Фердинанд Врангель. След на земле

Жара по-прежнему донимала, и Врангель, откликнувшись на просьбу матросов, разрешил растянуть возле борта брига парусину и принимать в ней морские ванны.

Ремонт корпуса шел своим чередом: пазы обшивки прочищались, конопатились и вновь заливались смолою.

С утра на берег уходил баркас с матросами под командой офицера для забора пресной воды и заготовки дров, и нукагивцы уже поджидали у ручья, чтобы оказать помощь. Они, впрочем, не были вполне бескорыстны: пользуясь подходящим моментом, пытались снять с одной из бочек железный обруч либо стянуть из шлюпки какой-либо инструмент. Пока мужчины под предлогом помощи промышляли воровством, полуобнаженные женщины норовили затащить таращивших на них глаза матросов в кусты и предаться любовным утехам.

Когда же Врангель, обеспокоенный осадой, какой подвергались матросы на берегу, выразил неудовольствие по этому поводу жрецу Тогояпу, тот невозмутимо ответил, что в глазах его племени любовные утехи не преступление и он не может наложить на такие действия запрет.

Несмотря на мелкие разногласия относительно допустимых норм поведения, к торговым отношениям с обеих сторон претензий не было, и островитяне регулярно поставляли на корабль и свиней, и кур, и плоды тропического леса. Но во время этих визитов, как и на берегу, туземцы так и искали подходящий случай стащить все, что плохо лежит, и однажды, когда Врангель вернулся на борт «Кроткого» после объезда на шлюпке бухты с целью более подробной ее описи, вахтенный офицер доложил ему, что пришлось наказать поркой одного из мальчишек, уличенного в воровстве. Похвалив его, Врангель тут же посетовал, что в воспитательных целях наказание лучше было бы совершить публично, в присутствии короля, жреца и при сборе других островитян.

Однако англичанин Джеймс Редон был иного мнения. Он сказал Врангелю, что нукагивцы мстительны и теперь от них можно ожидать любых подлостей. Действительно, получившая в селении огласку порка на корабле мальчишки без санкции на то верховного жреца, похоже, лишь озлобила островитян. Работавшие на корабле матросы жаловались, что теперь у них крадут не только железные обручи, но и топоры. Доктор Кибер, выпросивший разрешение собрать в горах образцы флоры, вернулся изрядно обеспокоенным. В лесу всю их группу, состоявшую из проводника-нукагивца, бывшего моряка английского судна индейца Педро родом из Аргентины и трех матросов остановили трое вооруженных островитян и нагло потребовали отдать ружья и порох. Лишь предупредительный выстрел отогнал бандитов.

Словом, по многим признакам назревало что-то нехорошее. Пытаясь вернуть отношения с островитянами в прежнее дружелюбное русло, Врангель одарил вождя Магедедо плащом из зеленого сукна и шапкой из красного сафьяна, но это тут же вызвало ревность верховного жреца: Тогояпу с обидой заявил русскому капитану, что такие подарки надо было дарить не вождю, а ему, а от Магедедо, мол, достойной благодарности им все равно не дождаться.

С некоторых пор Тогояпу стал появляться на корабле в сопровождении своего помощника, более молодого, могучего сложения, с глубоким шрамом на лице, придававшим ему устрашающий вид. Сдружившийся с командой «Кроткого» бывший матрос индеец Педро поведал русским, что этот молодой жрец по имени Кеотете — великий колдун, может воскрешать умерших и одним своим «черным» взглядом превращать человека в труп. Он был татуирован с головы до ног; всю спину занимал рисунок полуфантастического дерева с широко раскинутыми ветвями.

Между тем работы на корабле уже завершились, обшивку отремонтировали, и матросы подтянули такелаж. Узнав о скором отплытии корабля, жрец Тогояпу выразил разочарование и даже некоторое беспокойство.

— Не могли бы, капитан, задержаться еще на пару дней? — попросил он при очередной встрече, когда Врангель, сообщив о своих намерениях, выложил перед жрецом прощальные подарки — камзол, сукна и несколько топоров.

