Делла-Уэлла (Странствие королевы)

      - Протяни хотя бы руки, делла-уэлла, - голос умолял, завораживал, подчинял, - и ты испытаешь дуновение нежности, которой не знала ни одна женщина мира!
      Нежности? Она вскинула ресницы и словно впервые увидела неотвратимо приближающееся, чуть запрокинутое лицо. Его ярость, его жадность казались ей недавно безумными. Но сейчас она поняла, что по-настоящему сумасшедшей была эта нежность, безысходная, как смертная мука. Потому что такая нежность способна убить ради того, чтобы не причинить мимолетной боли.
      В своей короткой жизни ей то и дело приходилось слушаться, подчиняться, делать что-то по указке и под диктовку - неизбежности школьных лет. Но никогда она еще не находилась в полной и безраздельной власти другого человека, а тем более - безумца. Она вскинула руки, скорее от брезгливости, чем от страха - терпеть не могла насекомых, даже бабочек, - и тут щекочущая, дрожащая поверхность коснулась ее кожи. Она взвизгнула и ринулась в сторону, совершенно перестав ориентироваться во всем этом хаосе мебели, чаш и цветов; комната вдруг стала гораздо меньше - в первую секунду ей снова показалось, что сдвигаются стены, но затем она увидела, что от настоящих неподвижных стен отделились какие-то ломаные полупрозрачные поверхности, и вот они-то и перемещаются, создавая вокруг нее что-то вроде лабиринта, одновременно реального и эфемерного, точно компьютерное построение.
      - Сэнни, мой амулет, скорее! - крикнула она, оборачиваясь к тому углу, где стояло парчовое кресло. - Бросай!
      - Я отдала... его... Рахихорду... - донесся из полумрака сдавленный голос, и Таира, вглядевшись, с ужасом увидела, что над креслом, в котором полулежала принцесса, медленно поднимаются, изгибаясь, не то змеи, не то кольчатые стебли.
      - Держись! - крикнула она и ринулась на помощь, пытаясь обогнуть возникающие то тут, то там призрачные конструкции. Но они теснились на ее пути упрямо, словно по чьему-то расчету, и, чувствуя, что вырваться из их мерцающего хаоса - дело безнадежное, она поступила так, как делала всегда: пошла напролом. Упругие поверхности отбрасывали ее, но она билась всем телом, локтями, коленями, и неумело сооруженное сари слетело на пол, и гневный голос за спиной крикнул: "Довольно!" - и лабиринт растаял, но слепая ярость свободного существа, которое попытались заключить в клетку, не оставила Таиру, когда она в три прыжка преодолела оставшееся расстояние и голыми руками схватилась за то, что реяло над полулежавшей принцессой.
      К счастью, это не были змеи - всего лишь золотые верёвки. Весь блистающий узор, которым была заткана обивка парчового кресла, волшебным образом ожил и, отделившись от своей основы, теперь легко подымался вверх, колеблясь и сплетаясь в тонкие шелково-золотые жгуты. Один из них уже опутал ноги моны Сэниа, не давая ей подняться с кресла, другой ее опоясал, прижимая руки и туловище к спинке. Остальные нити, завитки и обрывки тесьмы колыхались, словно отыскивая друг друга, возле шеи. Таира рванула их на себя, но порвалось лишь несколько ниточек, а все остальное ускользало с леденящим шелестом...
      - От моего Кадьяна не укрылось, что перед тем, как совершить таинство исчезновения, твоя сибилла обязательно делает один шаг, - прозвучал за спиной голос Оцмара. - Теперь она лишена этой возможности и не отнимет тебя от меня...
      - Ну, это мы посмотрим, - скрипнула зубами Таира, нашаривая под плащом принцессы неразлучный десинтор. - На боевом?
      - Д-да... только... - Мона Сэниа, похоже, задыхалась.
      - Куда уж тут только!
