Предел бесконечности

      Держись, парень, - тоскливо подумал он, следя краем глаза за сосредоточенным лицом будущего человека. - Однозначность в реальном мире ты не найдешь. Ничто в нашей жизни не описывается единственной формулой.
      В приемной доктора Жулавского индивид, нареченный Всеволодом, пошатнулся, задев осиротевший стол секретарши Катеньки. Рот его приоткрылся, но из горла не вырвалось ни звука.
      - Что с тобой? - Орион обернулся к нему, как на пружине.
      На лице Всеволода проступило отчаяние. Он нашел глазами собрата, опять попытался что-то произнести, и вдруг задрожал всем телом. Ростислав мгновенно оказался рядом и, подхватив, бережно опустил его на пол. Люди застыли в ожидании новой беды. Скорченный труп неродившегося создания... Старческие морщины одряхлевшего Антона... Что еще способна сделать с индивидом единственная неверно "нарисованная" на кристалле линия?
      - Он не знает, как говорить, - произнес в зловещей тишине Ростислав. - Не волнуйтесь, это пройдет. Пока я буду говорить за него, - и он обратил взор на немого.
      Во взгляде таилось много больше, чем стандартное сканирование объекта для получения аналитического заключения. Орион и Глеб, безусловно, заметили бы и это, и на удивление живую речь индивида, если бы не скорлупа страха, сковавшая обоих.
      - Ребята, проверьте себя, - попросил Орион, опускаясь на колени возле своих клонов. - Как вы себя чувствуете?... Черт, как же это называлось?... Диагностика состояния!
      - Все нормально, - просто ответил Ростислав и слегка приподнял Всеволода. - Встанешь?
      Тот кивнул и смущенно улыбнулся. У людей как будто камень свалился с плеч.
      - А они первые, кто пришли вдвоем, - сообщила Тамара. - Глеб, а Глеб, а мне так в сказке и не снилось.
      Анна тихонько ахнула.
      - Тома, - она ухватила девочку за руку и торопливо, ибо мысль опережала язык, спросила: - Ты долго сидела в лаборатории, прежде чем Филипп тебя нашел? Что ты делала? Говорила с ними? Ты их оживила?
      Тамара недоуменно отодвинулась.
      - А причем тут я? Они живые, как все. Им земля разрешила прийти. Я только попросила.
      - Анна, умоляю, оставь мистику на утро, - произнес Орион.
      Глеб посчитал своим долгом вмешаться, поскольку рой фантазий грозил превратиться в новые невероятные предположения немедля.
      - Мы, кажется, собирались выходить отсюда, - напомнил он.
      Орион всматривался в темноту туннеля. Всего три дня назад он проходил здесь рука об руку с другом. И вот Стаса нет. Осталась память и слова, произнесенные при прощании: живи и люби. Холодный прямой коридор выгнулся крутым виражом, готовый второй и последний раз провести молодого человека навстречу непредсказуемой судьбе. Орион чувствовал, что никогда уже не вернется назад. Захлопнулась железная дверь, щелкнул замок. Прошлое - и то, что хотелось забыть, и то, что горькой каплей потери притаилось в сердце было навсегда заперто в лабиринтах научной лаборатории доктора Жулавского.
      - Тебе нехорошо?
      Живые глаза узрели самое сокровенное. Он вздрогнул: показалось, что из темноты смотрит Стас. Ростислав напрягся.
      - Я вспоминал, - поспешил ответить Орион. - Я потом расскажу вам... об одном человеке, - он оглянулся на Всеволода, выпрямился, уверенно шагнул на лестницу и громко предупредил. - Осторожнее, тут света нет!
      - Кошка, кошка, дай мне свои глазки, - зашептала Тамара и шмыгнула в туннель.
      Анна осторожно нашла ногой ступеньку и была приятно удивлена, когда сильная рука бережно поддержала ее под локоть. Глеб, взявший на себя роль замыкающего, проверил, надежно ли закрыта дверь, повернулся и уперся в немого индивида.
      - Спасибо, парень, я вижу дорогу. Лучше Ориону помоги.
      Всеволод прикоснулся к его запястью, мол, понятно, и пошел в темноту.