— Зачем? — пожал плечами Врангель. — Нам пора следовать дальше.

— А мои подарки? — подслеповатым правым глазом жрец с хитрецой подмигнул офицеру. — Они на берегу, и я тоже хотел отблагодарить вас.

Прежде чем съехать на берег, жрец оставил на корабле своего помощника Кеотете — присматривать, как он пояснил, за русскими дарами.

По поручению Врангеля Матюшкин отвез на гребной лодке Тогояпу, но вернулся один и доложил, что у старика еще не все готово из подарков и он просил прислать за ним шлюпку через пару часов.

С кораблем прощались и женщины. Они приплыли к судну на нескольких долбленых лодках и, окружив со всех сторон корабль, исполнили звонкими голосами несколько любовных арий. Выпрямившись в своих каноэ во весь рост и сладострастно покачиваясь, островитянки движениями обнаженных тел красноречиво показывали, как жалко им расставаться с чужеземными моряками.

Татуированный атлет Кеотете, стоя на палубе, тоже наблюдал за песнями и танцами соплеменниц, и, взглянув на него, Врангель заметил, что лицо туземца кривится презрительной усмешкой.

— Мичман Дейбнер! — окликнул подчиненного Врангель. — Пойдете на четверке на берег за жрецом Тогояпу. На всякий случай держите ружья заряженными в полной боевой готовности. Ближе чем на тридцать саженей к берегу не подходите, и никому не надо покидать лодку. Вам все ясно?

— Так точно, господин капитан!

— Исполняйте и постарайтесь не задерживаться.

— Но почему же не я, Фердинанд? — с досадой воззвал к командиру Матюшкин.

— Мичман Дейбнер сделает это не хуже, — хмуро отрезал Врангель: при всем его опыте Матюшкин, кажется, не понимал, что, заставляя изменить уже принятое решение, он подрывает авторитет капитана.

— Да послушай, Фердинанд, — подойдя ближе и уже тихим голосом, чтобы не привлекать внимания других, продолжал убеждать Матюшкин, — этот Тогояпу себе на уме. Мне показалось, он что-то замышляет.

— Мичман Дейбнер получил необходимые инструкции, — сухо отрезал Врангель и, повернувшись спиной к лейтенанту, дал понять, что разговор окончен.

Спущенная на воду четверка, подчиняясь дружным взмахам гребцов, удалялась от корабля.

Все, что произошло после того, как ялик под командой Карла Дейбнера отправился на берег, Фердинанд Врангель вспоминал впоследствии как дикий, кошмарный сон. Вооружившись подзорной трубой, он видел, как лодка приблизилась к песчаной полосе и замерла, не подходя ближе. С нее бросили якорь. Несколько островитян, положив на плечи большую свинью и погружаясь в воду до пояса, пошли к шлюпке. Следом за ними показался и сам Тогояпу и через посредство отправленного вместе с Дейбнером в качестве толмача англичанина Джеймса Редона заговорил с мичманом.

Чья-то тень наложилась на палубе на тень Врангеля. Он оглянулся. Это был Кеотете, и на лице колдуна играла зловещая улыбка.

Тревожный крик «Наших бьют!» заставил капитана вновь припасть к трубе. Вокруг шлюпки шла ожесточенная схватка. Островитяне, пришедшие вместе с Тогояпу, с копьями в руках атаковали матросов. Крепкий помор по фамилии Лысухин отбивался от нападавших румпелем, другой — примкнутым к ружью штыком. В кустах показалась новая группа вооруженных туземцев, спешивших на помощь сородичам.

С побелевшим лицом Врангель скомандовал:

— Шлюпку на воду! Лейтенант Лавров — в баркас, к Дейбнеру!

Колдун Кеотете вдруг сделал попытку прыгнуть за борт, но его стерегли, и подавший тревогу штурманский помощник с двумя матросами повалили островитянина на палубу и заломили руки.

