Фердинанд Врангель. След на земле

Так проследовали несколько миль до городской заставы, представлявшей из себя открытые ворота с караульной будкой без караула, но с дежурившим внутри таможенным чиновником. Выйдя навстречу, он, заспанно моргая глазами, записал в журнал фамилию старшего по каравану и спросил, нет ли у них запрещенных к ввозу товаров. Здесь и унтер-офицер со своими бравыми рекрутами посчитал нужным напомнить о себе и заявил, что за охрану каравана принято расплачиваться: десять, а лучше пятнадцать, пиастров вполне его устроят. Забрав деньги, унтер-офицер тут же отдал команду своим молодцам, и те рысью поспешили назад, чтобы помочь избавиться от разбойников следующему каравану.

Гвадалахара, столица штата Халиско и второй по населению и значимости город в Мексике, уже с беглого взгляда приезжающих в нее стоила своей известности. Город утопал в садах. Над цветущими деревьями возвышались купола и шпили церквей, монастырские стены. Улицы меж двухэтажных домов из камня и обожженной глины запружены торговым людом, вьючными ослами и мулами, телегами, запряженными волами. Все куда-то спешат, но в этой толчее встретишь и роскошные экипажи с нарядно разодетой знатью, и группы оборванных нищих, выпрашивающих подаяние.

В Гвадалахаре, как был осведомлен Врангель при отъезде из Тепика, ему и его семейству окажет покровительство и устроит удобное жилье личный и давний друг консула Баррона, местный купец дон Мануэль Луна. Это он и выслал для встречи путников свою карету, поручив дону Игнасио проводить гостей к арендованному для них дому.

Особняк оказался с четырьмя огромными комнатами, не считая кухни и других помещений, с балконом на втором этаже и окнами во фруктовый сад. Хозяева, пожилые креолы, уже поджидали гостей, вручили огромный ключ от ворот и представили сторожа, мексиканца Педро, упомянув, что он человек надежный и его можно посылать за покупками.

Пока устраивались, распаковывали чемоданы, от Мануэля Луны явились знакомиться двое иностранцев — сотрудник самого Луны англичанин Уильямс и немец, родом из Ганновера, господин Франке. Извинились, что сеньор Луна не смог их встретить лично, и предложили свое общество для осмотра города. Из этих извинений нетрудно было заключить, что дон Мануэль Луна человек в Гвадалахаре весьма значительный.

Обедали вместе, в небольшом ресторанчике, причем за всех, несмотря на протесты Врангеля, расплатился сотрудничавший с Мануэлем Луной англичанин. А после обеда в двух экипажах поехали прогуляться.

В отличие от других мексиканских городов, виденных ранее, Гвадалахара сохранила и прежнее величие и вполне пристойный вид. Стены главного собора, как и других церквей, смотрелись солидно и нерушимо, а их интерьер поражал красотой отделки. Проехали мимо большого здания госпиталя, и гиды пояснили, что он обслуживает более тысячи больных. Завернули и к Академии художеств, где готовятся мастера светской и церковной живописи, и к табачной фабрике — возле нее англичанин ввернул, что это одно из основных в городе производств и на фабрике трудится почти тысяча работников, в основном женщины.

— До приезда сюда, — на грани шутки заметил Врангель, — мне казалось, что почти вся Мексика лежит в развалинах.

— Ну что вы, мистер Врангель, — укорил его Уильямс, — это уж чересчур, явное преувеличение.

А ганноверец Франке вставил:

— Вам следовало бы посетить один из серебряных рудников. Вот там-то жизнь бьет ключом!

— И оттуда текут неплохие деньги! — снова полушутливо напомнил Врангель.

На этот раз гиды промолчали.

Экскурсия между тем продолжалась, уже к местам отдыха жителей Гвадалахары. Впечатлял, несмотря на некоторую запущенность, публичный сад Аламеда, как и Пасео с разбитыми вдоль канала аллеями из высоких лип и ясеней. Поднялись и на холм, застроенный утопающими в зелени садов особняками, и это, пояснили гостям, дачи богатых горожан.

