Платье из черного бархата

      – Не делай глупости, Стивен, – рассмеялся он. – Оставь ее. Я знаю Люси, она завтра со мной помирится.
      Стивен немного попыхтел, но быстро остыл. Он был доволен, что не нужно вмешиваться, так как терпеть не мог каких бы то ни было потрясений и конфликтов. Тем не менее он ни на минуту не сомневался в своих братских чувствах к Лоуренсу.
      – Ты куда? – спросил он, видя, что Лоуренс не думает возвращаться в гостиную. – Разве не зайдешь выпить с отцом вина?
      – Я сейчас приду к вам, – ответил Лоуренс, – только пожелаю бабушке спокойной ночи, пока она не легла.
      – Хорошо, передай, что я загляну к ней утром. Она не любит большие компании, и день у нее выдался длинный…
      Лоуренс вошел к Диане Галлмингтон и увидел, что та уже в постели. Она целиком потонула в четырех огромных матрацах, за исключением головы и шеи. Лоуренс примостился в ногах кровати, обхватив колено руками.
      – Вот и еще одно Рождество позади, – сказал он, глядя на сморщенное лицо в обрамлении розовых оборок шелкового чепца.
      – Чем они заняты?
      – Точно не скажу, знаю, что мама, папа и Мей в гостиной, к ним только что присоединились Стивен и Пол.
      – Ты ходил к слугам на вечеринку?
      – О, да, – скупо улыбнулся он и добавил: – Сегодняшний праздник запомнится, это несомненно.
      – Что такого интересного там произошло? Вид у тебя довольный. Не говори только, что ты от души потанцевал с Коллинз или Николс, либо с миссис Эми Фултон: она и на вид – невзрачная коротышка, а о мозгах уже и не говорю.
      – Нет, – покачал головой Лоуренс. – Это было нечто более впечатляющее.
      – Неужели произошло что-то более волнующее? – Усмешка искривила губы старой дамы.
      – Я уверен, вы бы получили удовольствие, если бы вместе со мной находились в зале, – ответил Лоуренс.
      – Что же ты такое видел? Рассказывай, – повелительно потребовала она.
      – Не знаю, смогу ли я передать точно свое впечатление, и уверен, что вы с трудом поверите тому, что я сейчас расскажу. Сначала хочу вас спросить, какого вы мнения о своих работницах в прачечной? Потому что они по-прежнему ваши работницы, по крайней мере, две старшие. Я помню их с детства. Теперь там появились три молодые работницы. Самой младшей на вид не более четырнадцати, как мне кажется… но вы знаете, ее глаза смотрят совсем по-взрослому… Вы помните церемонию вручения подарков?
      – Помню ли я церемонию? Ты за кого меня принимаешь? За впавший в маразм мешок костей? Так что там с этой церемонией?
      – Ну хорошо, хорошо, – рассмеялся Лоуренс. – Последней получала подарок девочка, о которой я говорю. Она еще сказала дополнительно несколько слов, когда благодарила за подарок и, уходя, разглядывала комнату.
      – Да, да, – кивнула престарелая дама. – Конечно, я ее помню. И знаю, что бы произошло, если бы ее увидела в этот момент миссис Фултон: она надавала бы ей затрещин.
      – Да, это та самая девочка. Ей надо было во время игры в фанты что-то исполнить. И она перед всеми прочитала стихотворение Шелли.
      – Шелли? А кто это такой?
      – Это поэт, он умер не так давно. О его стихах сейчас много спорят.
      – И эта девочка читала его стихи?
      – Да, и причем очень выразительно.
      – Как же так, работница из прачечной – и вдруг читает стихи?
      – Я понял, ей покровительствовал недавно умерший владелец Мур-Хауса, вы помните его, мистер Миллер.
      – Перси Миллер? Да, да, конечно. Герой Хобсон…
      – Как? – Лоуренс удивленно подался вперед.
      – Да, он был для Хобсон героем, – повторила Диана, кивая в сторону Джесси Хобсон, убиравшей в шкаф одежду в дальнем конце комнаты. – Она когда-то работала у Миллеров. Он родился, можно сказать, на ее глазах. Она постоянно навещала его, до самой смерти… верно, Хобсон? – сказала она громче, обращаясь к камеристке.
