставшего супер-бестселлером именно в расцвет Викторианской сытой буржуазной Англии, когда Англия буквально с жиру бесилась, ведь фунт шоколада, привезенного тогда из далеких колоний, фунт чая из Китая и фунт Вирджинского табака – стоили по пол-пенни, то есть – копейку… Англия была более чем сыта. Поэтому буржуазии, дабы пощекотать нервишки, хотелоь почитать про жизнь трущоб, про голод и холод, про лишения. Ах, как хорошо, сидя у жаркого камина, наевшись за обедом жирной баранинки, почитать про приключения голодного и оборванного мальчика Оливера.
– Вы ушли от темы, профессор, – подал голос Монахов, – вас спросили про рай, как быть с теми, у кого не было детства?
– Да, я сейчас, – кивнул Баринов, – так вот, рай есть у всех. И у Тани Середы он есть, есть он и у Ирмы Вальберс, есть он и у Агаши Фроловой, и у нашего ведущего – у господина Монахова, и у меня тоже…
– У каждого свой? – переспросил Монахов.
– У каждого свой, – кивнул Баринов.
– То есть, грубо говоря, если мне в жизни больше всего нравилась моя работа, то я окажусь в раю, напоминающем эту телестудию? – в упор глядя на Баринова спросил ведущий.
– Именно так, – подтвердил Баринов.
– Значит, по вашему, любитель покушать, после смерти попадет в рай, напоминающий ресторан, а любитель красивых женщин окажется в гареме?
– Это очень упрощенно звучит, но примерно соответствует моим представлениям о рае.
– Но ведь это противоречит концепции греха, ведь сладострастники и обжоры должны попасть в ад, – изумленно воскликнул Монахов.
– Все дело в том, – сказал Баринов, – все декло в том, что ада нет. И именно поэтому, все девочки попадут в рай.
***
2.
Но нашей Агаше, если и предстоит попасть в рай, то не скоро…
Новогоднее шоу Маскарад должно было побить все рекорды сравнительного рейтинга.
По замыслу Дюрыгина, смотреть Шоу Маскарад должны были вдвое больше телезрителей, чем Новогодний Огонек и программу Новые песни о самом-самом…
Как же!
Увидеть полу-обнаженную Ирму Вальберс и увидеть свадьбу века, свадьбу Агаши Фроловой и Председателя правления Алекс-Групп, свадьбу, свидетелем на которой должен был фигурировать сам Жир-Махновский, такое пропустить БЫЛО ПРОСТО нельзя.
Грудь Ирмы, по согласованию с самой обладательницей этой застрахованной на миллион евро супер-груди, решено было показать в сеточке компьютерной вуали. Все-таки это ведь не порно-канал какой-нибудь там!
А перед этим по сцене должен был прыгать живой Махновский и распевать песни про Севастополь Родной, про то, как последний матрос Севастополь покинул…
"Мы камень родной, омоем слезой, когда мы вернемся домой…"
***
Как так могло случиться, что в жизни такой успешной девочки, как Ирма, весь мир вдруг начал рассыпаться, как изображение на мониторе пораженного вирусом компьютера?
Ведь в детстве все казалось таким стабильным! Ведь Ирме всегда внушали, что она по рождению своему уже попала в золотой вагон первого класса, где едут такие же как она сама – баловни судьбы, и что уже никакая сила никогда не сможет перевести ее из этого вагона в какой-нибудь там общий-плацкартный.
А тут…
Какая подлость жизни кругом! Ну почему, какая то провинциальная шлюшка – пигалица, вдруг посмела занять ее Ирмы место? Ее место в ведущем шоу страны, ее место на рекламных растяжках на главных проспектах столицы, ее место в постели самого классного и самого клеевого и модного продюсера в Останкино, наконец!
Ведь еще пол-года назад Дюрыгин намекал, дескать, ну почему ты Ирмочка не со мной, а с Игорем Массарским? Вот, де, была бы со мной, какие бы мы с тобой проекты на телевидении вместе закатывали! А она – дура, думала что этот серебряный рай с Игорем и с оплаченными им продюсерами, вроди Мотьки Зарайского, что этот рай будет продолжаться вечно… И откуда только в ее дурьей головке такая уверенность взялась? Папа латышский стрелок что ли вбил ей в голову эту дурь, что если она родилась в семье столичного начальства, то уже по жизни вся дорожка мягким ковриком, без сучка без задоринки?
