Толмач

* * *

Кан Ся привел в чувство полицейский сержант.

– Ваше превосходительство! Очнитесь!

Кан Ся ощутил легкий удар по щеке и поднял голову.

– Где он?

– Подследственный ваш? Сбежал! – извиняющимся тоном затараторил сержант. – Я как увидел, что он вас ударил, так сразу сюда… Стрелять вот только не решился – темно; боялся вас зацепить.

Кан Ся не без труда сел. В глазах все еще плыло, а в горле болезненно першило.

– Ты видел, куда он побежал?

– Видел, ваше превосходительство, – кивнул сержант. – Во-он туда, на край деревни. Туда же, куда и русский. Но вот оттуда никто уже не выходил.

Кан Ся ухватился за услужливо поданную руку и встал. Отряхнул от земли колени и принял у сержанта бинокль.

– Говори, где это. Уж не та ли фанза, что на самом краю?

– Точно.

– Ах! Как все плохо! – опустил бинокль Кан Ся.

Он уже понимал, что оба его сгинувших подследственных, скорее всего, попали в руки открывших вчера огонь ихэтуаней. Но он понимал и другое: пытаться вырвать их из рук бандитов и арестовать прямо сейчас, в темноте, означает слишком рисковать, а два трупа на его совести уже есть.

– Погибших забрать и доставить сюда, – не без труда повернув шею, приказал он сержанту, – затем расставить посты – над ложбиной, а утром, когда рассветет, арестуем. Ты понял? Посты вдоль всей ложбины! Он не должен уйти к своим!

* * *

То, что с поручиком случилась беда, казакам стало ясно очень и очень быстро, но вот что теперь делать, не знал никто. Покинув свой караул, офицер злостно нарушил устав, и теперь, когда он пропал без вести, ни старый караул не мог покинуть охраняемой зоны, ни тем более новый.

– Он у вас всегда так поступает? – зло поинтересовался до смерти уставший поручик из старого караула.

– Новенький он, – мрачно отозвался какой-то казак. – Только вчера на усиление прислали; нашто Егорыч заболел.

Офицер тихо матюгнулся.

– Значит, так, всем слушать меня. Горячки пороть не будем. Если сунемся на эту высоту без подготовки, перестреляют нас, к чертовой матери, как перепелок. А потому старому караулу посты сдать, новому – принять. Всем моим до утра спать посменно. А утром охотников на разведку пошлем – чтобы ловушка не вышла. Всем понятно?!

– Так точно, ваш бродь! – нестройно отозвались казаки.

* * *

К утру внезапно пошел снег, и всю ночь просидевший с биноклем в руках Кан Ся забеспокоился. Он понимал: если снег будет идти и дальше, он и его люди будут видны шагов за пятьсот.

– Поднимай людей, – повернулся он к сержанту. – Выходим. А то не ровен час – русские опередят.

Сержант кинулся будить подчиненных, и через полминуты все восемь оставшихся в живых полицейских, ежась от холода и отчаянно зевая, спустились по начавшему светлеть от снега склону вниз и ложбиной двинулись в сторону крайней фанзы.

«Лишь бы Семенов жив остался, – внезапно подумал Кан Ся. – А уж показания он мне так и так даст…»

Если бы это были простые хунгузы, вероятность, что пленный офицер останется в живых, была бы довольно высокой, и за небольшой выкуп, равный трем-четырем лошадям, поручика вполне можно было вытащить и предать суду.

Но это не были простые хунгузы. У этих хунгузов была идея. Кан Ся усмехнулся; фактически никакой разницы между ним самим и этими «Кулаками справедливости» не было. И он, и они мечтали изгнать слишком уж обнаглевших чужестранцев со своей земли. И он, и они терпеть не могли провонявшую насквозь тленом маньчжурскую династию. Но еще каких-то полтора года назад он, капитан имперской полиции, разительно отличался от любого из них – идеей, пониманием того, что он-то служит справедливости!

Но теперь… Теперь, когда у них вдруг появилась идея, пусть и в виде лозунгов, а сам он вместе с погонами потерял и самоуважение, они стали почти неотличимы. И он, и они балансировали на грани дозволенного. И он, и они нет-нет да и пользовались не слишком красивыми приемами. А главное, и он, и они понимали: идея – это лишь прикрытие, фасад. Пройдет время, и кто-то, пользуясь этой идеей, заработает деньги и власть, а они – простые исполнители – так и останутся с ощущением того, что их снова обманули.

