Захватывающая страсть

) Итак, юная леди, облачившись в синие страусовые перья, танцевала на сцене. Однажды вечером ей передали записку от весьма респектабельного джентльмена, который предлагал девушке пообедать с ним в ресторане «Каприз», несмотря на то, что это было против правил ночного кабаре. Девушка согласилась. Посредине обеда она вдруг обнаружила руку джентльмена у себя на колене. Ей сделалось настолько противно при виде его наманикюренных ногтей, скользящих все выше по бедру, что юная особа разразилась вспышкой гнева. Мужчина немедленно убрал руку, решив, что девушка, должно быть, нездорова. В это время к столу подошел еще один джентльмен, товарищ первого по Гаррик-клубу. Спутник танцовщицы представил ее как свою племянницу. Девушка чувствует себя оскорбленной, немедленно прозревает, понимает, что эротическое шоу не для нее, и решает постричься в монахини.
      Когда в среду утром на Кадоган-сквер зазвонил телефон, Дейзи сама взяла трубку.
      – Это Джеймс Аллен из «Бастиона». Ваша статья понравилась. Мы напечатаем ее в это воскресенье. А вам решено предложить контракт на полгода начиная со второй недели февраля. Таким образом мы обойдем профсоюзы, а потом контракт всегда можно продлить, если это устроит обе стороны. Сто двадцать долларов в неделю. – Дейзи отметила про себя, что «дефект речи» редактора отдела статей как будто испарился. Правда, голос был каким-то немного скрипучим.
      – Но вы же обещали мне сто пятьдесят только за одну статью.
      – Так ведь это разовый заказ. А по контракту вам гарантирована постоянная работа в газете.
      – Но я не смогу прожить на сто двадцать долларов, если брошу внештатную работу для американских изданий, – сказала Дейзи. Не важно, что она не имеет опыта. Все равно не надо давать им понять, как сильно ей хочется попасть на это место.
      – Очень жаль, но оклад у нас именно такой.
      – Ну что ж, мне бы очень хотелось писать для «Бастиона», но, если я не смогу работать на другие издания, мне не удастся прожить на сто двадцать долларов.
      – Дайте мне время подумать. Возможно, я смогу все как-нибудь устроить.
      До следующего звонка Джеймса Аллена прошли сутки. И это были не самые веселые сутки в жизни Дейзи Брюстер.
      – Могу предложить вам сто сорок долларов, – сказал Аллен. – Но это предел.
      – Что ж, я согласна, – ответила Дейзи. Слава Богу, он ничего не спросил о мифических газетных вырезках, которые якобы должны были прислать из Филадельфии.
      – Вам нужно зайти в начале следующей недели обсудить детали.
      – Хорошо.
      Положив трубку, Дейзи изобразила на персидском ковре танец американских индейцев на тропе войны.
      Затем она пошла к себе в комнату и там, сев у окна, в котором виднелись кроны платанов, растущих на Кадоган-сквер, написала письмо родителям. Она надеялась, что очень скоро сможет обходиться без их ежемесячного чека.
      Запечатав письмо, Дейзи обзвонила несколько агентов по продаже и найму недвижимости. Ее интересовали однокомнатные квартиры с кухней и ванной.
      Хозяева дома ужинали в тот вечер в городе, так что Дейзи поела одна на кухне, затем прошла в спальню и стала готовиться ко сну. Она взбила подушки и зажгла лампу на тумбочке рядом с кроватью. И почему это англичане пользуются такими тусклыми лампочками? Дейзи достала из ящика тумбочки линованный блокнот и ручку.
       «Дорогой Карл!
       Они напечатают в это воскресенье мою статью. И теперь у меня есть работа – в отделе статей «Бастиона». Приступаю через две недели. Уже составила список квартир, которые начну завтра осматривать.
       Я все думаю о твоем последнем письме. Мне нравится смотреть на него, трогать, даже нюхать. Не говоря о том, что я перечитывала его раз сто. Меня очень удивила одна фраза в середине письма. Ты что, действительно считаешь, что я решила «разделить нас океаном и целый год барахтаться в нем самой» под влиянием родителей?
