Предел бесконечности

Он смотрел на Тамару, и необъяснимая, нереальная боль вонзалась в сердце. Взгляд девочки потух, стерся со щек живой румянец, реже и реже звучали простенькие стишки. Она часами сидела на ящиках возле вокзального склада, куда устроился грузчиком Глеб, и лишь изредка принималась беседовать с жирными голубям, промышлявшими на платформе. Вечно пьяненький слесарь из доков тыкал в ее сторону обрубком указательного пальца и поучал: "Отвези ее в лечебницу! Там ее накормят микстурами, может поумнеет. Девка-то хороша! А головкой, глянь, не вышла". Подобные советы Глеб игнорировал.
      Странная пара. Так считали многие люди, с которыми приходилось общаться. Одни отворачивались, предполагая нечто паскудное в их отношениях. Глеб это замечал без специальных логических изысканий. Другие, напротив, сочувствовали. Поначалу он решил, что доброту и понимание проявляют лишь те, кто сам волею судьбы оказался по другую строну от респектабельных машин, богатых квартир и изысканных одежд. Однако несколько случайных встреч опровергли его выводы.
      Шикарная пожилая дама в парке позволила Томе поиграть с ее собачкой.
      - Дочка? - с некоторым сомнением спросила она Глеба, наблюдая, как развеселившаяся девочка гоняется по сугробам за не менее радостным песиком.
      - Сестра, - ответил парень.
      Он не испытывал неудобства от этой лжи. Тамара действительно стала ему сестрой, пусть не по крови, как принято у людей. Она была его "парой" в незыблемой системе "человек - человек".
      - Какой вы счастливый, - вздохнула дама.
      Глеб вскинул взгляд. Собеседница думала о своем, и он понял вдруг, что женщина с дорогими серьгами в ушах, одетая в меховую шубу из натурального меха, страдает от одиночества. Имея все мыслимые блага, ублажая ими свое "я", она оставалась несчастной, не ведая очевидного для человека чувства - любви к ближнему своему.
      ...Шоссе. Жаркое марево качалось над асфальтом, солнце безжалостно иссушало землю, и воздух кипел духотой и выхлопными газами проносящихся мимо машин. Расплавленные думы ползали в уме и вяло стекали по стене нерешенного вопроса: чем система "человек - человек" отличается от системы "я есть человек"? И та и другая являются замкнутыми. Но на земле, тем не менее, существует развитое общество. Где, в таком случае, кончается "человек" и начинается "люди"?
      Мы идем вдвоем, прочно влившись друг в друга мыслями и чувствами. Я смотрю на Тому, а она смотрит в меня, и ее проникновение гораздо глубже. Но мы, как система, не влияем на других, и другие почти не влияют на нас. Единственное объединяющее звено - земля. Люди в разной степени ощущают в себе ее силы. Существует ли система "человек - земля"?
      Размышления были прерваны тонким голоском Тамары. Уставившись себе под ноги, она неожиданно выдала стишок:
      - Впереди гудит машина,
      Много от машины дыма.
      Убегай, сороконожка.
      Грузовик забрал дорожку.
      Он на землю не глядит,
      Но земля его простит.
      Она остановилась, поднялась на цыпочки, нахлобучила на голову Глеба помятую кепку и серьезно распорядилась.
      - Не снимай. Дядя Боря говорит, солнышко может больно ударить. Я не хочу, чтобы тебе было больно.
      Парень ласково потрепал девочку по цветастой панамке.
      - Спасибо, кнопка.
      Она удовлетворенно подняла курносый нос и гордо зашагала дальше.
      Воспоминания о дяде Боре появились у нее неделю назад. Глеб выяснил, что "дядя Боря живет в доме" и "у него есть корова и пять кошек". Ничего другого вытянуть из Томы не удалось.
      Философия окончательно улетучилась.
      Что же, будем искать дядю Борю с коровой и пятью кошками, которых за год, кстати, могло стать значительно больше, - усмехнулся Глеб, возвращаясь к насущной проблеме. - Придется прочесать все деревни в радиусе пятисот километров.