– Не отставать, – обернулся он к полицейским и ускорил ход.

Отсюда до фанзы оставалось еще шагов двести, а снег уже почти покрыл землю целиком.

«Перестреляют нас, как сурков!» – с тоской подумал Кан Ся; несмотря на конец ночи, на ослепительно белом снегу их было видно достаточно хорошо, и надежда на внезапность была слабенькой.

Полицейские, прекрасно понимая то же самое, резко ускорили ход и буквально ворвались на ровную площадку перед фанзой. И едва они изготовились оцепить ее со всех сторон, как вокруг защелкали затворы.

– Ни с места…

Кан Ся повернул голову. Из-за угла фанзы прямо ему в грудь смотрел ствол револьвера.

* * *

Когда Семенов очнулся и, постанывая и кряхтя, выбрался сквозь пустой проем выбитой двери, с хмурого ночного неба уже падал снег.

«Еще немного, – подумал он, – и меня будет видать за три версты…»

Все так же покряхтывая от пронизывающей шею боли, он на четвереньках прополз к началу ложбины и на спине съехал вниз – прямо в руки четверых казаков.

– Ваше благородие, – охнули те, – а мы вас спасать идем! Что это с вашей головой?

Семенов тронул голову рукой и поморщился: волосы слиплись единой, твердой, словно панцирь черепахи, коркой.

– Ладно, что еще жив остался… – выдохнул он.

– А там, в фанзе, кто-нибудь есть?

– Я не помню… – честно признал поручик. – Я вообще ничего не помню.

Казаки переглянулись.

– А что, ваше благородие, – тихонько хмыкнул один, – а не проверить ли нам эту хатку…

Семенов с трудом вывернул шею. До фанзы и впрямь было рукой подать, а главное, даже если хунгузы ушли, там вполне могли остаться какие-то улики – оружие, документы…

– Только я револьвер потерял, – охлопав пустую кобуру, признался он.

– А ничего, – хохотнул казак, – я вам свой подержать дам, только осторожнее, он заряжен.

Семенов улыбнулся и принял увесистый револьвер. В армии держать неуставное оружие было бы невозможным, но здесь, в коммерческой Охранной страже, на многое закрывали глаза.

Казаки подхватили его под руки, мигом преодолели последние несколько саженей, прижались к стене фанзы, стремительно обтекли ее вокруг, а когда почти одновременно, как по команде, высунулись из-за углов, увидели во дворе китайскую полицию. И главным среди них был капитан Кан Ся.

Кровь бросилась Семенову в глаза. Он уже понял, кто стоит за нападением на дорогу.

– Ни с места! – зло скомандовал он и прицелился капитану в грудь.

* * *

Они стояли и смотрели друг другу в глаза с полминуты, а потом Кан Ся опомнился.

– Хватит, Семенов, вы же взрослый мужчина…

Семенов глянул на присыпанных снегом заиндевевших китайских полицейских и понял, что уж они-то его по голове не били. Но соглашаться с тем, что попал впросак, не хотелось.

– Это ведь вы беспорядки на дороге организовали, Кан Ся, – недобро усмехнулся он, – признайтесь.

– Если от кого и есть беспорядок, так это от русских, – парировал Кан Ся. – И пока все улики против вас.

Казаки за спиной Семенова недовольно загудели.

– Ладно, Кан Ся, – не желая доводить до стрельбы, подал им знак успокоиться Семенов. – Я опускаю ствол, но пусть и ваши…

Кан Ся развернулся и резко скомандовал. Полицейские тут же подчинились, и спустя полминуты поручик рискнул-таки выйти из-за угла фанзы.

– И вообще какого черта вы здесь делаете, Кан Ся? – настороженно поглядывая по сторонам, недобро усмехнулся он. – Хотите, чтобы я вас арестовал по подозрению в пособничестве хунгузам? Вот объясните, что вы здесь потеряли?

– А вы?

– Я полагаю, что здесь был командный пункт. А ваше присутствие здесь заставляет меня думать, что и вы к нему как-то причастны.

