Система Ада

      Зотов сунул себе в рот четыре пальца и со второй попытки у него получилось оглушительно свистнуть. На зов явился охранник с автоматом.
      - Давай ее сюды бстро, немдленно...
      - Кого, Иван Васильевич?
      - Ну, ее... Эту... мою...
      - Екатерину Игоревну?
      - Во! Немдленно.
      - Одна нога здесь, другая там! - более четко приказал Дудко.
      Миша закрыл глаза. Этого не должно быть, этого не должно быть, этого не должно быть! Он понял, что может напрячься, самостоятельно оттолкнуть табуретку из-под собственных ног, самостоятельно прекратить все мучения. И он понял, что сам не в силах сделать это.
      - Васильич, а тебе что, неинтересно узнать, какое я тебе слово загадал? -'спросил Дудко, коротая ожидание.
      - Ну какое?
      - Пр... При... Пре-сти-ди-жи-та-тор, - выговорил он по складам.
      - А что это за херь?
      - Ну, так, я... хер его знает, что это за херь. Кате не нужно было присматриваться, догадываться о том, что тут происходит и что должно произойти. С диким криком она повернулась, чтобы убежать, но охранник с автоматом намертво встал у одного выхода из грота, а длиннорукий Дормидонтыч - у другого.
      - Стоять, Катька, стоять, - не очень внятно пробормотал Зотов. - Это нужно. Все чрз это пршли. Все... - его уже понемногу клонило в сон.
      - Что вы... что вы делаете? - она растерянно переводила взгляд с Зотова на Дудко и обратно.
      Она в этот день велела Лене принести ей тушь для ресниц и тени для век. Просто так, чтобы не забывать - она женщина. Сейчас ей, как женщине, и предлагали чудовищное мужское развлечение. И она не замечала, как потекшая от слез тушь двумя черными полосами по щекам придавала ей самой облик какого-то чудовища.
      - Отпустите их, пожалуйста, Иван Васильевич, Федор Федорович. Я вас прошу, ну, пожалуйста.
      - Нет, - мотнул головой Дудко. - Ты лучше скажи...
      - Ну я прошу вас... Я требую! Отпустите их, сволочи, вы, оба! Это мои ребята. Я с ними сюда попала. Я беременна от...
      - От кого из них ты беременна? - сощурившись, спросил Дудко.
      Катя молчала. Она уже поняла, что сейчас ей предложат сделать какой-то страшный выбор между чужой жизнью и смертью.
      - Молчишь, - кивнул Дудко. - Ну слушай, сучка. Чтобы стать нашей, чтобы сладко есть и пить и чтобы ребеночка нормально родить, ты сейчас подойдешь и выбьешь табуреточку из-под ног того, кто тебе из них больше нравится. А другой пока еще немного поживет. А может, и подольше поживет, мы еще не решили.
      - Нет. - Катя опустилась на колени. Она чувствовала, что сейчас потеряет сознание. Она хотела это. Но проклятый спасительный обморок не приходил. - Нет.
      - Подойдешь и выбьешь.
      -Дедушка...
      - Да, прaвнyчка. Ты должна это сделать.
      -Нет!
      - А если нет, - усмехнулся Дудко, он, кажется, трезвел на глазах, - а если нет, то вон, Дормидонтыч сейчас спляшет у тебя на брюхе гопака.
      Катя оглянулась, увидела, что палач изменил свою позу и сделал один шаг в ее сторону. Вид этого мрачного автоматического исполнителя говорил - он точно спляшет, совершенно запросто.
      Чтобы не видеть его, она перевела взгляд на приготовленных к казни ребят. Взгляд беспомощно молил:
      "Ну что мне делать, чтобы не сойти с ума?"
      И Миша прочитал его. Для успокоения он сказал себе без тени сомнения, что после смерти обязательно попадет в какое-нибудь хорошее место, где нет никаких мук и все время светло, как днем.
      - Катя, - во рту пересохло, говорить удавалось с трудом, потому что палач уже стянул веревку довольно крепко, - Катя, не терзай себя. Сашка отец твоего ребенка. Давай меня.
