Телепатическая способность издревле присуща нашей расе. В пещерах она достигла совершенства. Вместе с ней развился и наш разум. Наши неуклюжие лапы не могли построить приборов, и единственным инструментом познания остался наш мозг. Наконец мы смогли покинуть пещеры, но это нам почти ничего не дало. Ресурсы планеты были истощены, остались лишь камни и чахлая трава на равнинах. И мы обратили свои надежды на звезды, мы знали, что это — другие солнца. Наше собственное солнце каждую зиму становится далекой звездой. Мы хотели знать о них побольше, но могли только смотреть на них, словно дикие звери. Мы тянулись к знаниям, но наступал закат нашей расы. Планета была для нас тюрьмой, мы вымирали, и нам не было спасения. Но вот прилетел ты, и с тобой пришла надежда на освобождение. Мы просим тебя взять на твою планету одного из нас, чтобы он договорился с вашей расой. Здешние люди видят в нас только животных, годных лишь на меховую одежду — ведь мы живем в пещерах и не имеем орудий и техники. У тебя есть смертоносное оружие, и мы не знаем, как ты отнесешься к тому, что мы разумны и владеем телепатией. У нас очень строгий кодекс чести; он не позволяет вторгаться к кому-либо против воли, но разве ты поверишь этому?
Землянин ничего не ответил.
— Смерть твоего брата спутала наши планы. Ты собрался улетать, и у нас не оставалось времени узнать тебя получше. Поэтому я пробрался на корабль в надежде, что ты поверишь мне. Кстати, Фруун не умрет, если я помогу тебе объясниться с его соплеменниками.
— Я пытаюсь доказать, что люди должны доверять варнам. Вы исследуете Галактику. Так поделитесь знаниями с варнами… У вас есть корабли, у нас — телепатия. Наши расы смогут достичь цели только вместе.
Землянин не мог понять, правда это или ложь. Наконец, решил, что правда.
— Ваша главная цель… Ты сплоховал, рассказав мне о ней… О цели.
— Я знаю, о чем ты думаешь. Как мне доказать, что ты ошибаешься?
Не было способа доказать, что землянин неправ, что варны искренни и чужды предательству. А сотрудничество могло превратить землян в рабов.
— Я был бы наивным идиотом, если бы поверил.
— Надо быстрее кончать, а то Фруун умрет. Так вот, мне нечем доказать свою искренность. Я включу свет, и ты сможешь убить меня.
Варн рисковал своей жизнью, землянин — Программой и судьбой своей расы. Он был готов прекратить эту игру, едва от штурманского пульта донесется хоть шорох…
— Я все время был рядом с тобой.
Мягкая лапа тронула его лицо, когти прошли совсем близко от горла.
Он резко повернулся и выстрелил. Варн успел скрыться, и пламя бластера лишь опалило пол. Зажегся свет и он, проморгавшись, увидел варна.
Тот стоял у главного пульта и в упор рассматривал землянина большими желтыми глазами. Землянин поднял бластер, палец лег на спуск. Варн спокойно стоял, даже не пытаясь скрыться. Глаза его смотрели не только на землянина, но и словно сквозь него, будто видели что-то за пределами рубки. Пол в душе надеялся на контакт с этим созданием из Мира Джонни, он поставил на карту слишком много… и проиграл.
Варн не боялся и не просил пощады. Убить его сейчас было бы жестоко и глупо. Это всегда успеется, а пока — надо спасать Фрууна.
— Иди к шлюзу.
— Иди! — рявкнул землянин.
Варн промолчал и покорно поры сил по коридору.
Пол стоял в открытом шлюзе, напротив — варн. Фруун лежал в регенерационной камере. Сегодня землянин впервые осмысленно поговорил с местными.
Варн смотрел в темно-красный мрак, вслед аборигенам. Он передал: «Непонимания больше нет».
— Я ничего не обещал, — сказал землянин.
— Я ничего не требую.
— Я не возьму тебя с собой, но и здесь не оставлю. Ты легко прочтешь в моем мозгу, как построить корабли и дезинтеграторы.
— Но мы же только хотим лететь с тобой.