      Он тоскливо окинул взглядом поля и леса, прорезанные серой лентой шоссе. Шутка явно не удалась. Но никаких рациональных методов для поиска потерянного дома у него не было. Впрочем, как и для поиска призрачного горизонта.
      ...Засыпанная снегом тропинка петляла между сугробами и упиралась в подъезд двухэтажного кирпичного домишки. Глеб попробовал на прочность косяк. Хорошо приладил. Перед новогодними праздниками, когда стужа завернула не на шутку, он принес из мастерской старые доски и подлатал дверь. Хозяйка была настолько шокирована, что попыталась всучить постояльцу деньги. Парень наотрез отказался. После чего событие обсуждалось с каждой соседкой по несколько раз целую неделю.
      Горячий ужин ждал на столе. Глеб уже не удивлялся: Тамара безошибочно знала, в какой час он вернется домой, хотя график теперешней его работы считался "скользящим". Уговорить Тому сидеть целыми днями в комнате было нелегко, но после злополучной истории в гараже шесть дней назад, Глеб не рисковал брать сестренку с собой.
      Ярость, с которой он обрушился на шофера, зажавшего перепуганную девочку в углу, не имела ничего общего со случаем пятилетней давности. Насилие над слабым и дорогим существом вызвало приступ благородной ненависти. Мастер владелец автомастерской, и молодой техник с трудом оттащили приятеля от его жертвы и пинками выставили дальнобойщика вон. Впервые в жизни Глеб увидел в действии людскую солидарность. На несколько минут он стал частью команды, и сцена эта во всех деталях прочно врезалась в память.
      Довольно. Настала пора идти.
      Куда? Зачем?
      Искать горизонт...
      Глеб вздрогнул и проснулся. Невнятный образ чего-то яркого и теплого растаял вместе со сном, как когда-то в жерле полузасыпанной трубы. Остался лишь бешеный стук сердца.
      - Тома? - он оторвал голову от подушки. - Ты сказала что-то?
      Девочка сидела на своей кровати, завернувшись в одеяло.
      - Нет. Никто не говорил. Только твой цветок говорил.
      - Ты о чем, Тома? - испугался Глеб.
      - Я хочу туда, где твой горизонт, - заявила девочка.
      - Томочка, когда начнется весна, мы отправимся искать твой дом. Мы так решили, помнишь?
      - Нет. Мне здесь не нравится. А твоему цветку тесно. Он хочет родиться. Пойдем искать твой горизонт. Давай пойдем сейчас. Ты сказал, ты мне веришь. Веришь?
      - Верю, - прошептал он.
      Когда Глеб сообщил хозяйке квартиры, что оба уезжают, женщина устроила ему поистине материнскую выволочку. Мол, зачем девчонку за собой тащишь! Езжай на свои заработки, а она пусть тут; пригляжу, обласкаю, как родную. Тамара, выслушав это вполне разумное предложение, разревелась в три ручья и вцепилась в брата. Никакие уговоры владелицы дома не помогли...
      Воспоминания медленно протекали в уме, когда сквозь завывание февральского ветра до слуха добрался рокот мотора.
      - Тома, смотри, машина!
      Грузовик затормозил, проскочив вперед на десяток метров. Глеб ускорил шаг.
      - До поселка подбросите? - он заглянул в кабину.
      - Залазьте... Эва, какая кукла!
      Водитель отечески посмотрел на замерзшую Тамару и покачал головой.
      - Куда вас несет в такую погоду?
      - Домой! - не задумываясь, объявила Тома.
      Молчание висело в кабине довольно долго. Девочка задремала, пристроившись на коленях у Глеба. Он сидел прямо, но голова то и дело клонилась на грудь.
      - Вы в какой поселок шли-то? - вдруг спросил водитель. - Тут поблизости только лесничество да пара деревень.
      Глеб повернул голову и вздрогнул. Новое чувство, не похожее на все необъясненные, но привычные: пожилой человек как бы излучал тепло.
      - Правду сказать, не знаю, - тихо ответил Глеб. - Она ищет свой дом. Или говорит, что ищет. Она странная немного.