      Она хорошо стреляла - не раз, когда нужно было влепить какой-нибудь занемогшей зверюге ампулу со снотворным, отец брал ее с собой в заповедник. Но сейчас привычное оружие было ей не по руке, и топкий жужжащий луч разряда, которым она с остервенением косила парчовые удавки, чуть было не опалил лицо связанной женщине. Наконец все ожившие охвостья, реявшие над креслом, валялись на полу, но с теми, которые уже держали мону Сэниа, было труднее. Таира попыталась подсунуть под тонкие путы ладонь - не проходила. Жечь прямо по телу было невозможно. И угораздило же ее снять свои замшевые лосины, на поясе которых всегда висел охотничий нож! Она в ярости оглянулась, прикидывая, из какой драгоценной вазы получатся осколки поострее, - и почувствовала на своем лице горячечное дыхание.
      - Не подходи! - запоздало крикнула она, отскакивая назад.
      Он шел прямо на нее, торжественно и медленно, как подходят к награде, которую уже никто не сможет отнять. Дикарская, варварская радость была еще более безумна, чем его жадность, его страсть и его нежность.
      - Не подходи!
      Он засмеялся, продолжая надвигаться на нее, и в этом смехе уже не было ничего от нормального человека - только удовлетворенное вожделение людоеда.
      - Не подходи!!! - А вот и стена под голыми лопатками. - Не подходи, все равно не будет по-твоему!
      - Будет! - крикнул он с такой силой, что в ответ зазвенели все серебряные раковины фонтанов. - Будет, делла-уэлла!
      Словно сбитая с ног его криком, она сползла на пол, Царапая лопатки по неровностям стены. Теперь отступать было уже некуда. Высокие чешуйчатые сапоги отгораживали от нее весь остальной мир. Ну что, цепляться за его ноги, молить о пощаде?
      Мягким движением Оцмар опустился перед ней на колени. Лицо его было теперь так близко, что она могла бы пересчитать трещинки на пересохших губах.
      - Это будет, делла-уэлла, - прошептал он, едва шевеля этими помертвелыми от ожидания губами. - Здесь. Сейчас.
      И тогда она вскинула десинтор и нажала на спуск.
      ...Она открыла глаза, когда затихло жужжание десинторного разряда, видно, сели батареи. Оцмар лежал перед нею в неловкой позе, не успев встать с колен. Таира вытянула шею, тревожно оглядывая его, - в полумраке его темно-зеленая одежда казалась черной, и на ней ничего не было заметно. Но вот на полу... Дура несчастная, раньше надо было жмуриться - тогда, может быть, и удалось бы промахнуться!
      - Вот... видишь... - прошептал он с трудом, и с каждым его словом крошечный черный фонтанчик выбрызгивался откуда-то из плеча, - все сбылось... по-моему.
      Она затрясла головой, хотя совсем не поняла его слов; почему-то больше всего ее сейчас удивляло, что кровь у него почти черпая, а ведь это артериальное кровотечение, перебита плечевая артерия, и каждая минута дорога.
      - Помогите! - закричала она. - Кто-нибудь! Помогите!
      Раздался протяжный скрип, и из-за спинки парчового кресла поднялась приземистая фигура и не спеша двинулась к ним. Кадьян. Таира вскочила, метнулась ему наперерез, вцепилась в рукав:
      - Скорее! Его нужно к анделисам! Они помогают, они воскрешают даже мертвых...
      - Нет, - донеслось сзади еле слышно, но твердо. - Здесь. Если... если анделисы... оживят... в другой раз мне... может... и не посчастливится...
      Таира оцепенела - только сейчас до нее начал доходить смысл его слов. Так, значит, вот этого он и хотел здесь и сейчас? Кадьян осторожно освободился от ее пальцев, почтительно поклонился, косясь на голубую звезду, и, прихрамывая, направился к своему князю. Поднял его легко, так же неторопливо перенес на кровать. Замер, словно ожидая чего-то, хотя чего тут еще было ждать? Потом с каким-то нечеловеческим бесстрастием произнес:
      - Ты умираешь, Полуденный Князь.
      Эти слова словно разбудили Оцмара:
      - Да. Город этот... сжечь. Он... не нужен. То, что ты принес сюда... по моему приказу, - в Берестяной... колодец... это и будет жерт... - он закашлялся, захлебываясь кровью, - жертвенным даром... солнцу.