– Е-рун-да, – свежевыученным русским словом парировал Кан Ся. – Думайте, что говорите, Семенов.

– Это не алиби, – насмешливо покачал головой Семенов и повернулся к своим. – Обыщите фанзу, ребята… Ну и все, что вокруг…

Кан Ся отреагировал мгновенно. Точно так же обернувшись к своим, он резко скомандовал, и в считаные секунды возле каждого казака выросли по два китайца.

– Это чтобы ваши казаки не жульничали, – пояснил он ошарашенному поручику. – А то недавно шестеро ваших солдат купца ограбили и его же самого в потворстве хунгузам и обвинили.

Семенов стиснул зубы. Он уже слышал эту байку. На самом деле пострадавший был из ихэтуаней, да и не купец он был вовсе, а, скорее всего, связной. Но в китайской полиции дело представили так, что во всем оказались виноваты русские.

– Ладно, пусть твои на посылках у моих походят, – выдавил он сквозь стиснутые зубы, – все будет кем командовать.

Они смерили один другого уничтожающими взглядами, каждый вдохнул, чтобы сказать еще какую-нибудь гадость, но тут из фанзы раздался крик:

– Ваш… бродь! Бог мой!! Вы только гляньте!!!

Семенов кинулся к фанзе. Ворвался в пустой дверной проем, раздвинул в стороны оторопевшего казака и китайцев и как споткнулся.

На утоптанном земляном полу вдоль стены лежали залитые бурой кровью трупы – один… два… пять…

– Матерь Божья! – выдохнул Семенов и поднял глаза. – А это еще что?

Словно ища объяснения или хоть какой-то поддержки, поручик обернулся, и тогда стоящий в дверях Кан Ся прикусил губу и ткнул в направлении стены пальцем.

– Вот они, улики, Семенов. Только не говорите мне, что это сделал китаец.

Семенов сделал судорожное глотательное движение и снова развернулся к стене. Даже в полутьме наступающего утра было прекрасно видно написанное бурой кровью на белой стене – кириллицей на китайском языке – название близлежащего квантунского города-порта.

– Ин-коу… – как зачарованный прочел по слогам стоящий рядом с ним казак.

Именно здесь поручик и прослужил несколько последних месяцев.

* * *

Шок длился недолго.

– Ну вот вы и попались, поручик, – с выражением проговорил Кан Ся. – Давно я этого ждал.

Бледный от ненависти Семенов повернулся к бывшему полицейскому.

– А ну повтори, капитан, что ты сказал…

Кан Ся сунул руку в карман и достал сложенный вчетверо листок. Развернул и, глядя поручику в глаза, на память произнес:

– Господин Семенов Иван Алексеевич, вы обвиняетесь в многочисленных зверских убийствах подданных Ее Величества Лучезарной и Милостивой, нашего Десятитысячелетнего Господина, Великой Императрицы Поднебесной…

– Су-ука! – выдохнул Семенов. – Это же ты сам все и подстроил! И казачков наших в Гунчжулине ваши порезали, а на есаула свалили! Ты думаешь, я ничего не понимаю?!

Он схватил Кан Ся за грудки и рывком притянул к себе.

– Да я тебя прямо здесь закопаю, морда китайская!

Кан Ся стиснул зубы и провел стремительную подсечку. Семенов рухнул, но противника не выпустил, и они оба покатились по снегу, гневно крича друг другу в лицо.

Казаки переглянулись с китайцами, те с казаками, но что делать и надо ли ввязываться вообще, ни те, ни другие решить не могли.

– Вар-рвар! – рычал Кан Ся, методично подминая поручика под себя.

– С-сука! – почти рыдал Семенов, не давая ему взять верх.

Оба еще раза три перевернулись и разом поехали вниз по скользкому, укрытому снегом скату ложбины. И вот тогда раздались выстрелы.

* * *

Залегший в сарае метрах в ста от ложбины Рыжий Пу знал, что русские все равно придут за своим, – только потому его и оставил как приманку. Но когда возле фанзы появились еще и полицейские, он не поверил своему счастью.

