Толмач

– Дня через два опий захочет войти в тебя снова, а я тебя ему не отдам. Еще и рот заткну, чтобы он не просил. Это понятно?

И вот тогда лицо фельдшера перекосилось от ужаса.

– Там… – мотнул он головой, – там… все инструменты. В саквояже…

* * *

К ночи Курбан наложил последнюю шину. Еще через три дня стало ясно, что перелом наступил и злые эджены болезни стремительно покидают еще недавно безжизненное тело. А на четвертые сутки дверь вылетела под бешеными ударами сапог, и в лазарет ввалился крупный краснолицый мужчина в военной форме.

– Ну и бардак здесь у тебя, – покосился он в сторону блаженно рассматривающего радужные, навеянные опием картинки фельдшера и склонился над телом поручика Семенова: – Слава богу, жив…

И лишь тогда он заметил сидящего в углу на корточках Курбана.

– А это что еще за обезьяна?! А ну пошел вон! Ну, фельдшер, ну, сволочь! Развел мне тут татаро-монгольский притон… для сирых и убогих…

Курбан склонил голову, чтобы орус-бажи не увидел на свою беду его яростных глаз, и торопливо вышел за дверь. Он свое дело сделал, теперь оставалось ждать.

* * *

Кан Ся обнаружили местные мальчишки – спустя два или три дня. Они тут же побежали к отцам, те – к старосте, а уж он отправил посыльного с извещением, что после той стрельбы, что устроили здесь русские, в деревне нашелся еще один труп – наверное, несвежий…

Еще сутки в полиции не могли выделить человека для вывоза и захоронения тела некоего неопознанного мужчины, а когда человек все-таки нашелся, оказалось, что седой полумертвый старик с раздробленной русской пулей скулой все еще жив.

Никаких документов при старике не оказалось, а потому полиция логично предположила, что это – хунгуз из тех, что проходили мимо Сыпингоу дня четыре назад. Ну а поскольку допросить его было решительно невозможно, Кан Ся просто отвезли в Гунчжулинскую тюрьму.

И вот здесь начались проблемы: принимать полумертвого хунгуза дежурный офицер наотрез отказался.

– Ты пойми, – мягко сказал он сержанту полиции, – мне эту тухлятину брать на себя никак нельзя. Он вот-вот помрет, и на какие деньги я его хоронить буду? Признания нет, протокола допроса нет… вот кто он вообще? Может, крестьянин здешний, а вы его – в тюрьму!

Сержант скрипнул зубами. Здесь все знали, что мертвых арестантов хоронят сами арестанты и совершенно бесплатно. Отвезти его обратно? Так и это не выход. Можно подумать, что если он помрет в полицейском участке, кто-то там наверху войдет в положение и выделит деньги на похороны!

«Надо отдать его нашей знахарке, – решил он. – Если умрет, пусть сама и хоронит, а выживет… что ж, тогда и допросим».

* * *

Вывезенного в Инкоу Семенова впервые выпустили на прогулку в середине апреля, когда вокруг уже все зеленело. Он осторожно спустился по ступенькам лазарета в сад, присел на любовно выструганную военными санитарами скамью и тут же увидел Курбана.

– Здорово, тунгус, – радостно улыбнулся поручик – это ведь ты меня на себе тащил? Я правильно запомнил?

Курбан кивнул, и поручик с облегчением вздохнул.

– А то уж я начал думать, что приснилось… Сколько я тебя не видел – года полтора?

Курбан все так же молча кивнул.

– И где тебя все это время носило? – искренне заинтересовался поручик.

– В Гунчжулинской тюрьме сидел, ваше превосходительство, – тихо ответил толмач.

– Как так? – не понял Семенов. – За что это?

– Седой капитан держал, – усмехнулся Курбан. – Все хотел, чтобы я ему про вашу дорогу рассказал.

Семенов мгновенно взмок и на пару минут потерял дар речи. С трудом преодолел охватившую тело дрожь и все-таки задал самый главный вопрос:

– И что?..

– Год терпел, а потом рассказал, – честно признался Курбан.