      Они встали с явно выраженным чувством плеча, - подумал Глеб и внимательно вслушался в юную сущность. "Тепло" жило, и цветочные ростки отважно и стремительно набирали силу.
      Еще одна странность ночного путешествия, от которого все ожидали значительно больших неприятностей, чем крутая лестница и темный туннель, обнаружилась на границе периметра в лесополосе.
      - Сигнализация отключена, - пробормотал Орион, исследовав ограду. - Кому понадобилось снимать охрану?
      - Скоро узнаем, - отозвался Глеб, быстро сосредоточился и раздвинул руками колючую проволоку. - Эй, Ростислав, эксперименты будешь ставить потом. Давай живее.
      Индивид неохотно подчинился. Но напоследок все-таки еще раз сжал в кулаке шипастый стальной узел. Глеб усмехнулся и показал ему свои ладони, на которых не осталось ни единого пореза.
      - Это человеческое свойство? - с сомнением спросил Ростислав и осторожно стер с руки остатки свернувшейся крови.
      - Да. Но так умеют далеко не все. У тебя это впереди.
      Дома. Глеб остановился и с удовольствием открылся земле. Лес распахнул ему дружеские объятия, опьянил духом хвои и влажной коры. Апрельская ночь говорила с человеком на все голоса. Сварливо ухал филин в далеком ельнике. Весело балагурил с сосновыми корнями весенний ручеек. Чавкал недовольный мокрый мох.
      Глеб почувствовал на себе внимание друзей. Смотрели с интересом, Тамара с пониманием. А один слушал. Парень прикусил счастливую улыбку. Не пришло еще время для восторга. Но... Всеволод слушал лес вместе с ним.
      - Здесь переждем, - Глеб показал на заросли можжевельника и тихо посвистел.
      - Кого ты зовешь? - удивилась Анна.
      - Сейчас увидишь, - и повторил "позывной".
      Из чащи донеслось радостное - "гав". По уши грязный, Черныш налетел на хозяина черной торпедой и едва не сбил с ног. Морду псу пришлось зажать, чтобы он не излил свой восторг на всю округу. Затем его внимание переключилось на Тамару, и в можжевельнике началась рычаще-сопящая возня.
      - С такой охраной вам тут будет спокойно, - попытался пошутить Орион и вновь тревожно оглянулся туда, где осталась база.
      - И думать забудь, - отрезал Глеб. - Вместе пойдем.
      - Втроем, - подошел Ростислав.
      Анна сидела на широком пне, кутаясь в пиджак немого индивида, и жалобно смотрела на мужчин издали. Все, чего она жаждала сейчас, это уйти подальше от железобетонной утробы, где провела десять беспокойных дней. Уйти вместе с Орионом и с теми, кто стал ее новой семьей. Тамара бесшумно приблизилась к Анне и положила руки ей на плечи.
      Глеб посмотрел на девушек, на Всеволода, возле которого уселся пес, и тоном, не терпящим возражений, сказал.
      - Нас - четверо мужиков. Двое здесь, двое пойдут к базе. Арифметика ясна?
      Ростислав опешил, а Глеб незаметно подмигнул Ориону.
      - Да, - кивнул индивид и внятно добавил. - Но мне обстановка там, - он показал на скрытую за деревьями колючую проволоку, - не нравится.
      Мне тоже, - подумал Орион, вспомнив про отключенную сигнализацию, но предложение Глеба было разумным, и спорить он не стал.
      Мертвая ограда безропотно пропустила мужчин на территорию секретного объекта. Они прошли в зарослях по периметру, пока не показались очертания дороги, ведущей к зданию лаборатории. Глеб сделал знак укрыться в кустарнике. Орион не понял причины маневра, но указание выполнил. В безмолвии потекли минуты.
      - Почему мы затаились? - шепотом спросил молодой человек, не дождавшись от друга объяснений.
      - Моторы, - тихо ответил Глеб. - Пять или шесть крупных машин.
      Скоро и Орион услышал приближение грузовиков. В сумраке появились дрожащие пятна фар. От лаборатории друзей отделяло метров семьсот, но даже с этого расстояния было видно, как пять фургонов остановились полукругом перед основными воротами, и из них высыпали люди в блестящих костюмах химической защиты. Гром взрыва встряхнул апрельскую ночь. Зашумели перепуганные птицы. Эхо прокатилось по лесу и завязло в кронах.
