Гонки с дьяволом

Жизнь полна неожиданных противоречий. Вот и Виктор – блестящий адвокат, главарь банды, бесстрашный, искусный разведчик, любящий, нежный муж – и все это в одном человеке. Человек сложен и неповторим. Легче предсказать поступки целого общества, страны, чем одного-единственного человека.

За окном раздалось ржание лошадей и скрип полозьев. Я накинул полушубок и вышел. У крыльца стояли сани, с которых только что соскочил Паскевич. В санях, прижавшись друг к другу, сидели Катюша и Евгения.

– Принимай гостей! – потребовал Фантомас. Тем временем женщины вышли из саней и подошли ко мне.

– Ну, здравствуй! – сказала Катя, подставляя щеку для поцелуя.

Ее примеру последовала Евгения.

– Где твоя пани? – с едва заметной иронией спросила Катя.

Я хотел проводить их в дом, но меня схватил за руку Паскевич:

– Пусть сами разбираются, – шепнул он. На нем был долгополый тулуп, перевязанный красным кушаком, в руках кнут, а на голове пушистая пыжиковая шапка. Ни дать, ни взять – удалой ямщик. Таких пыжиковых шапок мы обнаружили на товарной станции целый контейнер. Но, когда я спохватился зимой и хотел взять себе такую, их уже не оказалось. Все щеголяли в пыжиках, только мы с покойным Борисом Ивановичем ходили в овчинных. Он тоже опоздал!

Сашка, притопывая валенками, ходил вокруг саней и поправлял выбившееся из-под ковра сено. Он молчал. Молчал и я. Стало холодно. Я хотел идти в дом, но Сашка дернул за рукав:

– Не рыпайся!

В доме было тихо. Не было ни криков, ни ругани, по-видимому, все шло в рамках приличия. Прошло еще полчаса. Наконец, дверь раскрылась и на пороге появилась Евгения, а за нею Катя, которая вела под руку Беату. Поначалу я ее не узнал. Этой зимой она ходила в овчинной дубленке и валенках. Теперь на ней была круглая соболевая шапочка с белым пером цапли и такая же шубка. На ногах – сапожки на высоком каблуке. Я вспомнил, что этот княжеский наряд был обнаружен на личном складе Можиевского и тогда я подарил его Беате. Она его берегла, как выяснилось, для торжественного случая. Теперь он представился.

Как мало все-таки я знаю женщин! Беата, оказывается, не сомневалась, что все этим кончится. На сидениях в санях мне уже не было места. Я хотел было идти седлать коня, но Катя, со смехом схватила меня за воротник и свалила себе под ноги на дно саней.

– Эгей! Залетные! – крикнул Паскевич, щелкая кнутом.

Кони рванули и сани понеслись. Я лежал на дне саней, а эти «бестии», усевшись поудобнее, поставили на меня ноги и так ехали до самого дома.

– Как ты управляешься со своим «курятником»? – спросил я Паскевича дня через два

– Очень просто. Я их оставляю одних и говорю: «Решайте сами. Не нравлюсь – могу уйти. Но, чтобы ругани дома не было слышно. У меня работа нервная, ответственная и дома я должен отдыхать».

Дорогой ты мой Паскевич, если бы золото имело сейчас какую-то цену, то за каждое твое слово можно было бы отвалить целую кучу. Я последовал твоему примеру и с тех пор жил счастливо.

Летом Беата родила мне сына! Это событие взбудоражило всю нашу общину. Появилась надежда. Увы, Беата была, по-видимому, единственной женщиной, которая избежала иммунизации. Причиной этому явилась оторванность фермы ее отца от остального жилья и меры, которые он принял. Может быть, когда подрастет ее сестра, то у нее тоже родится мальчик. Девочке исполнилось летом двенадцать лет, но уже шли пересуды о том, кто будет будущим мужем этой Андрогении, как ее стали называть, т. е. родящей мужчину.

