Мое лимонное дерево

А однажды ночью я проснулся и увидел спящую Сьюзен. Она лежала на спине, слега запрокинув голову, её нежная шея была открыта. Мне безумно захотелось убить её – без малейшей причины или повода, – и я до сих пор не могу отдать себе отчёт: что меня тогда остановило.

И тогда, и сейчас я знал, что такие мысли приходят в голову многим людям. Я называю их «контрапунктом». Стоишь где-нибудь на высоте, и тебе очень хочется спрыгнуть вниз, и тебя так тянет, что надо поскорее отойти в сторону, пока ты этого не сделал. Любишь кого-то, а сам втайне ловишь себя на мысли, что его можно взять и убить. Тебя ужас берёт от этой мысли, но зачем-то она в жизни нужна. Как тень.

Но тогда я думал, что меня тянет на преступления из-за того, что моя жизнь такая обыкновенная и скучная и что сам я – человек неинтересный и глупый.

Я спрашивал у Сьюзен:

– Почему со мной не случается никаких приключений?

А она меня успокаивала:

– С тобой их случается больше, чем с другими.

Меня это ставило в тупик. Уже сейчас я начинаю понимать, что она, возможно, была права. Дело в том, что я не распознавал – не воспринимал действительно необычных вещей, я не отделял их от обычных. Меня поражали мелочи (навсегда запомнилась женщина, которая ждала кого-то на углу, а в руке, на отлёте, держала надкушенное зелёное яблоко), а… когда в мою жизнь приходило то, что принято называть «приключением», я относился к этому так невнимательно… и в то же время так добросовестно. Что и портило всё дело.

Однажды я шёл по улице и пел, ну, просто шёл и пел, подпрыгивал, приплясывая, руки держал в карманах, позвякивал мелкой монетой. Это классно – носить наличность россыпью в карманах, можно купить себе кока-колу, или мороженое, или какую-нибудь мелочь. Вот, я так шёл через весь город, то шагая, то подбегая, то подскакивая, а потом выяснилось, что за мной всю дорогу шли два чувака, два продюсера с радио, шли и пёрлись от меня не по-детски. Наконец один из них ухватил меня за плечо и повернул к себе. Я и сейчас нервный, а тогда я был вообще неврастеник, я просто взвился от этого прикосновения, у меня волосы дыбом стали, и рожа была такая испуганная, что оба продюсера чуть не сдохли со смеху.

– Уу, да это же просто Фортунелло! – сказал один другому. – Парень, как тебя зовут?

Когда они услышали моё имя и фамилию, то просто зарыдали от восторга и профессионального интереса. Они наперебой принялись меня расхваливать и завлекать.

– Мы – продюсеры! Мы следим за тобой уже час и не можем оторваться! Ты можешь стать звездой! Ты завываешь, хрипишь и пляшешь, как афроамериканец, даже лучше, и при этом ты – рыжий! Мы сделаем из тебя второго Чарли Чаплина! Ты станешь богатым и будешь петь всю жизнь, сколько душе угодно!

Мне это понравилось, и я пошёл с ними. Они привели меня в свою студию, позвали ещё пятерых своих сотоварищей и велели мне «что-нибудь изобразить». Я изобразил телефонный разговор мужчины с женщиной, в котором обе стороны пели. Женщина пела хриплым вульгарным басом, а мужчинка шепелявил и сюсюкал.

– Джо-о-он, что ты де-е-елае-е-ешь?

– Ничего-о-о-о, дорога-а-ая! А что-о-о-о?

– Я только что вышла из ва-а-анны!

– Ты го-о-оо-ленькая?

– Да-ааа!

Потом в комнату мужчинки входил его босс, и он начинал притворяться, что говорит о работе, а женщина ничего не понимала и провоцировала его на сексуальные темы.

Продюсеры лежали под столами и судорожно икали.

– Хватит! – прорыдал, наконец, один из них. – Довольно! Прекрати выпендриваться!

Я прекратил выпендриваться. Продюсеры пожали мне руку.

– Бакуш, ты гений, – заявили они. – Мы сделаем из тебя кого надо.

– А кого надо?