От посещения в ближайшие дни боя быков Врангель, посоветовавшись с женой, отказался. Но против предложения посетить театр устоять было трудно и невежливо, поскольку, объяснили гиды, билеты на завтра уже куплены и именно в театре должно состояться знакомством с доном Мануэлем Луна: сейчас, извинился Уильямс, он в отъезде, но к завтрашнему вечеру вернется.

Таинственный покровитель дон Мануэль Луна, по поводу которого супруги Врангель уже строили всяческие предположения и задавались шутливым вопросом, существует ли он на самом деле, все же явился в театр, где давалось представление одной из трагедий Эсхилла об Оресте. Рассыпался в извинениях, что не мог встретиться с ними раньше, поинтересовался, не скучали ли гости в эти дни, и из фойе театра провел их в собственную постоянную ложу.

Внешность его поневоле останавливала на себе взгляд: выше среднего роста, дородный, с крупным мясистым лицом, пышными усами и столь же пышной иссиня-черной шевелюрой с редкими серебряными нитями. Говорил не торопясь, значительно, но глаза его, с легким прищуром, и форма рта, готового растянуться в улыбку, почти всегда придавали сказанному весело-добродушный характер.

Во время представления говорить было, впрочем, недосуг. Чету Врангель занимало не столько само действие, сколько наблюдение за зрителями, выражавшими эмоции весьма непосредственно — и возмущенными вздохами, и громким смехом. Занятны были и наряды. Мужчины восседали в партере в шляпах и длинных плащах, причем у некоторых торчали за поясом длинные кинжалы. Они спокойно высекали огонь и окуривали сидящих рядом сигарным дымом. Покуривали и дамы в ложах, одетые в элегантные открытые платья. Те, что постарше, прикрывали обнаженные плечи тонкими накидками. Внимание к моде проявлялось не только в нарядах, но и в замысловатых прическах с высокими башнеподобными гребнями.

На следующий день дон Мануэль Луна пригласил новых знакомых в свой импозантный и превосходно меблированный особняк на обед, во время коего, утолив предварительно собственное любопытство к приключениям их пути, откровенно рассказал и о самом себе.

— Я вырос, господа, в Кадисе, на юге Испании, — сменив добродушие на выражение горечи и боли, начал рассказ дон Мануэль. — Вторжение французов застало меня на солдатской службе в рядах королевской армии. Когда я смог вернуться домой, я со скорбью узнал, что мой отец, сестра и шестеро братьев убиты захватчиками. Я вновь ушел из дома, и мщение мое было жестоко: я убивал французских солдат и офицеров, где бы их ни встретил. За мной как за опасным бандитом была объявлена охота. Но я уже с лихвой отплатил убийцам дорогих мне людей. Я нанялся под чужой фамилией на корабль и отправился куда глаза глядят.

Мануэль Луна раскурил сигару, и лицо его приняло обычное добродушное выражение.

— И вот уже двадцать пять лет я гражданин Мексики и стараюсь честно служить новому отечеству. Я объездил вдоль и поперек всю страну, и теперь я главный комиссионер всех европейских купцов, у кого есть какое-либо дело в Гвадалахаре. Не хочу говорить лишнего, но у меня репутация человека, на которого полностью можно положиться. И это знают и испанцы, и мексиканцы, и индейцы, и коммерсанты из всех стран Европы. Честность моя в торговых делах всем известна, как и то, что я презираю мошенников и надувал. Если я кому-то прямо говорю, что он подлец, мне стараются не перечить и не возражать, потому что знают, что я готов отвечать за свои слова, если понадобится, и с оружием в руках. Скажу вам откровенно: я не уважаю мексиканцев, тех, кто у власти, за то, что они сделали с собственной страной. Эта страна достойна большего. Ненавижу, по уже понятным вам причинам, французов. Представителей великой России я встречаю в Мексике впервые, и мне хочется оказать вам любую помощь и добро. Хотя бы за то, — усмехнулся дон Мануэль, — как лихо вы проучили их главного негодяя, наглого выскочку Наполеона. Помните, в моем доме, в этом городе вы желанные гости, и любая ваша просьба будет исполнена. В ближайшие дни я свободен и уже завтра готов ехать с вами и показать вам окрестности, знаменитый женский монастырь. Говорят, у вас очаровательный сынок. Возьмите на прогулку и его. Я люблю детей и хотел бы сделать ему подарок. Если ничто мне не помешает, я постараюсь сопровождать вас и в Мехико. Со мной вы можете чувствовать себя в полной безопасности. Я знаю в лицо почти всех местных разбойников и умею ладить с ними. Меня они не трогают.