В глазах у поручика потемнело. Толмач видел почти все. И вот тут напрашивались новые вопросы.

– А… как ты у фанзы оказался?.. – осторожно поинтересовался Семенов.

– Очная ставка, ваше превосходительство. С вами. Если бы Кан Ся не умер…

Поручик попытался представить себе мертвого Кан Ся, не сумел и погрузился глубоко в себя. До него только теперь дошло, как близко он прошел от смертельной опасности бесследно сгинуть по навету в подвалах китайской охранки.

«Но ведь документы у них наверняка остались!»

– Я бумаги забрал, – словно прочел его мысли тунгус, сунул руку за пазуху и вытащил желтую, засаленную и обтрепанную по краям папку. – Берите…

Семенов, не веря себе, осторожно принял папку. Открыл и обомлел: с первой же страницы на него смотрела его собственная, сделанная в Порт-Артуре фотография! Точная копия той, что он выслал Серафиме…

– Черт! Фотограф! Сука шпионская!

Он торопливо перелистнул несколько страниц и прикусил губу: все было написано на китайском – иероглифами. Не понять. Даже вложенное в середину папки странного вида удостоверение – и то было на китайском.

– Это я у Кан Ся взял, – проронил так, словно видел его перед глазами, сидящий поодаль тунгус. – Ему больше не надо.

«Ему больше не надо… – мысленно пробормотал Семенов, и из его глаз брызнули слезы. – Боже! Спасибо тебе, боже…»

– Сожги это, – глотая слезы, протянул он папку тунгусу. – Немедленно… Прямо сейчас… Я хочу видеть, как сгорит.

* * *

Тем же вечером Курбан впервые за много-много дней отошел от избранного богами русского поручика более чем на полсотню шагов. Добрел до уходящих за горизонт железных полос, по которым собирается прийти на эту землю якобы прирученный железный дракон, сел прямо на шпалы и вытащил собранную по частям у всех местных знахарок особую бабушкину смесь. Неторопливо набил трубку, разжег, затянулся – раз, второй, третий… и вдруг понял, что Мечит не придет. Он не мог этого объяснить, но всей душой чувствовал: это так!

– Мечи-ит… – осторожно позвал он. – Ты где?

И вот тогда мимо него в полусотне шагов промчался полосатый дикий поросенок. Шаман встал и непонимающе огляделся по сторонам. Вокруг, насколько хватало глаз, шумел один гаолян – на много миль ни тайги, ни даже гор!

И тогда из зарослей гаоляна неторопливо вышла вся семейка: три матки, четыре десятка одинаковых, словно осы из одного гнезда, полосатых поросят и в самом конце – огромный мохнатый секач.

– Великий Эрлик… – пробормотал Курбан, и трубка выпала из его рта. – Опять?!

Ему не нужна была бабушкина смесь, чтобы понять: там, в мире богов и духов, снова все поменялось и на смену Мечит пришел пунктуальный и по-настоящему беспощадный в своей честности Вепрь.

* * *

Когда пространство перестало трещать и сыпать бесцветными искрами, Кан Ся обнаружил, что находится в странном черном вихре и целую вечность его швыряло и бросало из стороны в сторону словно щепку в океане. А затем он опустился ниже и увидел золотого дракона с невыразимо умными нефритовыми глазами.

– Здравствуй, Кан Ся, – вежливо произнес дракон.

– Здравствуй…

– Скажи мне, Кан Ся, кому ты служишь? – поинтересовался дракон, и Кан Ся растерялся, настолько глубоким показался ему вопрос.

Нет, в это мгновение он почему-то не вспомнил ни жены, ни родительской могилы, ни императорской полиции; он брал выше… неизмеримо выше и… не находил ответа.

– Правильно, Кан Ся, – похвалил его дракон. – На самом деле ты не служишь никому. Но правильно ли это?

Кан Ся провалился в смысл иероглифа «правильно», да там и застрял. Он рассматривал каждый штрих кисти, он сравнивал части и целое, внешнее и внутреннее этого многослойного понятия, но дна в нем так и не находил. Слово понятно; смысла – в нем, вечного, как сама Вселенная, – нет.