Спущенный на воду баркас с тринадцатью вооруженными матросами уже отвалил от корабля. При подходе к берегу из кустов вдруг началась, к изумлению всех на корабле, частая ружейная пальба. Один из гребцов, выпустив весло, упал на дно лодки. Остальные, взяв ружья, открыли ответную стрельбу. Кто-то из команды Дейбнера подплыл к баркасу, ухватился, и ему помогли перебраться через борт. Видимо, на баркасе были раненые, и лейтенант Лавров повернул назад. Чтобы прикрыть отход, Врангель приказал палить по островитянам картечью всеми пушками обращенного к берегу борта. Судя по мелькавшим в кустах и за камнями многочисленным группам туземцев, их собралось уже несколько сотен, и это наводило на мысль, что нападение на корабль планировалось заранее.

— Фердинанд, в воде есть кто-то еще из наших! — не отрывая глаз от трубы, вскричал Матюшкин. — Дозволь за ним, на шестерке.

— Давай! — не перечил на этот раз Врангель. Теперь и он видел с трудом плывущего к кораблю человека.

Баркас вернулся первым. Лавров доставил на нем двух спасенных — матроса Зонова и англичанина Джеймса Редона. Но пулей, попавшей в грудь, был убит один из матросов, ходивших на баркасе к берегу.

Через некоторое время к кораблю подошла и шестерка под командой Матюшкина. На борт был осторожно поднят тяжело раненный матрос Лысухин. В спине у него торчал обломок копья. Всего же доктор Кибер насчитал на теле и голове Лысухина более десятка ран. Казалось чудом, что при такой потере крови он мог еще плыть.

— Так как все это случилось? — попросил Врангель дать подробный отчет Зонова и Джеймса Редона.

— У меня сразу вызвало подозрение, — торопливо заговорил англичанин, — что-то не так. Когда мы подходили к берегу, я не видел среди собравшихся островитян ни женщин, ни детей. Дикари были вооружены копьями, и я советовал мичману принять меры предосторожности, но он совету не внял и, когда один из матросов потянулся за ружьем, приказал ружья пока не трогать. «Карл! — вскричал я. — Вас хотят заманить в ловушку. Немедленно поворачивайте назад!» Но он не послушал меня и, бросив якорь в семидесяти кабельтовых от берега, продолжал сдаваться по дрехтову. Потом, едва в шлюпку положили свинью, началась свалка, и Дейбнера убили первым.

Рассказ англичанина подтвердил и матрос Зонов. По его словам, мичман велел всем держать ружья под банками, и лишь когда дикари открыто бросились на них с копьями в руках, крикнул: «Ребята, спасайтесь!» Финала трагедии Зонов не видел: как и Джеймс Редон, он сразу нырнул.

Кое-что рассказал после завершения операции по извлечению из его спины наконечника копья и матрос Лысухин:

— Мичмана винить не могу: он мертв. Тимофеева оглушили дубиной по голове, а павшего кололи ножами. Мы с Некрасовым оборонялись как могли. Его ранили в живот, а потом убили из ружья. Я, отступая по воде, отбивался румпелем. Сам не знаю, как уцелел.

Лысухин заметил, что особенно зверствовал в стычке с русскими пригретый экипажем нукагивец Гута.

Итак, четверо из экипажа «Кроткого» убиты. Но что же послужило причиной нападения?

— Помните, Джеймс, — счел нужным более подробно расспросить англичанина Врангель, — вы рассказывали мне о корабле, посещавшем остров месяцев восемь назад, матросы коего ограбили туземцев, забрав у них свиней. Вы считали, это был русский корабль. А вы делились этим предположением с кем-либо из вождей острова?

— Да, — потупив глаза, нехотя выдавил англичанин. — Но я не говорил им, что точно уверен в этом.

— Хоть на том спасибо, — жестко прокомментировал Врангель. У него уже не было сомнений, что нападение на их экипаж следует объяснить чувством мести.