      – Да, это так, мадам, – обернувшись, подтвердила Джесси Хобсон.
      – Ты слышала, о чем шла речь?
      – Да, мадам.
      – Ты знаешь что-либо об этой девочке?
      – Она одна из четверых детей экономки мистера Миллера. Насколько мне известно, он несколько лет давал им уроки.
      – Ты слышал? – Старая леди с изумлением смотрела на Лоуренса. – Господи Боже, чего еще ждать? И она в нашем доме?
      – Да, работает в прачечной.
      Казалось, все морщины на лице старой леди пришли в движение, тело затряслось от смеха, отчего покрывала на постели заходили ходуном. Она смеялась, пока не выдохлась. Тогда, вытерев рот и глаза отделанным кружевом носовым платком, с трудом дыша, проговорила:
      – Представляю, если до ушей леди Грейс дойдет известие, что в ее прачечной завелась грамотейка. Это при том, что она не отличит одну прачку от другой, если их поставить перед ней.
      – Это еще не все, – заразившись ее весельем, рассмеялся Лоуренс. Наклонившись к бабушке, он уперся руками в постель по обеим сторонам от ее тела, продолжавшего трястись от смеха. – Эта девочка сказала, что говорит по-французски и ко всему еще знает латынь.
      Диана перестала смеяться и, сразу успокоившись, недоверчиво спросила:
      – Ты, должно быть, шутишь?
      – Нет, бабушка, я серьезно.
      – Ну что ж, мне жаль бедняжку. Ничего хорошего ей это не дает, одни неприятности. Она будет постоянно считать, что слишком умна, чтобы работать руками. Я никогда не поддерживала идеи твоего отца, – она также называла сына отцом Лоуренса, – но всегда разделяла его мнение о вреде образования для низших классов. Куда оно может их привести? Никуда. Они останутся там, где и были, в услужении, и в основном сейчас они счастливы. Да. – Диана наклонила голову, подчеркивая свои слова, и с нажимом повторила: – Они в основном счастливы, ведь такая жизнь их удовлетворяет. Но если вложить им в руку перо и дать книгу, значит, внести сомнения и неудовлетворенность в их размеренную, спокойную жизнь.
      Более того, ты знаешь мои взгляды в отношении Бога и его наставлений роду человеческому. Во многом я не согласна с Всевышним. К примеру, в вопросе о превосходстве человека над человеком, это вздор. Но я полностью поддерживаю его расстановку людей по определенным местам. В соответствии с этим слуга должен подчиняться хозяину, а долг хозяина заботиться о слуге и за его службу кормить его и одевать. Если говорить об этом маленьком гении среди нас, то могу только пожалеть, что она здесь оказалась. У этого ребенка нет в будущем ничего хорошего. Тебе прекрасно известно: когда мозг начинает работать, у человека просыпается стремление рассуждать, а слугам рассуждать не полагается. Ты, я полагаю, не станешь возражать против этого.
      – Нет, бабушка, я с этим не согласен.
      – Не согласен? – Она резко приподнялась, и кружевные оборки сползли с худых плеч. – Так ты не согласен? – с удивлением повторила она.
      – Нет, я не согласен, – ответил Лоуренс. – По моему мнению, человек должен использовать свой разум. Все больше людей так и делают, хотим мы этого или нет. Бабушка, в большом мире, за пределами нашего имения, происходят важные события, все заметнее перемены. Можете себе представить? А здесь, у нас… – Он развел руки, словно охватывая все поместье. – На площади в две тысячи акров время как будто остановилось. За воротами бурлят события. То здесь, то там ровное течение жизни нарушается волнами стачек, убийствами. Вы слышали о казни горняка в Джерроу за убийство десятника? Правительство присылает солдат в города для подавления бунтов, а моряков в портах заставляют охранять торговые корабли. А если говорить о грамотности, то очень часто слуги превосходят в этом своих хозяев.
      – Чушь, ерунда!
      – Нет, бабушка. Совсем не ерунда, в этом есть определенный смысл, причем здравый. Придет время, когда все изменится.