Сыну моему вся община целый месяц придумывала имя, пока не выяснилось, что Беата назвала его Адамом. Адам – значит мужчина. Постепенно польский Адам превратился в русского Андрея. Стоит ли говорить, что его берегли и лелеяли, но мальчик, несмотря на эти заботы, рос крепким и здоровым.

Глава XXVII

СТРАТЕГИЯ И ТАКТИКА

Незаметно пришла весна. Третья весна после катастрофы. В этом году она удалась ранняя и бурная. В апреле мы закончили все полевые работы. Техника, благодаря заботам Алексея и его слесарно-ремонтной бригады, еще не вышла из строя и, наверное, при бережном к ней отношении, послужит нам еще лет пять-шесть.

Собаки почти исчезли из ближайших окрестностей и стада наши паслись без помех. И, хотя у нас уже насчитывалось свыше полутора тысяч человек (из них, к сожалению, только 315 взрослых мужчин), мы уже могли позволить себе заготавливать мясо, если не вдоволь, то, во всяком случае, столько, что его дефицит в питании не ощущался.

По утрам до нас доносился трубный зов самцов-оленей, на полянах паслись могучие зубры, их с каждым годом становится больше. Расплодились лоси, озеро облюбовали утиные стаи. Птиц вообще стало больше. И что особенно радовало, появились ласточки, которые перед катастрофой совсем было исчезли. Их гнезда теперь встречались повсюду, в том числе, под крышами наших домов. Природа постепенно восстанавливала свои силы. Озеро кишело рыбой. Наши рыбаки почти каждый день доставляли на кухню сотни килограммов лещей, угрей и линей. Осенью женщины запасли много грибов. Их сушили, солили. К сожалению, мы не смогли мариновать их на зиму, так как не было ни уксуса, ни сахара, ни специй. Зато засолили десять бочек. На засолку пошли, в основном, зеленушки. Этот гриб высыпает на Волыни в октябре в изобилии. Женщины брали подводы, уходили на целый день в лес и возвращались только к вечеру.

Весной в меня два раза стреляли. Именно в меня, так как больше никто не подвергался нападению. Первый раз все обошлось благополучно. Второй раз подо мною убили коня. После этого случая бойцы два дня прочесывали ближайшие леса, но не обнаружили никаких следов. Я подозревал Марка. По-видимому, он прятался где-то поблизости. Во всяком случае, Беата, когда до нее дошли известия о случившемся, уверяла, что это именно он. Меня перестали с тех пор отпускать одного в верховые поездки. Однако подобных покушений больше не было. Либо он затаился и ждет встречи наедине, либо, убедившись в тщетности своих намерений, покинул наши края.

«Десантники», засланные нами в стан «Армии Возрождения», делали свое дело. В конце марта к нам стали прибывать дезертиры. К началу мая их было уже тридцать человек. Они быстро осваивались в условиях нашей жизни, женились, обзаводились хозяйством. Это были полезные люди и в том смысле, что умели обращаться с оружием. Многие хорошо разбирались в технике.

Кроме дезертиров к нам стали прибывать беженцы из «крепостных хозяйств», которые армия оставляла на месте, облагая налогом. Двум таким хозяйствам мы помогли эвакуировать скот и имущество. Всего за весну к нам переселилось сто двадцать таких беженцев, 38 мужчин и 82 женщины, не считая детей. Основной вопрос, который интересовал переселенцев, – размер натурального налога. Им отвечали, что налог у нас вообще пока не взымается. Нам не верили, пожимали плечами и спрашивали снова. В конце концов, по этому поводу состоялось общее собрание, которое решило, что с частных хозяйств первые три года налог не взымать, а затем ограничить десятью процентами от урожая и животноводства. Наряду с общинным хозяйством у нас стал развиваться и частный сектор – в основном это были новоприбывшие беженцы. Иногда они объединялись для совместной пахоты или уборки. Мы в эти дела не вмешивались. Единственное, что мы неукоснительно требовали – непременного участия всего взрослого мужского населения в учебных занятиях по боевой подготовке. Эти занятия проходили под руководством бывших дезертиров, среди которых оказалось два офицера.