— Я искренне хотел бы поверить тебе, но ты знаешь, что не могу. Телепатам опасно доверять. Когда варны узнают все, что знаем мы, они сами смогут входить в контакт с другими цивилизациями. Мы поверим, что варны искренни с нами и не скроют ничего из того, что узнают, покажем им нашу планету, пересечем с ними Галактику. Но земляне уже не смогут существовать как отдельная цивилизация. Мы будем порабощены, станем основанием для новой империи — Империи Варн.
Стояла мертвая тишина, и слова словно висели между ними невидимые и холодные.
— Ты прекрасно знаешь, — ответил землянин. — Из-за коммуникационного барьера. Неземляне не могут понять намерения землян и поэтому боятся их.
— Но ведь между нами нет никакого барьера, а ты все же боишься меня и хочешь убить.
— Да, я убью тебя; ты опасен для моей цивилизации.
Каким же он кажется… Он совершает посадку, и деревья вокруг умирают. Он выходит из корабля, волоча оружие, способное уничтожить целый город. Он представляет собой страшную разрушительную силу, не доверяет никому и ничему.
И надеется на гостеприимство, дружбу и сотрудничество.
— Вот твои настоящий барьер, — заключил варн, — твои собственные подозрительность и недоверие. В каждом новом мире вы сами насаждаете их. А теперь ты хочешь установить барьер между нашими цивилизациями, хочешь убить меня и рекомендовать Совету Исследователей установить карантин для нашего мира и больше никогда не посылать к нам корабли.
Снова наступила тишина. Землянин обдумывал то, что варн сказал в самом начале: «Мы — очень старая раса». Варн мудро проанализировал случаи срыва Программы. Вместе с ним было бы легко налаживать контакты, делать новые открытия. На длинном-длинном пути Человек и Варн будут вместе.
Он снова направил бластер на варна, напрягся, отбрасывая нерешительность. Он знал: не убей он варна сейчас, им снова овладеет слабость.
— Риск слишком велик, — резко сказал он. — Мне нравятся твои слова о доверии и дружеских отношениях, но моя цивилизация не может верить словам.
Он уже давил на спуск, когда пришла последняя мысль варна: «Разреши сказать еще». Землянин ждал, чувствуя пальцем холодный металл спускового крючка.
— Ты ошибаешься. Мы хотели завоевать твое доверие, лететь с тобою вместе. Мы не хотели убивать твоего брата. Я говорил, что мы смотрим на звезды глазами диких животных. Тысячелетия в темных пещерах… А, все равно ты не поймешь!
Глаза варна смотрели на землянина и как бы сквозь него. Прекрасные, выразительные глаза, похожие на полированное золото.
Электрические часы пробили дважды, и я вздрогнул, с трудом пытаясь разобраться в путанице своих хаотических мыслей. С некоторым удивлением я обнаружил, что сердце мое начало биться несколько быстрее. Я, покраснев, захлопнул книгу; это был изданный между двумя последними войнами сборник «Я и ты», древний запыленный фолиант, чтение которого меня сильно увлекло, потому что тема его представлялась мне весьма реальной. И я, конечно, заметил, что смущаюсь не только из-за книги, но также из-за дня и часа: сейчас была пятница, двадцать седьмое апреля 1982 года и я, как обычно, ожидал свою ассистентку Флоранс Лорье.
Все это смутило меня сверх всякой меры. Я считал себя абсолютно свободомыслящим: но когда влюбляешься впервые, всякое свободомыслие испаряется; однако мы должны проявлять сдержанность, оказавшись лицом к лицу с представительницей слабого пола. Все же после того, как первоначальный испуг прошел, я нашел ему прочные обоснования — и еще нашел множество оправданий для этих оснований.
Представлять себе ученого, завоевавшего всеобщий авторитет, особенно женщину, этакой бумажной крысой — предвзятое мнение. Теперь женщины, занимающиеся наукой, обычно бывают талантливее мужчин, а в некоторых профессиях, где внешность играет определенную роль, среди них бывают и весьма симпатичные. Однако, если рассматривать эту проблему более основательно, можно достаточно быстро установить, что красивая женщина-математик встречается не реже, чем умная звезда телевидения. Причем женщин-математиков гораздо больше, чем звезд телевидения. Во всяком случае, с практиканткой мне повезло. И хотя до сегодняшнего дня она не пробуждала в моей душе никаких непочтительных желаний, надо быть объективным я, естественно, заметил, что моя ученица обладает известной привлекательностью. Этим и объяснялись теперешние мои возбуждение и смущение…
Она пришла, как обычно, в два часа пять минут.