      - Екатерина Игоревна, - перебил ее Савельев, - Екатерина Игоревна, скажите товарищу Дудко, что мы с детства поклонялись его идеям, что мне любо его дело, что я жизнь отдам...
      Обезьянорукий Дормидонтыч уже вырос над нею.
      - Давай, Катька, бстро! - крикнул Зотов. - Чего тянешь?
      Катя только качала головой, как китайский болванчик.
      - Давай меня, Катька! - голос Шмидта окреп. - Не ясно, что ли, сука? Меня!
      Катя поднялась с колен и, уже не слыша ничьих криков, выпрямилась, сложив руки на растущем животе.
      - Дормидонтыч, вали ее! - закричал Дудко.
      Девушка, как во сне, подошла к отцу ее нерожденного ребенка.
      - Катя, не смей, - прошептал Саша. Его колотило крупной дрожью. Табуретка под его ногами ходила ходуном на шатких камнях и вот-вот сама должна была опрокинуться, - не смей... Ты не сделаешь этого... Ведь мы трахались с тобой. Я хочу жить.
      Дормидонтыч больно сжал ее плечо.
      Она посмотрела в лицо Саше. Она почти не видела его. Оно плыло, как в небытие. Паршивая тушь безжалостно щипала глаза.
      - Прости, Саша.
      До боли закусив губу, Миша отвернулся. Если бы судьба сейчас имела облик хотя бы этих проклятых электриков, хотя бы этого волосатого Дормидонтыча... Но только не облик беременной Кати...
      - Прости, Саша, - повторила Катя и легонько толкнула табуретку.
      ГЛАВА 13
      Мечта идиота может сбыться только для идиота. Миша успокаивал себя этой мыслью. Второй утешающей его мыслью была следующая. Раз ему так долго удается оставаться после всех передряг живым, значит, у Кого-то-где-то-руководящего-всем-этим-долбаным-процессом есть в отношении несчастного существа Шмидта какие-то особые замыслы.
      Этот Кто-то не был Зотовым. Миша увидел его, именем которого все тут освящалось. И убедился, что Зотов обыкновенный, не особенно умный, сильно пьющий, бессмертный мерзавец, такой же, как дружок его Дудко. Теперь ни пытки, ни побои, ни внезапные перемены в судьбе не могли убедить Шмидта в обратпом. Теперь подземный властелин уже не управлял Данным субъектом, дергая за веревочки. Но Миша должен был продолжать делать вид, что эти веревочки существуют. Потому что в руках Зотова была Катя.
      И он еще не знал, что Катя стала обладателем главного сокровища Системы Ада - карты, средства эту систему покинуть.
      Ещё он иногда представлял, что, если когда-нибудь, бог даст, он выберется отсюда на поверхность и вернется в нормальный мир нормальных людей, в каких-нибудь анкетах, в карточках воинского учета напишет в графе "Участие в боевых действиях": "Участвовал в войне с дудковскими милитаристами, оккупантами и извергами. Форсировал реку Лету в обоих направлениях десять раз. Был ранен. Побывал в плену. Из плена с почетом доставлен в родной экипаж". В графе "Воинское звание" он напишет: "1995-1996 гг. впередсмотрящий, 1996 - настоящее время - капитан". Ну а в графе "Боевые правительственные награды" придется писать: "орден Ленина, орден Отечественной войны 1 степени, орден Славы 2 степени, медаль "За победу на Халхин-Голе", Серебряная медаль ВДНХ "За успехи в кролиководстве".
      Конечно, если он когда-нибудь напишет такое, его тогда же и посадят в дурдом. Жаль только, что эти сведения будут чистой правдой. Всё правда - и боевые действия, и звания, и даже эти незаслуженные нагрудные украшения. Когда он стал отказываться нацеплять их, то посвящавшие его в командиры адмиралы Двуногий и Кукарека немало изумились и даже позабыли свой политический лексикон.
      - Как же так, товарищ Шмидт? Положено. Надевайте. Положено, значит, положено. Звание обязывает.
      - Да вы хоть знаете, что такое Халхин-Гол? - застонал Шмидт в обществе двух великовозрастных сумасшедших.