– Ты ведь знаешь, чьей ты крови, Кан Ся? – поинтересовался дракон.

– Твоей… – выдохнул Кан Ся.

– Тогда почему ты до сих пор не служишь мне?

Кан Ся задумался и – очнулся.

Тело то скручивала, то отпускала неведомая сила, и от этого боль, пронизавшая его от макушки до пят, усиливалась во сто крат.

– Потерпи… – пропел молодой сильный голос, и Кан Ся моргнул и понял, что видит свет.

– Потерпи еще немного, дед… – тихо и напряженно произнес все тот же голос, и Кан Ся с трудом сфокусировал зрение.

Судя по широким скулам, это была монголка. Молодая, крепкая, уверенная в себе. Склонившись над его телом, она старательно шевелила губами, словно проговаривала все, что делает.

– Что ты делаешь, женщина? – спросил Кан Ся и поразился этому чужому, старчески задребезжавшему голосу.

– Зашиваю, – певуче отозвалась монголка, – раньше было нельзя, а теперь пора. Хорошо, что ты проснулся; я не думала, что выживешь.

Кан Ся хотел было посмотреть, что она там, в районе его брюк, зашивает, и не сумел – шея не слушалась.

– Не напрягайся, а то вся работа испортится, – строго одернула его монголка. – Хотя… тебе ведь все равно отрубят голову.

– За что? – удивился Кан Ся.

– Как за что? Ты ведь хунгуз.

Кан Ся задумался. Он знал, кто такие хунгузы, но хунгуз ли он сам, вспомнить не мог.

– Мне кажется, я никому зла не делал… – тихо произнес он.

– Тогда ты единственный в мире… – невесело усмехнулась монголка.

Кан Ся хотел что-нибудь сказать и не нашелся что. Потому что перед его глазами встало, да так и повисло в воздухе печальное женское лицо. Кан Ся помрачнел. Он совершенно точно знал, что как раз ей какое-то горе причинил, но какое именно, не помнил. И лишь когда эта пригрезившаяся женщина произнесла имя – Чжан Фу, – он вздрогнул и вспомнил, с какой немыслимой легкостью отправил ее мужа и своего бывшего подчиненного на плаху.

– Я не хунгуз, женщина, – судорожно глотнув, по-старчески легко прослезился Кан Ся. – Я начальник следственного отдела города Айгунь. В этом-то и вся беда…

– Ух ты! – восхитилась монголка, нагнулась и отхватила нитку зубами. – Все, не шевелись; пусть заживает.

И тогда он вспомнил конец своей карьеры и это жуткое окно во двор.

– А потом… меня арестовали…

– Значит, все-таки ты хунгуз, – заглянула ему в глаза женщина и рассмеялась. – Хорошо выглядишь, старик! А то когда из тюрьмы привезли, был вылитый мертвец.

– Подожди… – удивленно сказал сам себе Кан Ся, – а как я к тебе попал?

– Тебя полиция привезла, – напомнила монголка и отошла к плите. – Сказали, мертвых в тюрьму не берут.

– Нет, я там не сидел… – пробормотал Кан Ся, напрягся и вдруг вспомнил это стремительное скольжение по белому снегу и нависшее над ним искаженное злобой лицо врага. – Семенов?!!

Великое Небо… Как он мог это забыть?! Он попытался встать, и монголка тут же метнулась к нему и придавила всем телом.

– Тс-с… – как ребенку, улыбнулась она ему. – Разве так можно? На вас ведь живого места нет…

Кан Ся стиснул зубы от внезапно нахлынувшей боли и горестно застонал.

– Что со мной?! Где мои документы?! Я должен его арестовать! Отпусти меня, женщина!

– Нельзя вам, – покачала головой монголка. – Раны большие, а сами вы старый.

– Я не старый… – выдохнул Кан Ся. – Я просто… просто… – и сам не веря, что с ним это происходит, заплакал.