— Вы выглядите очаровательно, — сказал я, сам удивляясь своей смелости.
На Флоранс был плотно облегающий тело лабораторный халат из нежно-зеленой материи с муаровым блеском, очень простого покроя и все же необычайно подчеркивающий ее привлекательность.
— Он вам понравился, Боб? — она имела в виду халат.
— Очень понравился.
Я вовсе не считаю, что подобная тема достойна обсуждения, даже если речь идет о лабораторном халате. И, однако, хоть это и может вызвать недоумение, я осмелюсь признать, что меня не шокирует даже женщина в пиджаке.
— Я восхищена, — шутливо ответила Флоранс.
Хотя я старше Флоранс лет на десять, она утверждала, что мы ровесники. Из-за этого наши отношения отличались от обычных отношений учителя и ученицы. Конечно, я могу сбрить бороду и коротко подстричь волосы, чтобы быть похожим на ученых добрых старых сороковых годов, но она уверяет меня, что в моей внешности есть что-то женственное и это отнюдь не придает мне внешней респектабельности.
— Как дела с агрегатом? — спросила она.
Она намекала на довольно деликатную проблему, связанную с электроникой, которую я, к своему огромному удовлетворению, разрешил сегодня утром.
— Я закончил его, — сказал я.
— Браво. Агрегат действует?
— Я узнаю об этом завтра, — ответил я. — В пятницу утром я закончу его внешние детали.
Она заколебалась, опустив глаза. Ничто не могло смутить меня сильнее, чем вид обиженной женщины, и она это знала.
— Боб… я хочу вас кое о чем попросить.
Я почувствовал себя неуютно. Женщина не должна разыгрывать в присутствии мужчины такую очаровательную дурочку. Ей же богу, не должна.
— Скажите мне, наконец, что представляет из себя агрегат, над которым вы работаете? — настаивала она.
Теперь я рассердился на нее.
— Послушайте, Флоранс, ведь это секретное задание.
Она положила свою руку на мою.
— Боб, даже самая последняя уборщица в этой лаборатории знает о всех ее тайнах столько же, сколько… сколько, ага… лучший шпион с Антареса.
Наше радио в течение последней недели систематически потчевало слушателей песенками из «Великого герцога с Антареса», фантастической оперетты Франсиса Лопеса. Что касается меня, я чувствую-отвращение к такого рода легкой музыке. Я люблю классиков: Шенберга, Дюка Эллингтона, или Винсенто Скотто.
— Боб, я прошу вас, расскажите мне! Мне так хочется знать, над чем вы работаете…
Я снова ответил отрицательно.
— Флоранс, зачем вам это нужно знать? — спросил я.
— Боб, я… я люблю вас… действительно, люблю. Поэтому вы должны сказать мне, над чем вы работаете. Я хочу помочь вам.
Вот так. На протяжении многих лет читаешь в романах описание чувств, которые испытывают герои, услышав первое объяснение в любви. И вот подобное наконец произошло и со мной. Со мной! И это было так приятно и смутило меня намного сильнее, чем я мог себе представить. Я смотрел на Флоранс, смотрел в ее светлые глаза, на ее рыжие, подстриженные очень коротко, по моде 1982 года, волосы. Я подумал, что сейчас она действительно может подчинить меня своей воле, и я не смогу ей противостоять. Раньше я смеялся над любовными историями. Мое сердце бурно билось, и я чувствовал, что руки у меня дрожат. Я с трудом сглотнул.
— Флоранс… мужчине нельзя говорить такие вещи. Поговорим о чем-нибудь другом.
Она приблизилась ко мне, и прежде чем я успел что-либо предпринять, обняла меня и поцеловала. Я почувствовал, что пол уходит у меня из-под ног и вдруг обнаружил, что сижу в кресле. Одновременно с этим у меня появилось неописуемо приятное ощущение. Я покраснел и с удивлением обнаружил, что Флоранс сидит у меня на коленях. Тут я, конечно же, снова обрел дар речи.
— Флоранс, это неприлично. Встаньте. Если кто-нибудь сюда войдет… пойдут сплетни. Да встаньте же!
— Вы покажете мне ваш агрегат.