      - Зачистка, - выговорил Орион, не веря своим глазам.
      - Охрану вывезли заранее, - подсказал Глеб.
      - Там же люди!
      Глеб ухватил друга за рукав и притянул к земле.
      - Не высовывайся. Про нас не знают, но лучше не создавать щекотливых ситуаций.
      Еще полтора часа мужчины лежали в укрытии и наблюдали, как солдаты в специальной униформе выводят и выносят людей и рассаживают их по фургонам. Орион до боли в глазах всматривался в далекие силуэты. Несколько теней показались ему похожими на нескладную фигуру Филиппа. Но насмешница-ночь обезличила всех.
      Три машины уехали, возле двух оставшихся выстроились солдаты.
      - Сейчас начнут прочесывание, - обречено вздохнул Орион.
      - Вряд ли. Официально нас на базе вообще не было. Даже тебя Филипп не включил в кадровый реестр, - Глеб позволил себе расслабиться. - Люди будут помнить нас, но для бюрократической машины мы навсегда останемся "невидимками".
      - Наверное... Куда это их понесло?
      Военные возвращались в здание.
      Вскоре ахнул новый взрыв. За ним другой. Третий.
      - Это внутри, - Глеб припал ухом к земле. - Решили не церемониться и громят все скопом.
      - Я не заметил, чтобы Филипп выходил, - Орион напрягся всем телом, будто надеялся одним рывком перенестись в горящую лабораторию.
      - Всё. Поздно, - прошептал Глеб.
      Орион прижался виском к влажному душистому мху.
      - Я ненавижу это слово - "поздно". Я опоздал дважды, и двое погибли из-за меня! Стас и.. доктор Жулавский.
      Глеб перевернулся на бок и опустил ладонь на его руку.
      - Как бы ты ни был силен, отважен, умен, остаются вещи, которые влияют на тебя, а ты на них никак не можешь повлиять. Не вини себя. Просто - помни.
      - Мне больно, Глеб.
      - Я знаю, братишка. Держись. Ты нужен Анне, Ростиславу и Всеволоду. Спрячь свою боль ради них. Они тебя слышат. У вас впереди большая жизнь и вам предстоит пройти ее вместе.
      - А ты и Тамара? - Орион поднял голову.
      - Земля - это бескрайний простор добра, ненависти, безразличия, любви, тупиков и открытий. И все мы - частица дива человеческого. Того самого, которое не разглядели на земле ни Ольга, ни ее сын... Дорог много, только выбирай. Сначала мы с Томой заглянем домой, я обещал отцу вернуться к посевной. Проводим вас до города и как раз успеем. А там решим, куда дальше.
      - Я хочу верить, что наши дороги где-нибудь пересекутся.
      - Я тоже. Земля, брат, она круглая!
      ___________________
      Глеб и Тамара вышли к реке. Черныш тотчас влез в воду, облаял водомерок и, выскочив на берег, кинулся по лугу за молодой бабочкой.
      - Глеб, а Глеб, - девочка смахнула с лица распущенные русые волосы. - А все-таки, где твой горизонт?
      - А во-он он, впереди.
      Она звонко рассмеялась.
      - Неправда. Ты говорил, что горизонт возле леса, потом - у реки. Мне кажется, что ты давным-давно прошел сквозь него. Как в песне, которую ты мне однажды спел.
      Он, прищурившись, посмотрел вдаль.
      - Да-а. Предел бесконечности. Он вокруг нас, и он остается впереди.
      - Ага, - в больших синих глазах заблестела хитринка. - А знаешь, что я думаю? Я думаю, что каждый человек должен стать горизонтом. Как ты. И не спорь! - она взяла его за руку и развернула к себе лицом. - Ты стал горизонтом для Ориона, Анны, для Ростислава и Всеволода, для ученых в лаборатории, даже для дразнилки-Димки. И для меня.
      Глеб изумленно смотрел на Тамару.
      - Мы с тобой как две колеи на дороге: идут себе рядом и идут, - продолжала Тома с едва заметной грустью в бодром голосе, - но они никогда не пересекаются. А я так не хочу. Мне пора стать взрослой и сильной... Я вот что сделала.