      – Что будет, равенство?
      – Возможно, тем более что это ваши слова.
      – О, лучше уходи отсюда, уходи! – Старая дама снова откинулась на подушки. – Слуга встанет рядом со своими господами! Да такое случится не раньше второго пришествия. Поскольку, как мне кажется, не было даже и первого, то ответ тебе должен быть ясен. А теперь уходи. Ты меня утомил.
      – Я вас не утомляю, – наклоняясь к ней, проговорил Лоуренс, – я вызываю у вас досаду, поскольку заставляю думать. Вы знаете, что я прав. Вспомните, вы сами говорили, что я единственный в этих стенах, кто способен будить ваши мысли. И ставлю десять против одного, что в следующем году вы будете сами внушать это кому-то.
      Диана не стала отмахиваться от него и восклицать: «Никогда, ни за что!» А на удивление тихо и даже как-то смущенно произнесла:
      – Лоуренс, в следующем году, возможно, меня уже здесь не будет. Иногда я в этом уверена, порой меня сей факт пугает. Смерть штука серьезная. Ее волей-неволей приходится бояться. А я пока к ней не готова. Разум подсказывает мне, что не существует ни рая, ни ада, только огромное ничто, пустота, и мне страшно туда отправляться. – Диана крепко стиснула руки Лоуренса.
      – Бабушка, возможно, рая и ада нет, – ласково поглаживая ее руки, заговорил он, – но что-то обязательно есть. Нет черной бездны, нет пустоты: то, что живо здесь, – Лоуренс кивнул на ее голову, – останется жить.
      – Откуда тебе это знать? – старческим слабым шепотом спросила она, и внук так же тихо ответил ей:
      – Я этого не знаю, но чувствую, что не я один. В мире все большее распространение получают новые взгляды. Старые идеи умирают. Все меньше тех, кто верит в искупление грехов и чистилище. Есть люди, способные прикосновением творить чудеса, как делал Христос, и они вовсе не шарлатаны. Ну хорошо, хорошо. – Он легонько встряхнул ее руки. – Пусть он не был Богом и сыном Божьим, но это был великий ум и могучий дух. Подумайте об этом. О том, что ваш сильный разум не может умереть. Тело – да, оно подвластно времени, однако ничто не способно уничтожить мысль. Ее невозможно увидеть, она бесплотна, все же она – источник знания… Теперь спите, моя дорогая, и не забывайте, вы нужны мне, хотя нам и приходится иногда спорить. – Лоуренс наклонился и поцеловал сморщенную щеку. Поднявшись, он покинул спальню и зашел в комнату для одевания, где Джесси Хобсон готовила хозяйке белье на утро. – Она теперь уснет, Джесси, – заметил он, останавливаясь рядом с камеристкой.
      – Вы всегда так хорошо на нее действуете, мистер Лоуренс, – без тени улыбки сказала Джесси. – Когда вы дома, она лучше себя чувствует. Понимаете, иногда с ней очень нелегко.
      – Да, я знаю. – Он ободряюще похлопал ее по руке. – Характер у нашей леди непростой. А у вас утомленный вид.
      – Немного устала, мистер Лоуренс.
      – Вам нужен помощник.
      – Я пыталась сказать об этом мадам, но она и слушать ничего не хочет.
      Лоуренс уже собрался пожелать ей доброй ночи, перед тем как уйти, но не удержался и спросил:
      – Что вы знаете о той девочке из прачечной?
      – Она очень сообразительная. Мистер Миллер высоко оценивал ее способности. Уверена, он очень бы огорчился, узнав, что мать отправила ее работать в прачечную.
      – Зачем же она это сделала?
      – Как я поняла, средств к существованию у нее нет, несмотря на то, что мистер Миллер оставил ей дом…
      – Он оставил дом ей?
      – Да, сэр. Дом теперь принадлежит ей, но на его содержание мистер Миллер денег не оставил, вот она и отправила дочь работать, а сын здесь уже несколько лет. Она надеется, что так они смогут выжить. Не знаю, долго ли ей удастся продержаться на то скромное жалованье, что они здесь получают. Ах, простите, сэр, я знаю, они получают вполне достаточно, им же еще выдают форму и…
      – Не нужно объяснять, Джесси. Я понимаю, что вы хотите сказать… в жизни все так странно переплетается, верно?