      Кадьян поклонился и отступил на шаг. Господи, да неужели они все так и дадут ему умереть? Таира на цыпочках приблизилась к высокому ложу, положила руки на закапанное кровью покрывало. Еще более истончившееся за эти несколько минут лицо обернулось к ней:
      - Я сейчас сделал тебе... последний подарок, делла-уэлла... я спас тебя от самого... самого страшного горя... в твоей... жизни...
      Она ткнулась лицом в покрывало, чтобы вытереть слезы:
      - Зачем ты все это подстроил? Зачем, Оцмар? Ведь я могла бы полюбить тебя... - И в этот миг она верила тому, что говорила.
      - Но тогда ты не смогла бы убить меня, делла-уэлла... - произнес он с неожиданной силой, и лицо его начало угасать, - Будь благословенна... неприкасаемая...
      И тогда она поняла, что еще должна сделать.
      - Дай нож, Кадьян! - приказала она, царственным жестом протягивая раскрытую ладонь в его сторону и не сомневаясь в исполнении своей воли.
      Холодная рукоятка коснулась ее. Нож был заточен на славу - густые пряди ее солнечных волос сыпались на постель, едва лезвие касалось их; она собирала их горстями и осторожно укладывала на подушке вокруг головы Оцмара, осеняя ее золотым нимбом, на костенеющие сжатые руки, на невидимое пятно крови, напитавшей одежду. Кадьян стоял поодаль, ждал - не осуждающе, не насмешливо, не покорно.
      Просто терпеливо и безразлично.
      - Все, - устало проговорила Таира. - Идем отсюда. Сейчас развяжем...
      И осеклась. На том месте, где только что возвышалось парчовое кресло, ничего не было.
      XV. Кто?
      - Как ты посмел? - крикнула Таира, ничуть не сомневаясь, чьих это рук дело.
      - Я выполнил приказ моего князя, властительница Будур.
      - Я тебе не Будур! Сейчас же верни ее обратно!
      - Она на пути в Берестяной колодец, и повернуть обратно на этой дороге нельзя.
      - Это еще почему?
      - Узко, - коротко ответил он.
      Как ни странно, по этому простому объяснению она поверила.
      - Что же делать? - спросила она растерянно, мгновенно превращаясь в маленькую девочку.
      По комнате, еле слышный за капельной немолчной мелодией, прошел неуловимый шелест.
      - Выполнять волю покойного князя.
      Кадьян, почти не нагибаясь, подцепил длинной, как у гиббона, рукой пару светильников и ловко швырнул их прямо на постель. Таира укусила себя за палец, чтобы не закричать, - разлившееся по покрывалу масло вспыхнуло бездымным огнем, подбираясь к еще не остывшему телу. Кадьян двинулся в обход всей комнаты, опрокидывая светильники ногами или швыряя их в занавеси и гобелены.
      В треске разгорающегося - пожара снова послышался шелестящий шепот.
      - Что это? - вскрикнула девушка.
      - Это голос покойного князя. Он велит беречь тебя... И ей почудилось, что нежный голос одним дыханием, почти беззвучно заканчивает: "...тебя, делла-уэлла..."
      - Возьми свое платье, владычица нашей дороги, - голосом, до тошноты равнодушным, сметающим любое волшебство, посоветовал Кадьян. Это безразличие было до того заразительно, что она чуть было не возразила, что на пожаре один черт - что в платье, что голой; по с горящей постели послышался легкий треск - это занялись тихим пламенем ее собственные золотые волосы, и бессознательный, животный ужас перед огненной стихией погнал ее к окопному проему.
      Но на пути как раз было тронное - а может быть, лобное - место, огражденное изразцовой конусообразной стеночкой, через которую было перекинуто шитое жемчугами и самоцветами платье. Она машинально взяла его и в тот же миг пол под ней зашевелился, точно шкура потревоженного животного, и она почувствовала, что скользит куда-то вниз по узкой, светящейся желтоватым светом трубе.