Врангель подумал, что самое время рассказать о встрече в горах с разбойниками и о том, как выручил их проводник дон Хесус.

— Это опасность действительно так велика? — спросил он, завершив рассказ, дона Мануэля.

— Ее не стоит преуменьшать. Разбойничий промысел процветал здесь столетиями. Банды договаривались между собой, чтоб не было лишних драчек, какие и кому именно «обслуживать» караванные тропы. Но при испанском владычестве с ними умели бороться более эффективно: с помощью особой полиции, акордада, которую наделили правом совершать смертную казнь. Разбойников, где бы ни схватывали этих молодцов, распинали прямо на дорогах и оставляли гнить под солнцем в назидание их товарищам. Теперь же денег на такую полицию нет. Да что там борьба с разбойниками! Нет денег даже на регулярную армию. Поэтому, как вы сами мне рассказали, солдаты и промышляют вымогательством под благовидным предлогом денег у проезжих. И где, скажите, искать сейчас самых крупных разбойников? Может, среди тех, кто, занимаясь подрядами на снабжение армии, поставляет ей всякое гнилье и неисправное оружие? Вот такие и обкрадывают, нагло и беззастенчиво, страну и народ. А обычный разбойник, кто караулит жертвы на караванных тропах, действует ныне по принципу: грабь награбленное. Честных людей они обижают редко, лишь, бывает, по ошибке.

Поскольку миссия, с какой Врангель прибыл в Мексику, уже была известна дону Мануэлю, Фердинанд Петрович решил уточнить у влиятельного купца, с кем было бы лучше встретиться в столице по интересующему его делу.

Выслушав вопрос, Мануэль Луна ответил:

— Санта-Ана — это хитрый лис. Он будет вилять и толком ничего не скажет. А вот вице-президент Барраган тот человек, кто вам нужен. Но Санта-Ану вы, скорее всего, не увидите. Он должен быть сейчас в Техасе. Считайте, что вам повезет, если вас примет Мигель Барраган.

Дон Мануэль, исполняя обещание, привез гостей в женский монастырь, однако внутрь его пройти не удалось: настоятельница, ссылаясь на устав, соглашалась пропустить лишь баронессу. Зато обогатило опытом посещение Пасео, где дон Мануэль дал возможность посмотреть накануне публичного гулянья на пригнанную сюда для наведения порядка толпу обремененных цепями преступников.

Зрелище это произвело особо яркое впечатление на малыша Вилли, засыпавшего родителей вопросами, почему эти дяди такие обросшие и страшные и почему они скованы друг с другом. Дон Мануэль восхитился любознательностью малыша и торжественно вручил обещанный подарок — большой кинжал в ножнах для защиты, как он пояснил, от разбойников.

Врангель попробовал деликатно отклонить сей дар: мол, ребенку иметь такие взрослые игрушки рановато. Но малыш Вилли, угадав смысл объяснений и что кинжал хотят у него отнять, ударился в плач. Утешая его, испанец все же настоял, что кинжал должен остаться, не у парнишки, так пока у родителей. Со временем, когда Вилли подрастет, это будет хорошая память для него о посещении Мексики.