      – Да, мистер Лоуренс, это так, – немного помолчав, кивнула она.
      – Доброй ночи, Джесси.
      – Доброй ночи, мистер Лоуренс, – откликнулась камеристка. Провожая его глазами, она размышляла о том, что он милый, но странный. Взять его разговоры о Боге. Удивительно, что он говорил об этом так спокойно. На какое-то мгновение ей стало страшно за него – ей приходилось видеть, что случалось с людьми, которые осмеливались усомниться в божественности Создателя.

* * *

      Тем временем в дальнем конце дома в крохотной, холодной, как подвал, каморке Бидди также размышляла о сложности жизни, от которой ей хотелось плакать. Глядя в темноту, она сидела на краю убогой постели в накинутом на плечи поверх ночной рубашки пальто. В ногах, поверх одеяла, лежала ее одежда, чтобы было хоть немного теплее.
      Джин уже час как спала, утомленная обилием впечатлений, вволю налюбовавшись парой варежек, полученных от хозяйки, и голубой лентой, что подарила Бидди.
      Бидди также досталась пара варежек, но особого восторга она не испытывала – сама могла вязать даже лучше. Вообще день не принес ей много радости. Произвела впечатление только красота дам. О последствиях праздника ей предстояло услышать на следующий день, потому что в конце вечера экономка остановила ее и приказала:
      – Завтра в девять зайди ко мне в кабинет.
      Когда же Бидди проходила мимо дворецкого и лакея, они смотрели на нее, как на диковинное существо, а дворецкий сказал:
      – Ну и ну, что-то будет дальше?
      Ее неудержимо тянуло домой. Но было в этот злосчастный день и кое-что светлое и хорошее, о чем приятно вспомнить. Два молодых хозяина разговаривали с ней так приветливо. Мистер Лоуренс чем-то напомнил ей старого хозяина, чувствовалось: он разбирается в поэзии. Только двое молодых господ ей совсем не понравились. Она заметила, как задирали нос молодая мисс и ее младший брат. В их глазах она увидела открытую неприязнь.
      В Мур-Хаусе Бидди скучала, здесь же людей было слишком много. Она успела усвоить из дошедших до нее слухов, что слуги между собой не ладили. Казалось, они готовы горло друг другу перегрызть. И Бидди пришла к выводу, что не ей одной живется несладко.
      О, как нестерпимо ей хотелось домой. Если бы она совершила какой-нибудь ужасный поступок, ее бы отослали домой. Но как отреагировала бы на это мать? Может быть, была бы немногословна, но вот задумалась бы крепко, теряя два фунта двенадцать шиллингов в год – жалованье Бидди, на которое очень рассчитывала. Кроме того, с Бидди прибавлялся лишний рот.
      Как хорошо, если бы для нее нашлась другая работа. Но какая? Что она умела? Ей была знакома домашняя работа, она знала, что делать в саду, и, конечно, теперь хорошо познакомилась с прачечной. Ох, какое ужасное место! Бидди со стоном скрипнула зубами и нырнула в постель, натянув на голову одеяло. Она со страхом подумала, что если ее ушлют из этого места, то, скорее всего, за дерзкие ответы миссис Фицсиммонс.

* * *

      На следующее утро, стоя в девять часов перед разъяренной миссис Фултон в похожем на ящик кабинете, Бидди размышляла о том, что ее наверняка выгонят не из-за старшей прачки, а из-за грубого отношения к экономке. Миссис Фултон обрушилась на нее с гневными упреками, как будто Бидди совершила страшное преступление, прочитав накануне вечером стихотворение. Миссис Фултон назвала его непристойным: молодая девушка – и вдруг стихотворение о поцелуях.
      – Ты еще набралась наглости и заговорила с господами! – брызгала слюной миссис Фултон.
      – Это не я, один из них остановил меня и…
      – Не смей мне противоречить. Говорить будешь, когда я тебе позволю. Ты должна была молча поклониться, выслушать его и уйти.