      Она не успела даже закричать, как под ногами спружинила надувная подушка. Сквозь желатиновую поверхность упругих стенок стало видно, что она попала в комнату, где полным-полно народа. Прелестно! И не повернуться, чтобы быстренько натянуть на себя эту изукрашенную хламиду. Все Кадьяновы штучки: лифт этот дурацкий, когда во дворце полно лестниц, теперь выставление ее напоказ всему народу чуть ли не в чем мать родила - ну, попятно, подрыв авторитета правительницы. Самому захотелось на трон, или что тут у них при караванном образе жизни. Попадись он...
      И точно в ответ на ее гневные мысли соседняя тускло-серая колонна покрылась вертикальными трещинами и вдруг раскрылась, как бутон лилии или точнее - банан. Кадьян ловко спрыгнул на пол с амортизирующего устройства увертлив, шайтан бесхвостый, как обезьяна, - и по его энергичным жестам было видно, что он рассыпает вокруг себя десятки приказов. Стражники, прислужницы - все стремительно расхватывали какие-то короткие палки и выбегали вон, не обратив на Таиру ни малейшею внимания. Или янтарная колонна, внутри которой она находилась, тоже была непрозрачна снаружи? Тогда имеются опасения, что милейший Кадьян попросту тут ее и забудет...
      Но он не забыл. Разогнав всю челядь, он наконец обратился к узилищу, в котором изнывала от неопределенности своего положения новоиспеченная властительница их бесконечной дороги. Беззвучное шевеление губ - видимо, заклинания, - и стеночки мягко распались, так что она осталась торчать на небольшом и крайне шатком возвышении, точно пестик огромного цветка.
      - Прекрати свои фоку... - начала она на самых высоких тонах, но тут под коленки ей весьма ощутимо ударило что-то бархатистое, и она, не удержав равновесия, шлепнулась на подставленное кем-то сзади сиденье.
      - Не пугайся, моя госпожа, - нам, возможно, придется пройти через огонь, - проговорил Кадьян таким равнодушно-унылым голосом, что после этого не возникло ни малейшего желания пугаться.
      Даже наоборот.
      - Не принимай меня за... - И снова ей не дали договорить - со всех сторон мелькнули какие-то черные шторки, и она почувствовала себя в наглухо закрытом портшезе, который подняли и, судя по дробной тряске, весьма резво понесли.
      - Останови сейчас же! - крикнула она, безрезультатно рассыпая по стенкам удары весьма энергичных кулачков. - Стой, тебе говорят! Не смей спасать меня, пока не вытащишь Сэнни!
      Носилки качались уже равномерно - видимо, натренированные бегуны пошли в ногу. Криков они или не слышали, или им было ведено не обращать на них ни малейшего внимания.
      - Да стойте же! Стойте! Всех перевешаю!
      Темп бега заметно ускорился.
      Девушка похолодела, когда поняла, что это - не следствие ее монарших посулов, а опасность неудержимо распространяющегося пожара. Она вспомнила палки в руках разбегающихся слуг да это же были факелы! Прожаренная солнцем смолистая древесина вспыхнет, как пакля, а Сэнни где-то в самом сердце этого дворцового лабиринта!
      - Да послушайте же! Оцмар умер! Я теперь ваша госпожа! Я вам при-ка-зы-ва-ю!!!
      Носильщики разом остановились, портшез опустился с легким толчком, и земля под ним закачалась. Таира догадалась, что ее крошечная тюремная каморка плывет, и не на плоту, а на быстроходной лодке, - отчетливо ощущались толчки дружных весел. За городом они или под ним? Сколько длится их путешествие? Да четверть часа, не меньше. За такое время... Она сжала в комок драгоценное платье, проклиная себя за то, что бросила где-то возле княжеского погребального ложа такой необходимый сейчас нож. Бархатистые стенки портшеза не пропускали звуков - из слоновьей шкуры они, что ли? - и было ясно, что ни ногтями, ни зубами их не продерешь. Кругом ничего твердого - травяная подушка, и все. Хотя бы не быть босиком - на сапогах или туфлях бывают металлические пряжки...