       Что ж, я не психоаналитик и не могу с тобой спорить. Но думаю, причина именно в том, о чем я тебе говорила. Ты все время говоришь, что гордишься мною. И все-таки твое присутствие очень на меня давит. Я начинаю казаться себе такой маленькой и ничтожной. А вот если мне удастся пожить какое-то время, полагаясь только на собственные силы, я смогу после этого быть с тобой и не думать постоянно о том, что растворяюсь в твоей личности и перестаю что-то из себя представлять.
       Не то чтобы я чувствовала особенную уверенность в собственных силах. Я скучаю по тебе даже больше, чем думала, когда на прощание поливала слезами твою подушку. А ведь прошел всего месяц.
       На Кадоган-сквер все очень ко мне добры. Но все же мне и в голову не придет говорить с ними о своих чувствах. В прошлую пятницу они устроили вечеринку специально для меня. И все-таки бедняжка Дейзи чувствует себя здесь такой одинокой! «Я так одинок, что могу умереть». Никогда раньше не понимала, что они хотели сказать в этой песне. Потом я два раза ужинала с молодыми людьми, с которыми познакомилась на этой вечеринке. Но оба они показались мне по сравнению с тобой такими неинтересными, какими-то мелкими, неполноценными. Я ничего не хочу сказать об их душевных качествах, с которыми не имела времени и желания познакомиться. Но дело в том, что они трещали весь вечер без умолку и так высокомерно отзывались о наших общих знакомых. А я, убей, не могу понять, какие у них, собственно, основания для такого высокого мнения о самих себе. Думаю, именно таких молодых людей англичане называют «кто-то там из Сити».
       Пришлось здорово постараться, чтобы найти эту мою работу у «Вулворта» (признаюсь, эта идея действительно была ребячеством). И все же с тех пор, как я писала тебе в последний раз, я дважды успела сходить в Британский музей. Больше всего мне нравятся там «Ассирийские кони». Это скульптура высотой футов двадцать. Кони выглядят очень изящно и… сексуально. Я уже не раз замечала, что, когда мне нравится какое-нибудь художественное произведение, я чувствую одновременно чисто физическое возбуждение. Ты никогда не задумывался о том, что абсолютно все наши чувства связаны между собой? Вот, например, когда я смотрела на этих коней, что-то во мне вдруг как будто щелкнуло, и я тут же подумала о тебе, захотела тебя.
       И даже сейчас, когда я пишу тебе об этом, все повторяется снова. Одна маленькая просьба – человек, с которым мне было всегда так хорошо, который научил меня испытывать наивысшее наслаждение, находится по другую сторону океана. Конечно, можно высунуться из окна и крикнуть любому проходящему мимо парню: «Эй! Мне очень одиноко». Но не думаю, что это поможет. Ведь я хочу, чтобы именно ты держал меня в своих объятиях.
       Спокойной ночи, Карл Майер. Я люблю тебя больше всего на свете.
       Дейзи».

4

      Через две недели, во вторник утром, Дейзи Брюстер постучала в дверь с табличкой «Редактор отдела статей».
      Джеймс Аллен тепло приветствовал девушку.
      – Мы уже приготовили для вас стол. Думаю, вы здесь быстро со всеми перезнакомитесь. Они и расскажут, как мы тут живем. Сидим мы не по отделам – рядом с вами такие же журналисты, несколько авторов колонок, в общем, просто те, кому достались столы именно в этом месте. А теперь пойдемте – я представлю вас ближайшим соседям.
      Зал, в который они вошли, показался Дейзи огромным. Действительно, он занимал практически весь верхний этаж здания, и тут работали шестьдесят мужчин и женщин – три четверти всех сотрудников «Бастиона». Остальные сидели в собственных крошечных кабинетиках со стеклянными стенами, которые располагались по периметру зала. Вдоль окон стояли серые шкафчики с картотекой, которые закрывали вид на противоположную сторону Флит-стрит, где располагались конкурирующие издания. В комнате царила сугубо деловая атмосфера и было душновато.