      – Но я же не немая.
      – Да как ты смеешь? – срываясь с места, взвизгнула миссис Фултон. – Я бы немедленно отправила тебя собирать вещи, но Финч вчера переела, и миссис Фицсиммонс не хватает в прачечной рук.
      Бидди смотрела, как вздымается грудь экономки и вспомнила мехи, которыми дома раздували огонь. Наконец экономка немного отдышалась и строго спросила, испытующе глядя на Бидди:
      – Так о чем говорил с тобой молодой хозяин? Если бы этот вопрос прозвучал раньше, Бидди, боясь снова вызвать гнев миссис Фултон, ограничилась ничего не значащим ответом: «Он просто поговорил со мной». Теперь же, забыв об осторожности, она далеко не почтительным тоном заявила:
      – Он расспрашивал меня, где и у кого я училась. Бидди ничуть не удивилась, если бы миссис Фултон свалилась без чувств. Однако экономка закатила глаза и покрутила головой, после чего не мигая уставилась на Бидди. Наконец она пришла в себя и из ее булавочного ротика одно за другим стали вырываться слова, торопясь сорваться с поджатых губ:
      – Тебе не место в этом доме, дрянная девчонка. И я позабочусь о том, чтобы ты убралась отсюда как можно скорее. Поняла?
      Бидди дрожала всем телом от обиды и рыданий, разрывавших ей грудь. Когда перст миссис Фултон неумолимо указал на дверь, Бидди повернулась и на негнущихся ногах вышла из комнаты. Как только она оказалась в коридоре, рыдания прорвались сквозь стоявший в горле комок и хлынули рекой. Слезы застилали ей глаза, поэтому она пропустила поворот, ведущий к двери во двор, и прошла дальше, оказавшись в кухне, где сидя за столом Кейт Пиллетт и мистер Лоуренс от души смеялись какой-то веселой шутке. Появление Бидди прервало их веселье.
      Лоуренс с детства был любимцем кухарки. Когда он приезжал домой на каникулы, его частенько можно было застать на кухне: примостившись на краю стола, он с удовольствием угощался ее пирожками.
      Анна Смит заливисто хохотала, откинув голову, не отставала от них и Дейси Блант, чистившая у раковины овощи. Она не отрывалась от работы, показывая, что отвлечь ее не может даже приход молодого хозяина.
      Смех стих, и все молча следили, как Бидди, по очереди вытирая щеки, торопливо прошла через кухню. У стола она на мгновение остановилась, подняла глаза на кухарку и выбежала в соседнюю комнату, где чистили обувь, а оттуда – во двор. Она даже не заметила молодого хозяина и проскочила мимо, не поприветствовав его.
      Лоуренс недоуменно посмотрел ей вслед, затем вопросительно взглянул на кухарку.
      – Мисс Фултон устроила ей взбучку за вчерашнее, сэр.
      – А чем она вчера провинилась?
      – Как сказать, сэр, – начала кухарка, тонко раскатывая коржи, и продолжила: – Она зря прочитала эти стихи. Многие решили, что ей хотелось показать себя. А на мой взгляд, это вышло забавно. Правда, она немного маловата для таких стихов, но как бы там ни было, здесь она долго не задержится. Миссис Фултон ждала только повода, чтобы от нее избавиться. И теперь она такой случай не упустит. Найти человека в прачечную проще простого. Хотите еще пирожок, сэр?
      – Нет, спасибо. Довольно, – улыбнулся Лоуренс, – как обычно, я ими перебиваю аппетит.
      – Ну что вы, сэр. Я помню, в былые времена вы съедали за один присест штук по шесть, а потом еще наведывались за добавкой.
      – Вот, вот, тогда я и растолстел. Теперь надо думать о желудке. Но все равно, спасибо. Пирожки замечательные.