* * *

Давно уже Лучезарная и Милостивая Старая Будда не была в столь сложном положении. С одной стороны, все шло как надо. По донесениям губернаторов, ее указ о создании народного ополчения вызвал мгновенную реакцию, и по всей стране началось действительно массовое движение против иноземцев. Ихэтуани беспощадно жгли дьявольские храмы и миссии, европейские больницы и школы, а главное, убивали предателей-христиан из китайцев. И постепенно, видя молчаливую поддержку имперских чиновников, к борцам за освобождение Поднебесной от длинноносых начал присоединяться и простой народ.

Однако это и беспокоило императрицу более всего. Скорость, с которой Триада организовала массовые манифестации в крупнейших городах страны, прямо указывала на ее силу. А недавние и небезуспешные схватки ихэтуаней с регулярной китайской армией заставляли думать, что это лишь начало… и завтра бунтовщики вполне могут вспомнить, что и маньчжурская династия Цин в Поднебесной – чужая.

Так что когда она получила совместную ноту всего европейского дипкорпуса с требованием принятия конкретных мер против «боксеров-ихэтуаней», она долго не могла решиться ни на что. Выполнение требований иноземцев означало возвращение на шаг назад, а невыполнение мало того что давало Триаде не по чину высокое положение, так еще и должно было повлечь высадку европейского десанта с угрозой вторжения длинноносых в Пекин. Цыси прекрасно запомнила, как ей уже приходилось бежать из Пекина сорок лет назад, оставляя столицу на разграбление французам и англичанам. Повторения этого позора императрица не хотела. Но и привлекать армию с риском объявления войны не могла. Оставалось попытаться выдворить захватчиков руками «народных мстителей» – как раз то, чего так боятся иноземцы, но полагаться на Триаду?..

– Подготовьте мой секретный указ, – со вздохом приказала императрица Дэ-Цзуну, – пусть губернаторы переговорят с предводителями ихэтуаней. Я хочу знать, настолько ли они преданны мне, чтобы целиком препоручить им защиту моих владений.

* * *

В начале мая Семенова тщательно осмотрели военные врачи, и вердикт эскулапов был беспощаден: переломы срослись, однако ранение в правое плечо оказалось роковым.

– Голубчик, – прямо сказал председатель комиссии, – вы не сможете стрелять из винтовки уже никогда; дай бог, чтобы с ложкой научились управляться, а значит, и в войсках вам не служить.

Семенова как ударили по голове; ему еще предстояло собирать приданое для Серафимы, а из каких средств, он теперь и не знал. Надежд на то, что его сестренке встретится приличный человек, готовый взять ее без приданого, поручик не питал.

Он помчался к Мищенко, но Павел Иванович лишь развел руками.

– Поймите, Иван Алексеевич, наша Охранная стража лишь на бумаге коммерческая, а на деле мы – самая настоящая армия. Ничем помочь не могу.

Совсем отчаявшись, поручик побрел в штаб, и вот здесь ему повезло – по ступенькам в окружении бесчисленной свиты из молоденьких, только что присланных из России офицеров спускался сам Александр Алексеевич Гернгросс.

– О-о… здорово, герой! – напоказ прижал его к себе Гернгросс. – Как здоровье? Скоро в строй?

– Никак нет, господин полковник! – вытянулся в струнку поручик. – Списали…

Гернгросс досадливо крякнул, и тогда Семенов решился:

– Разрешите просьбу, господин полковник…

Гернгросс опасливо прищурился.

– Ну?

– Дозвольте остаться в строю. Хочу и дальше приносить пользу Родине.

Гернгросс расцвел и повернулся к почтительно замершей в отдалении молодежи.

– Вот это я понимаю! Вот это и есть русский офицер! Вот потому мы и непобедимы! Учитесь, господа!

Офицеры смотрели во все глаза.

– Зайдите ко мне вечерком… э-э-э…

– Поручик Семенов, – тихо напомнил Семенов.

– Э-э-э… Семенов. Я подумаю, что для вас можно сделать.