– Тихо, братья, – повернулся он к бойцам. – Помните, первым должен стрелять Дай-Ло…

Бойцы терпеливо пригнулись к стволам. Но прошла минута, вторая, третья… и полиция, и казаки давно уже опустили оружие, подставив спины и груди под прицельный огонь, затем зашли в фанзу…

Рыжий Пу напрягся. Прямо сейчас засевший с ребятами в фанзе Дай-Ло должен был открыть шквальный огонь – в упор! Но ничего так и не произошло – так, словно Дай-Ло внезапно решил переменить позицию.

«Напрасно я молодого в фанзе оставил, – похолодел от дурных предчувствий Рыжий Пу, – лучше бы сам…»

И когда эти двое сцепились, а их товарищи инстинктивно похватались за оружие, он понял, что более ждать нельзя.

– Огонь!

Захлопали выстрелы, и вот тогда полицейские вместе с казаками и начали падать в снег, брызгая кровью и суча ногами.

Рыжий Пу удовлетворенно улыбнулся: возмездие все-таки состоялось; теперь ему было о чем доложить Управителю Братства.

* * *

Курбан следил за развитием событий от начала до конца. Еще подкравшись к фанзе и заглянув сквозь разорванное бумажное окно, он понял, что боги оставили Семенова в живых, а значит, все идет как надо. А потом хунгузы устроили двойную засаду – в фанзе и в сарае, в сотне шагов, и он решил, что пора. Достал священную карту принадлежащей ему по праву владычицы земли и развернул.

Несмотря на долгое пребывание в воде, карта сохранилась неплохо. Вода постепенно смыла пятна крови на побережье Маньчжурии, проела основательную дыру южнее Желтой реки, многие буквы и штрихи были едва видны, но сила от нее шла все та же.

– Сегодня я напою тебя вдосталь, – на давно уже мертвом тангутском языке произнес Курбан и аккуратно водрузил карту на место – ближе к сердцу.

Хунгузы не спали и вообще выглядели бодрыми и боеспособными, но Курбана это ничуть не смущало: опий он добыл еще сидя в тюрьме, а коры дерева Ки надергал на выезде в заброшенный русский лагерь. Он аккуратно достал оба свертка, смочил опий слюной, всыпал немного коры дерева Ки и быстро скатал небольшой, чуть больше фасолины, шарик. Примерился и швырнул шарик через разорванное бумажное окно – в печь.

Он скатывал и швырял шарики еще восемь раз, и хотя только пять из них попали в жаркое оранжевое жерло печи, Курбан был спокоен – этого хватит. А потом из печи повалил нездешний аромат, и хунгузы начали клевать носом, а только что очнувшийся и с ужасом осознавший, куда он попал, Семенов снова бессильно уронил голову на пол.

Вот тогда и пришло время Курбана. Он вырвал из оконных проемов всю промасленную бумагу и дождался, когда шарики прогорят, а еле заметный дымок выветрится. Затем, хоронясь от второй засады, шмыгнул в дверь, разложил у стены спящих мертвецким сном хунгузов и начал готовиться к обряду.

Он еще не знал, как угодить Мечит наверняка, а потому на всякий случай погадал на горящих углях и озадаченно почесал затылок: угли утверждали, что все зависит от русского воина.

Курбан глянул в сторону спящего поручика, затем вывернул ему карманы и тут же нашел документ с тавром Орус-хана. Развернул и в восхищении замер: в самом низу, в последней записи стояло слово, которое он видел на карте священного Курбустана.

Шаман стремительно вытащил карту, сверил слова, и спустя полчаса все пятеро хунгузов заснули вечным сном. А на стене появилась художественно выведенная жертвенной кровью надпись, в точности повторяющая очертания священного слова ИНКОУ.

* * *

Февраль 1900 года начался дня помощника главного начальника Охранной стражи и начальника охраны Порт-Артурской линии КВЖД Павла Ивановича Мищенко с неприятностей. Из мятежного Шаньдуна вместе с партиями обычных китайских рабочих начали прибывать агитаторы ихэтуаней, в основном в Инкоу. Понятно, что сразу же начались мятежные речи о том, что Китай предназначен небом для китайцев и жадным до чужой земли русским, англичанам и прочим длинноносым давно пора отправиться к праотцам.