Мы прекрасно понимали то, что по числу бойцов и вооружению мы почти сравнялись с предполагаемым противником, но продолжаем уступать ему в искусстве ведения боя и владения оружием. И, хотя до некоторой степени мы могли теперь говорить с противником на равных, мне мучительно хотелось избежать столкновения или хотя бы оттянуть его. Время работало на нас. Из-за дезертирства, которое начинало принимать массовый характер, силы «Армии Возрождения» таяли, а наши – возрастали.

В конце мая к нам переехало сразу тридцать человек во главе с двумя офицерами. Они прибыли на пяти грузовиках с оружием, воспользовавшись тем, что командование послало их в очередную экспедицию. Командовал ими майор лет тридцати семи. Вместе с ними прибыли и семьи офицеров.

У меня с ними произошел долгий разговор. Я не буду сообщать его подробности, скажу только то, что меня заинтересовало и встревожило.

Дело в том, что экспедиция носила теперь несколько иной характер, чем раньше. Если обычно они проводились осенью для сбора налога, то теперь их послали для мобилизации мужского населения в возрасте до 55 лет. Следовательно, наш противник встал на путь тотальной мобилизации, а, значит, готовит против нас акцию.

– Кроме тех шести хозяйств, куда вас направили, вы знаете еще другие? – спросил я майора.

– Знаю. Я собирал там налоги.

– Это большие хозяйства?

– Одно. В нем около 60 человек. В остальных – поменьше: от трех до пятнадцати жителей.

– Вы сможете их объехать и объяснить ситуацию? С вами могут отправиться несколько наших девушек, которым скорее поверят.

– Сомневаюсь. Слишком свежи у них в памяти воспоминания о наших прошлогодних поборах.

– Тогда вот что сделаем: вы повезете им оружие. Да-да… Выслушайте меня до конца. Если вы им дадите оружие, то тем самым завоюете доверие. Естественно, всех вы не сможете взять на машины, но это и не нужно. В тех хозяйствах, где есть лошади, люди сами смогут добраться к нам. Вы им укажите маршрут, а на полпути их встретят наши.

Майор задумался.

– Пожалуй, вы правы. Лишь бы, получив оружие, они не перестреляли моих солдат.

– На тот случай, если транспорта не хватит, мы вам дадим десяток ЗИЛов.

– Тогда я буду действовать так: сразу же буду отправлять людей, а оставшимися машинами двигаться дальше.

– В добрый путь!

Майор блестяще справился со своей задачей. Вскоре стали прибывать машины и подводы с беженцами. Большинство из них мы поселили в селе, на берегу озера.

По-видимому, эта акция не осталась незамеченной. Противник, видимо, понял, где находят убежище беглецы, его солдаты и офицеры. Мы вовремя отозвали своих «десантников». Задержись они подольше, их бы несомненно раскрыли. Сразу же после прибытия майора и его спутников, мы послали Мише радиограмму с приказом немедленно возвращаться. Неделю спустя все трое были дома.

У нас не было орденов, которыми можно было бы наградить наших «штирлицев». Поэтому к их прибытию был заколот кабан и разведчики получили огромные шашлыки, которые, после нескольких месяцев питания кашами и консервами, были восприняты с не меньшей радостью, чем медали.

Они сообщили мне, что, несмотря на дезертирство, силы противника даже возросли за счет мобилизации. Расширился и поселок возле воинской части. Теперь там жило около двухсот семейств. Вести эти тревожили. Не вызвало сомнений, что противник усиленно готовится. Вопрос заключался лишь в том, начнет ли противник сразу военные действия или же попытается прийти к какому-то соглашению? На всякий случай мы заминировали все подъезды к нашему расположению и засекретили километров за двадцать от наших границ три поста, снабдив их рациями. На крышах домов были установлены зенитные пулеметы, а в лесу – несколько противовоздушных установок. За ними еще в мае ездила наша трофейная команда. Бывшие «возрожденцы» соорудили на подъездах нечто вроде дотов. У нас, правда, не было ни цемента, ни железной арматуры. Пришлось обходиться кирпичом, который доставляли из Острова, разрушив для этого несколько домов, и известью.