      И тут ее осенило. Платье! Наряд, расшитый самоцветами! Если хоть один имеет острые грани... Пальцы судорожно ощупывали невидимые в кромешной темноте драгоценности. Есть! Маленькая, но жесткая металлическая оправа, алмазное острие. Только бы не подделка, только бы...
      Резкий толчок отбросил ее назад, руки разжались. Пришлось снова в лихорадочном темпе искать нужный камень, а носилки между тем подняли, и снова началось Движение - теперь вверх по чуть заметному, но постоянному склону. Ага, вот. Ободрать жемчуг, который мешает зажать ткань в кулаке, чтобы выступала только самая верхушка накладного украшения... Так. Камень со скрипом проехался по диагонали боковой стеночки. Неужели ничего? Она послюнила палец и попыталась нашарить в темноте след пореза. Не порез... но царапина. Ощутимая, хотя и не глубокая. Она оперлась коленями о плетеное сиденье и принялась изо всех сил резать шкуру, стараясь попадать по одному и тому же месту. В маленькой кабинке стало жарко, от постоянной качки к горлу подступала тошнота. Проклятая оболочка ее микротюрьмы, словно заговоренная, не уступала - руки онемели, а результатом была только маленькая бороздка. Девушка сменила руку и продолжала работу с неослабевающей яростью, запрещая себе думать о том, что прошло уже не менее получаса. Несколько раз характерный сбой покачивания показывал, что носильщики меняются, продолжая неуклонно двигаться в гору. Теперь ей не нужно было искать направление разреза - камень скользил по бороздке, которая углублялась раз от раза. Вниз - вверх. Вниз - вверх. Вниз...
      Легкий запах гари проник в кабинку. Таира чуть не завопила от радости значит, еще немного. Сильнее. Сильнее...
      Носилки закачались и рухнули без всякого бережения. Теперь до нее доносились звуки и тяжелый топот - если бы не ожесточенность криков, можно было бы подумать, что вокруг ее укрытия пляшут захмелевшие великаны. Что узилище превратилось в убежище, она уже не сомневалась; несколько раз по портшезу били чем-то тяжелым, затем он качнулся и завалился набок - счастье, что не той стороной вниз, где наметился разрез. Шум понемногу стихал, сверху на носилки что-то рухнуло, и наступила тишина.
      Она начала догадываться, в чем дело. Судя по движению вверх, они поднимались по склону знаменитой "лягушечьей" горы, на вершине которой было спрятано голубое золото - ее, кстати, по праву дарения и в силу приобретенного титула. Стража этой сокровищницы, вероятно, не разобралась в ситуации... А, неважно. Только бы вылезти, в этой западне уже почти не осталось воздуха... Еще несколько отчаянных движений, и невообразимая смесь гари и вони ворвалась внутрь кабинки. Радуясь тому, что на ней почти ничего не надето, Таира втиснулась в узкий разрез, извиваясь как ящерица, высунулась по пояс - и замерла.
      Носилки лежали на склоне обрывистой горы, а внизу, под кучерявой пеленой не желавшего подниматься дыма, полыхало Пятилучье. Уже не сохранилось ни одного висячего мостка, вместо куполов вихрились огненные смерчи, и только кое-где сверкающие изразцовой облицовкой минареты тянулись к небу, словно еще надеясь взлететь над этим адом. Девушка почувствовала, что задыхается больше от слез, чем от дыма, потому что никакой надежды на спасение из этого пекла не было и быть не могло, а главное - все это было чудовищно бессмысленно...
      Размазывая по лицу слезы пополам с копотью, она вдруг почувствовала, как что-то касается ее головы. Она с трудом повернулась, чтобы поглядеть вверх, - с крыши ее носилок свешивалась четырехпалая рука. Она прижалась к земле и окончательно выползла наружу, цепляясь за какие-то волосатые стебли, чтобы не покатиться вниз по обрыву. Попыталась подняться на ноги и поскользнулась. А когда всмотрелась в то, что было у нее под ногами, то испытала приступ самой безобразной и неудержимой тошноты. Потому что это были внутренности тихрианина, чей труп был заброшен на валяющийся у самого обрыва портшез. Еще одно тело, исполосованное не мечом, а огнем, валялось в двух шагах. Дальше целая груда, и не тел, а обезображенных обрубков. Бессмысленная жестокость. Еще более бессмысленная, чем уничтожение города, - там, по крайней мере, была последняя воля умирающего князя. И - странное дело - у нее почему-то не возникало ненависти к Оцмару.