— Да вы что думаете, — переходя в наступление, вдруг огрызнулся англичанин, — у них какая-то особая злоба к представителям вашей нации? Они лишь на вид добродушные, а в сердцах их — коварство. Год назад в этой же бухте был захвачен в заложники капитан нашего торгового корабля, и его освободили не раньше, чем был доставлен выкуп — три бочонка пороха, десять ружей и кое-что еще. А годом ранее в бухте Анна Мария были убиты три матроса с корабля, на котором плавал и я, и тогда же на острове Доминик туземцы взяли в плен экипаж шлюпки с китобойца. Их не пугают и военные корабли. Где теперь девять матросов с английского шлюпа, захваченных, как и ваши люди, на берегу? Шлюп еще не успел поднять якоря, как каннибалы разожгли костры на берегу и кинули в котлы тела моих несчастных соотечественников.

Врангель поневоле содрогнулся.

— Значит, не стоит и пытаться, — спросил он, — договориться с туземцами, чтобы они выдали нам тела Дейбнера и погибших с ним матросов?

— Не знаю, — пожал плечами Редон, — попробовать можно. Например, обменять их тела на захваченного в плен колдуна.

— Откуда у островитян столько оружия?

— Наши и американские купцы выменивали у них сандаловое дерево: груженную им лодку средних размеров за одно ружье. Одно ружье меняли также на пять свиней, а за пятнадцать свиней отдавали бочонок пороха. Поверьте, капитан, на этом острове скопился уже изрядный запас и ружей, и пороха, и свинца. Выйти из бухты трудно, и считайте, что родились в рубашке, если удастся благополучно ускользнуть отсюда.

Треск ружейных и мушкетоновых выстрелов залегших за камнями островитян не прекращался. Пули дырявили паруса, попадали в рангоут и такелаж. К счастью, высокие борта брига и натянутые вдоль них койки предохраняли матросов от ран.

Дав команду вести ответный огонь ядрами и картечью, чтобы предотвратить захват судна островитянами на гребных лодках, Врангель не торопился поднимать на борт баркас и шестерку: они понадобятся, чтобы выйти из бухты с помощью завозов.

— Поднять шлехт, подтянуться к даглисту! — скомандовал капитан. — Канонирам усилить огонь по берегу.

Освобожденный от одного якоря, корабль начал медленно подтягиваться к другому.

— Штурман Козьмин, взять верп на баркас вместе с перлинями и завезти верп к центру залива!

Как только баркас с дюжиной гребцов отвалил от корабля, туземцы, увидев новую цель, взяли его под обстрел, но пули шлепались вокруг и пока не задевали матросов.

Бросив в намеченном месте верп, соединенный с кораблем тремя перлинями, Козьмин со своей командой благополучно вернулся к кораблю. Тотчас был поднят второй якорь, даглист, и судно начало подтягиваться на завозе к центру бухты. Вид уходящего при спущенных парусах корабля, который островитяне, должно быть, уже считали скорой своей добычей, вызвал в их рядах необычайное волнение. С берега доносились крики ярости. Стрельба усилилась. Но и «Кроткий», отдалившись от берега, вышел на более выгодную позицию для стрельбы картечью по обоим прикрывавшим выход из гавани мыскам.

Вот уже подул желанный ветер, были тотчас подняты паруса и обрублен перлинь. Судно двинулось вперед. Обе сохранившиеся лодки, баркас и шестерку, вели за ним на буксирах.

Островитяне, почти не таясь, перебегали на более высокие скалы. Некоторые толпились на берегу, собираясь, видимо, спустить на воду каноэ.

И вновь вышла заминка: ветер вдруг переменился и погнал корабль к отвесному западному берегу бухты. Вовремя брошенный якорь спас «Кроткий» от почти неизбежной катастрофы.

Солнце уже садилось, и Врангель ясно сознавал, что до наступления темноты бриг во что бы то ни стало надо вывести из бухты в открытое море. Если не успеют, неизбежен ночной штурм корабля, исход которого при многократном превосходстве островитян в численности предсказать несложно.