Покидая армию, наши разведчики позаботились оставить после себя замену, которая продолжала начатое дело. Но несмотря на принятые меры, мы все-таки допустили грубую оплошность, которая могла бы обойтись очень дорого…

Самолет вынырнул из-за облаков в полукилометре от корпусов. По всей вероятности он прошел на низкой высоте и появился настолько внезапно, что дежурный расчет зенитных пулеметов не успел дать предупредительную очередь. Самолет сбросил какой-то предмет и скрылся в направлении Острова. Мне потом сказали, что это был легкий одномоторный учебный самолет, способный пролететь некоторое расстояние на бреющем полете. Поэтому его так поздно обнаружили. Сброшенный предмет сразу доставили ко мне. Это был пакет, привязанный к грузу. Внутри пакета находился лист бумаги. Сообщалось, что недавно (явная ложь) крупное воинское соединение Комитета Возрождения, взявшее на себя организацию порядка и восстановление государственности, случайно обнаружило наше поселение. Посему сообщается радиоволна для связи и обозначено время: каждый понедельник с двенадцати до тринадцати ноль-ноль. Предлагалось (именно предлагалось!) подготовиться к приему представителя Комитета Возрождения. Послание было написано в сдержанных тонах, но, в то же время, чувствовалось, что это послание старшего к младшему и носит характер едва ли не приказа.

– Ну, что вы скажете по этому поводу? – обратился я к членам Совета и Трибуната, собравшимся в комнате «у камина».

– Пудрят мозги! – высказал мнение Паскевич, – почему они не воспользовались сообщенной нами волной, а наводят тень на плетень? Как это понимать: недавно обнаружили?

– Если врут, значит, чувствуют свою слабость, – заметил Алексей.

– Хотят убедить нас, что «десантники» не вернулись к ним после того, как мы освободили их, – поддержал Алексея Николай.

– Какой в этом смысл? – спросил Юрий.

– Смысл в том, что они хотят дать нам естественное объяснение того, почему они полгода назад не вступили с нами в контакт. Такая задержка может быть объяснена нами как проявление их слабости и неуверенности.

Юрий что-то хотел возразить, но я обратился к майору, которого мы пригласили на Совет:

– Ваше мнение?

– Думаю, что командование проявляет неуверенность и даже растерянность. Возник ряд серьезных трудностей. Они стали испытывать большую нужду в сельхозпродуктах. Организация ведения хозяйства не оправдала себя. Участилось дезертирство. Кадровых военных, тех, что были собраны из воинских частей сразу же после катастрофы, осталось не более ста пятидесяти. Остальные солдаты набраны среди гражданского населения. Я уже докладывал вам, что узнал о вашем существовании еще прошлой весной. Осенью сюда хотели заслать команду и включить вас в систему Комитета Возрождения. Но тут пришли двое и принесли фотопленки. Я присутствовал на совещании, на котором обсуждалось, когда захватить вас – осенью или чуть позже. Фотоснимки сыграли огромную роль. Решили подождать, чтобы нарастить силы. Ваших бывших пленных вызвали тогда на совещание и допрашивали. Они рассказали о вашем устройстве и быте. Командующий тогда запретил им об этом кому-нибудь рассказывать. Я, честно признаюсь, не подозревал, что они ваши агенты. Мысль о том, чтобы перейти к вам у меня зародилась еще на этом совещании у командующего. Мне не нравились наши методы, применяемые к населению. Так вот, я думал как уйти, но главная трудность заключалась в том, чтобы вывезти семью. Помог случай. До этого у нас дезертировало тридцать пять человек.