      Он был безумен, он был болен неизлечимой любовью к ней, позвавшей его так бездумно на погибель и ему, и Сэнни, и, может быть, маленькому Юхани. Но Кадьян - хитроумный, расчетливый Кадьян, который все понимал и в любой момент мог вмешаться, не допустить - да просто не передать последнее Оцмарово повеление... Ну, попадись он ей - а она сделает все, чтобы он ей-таки попался...
      И точно в ответ на ее беззвучное проклятие, едва заметный бугорок, поросший травой, начал вдруг подыматься, будто под ним вызревал гигантский гриб; достигнув человеческого роста, он плавно двинулся, словно поплыл, прямо к Таире, и она уже видела, что это - Кадьян, встряхивающийся как собака, выскочившая из воды, так что травяные брызги разлетаются изумрудным ореолом и тут же испаряются, не долетев до земли.
      Больше всего ее изумило то, что он шел, нисколько не прихрамывая, а спокойно и даже величаво.
      Он остановился перед девушкой и оглядел склон, усеянный обезображенными телами. Покачал головой.
      - Лихие у тебя воины, повелительница, - произнес он каким-то странным голосом, в котором смешивались и осуждение, и зависть.
      Она разом забыла все, что хотела ему наговорить. Чтобы это сделали джасперяне? Ратные братья ее Скюза?..
      - Врешь. Зачем только?
      - Когда я служу своему повелителю, я служу верно, - проговорил он своим обычным безразличным тоном, словно сообщал ей о каком-то пустячном деле. - Я видел одежды твоих стражников. На Тихри подобных нет.
      - И сколько же их было?
      - Один.
      - А лицо? Ну хоть какие-нибудь приметы? - допытывалась она.
      - У него не было лица.
      Она вспомнила, что отливающие металлическим блеском куртки джасперян, которые они называли почему-то скафандрами, имели капюшоны с дымчатыми щитками - то ли от солнца, то ли от дождя. Все сходилось.
      - И ты все видел? - спросила она упавшим голосом. - Своими глазами?
      Он понял ее вопрос буквально.
      - Я видел все глазами травы, под которой мне пришлось укрыться. Он возник прямо из воздуха и напал на тех, что несли тебя, повелительница. В одной руке у него был огонь, в другой - железо. Он разрезал их на куски, безоружных. Стражники, приняв его за дракона в человеческом обличье, попадали ниц; он поднял одного из них и, указывая на носилки, произнес одно-единственное слово: "Кто?" - "Властительница Будур", - еле слышно пролепетал обреченный. Тогда твой воин ударом ноги опрокинул носилки, распорол своего пленника сверху донизу и, отшвырнув его, принялся добивать всех. Потом шагнул к обрыву, прыгнул вниз - и тут же исчез.
      - Так, может быть, это и был какой-нибудь дракон? - ухватилась она за последнюю ниточку надежды. - У вас тут полным-полно всяких магов и прочей чертовщины! Что, если кто-то принял вид нашего... моего ратника?
      Кадьян покачал головой:
      - Сибилло в расцвете сил сможет, пожалуй, принять облик того, кого он видел. Но и только. Он повторит вид, по не поступки. Ты подумала о жалком старом ведьмаке, которого ты пригрела? Он ни на что не способен, кроме ужаса перед заточением. Это страшно, но поверь мне, госпожа: стать таким вот остервенелым убийцей может лишь тот, на ком проклятие анделиса.
      И тут притихшая было ненависть снова вспыхнула в душе девушки:
      - Ну а ты? Ты сам, верный Кадьян? Разве ты не мог это сделать? Ты же сжег целый город, сколько человек сгорело заживо...