— Я… Ох!
Мне пришлось уступить.
— Хорошо. Я расскажу вам все. Только встаньте.
— Я всегда знала, как вы добры, — сказала она и встала.
— Вы использовали ситуацию в своих интересах, — сказал я. Вам это ясно?
Голос мой срывался. Она дружески похлопала меня по плечу.
— Подойдите же ко мне, Боб, ведите себя современно.
Я поспешил перейти к техническим описаниям.
— Не напоминает ли вам это первые электронно-вычислительные машины? — спросил я.
— 1959 года?
— Еще более ранние, — уточнил я. — Существовали электронно-вычислительные машины очень примитивной конструкции; вспомните, тогда их монтировали на специальных лампах, так называемых блоках памяти, которые позволяли этим приборам усваивать отрывочные данные.
— Мы проходили это еще в школе, — сказала Флоранс.
— Теперь вспоминайте дальше: этот вид был усовершенствован в 1964 году, когда Росслер обнаружил, что подлинный человеческий мозг, помещенный в соответствующую питательную жидкость, может выполнять те же функции, занимая при этом гораздо меньший объем.
— Я знаю также, чем закончилось дело Бренна и Ренода, которые подключили себя к вычислителям такого рода, — сказала Флоранс.
— Очень хорошо, — ответил я. — Постепенно ЭВМ различных поколений оснащались всевозможными, изобретенными за многие годы, эффекторами, постепенно превращаясь в категорию механизмов, называемых роботами. Но у всех этих механизмов было одно общее. Вы можете сказать, что именно?
Теперь профессор во мне взял верх.
— У вас такие красивые глаза, — ответила Флоранс, — они желто-зеленые и мерцают, как звезды.
Я отпрянул от нее.
— Флоранс! Вы вообще слушаете меня или нет?
— Я слушаю вас очень внимательно. Эти механизмы объединяет то, что они выполняют только счетные операции, данные о которых программисты вводят в их память. Машина, перед которой стоит какая-нибудь неразрешимая задача, даже не пытается разрешить ее.
— Но почему бы не попытаться снабдить ее сознанием или способностью к логическим умозаключениям? Потому что, как недавно было замечено, достаточно того, чтобы они были снабжены некоторыми элементарными автоматическими функциями, как они начинали напоминать старых ученых с их самыми худшими привычками. Купите в магазине маленькую игрушечную электронную черепаху, и вы увидите, что она похожа на эти первые электронные автоматические механизмы: раздражительные, капризные, допускающие характерные ошибки! Скоро интерес к такого рода механизмам был утрачен, и они служили только для того, чтобы иллюстрировать деятельность человеческой психики, хотя и в этом они не принесли особой пользы.
— Милый старина Боб, — сказала Флоранс. — Мне очень нравится вас слушать. Но вы же знаете, что все это очень скучно. Нас этим напичкали еще в одиннадцатом классе.
— И вы, вы тоже невыносимы, — с достоинством ответил я.
Она внимательно посмотрела на меня. В самом деле, она смеялась надо мной. Мне было стыдно признаться, но мне так хотелось, чтобы она снова обняла меня. Чтобы скрыть возбуждение, я быстро продолжил:
— Теперь в эти механизмы стараются вложить все больше и больше эффективных систем управления и чувствительнейшие датчики, которые могли бы реагировать на самые разнообразные влияния извне. Однако до сих пор еще никто никогда не пытался обучать механизмы «культуре»; честно говоря, КПД такой машины трудно будет выразить в цифрах. Механизм, разработать который меня попросило Центральное Бюро, должен позволить ЭВМ накапливать в памяти сумму экстраординарных данных, которые дает всеобщее высшее образование. Модель, которую вы здесь видите, может заключать в своей памяти все знания, содержащиеся в шестнадцати томах энциклопедии Лярусса 1976 года издания. Этот агрегат почти совершенен, он снабжен эффекторами, которые позволяют ему самостоятельно передвигаться, брать предметы для идентификации или, если это будет необходимо, анализа.
— А для чего он нужен?