      - Это медаль такая. Вот эта. Надевайте, надевайте.
      - Товарищ Шмидт, - шепнул ему Двуногий почему-то только тогда, когда Кукарека оставил их вдвоeм, - вы извините, но Звезды Героя Советского Союза сейчас нет в наличии. Вот убьют кого-нибудь из героев, вам его звездочка и достанется. Или трофейную захватим...
      - Спасибо, вы очень любезны.
      В столовом гроте для командного состава во время еды стояла такая же безголосая тишина, как и в столовом гроте для рядового состава. Только стук ложек, чавканье ртов. Рацион немногим отличался от солдатского. Разве что иногда, наверное, лично от Зотова, приносили сигареты и водку. Некоторые старались слить свои дозы в личную бутылочку, накопить побольше, чтобы потом надраться в блаженном одиночестве.
      Еще в этом гроте имелась электрическая розетка, и, когда она функционировала, к ней подключался большой электросамовар и орденоносцы пили почти настоящий чай. В первый раз Миша подсел к самовару поближе и погляделся в его полированную поверхность. Оттуда на него посмотрел выпуклорожий опухший урод - бледный, плохо выбритый, с кое-как остриженными космами. Эти космы были совершенно седыми.
      Все, что было после виселицы, прошло в кровавом полусне. Саша Савельев был задушен в петле. Катя исчезла. А Шмидта долго били.
      Когда он приходил в себя, окаченный ведром воДы, то всегда видел перед собой мрачного бородатого Зотова и штатного заплечных дел мастера Дормидонтычa, который ни разу не произнес ни слова. Возможно, он был немым. Миша не понимал, о чем его спрашивают, чего от него добиваются, и завидовал судьбе oДноклассника Савельева...
      Дормидонтыч последний раз легонько врезал ему по щеке, превращенной в сплошной, уже потерявший чувствительность синяк.
      - Ты будешь у меня, сука, главным адмиралом, -- невесело засмеялся Зотов.
      - Каким адмиралом? - с трудом выговорил Шмидт.
      - Простым, главным. Но о Катьке и думать забудь.
      - Ох, - тяжело вздохнул страдалец. - Убей ты меня, Зотов, а? Иначе ведь я тебя когда-нибудь убью.
      - Кишка тонка - убью. Ладно, походишь пока в капитанах, а то эти мудаки не поймут.
      Сколько времени он пробыл в том странном плену, где Зотов и Дудко вместе пили водку и у них имелся один общий палач, Миша не знал. Когда он вернулся в армию, понятие о времени еще более усложнилось. Информация на политбеседах почти не менялась и хронологии не имела вовсе. Однажды Кукарека с радостью сообщил людям-термитам о наглых итальянских фашистах, вторгшихся в многострадальную Абиссинию. Водка с непривычки иногда так шибала по мозгам, что терялось ощущение не только времени, но и пространства. Единственное, что Миша свято ста-.рался сохранить в памяти, - сейчас идет, должно быть, все-таки 1996-й год.
      А сам он по высочайшему велению ходил в капиталах. Ни равные по званию, ни адмиралы не удивились резкому скачку в карьере этого самого неуправляемого из впередсмотрящих, к тому же вернувшегося из вражеского плена. Даже подземные чекисты не удивлялись. Буревестник Чайковский, встретив неоднократно битого им прежде Шмидта в новом облике капитана-орденоносца, молодцевато отдал ему честь и не узнал.
      Впрочем, в офицерах ему. пришлось бездельничать и маяться от этого.
      - Будете командовать боевым героическим подразделением, прославившим зотовские знамена в победных боях... - распространенно ответил на его вопрос адмирал Двуногий. - Убьют какого-нибудь капитана, и родина доверит вам командование.
      Пока же родина ему не доверяла, и, пользуясь свободой передвижений в ограниченном пространстве, он ходил из грота в грот, из штрека в штрек, начиная неплохо тут ориентироваться. Часто бывал в госпитале, но там никто ничего не знал о судьбе Катерины.