      - Я? - равнодушно переспросил он. - А зачем? Что касается города, то его сожгла воля покойного князя. Твоя предсмертная воля, повелительница, будет выполнена столь же неукоснительно. А за своих подданных не беспокойся, в Пятилучье никто не жил, здесь только служили Полуденному Князю, и этой челяди было не так уж много. Вон они, бегут по всем пяти дорогам. Феи вывели всех.
      - Но они же все потеряли...
      - Твой Жемчужный Двор - каменную башню, неприступную для огня и воды, пожар не тронет. К тому же она расположена за городской стеной. Даже если ты выдашь каждому из своих слуг втрое от того, что они утратили, казна уменьшится на каких-нибудь восемь коробов среднего перла.
      Ее покоробило от этих трезвых расчетов над пылающей могилой ее Оцмара... И Сэнни.
      - А сейчас ты захочешь вернуться в свой летающий дом, - неожиданно проговорил он, направляясь к носилкам.
      Она оторопела от его проницательности, потому что эта мысль еще только-только затепливалась в ее мозгу. А он достал нож - успел-таки подобрать тогда, в покоях Оцмара! - и, прошептав над лезвием какое-то заклинание, взрезал обшивку непроницаемой на вид кабинки. Вытащил скомканное платье. Таира поежилась - только сейчас она ощутила пронизывающий ветер.
      - Соблаговоли надеть, повелительница. Тебе помочь?
      - Нет уж. Сама.
      Он пошел по склону, внимательно приглядываясь к изуродованным телам. Наконец нашел то, что искал, и принялся стаскивать с трупа сапоги.
      - Ты что, с ума сошел? Оставь сейчас же!
      - До вершины еще далеко, госпожа.
      Ненависть пополам с подозрительностью, чуть приглушаемая его трезвыми рассуждениями, вспыхивала по любому мало-мальски пригодному поводу.
      - До вершины? Где спрятано голубое золото, да?
      Он снова посмотрел на нее с тем бесконечным равнодушием, какого и в помине не было, когда он в первый раз появился вместе с Оцмаром. Потом принялся спокойно, словно и не было трех шагов до обрыва, под которым горел целый город, кромсать на длинные полосы свой плащ.
      - Позволь твою ногу, госпожа. - Он опустился на колено и принялся деловито обматывать ее ступни плотной материей; делал он это так бесстрастно, что она невольно подчинилась. - На вершине не только голубое золото. Там Гротун.
      Она почему-то подумала, что так называться может только какой-нибудь легендарный рыцарский меч.
      - Оружие?..
      - Мой корабль. В народе его называют Громобоем, а Полуденный Князь окрестил его Тунцом. - Она отметила про себя: он как-то совершенно естественно произнес: "Мой корабль". - Идем, госпожа моя. Твой летающий дом не мог оставаться в пламени, и нам предстоит искать его повое пристанище.
      При упоминании о "летающем доме" у нее прямо-таки все заныло внутри только бы добраться, как до спасительной норы, до этого девятикупольного убежища, укрыться за дымчатой полупрозрачностью его теплых стен, забиться в какой-нибудь закуток между бесчисленными коробками, ящиками и сундучками, уткнуться в шелковистую шкуру неземного зверя - и забыть, хотя бы на минуточку забыть обо всех этих кошмарах...
      Но ее окружал только гул пожарища, и смрад, и задымленное небо... И две птицы, стремительно мчащиеся к ней сквозь пепельную пелену.
      Первая птица резко взмыла вверх и исчезла. Вторая приближалась.
      - Гуен! - крикнула девушка, не веря своим глазам. - Гуен, сюда! Громадная, когда-то белоснежная птица легла на одно крыло и описала над ними задумчивый круг. - Гуен, не бросай меня!
      Сова косила страшным немигающими глазом, не решаясь спуститься. Таира вдруг поняла, что отпугивает ее питомицу - блеск самоцветов на ее платье.
      - Кадьян, - начала она, - сбрось с носилок...