– Звезду, вот кого!

Мне не хотелось быть звездой. Мне хотелось только денег. Да и этот трюк с телефоном вовсе не приводил меня в такой восторг, как их. Тем не менее я потратил примерно три недели на то, чтобы удивлять их и других, тех, кто хотел купить меня, своими песнями.

Но потом начались проблемы. Эти проблемы удивили меня самого.

– Ты наденешь это, это и вон то, – распоряжался продюсер. – Ты встанешь так и начнёшь с этого.

– Почему? – поинтересовался я.

– Послушай, тебя не должно волновать почему. Ты пустое место, умеющее делать то, что нам нужно. Ты – это твоя способность, больше ничего. Согласен?

– Согласен, – сказал я.

Я и в самом деле так думал. Да так оно и было ещё за несколько месяцев до того, как они меня встретили. Но в этот самый момент, когда они стали распоряжаться мной, я вдруг осознал, что это больше не так. Я больше не был пустым местом, как когда только приехал в Америку. Больше не был пустыней. Теперь у меня было что-то своё, мне было что терять, и я этого терять – не хотел.

Так я обнаружил, что я есть. Так чаще всего и обнаруживаешь, что что-то у тебя есть – когда кто-то хочет у тебя это отобрать.

Если в приключении с продюсерами были только возможности, то другое приключение, которое произошло со мной в то же время, было менее безобидным. Дело в том, что на стройке я работать больше не мог, а деньги были нужны. Ивот в погоне за деньгами я вляпался в мумиё. Дело было так: со мной поговорил представитель их шулерской компании и убедил меня, что мумиё – панацея от всех болезней. Аргумент был простой.

– Поработаешь на нас бесплатно одно лето, получишь квартиру.

Глаза у меня загорелись. Я поверил в мумиё. Явпаривал его клиентам со страшным энтузиазмом. На мне просто горела рубаха. Глаза тоже горели. Но Сьюзен моего энтузиазма не разделяла.

Я восклицал:

– Ты подумай! Уже фараоны лечились им.

– Ага, – сказала Сью без выражения. – Лечились, лечились и сами в него превратились. Они тебя сцапают, помяни мое слово.

– Кто?

– Да фараоны.

Но оказалось всё ещё хуже: в конце лета меня выгнали на улицу, не заплатив ни гроша. Где-то месяца через два после того, как меня выгнали, я случайно шёл мимо их двери ночью и заметил, что какие-то люди пытаются проникнуть внутрь и украсть мумиё.

Я окликнул их:

– Вам помочь?

– Иди-ка своей дорогой! – прошипели они и продолжили возню с замком.

Но я никуда не пошёл, а продолжил стоять и смотреть, по своему обыкновению. У них ничего не получалось, что неудивительно: ведь замок у мумиёшников был самый новый, даже без скважины, куда можно было бы насыпать пороху. Чтобы открыть его, требовалось непременно знать код. Его-то они и пытались подобрать.

– У вас ничего не выйдет, – сообщил я. – Тут больше миллиарда комбинаций. Чтобы перебрать их все, вам потребуется примерно столько же времени, сколько для того, чтобы долететь до звезды Альфа Центавра.

Вроде бы я не сказал ничего обидного, но один из них взвился, подскочил ко мне и стал душить и отводить за угол, приговаривая:

– Умный больно, да? Очень умный? Иди, иди! Вали отсюда!

– Ах, не стоит относиться к людям с таким пренебрежением, – прохрипел я, – ведь я знаю код и с удовольствием избавлю вас от необходимости ломать дверь.

– С этого надо было начинать, – выругался он и отпустил меня.

Дальше всё происходило ужасно быстро. Я сообщил им код, мы вместе зашли внутрь и стали перетаскивать разные вещи из конторы в их автомобиль.

– А откуда ты знаешь код? – спросили они меня, когда мы уже ехали все вместе по шоссе.

– Дело в том, что я раньше работал в этой конторе, а потом меня уволили.

– За что? – изумились они.

– За тупость и нерешительность, – ответил я.