      Он перевел взгляд на ее открытую ладошку и вздрогнул. Черный камень, обвитый четким узором лежал на девичьей руке.
      - Ты нарисовала? - у него перехватило дыхание. - Как? Когда?
      - Когда мы победили вирус. Я хотела, чтобы мама Анны и Филиппа пришла и посмотрела на нашу землю, увидела все наши цветы и оживила свой. Только вот, Тамара запнулась, - теперь мне кажется, что я ее по-другому нарисовала. Ее цветок был сделан из звезд, а я его изобразила по-нашему, по-земному. Это неправильно?
      Глеб задумался. Мгновенный порыв завязался в словах, и он медленно спрятал в своей руке юную ладонь с черным кристаллом.
      - Знаешь, Тома, ведь две калии - это одна дорога. Им не нужно пересекаться, они всегда вместе. Как два крыла у птицы. Не будет одного птица не полетит. Когда ты станешь взрослой, у нас с тобой родится дочка. И мы научим ее быть такой же доброй, искренней и чуткой, какой ты представляешь Ольгу. Так для нас будет правильно. А альтернативное начало жизни - это дело Земли.
      Тамара глубоко вдохнула теплый майский ветер и улыбнулась.
      - Тогда я подарю камушек реке. Пусть земля сама создаст Ольгу. Если захочет!
      И крошечный кристалл с тонким плеском опустился в речные воды.
      _______________________
      РАССКАЗЫ
      КОГДА ДЫШАЛ МОРОЗОМ МЕСЯЦ-МАЙ
      Посвящается всем растениям северо-запада и средней полосы России,
      пострадавшим от небывалых холодов 2-11 мая 1999 г.
      Солнце взошло. И ветер сегодня теплый. Эй, просыпайся, молодежь, пора утро встречать. Нынче май славный - все по закону: ночью зябко, а день добрый. Воды у матушки-земли вдоволь, пей - не хочу. Водица родимая по жилкам гуляет, благолепье! Люблю я эту весеннюю пору. Каждый год новый лист раскрываю, будто первый раз, когда только-только из-под земли ростком выбился. Вы, молодняк, годков через двадцать это оцените, а пока щурьтесь, щурьтесь, да не забудьте ветру поклониться да листочки на восток обратить. Солнце ждать не станет, лучом как кистью махнет, и за горизонт. А для нас солнышко - сама жизнь. Это лишь кажется, весна и лето не спешат. Траву перерасти не успеете, а они нам сентябрьский поцелуй, и след простыл.
      А вот и соседи пробудились. Здравия всем и долгих лет! Как самочувствие, Дубок?... Увлекся, последние сплетни впитывает. Подрос, окреп, выкормыш человеческий. Мы тут в сквере так его зовем. Он не обижается, смеется. Никто до него у нас смеяться не умел. Видать, от людей перенял. Славный он малый. Позапрошлый год его в сквер в кадке принесли. Человек-мужчина - большой шаг я сразу определил: взрослый. И человек-женщина - росток совсем, ребенок то есть. Родитель и его отпрыск. Не спрашивайте меня, как я людей угадываю. Слышу, чую - это мне от предка досталось, Лесной Березы. Я его память по сей день храню.
      Человек-мужчина начал землю тревожить, прямехонько над моими корнями. Я уж грешным делом чуть не завопил, а ну как подрубит. Но нет. Он ко мне своего выкормыша подсаживает и говорит. Ласковое что-то он говорил, нежное. До сих пор диву даюсь: странные существа - люди. Собак, кошек в домах приживают, знаю. Птиц в клетки запирают, рыб в банках с водой держат, даже цветы у них на окнах живут. А тут - деревце. Причем любили его не меньше, чем кошку или щенка. Я это по их теплу угадал. Точь-в-точь то же тепло, что у человека-женщины, которая каждое утро здесь проходит, и рядом с ней собака.
      Дубок хилый был, хуже и придумать нельзя. Где ж ему здоровым расти! В кадке-то да в четырех стенах, без солнца, без родни. Добре, что людям хватило смекалки настоящей земле его отдать. Мы с Липой долго выкормыша в чувство приводили. Он ведь даже говорить не умел и нас понимал с трудом. Но ничего, выжил. И прошлый май выдержал.