– Тридцать, – поправил я.

– Нет, тридцать пять. По-видимому, пять человек не дошли или нашли другое убежище. Мне кажется, что командование начало подозревать, что дезертиры укрываются у вас. Поэтому они хотят вас ликвидировать, но, предварительно собрав необходимую информацию.

– Какими силами они сейчас располагают?

– У нас – восемь танков. Но дело в том, что нет квалифицированных военных специалистов. Если танки будут укомплектованы экипажами, то очень мало останется в пехоте. Повторяю, мобилизованные из местного населения не внушают командованию доверия. Единственное, что заставляет людей идти в бой, это то, что их семьи остаются заложниками. Кстати, теперь при мобилизации семья вывозится вместе с самим мобилизованным.

– Вот это уже серьезно, – заметил Алексей.

– Можно мне? – Юрий уже давно хотел вставить слово.

– Говори.

– Из текста послания следует, что наши «десантники» даже после побега не раскрыли себя, то есть, они не подозревают, что эти ребята работали на нас. Следовательно, они также и не имеют представления о том, что их посланник, тот, кто приедет, будет морочить нам голову, постарается внушить нам, что мы имеем дело с очень крупным воинским соединением. Не так ли?

– Ну? – согласился я.

– Отсюда и надо строить свою стратегию.

– Не стратегию, а тактику. Стратегию мы построили на том, что люди бегут к нам. И, чем больше мы выиграем времени, тем большая вероятность того, что мы в конце концов можем жить спокойно, не опасаясь ни самоиспеченных комитетов, ни различных банд. А тактику мы построим следующим образом. В ответ на их камуфляж мы противопоставим свой. Мы уже говорили об этом. Александр Иванович, вы вместе с майором внесете коррективы в наш сценарий. Надо торопиться! Необходимо как-то оттянуть визит «инспектора». Желательно до осени. Но, если не удастся, то хотя бы недели на три. Мы сначала задержимся с ответом, а потом придумаем еще что-нибудь. Скажем, мой визит к союзникам.

– Союзникам?

– А почему бы и нет?

– Понятно! – по глазам Паскевича было видно, что у него появилась идея, – а что, если эти союзники будут – поляками? Они у нас есть. Мы их оденем в форму и во время визита «инспектора» они «случайно» попадутся ему на глаза.

– Где ты возьмешь польскую военную форму?

– В бумагах Можиевского найдена карта, где обозначены не только товарные, но и воинские склады на территории Польши.

– Успеешь?

– Если дадите вертолеты.

– Как, Алексей?

– Можно попробовать. Горючее пока есть.

– А как со сценарием?

– Он давно готов! Мы его с майором подкорректируем и завтра покажем.

– Договорились.

Я уже хотел распустить Совет, но встал Николай.

– У меня есть предложения. Что, если, как в прошлый раз, вызвать восстание в поселении возле части?

Я глянул на майора. Тот помрачнел.

– Ошибаешься. Это другой случай и люди другие. Мы сделаем все возможное, чтобы избежать кровопролития. И, если сражаться, то только в случае нападения на нас. Но и здесь мы сделаем все, чтобы добиться прекращения огня. Иной противник – иные методы.

Когда мы прощались, я почувствовал, что майор пожал мне руку несколько сильнее, чем обычно.

– Как вы устроились, Константин Михайлович? – спросил я его.

– Спасибо! Отлично. Пока временно в одном из корпусов санатория. Вместе со своей командой. Но, знаете, я присмотрел семье хороший домик у озера. Там есть большой запущенный сад. Я всегда мечтал заняться хозяйством и поселиться где-нибудь на берегу реки или озера…

– Скоро вы получите такую возможность. Вот только закончим дела с соседями. Пока же я вас прошу – не ослабляйте полевые занятия. Надо, чтобы все мужчины были обучены и умели хорошо стрелять.

– Вы им выдали оружие на руки. Как-то это непривычно..

