Федька-Зуек — Пират Ее Величества

Рухнула бы мощнейшая подпорка папского престола — и, как следствие, Реформация твердо победила бы в Германии, Польше, Венгрии. Лишенная папской поддержки Польша окончательно втянулась бы в орбиту шведского влияния. Лютеранская Швеция проглотила бы Северо-Восточную Германию, обратила Балтийское море в свое внутреннее озеро и надорвалась бы к концу восемнадцатого века, силясь прорубить себе окно в Черное море и в то же время освоить побережье Ледовитого океана до устья Енисея. В борьбе с сильной Швецией выковалось бы всегерманское единство на три четверти века прежде, чем в нашей действительности. И Наполеону противостояли бы возрожденная Германия, Великая Швеция и протестантская Венгрия. Это толкнуло бы его вместо попытки завоевать Россию на удар по Турции всей мощью — к повторению Египетского похода чуть севернее. В результате Турецкая империя развалилась бы, наследниками ее на Балканах стали бы Россия, водрузившая наконец православный осьмиконечный крест на стамбульской Святой Софии, и Франция.

Англия принуждена была бы этим искать могущества не на Ближнем Востоке, а на Дальнем. Панамский канал построили бы не американцы, а англичане, полковник Лоуренс бунтовал бы не арабов против турок — а, скорее всего, индонезийцев против голландцев…

И все это, — «если бы» пираты не помогли ненамеренно своим злейшим врагам!

Так что вклад морских разбойников позднего средневековья в мировую историю куда весомее, чем обычно думают…

3

Наконец, надобно сказать и о пиратском вкладе в распространение европейской цивилизации по миру! Десятки народов и множество стран узнали азы этой, ныне господствующей в мире, цивилизации именно от пиратов. И надо сказать, это не было наихудшим из возможного. Португальцы, придя в Индию, имели обыкновение в качестве своего рода «визитных карточек» присылать местным правителям корзины отрезанных носов и ушей их подданных. Пираты так не делали! Хотя в семнадцатом веке были такие, как Рок Бразилец, после отрубания руки или ноги у врага облизывавший саблю, чтоб не ржавела. Клинок он берег, усач низколобый! Но к туземцам пираты были милостивее обычных колонизаторов. И самым добрым изо всех был Фрэнсис Дрейк…

Глава 20

И СНОВА «САМ С УСАМ», ИЛИ «ЧЕРНЫЕ БРИГАНТИНЫ»

1

В сущности, все дело тут было в размере пая. Капитан Дрейк купил и обставил со своей доли после плавания 1572-1573 года большой каменный дом, один из лучших в Плимуте, и купил три больших корабля. В доме все, за исключением двух комнат, было на вкус Мэри. Только к убранству своей «каюты» — личного кабинета — Фрэнсис запретил не то что прикасаться, но и в помыслах сего не иметь жене. И еще была одна, как тогда говаривали, «почетная спальня», совсем не на ее вкус. В этой великолепной, но мрачноватой комнате с узкими окнами и тяжелой мебелью все было затянуто алым бархатом. Сделано это было с явным расчетом на одного почетного гостя — точнее, гостью. Ее вкусы знали многие, а вот принимать эту худощавую даму у себя рассчитывать мог да-алеко не каждый. Дрейк рассчитывал.

Соплавателей в дом пускали охотно, но с условием: знать свое место и не претендовать на лишнее. Пировали на кухне, а столовая была для людей почище. Зато, кто умел складно рассказывать — врать или правду, все едино, — мог всегда рассчитывать на вкусный и сытный обед и деревенское пиво: миссис Фрэнсис Дрейк в этом отношении не изменилась ни на волос, перестав быть мисс Ньютон. А в остальном… Мэри огорчало, что придется приучить себя жить в кругу, ей чужом и непривычном, а у нее и манеры не те, и воспитание, и внешность. Руки доярки. Жены олдерменов будут над ней потешаться! В лучшем случае — язвить заглазно и тонко ехидничать в лицо. А в худшем перед нею — а значит, и перед ее Фрэнсисом — захлопнут двери приличных домов. И получится, что она вредит карьере мужа!