Подозвав к себе Козьмина, Врангель, отбросив командирский тон, озабоченно сказал:

— Вот, Прокопий Тарасович, дела-то какие! Последняя надежда еще на один завоз. Бери стоп-анкер с тремя кабельтовыми на баркас и постарайся бросить его близ горловины бухты. Мы прикроем огнем. Другого спасения нет.

И этой операции сопутствовала удача. Как только стоп-анкер был кинут командой Козьмина, подняли якорь, державший корабль на месте, и, несмотря на сопротивление бивших из-под кормы бурунов, корабль на завозе стал тянуться к открытому морю. Бриг вновь поймал ветер и под напряженными парусами наконец вышел из опасной бухты. Непроизвольное «Ура!» всего экипажа огласило берег.

Но окончательную победу праздновать было рано. На пути от бухты Чичагова до гавани Анна Мария сплошной цепью тянулись костры островитян: они, вероятно, рассчитывали, что, пока корабль не удалился от острова, можно предпринять еще одну попытку захвата.

Прежде чем окончательно покинуть остров, Врангель зашел вместе с англичанином Редоном к пленнику колдуну Кеотете.

— Отпустите меня, — мрачно глядя на вошедших в каюту, попросил татуированный туземец. — В обмен вам вернут вашу лодку.

— И тела убитых на острове? — уточнил Врангель.

Колдун отрицательно качнул головой:

— Нет, тела не вернут, как и черепа: это военный трофей.

— Тогда и вам придется остаться с нами, — заключил беседу Врангель.

Однако утром обнаружилось, что Кеотете сумел тайно бежать с корабля. Как удалось ему освободить руки и ноги от крепких пут — осталось нераскрытой тайной. Некоторые матросы «Кроткого» поговаривали, что Кеотете помогли в этом его чудодейственные способности: недаром же соплеменники считали его колдуном.

Глава третья

Через пять месяцев после ухода со злополучного острова Нукагива бриг «Кроткий», зайдя по пути на Камчатку, наконец достиг столицы Русской Америки Ново-Архангельска.

В Петропавловске Врангель сдал порученный ему груз, но более недели откладывал отплытие в ожидании писем от друзей и родственников. Дошедшие до порта известия из Петербурга вызывали тревогу и множество вопросов. Кончина Александра I и вступление на престол Николая I сопровождались, по слухам, невиданной смутой — восстанием на Сенатской площади нескольких полков, отказавшихся принять присягу на верность новому императору. Говорили о массовых арестах бунтовщиков, среди которых было вроде и немало флотских офицеров. Не пострадал ли кто-либо из общих знакомых? Это мог бы прояснить Федор Литке. Но, увы, пришлось уйти из Петропавловска, так и не дождавшись почты.

21 сентября, руководствуясь указаниями прибывшего из селения лоцмана, Врангель ввел «Кроткий» в Ситхинский залив и поставил корабль на якоря.

Впервые пришедшие к этим далеким российским владениям матросы и офицеры брига с любопытством озирали высокие окрестные горы, лесистые островки, разбросанные по глади залива, селение с возвышавшимся над ним домом главного правителя, прочный палисад со сторожевыми башнями, из которых выглядывали жерла орудий.

Лишь трое из экипажа «Кроткого», Врангель, Матюшкин и штурман Козьмин, уже приходили сюда ранее на борту шлюпа «Камчатка», и каждый из них по-своему переживал новое свидание с американской землей. Врангелю вспомнилась встреча с легендарным Барановым[25], правившим здесь почти три десятка лет. Как радовался Александр Андреевич, узнав, что на «Камчатке» прибыло молодое пополнение для службы в Русской Америке: лейтенант Деливрон и вольные штурманы Шмидт и Этолин. Однажды Баранов пригласил молодежь шлюпа к себе в «замок», как называли в селении дом главного правителя. Хваля выбор места службы волонтеров компании, уже съехавших на берег и обживающих предоставленные им квартиры, Баранов, лукаво глядя на гостей: Врангеля, Литке, Матюшкина и Козьмина, — с задором говорил: «А вы тоже подумайте, чтоб годика через два-три сюда вернуться. Работы здесь молодым морякам — непочатый край. Мы лишь с одного краешку Аляску пока изучили. А ее надо бы кругом обойти и описать, как положено, в дальние реки проникнуть, что текут из глубин материка. Сердцем чую, что многими сокровищами эта земля богата, да чтоб добраться до них, силенок пока нет».