– Ну уж нет! – заявил тот, кто сначала меня душил, а потом помогал тащить сейф с деньгами. – Нет, браток! Ты – не тупой. И ты – я тебе отвечаю – очень решительный. Ты просто супер какой решительный парень, это уж точно.

– Им виднее, – ответил я.

Они расхохотались, как будто я сказал что-то смешное. Потом мы приехали в какой-то ангар, где распилили сейф, достали оттуда деньги и поделили их. Сначала делили в основном они, а я молчал. Потом, между тем моментом, когда всё было подсчитано, и тем, когда они убрали бы деньги по карманам, я сказал, что мне мало. Это был именно тот самый момент, когда я мог получить ещё денег, и я получил ещё денег.

Когда Сью выслушала мой рассказ, она сказала:

– О Господи, Кши, это ужасно. Ты же их ограбил.

– Как ограбил? – удивился я. – Это тебя… обесточивает?

– Подумай сам! – завопила Сью.

Я немного подумал и понял, что она, пожалуй, права.

– Теперь тебя посадят в тюрьму! – убивалась Сью. – Ооо, за кого я вышла замуж! Мало того, что ты дурак, так ты ещё и бандит!

– Послушай, Сью, – я попытался её утешить, – в нашем городе 62% преступлений остаётся нераскрытыми. А в нашем районе – аж целых 69%. Меньше трети, так что беспокоиться практически не о чем. Что, я что-то неправильно сделал?

– Даже слишком правильно, – прошипела Сью.

Она была женщиной ровно настолько, насколько это было необходимо, чтобы не быть мужчиной: женского в ней было 50% + 1 акция. Между тем для принятия некоторых важных решений нужно значительно больше.

Сью в конце концов надоели мои штучки. Ей надоело меня тянуть из болота, мне надоело её развлекать. Мы расстались, но не совсем, и иногда – раз в два месяца – встречались по-прежнему. Говорят, что женщина, которую любишь, никогда не сможет стать твоим «просто приятелем». Так вот: это мнение – полная фигня. Просто надо, чтобы у неё был ключик от твоих мозгов.

Потом Сью вышла замуж и переехала на юг. Апотом, через несколько десятков лет, мы вдруг случайно встретились и снова подружились.

– Это мой первый муж, – с гордостью сказала Сьюзен своему спутнику. – Вот подожди лет тридцать, и у тебя будет столько же денег. Все мои бывшие мужья рано или поздно выходят в люди.

* * *

Когда я был молодой, я разносил газеты и журналы.

Ну да, да. Как настоящий будущий миллионер.

Правда, я разносил их позже, чем обыкновенные будущие миллионеры. Они всегда занимаются этим в детстве, а мне было уже за двадцать.

Не могу сказать, чтобы мне было противно это занятие. Всё-таки это легче, чем работать, например, официантом. Основная часть работы приходилась на утро. «Вам журнал!» – пальцем на кнопку, во все двери, на лифте, через три ступеньки. Город весь в дыму, телефоны только-только начинают звонить, газеты свежие, чёрно-белые, в строчку, и я первым узнаю все новости. Я не раз думал над тем, как бы это можно было использовать, но так и не додумался.

Восемь часов утра, я разношу журнал «Хорошие деньги». Тогда это был просто один из множества финансовых бюллетеней, но мне очень нравился этот журнал, в нём определённо уже и тогда было что-то особенное. Хотя я не всегда понимал, что там написано, некоторые вещи были мне интересны. Например, я узнал, что фунт стерлингов называется «кабель», потому что котировки передаются по трансатлантическому кабелю. И редакция журнала «Хорошие деньги» была мне наиболее симпатична. Там работали самые красивые девчонки, они наливали мне кофе, я шутил и чувствовал себя просто отлично – спокойным, свободным и полным возможностей.

Неудивительно, что именно там однажды после работы (было около одиннадцати утра) мне пришла в голову удивительная мысль. Дверь в кабинет редактора была открыта. Я постучал по косяку.

– Войдите! – сказал редактор.