– Дорогой Константин Михайлович, принцип вооруженного народа – это принцип демократии. Если правительство боится своего народа, то на кой черт это правительство?

Майор с сомнением покачал головой:

– И вы рассчитываете, что это удастся?

– Нас пока слишком мало. Мы должны быть постоянно начеку. А пока я приглашаю вас с женой ко мне на чашку чая.

– Спасибо! Непременно будем.

Глава XXVIII

СРАЖЕНИЕ У САМОВАРА

Пожалуй, я совершил ошибку, пригласив майора к себе домой. Жена его, полная женщина, приблизительно одних лет со своим мужем, но выглядевшая значительно старше, едва только в гостиной появилась Катя, сразу же надулась и целый вечер почти ничего не говорила. Ее дурное настроение передалось мужу. Константин Михайлович, пришедший веселым, в приподнятом настроении, сначала оживленно поддерживал беседу, делал Кате комплименты, потом скис, стал отвечать на вопросы невпопад. Катя скоро ушла, сославшись на то, что надо кормить дочку.

– У вас сын? – спросил я, чтобы хоть что-нибудь сказать, хотя все прекрасно знал о его семье.

– Да! Уже скоро будет пятнадцать, – ответил майор.

– Какое счастье, сын, – искренне вздохнул я.

– А у вас только дочь? – оживилась супруга майора.

– Две. И почти нет надежды, что родится сын.

– А у нас мальчик! – в голосе моей гостьи послышались скрытые нотки торжества. Майор, воспользовавшись тем, что супруга отвлеклась, быстро налил себе полный стакан коньяка и залпом осушил его.

– Катя такая молодая и уже две дочери? – пыталась развить тему дама.

– Так уж получилось, – ответил я, не желая вдаваться в подробности моей семейной жизни.

Я заметил, что, когда супруга задала свой вопрос, майор весь напрягся и, только услышав ответ, расслабился и, мне показалось, облегченно вздохнул. Я его понял и еще раз пожалел, что так неосторожно пригласил его к себе домой с супругой.

– Где вы облюбовали себе домик? – попытался я перевести разговор на другую, менее опасную, тему.

– На окраине села, метрах в ста от озера. Там хороший приусадебный участок и большой сад.

Он немного поколебался, затем, чуть покраснев, сообщил:

– Я, вы знаете, давно мечтал разводить индюков. Вам это не покажется смешным?

– Отчего же?

– Интересная птица. Ее надо выходить в молодом возрасте. Здесь только не прозевай. Иначе понос и все. Потом уже все идет как надо… Ах! Вы представляете, какой он в жареном виде? Ни одна птица не сравнится! Лет восемь назад наша часть квартировала в одном селе. Я снимал комнату у одного хозяина. Какие у него были индюки-красавцы! Генералы, одним словом.

– Ну, начал свою индюшачью тему, – оборвала его супруга, – как будто это кому-то интересно.

– Нет, почему же, это интересно. Я вот только не знаю, есть ли у Веры на птицеферме индюки?

– Есть! – оживился майор, – я уже узнал. Там их около пятнадцати. Мне ваша Вера уже обещала дать на развод, как только подрастет молодняк. Я ведь, знаете, военным стал случайно. Можно сказать, по семейной традиции. Но меня всегда тянуло к земле, к хозяйству.

– Вы что, потомственный военный?

– Да, отец, дед, прадед… Дед, правда, в тридцать седьмом году был репрессирован. Помните, по делу Тухачевского. Бабку мою тоже забрали. Отец чудом выжил, даже потом смог поступить в офицерскую школу и закончил службу в чине полковника. Мне было уже легче.

– Твой дед сам виноват! – вмешалась в разговор супруга, – надо было подписать все, что от него требовалось, и остался бы жив.

Она очевидно, хорошо знала историю семьи моего собеседника.