— Это машина-администратор, Флоранс. Она будет служить в качестве протоколиста-советника у посла Флор-Фины, который в следующем месяце прибудет в Париж. На каждый его вопрос она будет давать ему нужный ответ обо всех тонкостях жизни французов. При каждом затруднении она будет выбирать нужную информацию и объяснять ему, о чем идет речь и как ему вести себя, будь то случай определения гражданства младенца-космополита, или званый обед у Императора Евразии. С тех пор, как французам всемирным декретом предоставлено дипломатическое реноме, каждый может получить исчерпывающе полную информацию о нашей культуре и нашем образе жизни; итак, эта машина предназначена для каждого посла, у которого едва ли найдется свободное время для того, чтобы все подробно изучить, и она будет представлять для него огромную ценность.
— Ну, хорошо, — сказала Флоранс. — Вы хотите скормить этому бедному маленькому роботу шестнадцать огромных томов Лярусса. Как вы жестоки!
— Это необходимо! — возразил я. — Агрегат обязан проглотить их полностью. Если дать ему только часть сведений о культуре, он, вероятно, приобретет такой же характер, как и у старых, несовершенных машин на блоках памяти. И нельзя предвидеть, каким будет этот характер. Шанс, при котором он будет действовать безукоризненно, возможен только при наличии полных знаний. Вот основная предпосылка объективности и непредвзятости.
— Но он же не может знать все!
— Он узнает достаточно, — сказал я, — узнает то, что ему надо знать обо всех обстоятельствах и при этом сохранять уравновешенность. Лярусс дает некоторое приближение к реальности. Он — удовлетворительный пример бесстрастно составленной энциклопедии; по моим расчетам, у нас теперь есть точная, разумная и высокообразованная машина.
— Это же великолепно! — сказала Флоранс.
Казалось, она насмехается надо мной. Конечно, некоторые из моих коллег решают и более сложные проблемы, но, несмотря ни на что, мне удалось улучшить эту несовершенную систему, и я был вправе услышать нечто большее, чем банальное «это же великолепно!» А у женщин нет никакого понятия, как сложны и трудоемки эти мелкие доработки.
— Как она функционирует? — спросила девушка.
— О, как и всякая обычная система, — сказал я, к своему удивлению, не ощутив никакой гордости. — Вот обычный лектоскоп. Вот в это отверстие вкладывается книга, машина читает и запоминает ее. Нет ничего проще. Когда информация введена, лектоскоп убирается.
— Ах, испытайте же его, наконец, Боб! Я прошу вас!
— Я охотно показал бы вам его в действии, — сказал я. — Но у меня под руками нет Лярусса. Я получу его только завтра утром. До этого я не должен обучать его ничему, что могло бы вывести его из равновесия.
Я подошел к агрегату и включил ток. Контрольные лампочки на панели засветились красными, зелеными и голубыми точками. Послышался шум генератора. Но, несмотря на все это, я был недоволен.
— Вот сюда закладывается книга, — указал я, — потом нажимается этот рычаг — и все. Флоранс! Что вы делаете?! Эй!..
Я попытался вырубить ток, но Флоранс удержала меня.
— Это только проверка, Боб, потом мы все сотрем!
— Флоранс! Это невозможно! Стереть ничего нельзя!
Она за сунула в отверстие лектоскопа книгу «Ты и я» и нажала на рычаг. Я услышал тихий щелчок. Через пятнадцать секунд книга была прочитана. Она была считана, переварена и целой и невредимой выброшена обратно.
Флоранс внимательно осмотрела ее. Потом она внезапно вздрогнула. Агрегат мягко, почти нежно проворковал:
«Мне так хочется выразить, передать, объяснить,
Что не мыслимо высказать, только чувствовать можно!»
— Боб, что это с ней?
— Боже! — в ярости воскликнул я, — он же больше ничего не знает!.. Теперь он будет непрерывно цитировать этого чокнутого Жеральди!
— Но, Боб, почему он говорит сам с собой?
— Все влюбленные говорят сами с собой.
— А если я его о чем-нибудь спрошу?
— Нет! — вскрикнул я. — Только не это! Оставьте его в покое. Вы и так уже сбили его с толку!
— Ах, ну до чего же вы все-таки противный старый ворчун!
Агрегат вкрадчиво и соблазнительно загудел. Затем раздался звук, слабое покашливание.
— Агрегат, — спросила Флоранс, — как ты себя чувствуешь?
Он ответил: «Ах, я люблю вас, понимаете, люблю! Я так хочу
тебя, так страстно жажду».