Тем же вечером Семенов около часа протолокся в приемной штаба, но был-таки принят, а уже наутро он получил новое назначение – ревизором.

– Значит, так, поручик, – строго посмотрел Семенову в глаза его новый начальник капитан Сытин, – докладов я получаю много, однако свой глаз на месте не помешает – на дороге неспокойно, интенданты могут полдороги под шумок разворовать. Так что давай, поручик, на перекладных до Харбина и докладывай мне через каждые сто верст, что там на самом деле происходит.

Счастливый Семенов щелкнул каблуками.

– И это… – вспомнил Сытин, – денщика своего одень поприличней… Откуда он у тебя – из Бурятии?

– Не-е, он, кажется, из тунгусов. В Благовещенске наняли.

– Ну так тем более; не след нашей обслуге в таком рванье перед аборигенами ходить.

* * *

На банщиков-солдат, не отводивших изумленных взглядов от его почти гладкой промежности, Курбан старался внимания не обращать. Но когда, уже после бани, его остригли, одели в военную форму без погон и подвели к зеркалу, сердце Курбана чуть не остановилось. Из отражения на него смотрел сероглазый широкоскулый солдатик – одним словом, русский!

– Вот теперь как человек выглядишь, – покровительственно похлопал его по спине Семенов, – хоть сейчас в строй.

Курбан так не думал. В тесной, неудобной одежде телу было плохо, а ноги в еще менее удобных сапогах сразу же начали преть. И тем не менее новые правила приходилось принимать – после той встречи Вепрь уже напомнил о себе дважды, а шаман даже не успел еще выяснить, какую роль должен сыграть русский поручик в планах богов.

А потом они отправились на станцию. Курбан, обливаясь потом, тащил вслед поручику его огромный, набитый книгами, сменным бельем и документами чемодан, затем, преодолевая ужас, забрался в чрево железного, пышащего паром дракона и полдня слушал пустую болтовню семеновских попутчиков.

– Не-е, я себе из Вятки парнишку взял, глуп, аки пробка, но предан, а главное, не ворует. Опять-таки по-русски есть с кем словцом перекинуться. А ты – тунгуса…

– Мой понимает по-русски, – оправдывался Семенов. – Да и на воровстве не замечен.

– То-то и оно, что не замечен. Поверьте, мой друг, азиатам верить нельзя… От них нам в России одни беды…

– Не-ет, мой скорее удачу приносит, – снова принимался оправдываться поручик. – Я уже дважды благодаря ему в живых оставался.

«Может быть, Орус-хана как раз и вызвали сюда для того, чтобы убить дракона Мармара? – напряженно думал Курбан, разглядывая выдавленное на кокардах и пуговицах изображение двуглавой птицы Гаруды. – Но как же тогда месть?»

Он не верил, что Эрлик-хан забыл, при каких обстоятельствах его вынудили покинуть срединный мир, и уж тем более вряд ли некогда величайший правитель во Вселенной простил русским и китайцам их предательство. Да, сейчас мать и жена Эрлик-хана пресветлая Гурбельджин ни в чем не нуждалась и была в преисподней на вершине почета. Но вряд ли она забыла, как ее, держа за ноги, опустили головой вниз в узкую глубокую яму и медленно закапывали – от головы к ногам. И уж потребовать от своего мужа и сына возмездия всем виновным она могла.

– А правда, что тунгусы горлом петь могут? Эй, тунгус! Эй!

Курбан очнулся. Офицеры изрядно подпили и теперь хотели развлечений.

– Давай, тунгус, потешь компанию… Спой.

– Я не тунгус, – покачал головой Курбан и, с усилием преодолевая страх перед этим раскачивающимся железным чудовищем, не обращая внимания на недовольный гул оставшихся без объекта для шуток офицеров, ушел в тамбур.

Задача Эрлик-хана могла быть и двойной: руками Орус-хана, а точнее, силой изображенной на их гербах и кокардах священной птицы Гаруды расправиться с детьми дракона, а уж затем навлечь мор и погибель и на самих орусов.

«А может быть, они просто уничтожат друг друга?»