Весть о прибытии в город супружеской четы из России, точнее из ее холодных американских колоний, возбудила народ, и теперь стоило Врангелю с женой показаться на балконе их дома, как из окон на той стороне улицы высовывались головы любопытных соседей, а внизу собирался простой люд и приветствовал их воздушными поцелуями, возгласами и взмахами рук. Поначалу такое внимание забавляло, потом стало докучать. По тем же причинам стало слишком беспокойно, из-за следовавших за ними зевак, совершать прогулки пешком, и приходилось почти всегда предпочесть экипаж.

Пора было бы и двигаться дальше. Уже несколько раз заходил дон Хесус, интересуясь, когда же намечен день отъезда. И вот все готово, но неожиданная болезнь Вилли заставила задержаться еще на несколько дней.

Дон Мануэль советовал ехать на сменных дилижансах, путешествующих от одного ночлега до другого, где дают новый экипаж и свежих лошадей. Так можно, пояснил купец, заплатив семьдесят пиастров, добраться до Мехико в шесть дней.

Однако от планов сопровождать русских знакомых испанцу пришлось отказаться. Он хмуро объяснил Врангелю, что в связи с восстанием в Техасе Санта-Ана призвал фактически в форме приказа всех состоятельных граждан пожертвовать на нужды армии кто сколько может, в зависимости от размеров состояния, и губернатор штата Халиско не разрешает ему отправиться в путь, пока он не поможет правительству тридцатью пятью тысячами пиастров.

— Вот такая у нас нынче демократия! — издевательски прокомментировал ситуацию дон Мануэль Луна.

Чтобы облегчить Врангелю переговоры в столице, испанец снабдил его рекомендательным письмом на имя вице-президента Баррагана, которого знал лично и с которым поддерживал почти дружеские отношения.

Глава четвертая

Вместо дона Мануэля, вынужденного остаться в Гвадалахаре, спутником в шестиместной карете оказался некий кругленький пухлощекий господин с глазами навыкате и короткими усами, постриженными узкой щеточкой, лет около сорока. Едва услышав несколько фраз на немецком, которыми обменялись между собой супруги Врангель, он экспансивно вскричал:

— Соотечественники! Какое счастье! Как приятно встретить на чужбине людей, говорящих на языке Гете! Разрешите представиться, Франц Шеллинг, австрийский коммерсант! А вы все же, судя по говору, не австрийцы. Скорее из Пруссии. Я прав?

Елизавета Васильевна решила чуть-чуть поиграть с ним в «угадайку»:

— Не совсем, — с улыбкой ответила она.

— Ну так из какого-нибудь немецкого герцогства или королевства, например Баварии? — приняв игру, проницательно вопросил австриец.

— Опять мимо! — рассмеялась баронесса.

— Теряюсь в догадках. Так откройте же мне!

— Мы из Эстляндии.

В глазах австрийца отразилось замешательство:

— Право, не знаю, где это.

— Это российская губерния, где живет немало прибалтийских немцев. Мы одни из них, барон Фердинанд Врангель и баронесса Элизабет Врангель, — посчитал нужным поставить точку на затянувшейся игре Фердинанд Петрович.

— Очень приятно! — расплылся австриец. — А этот очаровательный малыш, конечно, ваш сынок. Как зовут его?

— Вильгельм, — ответила баронесса и тут же обратилась к сыну: — Поздоровайся, Вилли.

— Здравствуйте, — суховато сказал по-немецки мальчик и тут же опять уставился в окно.

— Невероятно! — продолжал изумляться австрийский коммерсант. — Никогда бы не подумал, что встречу здесь российских немцев. Полагаю, вы тоже приехали сюда по коммерческим делам, и как давно?

Врангель, опуская детали, которые случайному попутчику знать было совершенно необязательно, пояснил, что они возвращаются домой после завершения его службы в российских колониях Америки, на Аляске, и по пути решили посмотреть Мексику, о которой много наслышаны. Словом, обычные туристы.