      Джеймс Аллен остановился возле свободного стола, который стоял встык с точно таким столом. За соседним столом печатал на машинке мужчина с огненно-рыжими волосами, агрессивно торчащими во все стороны. Он поднял глаза.
      – Джайлз Александер, – представил его Аллен. – Джайлз, это – Дейзи Брюстер. Ты читал ее статью о том, почему ей не хочется быть проституткой. Теперь она будет работать в моем отделе. Увидимся позже, Дейзи. Заходите, если будут вопросы.
      У Джайлза Александера было узкое, как у голодного волка, лицо. Он дружелюбно улыбнулся Дейзи и протянул ладонь для рукопожатия. Волосы Джайлза были цвета моркови.
      – Я самая большая проститутка, которую вы встретите в этом борделе.
      – Почему вы так говорите? – спросила Дейзи.
      – Потому что я презираю все, что олицетворяет собой «Бастион». Все, что пишут в этой газете, – опасная чушь. Британия, видите ли, вновь сможет править морями, надо лишь скинуть правительство лейбористов и очистить родимую партию тори от мягкотелых аристократов.
      – Это вы и пишете?
      – Определенно, вы не очень внимательно изучили «Бастион». Впрочем, я вас понимаю и не упрекаю. Я – автор так называемой «независимой» колонки. Одна из прихотей Бенджамена Фронвелла – держать в штате парочку ручных левых, чтобы делать вид, что его газета еще не стала откровенно фашистской. И вот я перед вами. Надеюсь, тебе понравится здесь, Тюльпанчик. Дай знать, если я смогу чем-нибудь помочь.
      Джайлз вернулся на свое место и снова принялся печатать, не замечая никого и ничего вокруг. Дейзи была для него теперь словно на другой планете.
      Девушка уселась за стол и стала один за другим выдвигать ящики. Она была в восторге, хотя в ящиках, в общем-то, не было ничего особенного – стопка маленьких листочков для заметок, конверты и полпачки писчей бумаги. А уж стопка фирменных бланков «Бастиона» вызвала у Дейзи настоящий приступ чувства собственной значимости.
      Впрочем, это продолжалось недолго. Как только Дейзи снова окинула взглядом огромную комнату, уверенность покинула ее. Взгляд девушки упал на длинную серую полку, рядом с которой несколько человек просматривали подшивки газет. Поскольку Дейзи, собственно, не знала, чем ей следует заняться в первый день работы, она решила тоже подойти посмотреть подшивки. Пробираясь меж рядов письменных столов, Дейзи ловила на себе взгляды их хозяев – в основном любопытные и лишь изредка враждебные.
      Дейзи была поражена количеством и разнообразием подшивок – здесь были представлены все утренние, вечерние, воскресные газеты Англии. Дейзи охватило вдруг радостное ощущение, что она вступает в совершенно новую жизнь. Это было чертовски приятно, хотя тут же мелькнул вопрос – а не предательство ли это по отношению к Карлу – так радоваться, что ее недавнее прошлое осталось позади? Но Дейзи тут же решила, что нет. А восторг ее объясняется просто-напросто тем, что впервые за двадцать три года представилась возможность самой о себе позаботиться.
      Вернувшись к своему столу, Дейзи обнаружила, что на нем сидит, закинув ногу на ногу, коротко стриженная девица в брюках.
      – Добро пожаловать в наш гостеприимный дом, – сказала она. – Меня зовут Анджела. Анджела Брент. Обитаю вон за тем углом – там, где куча телефонов и бутылка шампанского. Вон те хорошенькие мальчики рядом с бутылкой помогают мне вести колонку светских сплетен. Поэтому у нас так много телефонов. А вот шампанского в бутылке наверняка давно уже нет. И я даже не решаюсь думать о том, чем же они его заменили.
      Дейзи нравилась манера сотрудников «Бастиона» разговаривать – никто не ждал от нее ответа на свои реплики.