Курбан вздохнул. Он бы очень этого хотел, но Эрлик-хан был слишком значительной фигурой среди богов, чтобы опускаться до интриг.

«Именно поэтому он и посылает сюда своих слуг – одного за другим! – охнул от своей внезапной догадки Курбан. – Он намерен устроить над ними суд! По всем правилам!»

Шаман даже взмок от волнения. Человек-Бык Бухэ-Нойон со своим Зеркалом Правды, Обезьяна Мечит с весами, а теперь еще и честный Вепрь со счетами для точного учета грехов и обид… Для начала Мирового Суда здесь не хватало только одного – последнего – судии преисподней: Тигра с Книгой Судеб в руках. Сейчас их полноправному приходу и честному суду мешал только нечаянно разбуженный Курбаном охранитель восточных пределов и самый заклятый враг Уч-Курбустана – дракон Мармар.

– Великая Мать! – пробормотал он. – Что ты готовишь этой земле?

* * *

Кан Ся проснулся от ужаса – ему приснился Вепрь. Причем почему-то Кан Ся совершенно точно знал: он-то и есть главный враг Золотого Дракона с невыразимо умными нефритовыми глазами – единственного защитника и покровителя всей Поднебесной.

– Ерунда какая-то… – пробормотал Кан Ся и с усилием сел на своем дощатом ложе.

Он был смущен: все последние события, а уж сны тем более были до предела пропитаны чертовщиной, но ни в магию, ни в духов Кан Ся не верил – еще со школы. И если бы не жуткий реализм этих видений…

Кан Ся крякнул, отогнал ненужные мысли прочь и тут же поймал себя на сомнении. Главный парадокс заключался в том, что Семенов – разумный, молодой и психически устойчивый офицер – как раз этой самой чертовщиной и занимался. И объяснить этого Кан Ся не мог. Никак.

Он совершенно точно знал, что православная вера запрещает русским заниматься магией. Но он лично видел эти трупы, и он обонял явственно исходящий от них запах смирны, и, кроме как в христианских храмах, он этого запаха не слышал нигде. А эта надпись «Инкоу» на стене фанзы? А эта аккуратно спущенная кровь? А эти брызги на стенах? Кан Ся осуждающе покачал головой; ему доводилось видеть полковые богослужения в Охранной страже железной дороги, и он прекрасно помнил этот русский обычай брызгать на все освящаемое какой-то жидкостью.

В русских книгах, которые он покупал всю жизнь, говорилось, что это – святая вода. Но в тех же книгах упоминалось и причащение кровью… причем кровью божьей! Пожалуй, теперь Кан Ся вовсе не был уверен в том, что где-нибудь в подвалах Кремля заросший до глаз дикой нечесаной бородой верховный русский жрец не проливает и настоящей – человеческой – крови.

Кан Ся вздохнул. Как-то раз он разговорился с очень старым и очень умным пекинцем, и тот прямо утверждал, что варварские аннамские племена до сих пор приносят богам человеческие жертвы. Но поскольку все европейцы, как известно, – варвары, а их странная вера с распятым Иисусом во главе вся наполнена недвусмысленными намеками на святость акта поедания чужой плоти и пития чужой крови… Могло ли статься так, что они и впрямь это делают? Тайно… так, чтобы знали только свои…

Кан Ся взволнованно почесал заживающую рану на бедре. Он вдруг вспомнил, как все тот же ученый пекинец рассказывал, что каждая жертва обязательно имеет смысл. Чтобы мост крепко стоял, нужно закопать под его опоры по живому младенцу,

а чтобы земля плодоносила, необходимо, чтоб на пашне посидела женщина… Есть ли тогда смысл в том, что делает Семенов?

Он представил себе весь путь экспедиции Семенова – от Никольска до Харбина; от Харбина до Гунчжулина, затем – в Порт-Артур, а затем обратно в Гунчжулин… Мысленно провел эту отмеченную жирными красными точками в местах человеческих жертвоприношений линию… и похолодел.