В ту пору Дэви Заприжо только что стал главным редактором журнала «Хорошие деньги». Когда он сменил на этом посту Мури Лахомбера, все сразу подумали, что Дэви быстренько развалит журнал, а потом и сам испарится. Никто не мог даже предположить, что Дэви сделает журнал самым авторитетным финансовым изданием мира и будет его бессменным руководителем на протяжении полувека. Если бы кто-нибудь так сказал, его бы просто подняли на смех, так легкомысленно выглядел Дэви в то время.

Дэви тогда был совсем молод, ему было двадцать пять лет, он ходил в коротких брюках, из-под которых виднелись носки в красно-белую полоску, в галстуке в красно-белый горошек, волосы у него на голове росли как попало. Дэви часами расхаживал по кабинету, побалтывая ложечкой в чашке с кофе. Он обожал говорить по телефону, причём пальцами одновременно запутывал провода – своими длинными, тонкими, розовыми пальцами. Кому он звонил? А всем. Дэви звонил рекламодателям и директорам заводов, он звонил в мэрию Нью-Йорка, и в новооткрытую больницу, и в местную пиццерию, и своему приятелю Алану Гринспену по прозвищу Гробовщик. Словом, от телефонных разговоров Дэви было за уши не оттянуть. Он с жаром предавался телеболтанию, и сотрудники, которые после ухода Лахомбера месяца два обсуждали, когда и кто сменит Дэви, вдруг с удивлением обнаружили, что журнал становится лучше. Что-то в нём появилось неожиданное. Возможно, это была дисциплина; возможно – вдохновение. Иногда эти вещи трудно различить, и тогда говорят «благородство».

– Аа, Кши, – сказал Дэви радушно. – Ты хочешь стать корреспондентом, так?

– Я хочу попробовать быть корреспондентом. Всё время читаю наш журнал.

– У тебя есть опыт работы?

– Мм, – сказал я. – Да, разумеется! Я окончил курсы бухгалтерского учёта и работал в торговле, можно сказать, менеджером среднего звена.

Я имел в виду мумиё.

– Садись тут, – распорядился Дэви, – вот тебе пресс-релиз, попробуй написать коротенькую заметку: «“Объединенные сталелитейщики” открывают новый завод в Дечетвёрте».

Я открыл журнал на странице «Корпоративные новости» и стал переписывать заметку оттуда, вставляя название компании, цифры и подробности из пресс-релиза и используя все типичные выражения вроде «мощность нового завода составит» или «ожидаемый экономический эффект». Это оказалось очень простым делом, суперпростым. Через пятнадцать минут заметка была готова. Ещё десять минут я посидел, ломая голову над тем, как бы мне выпендриться. Вдруг я обнаружил, что в той заметке, с которой я копировал свою, есть слова «чистая прибыль», а в моей заметке и в пресс-релизе – нет.

– Дэви, – сказал я, когда он зашёл посмотреть, как у меня дела, – здесь нет чистой прибыли.

– За чем дело стало? – распорядился Дэви. – Позвони им. Просто позвони и спроси.

– А как мне представиться?

– Корреспондентом журнала «Хорошие деньги», разумеется.

Так я стал корреспондентом журнала «Хорошие деньги».

Работничек был из меня хреновый. Я занимался рубрикой, которая называлась «Корпоративные новости». Эта рубрика рассказывала о всяких там слияниях и поглощениях, эмиссиях акций и распределении прибыли, о том, что компания «Перпиньянские виноградники» начинает выпускать собственные виноуборочные трактора, а облигациям компании «Камушки и солнышко» присвоена последняя и окончательная степень надежности. Во всём этом я понимал прискорбно мало и так же прискорбно мало по этому поводу скорбел. Я просто переписывал другими словами то, что уже было где-нибудь напечатано. Если никакого источника не было, а меня уж совсем припирало, то я пытался вытащить какую-нибудь информацию по телефону, используя для этого заунывную лесть типа «я много слышал о вас» и «вы – лидер рынка, и без вас у нас ничего не получится». Ньюсмейкеры меня ненавидели. Вы только представьте себе: какой-то гнусный тип отрывает вас от работы, косноязычно пытается вытащить из вас конфиденциальную информацию, грубо льстит, да вдобавок не отличает долю прибыли от доли рынка. Неудивительно, что директора и пресс-службы хором посылали меня куда подальше. В конце концов, устав от бесконечных и тщетных попыток что-нибудь из них вытащить, я начал придумывать цифры самостоятельно, из головы. Надо ли говорить, к чему это приводило, особенно если учесть, что я вообще не соображал в порядках: сколько миллионов или миллиардов может быть в бюджете страны, а сколько – в прибыли небольшой корпорации.