– Как ты можешь говорить такое, Соня? – с упреком произнес Константин Михайлович, – то, что ты говоришь, противоречит понятию офицерской чести. Да что там – чести любого порядочного человека. Я горжусь дедом. Вы же знаете, как тогда допрашивали?

– Только по рассказам и книгам.

– Да, конечно. Страшные времена…

– Разве сейчас не страшно?!

– Простите? А, да, конечно… Но, знаете – это другое…

– Другое? Ну, я бы не сказал, что оно менее ужасно. Я уже не говорю о зверствах банд. Вспомните свою часть.

– А что? Там было хорошо! – вдруг заметила супруга майора, – питание, правда, было значительно хуже, а так… Я бы не сказала. Во всяком случае, мы жили более-менее. У меня была даже домработница. По крайней мере, мне не приходилось топить самой печь и возиться в золе, как сейчас…

Майор извиняюще посмотрел на меня и встал из-за стола.

– Нам пора. Пока доберемся до санатория, пройдет еще около часа.

– Я отвезу вас.

– Нет, спасибо! Мы пройдемся по берегу озера, подышим воздухом…

– Как хотите.

Я проводил их до тропинки, идущей вдоль берега и вернулся домой

Дома меня ждали. Все трое уже сидели за столом, на котором пыхтел самовар.

– Мы из-за твоих гостей не успели даже попить чая! – встретила меня Евгения.

– Надо было… – начал я и осекся.

– Вот именно! – Катюша смотрела на меня осуждающе, – ты вроде бы и умный человек, а иногда совершаешь поступки глупые и бестактные.

– Что ты имеешь в виду?

– Она имеет в виду то, – вставила свое слово Беата, – что не надо было приглашать в дом майора и его старую каракатицу. Ты бы посмотрел как она рассматривала Катюшу.

– Вы что подглядывали?

– Дверь была открытой.

– Не пойму, что тут такого?

– Он еще не понимает! – всплеснула руками Евгения, – хорошо еще то, что ты не додумался представлять своим гостям нас с Беатой.

– Ох! Не могу! – расхохоталась Катюша. – Я себе представляю, что бы тогда было. Бедный майор! Сейчас он выдерживает такое сражение… Я не удивлюсь, если его супруга потребует немедленного возвращения в часть.

– Туда уже пути отрезаны.

– Ей, видите ли, там нравилось! Домработница, денщик еще, наверное, – вдруг разозлилась Евгения, – там она была пани, а тут самой в золе возиться надо. Я уверена, что она даже забыла, как надо стирать белье. Ничего, научится, – жестко закончила она.

– Жаль только майора. Симпатичный такой, – задумчиво сказала Катя.

– Еще бы! Он тебе такие комплименты отпускал, что нам захотелось войти и получить свою долю. Только тогда бы майор овдовел на следующий день. Ее бы разорвало от злости.

– За что вы ее так ненавидите? Что она вам плохого сделала? – не выдержал я.

– А что ты вообще понимаешь? Тоже мне, психолог, – Евгения совсем разозлилась, – ты бы посмотрел, какими глазами она смотрела на твою жену. Как будто перед нею публичная девка!

– Я что-то не заметил.

– Ты вообще ничего не замечаешь, – она протянула мне чашку чая. – Не слишком крепкий?

– В самый раз. Ладно, мои милые, – постарался я закончить неприятный разговор, – сознаю, что совершил глупость. В следующий раз без вашего согласия никого в дом водить не буду.

Катя намазала хлеб маслом и сверху полила медом.

– Ешь, тебе скоро понадобятся силы, – протянула она хлеб Беате. – В следующий раз – он придет к нам с молодой женой. Вон сколько у нас девчат – красивых, молодых, без мужской ласки засыхают.

– Ты так думаешь?

– Уверена! – она поправила сбившуюся на лоб прядь волос, – все вы, мужики, одинаковые в этом отношении. Да я не упрекаю, – она сделала ленивый взмах рукой, – все в порядке вещей. Раз попал козел в огород, то щиплет капусту, а не бурьян. Что тут удивляться, если капусты много, то зачем ему травка, старая да вялая?