      Анджела была немного повыше, чуточку стройней Дейзи и, наверное, на пару лет постарше. Волосы девушки были пострижены очень коротко, в ушах красовались огромные жемчужины. Косметика была наложена таким образом, что лицо Анджелы напоминало головку фарфоровой куклы. На ней был двубортный темно-синий костюм в мелкую полоску, довольно элегантная пародия на одежду джентльмена из Сити. Дейзи поймала себя на мысли, что никогда еще не видела такой сексуальной девушки, как Анджела.
      – Бен Фронвелл успел уже наполовину развратить бессмертную душу этого человека, – поведала Анджела Дейзи. – А я как раз работаю над другой. Ты случайно не свободен сегодня на предмет ланча, Джайлз?
      – Почему бы нет? Может, Тюльпанчик тоже захочет к нам присоединиться.
      – Пойдем, Дейзи?
      – А вы уверены, что я вам не помешаю?
      – Ерунда. Ладно, я пошла. Зайду за вами в час.
      Анджела направилась к столу с бутылкой шампанского.
      – Мне она очень понравилась, – через стол сообщила Дейзи Джайлзу.
      – Тут ты не одинока. Анджела из хорошей семьи. Ее родители придерживаются весьма консервативных взглядов на жизнь, но Анджеле наплевать, какого они мнения о ее окружении, кого считают подходящим, а кого нет. Главное, чтобы человек нравился ей самой. А вкусы у Анджелы достаточно демократичные.
      – Ненавижу это слово, – сказала Дейзи.
      – Какое?
      – «Подходящий».
      – Обсудим это за ланчем, – ответил Джайлз, продолжая печатать.
 
      Ровно в час Джайлз, Анджела и Дейзи вышли из здания редакции и направились вверх по Флит-стрит. Джайлз то и дело отставал, уступая дорогу прохожим, идущим навстречу.
      – Здесь все уходят на ланч ровно в час? – спросила Дейзи.
      – Не совсем, – отозвался Джайлз. – Машина главного наверняка уехала в сторону Сохо минут двадцать назад. А те, кто завтракает с «источниками информации», как у нас это называют, вообще сматываются в двенадцать тридцать. «Не могу заставлять ждать министра кабинета!» – а вернее, какую-нибудь смазливую подружку, которую надо накормить завтраком, а потом списать свои расходы по статье «оказание любезности министру кабинета (счет прилагается)». Тут можно чувствовать себя в безопасности: министр кабинета – одна из немногих категорий «источников», имена которых журналист не обязан называть, представляя счет. Если бы бухгалтеры нескольких газет на Флит-стрит собрались как-нибудь вместе, они бы обнаружили, что в один и тот же день тридцать шесть безымянных министров кабинета завтракали или ужинали с тридцатью шестью журналистами.
      – А сколько всего министров в кабинете?
      – Двадцать четыре.
      Они свернули на Ченсери-лейн и остановились перед небольшим итальянским рестораном. Народу было довольно много, но Анджела, оказывается, заранее заказала столик по телефону.
      После того как был сделан заказ, Дейзи спросила:
      – А кто-нибудь говорит журналистам из отдела статей, что им делать – дает какое-нибудь задание?
      – Замечательный вопрос, – воодушевился Джайлз. – Главная обязанность бедняги Джеймса Аллена – как раз придумывать темы для статей. Не так это просто, если вспомнить, что в году пятьдесят две недели. Когда Аллен не может ничего придумать и у Господа Бога нет для тебя никаких поручений, надо что-то предложить самой.
      – А Господь Бог работает в «Бастионе» под именем Бена Фронвелла?
      – А как же иначе. Статьи пишут на определенную тему, и, работая в воскресной газете, всегда рискуешь, что в пятницу «Таймс» или «Мейл» поместят материал на ту же тему. И тогда твоя статья, которую ты с гордостью нес в кабинет редактора, будет снята с номера.
      – А если моя статья окажется лучше всех остальных? – удивилась Дейзи.