      – Ну что вы, сэр, – откликнулась кухарка. Кивнув им, он вышел, а они, как полагалось, присели. Лоуренс шел к себе и размышлял. Это было не его дело, но, с другой стороны, он имел отношение к этой истории. Именно он остановил девочку и заговорил с ней, чем вызвал всеобщую зависть. Конечно, Фултон, возомнившая себя леди, не могла не показать свою власть. Лоуренс раздумывал недолго. Он повернулся и через обитые зеленым сукном двери вышел в коридор и вскоре уже стучал в кабинет экономки. Услышав приглашение, вошел и увидел неподдельное изумление на лице миссис Фултон.
      – Ах, это вы, мистер Лоуренс, – бодрым тоном заговорила она, срываясь с места. – Чем могу служить?
      – Пришел искать место.
      – Ах, мистер Лоуренс, вы такой шутник, – жеманясь, проговорила она.
      – Миссис Фултон, на самом деле я пришел извиниться, – улыбнулся он.
      – Вы хотите извиниться, сэр? Но за что?
      – Я о том вчерашнем случае, миссис Фултон. Ну, вы знаете, с девочкой. – Лоуренс помолчал, словно припоминая. – Так вот, мне кажется, я поступил необдуманно, заговаривая с ней, как будто хотел ее выделить среди остальных. На самом деле у меня не было такого намерения. Однако согласитесь, она девочка сообразительная, как, по-вашему, миссис Фултон?
      – Знаете, сэр… я… мне она представляется довольно развитой. – Из ее тона начинала исчезать жеманность.
      – Да, да, я… согласен с вами… это касается ее знаний, которые так необычны, если принять во внимание место, которое она здесь занимает. Вы известны своим умением опекать девочек и, может быть, согласились бы взять ее под свое крыло. Вчера вечером я разговаривал об этом случае с мадам, – он улыбнулся и даже коротко рассмеялся, – она очень заинтересовалась, когда узнала, что такой ребенок читает Шелли. Ну, вы знаете поэта Шелли?
      – Э… да, да, сэр. – Тон экономки стал совсем скучным.
      – Я решил извиниться, потому что во всем этом была и моя вина. А также за то, что ее поведение могло показаться неподобающим. Но я не сомневался, что вы все поймете правильно. Проявите ко мне снисхождение, и учтите, что вчера было Рождество, и выпитое вино дало о себе знать. Ну, мне пора: меня ждут в конюшне, мы собираемся проехаться немного, чтобы нагулять аппетит, – произнес Лоуренс, одарив ее лучезарной улыбкой. – Мисс Фултон, эти несколько дней вы накрываете для нас великолепный стол. Это делает вам честь. До свидания.
      – До свидания, сэр.
      В центральном холле Лоуренс остановился, на секунду закрыв глаза. «Как я мог? – задал он себе вопрос. – Кого-то называешь льстецом, а сам? – Но, усмехнувшись в душе, сам же и ответил: – Все для блага образования. Именно это и есть моя цель. – Затем заторопился к входной двери и, скользнув взглядом вокруг, подтвердил: – Да, я стану способствовать развитию образования, но только не в этих стенах и нигде по соседству. Господи, нет. Этим надо заниматься в Оксфорде, и нигде больше».

Глава 4

      Если бы Лоуренсу Галлмингтону случилось наблюдать один из тернистых путей, которым приходилось идти образованию, увиденная картина, безусловно, вызвала бы у него интерес: три низко склоненные головы над единственной свечой в крошечной каморке в самом дальнем конце северного крыла дома.
      Волею случая Флорри Макналти узнала о ночных бдениях Бидди и Джин, когда они учат буквы, слова и читают разные истории. Ее комната находилась по соседству с комнатой подруг. Как-то ночью Флорри встала с постели и зашла к ним в каморку: их голоса не давали ей уснуть. Флорри Макналти было тридцать четыре года, но когда она узнала, чему успела научиться у новенькой пятнадцатилетняя Джин, это ее одновременно поразило и заинтересовало.
      Флорри, смущаясь, попросила Бидди научить ее писать свое имя. Конечно, Бидди только обрадовалась новой ученице, но ученью имелась серьезная помеха. Флорри жила в одной комнате с Салли Финч, смотревшей в рот миссис Фицсиммонс. Все трое не сомневались, что кто-кто, а уж миссис Фицсиммонс ни за что не согласится, чтобы ее чему-то учила какая-то «Номер четыре» или челнок, как чаще всего называли Бидди.