      Однажды, после долгих часов блужданий по освещенным штрекам, Миша почти добрался до зотовских апартаментов. Отсюда, после всех пыток, его приволокли почти в беспамятстве лечиться как офицера. Дороги он не знал. Так что, случайно наткнувшись на часового в гражданской болоньевой курточке и бандитских турецких трениках с лампасами - совершенно приблатненного вида, - только догадался, что это самая элитная охрана.
      - Чего надо? - спросил молодой сытый парень с автоматом.
      - Я, это... Кзотова будь готов.
      - Ну и вали отсюда, пока цел.
      Миша растерялся. Ни оружия, ни фонаря у него не было. Он вовсе не искал встречи с Зотовым и даже о Кате в тот момент не думал. Просто случайно забрел.
      - Ты зотовец или дудковец? - вдруг спросил автоматчик.
      Шмидт с недоверием оглядел себя, свой поношенный офицерский китель с наградами и майорскими погонами, поправил на лбу маленькую, на пару размеров меньше нужного, фуражку с белым пятном кротовой жопы -а околыше.
      -- Я ельцинец.
      - Кто, бля?
      - Ельцинец.
      - Чего надо, ельцинец?
      - Зотова надо.
      - Вали отсюда.
      Без лишних словопрений охранник передернул затвор автомата. Миша кивнул и попятился назад.
      - Хорошо, не нервничай, парень...
      Но парень спокойно поставил АКМ на режим стрельбы одиночными. Пуля, уже столь привычная здесь, но по-прежнему впечатляющая, просвистела над самой головой. Вторая оказалась трассирующей. Яркая зеленая полоска попала в потолок, срикошетила в стену, чиркнула еще куда-то, обозначая собой, что проход туда закрыт, что почти ничего для Шмидта не изменилось.
      Он печально пошел назад, снова в основном наугад. Что он делает тут, один, всеми забытый, потерянный человек, неспособный выбраться из лабиринта, но все еще безнадежно желающий этого? Упрямый хохол Шмидт.
      Миша отвинтил со своей груди орден Славы и с ожесточением .принялся его острым краем чертить на стене круг. Так первый христианин, загнанный в катакомбы, чертил тайную символику. Ничего в той символике не было, кроме голой и бессильной надежды. Сделав круг, заблудившийся человек в середине его поставил свою жирную точку. Получился не зотовский знак, а кротовая жопа, знак выхода, знак покойного и тоже несчастного, быть может. Крота, Пети! Закса, как выяснилось. Только эта кротовая жопа, увы, никуда не вела.
      Миша не стал привинчивать орден обратно. Драгоценная железяка была настоящей, имела на обороте номер. Это была тяжелая солдатская кровавая награда и кому-то когда-то принадлежала по праву. За ту. Отечественную, тоже бессмысленную, как и все прочие, войну. Но все же не такую, как эта, подземная игрушечная война двух пьяных подонков с настоящими убийствами.
      Очередная развилка была уже знакомой. "Домой" надо было сворачивать налево, но он нарочно повернул направо. Вдали послышался невнятный глухой перестук, похожий на звуки обвала. Но опыт подсказывал, что так в подземелье издали слышится перестрелка. Может быть, даже не издали, а в соседнем штреке.
      - Стой! Кто идет? - вдруг окликнул его кто-то невидимый.
      Шмидт остановился.
      - Вставай, - сказал очередной, пока невидимый часовой.
      Странно как-то: сначала стой, потом вставай?
      - Проклятьем, - автоматически ответил Миша.
      - Правильно. Кзотова будь готов.
      - Всегда готов.
      Из темной ниши вышел буревестник Никита Макаров. В первую очередь он заметил офицерские погоны.
      - Товарищ капитан... О, старый знакомый, - Ма- каров, похоже, особенно не страдал субординацией. - Слышал вас...
      - Брось ты, Никита, мы же на "ты".
      - Слышал, тебя сам Зотов повысил в звании?
      - Повысил, - пожал плечами Шмидт. - Чего там, очередное побоище идет?
      -Да.