Муж застал как-то Мэри в слезах, но она отказалась объяснить, чем эти слезы вызваны. Просто извинилась, сославшись на якобы нездоровье, — и не пошла на прием к мэру города. Все потому, что в приглашении было сказано: «Приглашенные дамы должны прибыть с треном», а она не знала, что это такое — «трен». То ли это украшение какое, вроде браслета, то ли деталь платья…

И тогда Фрэнсис — нет, он все-таки удивительный человек и замечательный муж! — без малейших с ее стороны подсказок сообразил, что к чему и как выйти из этого малоприятного положения с наименьшими потерями для самолюбия Мэри, да и его самого. И как-то, дней через пять — да, точно, еще и недели не прошло со дня приема у мэра — муж сухо сказал Мэри, уставившись на огонь камина:

— Да, кстати, дорогая: с этого месяца придется уменьшить наполовину твои «деньги на иголки».

— Хорошо, Фрэнк. Но, если на секрет, чем это вызвано? Придется уплатить забытый должок? Или что другое?

— Другое. Я нанял новую домоправительницу. Миссис Холнерич с нами расстанется, а у нас будет работать миссис Олберс.

— А это кто такая? У кого она раньше работала и почему ушла с прежнего места, ты интересовался? — настороженно спросила Мэри.

— Интересовался. У герцога Кавендиша. Ушла потому, что молодая хозяйка подросла и стала соваться в хозяйство, а воображает о себе она даже для герцогини слишком много. Так вот платить мы ей будем в два раза больше, чем платили миссис Холнерич, — зато она разбирается в хороших манерах и все такое, и тебя научит. Поначалу я думал попросить об этом какую-нибудь из светских дам подобрее, но потом от этой идеи отказался. Дамы есть дамы, даже самые добрые среди них (хотя еще большой вопрос, а точно ли есть среди них добрые), а я не хочу, чтобы о тебе распускали дурацкие слухи.

— О Фрэнсис, какой ты чуткий! — вскрикнула Мэри, прижимаясь нежно к мужу…

2

Корабли Дрейка были выстроены так, чтобы выдерживать любую, даже океанскую, бурю. И на каждом было полно новейших полезных приспособлений — от только что вошедших в употребление и здорово облегчающих работу талей типа «двойной гордень» до шканечных сеток, защищающих палубную команду от падения на головы рангоута и такелажа, сбитых непогодой или ядрами — не важно.

Теперь капитан Дрейк несколько лет мог не ходить в дальние плавания. Совсем уйти с моря он бы не смог. Но в Новый Свет, куда его всю жизнь влекло неудержимо, ему сейчас все равно путь был заказан: после его возвращения из Вест-Индии испанские агенты и открыто, и тайно следили за каждым его шагом, и попытка Дрейка снарядить экспедицию немедленно повлекла бы за собой протесты по дипломатическим каналам — а этого правительство Ее Величества ни в коем случае не желало, не допустило бы, а если такая экспедиция состоялась бы — не простило бы.

И он занялся «коммерческими грузоперевозками»: возил военные грузы в мятежную (как считали англичане), борющуюся с агрессорами за свою независимость (как считали ирландцы), Ирландию. Не то, чтобы он не любил ирландцев. Вовсе нет. И то, что они вопреки собственной выгоде и политическим интересам Англии яростно сражались за свою независимость, тоже можно было понять.

Но вот то, что они в судорожных попытках удержать ускользающую свободу прибегли к помощи испанцев и «Святейшего престола», — вот этого Дрейк им простить не мог.

А его корабли могли перевозить даже кавалерию. А это и хлопотно, и нелегко. Ведь что это такое — возить кавалерию? Это — иметь вместительные трюмы с яслями и стойлами для лошадей; это, кроме того, — иметь вместилища для сена и овса; это также — иметь место для амуниции, оружия, боеприпасов; наконец, это — место для солдат и господ офицеров! При этом надо учитывать, что фуража следует брать с запасом — на случай, если бури удлинят путь.