      Она сразу поделилась с Флорри своими опасениями, что Салли их обязательно выдаст. Макналти ее успокоила, заверив, дескать, Салли будет молчать, и обязалась убедить свою соседку по комнате присоединиться к ним.
      Теперь они имели две целые свечи на неделю… и не только… Помимо работы в прачечной в обязанности Флорри входило отвечать за свечи, что горели в прачечной. Поэтому у нее была возможность собирать и копить огарки. Более того, Флорри умела делать свечи из растопленного воска с веревочным фитилем.
      Занятия начались с Нового года, и к Пасхе три работницы прачечной могли не только написать свои имена, но и знали, как пишется много простых односложных и двусложных слов. Джин и Флорри Макналти научились считать до пятидесяти, а Салли Финч – до двенадцати. Ей ученье давалось труднее, чем остальным, зато занятия сделали Салли другим человеком.
      Миссис Фицсиммонс удивляло, что ее подчиненные стали по-иному относиться друг к другу. Перепалки между ними прекратились. Они даже стали потихоньку помогать друг к другу. Главная прачка не привыкла к спокойной дружелюбной атмосфере и чувствовала себя не в своей тарелке. Сварливая по натуре, она обожала раздоры. Шум и крик были для нее все равно что целительный бальзам. Но ее вопли и придирки перестали задевать подчиненных. Она поразмыслила немного и пришла к выводу, что все пошло не так, с тех пор как появилась в ее владениях эта чересчур шустрая девчонка. Что-то в новенькой не нравилось миссис Фицсиммонс, она была какая-то не такая, как все.
      Среди прислуги ходили слухи, будто миссис Фултон собиралась выставить ее, но кто-то из господ запретил ей это. Но почему? Миссис Фицсиммонс терялась в догадках. Поговаривали также, что старая леди интересовалась этой девчонкой Бидди. Однако старшая прачка знала, мисс Галлмингтон не вызывала девчонку к себе и не виделась с ней, за исключением того рождественского вечера, когда эта выскочка решила показать себя.
      Каждый выходной Бидди брала с собой домой Джин, и они возвращались с новой книгой. Бидди пришлось отнести обратно домой свою крохотную библиотеку, потому что во время одного из еженедельных осмотров комнат миссис Фултон увидела на подоконнике книги. Она просмотрела их одну за другой, как будто могла прочитать, и приказала Бидди убрать этот «мусор» из комнаты, иначе все прямиком отправится в костер.
      В библиотеке в Мур-Хаусе оставался внушительный запас бумаги, но Бидди принесла всего несколько листков. Каждая из ее учениц прятала свою работу в матраце.
      Из-за Джин, которая теперь приходила к ним в выходные, Бидди не удавалось подолгу беседовать с матерью, и видела, что той очень одиноко. Иногда Бидди говорила ей: «Я видела Тола, он был один». И только на предыдущей неделе она осмелилась сообщить:
      – Мама, ты знаешь, Тол теперь живет один, женщины у него нет.
      – Откуда ты знаешь? – сдержанно спросила мать. – Он что, тебе сам об этом рассказал?
      – Нет, не совсем, – стала объяснять Бидди. – Говорят, что хозяйка узнала о его делах и пригрозила уволить. Этой истории можно верить, потому что хозяйка очень благочестивая и вообще шутить не любит.
      – И он смирился? – неожиданно для Бидди возмутилась мать. – Он смирился и выгнал ее? Хорош, нечего сказать. Да он просто тряпка. Безвольная тряпка, вот он кто. И какое им дело там, наверху, чем мужчина занят в свободное время? Лучше бы за своими мужчинами присматривали. Благочестивая, как же!
      Бидди вернулась после выходного дня, еще раз убедившись, что не всегда понимает мать. Она точно знала: матери не нравилось, что у Тола есть женщина. Теперь же она винила его в том, что он так легко расстался со своей подругой. Бидди сознавала, что суть многих вещей оставалась ей недоступной. Из книг она много узнала о жизни, но происходящее вокруг мало напоминало события, описанные в книгах. Реальная жизнь была далеко не так легка и красива, как жизнь литературных героев, о которой она с жадностью читала. Окружающее порой выглядело просто ужасным. Но Бидди знала: мистер Миллер жил так, как написано в книгах, в стороне от реальных будней.