– Ничего! Скоро у нас прибудет мужчин побольше. Девчата выйдут замуж и все образуется, – пообещал я.

– Откуда же они возьмутся?

– Да оттуда же, откуда и майор.

– Дай-то бог. Наш-то козел, – продолжала она, – скоро копыта откинет.

– Кого ты имеешь в виду? – я почувствовал, что кровь бросилась мне в лицо. Евгения прыснула.

– Успокойся! Не тебя, – засмеялась Катюша, – ты еще ничего, держишься, – закончила она под общий хохот, – я имею в виду твоего любимого Фантомаса.

– А что такое?

– Ты его давно видел?

– Сегодня днем.

– Ну ты совсем слепой стал! Посмотри, на кого он стал похож. Истощился совсем в трудах праведных. Ты хоть пошли его в командировку, чтоб месячишко где-нибудь отдохнул.

Я вдруг разозлился:

– Мне, прошу вас, такие вещи не сообщайте. Интимные дела меня не касаются и, вообще, это не предмет для разговора!

– Вот хорошо, что ты напомнил, – встрепенулась Катя, – насчет интимных и духовных дел. Тут к тебе приходил один поп, хотел очень видеть.

– Поп?!

– Приехал вместе с переселенцами. Хочет получить разрешение на открытие церкви.

– Причем тут я? Пусть открывает! И вообще, чего он ко мне приперся домой? Пусть идет в Совет или Трибунат!

– Я ему говорила. У вас как раз было совещание, но он настаивает на личной встрече.

– Хорошо! Приму его завтра после обеда. Поп-то молодой?

– В том-то и дело что старенький, – Катя засмеялась, – а хорошо быть попадьей. Почет, уважение. Все тебя матушкой величают, ручку целуют. У меня в Киеве подружка была. Не то чтобы мы с ней дружили, а так, просто. Марийкой звали. Лицо – что блин на масленицу. А что вы думали? Вышла замуж за попа. Молодой, красивый. Бородка черная, вьющаяся. Мы тогда всей группой специально в церковь пошли на службу, досмотреть на Марийкиного мужа. А Марийка-то, как она принарядилась, одна шуба чего стоила. Одним словом, матушка-попадья.

– Вот Наталья пусть и выходит за этого попика замуж, – ехидно произнесла Евгения, – будет у нас тогда матушка Наталья!

– За что ты ее так ненавидишь?

– Я? С чего ты взял? Совсем наоборот. Мне ее жалко.

– Я пойду, наверное, спать, – Беата тяжело поднялась со стула.

– Я провожу тебя!

– Не надо, меня проводит Женя.

– Ты не спишь?

– Нет еще.

– А ты заметил, как эта каракатица спрятала под стол руки, когда увидела мое колье? Дура, нацепила десяток дешевых перстней.

– До чего же вы, бабы, бываете злыми…

– Мы злыми? – она подвинулась ближе, – ну уж нет. Мы как раз добрые и ласковые.

– Нашла чем хвастаться. Колье, видите ли… Этого добра у нас… Завтра же пошлю майору если не такое же, что-нибудь похожее.

– Пошлешь, пошлешь, – прошептала она, закрывая мне рот своими губами. Это была ее ночь.

– Послушай, ты не ревнуешь? – ни с того, ни с сего спросил я.

Эта тема находилась под негласным запретом. По-видимому, я сегодня должен был совершать одну глупость за другой.

Катюша мгновенно отпустила меня и отодвинулась. Долгое время молчала. Я протянул руку и погладил ее плечо. Она с раздражением дернула им, потом произнесла каким-то холодным, отчужденным голосом:

– Теперь уже нет. Раньше… но только к Беате. Евгения ведь уже была до меня…

– Милая, прости.

– Да чего уж! Женщина больше способна на компромисс. Она легче выбирает из двух зол меньшее.