Дрейковы корабли мирно ходили взад-вперед через пролив Святого Георга. Хотя, разумеется, на них были и люди, и оружие, необходимые для того, чтобы догнать и потопить испанское судно, доставляющее мятежникам оружие, порох, пули, упряжь и деньги. А поскольку отношения между Испанией и Англией были мирными, приходилось, вопреки принципам Дрейка, не оставлять живых свидетелей — пускай испанские адмиралы маркиз де Санта-Крус и Луис Рекесенс-и-Суиньга спишут ушедшее в тайный рейс судно на бури, столь обыкновенные в этих неприютных северных водах!

3

Такими делами был занят капитан Дрейк. Не будем кривить душой — он едва терпел это относительно спокойное существование. Он мечтал о большой войне с окаянными папистами.

А Федька-зуек? После возвращения в августе семьдесят третьего года он мог найти покладистую и симпатичную вдовушку и снять комнатку и угол — комнатку в доме и угол в сердце хозяйки. Ему ведь было уже восемнадцать полных лет… Его доли хватило бы на год такой «почти семейной» жизни, а если попадется вдова со скромными желаниями — то и на полтора.

Вторая возможность — спустить эти же денежки по кабакам и гостиницам, месяца за два-три-четыре шумных кутежей. И затем искать работу. Наконец, последний вариант был — денежки сберечь и начать копить, сразу же устроившись на какое-нибудь каботажное судно матросом. И жить трезво, прижимисто, лет до сорока, чтобы иметь обеспеченную старость: домик, камин, может быть даже — садик с розами…

А помогать англичанам с. ирландцами воевать — ну, уж это нет. Федору они ничего плохого не сделали. А те немногие ирландцы, которых он успел узнать лично за четыре прожитых в Англии годка, ему, скорее, даже нравились. Может быть, даже больше англичан. Казалось, они куда больше смахивают на русских, чем какой бы то ни было другой народ на свете: бесшабашные, так же на голый «авось» рассчитывающие; и пропойцы такие же… Только и отличаются тем, что куда нетерпеливее русских и оттого драчливее. А так — та же удаль, широта, лихость… Но что не так терпеливы — скажите, какой же русский долготерпеливец не завидует порой, хотя на миг, нетерпеливым и несдержанным людям? А? То-то…

Ну, а теперь надо обдумать по порядку. Найти вдовушку и пожить годок… Пока так говоришь «вообще» и воображаешь себе эту вдовицу и доброй, и ласковой, и некрикливой, и такой, и сякой, какую хочешь, — чего лучше и желать-то? Ищи и переселяйся, да поскорее! Но как посмотришь вокруг: кто из моряков устроился таким образом — у каждого свои беды с сожительницами. Та сварлива, та пьянствует, та вертихвостка, не удержишь, хоть лупи до полусмерти… То грязнуля, то бесхозяйственная, то ленивая…

Просидеть по кабакам все деньги — это тоже не по нему. Во-первых, обрастешь по пьянке такими друзьями, с какими в трезвом виде и здороваться не захочешь. Во-вторых, все кончится уж слишком быстро. В-третьих, уж больно противная штука — похмелье. Да и в тот день, когда пьешь, бывает плохо, если перебрал сверх своей нормы. И, в-четвертых, это же начать легко, а кончить куда как сложнее: вон у них на «Св. Савватее» был запойный, так он сколько раз хотел бросить пить и не мог никак! И как не лечился от своей «горькой слабости» бедняга! И травами, и заговорами, и у русских бабок, и у датской колдуньи, и у польского лекаря… И все бестолку. Пока трезвый — человек как человек и даже хороший человек-то. А как надерется — тьфу, совершенно скотского облика существо, и не понимающее слов.