      - А ты сам?
      - Я тоже, наверное, странный.
      Машина затормозила. В первый момент парень струхнул: не решил ли шофер высадить сомнительных попутчиков. Но тут же одернул себя: нет - человек с "теплом" не мог так поступить.
      - Спит? - шепотом спросил водитель. Глеб кивнул. - Дай-ка на нее посмотрю. Кажется, я знаю, где ее дом.
      У Глеба екнуло внутри. Неужели подошла к концу их общая дорога? Он бережно отодвинул со лба спящей шапочку.
      - Точно! Ее Тамара звать?
      - Да, - парень услышал, как дрогнул голос. Все завершается. По спине потек страх.
      - Слава богу, цела малышка! - пожилой шофер шумно вздохнул и передернул рычаг скоростей. Мотор запыхтел, машина покатила дальше. - Она пришла к нам в Белково совсем крохой. Ума не приложу, кто ее такую бросил. Прижилась. Сначала у бабки Владлены, потом я ее забрал. Старуха-то померла, да так неожиданно. Хотя в ее годы! Представляешь, ей было что-то около девяноста, а то и больше. Говорила, что в начале второй мировой родилась. Да-а... А Томочку мы любили. Когда она пропала вдруг, вся деревня с ног сбилась, искавши. Чего только не думали!
      - Когда это случилось? - Глеб подался вперед.
      - Два года назад, как оттепели начались... Смотрю, она подросла. И похорошела! Говорил жене, вырастет гадкий утенок в лебедя! Я ее сразу и не узнал-то. Ты где ее подобрал?
      - Это долгая история.
      - Ха, у нас времени полно, парень. Меня Борисом Сергеевичем зовут. А фамилия - Потемкин. Старая такая вот фамилия! - он усмехнулся своим мыслям. Отсюда до Белково по этакой метели будем часа четыре километры мотать. Валяй, рассказывай!
      И Глеб рассказал всё от начала до конца. Он был уверен, что Борис Сергеевич поймет. Уверенность родилась из того нового "виденья", которое он назвал про себя "теплом"...
      - Да-а, ну и история, - буркнул пожилой человек. - Ты вот что, парень. Про эту свою "альтернативу" лучше забудь. Не важно, как ты родился: из пробирки, из капсулы или из черт знает чего. Важно, кем ты в жизни стал. Вон, жена родила мерзавца моего по всем правилам, а вырос - оболтус без царя в голове. За сытным куском погнался и сгинул, как перекати-поле, где-то заграницей. Ни родства, ни земли своей не знает... А что Томочка тебе про цветок говорила?
      Глеб повторил фразу, произнесенную девочкой на лугу, и добавил:
      - Я два года голову ломаю над ее высказываниями. Как вы думаете, что она понимает под "цветком"?
      - А кто ж ее разберет! - Борис Сергеевич поерзал на сидении, разминая затекшее тело. - Мне она тоже однажды что-то похожее выложила. Понимаешь, парень, она видит людей как-то по-особому.
      - Я заметил. Один человек сказал мне, что у нее "дар от бога". Я после этого Библию изучать стал, - Глеб усмехнулся. - А Тамара даже рассердилась.
      - Ага, знакомая картина, - понимающе закивал Борис Сергеевич. - Семенова у нас в Белкове живет - баба набожная, сам увидишь. Так у нее в горнице даже икона висит. Томочка ее на дух не переносит.
      - Семенову?
      - Да нет! Икону! Всё твердила одно и то же: люди бога в небе высматривают, а земля, мол, страдает. Я с ней беседовать на эту тему пытался, а она губки надует и молчит.
      Тамара зашевелилась.
      - Дядя Боря?
      - Привет, кроха. Проснулась? - он одной рукой погладил девочку по голове. - Скоро дома будем. Вот уже мосток твой любимый проехали. Уже, считай, дома.
      - Ага, - сонно кивнула Тамара, обняла руку Глеба и опять уткнулась ему в колени.
      Борис Сергеевич тихонько засмеялся.