Дэви, конечно, видел, как я работаю. Но поделать со мной он ничего не мог. Корреспондентов, действительно, очень не хватало, а у меня, на беду, была лёгкость в мыслях необыкновенная. Я очень быстро стряпал свои ужасающие заметки и всегда сдавал их в срок, так что Дэви имел некоторое время на то, чтобы поднять качество моих текстов до приемлемой кондиции. Однако добиться блеска, полёта фантазии или даже хоть какой-нибудь логики изложения – довести мои заметки до среднего уровня, до того, о котором на летучках равнодушно говорят «крепкий текст, фактура», – не получалось. Временами казалось, что я уже чему-то научился, что я уже что-то умею сам, как вдруг – лляп! – из-под моего пера вылетало что-нибудь вроде: «Мощность нового завода будет составлять два миллиона тонн кирпичей в месяц».

Так случилось, что именно этот лляп и редактор, и корректоры как-то проглядели. Возможно, редактор расслабился. Перед этим я (так случилось) довольно долго не писал ничего противоестественного, и он, наверное, решил, что теперь-то уж я, наконец, стал нормальным работником. Свою ошибку Дэви осознал только после того, как новенький номер попал к нему в руки. Сжимая этот новенький номер, он, багровея, и встретил меня на пороге. Я как раз возвращался с очередной пресс-конференции, где успел выпить семь бокалов шампанского и съесть очень много всякой вкусной еды.

– Какого хрена!! – лопаясь от злобы, заорал Дэви, завидев меня. – Мать твою, урод!!! Ты сам-то читаешь то, что ты пишешь? Два миллиона тонн кирпичей в месяц!!!

Дэви просто физически страдал за свой журнал, он ужасно переживал в тот момент, и я подумал: ну всё, теперь-то он меня точно уволит. Мне пришла в голову гибельная мысль исправить положение, и я в растерянности шагнул за Дэви в глубину кабинета, стараясь выглядеть трезвым. И тут я понял, что там, в этой самой глубине, у окна и занавески, сидел ещё кто-то, какой-то посетитель, которого я хорошенько не рассмотрел. К нему-то Дэви и обратился, потому как ко мне было без толку:

– Ты только подумай, Грэдд, каких остолопов приходится держать на работе! Два миллиона тонн кирпичей – да этими трахнутыми кирпичами можно выложить всю поверхность земного шара!! Оо, что за безмозглый кретин.

– Да ладно, – проскрипел собеседник из кресла. – «Кретин, кретин»… Если хочешь знать, я порой ошибаюсь гораздо хуже.

– Но об этом же никто не знает. Твоя репутация безупречна, а наша может быть погублена из-за таких дураков, как этот бессмысленный молодой человек. (Дэви Заприжо старше меня ровно на три года.) Я вообще не понимаю, почему мы до сих пор его держим. Он непрерывно делает ошибки! Каждую его статью мне приходится переделывать по сто раз!

– Дай ему время, может, он ещё научится, – откликнулся Грэдд неопределённо.

Я поглядел на него. Это был человек лет пятидесяти, в мятых штанах, натянутых до подмышек, и в жутко мятом пиджаке, перепачканном мелом. Рубашка у Грэдда топорщилась, галстук сбился набок, пуговицы трещали и напрягались в петлях. И весь он, этот Грэдд, был какой-то перекошенный: и лицо, которое он мял костлявой ладонью, и плечи, и вся поза – Грэдд так скукожился и скрючился в своём кресле, будто ему хотелось вжаться туда и стать как можно незаметнее. К тому времени Грэдд уже был автором своего знаменитого учебника, но я этого, конечно, не знал.