– Почему не спишь? – заворочалась монголка, встала и, нисколько не стесняясь своей открытой, полной и тугой груди, подошла и начала укладывать Кан Ся. – Ложись, дед, тебе сейчас много спать надо.

– Подожди, женщина, не мешай! – отодвинул Кан Ся ее руку. – Я все понял!

– Что ты понял? – улыбнулась монголка. – Что в твоем возрасте беречься пора?

– Русские заложили человеческие жертвы прямо под эту дорогу, – глотнув, хрипло выдавил Кан Ся. – Чтобы крепче стояла…

– Что? – не поняла женщина и потрогала его лоб. – Вроде холодный…

И тогда Кан Ся всхлипнул и закрыл лицо руками. Он и поверить не мог, что кто-то может быть столь расчетливо жесток.

«Варвары… Великое Небо, какие же они варвары…»

* * *

Китайцы брызнули от железной дороги врассыпную – падая, подымаясь и дико вопя от ужаса. Никто из них, простых неграмотных крестьян, и представить не мог, для кого они выстроили эту дорогу.

– Во! Во! Смотри! – загоготали офицеры. – Глянь, как бежит!

Семенов улыбнулся и прислушался, – со стороны Харбина уже слышались победные звуки духового оркестра, встречающего первый в этих краях паровоз.

Нет, на отдельных участках дороги движение открыли уже давно – от Забайкалья, от Приморья, от Порт-Артура, и вот теперь постепенно происходило главное – поочередная стыковка путей в одно неделимое целое.

– Видишь, ты уже не боишься… – покровительственно похлопал он Курбана по напряженно подрагивающему колену. – Привык.

Шаман вздохнул. Он бы боялся… если бы гораздо больше не боялся другого – взыскующего взгляда Вепря. Третий слуга Эрлик-хана тоже хотел крови, и целую неделю ехавшему в чреве железного дракона Курбану все еще нечего было ему предложить.

«Подожди, Великий! Подожди, Могучий! Подожди, Справедливый! – изо всех сил мысленно умолял он. – Уж я тебя напою-накормлю… Только подожди».

А потом поезд содрогнулся и замер, а Курбан, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, дождался, когда поручик насытится славой первопроходца, оттащил его чемодан в гостиницу, получил свой рубль на водку и, изнемогая от ужаса, кинулся по мощенной камнем улице прочь из города.

* * *

Подходящее место, а главное, подходящих к такому случаю детей Дракона Курбан искал долго. На пристани их было много, но были эти китайцы так заняты и так деловиты, что Курбан сразу же засомневался, что хоть кого-нибудь из них удастся заманить в безлюдное место. Да и где они здесь – безлюдные места?!

Он побежал дальше и вскоре оказался на городской окраине. Но и здесь его ждало разочарование: дети двухголовой птицы Гаруды – орусы тоже были заняты делом, и на все его униженные предложения отойти в сторонку, что-то купить или хотя бы просто показать дорогу, отвечали решительным отказом. И только уже за огромным, в шесть-восемь человеческих ростов, жилищем железных драконов Курбан нашел то, что надо.

Уже по спиртовому духу было ясно, что это – небольшая фабричка по производству ханшина – немыслимо крепкого китайского напитка. Укрытая со стороны дороги ивняком, она смотрелась такой уединенной, что Курбан мечтательно прищурился и понял, что торопиться не следует и Вепря лучше накормить до отвала. Когда еще такой случай представится?

Осторожно раздвигая в стороны тугие ивовые ветви, он обошел фабрику, прислушался к окрикам рабочих и решил, что начнет со складов. Достал волей богов сохранившийся в ручье старинный жертвенный нож, проверил его остроту и улыбнулся: кремниевое лезвие было все еще острым.

«Ну вот ты и дождался, Самый Неподкупный из Вепрей!»