Штурман Адольф Этолин, которого вспомнил, глядя на селение Врангель, был легок на помине и первым, приплыв на шлюпке, приветствовал гостей. Высокий, голубоглазый, шведский финн по происхождению, Этолин за эти годы почти не изменился. Он радостно обнял бывших спутников по плаванию на «Камчатке» и сообщил, что лишь ненамного опередил их: этим утром прибыл из Охотска на компанейском бриге «Чичагов». А ушел отсюда в прошлом году на фрегате «Крейсер» под командой Михаила Лазарева. Маленько погостил в родных краях — и тут же назад, сухопутным путем через Сибирь, до Охотска.

— Аляску, поди, вдоль и поперек уже исходил? — радуясь свиданию с Этолиным, весело спросил Врангель.

— Да уж кое-где побывал, — скромно заметил штурман и рассказал, что несколько лет назад, при главном правителе Муравьеве, был в экспедиции по исследованию берегов Аляски со стороны Берингова пролива. Ходили на пару с мичманом Хромченко, тот — на бриге «Головнин», а сам Этолин — на куттере «Баранов». Кое-что удалось сделать: открыли новые бухты, проливы, описали залив Кускоквим и устье реки Нушагак. Во все эти годы неоднократно совершал плавания по компанейским делам и в Калифорнию, и к Сандвичевым островам.

Врангелю тоже пришлось в ответ дать краткий отчет о последних его странствиях.

Прежде чем съехать на берег и представиться главному правителю капитан-лейтенанту Чистякову, Врангель с нетерпением прочитал привезенные Этолиным письма. Дурное предчувствие его не обмануло. Касаясь происшедшего в Петербурге на Сенатской площади, Литке назвал все случившееся, включая развитие событий после подавления восстания, одной из мрачнейших эпох русской истории. Упомянул он и имена некоторых заговорщиков, находившихся под следствием: «Не обольется ли твое сердце, любезный Фердинанд, прочтя имя Бестужева, этого единственного человека, красы флота, гордости и надежды своего семейства, идола общества, моего 15-летнего друга? Прочтя имена 3-х его братьев, прочтя имя Корниловича, анахорета, жившего только для наук?»

Вовлеченным в мятежные события оказался и младший брат Литке. «Кроме участия во всеобщей горести, писал Федор, — имеем мы и свою собственную. Брат Александр попал было в эту историю как кур во щи. Ты увидишь, что гвардейский экипаж был также уведен и мой брат вместе со прочими был арестован».

Какая трагедия! — мрачно думал Врангель. А что же Батеньков, уцелел или тоже арестован? Вспоминая последние встречи с ним в Петербурге, Врангель был уверен, что и Гаврила Степанович, при его либеральных убеждениях, мог оказаться в рядах заговорщиков.

От прекрасного настроения, с каким он прибыл в Ново-Архангельск, не осталось и следа. И все же придется взять себя в руки: Чистякову раздражение и тоску демонстрировать не следует. Разговор предстоит важный, и не исключено, что уже сегодня выяснится, задержится ли бриг в Америке для охраны российских владений или, сдав груз, сразу отправится в обратный путь.

Встреча с главным правителем Петром Егоровичем Чистяковым развеяла надежды на то, что по служебной необходимости экипажу брига будет поручен надзор за выполнением иностранными судами условий конвенций, подписанных Россией с Англией и Соединенными Американскими Штатами.