— Посмотреть — это еще куда ни шло! — с жаром подхватил австриец. — Страна древняя, и здесь есть немало любопытного. Но упаси вас Бог заняться здесь коммерцией — из вас, как и из меня, вытянут все жилы, выпьют все соки. Поверьте, честному коммерсанту делать здесь нечего. Сошлюсь на собственную судьбу. Я живу в Сан-Луи Потоси и занимаюсь закупкой кож и перепродажей их в другие страны, в основном в Европу. Поначалу дело обещало кое-какой успех, но последний год почти разорил меня. Вот сейчас я приезжал в Гвадалахару с намерением собрать в штате Халиско деньги со своих должников. Но, увы, тщетно. Выцарапать не удалось почти ничего. Нет, говорят, денег и все. Напрасные траты на дорогу. И что это, скажите, — возвысив голос, с гневным пафосом продолжал Шеллинг, — за презренный народ, эти проклятые мексиканцы, считающие за доблесть обобрать каждого коммерсанта из Европы, рискнувшего иметь с ними какое-то дело? Как можно верить им на слово? Они плюют даже на подписанный и по всем правилам заверенный торговый контракт! Я оставил в Сан-Луи Потоси молодую и очаровательную жену, испанку, ужасно тоскую по ней: она еще так неопытна в жизни, так влюбчива! Временами у нее ветер гуляет в голове. Внешне, баронесса, моя жена Мария немного похожа на вас. Но вы сдержанны, как истинная немка, а она очень живая, порывистая, увлекающаяся. Я пробыл здесь две недели, а на душе смятение: как бы в мое отсутствие кто-нибудь не вскружил ей голову. Вы не знаете мексиканцев. Они бывают так дерзки, так нахальны. Им ничего не стоит совратить молодую женщину, особенно если рядом с ней нет мужа...

Слушать его становилось утомительно.

А бодрая, набравшая сил четверка лошадей, понукаемых кучером-североамериканцем, меж тем неслась по ухабистой дороге с завидной скоростью. Иногда колеса наезжали на камни, и карета сотрясалась, словно готовая рассыпаться на части. Но все, как это ни казалось удивительным, держалось на своих местах, колеса не отлетали, не отваливалось днище, и кучер как ни в чем не бывало погонял лошадей еще резвее. Поскольку же экипаж был изготовлен у северных соседей Мексики, в Соединенных Штатах, это дало повод австрийцу порассуждать, что есть страны, где все делают прочно и добротно, во всем чувствуется надежность, и именно туда, вероятно, ему следует переместить свои торговые операции.

— Посмотрите, господа, — вдруг привлек он внимание спутников, — это мост Кальдерон. Великолепная арочная архитектура. Но он вошел уже и в историю Мексики. Именно здесь, на заре мексиканской революции, году, кажется, в 1811-м, произошла битва между войсками инсургентов под предводительством Мигеля Идальго[41] и правительственными войсками, которыми руководил генерал Кальеха. Говорят, у Кальехи было всего шесть тысяч солдат, а у Идальго — почти восьмидесятитысячная амия. И все же инсургенты проиграли битву, хотя индейцы Идальго дрались отчаянно и затыкали своими телами пушки противника. Солдатам Кальехи удалось подорвать боеприпасы в тылу армии Идальго, и после этого ослепленных дымом инсургентов можно было резать, как куриц. По слухам, в битве погибло более двадцати тысяч индейцев. И, честное слово, господа, для человечества было бы лучше, если бы погибла вся эта презренная нация, которая не умеет толком распорядиться ни собственной землей, ни другими природными богатствами, а торговлю понимает как искусство половчее обмануть партнера. Да, единственное, что они умеют, это обманывать и грабить привыкших к честной торговле иностранцев...

