Мое лимонное дерево

Грэдд сказал мне, что я непременно должен твёрдо придерживаться двух цен: той, по которой я буду продавать, если рынок пойдёт против меня и я пойму, что мой прогноз неудачен, и той, по которой я буду брать прибыль.

– Других цен для тебя просто нет, – внушал мне Грэдд. – Либо ты продаёшь акции с убытком, либо с прибылью, причём потенциальный убыток, естественно, должен быть меньше, чем желаемая прибыль, иначе какой смысл в заявке.

Сначала мы выбрали отрасль. Это была пищевая промышленность. Потом выбрали компанию, молодую и быстроразвивающуюся, перспективную, её акции стоили в то время восемьдесят один доллар, но мы с Грэддом посмотрели на её баланс и решили, что акции – недооценены. И что они должны вырасти. Тем более что эмиссия прошла недавно, и акции уже две недели поднимались ровно и весело.

Однако на следующий день поутру цена была всего лишь семьдесят девять, а к полудню мои акции упали до семидесяти шести. Я начал беспокоиться. Что-то не так в нашем анализе, подумал я. Может быть, лучше прекратить торговлю, ведь это, в конце концов, мои деньги. Я связался с Грэддом и доложил, что собираюсь продать акции, пока они не упали ещё сильнее.

– Какого черта, – возразил Грэдд. – Мы же вчера решили становиться на покупку.

Я крутил телефонный провод в руках.

– Ну да, мы решили, но это было вчера. А сегодня…

– У тебя есть стоп-приказ. Он стоит на семидесяти.

– Ну да, на семидесяти, но я подумал, что можно не доводить дело до семидесяти и продать их сейчас, пока они ещё стоят семьдесят шесть.

– Чёрта с два, – взбеленился Грэдд. – Чёрта с два «ты подумал», Бакуш. Это называется не «подумал», а другим словом: «струсил»! Мы проводили вчера анализ?

– Проводили.

– Согласно анализу, акции должны вырасти?

– Ну.

– Так какого же чёрта их продавать, если они вырастут?

– Действительно, – приободрился я, завязывая пятый узел на телефонном проводе.

– Не смотри на них, – посоветовал мне Грэдд. – Не смотри вообще на акции. У тебя есть две цены, внизу и вверху. У тебя есть твой анализ. Так отойди от этой долбаной доски и не смотри на них! Ты меня понял?

Ну, разумеется, я его понял. Я отошёл от доски и поплёлся пить кофе, а когда пришёл обратно, то, к несказанной своей радости и изумлению, увидел, что акции поднялись до девяноста шести! Ого-го, подумал я! Мой дух тоже поднялся, как на дрожжах. Меня мгновенно переполнило несказанное самодовольство. Они растут, сказал я себе, шаг за шагом налаживая в землю, расхаживая и поглядывая на котировки. Растут они, Бакуш, понимаешь?

Но мне тут же пришла в голову и другая, гораздо более трезвая мысль: они-то растут, а вот ты, Бакуш, чем сейчас занимаешься?

Падаешь, а?..

Это была очень хорошая мысль, трезвая мысль; да и акции больше не росли.

Да, они не росли.

Они даже немножко упали и стали стоить девяносто пять.

– Какого чёрта, – сказал я вслух. – Что это вообще, может значить?

– Это значит, что они упадут ещё ниже, – сказал кто-то у меня за спиной очень авторитетным голосом.

– Но я вчера точно рассчитал, что они должны вырасти, – возразил я.

– На рынке, – снисходительно усмехнулся мой собеседник, – никто никому ничего не должен. И ничего никогда нельзя точно рассчитать.

– Ну, да, – согласился я. – И всё-таки я их покупаю.

– А я их продаю, – пожал плечами мой собеседник. – Полчасика назад они стоили сто, и я продал их.

– Они стоили сто? – изумился я.

– Ну да. Курс всегда отталкивается от круглых цифр.