      - Кто победит сегодня по плану, не знаешь? Так поставленный вопрос озадачил Макарова. Миша отчего-то был более высокого мнения о его осведомленности. Чтобы несколько разрядить ситуацию, новоиспеченный начальник полез во внутренний карман кителя и достал две заначенные сигареты. В этот раз с барского стола им перепало "Мальборо".
      - Закуривай, Никита. Пускай они там воюют.
      - Ага.
      Макаров смачно затянулся, понюхал необычную сигарету. Он был почти нормальным человеком, умел удивляться.
      - Миш, а ты видел товарища Зотова, да? Говорят, он тебе руку пожимал?
      - Морду он мне бил, а не руку пожимал. Сволочь он, этот ваш Зотов. Тварь ползучая...
      Он еще и покруче назвал гениального и вселюбимого вождя, с любопытством ожидая реакции простого часового. Густые брови Макарова сначала собрались на переносице, потом осторожно полезли вверх. Правая рука держала сигарету и не торопилась приблизиться к спусковому крючку. Этот термит был достоин человеческого звания, поскольку не исключал для гениального и любимого вождя возможности быть сволочью и тварью ползучей.
      - Знаешь, Никит, кого я еще видел вместе с Зотовым? Дудко. Жополицего Дудко, еще большую сволочь. Знаешь, в какую войну мы тут воюем? Зотов с Дудко водки нажрутся и давай в картишки резаться. Или, скорее, думаю - в шахматишки. Игра такая есть деревянными фигурками. Каждая фигурка означает боевое подразделение. Победил зотовский слон дуд-ковскую ладью, снял ее с доски, значит, зотовский отряд в каком-то месте должен разгромить дудковский. По-настоящему разгромить, ты понимаешь? До смерти!
      Шмидт начал заводиться, повышать голос. Макаров немного отступил от него во тьму облюбованной ниши.
      - Врешь ты все, Мишка, врешь. Тебе надо в особое подразделение для оказания психиатрической помощи военно-полевого госпиталя для оказания медицинской помощи...
      -Я вру? Я...
      Неожиданно для себя самого Шмидт бросился на Макарова и сразу схватился за автомат, крепко уцепился за ствол и приклад и стал пытаться сорвать его с часового. Тот был выше, сильнее, но растерялся от подобного нападения. Ошеломленный Макаров уцепился было за ремень, тогда нападающий вдруг крепко врезал коленкой ему в живот, а может, и пониже. Часовой охнул, прижал руки к ушибленному месту, и в этот момент Шмидту удалось завладеть оружием.
      Его вело уже одно больное подсознание, он мыслил одним мозжечком размером с грецкий орех. Он бросился на шум боя.
      Здесь ему еще не доводилось пользоваться автоматом Калашникова, но система оказалась знакомой, на военной подготовке в школе были такие. Он поставил оружие на режим автоматической стрельбы.
      Широкий освещенный штрек был густо завален камнями вследствие давнего обвала. В одном месте осыпь была повыше, и там удобно залегли дудковцы. Они вели стрельбу из винтовок. У зотовцев, пытавшихся их оттуда выбить, кроме трехлинеек, имелся ручной пулемет. Но позиция подземных казачков была более выгодной.
      Ни хрена этого не заметил Шмидт. С диким боевым воем он вскочил на высокий камень, где стал отличной мишенью. Но в него никто не стрелял. Никакими планами появление этого добровольного сумасшедшего в бою не было предусмотрено. Отсюда ему были отлично видны недоуменные лица дудковсковцев. Не целясь, от живота он выпустил по ним Длинную очередь и совсем не удивился, когда два или три лица взорвались красным и исчезли.
      Он повернулся и со свирепым ревом выпустил втoрую очередь по своим, зотовофлотцам. Те, кто не попадал замертво, поторопились спрятаться за камнями.
      Автомат раскалился в его руках. Не оставляя себе ни мгновения на размышления, ибо больше нечем было размышлять, Миша спрыгнул с камня, упер в него приклад оружия и взял в рот, засосал горячее отвратительное дуло вместе с мушкой. Дотянуться рукой до спускового крючка было неудобно, но он все-таки дотянулся. Нажал. Патронов больше не было...