Елизавета Васильевна все же не выдержала и попросила дать покой их сыну: он недавно болел, еще не вполне окреп, и кажется, его уже клонит в сон.

На ночлег остановились во вполне приличном постоялом дворе. Мужчинам была предоставлена одна общая комната, а баронесса после ужина удалилась вместе с сыном в женскую половину. Однако Фердинанду Петровичу в эту ночь поспать не удалось. Едва улеглись, в комнату зашли еще два путника, прибывшие дилижансом из Лагоса. Один из них, мексиканец лет тридцати пяти, был изрядно навеселе и принялся уговаривать австрийца и Врангеля присоединиться к нему и вместе распить бутылку по случаю его очередной любовной победы.

— А потом я вам расскажу, как это делается, и, если вы способные ребята, вы кое-чему у меня научитесь.

— Может, все-таки не надо? — попросил Врангель. — Да и вам лучше отдохнуть.

— Почему же не надо? — сурово спросил мексиканец. — Сами же будете мне благодарны. Такие, как я, не каждый день встречаются.

— Мой старший брат, военный министр в правительстве республики, — с пьяной хвастливостью начал мексиканец, — привык одерживать победы на поле боя. Я же, господа, предпочитаю любовные битвы в постели. Это намного увлекательней, и для здоровья риск меньше.

Мексиканец радостно загоготал и потянулся с бутылкой к австрийцу:

— Давай выпьем в честь моих любовных побед!

Тот со скрытой злобой прорычал:

— Уйдите от меня. Дайте поспать!

Осадить пьяного «брата военного министра» хотел и Врангель, но, внимательно взглянув на него, понял, что разговоры с этим человеком ни к чему не приведут. Может полезть и в драку. Мексиканец, мощного сложения, с шеей борца, низким лбом, над которым нависла грива жестких, слегка курчавых волос, был, без сомнения, из породы буянов.

Отхлебнув из бутылки, он, не раздеваясь, не потрудившись даже стащить сапоги, прилег на кровать и начал с пикантными, по его разумению, подробностями повествовать, с какой аппетитной бабенкой встречался в Лагосе, как ловко наставил рога ее мужу, коммерсанту из Франции:

— Пухленькая такая, груди как кокосовые орехи, горячая! Женщины, господа, настоящего мужчину, самца, чувствуют на расстоянии. Иной раз стоит только пристально посмотреть на нее, и уже знаю: она будет моей.

Ему все никак не спалось, и рассказы о многочисленных любовных победах продлились почти до утра.

Врангель поднялся с больной головой. Дилижанс, прибывший из Лагоса, уже был готов в дальнейший путь, и когда он тронулся вместе с говорливым «братом военного министра», из постоялого двора выскочил тоже невыспавшийся и еще более чем накануне, кипевший яростью австриец и заорал вслед загремевшей колесами карете:

— Чтоб ты сдох, грязная вонючая свинья! Чтоб тебе самому каждую ночь рога наставляли! Чтоб тебя оскопили, ублюдок! Я пожертвую церкви сто пиастров, если экипаж опрокинется и прекратит жизнь презренного негодяя!

Вышедшие на истошный крик постояльцы внимали австрийскому коммерсанту с молчаливым изумлением. Но «брат военного министра» вряд ли его слышал. Экипаж был уже далеко, и облако пыли клубилось по его пятам.

По прибытии в Лагос с четой Врангель, к некоторому их облегчению, распрощался австриец Шеллинг: его дальнейший путь лежал в несколько ином направлении. А Фердинанд Петрович с Елизаветой Васильевной решили задержаться в городе на пару дней: Вилли опять чувствовал себя неважно.

Домом для приезжих заправлял пожилой, хромающий на одну ногу испанец, бывший моряк, о чем напоминали металлические пуговицы на его сюртуке с изображением якоря. Когда испанец, дон Ромуло, узнал, что его гости — подданные России и возвращаются с берегов Аляски, где провели несколько лет, он изъявил особое к ним расположение.