Я бросил взгляд на доску: девяносто четыре! Стоп, стоп, попытался я урезонить себя. Ты ведь решил, что будешь продавать, когда эти акции будут стоить либо сто один – чтоб получить прибыль, либо семьдесят – чтоб зафиксировать убытки. Сейчас сколько? Девяносто четыре. Значит, ещё не время.

Так?

Так-то оно так, пришло мне в голову. Да вот только… Стоп, – подумал я. – А почему, собственно, эти акции должны вырасти до 101? Почему я так решил вчера?

Я поразмыслил и пришёл к выводу, что решил я так исключительно потому, что купил их по 81 и рассчитывал на прибыль в двадцать пунктов. Это был, безусловно, сильный резон… но недостаточный для того, чтобы акции и в самом деле выросли. Как только я это понял, первым моим побуждением было – продать их немедленно!

Я бросился к телефону и набрал номер Грэдда.

– Это опять я, Бакуш, – сообщил я. – Слушайте, знаете что? Я закрываю сделку.

– По какой цене?

– По девяносто четыре.

– Так, – сказал Грэдд. – Опять начинается.

– Нет! – взмолился я. – Не опять, это совсем другое! Просто я сделал новый анализ и понял, что они не дойдут до ста одного. Они уже стоили сто, а теперь – девяносто четыре. Курс оттолкнулся от ста, понимаете? Он оттолкнулся, и сейчас…

– Ла-адно, – проскрипел Грэдд, – оч-чень хорошо, продавай. ОК, Бакуш, договорились: ты их продаёшь…

Нужно ли говорить, что курс в тот же день благополучно пробил 100 и устремился «к новым сияющим вершинам», а я, хоть и понял, каким был идиотом, позднее не преминул повторить свою ошибку ещё пару десятков раз, иногда и в более печальном варианте.

Джеймс Грэдд! Все читали его учебник, все по нему сдавали финансовую математику, это основы. До Грэдда рынок акций был чем-то вроде интеллектуального казино, после Грэдда заговорили о механических торговых системах. Грэдд преобразил финансы. Но что вы скажете, узнав, что я, учась у Грэдда, и не думал читать его учебник? А зачем мне был учебник, если передо мной был живой Грэдд?

Хотя, конечно, учебник получился более совершенным, чем сам Джеймс Грэдд собственной персоной. Грэдд ведь, как известно, не был профессиональным торговцем, как не был он профессионалом вообще нигде и ни в чём. Когда-то Грэдд окончил математический факультет, но на науку ему не хватало терпения. Он консультировал в семи конторах по поводу вложения и размещения средств, своими же средствами (у него были очень неплохие доходы) сорил и разбрасывался совершенно бездарно. Он мог бы, например, накопить какой-то капитал и вложить его в ценные бумаги; он мог бы, в конце концов, взять кредит, – ему бы всякий дал! – и основать собственную инвестиционную компанию. Грэдд ничего этого не делал. Он предпочитал снимать слишком дорогую квартиру (там он катал шары и ссорился с женой), питаться чёрной икрой и играть в гольф. Если же ему пытались вручить деньги в управление, Грэдд неизменно отказывался.

– Я не хочу чувствовать себя стеснённым! – объяснял он.

Грэдда перекашивало, правую бровь он поддёргивал кверху. Грэдд был высок и костляв и, когда стоял, запрокидывал голову к потолку. Руки у Грэдда не просто дрожали, а ходуном ходили; о нём говорили, что он «мимо чашки пакетиком чая два раза промахивается», а поджигая сигарету зажигалкой, он не раз подпаливал себе брови и ресницы. Он просачивался в двери. Он незаметно присаживался в кресло, скрючивался, скукоживался, поджигал сигарету. Все взгляды обращались к нему, но Грэдд этого не замечал – он корчил кислую рожу, мял лицо ладонью и мало-помалу начинал говорить, поначалу выцеживая слова с таким усилием, будто каждое из них давалось ему ценой невообразимых мук. Потом Грэдд слегка расходился, приходил в некое подобие волнения (если можно вообще говорить о волнении применительно к Грэдду), скрючивался ещё сильнее, вжимался в кресло, иногда, в увлечении, залезал на него с ногами, а иногда, наоборот, бросался шагать взад-вперёд по залу.