– «Дай ему время», – повторил Дэви уже с меньшим негодованием. – Да ты знаешь, сколько он у нас уже работает? Полтора года, и всё в новичках ходит. Кшиштоф Бакуш, – издевательски буркнул он напоследок, безнадёжно махнув мне рукой, чтобы я удалился и шёл работать.

Это была моя первая встреча с Грэддом. На следующий день я пришёл на одну из тех лекций, которые он иногда проводил в Римском зале, кругленьком, с шахматным полом и кремовыми занавесками, вход бесплатный. На Грэдда зал всегда был набит. Если вы думаете, что Грэдд стоял за кафедрой и читал по бумажке – вы очень ошибаетесь: он на первом же слове, выкрикнув его погромче, – это было слово «чудеса» – вдарил по конторке ладонью и стремительно забегал от стены к стене. Он говорил безостановочно, развивая свои мысли, развешивая их гроздьями, а сам мчался прямо на стену – вот-вот врежется лбом! – но в миллиметре от неё круто разворачивался и устремлялся в обратную сторону. Ближе ко второй половине лекции Грэдд схватил мел и пошёл рисовать кривые, а так как где-то в том же районе стояла и его чашка с ложкой, то в один захватывающий момент Грэдд, увлекшись объяснениями, с размаху сунул мел в рот и проглотил, а ложку с силой воткнул в доску, пригвоздив её к стене. Впрочем, это его нисколько не остановило – Грэдд просто развернулся лицом к слушателям и продолжил речь, помогая себе руками. Ровно за семь минут до конца лекции Грэдд затормозил где-то ближе к левому краю помоста, на котором стояла кафедра, и, не прерывая своей речи, однако же, её сильно замедлил. Он стал делать большие паузы. Аудитория напряглась. Я понял, что Грэдд говорит нечто важное, резюмирующее, но, как ни напрягался, по-прежнему не мог его понять. Грэдд застыл посреди аудитории, заложив руки за спину, запрокинув голову и устремив белёсые глаза в потолок. Он являл собой потрясающее, незабываемое зрелище. Именно эта картина и вспоминалась потом всем без исключения, знавшим Грэдда: как тот торчал над всеми – взгляд ввысь и в то же время внутрь. Наконец Грэдд взвесил своё последнее слово и аккуратно положил его на музыку. На несколько мгновений наступила абсолютная тишина, а потом народ шумно захлопал Грэдду, а он, скорчив кислую рожу и поддернув правую бровь вверх, тут же принялся выковыривать изо рта недоеденный мел.

Разумеется, из лекции я не понял ни единого слова, но на следующий же день, уже совершенно случайно, опять встретился с Грэддом на пресс-конференции. Там Грэдд тоже произносил речи, а потом, когда все перешли к столу, подошёл ко мне и сказал сердито:

– Кшиштоф Бакуш! Вы меня задолбали. Вы маячите у меня перед глазами третий день. Вам что-то от меня нужно?

– Нет, это вы третий день попадаетесь мне на глаза, – нахально ответил я. – Вероятно, это вам от меня что-нибудь нужно.

– Мне от вас – ничего! – поразился Грэдд и поддернул кверху правую бровь. – Я, правда, запомнил ваше имя с первого раза, но согласитесь, что это неудивительно, имея в виду мой ум и хорошую память.

– Я тоже запомнил ваше имя, – возразил я. – Унашего редактора вечно полон рот Джеймсом Грэддом. Иногда мне кажется, что наш журнал существует только на те мнения, которые вы ему подкидываете.

– За что ваш редактор вас так ругает? – расхохотался Грэдд. – Вы замечательно умеете раскручивать человека на разговор.

По-моему, он был просто в бешенстве. Я примазывался к нему, как функция к асимптоте. Как вообще становятся учителями? Как становятся учениками? После следующей лекции Грэдда мы разговорились.

– Ну? – проскрипел Грэдд, пихая бумаги в портфель и скосив на меня глаза. – Вы что-нибудь поняли… Кшиштоф Бакуш?

– Ни одного слова, – признался я.

– Экономика, – наморщился Грэдд и махнул рукой. – Математика! Вы где-нибудь учились?

– Я окончил курсы бухгалтеров.