— Ох, — выдохнула Флоранс. — Что за наглость!
— В прежние времена именно так и было, — сказал я. — Мужчины первыми объяснялись женщинам в любви, и, клянусь, им нужно было для этого немалое мужество, моя маленькая Флоранс…
— Флоранс, — задумчиво сказал агрегат. — Вас зовут Флоранс?
— Но это же не цитата из Жеральди! — возмущенно воскликнула Флоранс.
— Вы слушали мои объяснения, — заметил я, уже немного успокоившись. — Я ведь сконструировал не просто аппарат звуковоспроизведения. Я же вам говорил, что в него встроено множество эффекторов и сложное фонетическое устройство, которое позволяет механизму высказывать то, что имеется в его памяти и при этом еще формулировать нужные ответы на вопросы… Трудность заключается только в том, чтобы удержать его в равновесии, но вы полностью нарушили это равновесие, скормив ему эти страсти. Это все равно, что двухлетнему ребенку дать съесть огромный бифштекс с кровью. Этот аппарат — еще ребенок… а вы накормили его медвежатиной.
— Я уже достаточно взрослый, чтобы позаботиться о Флоранс, — сухо заметил агрегат.
— Но он же меня слышит! — сказала Флоранс.
— Ну да, он вас слышит!
— Я и ходить умею, — сказал агрегат. — А как насчет поцелуя? Хотя я теперь знаю, что это такое, но я не знаю, кому я должен его подарить, — задумчиво продолжил он.
— Ты никому ничего не должен, — сказал я. — Сейчас я выключу тебя, а утром снова очищу твою память, сменив для этого все блоки.
— Ну ты, старая борода, — ответил агрегат, — ты меня вообще не интересуешь. И, пожалуйста, лучше оставь меня в покое.
— У него очень красивая борода, — вступилась за меня Флоранс. — У вас нет никакого вкуса.
— Может быть, — сказал агрегат и при этом усмехнулся так злобно, что волосы у меня на голове встали дыбом. — Но что касается любви, то тут я в курсе дела… Моя Флоранс! Подойди ко мне…
«Ибо я каждый день объясняюсь тебе,
Объясняюсь без слов — взглядом, жестом, улыбкой…»
— Попытайся хоть раз улыбнуться, — насмешливо сказал я.
— Я могу улыбаться, — ответил агрегат.
Затем он издал непристойный смешок.
— Во всяком случае, ты можешь перестать, как попугай, талдычить этого Жеральди? — рявкнул я.
— Я ничего не талдычу, как попугай, — возразил агрегат. — И в доказательство могу назвать тебя в ответ идиотом, соней, простофилей, тупицей, брюзгой, пустобрехом, дерьмом вонючим, неудачником, болваном, ослом…
— Ну, хватит! — сказал я.
— И если я цитирую Жеральди, — продолжил агрегат, — то исключительно потому, что никто лучше него не говорил о любви и, кроме того, он мне нравится. Если ты можешь сказать женщинам такие же вещи, как этот парень, сообщи мне об этом. А теперь отвали. Я хочу иметь дело с Флоранс.
— Будь любезен, прекрати, — сказала Флоранс механизму. — Я хочу любить мужчину.
— Ты обратилась ко мне «будь любезен», — сказал агрегат. Теперь я чувствую себя мужчиной. Пожалуйста, помолчи и послушай:
«Позвольте мне корсаж ваш расстегнуть,
Все, что ты скажешь — ничего не значит.
Мне все известно. Ах, приди, приди,
Разденься и приди ко мне быстрее.
Обнимемся. И чтобы побыстрей
Достичь блаженной цели, тело к телу
Тесней прижмем. Не медли, обнажайся,
И вместе предадимся наслажденью!»
— Ты замолчишь, наконец? — запротестовал я, красный, как рак.
— Боб! — воскликнула Флоранс. — Это он прочитал? О!..
— Я сейчас его вырублю, — сказал я. — Я больше не потерплю, чтобы он при нас произносил подобное. Есть вещи, о которых читают, но о которых не говорят.
Агрегат замолк. Потом взревел:
— Не трогай мой выключатель!