Если смотреть со стороны, у Грэдда была масса недостатков и комплексов – просто ходячий учебник по психоанализу. Я ничем не компрометирую своего учителя, потому что об этом как один говорят все, кто его знал. Да в жизни не было большего брюзги, чем Грэдд. Он носил старый, потрёпанный костюм только потому, что боялся новых вещей и не решался купить новый, он боялся летать на самолёте и ездить в лифте. Откровенно говоря, Джеймс Грэдд был просто невыносим со своим скрипучим голосом и перекошенной рожей. Да, и ещё он вечно жаловался. Он жаловался всем. От него было не дождаться иной улыбки, кроме ехидной. Если Грэдда спрашивали, как он живёт, он немедленно начинал с занудным воодушевлением рассказывать о своём последнем визите к врачу. Поистине вызывал удивление тот факт, что, несмотря на всё это, Грэдда уважали. Когда Грэдд напивался на корпоративных вечеринках, его осторожно и бережно отвозили домой и препоручали с рук на руки жене. Слабости Грэдда не только не шокировали всех этих банкиров и миллионеров, но, кажется, вызывали в них чувство лёгкой зависти. Да, Грэдд мог позволить себе быть скрипучим, слегка перекошенным на одну сторону, и плохо одетым, и дурно воспитанным, и даже небогатым – потому что он чувствовал нечто и кое-что понимал.

Да. Разумеется. Я предвижу все возражения, и я бесконечно далёк от мысли представить своего учителя неким идеалом. Наоборот, я хочу подчеркнуть все его недостатки, чтобы стала яснее моя мысль. Как врач не обязан всё время находиться в добром здравии, так и ни один учитель не должен и не может быть прав во всём. Несмотря на все свои недостатки, Грэдд был моим учителем, и он, действительно, очень много мне дал. Не знаю, смог ли я дать своим ученикам столько, сколько дал мне Грэдд.

Помню, как я обсуждал с ним сумму, которую планирую выручить от инвестирования в конце года. Я как раз учился считать все эти сложные проценты, аннуитеты и прочее и порой в них путался. Наконец я высчитал, что если дело пойдёт по плану, я должен получить двадцать семь тысяч долларов. Помню, что сумма меня ужаснула – так велика она была.

– Чему ты удивляешься? – преспокойно заявил Грэдд.

– Так ведь двадцать семь тысяч! – зрачки у меня, зуб даю, были с блюдечко.

– Ну и что? – возразил Грэдд. – Двадцать семь тысяч, или двадцать семь центов, или двадцать семь миллионов – какая тебе разница, что считать?

Джеймс Грэдд стал моим учителем, а я стал его учеником, когда мне было двадцать семь, а ему – пятьдесят два.

Этот Джеймс Грэдд, которого я зову своим учителем, не был богат и не стремился к этому.

Тем, кто знал его, казалось, что Грэдд жил всегда и что он пребудет вечно. Те, кто не знал его, думали, что он – целая толпа народа или что его не существует.

Многое из того, чем мы пользуемся бездумно, на самом деле придумал Грэдд.

Он помнил времена, когда всё делалось как следует.

И он видел начало того, что сейчас заканчивается.

Джеймс Грэдд, которого я называю своим учителем.

Сказать правду, кроме ошибок, у меня весьма долго вообще ничего не получалось. В этом не было ничего нового. У меня ничего не получалось, я не падал духом, у меня опять ничего не получалось, я опять не падал духом… и всё было отлично.