— Много ли, Фердинанд Петрович, — с горечью говорил Чистяков, — может сделать здесь русский военный корабль, ежели условия конвенции дают бостонским, равно британским, корабельщикам полную свободу вести торговлю с дикими в наших владениях? Запрещается продавать туземцам лишь оружие, спиртное и порох, но не изволь при этом обыскивать американские суда или конфисковывать запретный товар — хлопот не оберешься! А с поличным-то за незаконные сделки пойди их поймай! О чем думали в Петербурге, подписывая такие соглашения, ума не приложу. И потому, Фердинанд Петрович, нет никакого смысла задерживаться вам у этих берегов. Пустая трата времени.

— Раз так, — с досадой согласился Врангель, — пойдем обратно.

Пока судно стояло в заливе, запасаясь водой и дровами, Врангель неоднократно возвращался мыслью к событиям в Петербурге. Конечно, невероятно жаль, размышлял он, что среди восставших оказались близкие ему и глубоко уважаемые люди. Но правы ли они были, посягая на основы давно установленного в России государственного строя? Как бы поступил он сам, ежели б тогда, при их петербургских встречах, ему предложили бы вступить в ряды заговорщиков? Нет, эта бунтовщическая идея не могла бы его вдохновить. Все его воспитание в традициях служения отечеству и, стало быть, императору отвергало подобную возможность. Даже не зная деталей замысла заговорщиков, он никак не мог склониться на их сторону.

Мысли о восстании в Петербурге волновали не его одного.

— Ты слышал, Фердинанд, — как-то с горечью сказал ему Федор Матюшкин, — о том, что произошло на Сенатской площади?

— Да, кое-что узнал из письма Федора Литке.

— Я тоже получил письмо — от директора нашего лицея Энгельгардта. Егор Антонович пишет: арестованы его питомцы и мои близкие друзья — Кюхельбекер, Пущин... Пущина взяли, будто бы, по связям с одним из главных заговорщиков — Рылеевым[26]. Я прекрасно знаю обоих. Это благороднейшие люди, они никому не могли желать зла. Но их могла воодушевить идея социальной справедливости. Были, без сомнения, серьезные мотивы, почему они пошли на это.

— Ты, что же, оправдываешь их? — холодно спросил Врангель.

— Да, — с вызовом крикнул Матюшкин, — я их оправдываю и защищаю! Значит, они видели гниль там, где мы ее проглядели. Убежден, мои друзья не могли быть причастны к неправому делу.

— Покушение на самодержавие — это считаешь ты правым делом? — стараясь сохранить самообладание, сурово спросил Врангель и уже совершенно официальным тоном добавил: — Чем вести политические беседы, лучше займитесь, лейтенант Матюшкин, тем делом, которое вам поручено. Ваша команда слишком медленно заготовляет дрова. Надо бы поторопиться.

Круто повернувшись, Врангель пошел в свою каюту. Он еще не сознавал, что в этот момент навсегда потерял верного друга, делившего с ним все тяготы четырехлетнего северного странствия.

Череда канувших в Лету картин теснилась в памяти Врангеля, пока бриг приближался при попутном ветре к берегам Сандвичевых островов. В их прежнем походе капитан Головнин сначала привел шлюп к самому крупному острову архипелага — Гавайи, чтобы повидаться там с местным властителем, королем Камеамеа[27]. Но прежде чем они увиделись с королем, кое-что интересное о Камеамеа рассказал его министр иностранных дел, невысокий португалец Элиот де Кастро.

Элиот свозил капитана Головнина и группу офицеров шлюпа на место гибели Джеймса Кука[28], и Врангель, стоя на берегу, где был убит прославленный мореплаватель, не удержался от соблазна подобрать с земли отполированный волнами голыш на память о случившейся здесь трагедии. То же сделали, по его примеру, и другие офицеры. Элиот, глядя на них, с улыбкой заметил, что и он когда-то подобрал здесь такой же сувенир, но в присутствии показавшего ему это место Камеамеа. Португалец живо повествовал: «Зачем вы взяли этот камень? — строго спросил меня Камеамеа. — Что собираетесь сделать с ним?» Мой ответ, что я хочу послать его друзьям в Англию, буквально разъярил короля. Камеамеа, а он очень силен и грозен, вырвал драгоценную реликвию из моих рук и, кинув в море, прочел мне гневную проповедь: «Ты хочешь напомнить этой посылкой, какие мы плохие люди, что убили их соотечественника, знаменитого капитана? Но этот прискорбный случай лучше забыть: добрые люди не должны вспоминать былые раздоры».