      Катя иногда забывала о ребенке, которого носила в чреве.. Иногда ей казалось, что она еще маленькая, ее за какую-то шалость наказали и заперли в чулан, который оказался чудовищной величины, там свой нехороший мир, где также наказывают за шалости и запирают в еще более темный и замкнутый чулан. И отсюда, где она сидит и плачет, уже не замечая этого, ее уведут и запрут. Она давно слышала о Соленой пещере, где так хорошо, что оттуда никто не возвращается. Туда же сносят убитых и умерших.
      Она не помнила, кто и как ее привел в этот незнакомый, почти не освещенный грот. Только одна тусклая электрическая лампочка и керосинка в углу. Тени людей, изредка передвигавшихся по гроту, не пугали и не успокаивали. Невидимая девушка красиво и мелодично пела песни. Когда закончилась "Лучинушка", она без перерыва перешла к "Рябине кудрявой", потом к "Не шей ты мне, матушка...". Отдыха она себе не устраивала, пела тихонько и никому не мешала.
      В том числе и Кате Зотовой. Катя была занята важным делом. Вытащив из-под себя довольно чистую простыню, она стала раздирать ее на тонкие полоски и связывать их между собой. Полоски должны быть тонкими, чтобы веревка получилась подлиннее, и в то же время достаточно прочными, чтобы выдержать вес ее тела.
      Надо было повеситься, как повесила она своего мужа Сашу, в этом у Кати не было сомнений. Только за что же зацепить веревку? Потолок был темен - ни крючьев, ни прочных балок не разглядеть.
      Внезапный толчок в живот изнутри вернул ее к действительности.
      - Кто там? - вслух испуганно спросила женщина. Но ответа не было. Она, кажется, знала того, кто там стучит. Определенно знала. Она расстегнула куртку, задрала кверху рубашку. Белое пузо, завязанное на пупок, светилось в полумраке, как маленький шар.
      - Мишка? - Катя ласково погладила себя по животу. - Что ты там делаешь? Как ты там поместился?
      Спрятавшийся толкнулся еще раз. Это была такая игра. Катя угадывала, в каком месте он толкнется, а тот хитрец пытался ее обмануть. Стало ясно, что вешаться нельзя. Но она все-таки на всякий случай поинтересовалась:
      - Эй ты, спрятавшийся там, скажи, почему мне нельзя повеситься? Или ты думаешь, что у меня не получится?
      Он не отвечал, продолжая играть, словно предоставляя ей самой возможность догадаться, что в случае повешения такие забавные игры станут невозможны.
      Катя опустила рубашку. Что-то мешало ей, заткнутое за бюстгальтер. Она помнила только, что это очень важная вещь, которую никому нельзя показывать. Точно! Это был большой, сложенный в восемь раз рисунок, изображающий колодец, по которому она сможет выбраться из вечной темноты на свет.
      Колодец был прямо над нею. Огромное отверстие с неровными каменными краями уходило в страшную высь. Там ярко сверкали в ожидании солнечной смены звезды.
      Оказывается, вовсе не для самоповешения Катя плела эту веревку, а для того, чтобы выбраться с сухого и холодного дна колодца, где она сидела и плакала на сиротской кровати. Она знала, что это очень просто. Можно даже не очень размахиваться. Веревка сама полетит вверх и надежно зацепится там за краешек. Только веревка должна быть очень длинной, чтобы достать до этого краешка.
      Покончив с простыней, Катя попыталась разодрать шерстяное одеяло. Но оно оказалось довольно прочным, даже зубы не помогли. Она сняла с себя форменные штаны. Нет, и здесь ткань не поддавалась. Нужно было найти нож или ножницы.
      Вновь одевшись, она подошла к ближайшему человеку, лежавшему на полу. От мужчины, до глаз заросшего бородой, неприятно пахло немытым телом и мочой. Он лежал, вытянув губы трубочкой и причмокивая.
      - Простите, у вас нет ножа или ножниц? Катя потрясла его за плечо, но лежащий совершенно на нее не реагировал.