А кстати…
А кстати говоря, ведь у папы латышского стрелка в его столе кроме пяти орденов Ленина в палехской шкатулочке, которыми тайком маленькая Ирма так любила играть, лежит еще и именной револьвер с золотой планочкой на которой выгравировано – Товарищу Вальберсу от Генерального секретаря Политбюро.
Так не съездить ли в гости к папе?
Не навестить ли его?
***
А Мотьку Зарайского прямо как подменили.
Раньше бывало, Ирма относилась к нему несколько свысока, – дескать, хоть по статусу, продюсер и режиссер он хоть и выше ведущей телешоу, но все зависит от калибра этой ведущей… Она всегда считала, что в золотом эквиваленте она – Ирма Вальберс на несколько сот кило чистого золота будет подороже чем Мотька, хоть он и продюсер, хоть он и личный друг Миши главного редактора…
Она так раньше всегда и строила с Мотькой свои отношения, мол она главная драгоценность эфира, типа вроде скрипки Страдивари, на которой ему – Мотьке только временно дали поиграть. К тому же Ирма всегда относилась к Зарайскому, как красивые и успешные и потому устроенные в личной жизни женщины относятся к мягкотелым бедолагам у которых слюнки на красивое тело текут, но внутренней стальной воли, которую уважают в мужиках женщины, не достает, чтобы тела этого добиться. Вот так она к нему раньше всегда к Мотьке Зарайскому и относилась, свысока и с нескрываемым ироническим высокомерием.
А теперь?
А теперь что то в Мотьке изменилось.
Теперь он в ней, в Ирме не ощущал былого её перед ним превосходства. И даже наоборот, стал ее как то жалеючи поучать, де вот, вожусь с тобюою только по старой дружбе, а то бы и не стал… Мол, так что, цени мою доброту!
Они сидели у Миши в переговорной комнате и обсуждали сценарий.
Но разговор скатывался с темы съемок на всякую ерунду. На личное, на какие-то сентенции, нравоучения…
– Массарский то твой женится, слыхала? – кстати и некстати спросил Зарайский.
Кстати, потому что по сценарию они только что обсуждали, как будут снимать свадьбу Дюрыгина с Агашей, а некстати… А некстати Мотя зацепил эту больную для Ирмы тему, потому как ведь знал, что ей обидно… Хотя, Ирма любила поковырять свои болячки. Так же, как любила в детстве отрывать головы своим куклам.
– Массарский уже не мой, – отмахнулась Ирма, – и я ему не советчица, как и почём с ума сходить.
– Я у него на отвальной холостяцкой вечеринке был, – не без хвастовства, заявил Зарайский, – деньжищ они там ухлопали, две останкинских башни новых на эти деньги построить можно.
– А чего ради то все это? – сохраняя видимость безразличного спокойствия, поинтересовалась Ирма.
– Ну, так они теперь Массарский с Махновским дружки не разлей-вода, – Мотя многозначительно улыбнулся, – а Махновский к Алекс-групп – капиталу Игорька тюменских денег притянул, у них обоих расчет.
– Какой расчет, я не поняла? – удивилась Ирма.
– Чего ты не поняла? – Мотя в свою очередь удивился непонятливости своей визави,
– Игорь то ведь женится на дочке Махновского.
– На дочке? На дочке Махно… Махновского? – Ирма едва не подавилась жевательной резиночкой, которую все перекатывала во рту с зубика на зубок…
– Ты что? Только сейчас родилась? – хмыкнул Зарайский, – вся Москва знает, она одна только не знает.
Но эта новость действительно стала для Ирмы новостью. Во-как! Секрет Полишинеля…
Ирма уже и не слушала, что там гутарил Мотя Зарайский, она как бы полностью провалилась в горькие выводы, последовавшие за этим новым для нее открытием…
Так значит, все эти отставки, весь этот театр, что устроил Джон с этим переодеванием, все это было только поиском предлога?