      - Во, парень, видал? Теперь ты ей вместо дома родного. Чует мое сердце, ты без нее отныне шагу не сделаешь. Пойдет следом, как ниточка за иголочкой!
      От этих слов Глеб почувствовал странное облегчение. Дорога не заканчивалась. Горизонт был далеко впереди.
      ___________________
      Филипп медленно шел по пустым коридорам. За стеклянным стенами сновали люди в белых халатах. Лиц он не узнавал. Команда сменилась месяц назад, и из предыдущего состава лаборатории остались единицы. Ничто не могло заставить людей продлить контракт еще на год - ни денежные премии, ни обещание всемирной известности, ни отважная научная мысль руководителя. После дружного отъезда первой группы доктор Жулавский выплеснул злость и негодование на своего помощника. Стас вынужден был целый час выслушивать лавину упреков и обвинений в бестолковом подборе людей. Теперь место гнева заняло высокомерное безразличие: жалкие, никчемные деляги, не способные понять его безграничную преданность науке. Пусть убираются. Инструкции и отчеты составлены вполне сносно, за неделю даже дурак поймет, что требуется от него на рабочем месте.
      Доктор Жулавский остановился перед глухой стеной.
      Тупик. Он впервые ощутил полное поражение, когда из лона измученной родами женщины хирург извлек нечто, на глазах превратившееся в клубок биологической массы. В какой момент произошла фатальная ошибка, никто сказать не мог. Ни один аппарат не показывал отклонений в развитии зародыша на протяжении девяти стандартных месяцев. О дееспособности рожденного организма не было и речи. Филипп распорядился - в утилизатор. Генное творение подергивалось в кювете, когда Аза неожиданно пришла в себя. Вид урода не вызвал на ее лице никаких эмоций. "Я похороню его по обряду моих отцов", - прошептала женщина. Филипп отступил: мол, дело твое. И ассистент врача без содрогания убрал посудину с плодом в холодильник до полного выздоровления несостоявшейся матери. Стас молча ушел из медицинского блока. Охваченный яростью на весь белый свет, Филипп не мог заметить отчаянья и презрения на выбеленном лице помощника. Он бесился от бессилия, как запертый в клетке зверь.
      Второй удар нанес ему надменный Генрих Васильевич. Через несколько дней он явился в кабинет Филиппа и представил модель, по его словам - "исключительно дееспособную". И добавил: "Если бы вы, уважаемый Филипп Алексеевич, ввели меня в курс дела досконально, мы бы с вами исправили неточности в вашем коде и из ребенка можно было бы что-то получить". Только присутствие Стаса остановило доктора Жулавского от выплеска жгучего желания раскроить почтенному ученому плешивую голову. Стасу потребовалось вся его дипломатия, чтобы уладить конфликт между руководителем и главным генетиком. Филипп, в конце концов, успокоился, и модель была тщательно проанализирована. Направление исследований приняло более конкретный и материальный характер...
      Стас был немало удивлен, когда по системе специальной связи - другая на базе отсутствовала - его вызвали в офис и сообщили, что руководство готово предоставить для экспериментов "особый" материал. Как и откуда - первый помощник выяснить не смог, но Филиппа это не беспокоило. Партия из пяти человеческих эмбрионов подверглась сложной генетической корректировке. Результат окрестили Продуктами. В высоком кабинете выразили удовлетворение деятельностью секретной лаборатории, однако намекнули, что неплохо бы Филиппу Жулавскому продвинуться в решении его непосредственной задачи. И Стас покинул офис в мрачном расположении духа...
      Кодовые замки, замки, замки. Все надежно охраняется, всюду сигнализация, сложнейшие пароли, хитрая система иерархического доступа. А он, доктор Жулавский, во главе этой иерархии. Для него открыты все двери. Кроме одной - в творческую лабораторию отца.
      Стас добыл все материалы, которыми располагало следствие. Тетради, диски, даже черновики Алексея Жулавского, результаты бесчисленных экспертиз, видеозаписи вскрытия отдельных экземпляров "биологических роботов", целые тома бесплодных исследований - все лежало теперь на столе Филиппа. Но дверь не открывалась.