      Она пошла дальше. Пожилая женщина сочувственно покачала головой, но обещала помочь и присоединилась к Кате в поисках инструментов. Вдруг девушке пришло в голову, что если разбить керосиновую лампу, то осколком стекла можно будет запросто разрезать все что угодно. Она решительно направилась в ту сторону грота, где находился источник света, и схватила лампу.
      - Что ты делаешь, дура? Не видишь, что ли, - я читаю.
      Читающий хоть что-нибудь в этой безумной страна был подобен общающемуся с богом. Сгорбившись на камешке, волосатый и бородатый мужчина читал небольшой отрывной календарь и хорошо, добродушно улыбался. Чтение доставляло ему большое удовольствие.
      Календарь был открыт на странице "1961 г. 12 aпреля". Читатель нежно в уголке поглаживал эту страницу. Заметив, что Катя смотрит на страницу не как в афишу коза, что она явно грамотна, этот человек еще раз улыбнулся и сказал:
      -Вот.
      - Вы не знаете, какое сегодня число? - спросила Катя.
      - Что ты, милая? Откуда же нам это знать?
      - А у вас нет ножа или ножниц?
      - Ты что, из космического пространства свалилась? Это же психушка. У нас тут все острое отбирают.
      - Да и зачем тебе? - спросила пожилая женщина.
      - Психушка... - Катя устало села на камень, прислонилась к стене. - Вот оно что. В психушку засунули.
      - Да не переживай ты. - Женщина села рядом, обняла девушку. Большая мягкая грудь этой женщины была теплой. К ней хотелось прислониться и забыть обо всем плохом. - К нормальным людям попала. Как тебя зовут?
      - Катя Зотова.
      Бородач и толстуха переглянулись.
      - Небось скажешь, что ты правнучка товарища Зотова? - внимательно глядя на нее, спросил бородач.
      Его лицо со шрамом на правой брови и следами сильных ожогов на щеках, плохо скрываемых клочковатой растительностью, показалось Кате очень знакомым. Где-то она его видела. Но только коротко стриженным и бритым.
      Девушка печально кивнула.
      - Точно - сумасшедшая, - обрадовалась женщина. - Значит, наша. Меня можешь называть тетя Даша. А это дядя Юра.
      - Вы говорите нормальным языком, - констатировала Катя, постепенно приходя в себя после приступа мании. - Так тут говорит только мой Мишка да люди в гроте у Зотова.
      - Ну вот, видишь, а ты боялась, - улыбнулась тетя Даша.
      - Да ничего я не боялась, - по-детски похвасталась Катя. - Я тут уже навидалась. Нечего больше бояться.
      - Ну и ладнышко, - сказала тетя Даша. - Ты, я Смотрю, ребеночка ждешь?
      - Послушайте, - отмахнулась от этой темы Катя. Ей нужно было договорить и доделать что-то очень важное, - а давайте убежим?
      - Как? - спросил дядя Юра.
      - Веревку из простыней, всяких тряпок сплетем и выберемся из этого колод... - здесь до Кати стало доходить, что она уже пришла в себя окончательно.
      - Не сходи с ума, девочка, - покачал головой дядя Юра. - Какая там, к черту, веревка... Отсюда ушли четверо наших товарищей, с позволения сказать. И фонари у них были, и припасы. Только не уверен, что они дойдут. Это правда как настоящий ад. Попасть сюда можно, а выбраться нельзя.
      - Среди них был такой лысый, Владилен? - спросила Катя.
      - Был! - обрадовался дядя Юра. - Ты что, видела их?
      - Нас вел сюда Крот, и мы их встретили. Беседовали. Даже коньяк пили. А во время сна они убили Крота.
      - Идиоты! - Дядя Юра с досады стукнул себя кулаком по коленке и поморщился. Потом мудро и печально улыбнулся, как тихий сумасшедший, снова став на кого-то очень похожим. - Идиоты. Крот знал тут все дороги к выходу. Крот же закончил все эти дурацкие игры с Дудко и Зотовым и обещал всех нас, сумасшедших, вывести. Почему они его не простили? Сам завел, сам и... Надо же хоть кому-нибудь верить? Как ты думаешь, Катюш?