Третий путь: плавать в каботаже и копить… Но Федор уж нюхнул Нового Света — и хотел теперь заморских плаваний, пищи небывалого вкуса и цветов небывалого запаха, и птиц небывалых расцветок…

4

Он отдохнул пару месяцев, в Лондон съездил, отпустил усы — такие, чтобы его самого, по крайней мере, не смешили. И…

И в один прекрасный день — ясный, почти сухой, если не считать обычного для октября утреннего тумана, он заявился в фирму братьев Хоукинзов. Сначала — в контору по найму. Там толкался всякий морской народ — и видно было, что иные тут и живут. В одном углу ели жареную рыбу, в другом играли в кости, в третьем разглядывали замусоленную, но «верную» карту с обозначением кратчайшего пути из Новой Гранады в легендарное Эльдорадо и спорили о днях пути по означенному маршруту — если на мулах… А в четвертом углу сидел квадратный человек в полосатой Фуфайке и спал, укутав голову в задранную на спине куртку. У входа пожилой рябой моряк настойчиво уговаривал презрительно хмыкающего чахлого юнца купить попугая по невероятно низкой цене. Общий гвалт затихал, только когда распахивалась дверь к клеркам и сиплый голос каркал: «Кто там следующий?»

Федор занял очередь, уселся на неструганую лавку и за часы ожидания вызнал, что сейчас снова усилилась «партия мира», — и по этой причине государственной поддержки «джентльменам удачи» более не оказывают: субсидий заморским экспедициям не дают, из казенных доков корабли Хоукинзов выгнали, а уж о том, чтобы заполучить в экспедицию королевский военный корабль, как не раз бывало прежде, нечего и думать. Так что не то удивительно, что братья свернули операции на три четверти, — а то, что фирма вообще еще существует. Правда, людей в плавание набирают теперь не всех подряд, какие ни и сколько ни явятся, как еще полтора года назад, — а с большим разбором и контракты заключают не более, чем на один рейс. Потому, дескать, что хозяева и те не знают, будет ли второй и когда.

Он узнал также, что, борясь с пиратством и даже, ради укрепления мира, с приватирством, правительство, тем не менее, исправно прибирает к рукам свою долю добычи в виде налогов. А мистеры Вильям и Джон Хоукинзы, будучи искренними патриотами своей страны, эти налоги платят. Регулярно и ничего не утаивая из своих — весьма, надобно сказать, трудноучитываемых — доходов. Ну, или почти ничего. Так разве, по мелочи, случаем; то обмер судна не совсем точно произведут, если налог с кубофута вместимости берется, то с календарем напутают, если налог берут с дней пребывания судна в открытом море… Все это мелочи. А в основном-то… Иначе и нельзя: мы же — страна небогатая: один испанский город Севилья, в Испании еще и не самый главный, имеет годовой доход более, чем вся Англия, с Лондоном и фермами, со всеми городами и рыбачьими деревушками. Если зажиточные люди, к примеру, будут богатеть, а налоги не платить — это что же получится? Так мы вообще никогда богатой и могучей державой не станем!

Федор подивился: про то, что Англия должна стать великой и могучей державой, с жаром рассуждали немытые, небритые и полутрезвые мужики, еле-еле грамотные. И они говорили об этой Англии: «мы»! Не лорды, не князья и не епископы, простые люди, из тех, которых здесь вешали ежедневно по малейшему поводу. И Федор подумал: «А что? Очень даже свободно — если у них тут распоследний матрос с жаром говорит: „Мы должны стать и мы непременно станем великой державой!“ — станут!»

Он вспомнил, как в России стрельцы идут умирать за страну, которая исполосовала им спины проволочными кнутами, — и с тоской подумал о тех будущих временах, когда главными в мире странами будут Россия да Англия да еще Китай какой-нибудь: кто был там, сказывают, что народу в Китае столько же, сколько и во всех остальных странах мира, от негритянских до скандинавских… Почему с тоской? Да потому, что ему этого не увидеть. Не дожить. А впрочем, может быть, оно и к лучшему: уж больно мы разные, не вместе будем, а снова перетягивание каната начнется — кто кого. И тут уж, когда не французы с голландцами или там португальцы с греками, а русский с англичанином схлестнутся — тут уж небу жарко станет! Потому как и те, и другие заядлые…