      Отец будто бы издевался над ним. Вода, графит, фосфор, кальций, пропорции и чертежи "саркофагов". И ни единого намека на ДНК. Ни слова о белковых соединениях.
      "Он успел уничтожить самое главное, - Филипп чувствовал, как злость колючим комом собирается внутри. - Глупый старик!"
      В копии описи, сделанной при обыске в доме, значилось, что обнаружено подвальное помещение, где находились две глиняные капсулы, в одной из которых хранился незавершенный экземпляр существа. При вскрытии контейнера горе-ищейки выпустили наружу какую-то жидкость. Анализ показал - вода. Все, что отличало ее от обычной водопроводной, это первозданная родниковая чистота. Филипп посылал запросы в разные институты. Всего две недели назад пришел первый вразумительный ответ: геологи назвали приблизительное нахождение и глубину природного источника. Доктор Жулавский в порыве ярости вышвырнул распечатку. Однако, поразмыслив, полез в мусорную корзину. Ключ вроде бы заскрипел в замке. Указанное место совпадало с тем, где, по мнению тех же геологов, имелось месторождение минерала, ставшего основой таинственного чипа. А вода полностью соответствовала жидкости, наполнявшей герметичную пробирку с черным камешком, испещренным загадочным узором.
      Филипп сунул руку в карман, нащупал драгоценный образец и вытащил на свет. Невооруженным глазом рисунок едва просматривался, но под микроскопом тонкая цепь хаотичных линий превращалась в сложный орнамент, выгравированный в плотной горной породе. То была не карта ДНК, не программа, не шифр, как решил доктор Жулавский поначалу. Результат эксперимента с ребенком убедительно доказал ошибочность его выводов. Колодец фантазий опустел. Он силился выдавить из мозга какое-нибудь предположение...
      Решение пропечаталось в уме в одно мгновение. Филипп развернулся и бегом бросился в кабинет. Секретарша Катенька испуганно вскочила навстречу.
      - Стаса ко мне. Живо!
      - Хорошо, Филипп Але...
      - Живо, я сказал!
      Стас еще в студенческие годы привык к непредсказуемым выходкам друга, и буря эмоций в кабинете его ничуть не смутила.
      - Слушай, давай еще раз и по порядку, - он без риска для жизни оборвал скачущего по помещению Филиппа на полуслове.
      - Я повторю действия отца! Полностью, досконально повторю, и посмотрю, что получится.
      - Ты хочешь использовать чип вслепую?
      - Да!
      - Это на тебя не похоже, Фил. Слушай, давай не будем кидаться головой в омут. Вспомни, что вышло с твоим... - он едва не брякнул "сыном", но вовремя одумался, - мальчишкой. По-моему, Аза тебе этого не простит.
      - Плевать на нее. В конце концов, она сама согласилась, - Филипп отмахнулся. - С чипом терять нечего. Я его скопировал. Мне нужны компоненты для капсулы. Я сам сделаю саркофаг! И из него возродится новый Осирис!
      - Подожди ты со своим Осирисом. Ты знаешь, куда всунуть камушек? Если мне не изменяет память, следов такой штуки никто не нашел.
      - Плохо искали, - огрызнулся Филипп, усаживаясь в кресло.
      - А что мы будем делать с родившимся индивидом? Это же не ребенок, а взрослый разумный человек! Древнеегипетские сказки ему не помогут. Ты подумал, что его ожидает? Кем он станет среди нас?
      - Заткнись! Мне во где твое нытье! - доктор Жулавский с чувством чиркнул ребром ладони по горлу. - Ты в науке - ноль. А знаешь почему? Потому что наука любит смелых! Иди и занимайся своим делом. Мне нужно сырье для капсулы. Всё.
      Стас в три шага пересек кабинет и рванул ручку двери. Филипп сверлил взглядом его спину.
      - Хочешь совет? - внезапно обернулся Стас.
      - Какой? - доктор Жулавский вздрогнул.
      - Соблюдай стерильность.
      - Чего?
      - Я начинаю думать, что твой отец играл в господа бога и создавал человека из глины. Сдается мне, во времена Адама микробы еще не родились.