      И в этот миг словно беззвучный взрыв отбросил от нее тихрианина. Полыхнул металлический отблеск далекого пламени, и в полушаге от девушки возникла высокая фигура в закопченном полускафандре. Кадьян, упавший на четвереньки, выхватил нож и сжался, как пружина, готовясь броситься на защиту своей новой владычицы.
      - Девочка, ты в порядке? - Щиток забрала откинулся, и суровое лицо Эрма блеснуло улыбкой облегчения. Я знал, что твоя птица разыщет вас. Принцесса здесь? Невредима?
      Таира бросилась к нему и уткнулась в скрипучую ткань джасперянской одежды.
      - Поздно, поздно, поздно... - повторяла она, захлебываясь слезами. Берестяной колодец... Ее в жертву принесли-и-и...
      Он схватил ее за плечи так, что жемчуг и камешки посыпались им под ноги:
      - Этого не может быть! Почему она не исчезла?
      - Ее связали...
      Он закусил губы так, что их не стало видно. Продолжая держать девушку на весу - ноги ее не доставали до земли, - он приблизился к обрыву и заглянул вниз:
      - Где этот колодец?
      - Где-то там... Вон, этот с челочкой, он знает.
      Эрм круто обернулся - на склоне ничего, кроме останков несчастных носильщиков, не было. Несколько травяных бугорков. Не шарить же под каждым!
      - Его рук дело? - мрачно проговорил Эрм, указывая на трупы.
      Она затрясла головой, не желая сейчас вдаваться в подробности и без того загадочного побоища.
      - Где наш корабль? - пролепетала она. - Я домой хочу!
      - Вон за той башней. - Он кивнул на черное облако, за которым едва-едва угадывались контуры ступенчатого зиккурата.
      Он слегка прижал ее к себе, а потом вдруг с силой отбросил, так, что она не успела даже вскрикнуть, а только зажмурилась. И тут же ступни ее, обмотанные кусками Кадьянова плаща, несильно ударились о гладкий пол.
      Командорский шатер. Она дома.
      Не веря своим глазам - ее впервые вот так, без предупреждения, взяли и швырнули через ничто. Она оглянулась и вдруг заметила узелок с собственной одеждой, которую она сняла в княжеских покоях. Она вспомнила свой легкий, воздушный бег, когда босые ступни едва касались пола, и усталая Сэнни улыбалась ей с предательского кресла, которое через несколько минут захлестнуло ее своим ожившим узором, и Оцмар, наверное, уже смотрел тогда на нее, розовую как фламинго...
      Узелок с одеждой - вот и все, что уцелело от этой сказки.
      И пустой девятиглавый дом.
      Она присела на пол, чтобы размотать тряпки на ногах, и тут в овальном проеме, ведущем в одну из малых кают, увидела силуэты троих тихриан.
      Они стояли, прижавшись лбами к прозрачной стенке корабля, и глядели на дальнее пожарище - наверное, окаменев от ужаса. Просто счастье, что им не довелось добывать на том обрыве, на котором она сама стояла минуту назад!
      Совсем недавно они были счастливы - отец и сын, обретшие друг друга, отставной шаман, пригретый какими-то залетными кудесниками из чужедальних земель... Теперь они глядели, как горит их Пятилучье, самый прекрасный город на Тихри. И, самое страшное, ничегошеньки не понимали - то ли это война, то ли поджог, то ли небесный огонь.
      Неслышно ступая, она приблизилась к ним. Нужно было отыскать какие-то слова, чтобы утешить их, но как это было сделать, если она сама была во всем виновата! Она оперлась руками о края проема, ведущего в малую каюту, и в этот миг услыхала зычный, как во время битвы, голос Рахихорда:
      - Если это правда, то пусть она останется в этом пламени!
      Девушка замерла на месте. Откуда они знали? И уже успели осудить... И тут на смену горечи пришел ужас. На корабле никого из своих, и она одна против этих троих туземцев, которые не простят ей ни своего князя, но своей столицы. Успеть бы юркнуть за все эти коробки...
      И тут Рахихорд, словно почувствовав ее у себя за спиной, медленно обернулся.