      – Все равно. Ее подошьют в папку, и там она пролежит до тех пор, пока папка не переполнится такими же печатными трупами. Тогда папку сдадут в архив, а ее место займет новая, пустая. Редакторы газет – и, конечно, Бен Фронвелл – особенно, заботятся о том, чтобы их газета непременно первой осветила ту или иную тему.
      – Как-нибудь, когда тебе нечем больше будет заняться в этой жизни, попробуй стать редактором колонки светских сплетен, – сказала Анджела. – Я, наверное, единственный человек на Флит-стрит, кто не стал еще алкоголиком. А все эти мужчины только притворяются равнодушными, когда снимают из номера их статью. Вечно они напиваются, когда кто-то опередит их с материалом, переходят к середине вечера с вина на виски, потом встречают еще какого-нибудь репортера, чью статью забраковали, и начинают вместе размазывать сопли по столу. – Анджела недовольно поморщила носик, явно не одобряя подобное слюнтяйство. – Нежный пол воспринимает неудачи более философски, – добавила она.
      Манеры и облик Анджелы меньше всего наводили на мысль о нежности. Дейзи рассмеялась.
      – Самое главное для журналиста воскресной газеты, Тюльпанчик, не начинать писать раньше четверга. Относись ко вторникам и средам как к дням для подготовительной работы, то есть к дням, когда можно побездельничать.
      – Но вы ведь что-то так сосредоточенно печатали сегодня…
      – А-а… Я просто делал заметки для будущей работы – «освобождал мозги от информации».
      – То есть писал что-нибудь, не имеющее к «Бастиону» ни малейшего отношения. Наверное, свой эпохальный труд о внутренних антисоциалистических течениях в ЕЭС.
      – А главный редактор не возражает?
      – Ты очень быстро поймешь, Тюльпанчик, что Бена Фронвелла интересует только конкретный результат. Если ты недели за две не напишешь ничего стоящего, он появится в один прекрасный вторник у тебя за спиной и прозрачно намекнет, что пора отрабатывать зарплату. Но, если Бен получит хорошую статью, ему абсолютно наплевать, что именно ты пишешь во вторник. Еще, имей в виду, он любит, чтобы все сидели на своих местах. Это напоминает и вам, и самому Бену о том, кто в доме хозяин. А что ты писала раньше, Дейзи?
      Девушка вспыхнула.
      – Я расскажу вам как-нибудь в другой раз, – сказала она.
      Дейзи не хотелось обманывать Анджелу и Джайлза, и в то же время она не хотела рисковать и говорить им правду, которая может дойти потом до ушей Бена Фронвелла. Поэтому девушка поспешила перевести разговор на другую тему.
      – Я приехала в Англию всего месяц назад. Родилась и выросла в Филадельфии. Моим родителям не нравится человек, которого я люблю. Он для них – огромный уродливый паук, опутавший сетями ненаглядную доченьку. Они говорят, что он не подходящий для меня человек, но в Лондон я приехала не поэтому. А потому, что мне вдруг захотелось хотя бы год не зависеть абсолютно ни от кого. Или, по крайней мере, мне самой кажется, что причина именно в этом.
      – А ты очень переживаешь из-за того, что родители считают твоего парня неподходящим? Теперь я понимаю, почему тебе так не нравится это слово.
      – Мне неприятно их расстраивать, – объяснила Дейзи. – Где-то в глубине души я надеюсь, что, если проживу год без Карла и мои чувства к нему останутся прежними, это убедит папу и маму принять все как есть.
      – Ты единственная дочь? – спросила Анджела.
      – Нет. У меня есть старший брат. Он уже женат. Мы с ним ладим, хотя иногда он кажется мне чересчур напыщенным. Он адвокат. Мой папа – республиканец. Он владелец банка. Один из столпов общества, как у нас это называют. Но он вовсе не из тех республиканцев, которые считают, что если государство принимает программы помощи престарелым и малоимущим, значит, страна стоит на пороге коммунизма. Наверное, он либеральный республиканец.
      – Вроде Нельсона Рокфеллера? – пошутил Джайлз.