      Здесь его корешки, рядом. В моих корнищах запутались. Ничего, тесно не будет. А когда он в великана-дуб превратится, я уступлю. Время мне придет уступить. Нет, мне не жаль, напротив. Знаю, доброе дерево мое место на земле займет.
      Послушаю, как там брат-Липа... Молчит. Э-эх. Сам я уж полвека на земле стою, а ведь как поросль несмышленая жду чуда: вдруг очнется друг, ответит. Напрасно. Мертвы корни, мертв прошлогодний срубок. Но все-таки где-то глубоко жизнь теплится. Одна почка набухла. Земля позволит, так следующей весной вытянется росток.
      Молодняк, который нынче земное чрево покинул, память впитывает жадно, что воду. Уж не раз меня просили не таить, поведать о злой беде, о том, как одолели ее, устояли. Никто другой рассказывать не берется. Сок в ветках стынет, когда вспоминают. Я б тоже, верно, спрятал былое в самой сердцевине корней, да тревожатся молодые. Чуют боль, а причину уразуметь не могут. Особливо те, кого люди недавно в нашу землю поселили. Как раз на аллее, где юные клены погибли. И я решил - открою сокровенное, пусть знают и не страшатся.
      Ранняя выдалась тогда весна. Проснулись мы после зимних холодов и себе не поверили. Шутка ли - середина апреля, а тепло, хоть цветом цвети. Солнце нас ласкало, будто перед летним яром. Вода - вот она, рядышком, и сок в ветвях струился сам собой. Дубок шутил: житуха как в кадке у человека-девочки никаких забот, никаких усилий. Липа не замедлил свое слово сказать: "Эх ты, желудь! Пока половодье идет, земля тебе воду щедро предлагает. Погоди, наступит июль, будешь ты капельки вытягивать и за каждую благодарить".
      Мы принялись почки напитывать. Каждый норовил перещеголять других и первым листья развернуть. Я осторожничал. Хотя что греха таить, угнаться за молодежью нелегко. Пока каждую веточку соком порадуешь, пока засохшие посчитаешь, глядь - весь сквер в зелени стоит. Зато Липа старался без устали. Молод он был. Кора загрубеть не успела еще, а крона раскинулась на диво густая да статная. Листья свежие, росой умытые, благоухали по утрам, и люди случалось останавливались, любовались красавцем.
      Сварливая Сирень долго отмалчивалась в углу у ограды, и вдруг выпустила шапку бутонов. То-то мы удивились. Сирень, она милая, теплом добрая. Да только люди ветки ее ломают. Нравится им ее ароматные кисти. Не понимают - не живет оторванный цветок, гибнет. Вот и ворчит старая подруга, жалуется.
      Дубок отворял почки медленно, как я его учил. Он вроде бы стеснялся своих кудрявых листьев. Я уж было хотел вразумить малыша, но пришла человек-девочка - она частенько навещала выкормыша - и принялась говорить. Мне показалась, беспокоится она: тепло ее нежное трепетало. И я сказал Дубку: человек тебя любит, волнуется, что листочки твои кажутся меньше других. Наш юный друг насупился. До полудня оленьим мхом молчал. А как дневная жара миновала, предстал перед нами весь в зеленом кружеве, веточки расправил, за солнцем потянулся.
      Клены издали поглядывали да завидовали. На годок младше их Дубок, а уже соперник. Им-то в красе первыми хотелось быть. Не зря ж по осени люди их листья в букеты собирают. Да того мало - им бы круглый год великолепием своим тешиться.
      В садах у людей яблони и вишни цвет стали набирать. С утра до ночи трудились, спешили. Сирень на них из-за изгороди косилась и ворчала: кто ж в начале мая завязь вскармливает - ну как черемуха о холодах возвестит. А человек-старая-женщина радовалась. Смотрела на юный цвет и таким теплом исходила, что я даже взгрустнул: не в саду расту и нет у меня хозяйки. Нашел бы чем одарить за доброту да любовь.