— Я же тоже был там, у северо-западных берегов Америки, — радостно воскликнул дон Ромуло, — давненько, еще в начале века, с экспедицией знаменитого Маласпины[42]. Какой прекрасный и суровый край, разве я могу забыть его! Я был тогда юн, а в юности все переживается острее — и первые бури, и первая любовь. Тогда я уже был болен морем и старался ни в чем не уступать товарищам, опытным матросам. Мы встречались у берегов Аляски и с русскими, угощали их ромом. О, это были крепкие, закаленные в невзгодах парни! Что же вы сразу не сказали мне, сеньор, что вы тоже моряк? У меня только что освободились два лучших номера, и разрешите предоставить их вашему семейству. Я держу книгу записей для важных посетителей. Соблаговолите оставить в ней несколько строк о вашем пребывании — для меня, моих детей и внуков. Я живу здесь много лет, но впервые принимаю у себя русского, да еще и моряка.

Впрочем, подчеркнутая любезность и почти родственные чувства, проявленные доном Ромуло к русскому коллеге по профессии, не помешали ему содрать с постояльцев фантастически высокую цену — свыше двух десятков пиастров, что превышало, прикинул Врангель по обменному курсу, сотню рублей.

— Это со скидкой, — пряча глаза, смущенно бормотал при расчете испанец, — в честь нашей дружбы.

Вскоре после выезда из Лагоса, когда миновали небольшой городок Леон, потянулись плодороднейшие долины земли Бахио, с обилием садов и возделанными полями, а за селением Керетаро дорога начала вновь подниматься в горы, к возвышенности Анагуак.

В столицу страны — Мехико — въезжали вечером, уже стемнело. Таможенный чиновник у границ города бегло просмотрел багаж путников и пропустил дилижанс.

Управляющий гостиницей, в которой рекомендовал остановиться гвадалахарский купец дон Мануэль Луна, приветствовал посетителей, пытаясь угадать их национальность, почти на всех европейских языках. Разумеется, кроме русского.

Едва поднялись в отведенные покои, громкий звон колокольчиков на улице заставил выйти на общий балкон, где столпились и другие постояльцы.

— Что происходит? — полюбопытствовал Врангель.

Люди на балконе уже вставали на колени и жестами попросили следовать их примеру.

— Человек умирает, — шепнут кто-то Врангелю, — несут причастие.

Внизу, на улице, прохожие тоже преклонили колени. Солдаты встали во фрунт и отдавали процессии честь.

Да как можно, подумал Врангель, бороться здесь с всесилием церкви, когда вера в спасение Божие пустила в народе столь глубокие корни.

Люди стали подниматься с колен лишь после того, как колокольчик затих в отдалении.

Для установления контактов в дипломатическом корпусе Мехико Врангель имел рекомендательные письма, предусмотрительно врученные ему в Тепике Эустакио Барроном, на имя английского посланника Ричарда Пакингэма и английского генерального консула О’Гормона. Им вскоре после приезда он и поторопился нанести визиты, объяснив цель приезда в Мексиканскую Республику и желательность личной встречи и переговоров с вице-президентом Барраганом.

— Едва ли вам удастся свидеться с ним, барон, — с любезностью, за которой таился внутренний холодок, ответил посланник Пакингэм, лощеный джентльмен лет тридцати восьми. — Вице-президент уже несколько дней болен. Никого, естественно, не принимает и, по слухам, поправится еще не скоро.

— Вот как! — растерянно пробормотал Врангель. Это была плохая новость. Сначала смерть в Калифорнии губернатора Хосе Фигероа. Теперь и болезнь вице-президента, с которым, по уверениям Мануэля Луны, все вопросы можно решить достаточно легко. Судьба как будто намеренно испытывает его, ставя все новые препятствия для выполнения переговорной миссии.