      – Только не такой богатый. Хотя, конечно, и не бедный. Однако, когда еврей просит руки его дочери, папа тут же перестает быть либералом. Даже странно. В самом начале нашего с Карлом романа я не обсуждала его с родителями, хотя они, конечно же, догадывались о наших отношениях. Но тоже предпочитали ничего не говорить. А когда Карл звонил мне домой во время каникул, восторга папа с мамой явно не испытывали. Думаю, надеялись, что все это быстро кончится. Я познакомилась с Карлом в Принстоне. Он там преподает. Карл на десять лет старше меня. Я закончила Рэдклифф, но домой не вернулась – решила пройти двухлетний курс скульптуры в Колумбии. Мы с подругой снимали в Нью-Йорке квартиру на двоих.
      Дейзи вдруг поняла, что теперь Джайлз и Анджела наверняка должны догадаться, что она никогда не имела отношения к журналистике. Джайлз внимательно посмотрел на нее, но ничего не сказал. Фарфоровое личико Анджелы оставалось непроницаемым.
      Пока спутники Дейзи поглощали обед, девушка продолжала говорить. Впервые за шесть недель ей представилась наконец возможность побеседовать с кем-то о себе.
      – В Рэдклиффе я специализировалась в английском. Хотя скульптурой занималась тоже. А в Колумбии я училась у одного известного американского скульптора. Он оказался к тому же неплохим учителем, просто замечательным. А родители всегда поддерживали меня во всех моих начинаниях. Поэтому мне только хуже оттого, что теперь они считают, если я выйду замуж за Карла, то обязательно потом об этом пожалею. Карл такой умный, но это не имеет для них никакого значения, потому что он еврей.
      Джайлз взял со стола бутылку кьянти и долил бокалы себе и Анджеле.
      – А ты не собираешься скушать что-нибудь, Тюльпанчик?
      – И вот в конце концов я решила уехать за границу и год пожить одной, – закончив фразу, Дейзи сделала два больших глотка кьянти.
      Джайлз долил и ее бокал, Дейзи приступила наконец к ланчу.
      – Мои родители просто с ума сойдут, если я выберу кого-нибудь не того, – сказала Анджела, зажигая сигарету. – Думаю, втайне они боятся, что в один прекрасный день я преподнесу им в мужья какого-нибудь готтентота. Вообще-то до сих пор меня не интересовали чернокожие мужчины, но кто знает, что будет дальше. Кстати, не думаю, что мои предки были бы против, если бы я собралась замуж за еврея. На нашем державном острове не так уж сильна пуританская мораль. Правда, Джайлз?
      – Смотря что за еврей. Всякая любящая мамаша была бы просто в восторге, если бы дочь ее вышла замуж за Рокфеллера. Она бы и не вспомнила, что он еврей. Если ты еще не заметила, Тюльпанчик, англичане – самая корыстная нация на земле.
      – Да, – подтвердила Анджела. – Хотя мы обычно приходим в ярость, если кто-нибудь из иностранцев позволяет себе утверждать, что в Англии именно деньги делают жениха подходящим или неподходящим. А у Карла есть деньги, Дейзи?
      – Только то, что он зарабатывает преподаванием и статьями. Этого вполне достаточно для жизни, но, конечно же, немного.
      – А… – произнесла Анджела.
 
      Когда Дейзи вернулась после ланча за свой стол, взгляд ее упал на пишущую машинку. В самом деле, ведь можно взять и написать письмо Карлу. А со стороны это будет выглядеть так, будто она работает. «Дорогой Карл», – начала Дейзи. Затем она вынула лист из машинки, скомкала его и швырнула в сторону корзины для бумаг. Дейзи успела заметить, что никто из ее коллег не бросает мусор в корзину.
      Девушка вставила в каретку новый лист. Если пропустить обращение, все, кто пройдет мимо ее стола, ничего не увидят, кроме нескольких абзацев, которые вполне могут быть началом ее новой статьи.