Должно было быть какое-то дурацкое объяснение происходящему. И я его нашёл. Ну, конечно же, все эти дурацкие ошибки делал не я. Их делал мой грёбаный двойник.

Моего двойника звали Крис Бахус, почти как меня – только он, в отличие от меня, согласился на удобное американское имя, ну а Bakhus и Bakush – это почти одно и то же, только h перелетело из конца в серединку. Этот Крис Бахус постоянно лез в мои дела. Он вообще был мерзкий тип. Сначала он пытался совратить меня лично. Он подходил ко мне сзади и начинал говорить кому-нибудь другому:

– Ну что вы, эти акции непременно упадут. Они должны упасть, они слишком перекуплены.

Он думал, что я, услышав такие речи, буду действовать по его наводке. Он считал меня мнительным, несамостоятельным человеком. Но уж чего во мне не осталось, так это желания следовать чужим советам; в конце концов, только заслышав «перекуплены» или «перепроданы», я тут же бросался наутёк, затыкая уши. Тогда Бахус перешёл в наступление. Этот человек копировал мои сделки в зеркальном отражении. Каждый раз, как я зарабатывал тяжким трудом по жаре, скажем, десять долларов, Крис Бахус тут же их спускал. Справедливости ради надо сказать, что каждый раз, как я что-то делал неправильно, Бахус тут же мне это компенсировал. Он обнулял мой счёт! Это сводило меня с ума. Я не мог уже, в конце концов, понять, хорошо я торгую или плохо, правильные вещи делаю или неправильные. Этот чёртов парень не давал мне учиться.

Бахус завёл привычку обедать в кафе напротив. Он располагался, устраивался, разворачивал газету, всякий раз ехидно взглядывал на меня – и принимался читать. Наконец, меня это достало; я схватил свою тарелку – пюре, свежий салат, кусок мяса, – перебежал через площадь и залепил бы Бахусу в рожу, если бы тот не встал мне навстречу в полной боевой готовности, со своей желто-серой яичницей. Ненавижу яичницу.

– Какого хрена? – завопил я. – Ты, маленький уродец, какого хрена ты обнуляешь мне счёт? Если бы не ты, я бы давно был миллиардером!

– Если бы не я, ты бы давно разорился! – заорал в ответ Бахус, злобно прищурив свои маленькие свиные глазки. – И если уж на то пошло, счёт этот не твой, а вовсе мой! Убери своё гнусное пюре и ступай к себе, к своему уроду редактору!

– Ах ты мразь! – ахнул я и бросился на него.

Мы опрокинули столик – он был лёгкий, а моё дело было правое. Я бил Бахуса, вбивал его в землю и выколачивал пыль из его мятого костюма, пока не подоспела полиция. Они поспешили к нам, и на их лицах я с удовлетворением прочёл явную готовность разобраться в ситуации.

– Ваши удостоверения личности! – потребовал коп.

– Я хотел бы воспользоваться пятой поправкой, – сказал мой двойник, поднимаясь с земли. – Этот человек постоянно обнуляет мой счёт.

– Вам надо было подать на него в суд, а не драться едой, – возразил коп. – В мире столько голодных детей, а вы разбрасываетесь картошкой и яичницей.

– Он первый начал, – обвинил меня Бахус.

– Это правда? – коп посмотрел на меня.

– Чистая правда, гражданин начальник, – подтвердил я охотно. – Я всё и всегда начинал первым. Первым родился. Первым начал терпеть убытки и первым же – получать прибыль. А он только и умеет, что бессмысленно копировать мои действия.

– А драться? – уточнил коп. – Драться вы тоже начали первым?

– Ну, разумеется! – я пожал плечами.

– В таком случае ответственность несёте именно вы. Боюсь, нам придётся задержать вас за хулиганство, – сказал коп и надел на меня наручники.