– Мда, – хмыкнул Грэдд. – Негусто! А все эти пафосные хмыри, – он мотнул головой в сторону последних уходящих, – они все пооканчивали разные там Гарварды да Вартоны. Чуете?

– Чую.

– Какой из этого делаете вывод?

– Они, – сказал я, – думают, что знают кое-что. А я точно знаю, что не знаю ничего. В этом моё преимущество.

– Недурно, – скептически похвалил меня Грэдд. – Вывод неожиданный, смелый и вместе с тем вполне трезвый… Ладно, я понял: вы ничего не знаете. Но, может быть, вы что-нибудь умеете?

– Я чувствую ритм, – ответил я. – Я никому не поддаюсь и ничего не боюсь. Я люблю перемены. Я знаю, как сосредоточиться. Но самое главное: у меня получается почти не быть.

Вот так получилось, что я стал всюду хвостом ходить за Джеймсом Грэддом, а он заставлял меня читать книжки по экономике и математике. Грэдд уговорил Дэви подождать с моим увольнением. Он сказал Дэви, что у меня есть способности, но нет образования и что если меня немножко поднатаскать в теории, то я запросто смогу стать талантливым журналистом и украсить «Хорошие деньги» своими аналитическими опусами. Вот Грэдд этим и занимался, натаскивал меня, причём совершенно бесплатно. Ему было не лень давать мне разные книги и показывать, где можно найти непонятные слова. В личные объяснения Грэдд пускался неохотно. А если и пускался, то ограничивался тем, что изрекал что-нибудь вроде:

– Я хочу, чтоб твоё мышление было изысканным!

Или:

– Я желаю, чтобы ты понимал божественную красоту этих построений!

Я совсем не умел задавать вопросы, задавал их неправильно и получал не те ответы, которых хотел. Мы с Грэддом постоянно ссорились, но ему было интересно меня учить. Он вообще был прирождённый учитель.

Время, однако, шло, а я всё никак не желал становиться звездой отдела корпоративных новостей. Более того, я совсем перестал работать. Дэви вызывающе платил мне зарплату. Каждый раз, как я приходил за ней, Дэви тоже приходил – полюбоваться на мою бессовестность. Я же, протягивая руку за деньгами, говорил ему прямо в лицо что-нибудь откровенно экономическое, ну, вроде:

– Потребности безграничны, а ресурсы ограничены.

Или:

– Маржинальная полезность от каждой следующей единицы блага – убывает.

Дэви перестал видеть во мне тупицу. Теперь ему казалось, что я – сознательный злодей и вредитель. Надо мной постоянно висела чёрная тучка, которая по первому требованию поливала меня дождём.

Так всё и продолжалось, пока однажды Грэдд мне не сказал:

– Ты, Бакуш, ведёшь себя неправильно…

И проницательно так на меня посмотрел.

– Как? – спрашиваю, – неправильно? А как – правильно?

– Тебе же не нравится то, что ты делаешь. Анадо, чтоб нравилось.

– И что мне делать?

– У тебя есть два пути. Полюбить писать статьи или заняться чем-нибудь другим.

– Но чем? – развел руками я.

– Это уж тебе самому решать, – скорчил рожу Грэдд.

Я вздохнул. По правде говоря, журналистская работа к тому времени меня уже начала слегка подзадалбывать. Хотя я и понимал больше, чем раньше, во всех этих слияниях и поглощениях, мне совершенно не хотелось каждый день начинать с телефона. «Хватай сразу трубку и делай деньги», – ругался на меня Дэви, когда я пил кофе. Конечно, ему-то легко, ведь он всё это любит. А что люблю я? А как я могу что-то любить, если я ничего ещё не пробовал?

И я сказал:

– Я не хочу больше быть журналистом. Я хочу быть инвестором и торговать акциями.

Сейчас мне иногда кажется, что Грэдд сам подвел меня к этой дурацкой мысли. Но тогда в ответ на моё заявление он скорчил очень насмешливую рожу:

– Акциями или чем другим – через любую вещь можно постичь тысячу других, и в одной вещи, если изучить её как следует, отражается всё, что только может понять и почувствовать человек.