 
       «Да, ты прав, я решила начать новую жизнь, поступить на работу, чтобы не так чудовищно по тебе скучать. И все равно, когда сегодня утром я шла в редакцию, взгляд мой случайно упал на идущего впереди мужчину – и внутри раздался знакомый щелчок…»
 
      Дейзи остановилась. Карл писал ей, что, хотя ему доставляет огромное удовольствие читать каждый раз о чувствах, которые испытывает к нему Дейзи, он хотел бы еще попутно узнать что-нибудь о том, как, собственно, протекает ее жизнь в Лондоне. Вот она и напишет ему о том, как прошел первый день в «Бастионе». На какую-то секунду Дейзи целиком отдалась во власть чувств. Она даже прикрыла глаза. Все-таки не стоит больше пить вино во время ланча.
      Дейзи снова принялась печатать.
 
       «А все дело было в том, как росли волосы этого мужчины – низко-низко на шее. И на макушке у него, как у тебя, едва заметно просвечивала лысина. Как ты думаешь, в том, что я так зациклена на контрасте темных волос и бледной кожи, есть что-то нездоровое? Прошлой ночью я так сильно по тебе скучала, что решила поиграть – представить себе, будто я – это ты. Я недавно читала книгу о женских фантазиях, но все это показалось мне скучным. Но мои фантазии не имеют ничего общего с теми, которые описаны в этой книге, – там фигурировали ослики, утки и даже, извини уж, пылесос. Кстати, англичане почему-то называют все пылесосы «Гувер», независимо от того, какая фирма выпустила его на самом деле. И вообще в этой стране очень странный язык.
       Ну так вот, все мои фантазии – о тебе. Вот ты лежишь, развалившись, в своем огромном кресле. Или стоишь рядом со столиком и делаешь нам коктейли. Ослабляешь узел галстука и расстегиваешь верхнюю пуговицу на рубашке. Лежишь в ванной, свесив вниз руку с дымящейся сигаретой. Или смотришь из постели, как я раздеваюсь».
 
      Дейзи подперла руками подбородок и, глядя ничего не видящими глазами на только что отпечатанную страницу, предалась воспоминаниям.
      – Интересно, тебе кто-нибудь сказал, что здесь все страдают дальнозоркостью и могут прочесть с расстояния в несколько шагов чужую рукопись? Что это ты пишешь? Рассказ?
      Залившись краской, Дейзи повернулась вместе со стулом и увидела невысокую девушку с серебристо-золотыми волосами до плеч и сдвинутыми на лоб темными очками. Глаза ее были настолько бледными, что единственной темной точкой казался зрачок. В лице девушки было что-то восточное, в чертах угадывалась интеллигентность и одновременно чувство юмора. Дейзи она сразу понравилась.
      – Меня зовут Франсез, – представилась девушка. – Когда я не стою у тебя за спиной и не читаю личные письма, то обычно пишу страничку книжного обозрения. И за это мне полагается собственный стеклянный кубик. И не просто кубик, а именно тот, что граничит одной стеной с владениями Рейчел Фишер. Если я решу в один прекрасный день написать роман, то, наверное, изображу Бена Фронвелла и Рейчел Фишер. Иногда хорошо поставленный голос Рейчел срывается на крик, и, прижавшись поплотнее к перегородке, я слышу такое, что остается только гадать, что именно происходит между ней и нашим главным редактором за закрытыми дверями. Кстати, наш главный просто обожает неожиданно вырастать за спиной своих сотрудников – а читать он умеет еще быстрее, чем я.
      Дейзи снова повернулась к столу, вынула лист из машинки и положила его в ящик.
      – Найдешь время выпить со мной после работы? – спросила Франсез. – Ты наверняка уже заметила, что по Флит-стрит невозможно сделать и двух шагов, чтобы не наткнуться на какой-нибудь бар. Некоторые из них очень даже ничего.
 
      Ровно в шесть Дейзи и Франсез вышли из здания редакции и перешли на другую сторону Флит-стрит.
      А еще через час они вышли из бара под названием «Колокол» и разошлись в разные стороны – Франсез жила в двухкомнатной квартире в Барбикане, а Дейзи направилась к станции метро.