      Двенадцать солнечных восходов мы в весенних ветрах купались. Зима забылась, лето, казалось, на пороге стоит. И вдруг заползла в наши края тревожная весть: холод приближается. Липа отмахнулся - мол, попусту балаболят лесные Елки. А меня тревога взяла. С чего это наши собратья в лесу забеспокоились и травяным корням о морозе наговорили? Им ли печалиться - стоят себе зимой зеленые под снегом, дремлют, лишь маковками покачивают. Решил я расспросить Лесовиков. Трава мои слова понесла, а сама корешки взялась убаюкивать - поверила сплетням.
      Жил в лесу один мой знакомый. Родственник, вернее сказать. Частенько мы переговаривались - благо лес недалече от человеческого поселка стоял. Вот Береза и откликнулся, поведал: пришла злая весть из северных лесов. Мороз на нас надвигается лютый, непомерный по маю мороз. Лишь два дряхлых лесных старца нечто подобное помнили. Страшная это напасть - говорили они, - засыпать надобно, как на зиму засыпаем, иначе не выжить ни поросли, ни молодняку; и матерым не сдобровать: ветвям да кроне худо придется.
      Знал я, не будет Лесная Береза пустое болтать. Передал его слова соседям. Заспорили собратья. Одни кричали: эка невидаль - майские холода, не саженцы мы одногодки, нас не напугаешь. Елки возле дома, куда человеческий молодняк каждый утро толпой валит, им вторили - какие там холода, глупости! Другие призадумались. Липа принялся Дубок учить, как сок останавливать, а Сирень подобралась вся, и Яблоням нагоняй - вот, говорили вам! Те, беззаботные, не уразумели и знай свое - цветут. Клены меня на смех подняли. "Никак испугался, дядя Береза! Тебе бы в печке погреться! Огонь, что солнышко, славно от мороза бережет!"
      Я обиделся. Испокон не принято у нас про печку шутить, то всякому дереву с малолетства ведомо. Огонь солнцу сродни, уважать его надобно, да остерегаться. Жадный он: дашь лист сухой - ветку отнимет, а коли ветка в его пасть попала, так жди конца. Уж лучше тело свое людям отдать, чтобы жилище строили.
      Не разговаривал я с кленами в тот день, хотя они мои корни долго всякими колкостями щекотали, резвились. Что взять-то с них? Из семечек возросли, в человеческом питомнике. Ни родительской памяти, ни науки природной не ведали. Им бы у нас, старших, уму-разуму набираться, да гонор не дает.
      А холодный ветер уже мою верхушку гнуть принялся, пичуг с веток согнал. Тополя забеспокоились, поросль свою обильную наставлять принялись. Слышу, и Липа спешно сок в глубокие корни погнал. "День другой потерпим, а там опять цвет в силу пустим", - оправдывался.
      Затаились мы. Кто с любопытством, а кто и со страхом ночи дожидались.
      И пришла первая мерзлая ночь. Ударил по ветвям недобрый ветрище, закружил. Промозглый дождь из туч брызнул. Дубок ерохорился, поначалу посмеивался: "Слышь, дядя Береза, как у человека-девочки в кадке! Она, глупышка, меня однажды ключевой водицей помыла. Ух, и мерзко я себя чувствовал!" "Помолчи, балагур, - остерег его Липа. - Кадка твоя в тепле стояла, высох, и лады. Завтра тебе долго греться придется, на солнышко только и уповай". Страшно им обоим было. Чуяли - корешками своими, нутром, что не скоро солнце увидят.
      К утру ближе дождь легким сделался. Я и не догадался сразу, почему. Дубок меня разбудил.
      "Дядя Береза, что это вокруг? Это Тополя семена сбрасывают? Такие холодные?"
      Я листья свои послушал, да так и оторопел. Снег! Что зимой, летели на нас с небес морозящие хлопья. И падали, падали на ветки, на свежие листья, на теплые стволы.
      "Воду земле верни, - велел я Дубку. - Да смотри, чтобы в ветвях не боле капли осталось, иначе отмерзнут".
      "Как же так, Дядя Береза! Ведь листочки завянут, а почек новых мне уже не вскормить".
      "Солнце воротится, оживут твои первенцы. А пока ветки да корни береги. В них вся сила твоя".