      - Надо.
      Адмирал Двуногий, сложив руки за спину, расхаживал по приемному гроту. От напряженной работы мысли его деревянный корпус время от времени начинал клониться вперед, постепенно достигая критической точки, - тогда адмирал осознавал свою странную позу и выпрямлялся. Он так ходил уже час или больше, ожидая приема высшего начальства. Но Двуногий не замечал времени, просто не умел этого делать, как подземнорожденный. Зато он прекрасно успел сочинить и отрепетировать доклад. Записывать его он не стал - нечем, не на чем, да и не очень-то он был мастер писать. Умение читать тут вовсе не предполагало умение писать.
      Наконец появился Зотов, одетый в свой неизменный рабочий халат. Владыка был не в духе. Не здороваясь, даже не глядя на своего адмирала, Иван Васильевич, грозно скрипнув сочленениями, уселся на стул. Уселся вовсе не величественно - положил ногу на ногу, локоть - на колено и уперся в кулак бородищей.
      Адмирал Двуногий встал перед ним навытяжку и отбарабанил:
      - К борьбе за дело великого Зотова будь готов! Всегда готов!
      И выжидательно замолчал, пока Зотов не буркнул сквозь бороду:
      -Ну?
      - Товарищ гениальный вождь и учитель товарищ Зотов! Верные вашим идеям героические и непобедимые зотовофлотские войска успешно и победоносно завершили гениальную стратегическую операцию под кретным названием "Александр Македонский", целиком составленную вами, самым величайшим полководцем всех времен и народов. Мстя за поруганную честь нашей родины, защищая женщин, стариков и детей, отважные зотовофлотцы показали дудковским негодяям и изменникам, почем фунт изюма, то есть сушеного винограда определенных сортов. Враг получил по заслугам! В самом начале операции "Александр Македонский", согласно вашим гениальным решениям, новый бессмертный подвиг совершил лучший зо-товский герой капитан Шмидт, неожиданно появившийся в районе боевых действий и при помощи отобранного у часового буревестника Макарова автомата застреливший троих дудковцев и двоих зотовцев, после пытавшийся застрелить себя. В настоящее время капитан Шмидт находится под арестом до ваших личных указаний. Под вашим чутким руководством триумфально завершилась вся победоносная операция. Враг наголову разбит, понеся большие потери в живой силе и технике. В результате победоносных кровопролитных боев славными зотовскими чудо-богатырями оставлены участки фронта номер семь, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, семнадцать, девятнадцать, двадцать один, двадцать четыре, двадцать девять...
      - Короче, - буркнул Зотов.
      В качестве цели для глаз Двуногий выбрал щербинку в стене немного повыше головы Зотова. Слова вылетали из его рта, подобно пулям из пулемета, четко и неуловимо.
      - В результате применения коварным противником газа неизвестного наименования нашими доблестными войсками невосполнимо потеряно пятьдесят два зотовофлотца, погибших с именем товарища Зотова на устах. В результате огнестрельных и штыковых поражений погибло двадцать пять военнослужащих с именем товарища Зотова на устах.
      - Чего? - поднял голову Зотов. - Применения какого, на хер, газа?
      Двуногий не расслышал вопроса. Он задрал голову еще выше, как токующий тетерев. Цифры потерь доставляли ему неизъяснимое наслаждение, сродни сексуальному.
      - Действие боевого дудковского газа случайно достигло зотовского военно-полевого госпиталя для оказания медицинской помощи, в результате чего умерли еще одиннадцать раненых и сильно восполнимо пострадали все остальные, там находившиеся, включая врачей и медсестер. Количество погибших женщин, стариков и детей не поддается подсчету.
      - Он с катушек слетел!
      Зотов поднялся. Шагнул к Двуногому. Тот был одного роста с владыкой и невольно испуганно присел, по-собачьи глядя Зотову в глаза снизу вверх. Адмиралу показалось, что сейчас его бледное, длинное тело будет причислено ко всем вышеуказанным потерям, что Зотов его просто прибьет, хотя Двуногий и не мог понять за что.