      - Иди ты! Играл в господа бога...
      Стас смачно захлопнул дверь. Филиппа он пугнул, без сомнения. Пусть раскинет мозгами на досуге. Вдруг случится чудо, и непревзойденный гений осознает, где кончаются его права ученого и начинается ответственность творца.
      Глава 6
      Земля
      Нехотя уходили снега. Гигантский лес шумно дышал весенними ветрами и приветствовал первых отважных птиц, сквозь холода и непогоды возвращающихся в родные гнезда.
      - В полынью не провались ненароком. У нас тут с апреля по ноябрь сплошное болото. За мной давай, след в след.
      Глеб осторожно перенес вес тела на левую ногу. В самодельных снегоступах на обманчивых рыхлых сугробах он чувствовал себя как стреноженный. Борис Сергеевич напротив, ловко перебирался через валежник и кусты, помогая себе палкой, и вдобавок нес на плече видавшее виды ружье.
      - Работа лесника, парень, дело тонкое, - продолжал он. - Дозволено многое, а вот делать можно не всё.
      - Почему? - Глеб перевел дух. На лбу рассыпались бисеринки пота: сознательно контролировать физиологические процессы не удавалось.
      - Чтоб лес не обиделся. Пока ты с ним душа в душу живешь, все в порядке. Он и прокормит, и вылечит, коли чего. Вон Кожемятовы, к примеру: ради старшего пацана сюда пришли. Лесом лечили. А Димка уже у нас родился - чудо-малец, здоровехонький! Но не моги лишнее дерево срубить! Рассердится матушка-земля.
      - А как угадаешь, какое рубить, какое нет?
      - А-а, тут-то собака и зарыта! - Борис Сергеевич закряхтел: так он изображал тихий смех. - Поди сюда. Руку к стволу приложи... Вот так. Что чуешь?
      Глеб погладил шершавую кору.
      - Что-то... не понимаю.
      - А ты не рассуждай. Теперь это тронь. Сечешь?
      Другое дерево вызвало чувство, похожее на падение в пустоту. Оно доживало свой век, о чем свидетельствовали прерывистые слабые импульсы энергии. Известных рецепторов, способных уловить подобное, в доступной части разума не нашлось. И Глеб, как повелось, слепо поверил таинственному спутнику рассудка, стремительно растущему в глубинах своего существа.
      - Умирает, - проронил он.
      - Точно! - Борис Сергеевич широко улыбнулся. - Вот его-то мы с тобой и отметим... Ты, парень, сам себя еще плохо знаешь. Ты будто от самой земли возрос, из самого ее чрева родился. Ты ее, матушку, сердцем слушай. Плохому не научит!
      Деревня просыпалась вместе с природой. Монотонные вечера и долгие ночи сжимались и таяли, уступая место серым рассветам и наполненным весенними заботами дням. По улице потекли робкие ручьи, и неказистый бумажный кораблик отправился в плавание, подгоняемый восторженными криками десятилетнего Димки Кожемятова. Под крыльцом у Бориса Сергеевича каждое утро теперь слышался настойчивый писк. Облезлая полосатая Мурка исчезала в щели с очередной придушенной мышью в зубах и, накормив детенышей, деловито отправлялась в сарай на новую охоту. Вот и самый смелый котенок выполз вслед за матерью и, покачиваясь на тощих слабеньких лапах, встретил яркий апрельский полдень.
      Тамара и тетя Вера раскладывали консервы и пакеты с продуктами в шесть аккуратных кучек. Самая большая для семейства Кожемятовых, три поменьше - для стариков Воеводиных, бывшего адвоката Карпова с женой и Семеновых - матери и дочери. Две маленькие корзины предназначались бобылю Бабаеву и Вовке по прозвищу "урка".
      - Борис, не маловато ты привез? - ворчливо окликнула жена. - Дорогу-то не сегодня - завтра совсем развезет. Когда ж ты теперь в село поедешь?
      - Сколько дали, столько и привез, - буркнул тот из недр задурившего мотора. - Глеб! Вылазь сюда. Я эту хреновину больше видеть не могу!