От этой высокой политики Федора оторвало оживление в полутемном «зале ожидания»: то все говорили: «Нет», «Нет», «Не сейчас» — и вдруг пришел главный клерк с какой-то вестью от мистера Хоукинза. И взяли одного, взяли через человека второго — и, сразу следом — третьего и четвертого! Сомнений уж не оставалось: братья Хоукинзы засобирались в новую — притом большую — экспедицию! Федор успокоился: уж если комплектуют команды — и для него местечко найдется. Оказалось — зря успокаивался. Когда подошла его очередь — спросили рекомендательные письма, а он не догадался взять. Спросили, какого вероисповедания, — крякнули, глаза выпуча, когда услышали: «православный» и сказали: «К сожалению, мы берем только протестантов, принадлежащих к англиканской церкви. Извините». И, Федор еще выходил, слышно было за спиной: «Православный? А это еще что? Новая секта? Или как?»

Тогда Федор вскинулся и решил, что терять ему теперь нечего, и остановился. И сказал:

— Ладно. С вами, я гляжу, каши не сваришь. А где бы мне повидать хозяев фирмы? Мистер Джон Хоукинз ведь меня знает по предыдущему плаванию… (Хотя с чего бы ему знать? Но вдруг на эти бумажные души подействует?). Увы, здешние клерки фирмы Хоукинза оказались народом тертым: они не вздрогнули, не поразились, а сказали равнодушно: «Иди-иди, нечего нам тут заливать. Мистер Джон занят важными делами. И-ди!»

И тогда Федор, чисто по-русски осмелев от безнадежности своего положения, стал пытаться пробиться к как можно более высокопоставленным служащим фирмы. Пока наконец в одной из пыльных комнатенок клерк не сказал клерку: «Настырный какой русский! А пошлем его к самому мистеру Боутсу! В другой раз неповадно будет!» И другой с понимающим гадким смешком поддакнул: «Давай! Уж кто-кто, а наш мистер Боутс умеет так отбрить — в другой раз и не полезет к нам!»

И его отвели к главному клерку фирмы — как бы дьяку, по нашенски говоря, — которого все тут боялись.

Надобно вам сказать, что уже вид мистера Боутса был прямо устрашающе недобрым. Громадного роста пузатый дядька в темно-коричневой одежде с черным крахмальным воротником, черными пряжками на башмаках и черным широким поясом. Его обвислые щеки скрывались за пышными усами, свисающими ниже щек и цвет имеющими самый неопределенный. Как бы зеленовато-русый, но иногда, как мистер Боутс голову повернет, с более освещенной стороны как будто пшенично-светлый… И глаза тоже неуловимого оттенка, пивного какого-то, что ли. Но этот мрачный пузан неожиданно посочувствовал Федору и, как бы извиняясь за это перед своими подчиненными, пояснил им: Э-э, я понимаю положение — прямо скажем, незавидное — этого молодого человека: как раз в его возрасте или чуть постарше я испытал в Голландии, в Дордрехте, что это такое — быть «нежелательным иностранцем». Так рекомендательное письмо вам мог бы написать капитан Фрэнсис Дрейк? Хм-м, человек он молодой, но в нашей фирме уже известный. И вы уверены, что мистер Дрейк охотно дал бы о вас благожелательный отзыв?

— Конечно! — воскликнул Федор. И, сникнувши, добавил тихо:

— Вот только он сейчас в Ирландии, и я понятия не имею, как с ним связаться. Хотя ведь можно попросить миссис Мэри…

— Хм-м, так вы и в дом мистера Дрейка вхожи?

— Ну да, — сказал Федор и честно выдавил (очень не хотелось это говорить, это ж все равно что на суде против самого себя свидетельствовать!):

— Вхож-то вхож, но это, говоря по чести, мало что значит: мы все, кто с мистером Фрэнсисом плавал больше, чем по одному разу, туда вхожи. Хотя я стараюсь там не бывать, пока хозяина нету.