      Дейзи прошла несколько шагов, но что-то вдруг заставило ее оглянуться.
      Франсез стояла невдалеке, глядя ей вслед. Свет фонаря отражался в ее платиновых волосах, которые казались расплывчатым облаком вокруг головы.
      Дейзи помахала ей рукой и пошла дальше.
      Франсез продолжала стоять, глядя вслед удаляющейся фигуре Дейзи. Через несколько минут она тоже повернулась и пошла своей дорогой.

5

      Бенджамен Фронвелл напоминал неограненный алмаз. И вовсе не хотел что-то в себе менять. Типично йоркширская агрессивная самоуверенность Бена с годами переросла в отчаянный эгоцентризм. Отец Фронвелла продавал газеты в Шеффилде. Во время войны его призвали в армию, и он приехал домой в отпуск перед самой отправкой в Северную Африку в сорок втором году. А через девять месяцев на свет появился Бен. Как и многие английские дети, родившиеся во время войны, Бен рос первые годы жизни без отца и поэтому был очень близок с матерью. Миссис Фронвелл становилась необыкновенно амбициозной, когда дело касалось ее сына.
      Учась в Галльском университете, Бен активно участвовал в студенческом политическом движении. Там же он вступил в партию консерваторов. Это очень задело мистера Фронвелла, который всю жизнь был членом партии лейбористов. Но мать Бена была рада – членство сына в партии тори она воспринимала как первую ступеньку вверх по социальной лестнице.
      Закончив университет, Бен начал работать репортером в газете «Шеффилд пост». Через три года он стал редактором отдела новостей. Потом в Шеффилд приехал получать звание почетного доктора этого университета владелец «Бастиона» – миллионер, который всего в жизни добился собственными силами.
      Как-то во время ланча он обратил внимание на сидевшего напротив молодого журналиста с проницательным взглядом и манерой язвительно шутить.
      Через два дня Бену позвонили из «Бастиона» и предложили должность заместителя редактора отдела новостей. Это было в семидесятом году, как раз после того, как консерваторам удалось свалить второе правительство Гарольда Вильсона. Спустя три года Бен был уже главным редактором одного из самых влиятельных воскресных еженедельников на Флит-стрит.
      Некоторые редакторы стараются руководить своими изданиями, оставаясь как бы на недосягаемой высоте. Для этого они назначают кучу заместителей, которые являются как бы посредниками между главным редактором и журналистами. Если, предположим, кто-нибудь из авторов приходит к соответствующему заместителю и жалуется, что его рукопись слишком сильно порезали или что-нибудь в этом роде, заместитель обещает, что постарается переговорить с главным. Но заместитель прекрасно знает, что его начальнику вовсе не хочется вмешиваться в подобные дела, и вообще он очень занят. Поэтому через несколько дней он сообщает автору, что главный редактор очень загружен работой, и нельзя ли пока оставить все как есть. Если это проходит, что ж, хорошо. Если же автор настаивает на своем, то за главным редактором всегда остается право принять окончательное решение – в этот момент он может вмешаться, вызвать к себе строптивого автора, объяснить, что произошло досадное недоразумение и что, если тот решит остаться, он, главный редактор, сам позаботится о том, чтобы с рукописями его обращались впредь более корректно.
      Бен Фронвелл руководил своим изданием совсем по другому принципу. В течение всей рабочей недели сотрудников «Бастиона» волновало одно – понравилась ли Бену их очередная рукопись. Журналисты отдела статей, сдавая свои рукописи в двух экземплярах Джеймсу Аллену, прекрасно знали, что первый экземпляр ляжет на стол Бена Фронвелла и только от него зависит, попадет ли статья в номер. Если статья нравилась Бену, он бывал щедр на вознаграждение. Но все журналисты знали, что недреманное око Бена Фронвелла следит за ними буквально каждую секунду, и как только их запросы превышали некий невидимый барьер, Фронвелл немедленно напоминал им, кто на самом деле правит бал в «Бастионе». Он был полным хозяином еженедельника.