– А вы поможете мне? – спросил я Грэдда.

Грэдд пожал плечами.

– Там нет ничего сложного. Штука в том, чтобы просто торговать.

– Но я же не знаю, как.

– Ну, встань посреди улицы и ори: «продаю» да «покупаю», – абсолютно серьёзно проскрипел Грэдд. – Правил так много, что, в сущности, их нет. Но прежде всего тебя должно интересовать: зачем тебе это нужно?

Я подумал и ляпнул:

– Ну, я хочу стать богатым. Хочу много денег.

Грэдд весь наморщился.

– Там хуже для тебя. Выкинь из головы кадиллаки и домики в швейцарских Альпах, если хочешь быть профессионалом.

– Нет, нет! – закричал я. – Я не то имел в виду. Я хотел сказать, что меня привлекает сам процесс.

Грэдд наморщился ещё сильнее.

– В каком смысле «процесс»? Ты хочешь сказать, что собираешься использовать рынок акций в качестве тотализатора?

Я испугался.

– Ох, нет. Совсем не за этим, нет.

– А зачем? – с ударением произнёс Грэдд и посмотрел на меня более внимательно. – А, Бакуш? Зачем? Ведь это не самое лёгкое занятие на свете – торговать акциями! Здесь ты уже не сможешь переписывать чужое. Здесь тебе придётся применить все свои способности. Всё, что у тебя есть, Бакуш. Ты выложишь всё, что у тебя есть. Если кто-то по жизни рубит дрова, он так и будет их рубить, даже если он торгует акциями или говорит по телефону. Если кто-то только и делает, что варит кашу, то и на Уолл-стрит, и в Голливуде, и на холмах Грузии он всё равно её заварит, вот только вопрос, из чего. Из чего ты, Бакуш? Тебе придётся быть собой. Оно тебя заставит. Я могу посоветовать тебе честного брокера и дать несколько общих советов, но если я буду помогать тебе всё время… Человек, который торгует по чужой наводке, не может оторваться.

– Могу себе представить, – сказал я.

Я действительно мог себе представить, потому что слишком любил переписывать чужое и знал, как это затягивает. Я решил никогда больше так не делать. По глазам Грэдда я понял, что он мне верит.

– Ну, хорошо. И когда ты намерен начинать торговлю?

– Когда угодно.

– И когда тебе угодно?

– Как можно скорее.

– Ты выводишь меня из терпения.

– Как только у меня появятся деньги, – выкрутился я.

– Э нет, так не пойдёт! Ну-ка выверни свои карманы.

В карманах у меня всегда лежала россыпью мелочь: я сгрёб её в ладони и высыпал перед Грэддом на стол.

– У тебя есть деньги, – сказал Грэдд.

– Но их так мало.

– А где начинается «много»? Я говорю – с одного доллара. Ты скажешь – с пятидесяти. Где?

Я не знал, что и сказать на это.

– Не делай эту ошибку, я тебя умоляю. Делай все другие ошибки, но эту не делай. Она – самая страшная, самая ужасная, самая непоправимая. Не жди. Делай сразу. Делай без предисловия. Делай без замаха. Просто бери и делай. Не знаешь – делай. Узнаешь, когда сделаешь… Так когда ты приступаешь к торговле?

– Завтра, – сказал я.

– Сегодня, – поправил Грэдд.

– Но ведь рынок уже закрыт.

– А ты думаешь, что торговля – это просто заполнять заявки? Большую часть времени ты будешь заниматься подготовкой своих сделок, а потом – их разбором! Если, конечно, ты на самом деле хочешь торговать.

– Да, – подтвердил я. – Хочу.

– Ну, пошли, – сказал Грэдд.

Честно говоря, у меня никогда и не было в голове всех этих домиков в швейцарских Альпах, о которых говорил Грэдд. И не было никакого азарта, желания играть. Я даже, по-настоящему, не хотел быть богатым. Я просто хотел найти что-то такое же, что было бы для меня «как петь и плясать», но при этом давало возможность думать, меняться, я ждал чего-то нового, хотел понять, каким образом думают другие люди.