— Не-ет, молодой человек, это вовсе не мало значит. Кстати, правильно ли я вас понял, что вы не один раз плавали с мистером Дрейком?

— Ну да. Три последних плавания подряд, считая от…

— Стоп-стоп-стоп, молодой человек! Не надо пояснять, я вас понял. Мистер Браун, будьте любезны, позовите мистера Доркинга. Пусть зайдет, как освободится.

Самый юный из трех клерков, писавших или переписывавших бумаги за барьерчиком, поспешно кинулся в коридор, а устрашающий мистер Боутс невозмутимо продолжал:

— Да, кстати: у нас же еще одно дельце. Если вы плавали с мистером Дрейком, ваше имя внесено в судовые роли, верно?

И он испытующе уставился на Федю маленькими пивными глазками в сетке морщин разнообразной глубины и направления. Федор совершенно спокойно выдержал его взгляд, ибо судовую роль «Лебедя» помнил совершенно точно: чернильное пятнышко у буквы «а» в фамилии капитана, сгиб между фамилиями плотника Кокса и кока Питчера, свою фамилию, имя и прозвище (в скобках). А мистер Боутс, не отрывая цепкого взгляда от Федоровых глаз, рявкнул:

— Эй, кто-нибудь там! Бегом в архив! Принести сюда судовые роли «Лебедя», «Паши» и…

— «Дракона», — подсказал Федор и по взгляду, почти заговорщическому, почти подмигивающему, понял, что хитроумный мистер Джереми Боутс и не думал забывать название второго судна сверхтайной экспедиции 1569-1570 годов. И закончил, почти уверенный, что этот страховидный добряк знает то, что он сейчас скажет, заранее. Хоть и непонятно откуда:

— Только, вообще-то, это вовсе ни к чему. Я плавал на «Лебеде» и совсем недолго на «Паше», когда капитан перешел на него.

— Ну хорошо. Подождем. Значит, вы всегда плавали на флагмане, всегда рядом с мистером Дрейком. И если капитан переходил на другое судно, он брал с собою вас Так?

— Да, так.

— Не слугу, не посыльного, а матроса?

— Да. Вначале — просто юнгу.

— Вам это не казалось странным?

— Не мое дело, мистер Боутс. Я предоставил капитану Дрейку самому решать, кто ему нужен и зачем, — нахально сказал Федор. Уж тут-то его не собьешь, уж что такое флотская дисциплина, он сызмала знает!

Принесли пропыленные свитки. Что ж, мистер Боутс мог из этих бумаг сделать вывод о том, что московит в этом документе значился. Как его… Тэд Зуйофф (Рашенсимен). И, как водилось в фирме братьев Хоукинзов, после каждого рейса рукою капитана ставились против каждой фамилии членов экипажа цифры: оценки за рейс по десятибалльной системе. Против фамилии Зуйоффа стояли три цифры: 6, 7, 8. Это означало не только то, что молоденький русский морячок действительно участвовал и в последнем вест-индском плавании Дрейка, и в обоих подготовительных, с особою миссией, плаваниях. Это еще и то означало, что мнение капитана Дрейка, известного своей привередливостью к экипажам и слабостью к парням из Девоншира при видимом отсутствии иных слабостей, об этом щенке был неизменно высокого мнения. Более того, мнение его об этом щенке улучшалось тем более, чем лучше он его узнавал!

У мистера Джереми Боутса был почти научный склад ума: он, к примеру, каждый год тщательно записывал (и никогда эти записи не терял) дату первого снегопада и первого весеннего дождя, день зацветания вязов и появление на рынке первых примул. И он подумал вот о чем: иноземец, совсем юный, которого уже ценит мистер Дрейк, — а уж кто-кто, а мистер Джереми Боутс умел разбираться в людях ибо перевидел их на службе отцу и сыновьям Хоукинзам многие сотни. И он предвидел великую будущность капитана Дрейка.

Разумеется, о том, сколь высокого мнения капитан Дрейк об этом юном иноземце, мистер Боутс сообщать мальцу не стал.