Меня отвели в обезьянник, где я и просидел остаток дня; однако, когда я вышел, заплатив штраф, то почувствовал, что моего двойника больше нет. Горя? желанием узнать, действительно ли он исчез, я на следующий день вновь приступил к торговле, и мои лучшие надежды подтвердились: да, Бахуса больше не было, мои прибыли и убытки снова были только моими! С тех пор я никогда не видел своего двойника, хотя и не раз слышал о его проделках от своих детей и внуков. Ведь это именно он, Крис Бахус (под другим, разумеется, именем) стянул конфеты из буфета, и это он толкнул под локоть, сказал под руку, дёрнул за язык. Он творит всё то зло, за которое никто не хочет взять ответственность. Что же касается меня, то я больше никого не боюсь, потому что можно ли встретиться с чем-нибудь опаснее, чем собственная судьба?

А от той поры, когда мерзавец-двойник каждый день обнулял мой счёт и шептал мне в ухо «перекуплены, перепроданы», осталась только поговорка: «Чтоб заработать множество нулей, нужно несколько раз выйти в нуль».

Глава вторая

Вот так я жил-поживал и торговал акциями, продолжая писать статьи для рубрики «Корпоративные новости». Я был, как взлетающий самолёт: с одной стороны, его тянет вверх, с другой – он всё ещё на земле. Момент взлёта очень трудно уловить. Вот и я: так и не уловил, когда перестал писать для «Хороших денег». Просто однажды я перестал приходить за зарплатой и только через год спохватился, что так и не попрощался с Дэви Заприжо и с прочими сотрудниками.

Тогда я купил торт, бутылку коньяка и явился в редакцию в конце рабочего дня. По правде говоря, я ужасно трусил. Ведь когда я там работал, все знали, какой я хреновый журналист, и, конечно, не особенно меня уважали. Когда я вспомнил об этом, я купил ещё огромный букет цветов для секретарши Дэви Заприжо, а для него самого – дорогую ручку в подарок; и всё равно я жутко трусил и холодел от ужаса, представляя, как он на меня, наверное, злится, ведь я просто ушёл и никому ничего не сказал.

В общем… как только я зашёл, меня чуть не задушили в радостных объятиях.

– Бакуш пришёл, Бакуш пришёл! – завизжали девочки и понеслись по коридору сообщать об этом Дэви Заприжо.

Дэви в тот момент, конечно, разговаривал по телефону, но, услышав, что я пришёл, моментально появился, просиял и пожал мне руку!

Честное слово, это было не из-за того, что я притащил торт и букет, а про бутылку Дэви даже сначала не знал. Хотя торт мы тут же раскурочили на части и сожрали, а бутылку пили до полуночи.

Тут-то мы с Дэви Заприжо и зауважали друг друга?..

Нет, не могу так сказать.

Дэви ведь видел, как я работаю. А я видел, как он работает.

Мы так и не стали близкими друзьями.

И я думаю, что это к лучшему.

Я постепенно привыкал жить такой вот замечательной жизнью, замечательнее которой и быть не может. Когда ты каждый день тащишься, как навьюченный караван через пустыню, или отплясываешь, как чечёточник, на рынке. И грызёшь шариковую ручку, и мнёшь уголок листочка. Тарарам-трам-пам-пам. Ты вдруг оказываешься, как дурак, вместе со всеми там, где не надо быть. А то вдруг ты ничего не понимаешь, совсем ничего, так что голова буквально кру?гом. Или ты околачиваешься круго?м, и тебя попеременно бросает то в жар, то в пот, хочется с кем-нибудь поговорить, но не с кем. И ты проклинаешь тот день ичас, когда ты решил чем-нибудь торговать. Ночью тебе снится работа, тебе приходят в голову замечательные мысли, а утром ты просыпаешься и понимаешь, что совершенно ничего не знаешь. Все ушли вперёд, а ты даже не умеешь как следует анализировать балансы – и ты спешно учишься анализировать балансы и вскоре самонадеянно считаешь, что научился.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.