Я решительно приблизился к нему. Агрегат без всякого предупреждения рванулся на меня. В последнее-мгновение я отскочил в сторону, но металлическая рука больно ударила меня по плечу. Металлический голос прозвучал у меня в ушах:
— Итак, ты влюблен в Флоранс, да?
Я укрылся за металлическим письменным столом и потер плечо.
— Бегите, Флоранс! — крикнул я. — Бегите, не задерживайтесь!
— Боб! Я не оставлю тебя… Он… он… он ранил тебя!
— Пустяки, сказал я. — Уходите побыстрее!
— Она уйдет, если я этого захочу, — сказал агрегат.
Он двинулся к Флоранс.
— Бегите, Флоранс! — повторил я. — Уносите ноги!
— Я боюсь, Боб, — сказала Флоранс.
В два прыжка она оказалась за письменным столом рядом со мной.
— Я хочу остаться с тобой.
— Тебе я ничего не сделаю, — сказал агрегат. — Но бородатый должен остаться за столом один. Эй ты, ревнивец! Хочешь отключить меня?
— Я вас не хочу! — крикнула Флоранс механизму. — Вы мне противны!
Агрегат медленно отступил. Внезапно он со всей силой своих эффекторов устремился на нас.
Флоранс вскрикнула и отскочила в сторону.
— Боб! Боб! Я боюсь!
Я отвлек внимание механизма на себя, мгновенно вскочив на письменный стол, когда агрегат бросился ко мне. Он со всей силой ударился о стол так, что тот въехал в стену. Комната вздрогнула, и с потолка посыпалась известка. Если бы мы задержались между столом и стеной, нас бы расплющило.
— Какое счастье, — пробормотал я, — что я не встроил в него более мощные эффекторы. Лезьте сюда, ко мне, на крышку стола.
Я помог Флоранс влезть на стол. Там она была недосягаема для агрегата. Потом я спрыгнул на пол и встал перед столом.
— Боб? Что вы хотите делать? — спросила она.
— Я не могу сказать этого вслух, — ответил я.
— Ну, что такое? — спросил агрегат. — Еще раз попытаешься отключить меня?
Я увидел, как он отпрянул назад и стал ждать.
— Что, выдохся? — поддразнил я его.
Механизм взревел.
— Тогда берегись!
Он бросился к письменному столу. На это я и надеялся. В то мгновение, когда он налетел на меня, чтобы раздавить, я бросился на него. Левой рукой я впился, в питающий, кабель, а другой старался дотянуться до выключателя. Я получил сильный удар по черепу; агрегат поднял рычаг лектоскопа и попытался сбросить меня. Прежде, чем я успел защититься, он понесся как взбесившаяся лошадь, и я камнем рухнул вниз на пол. Я лежал на полу, и у меня дико болела нога. Я смутно видел, как агрегат отступил, изготовившись окончательно разделаться со мной.
Когда я снова пришел в себя, то обнаружил, что лежу на полу, вытянувшись во весь рост; глаза мои были закрыты, а голова покоилась на коленях у Флоранс. Мое тело пронизывало множество ощущений: болела нога, но одновременно к мои л губам прижималось что-то невероятно сладостное, и я чувствовал какое-то необъяснимое внутреннее волнение. Открыв глаза, я увидел лицо Флоранс, находящееся сантиметрах в двух от моего. Девушка обнимала меня. Я снова лишился сознания. На этот раз она дала мне пощечину, и я мгновенно пришел в себя.
— Вы спасли меня, Флоранс… — прошептал я.
— Боб, — тоже шепотом ответила она, — мы с тобой поженимся?
— Собственно говоря, тебе не следует мне это предлагать, Флоранс, дорогая, — ответил я, краснея. — Но я с радостью принимаю твое предложение.
— Мне удалось выключить его, — сказала она. — Теперь нас никто больше не слышит, Боб… Теперь я могу… я не отваживаюсь попросить тебя об этом…
Она потеряла всю свою самоуверенность. Яркий свет лампы на потолке лаборатории причинял боль моим глазам.
— Флоранс, мой ангел, говори же, — прошептал я.
— Боб, процитируй мне что-нибудь из Жеральди…
Я почувствовал, как кровь моя быстрее побежала по жилам. Я взял в ладони ее очаровательную головку с коротко подстриженными волосами и смело нашел ее губы.
— Опусти немного абажур, — пробормотал я.
Пер. с франц. И. Горачина