Но вот тот ли это Зуйофф-Рашенсимен? Чтобы твердо убедиться в этом, нужна была еще одна, последняя, проверка. Ее-то и надлежало произвести мистеру Доркингу, вызванному, а точнее — приглашенному минут сорок пять назад.

5

Доркинг вошел не как подчиненный, а как равный к равному. Надо сказать, что место этого молчаливого джентльмена в служебной иерархии фирмы Хоукинзов, а тем более — выполняемые им функции оставались загадкой для коллег. Сидел мистер Доркинг один в узкой каморке, до потолка заваленной бумагами и темной. Обед приносил с собой и съедал в одиночестве — так что по съедаемому им ежедневно никто не мог определить, богат он или беден, женат или холост. Судя по манерам — холост и к тому же пьянчуга. Но судя по внешнему виду — какая-то довольно домовитая женщина, о нем заботилась-таки.

Итак, в кабинет мистера Боутса вошел тощенький, плоховато побритый брюнет с прилизанными волосами, закрывающими уши, и с воспаленными глазами пьяницы. Впрочем, неожиданно пристальный и умный их взгляд заставлял усомниться в том, да точно ли перед вами пьяница, — хотя дрожание всех членов мистера Доркинга как будто подтверждало общее мнение о пьянстве мистера Доркинга.

Доркинг молча выслушал задание главного клерка: «Будьте любезны, установите, тот ли перед нами парень, что плавал с капитаном Дрейком в последние три заокеанских плавания», кивнул и недоверчиво переспросил:

— Что-что? Во все три? Я не ослышался?

— Да-да-да.

— В три подряд, включая… Надо же! — почти восхищенно сказал Доркинг и, подняв глаза к беленому, неровно оштукатуренному потолку с черными дубовыми балками, погрузился в неподвижную задумчивость на пару минут. И вдруг резко спросил:

— Так как по батюшке кличут кормчего на лодье «Святой Савватей»?

Тон был такой резкий, что Федор вздрогнул. И уж тогда сообразил, что… что вопрос задан по-русски![1]

6

Итак, проверка закончена, и Федор ее выдержал с блеском. Потому что главный клерк в результате проверки порылся в своих бумагах, покивал своим невысказанным мыслям — и огорошил:

— Ну вот, мистер Зуйофф. Вы приняты в состав новой экспедиции мистера Джона. Должность — старший матрос и третий кандидат на должность третьего помощника капитана… Знаете, что это такое? Если убь… э-э-э… Если вдруг умрет офицер, его место занимает первый кандидат на эту должность. Если умрет вновь назначенный — второй кандидат займет место. Сейчас я объясню, где стоит ваше судно, когда и куда идет. И где познакомиться с капитаном Лэпстоком…

Федор молчал. Он не мог освоиться с мыслью, что он теперь не жалкий иностранец, нищий, не имеющий ни дома, ни работы, подлежащий, в сущности, аресту как бродяга, — а кандидат в офицеры заокеанской экспедиции! Мир перевернулся в один миг — и привыкать к новому его положению придется, небось, полрейса.

7

И вот Федор снова ушел за моря. Сначала — за неграми в Гвинею. Но у островов Зеленого Мыса экспедиция попала в безоблачный штиль. И три галиона стояли день, два, третий… Как принято было в ту пору в английском флоте, «нет продвижения — нет и полной пайки». И экипаж перевели на четверть нормы солонины, полнормы сухарей и пресной воды. Голодновато — так и работы не было. Паруса свернуты — чтобы, если вдруг налетит внезапный шквал, не натолкнул суда друг на друга. На востоке виднелась уходящая в редкие белые облака остроконечная вершина горы святого Антония, что в южной части Санту-Антуана, самого западного в группе островов Зеленого Мыса, — а команда уже соскучилась по твердой земле, по зелени и свежей пище. Но этот берег был недоступен. Португальские власти занесли «Жоана Акиниша» — так они именовали Хоукинза — в черный список. Считалось, что он грабит португальские владения, когда он покупал в Верхней Гвинее у тамошних вождей подданных и пленников за железные изделия, оружие и красители для тканей (увы, невозвратно кануло в Лету то баснословное время, когда отец мистера Джона менял на здоровенных, могучих невольников безделушки вроде стеклянных шариков, зеркалец и бисером шитых кисетов). Хотя случалось, особенно на сыром, зараженном, по словам самих местных жителей, двадцатью двумя различными лихорадками, Невольничьем Берегу[2], что вожди не подозревали, что их исконные земли — «португальские владения».