      Занялся рассвет. Тусклый туманный. Светило наше родное из-за туч не показалось и тепла не дало. Глядело на нас грустно из-за сизой дымки и редкими лучами поглаживало верхушки тех, кто повыше стоял. Как будто успокаивало, жалело. А снег носился в мерзлом воздухе, ложился на листья плотнее, плотнее. Скоро все мы стояли точно яблони в белом цвету. Только цвет этот был сродни смерти.
      Человек-женщина прошла мимо меня, и ее собака комель мой оросила. Весело было псу - прыгал, сугробы на траве лапами разбивал. А человек грустила. Маленькое солнце, что внутри ее ствола спрятано, особую теплоту излучало. Я никогда раньше подобного не чувствовал.
      "Нас жалеет, - подсказал мне Липа. - Она коснулась моей ветки. Ей плохо потому, что плохо нам".
      Проходили по скверу и другие люди. Тусклое у них тепло, невнятное. Я лишь шаги корнями ощущал. Спешат туда, где их ждут заботы. До наших бед им дела нету. Но я пожелал им хорошего дня. Я всегда желаю людям хорошего дня, хоть наверняка знаю - не услышат. Старый родитель мой, от чьих корней меня ростком оторвали да в сквер принесли, всю память мне передать успел. Порой мерещилось мне, будто мои ветки рыдали, когда со всех сторон летел металлический дождь. И стоны развороченной земли будто сам я слышал. И уходящее тепло упавшего человека будто бы я провожал, и сок его тела по моей коре разливался. Мудрая Береза говорил: люди злое время называли войной. Их тепло в ту пору было для старого дерева как паводок весенний - впитывай, принимай тайные силы круга земного. Теперь и я умею человеческое тепло прочитывать. И Липа умел...
      В небесах холодные тучи гуляли, снег сыпал, как зимой. Одно неладно: зимой страшиться снега не надобно - листья сброшены, корни да поросль под сугробами согреты, и сок тонюсенькой струйкой тянется. Нынче же нам напасть лютая грозила. Тяжело мокрый снег на листьях держать. Крона моя уже поникла, сплошь в холодных липких лепешках. Сила из ветвей уходила. Больно. А Дубок - тот совсем пригнулся к земле. Но не жаловался, терпел. Липа молодцом держался, другие наши собратья сурово молчали. Сирень лениво переругивалась с товарками из сада человека-старой-женщины. Я было хотел призвать ее к спокойствию, но не стал, догадался: опытная соседка не позволяла Яблоням духом упасть. И вот чистила их почем-зря, гордость щипала, заставляла в ответ хорохориться, о горе забыть. Ведь нам здесь, в сквере, давно понятно стало, что завязь свою милые кумушки потеряют безвозвратно.
      Застонали Тополя. У одного огромная ветвь под снежным бременем захрустела. Липа корешки растопырил и своими соками Дубок окружил. И я по его примеру. Не ко времени было нашему юному другу слышать вопль раненого товарища.
      Снегопад на убыль пошел и вскоре иссяк. Но Тополь еще долго голосил, проклинал тучи и ветер, а оторванная ветвь отчаянными стенаниями наши корни мучила. Не одно солнце прошло по небосводу прежде, чем она зачахла, жизнь до капли землице отдала.
      Я к Дубку обратился и вдруг осознал, что его, беднягу, та же участь ожидает. Гибкость юных ветвей до сих пор ему устоять помогала, но если солнце вскорости снег не растопит, не мороз ночной, а мокрая тяжкая масса убьет мальца, сломает пополам. Ужас просочился во все мои волокна.
      "Кошка. Фу, опять эта жирная кошка!" - воскликнул меж тем Липа.
      Посетил нас самый нежеланный гость. Жила хитрая откормленная бестия где-то поблизости, а в сквере развлекалась: охотилась на маленьких серых птичек. Я ее более всех не любил. Кошка когтями в мою кору вцеплялась и по самым тонким веточкам пробиралась прямехонько к птичкам. К счастью, до сих пор смертоубийство обходило стороной. Но я - грешно, знаю - не мог удержаться от ярого желания как-то да сбросить вредное животное на землю.
      "Эй, сосед, кажется, у нас неладно, - испуганно зашептал Липа. - Гляди, она сейчас стряхнет с меня снег".
      "Так радуйся", - Дубок силился веселым казаться.
      "Глупый желудь! Снег свалится на тебя!"