Значит… Значит ее просто разыграли? С ней сыграли как с дурочкой при игре в польского дурака, когда за отсутствующего партнера карты просто берут не глядя из его сдачи сверху по одной?
Они с дядей Яном Карловичем в детстве на даче в Юрмале часто играли вдвоем в польского дурака, когда сдавали на троих, а за дурачка за дурочку карты бросали по очереди…
Так теперь и за нее карты сняли Джон, Игорь и этот его новый друг мистер Икс, тот что в зеленом камзоле. Махновский – черт!
– Ирма, ты меня не слушаешь что ли? – повысив голос, спросил Мотя, – я ведь по сценарию говорю, тебе здесь надо будет выйти к оркестру, вот, гляди по тексту…
Но Ирма уже не очень то следила за ходом Мотиных рассуждений.
Все что ей сейчас пока еще предлагают, это уже не самые первые и не самые главные роли. И пройдет еще год, полтора годика, ей не станут предлагать и этого.
А что дальше?
Дальше в перспективе скатиться до того, чтобы радоваться нерегулярным съемкам в рекламе маргарина или кремов для стареющих дам в возрасте? Ирма раньше замечая таких неудачниц, относилась к ним с какой-то брезгливостью, сторонясь их, как будто вирусом неудачника можно заразиться?
Оказывается – можно заразиться вирусом неудачника.
А весь секрет то был в том, что ее снимали сперва потому что папа Вальберс был влиятельным человеком в Кремле, а потом ее снимали потому что Игорь за нее денег давал кому надо, а теперь… А теперь пока еще снимают по какой то инерции, выжимая из нее остатки ее былой популярности. А через годик, когда от этой популярности ничего не останется, снимать ее больше не будут. Разве что в рекламе крема для кожи для стареющих дамочек?
Неужели такова селяви?
– А что, Мотя, Дюрыгин теперь на Агаше женится, он имеет какой-то резон? – стараясь не выдать своей горечи и окрасить вопрос безразличием интонации, спросила Ирма.
– Дюрыгин не дурак, – уверенно ответил Мотя, – он в этой Агаше жилу золотую надыбал, деваха молодая, с фигурой, с мордашкой, да еще и талантливая, да еще и обучаемая, он из нее звезду сделал, а теперь и жену себе молодую сделает, шампунь и кондиционер в одном флаконе.
– Вот я дура, вот я дура, – думала Ирма, – Дюрыгин пол-года назад, когда у него ведущей не было, ведь предлагал, и кабы я ему намекнула тогда, мол, женись, все бы тогда иначе пошло.
– Ирма, ты отвлекаешься, гляди по сценарию, ты должна здесь выйти из оркестра и скомандовать, "на старт, внимание, марш", и выстрелить из стартового пистолета в воздух, – сказал Мотя, показывая это место в сценарии.
– И выстрелить из пистолета, – повторила Ирма.
А у папы в ящике стола лежит револьвер с золотойц табличкой "товарищу Вальберсу От Генерального секретаря Политбюро.
3.
Свадьба была громкая.
Кабы устраивать подобную свадьбу на свои кровные, Дюрыгину своих депозитов едва бы хватило и на одну десятую часть всей сметы расходов, и это при том, что тогда ему пришлось бы продать и квартиру, и машину, и почку свою продать, и глаз…
Но деньги были от рекламодателей телеканала, деньги шальные, поэтому размаху режиссерской мысли ничто не мешало. Ничто не сдерживало самых смелых полетов мысли и изощренной на выдумки режиссерской фантазии.
Расписываться молодые должны были в Мэрии на Тверсой, причем регистрировать брак Дюрыгина и Агаши должен был сам мэр столицы…
Главный обещал это устроить.
Потом венчание.
В Храме Христа Спасителя на Кропоткинской.
А оттуда на кавалькаде лимузинов к пристани на Киевской, где молодых и их гостей Должен был дожидаться четырехпалубный теплоход.
– Ах белый теплоход, бегущая волна
Уносишь ты меня, скажи куда?
Петь эту песню по замыслу Зарайского должен был сам автор этого уже классического произведения.
Но тут и без ругани не обошлось.