— А с каких это пор, с чего это вдруг правительство России озаботилось признанием Мексики? — не без иронии поинтересовался Ричард Пакингэм. — Насколько я понимаю, раньше ваша держава не торопилась с этим вопросом. Зачем же задевать чувства своих друзей, той же Испании, которая с признанием Мексиканской Республики пока не торопится?

Инициатива исходит от самих руководителей Мексики и была выражена в личном письме ко мне покойного губернатора Верхней Калифорнии генерала Хосе Фигероа. Мне же поручено правительством прозондировать этот вопрос и провести неофициальные переговоры. Руководя в течение последних пяти лет российскими колониями в Северной Америке, я видел всю пользу развития более тесных торговых отношений с нашими южными соседями — то есть с мексиканскими властями в Калифорнии.

— О, да! — с преувеличенным уважением усмехнулся Пакингэм. — Там, в Америке, вы проявляете себя достаточно активно. До меня даже дошли кое-какие слухи об инициированном вами конфликте с нашей Компанией Гудзонова залива. Дело это, барон Врангель, потихоньку разрастается, и, насколько я осведомлен, правление компании Гудзонова залива собирается представить вашей Российско-Американской компании солидный счет за понесенные ею убытки.

Теперь Врангелю было очевидно, что рассчитывать на помощь английского посланника не приходится.

— К моей нынешней миссии это дело не имеет никакого отношения, — спокойно ответил он.

— В нашем мире все ко всему имеет какое-то отношение, — наставительно заметил дипломат. — Но не теряйте, господин Врангель, надежды и присутствия духа. Возможно, вице-президент Барраган и поправится. Только придется подождать.

Более теплой и продуктивной оказалась встреча с английским генеральным консулом О’Гормоном, человеком постарше посланника и давно знакомым с тепикским консулом Эустакио Барроном, о котором был самого лучшего мнения.

О’Гормон подтвердил слова своего шефа о болезни вице-президента Баррагана. Но одновременно посоветовал не ждать его выздоровления и попытаться встретиться с исполняющим обязанности министра иностранных дел Хосе Мария Монастерио. В ответ на просьбу Врангеля обещал представить его в ближайшее время другим дипломатам из европейских стран — французскому посланнику барону Дефодису и генеральному консулу Пруссии Фридриху фон Герольту.

— Здесь есть еще посланник Соединенных Штатов в ранге министра, Энтони Батлер, — как бы вскользь упомянул О’Гормон. — Но, право, не знаю, стоит ли вам встречаться с ним. Я бы во всяком случае не советовал. Его полномочия как посла истекают, если уже не истекли. К тому же сейчас, когда в Техасе вспыхнул мятеж североамериканских колонистов и по существу идет война, отношение к Батлеру со стороны мексиканских властей, сами понимаете, не лучшее. Оно, правда, и раньше не было особо теплым. Тут многие подозревают, что Батлер тесно связан со всей этой техасской бучей.

— Может, это всего лишь наветы? — разыгрывая наивность, высказал предположение Врангель. О Батлере ему почему-то захотелось узнать побольше.

— Нет, это не наветы! — отверг англичанин. — Для таких суждений есть серьезная почва. Когда полковник Батлер впервые появился здесь лет шесть назад и приступил к обязанностям посла, мексиканские газеты устроили ему обструкцию: журналистам что-то стало известно об указаниях, которые дал Батлеру президент Эндрю Джексон[43]: попробовать уговорить мексиканские власти продать Техас Соединенным Штатам.

— За этими слухами что-то стояло?

— Несомненно! Назывались и суммы, которые американцы готовы были уплатить за покупку Техаса. От пяти миллионов долларов и ниже, в зависимости от того, как далеко в пользу североамериканцев будет передвинута граница между двумя странами.

— Среди нас, дипломатов, — помолчав, добавил О’Гормон, — Батлера не очень-то любили. Неприятно было слушать его бахвальство личными связями с президентом Джексоном. Когда-то Батлер служил под началом Джексона в Новом Орлеане, и с тех пор они вроде бы подружились.