* * *

Он настигал и резал их везде: на пропахшем плесенью складе сырья, у котлов, у мешалок. Он отыскал и поочередно принес в жертву мирно спящую в зарослях ивняка сменную бригаду. Он обнаружил и вытащил за ногу из-под груды мешков даже трясущегося от ужаса Гуна – господина всей этой фабрички. Но когда, прислушавшись к стуку своего сердца, Курбан почуял, что Вепрь сыт, у него родилось сомнение. Чего-то не хватало, причем чего-то важного!

Шаман обошел всю фабрику по периметру, заглянул в котлы, внимательно проверил ивняк – на тот случай, если кого не заметил… Он даже вышел к дороге, внимательно огляделся и скользнул взглядом по выложенной русскими белым камнем по зеленой траве надписи «СЧАСТЛИВОГО ПУТИ»… И только тогда его озарило.

Пыхтя и отдуваясь, Курбан перетащил их к дороге одного за другим. Осторожно, стараясь не испачкать кровью, развернул священную карту своей земли и наудачу ткнул пальцем в написанное самыми крупными буквами слово. Немного передохнул, а затем аккуратно, стараясь не допустить ни малейшей ошибки, выложил тела в строгом соответствии с тем, как это написано на карте.

Только тогда Курбан позволил себе вернуться на фабрику. Он дочиста выстирал бурую от крови русскую воинскую одежду в пахучем ханшине, дождался, когда одежда высохнет, вернулся к дороге и залюбовался. Шаман понятия не имел, что оно значит, но само слово «ПЕКИНЪ» выглядело очень красиво.

** *

Этим утром Кан Ся понял, что должен срочно выехать в Пекин.

– Вам нельзя, – печально покачала головой монголка, – раны не заросли. Да и мне вас отпускать нельзя – полиция спросит.

Кан Ся, кряхтя, сполз со своего ложа, хромая, подошел к ней и притянул к себе молодое сильное тело.

– Как хоть звать тебя, женщина?

– Гурбельджин… – певуче отозвалась монголка и откинула голову так, чтобы он запомнил ее лицо хорошенько.

– Спасибо тебе, Гурбельджин.

* * *

Дойти до полицейского участка она ему помогла, и вот здесь Кан Ся застрял – и надолго.

– Вы утверждаете, что вы – специальный имперский агент, – забарабанил пальцами по столу заместитель начальника полиции.

– Верно, – с достоинством кивнул Кан Ся.

– Тогда вы, вероятно, знаете, как звали вашего предшественника?

– Ли Ма, – уверенно кивнул Кан Ся.

– А вот и нет, – победно улыбнулся заместитель начальника.

– Хорошо, проведите меня к вашему начальнику, и вы убедитесь, что я прав. Уж он-то меня превосходно знает.

– Я – здешний начальник, – прозвучало от двери.

Кан Ся осторожно, чтобы не порвать швы, привстал.

– Ну, здравствуй, начальник. Помнишь меня?

– Кто такой? – мрачно поинтересовался начальник полиции.

– Представляете, ваше превосходительство, – засуетился заместитель, – говорит, что он имперский агент, а имени прежнего агента – Кан Ся – не знает.

– Так ведь я и есть Кан Ся! – возмутился Кан Ся. – Сколько можно говорить?!

Начальник возмущенно всхрапнул.

– Ты сначала в зеркало на себя посмотри!

Кан Ся заволновался. В доме монголки не было зеркала.

– Вот. Держи, дед! – рассмеялся заместитель и сунул ему маленькое карманное зеркальце.

Кан Ся посмотрел и обомлел.

Это и впрямь не был он сам.

* * *

На то, чтобы достоверно установить его личность, ушло порядка двух часов. Даже услышав малейшие детали его прежних разговоров с Кан Ся, начальник гунчжулинской полиции все еще сомневался.

– А может быть, ты его пытал? Мало ли что человек о себе рассказать может?

Действительно, два кривых безобразных шрама через все лицо, раздробленная пулей скула и выбитые боковые зубы изменили внешность Кан Ся до невозможности. Вдобавок из почти седого он стал совсем седым, волос вылез, а его взгляд – Кан Ся даже не поверил, когда увидел это в зеркале, – отдавал некой трудноуловимой и все-таки явной сумасшедшинкой.