Причем, Агаша рано начала показывать Дюрыгину свои остренькие зубки.
– Это твои родители и твои подруги? – хмыкнув, спросил Дюрыгин, перебирая фотографии.
– Извини, других у меня нет, – ответила Агаша, сердито отбирая у Дюрыгина альбом.
– Говно вопрос, – сказал Зарайский, – родителей и школьных подружек подберем по нашей базе данных из незамыленных актеров, и мамочку такую русскую красавицу, и папашу русского чудо-богатыря, и подружек из кордебалета…
– А мою родную маму куда? – спросила Агаша.
– А родная мамаша посидит у себя в Тамбове и поглядит тебя по телевизору, – ответил Зарайский.
– Я между прочим из Твери, а не из Тамбова, – сказала Агаша.
– Да какая нахрен разница, – развел руками Мотя, – Тверь, Тамбов…
Но Агаша обиделась и сперва пошла из принципа в отказ, – либо маму и подружек настоящих, либо…
– А что либо? – Дюрыгин стал вдруг совершенно серьезным, – а что либо то? Мы ведь можем тогда и невесту другую по кастингу подобрать, если что…
Угроза подействовала.
Агаша признала, что погорячилась и согласилась на подставных мамашу с родственниками и подругами.
– Ну и правильно, родная, – обняв молодую невесту за плечи, сказал Дюрыгин, – а то у этих рожи какие-то не телегиничные, нам всю картинку испортят.
Свадьбу снимали четыре съемочных дня.
Во-первых, с Мэрией и с Храмом Христа Спасителя в один день никак не связалось.
Пришлось разделить эти две съемки, подстроившись под городское и под церковное начальство.
Потом ждали погоду, чтобы получилась хорошая сцена на теплоходе…
– Слушай, Дюрыгин, спонсоры просят сценарий изменить, – сказал Зарайский на третий день съемок.
– А что так?
– Очень хотят, раз уж свадьба, то обязательно показать первую брачную ночь.
– Они что? Охренели вконец? – возмутился было Дюрыгин.
– Они десять миллионов накидывают в смету, причем налом, – сказал Зарайский, – да там еще реклама виагры и прочих мужских возбудителей пойдет на миллион или на полтора, в этом месте…
– В каком этом месте? – переспросил Дюрыгин.
– Там, где про первую брачную ночь, – ответил Зарайский, Миша уже весь в рекламсодателях по самые помидоры.
– Я им что? Стриптизер-Тарзан что ли? – возмутился Дюрыгин.
– Подумаешь, – хмыкнул Зарайский, – хочешь, мы вместо тебя с Агашей дублера со спины снимем?
– На ней в постели? – переспросил Дюрыгин.
– Ага…
Но Агаша на это наотрез не согласилась.
– Ну и дура, – в голос сказали потом про нее Михаил Викторович с Зарайским, – Ксюша Собчак потом бы локти кусала от зависти, а Агашка от такой славы отказалась…
***
Студийные съемки массовки в декорациях, как самое предсказуемое и относительно легкое, оставили на последние два съемочных дня.
Зарайский сперва планировал Ирму в свидетельницы.
Но Дюрыгин запротестовал, мол надо совершенно юную, чтобы на вид казалась бы еще моложе невесты и тем самым вызывала бы некий особый сексуальный восторг у ценителей юной нетронутой красоты.
Свидетельницу подобрали…
Такую подобрали, что тюменские спонсоры тут же поклялись всеми своими нефтяными вышками, что непременно свидетельницу увезут к себе в Тюмень. И там все на ней женятся. По очереди. Сперва самый главный, потом разведется и отдаст тому, что поменьше, потом и тот разведется и отдаст… И так далее.
Это шутки у них такие тюменские были.
Ирма появилась в студии за час до начала съемок.
– Ты чего-то рано сегодня, – нараспев сказал Мотя.
– А это потому что я теперь не звезда, – с горечью сказала Ирма, – быля я звездою, опаздывала на час или на все два и массовка меня дожидалась вместе с режиссером, а теперь я статистка, теперь я должна за час приезжать и сама буду теперь звездочек ждать, покуда они там опаздывать со своими капризами будут.