      Парень выполз из-под железного брюха грузовика.
      - Нижний кран радиатора протек, Борис Сергеевич. Я вам еще на дороге говорил. Хорошо хоть до дома дотянули.
      - Тьфу, ядрена-вошь!.. Ну оживи ты его, сынок. Ты в его потрохах лучше всех сечешь!
      Глеб вздохнул. Нелегко быть последней надеждой. А именно в этой роли ему приходилось сейчас выступать, не имея под рукой ни одной запасной детали для починки потрепанной машины. Без старого грузовика деревня была обречена на полную изоляцию от цивилизации. Затерянное в самом сердце лесов и болот это селение не значилось ни в одном реестре населенных пунктов. В лучшем случае о нем изредка вспоминали в районном центре. И то лишь во время дежурных губернских проверок.
      Непоседа Димка висел на заборе и наблюдал за неравной борьбой людей с капризной техникой. Когда Глеб остался один на один со строптивым грузовиком, пацан деловито посоветовал:
      - А ты подвеску с трактора сними.
      Это было единственное, что он запомнил из разговоров отца о машинах.
      - Иди гуляй, умник!
      Димка как будто не расслышал.
      - Ты мне книжки привез?.. Глеб, ты обещал!
      - В сумке на верстаке. Возьми сам, у меня руки, - он продемонстрировал перемазанные мазутом ладони.
      Мальчишка присвистнул и сиганул через калитку. Восторженное "о!", "вот это класс!", "здорово!" немедленно донеслось из сарая. Глеб улыбнулся, прогоняя накатившую тоску. Глядя на беспечного мальца, он невольно вспоминал Ивара. Было нечто общее у этих разных во всех отношениях людей. Куда бы привела дорога, успей он тогда скрыться вместе с юношей от Северянина и его подручных? Но колея, круто повернув однажды, не допускала возврата, а память не имела ни единого шанса изменить минувшее.
      - Дима, захвати маме продукты, - окликнула с крыльца тетя Вера. - Томочка, а ты Семеновым корзинку занеси.
      Тамара, в высоких резиновых сапогах не по размеру и в накидке до пят, остановилась в палисаднике.
      - Я к ним не хочу. Они на небо смотрят. Я не люблю, когда они говорят с небом.
      - Я сам к Семеновым зайду, - поспешил выручить девочку Глеб. - Через полчаса. Ладно?
      Тетя Вера пожала плечами.
      Дом Семеновых стоял на окраине деревни в компании двух заброшенных изб. Его окружал сгнивший до основания забор и густая сетка голого кустарника. Навстречу Глебу вышла молодая деваха в розовом платочке.
      - Привет, - она застенчиво опустила глаза.
      - Пригласи человека в дом! - раздался из курятника строгий голос матери.
      - Проходи, Глеб, - девушка посторонилась, не отрывая взгляд от сломанной ступеньки.
      - Спасибо, - он сделал несколько шагов в сенях. - Борис Сергеевич привез продукты. Это вам.
      - Благодарствуйте. Ты не был у нас в горнице? Проходи, проходи. Господь велит встречать каждого, кто постучался в дверь.
      Елена мягко переступила порог следом за гостем и, обратясь на передний угол, поклонилась изображению женщины в старинных одеяниях, держащей на руках голого младенца. Глеб впервые воочию увидал икону, ставшую притчей во языцех для всей деревни. Что-то в изображении ему не понравилось. Он попробовал с помощью аналитики выгрести из памяти все, что встречал на тему иконописи, но в последний момент ограничился простецким вопросом:
      - Православная богоматерь?
      - Да. Пресвятая Дева Мария.
      Повеяло холодом. Нечто мерзлое таилось в прозвучавших словах, в гармоничном на первый взгляд изображении, в стенах и предметах горницы. Глеб вспомнил величественные златоглавые храмы, истерзанные временем деревенские церквухи и людей, входящих в божьи обители. Оглядываясь назад сейчас, с высоты взятых рубежей, он определил, что ощущения, полученные в результате наблюдений за верующими, были неоднозначные. Некоторые представлялись ему "теплыми", большинство - обычными, нейтральными. Но ни разу еще ему не приходилось встречать явственный колючий "холод".