Элиот де Кастро рассказывал тогда и другие истории, свидетельствующие о мудрости и оригинальном складе ума Камеамеа, о том, как остроумно ответил король капитану Ванкуверу, когда посетивший остров англичанин пытался убедить его в превосходстве христианской веры над языческой. «Вообразите, господа, — восторг сиял в глазах Элиота де Кастро, — выслушав поучения Ванкувера, король велел позвать своего верховного жреца, а потом повел всю группу на край высокого утеса и предложил Ванкуверу броситься вместе со жрецом вниз. Это было бы, конечно, чистое самоубийство, но король сказал: „Если ваш бог действительно велик и всемогущ, он спасет вас“. Но Ванкувер, не испытывая судьбу, от опасного эксперимента отказался».

Этими рассказами Элиот изрядно подогрел интерес русских моряков к Камеамеа. Не без щегольства одетый, уже преклонного возраста, король принимал гостей в своей по-европейски обставленной деревянной хижине и во время аудиенции вдруг ошарашил Головнина вопросом, не привезли ли русские моряки ему медных болтов, потребных островитянам для постройки собственных судов. Увы, болтов на «Камчатке» не оказалось, о чем сообщил изрядно смущенный неожиданной просьбой Головнин. «В следующий раз непременно привезите болты», посоветовал Камеамеа.

При всей его мудрости, во владыке Сандвичевых островов проявлялась непосредственность большого наивного ребенка. В наряде русских посетителей ему более всего понравилась шляпа с ремешками, и король тут же выпросил ремешки и для своей шляпы, а потом попросил капитана Головнина подарить ему большие, отличной кожи, английские башмаки, в которых капитан съехал на берег. Пришлось Головнину уступить любимые башмаки.

Во время же короткой прогулки вместе с русскими офицерами по острову Камеамеа обратил свое высочайшее внимание на клетчатый платок, которым небрежно обмахивался мичман Врангель, попросил его и, осмотрев, уже хотел сунуть в карман своих панталон, но тут вмешался Элиот де Кастро и, переговорив с королем на его языке, должно быть, убедил, что на такую безделицу и покушаться не стоит. Хмуро выслушав министра, Камеамеа вытащил платок и с недовольным видом протянул его мичману.

В памяти остался не только колоритный король Камеамеа, многое: визит на корабль пышнотелых жен короля, яркие мантии из перьев тропических птиц, в которых появлялись вожди острова, темпераментное исполнение сандвичанками чувственно завораживающей хулы, рассказы встреченных на острове английских и американских капитанов купеческих кораблей об успехах Камеамеа в строительстве собственного флота и их хвала королю за благожелательное отношение к заморским торговцам. Тогда же услышали русские моряки удивительную историю о том, как служивший в Российско-Американской компании доктор Шеффер поднял над одним из Сандвичевых островов русский флаг, убедив его владельца присягнуть со всеми жителями на верность России, что вызвало ярость и возмущение не только английских и американских купцов, но и гнев самого Камеамеа.

Теперь же, по словам бывавшего на островах Этолина, многое на Сандвичевых изменилось. Великий Камеамеа, так много сделавший для укрепления Гавайского королевства, умер — в тот же как будто год, когда скончался и Баранов. Его сын и преемник на троне Лиолио не унаследовал мудрости отца, начал бездарно разбазаривать его наследство, совершил поездку в Лондон и, заболев, там же, по слухам, и скончался. Потом на остров прибыли американские миссионеры и понемногу переломили образ жизни сандвичан. Пользуясь влиянием на королеву Каахуману, они сумели подорвать основы языческой веры и не без успеха обращали жителей в христианство.