      Невозможно жить в доме, не замечая, что творится кругом, не слышать ходивших по нему слухов. И совсем трудно не заметить то, что бросается в глаза. Например, сцена на лесной тропе, свидетельницей которой стала Бидди. Она шла по мягкому снегу и вдруг увидела первого лакея, Джеймса Сэмпсона, и Мэри Уоттс в объятиях друг друга. Они стояли под деревом в сгустившихся сумерках и так увлеклись, что ничего не замечали… Казалось, они борются друг с другом, так тесно переплелись их тела. Должно быть, у Мэри Уоттс был выходной, потому что Бидди разглядела на ней пальто и шляпку, а лакей оставался в своей яркой форме. Лакей вечно важничал, требовал, чтобы к нему почтительно обращались «мистер Сэмпсон». А Мэри Уоттс всегда держалась так же надменно, как мисс Мей. И вот они оказались такими же, как и все. Да, Бидди в который раз удивилась странностям жизни.
      Приближалась Пасха. Мать сшила для Бидди новое платье из красивого материала, отыскавшегося в одном из сундуков в мансарде. Еще Бидди с удовольствием отметила, что Дэйви стал поглядывать на Джин, которая вся светилась от счастья. Дэйви стал часто приходить по воскресеньям к окну прачечной и разговаривал с Джин столько же, сколько и с Бидди. Брат изменился, и в его характере проявились новые черты. Если раньше он говорил не очень бойко, то теперь прежняя скованность прошла, он даже пытался шутить. Но его очень беспокоило, что Бидди учила других грамоте.
      – У тебя будут неприятности, – предупреждал он ее. – Причем очень серьезные. Здесь все против этого. Я никогда и вида не подавал, что умею писать, а вместо подписи ставлю крест.
      – Ах, Дэйви, и это после всего, чему тебя учили! – ужаснулась Бидди.
      На что брат рассудительно ответил:
      – В таком доме, как этот, грамотностью свое положение не укрепишь, наоборот – только навредишь себе. Делай свою работу, знай свое место, ешь что дают и будь благодарен. Вот так, я считаю, надо жить, и ты поступишь умно, если сделаешь так же.
      Но Бидди знала, что это не ее путь. Она чувствовала, что такая жизнь всегда будет вызывать в ее душе протест, независимо от возможных последствий. Иногда девушка досадовала на это чувство, не дававшее ей спокойно терпеть несправедливость. Она с большим трудом сдерживала возмущение, глядя, как молодые господа однажды вбежали в прачечную и затеяли игру: расшвыряли белье, зачерпнули ковшами воду с грязной пеной и плеснули в работавших женщин. Миссис Фицсиммонс смеялась до слез над такими, как она выражалась, детскими шалостями.
      В то злополучное воскресенье была очередь Бидди и Джин дежурить в прачечной. Миссис Фицсиммонс, Флори и Салли ушли на выходной. День выдался замечательный: ясный и солнечный. К четырем часам девочки замочили в одном низком корыте с холодной водой белье прислуги, а в другом – мужское белье.
      – Что-то Дэйви не видно, – вытирая руки о фартук, сказала Джин. – Наверное, уже не зайдет, как думаешь, Бидди? Может быть, они снова перенесли его выходной, из-за того что хозяева собрались на прогулку?
      – До шести еще далеко.
      – Он обычно к этому часу уже здесь.
      – Если он не появится, – смеясь обернулась к ней Бидди, – я отправлюсь в конюшню и скажу мистеру Моттрему: «Где мой брат? Почему он не зашел нас сегодня навестить? Отвечайте, да побыстрее. Не желаю, чтобы он отправлялся к лорду Мильтону с лошадьми».
      Она очень точно подражала манере миссис Фултон. Джин просто пополам сложилась от смеха. Вдруг в окно резко постучали. Девушки бросились к окну и с радостными улыбками распахнули его, увидев Дэйви. Но тот остался серьезным.