      Признаюсь честно, растерялся я. Широка крона у Липы, так широка, что наши ветки порой встречались. А Дубок аккурат под ними рос. Чем тут другу подсобить?
      Нежданно-негаданно помощь предложила Осина. Издавна славилась она у нас несокрушимым равнодушием, и уж от нее, единоличницы, мы никак не чаяли подмогу получить.
      "Пожалуй, я сумею согнать Существо, - вяло изрекла она. - Белостволый, дай-ка тронуть твои корешки, а ты, Красавчик, ожидай меня в гости".
      Я, не раздумывая, открыл ей самые сокровенные пути в корнях. Тотчас сок ее в мои волокна влился и потек, потек. Меня аж озноб пробрал. Показалось, что выпьет она сейчас всю мою жизнь целиком. Липа вздрогнул, когда алчный сгусток к его стволу приблизился. А Осина лишь усмехнулась, и тепло свое особое дальше понесла, к ветке, куда жирная кошка взгромоздилась. Как корни вбирают окрестную влагу знойным летом, так тепло Осины впилось в животное и принялось заглатывать ее силу. Ошалела когтистая, в панике прыгнула на ствол и стремглав кинулась наутек. Комья снега с ветвей Липы на землю осыпались. Дубок остался невредим.
      "Рада была пособить, - удаляясь, сказала Осина. - Долгих лет тебе, Выкормыш человеческий!"
      "А она меня напугала, - признался Липа. - Случись что, из любого из нас жизнь высосет, как пчела нектар. М-да..."
      Опять закружился снег. На сей раз он оказался легким, будто тополиный пух, по-зимнему сухим и холодным. Дубок, как ни крепился, согнулся в три погибели. Ослабел он, того гляди не выдержит, обломится юный ствол. Но повезло выкормышу: человек-девочка прибежала в сквер любимца проведать. Снег с веток стряхнула, обхаживать принялась. А он, как в себя пришел, и так и этак перед ней. Даже теплом делиться попробовал, да не знает она нашего языка. Зато я ее яркое, цветущее тепло понял. Оказывается, Дубок-то родитель посадил аккурат в день ее рождения. Вот и росли они вместе - дерево и человек, и друг друга преданно любили.
      Минул лихой день, и ночь нас накрыла. Ни луны, ни звезд - только тучи на небе. Травы из лесу весть принесли. Лесной родственник мой говорил: не ждите тепла в семь ближайших солнц, к худому готовьтесь, терпите. Соседи выслушали меня, приуныли. Кто-то предложил - сбросим листья, да в сон уйдем, а иначе того гляди стволы отмерзнут, как минувшей осенью у садовой Сливы. Я против высказался. Не резон нам раньше времени от солнца и воды отказываться.
      "А, какой смелый! - подали голос Клены. - Сам выше Елей вымахал, тебе-то что - одной веткой больше, одной меньше."
      Трудно с дурными. Наскакивают почем зря, нет, чтоб послушаться совета.
      "Как поступать собираешься, Белостволый?" - спросила Осина.
      "Листья воды лишу, молодые корешки усыплю. С семенами проститься придется, да то не беда. Будет новая весна, будут и семена".
      Я нарочно громко говорил, чтобы молодые гордецы звездолистные услышали. Много я от них грубостей видал, но не казнить же лихом за кривое слово. Подрастут, образумятся.
      Пока мы совет держали, Сирень все больше Яблони в саду слушала. А после к нам обратилась и говорит: мол, худо дело - погибает молодняк, весь сок в землю отпустил, ветви замерзают. Мы дружно к саду повернулись. Кто поближе к ограде рос, принялись Яблони теребить, да уговаривать. Да попусту все, для них горе что каменная стена. Отгородились от нас, не слышат. Стоят под снежной шапкой, оплакивают погибшие завязи.
      Пока мы кумушек уговорить да успокоить пытались, в саду человек-старая-женщина сновала. Придет - уйдет, придет - уйдет. Я к шагам прислушался. Придет - с тяжелой ношей. Уйдет - налегке. И тут дымом потянуло. Огонь!
      Свято преданы мы солнцу, но пасынка его сторонимся. Не видали мы добра от него, лихо одно. Вот все как по команде и притихли.