И матросы в кубрике бывали только по ночам, а остальное время околачивались на баке, разглядывали недоступный берег, сочиняли небылицы и пересказывали друг другу — причем случалось, и даже не один раз, что история обходила по кругу всю команду и возвращалась в уши того из матросов, из чьего рта впервые вышла, не узнаваемая даже тем, кто ее придумал или впервые поведал. Наконец к исходу третьего дня северо-восточный пассат слабо задул вновь. Матросы Хоукинза торопливо подняли фор-марсели, чтобы вернее поймать ветер, более ощутимый на высоте, — и корабли начали медленно отдаляться от архипелага…

И тут на севере, за кормою, кто-то из младших офицеров увидел каравеллу, которую какой-то упрямец-капитан гнал, лавируя, против ветра. Она стояла на месте… Нет, ее даже сносило к югу! И судя по зеленому кресту святого Иакова на фоке каравелла была португальской!

Хоукинз созвал военный совет с участием тех кандидатов на должности, что служили на флагмане. И, открывая заседание, без обиняков сказал:

— Господа, что там за кормой по левому борту? Там португальская каравелла, вопреки очевидности пытающаяся пройти на северо-восток, против пассата. Еще Колумб догадался, что этого лучше не делать. Почему она так стремится на северо-восток? Одно из двух: либо ее капитан — идиот, давший обет бороться с ветрами, либо на борту скоропортящийся груз, который нужно срочно доставить. Какой скоропортящийся груз может везти португальская каравелла из Гвинеи? Естественно, черных рабов. Их ведь нужно как можно скорее доставить на рынок, потому что рабы в цене только живые. А дохнут они у португальцев каждодневно. И у этого бедняги-капитана каждый час на счету, ибо каждый час несет убытки ему и его хозяевам. Какие будут мнения?

Ему ответил дружный хор:

— Захватить каравеллу!

— И я так считаю. Как говорит в таких случаях некоторым из вас знакомый мой молодой друг Фрэнсис Дрейк, «надо облегчить португальцам непосильное бремя, избавить их от прискорбной необходимости бороться с пассатом». Не так ли?

Господа офицеры загоготали, а Федор подумал: «А они до дна знают друг друга — Хоукинз и Дрейк. Точно слова живого капитана Фрэнсиса Дрейка!»

— Есть предложение: поворотить на норд, идя на таком расстоянии, чтобы не терять каравеллу из виду. А через несколько часов, когда португалец уморит своих матросов непрерывными перекидками парусов с галса на галс, — увеличить ход и идти на сближение! — сказал кто-то — Федор не уследил, кто именно.

— Но наши матросы тоже устанут, нам ведь тоже лавировать придется, — возразил первый помощник капитана Эндрю Реджиннес.

— Не столько, если мы не станем повторять каждый их маневр, а сначала отойдем мористее, идя не против ветра, а в пол-ветра, почти на чистый вест, а потом свернем на сближение, забирая круче к осту, чем португальцы. Практически в таком случае нашим матросам всего-то и придется один раз перекинуть паруса с галса на галс. А португальцы это сделают за то же время десять раз, и у них не будет сил нам сопротивляться, — возразил капитан Лэпсток. На том и порешили.

Расчет оказался верным: португальцы не сделали ни выстрела, ни клинками не махали — и были, кажется, только рады избавиться от своего ценного груза. Хоукинз заполучил сто семьдесят здоровых негров с Перцового Берега — загрузили в устье реки Святого Жоана двести невольников из племени кру, но тридцать уже отдали Богу душу за девять дней в море.