      На улице под старательным апрельским солнцем Глеб почувствовал себя значительно свободнее и еще раз оглянулся на избу Семеновых.
      - Форма и содержание, - подытожил он вслух. - Форма поддерживается искусственными правилами, в том числе - религиозными. Так общество сохраняет видимую целостность. А содержание зависит исключительно от человека и от его места в системе "человек - земля".
      Он поискал глазами собеседника, но кроме кошки на завалинке, занятой своей особой, поблизости никого не оказалось. Рассуждать мысленно было неприятно, и все же Глеб вернулся к прежнему способу построения выводов.
      Под формой можно тщательно упрятать содержание, как под маской спрятать лицо. Но я сейчас каким-то образом увидел именно лицо. То, что всегда видит Тома... И почему я до сих пор не понимаю, что такое тамарин "цветок"? Прочему она продолжает говорить о поисках дивного дома? Не потому ли...
      Ответ обрушился как гром среди ясного неба.
      Тамара живет внутри земли, а не смотрит со стороны, как большинство людей. Она берет из нее силы и отдает ей свои через человека, через животных и растения. Бориса Сергеевича по праву считают старостой - старшим из равных, потому что он черпает мощь из природы и из человеческого сообщества и своим "теплом" поддерживает односельчан. Логики в этом нет, зато есть диво земное, объединяющее всех в одно целое.
      Перед глазами раскинулось мокрое поле, недавно сбросившее с плеч ледяной покров зимы.
      - Я знаю дорогу к горизонту, земля! - сильный голос раскатился по непаханому простору. - Возьми меня и позволь мне войти.
      Всё в Белкове походило на необитаемый остров, где однажды собрались пятнадцать человек, потерпевших кораблекрушение в волнах цивилизации. Каждый со своей разбитой лодки, они попали сюда и сумели выжить благодаря собственным силам и чувству плеча. Глеб стал родным для этих людей. Пожилые обращались к нему "сынок", десятилетний Димка все вечера напролет слушал его уроки, и даже глухонемой Андрей, старший сын Кожемятовых, начал понимать то, что парень старался ему втолковать знаками, записками и губами. Елена застенчиво отпихивалась от грубых домогательств Вовки-урки и исподтишка подсматривала за синеглазым молодцем с неизменным "хвостом" черных густых волос на затылке. Ее чувственные взгляды Глеб не замечал. Он без устали трудился вместе с мужиками на посевной, обновлял кровлю избы Бориса Сергеевича, чаще называемого здесь "Батяней", помогал деду Воеводину перекапывать огород, возился с трактором в гараже у Кожемятова, ставил сети и переметы под дотошным руководством Карпова и, засыпая с чувством переполняющей силы, видел добрые сны...
      Борис Сергеевич с сожалением погладил капот грузовика и еще раз просмотрел список деталей, необходимых для починки.
      - Мы столько денег не наскребем, сынок, - тяжело вздохнул он. - Даже если Гнедого запряжем и до рынка осенью дотащимся. У нас урожая такого не будет, чтоб продавать! Сам видал, какая тут земля. Изголодалась, милая, плохо родит.
      - А трактор? - Глеб не желал принимать поражение. Все, что он мог сделать с машиной, он уже сделал. Но загубленный мотор окончательно и безнадежно сдох. Оставалось либо чудо, либо поездка за запчастями в поселок.
      - Да ты лучше меня знаешь, что трактор не поможет.
      - Надо бы в Давыдовку сходить, - предложил бывший адвокат Карпов. Попавший в какую-то подозрительную историю, он уже десяток лет жил в Белкове. Поговаривали - поначалу скрывался, а потом земля притянула. Осел, хозяйство завел.
      - Что еще за Давыдовка? - оживился Глеб.
      - Вымершая деревня, - неохотно ответил Борис Сергеевич. - Отсюда километров семь через болото. Жили там три-четыре семьи, и вдруг в один год все перемерли. То ли болезнь какая, то ли время им пришло. Плохое место.