Нет, в самом Инкоу мятежников было относительно немного; по данным разведки, в той же столичной провинции Чжили бойцов «Кулака во имя справедливости и согласия» насчитывалось порядка ста тысяч. Но вот Мищенко от этого было никак не легче. Нет-нет да и проходили ихэтуани по улицам, громким барабанным боем извещая, что дни длинноносых сочтены, а значит, совсем скоро всеобщая «Гармония и Справедливость» таки наступит.

И уж совсем не нравилось Павлу Ивановичу, когда ихэтуани начинали демонстрировать свои боевые качества. При огромном скоплении наивного и простодушного китайского народа парни, а порой и перезрелые старцы вдруг начинали крушить голыми руками доски и черепицу, а затем выстраивались в ряды по восемь и препотешно, с проворотами и другими финтами подпрыгивали на месте, отчаянно вопя по-кошачьи.

Понятно, что китайцам это «цирковое представление» нравилось, и они даже начинали подумывать о том, что, возможно, ихэтуани правы и был бы силен дух, а уж продавших души дьяволу иноземцев они как-нибудь изгонят. И вот это бесило Павла Ивановича более всего настолько, что он едва удерживался от того, чтобы выловить два-три десятка этих чертовых «боксеров» да и выпороть нагайкой на базарной площади – прилюдно!

Наверное, он так бы и сделал, если бы не полковник Гернгросс. Будучи начальником всей Охранной стражи Восточно-Китайской дороги, Александр Алексеевич все время, порой по самому пустячному поводу, связывался с Петербургом, и, само собой, почти европейская столица мгновенно открещивалась от всякой там «азиатчины».

Они там, в Петербурге, даже не представляли себе, что здесь, на краю света, азиатчина и была самой жизнью и, чтобы вытравить ее до конца, чтобы выучить диких китайцев хотя бы простейшей православной молитве, пришлось бы ждать лет сто или поступить вполне по-азиатски, то есть беспощадно вырезать самых тупых и упрямых и именно этим вразумить оставшихся.

В общем-то, к тому все и шло, и не только Мищенко, но и Гернгросс, и даже петербуржцы понимали: однажды ступив на эту землю, Россия уже не уйдет отсюда никогда. «Желтороссия» с диковинным названием Квантун обязана была стать российской – и по духу тоже.

* * *

Курбан напряженно следил за тем, как выскочили из сарая и побежали к фанзе расстрелявшие людей Семенова и Кан Ся хунгузы; как они взвыли, оплакивая вырезанных и сложенных у стены «братьев»; с какой ненавистью добили раненых полицейских и казаков. А потом наступила его очередь.

Едва хунгузы, бросив убитых, скрылись в предрассветных сумерках, он вышел из укрытия и, не теряя драгоценного времени, съехал на заду в ложбину. Перевернул замершего на снегу поручика и приложил ухо к груди. Сердце еще стучало.

Курбан тщательно ощупал припорошенное снегом недвижное тело и недовольно крякнул: пуля в плече, еще одна в предплечье, а обе ноги переломаны в голенях.

«Надо его к русским тащить…» – подумал он.

Нет, вытащить пули и срастить переломы он мог и сам – было бы время, но вот времени как раз было – в обрез. И Мечит, и все, кто стоит за ней, напряженно ждали, когда поручик начнет исполнять возложенную на него божественную функцию, а для этого Семенов должен оказаться среди своих.

Курбан глянул на лежащего рядом окровавленного Кан Ся, на всякий случай обшарил его карманы, достал имперское служебное удостоверение, нетолстую пачку денег и наткнулся на спрятанную за пазухой перепачканную кровью бумажную папку. Вытащил, развернул и обомлел. С первой же страницы на него смотрело лицо Семенова.

Неведомый художник изобразил поручика точь-в-точь, а мазки были так тонки, что как шаман ни приглядывался, а следов кисти так и не обнаружил. По спине Курбана пробежал противный холодок; более всего эта приклеенная к бумаге тоненькая картинка напоминала навеки застывшее зеркальное изображение.

«Магия! – понял он. – Надо взять!»

Он сунул папку и все остальное за пазуху, аккуратно застегнул все до единой пуговицы и, поднатужившись, взвалил обвисшее тело поручика на плечо. Шаману предстоял о-очень долгий путь.

* * *

Очередной доклад начальника Охранной стражи КВЖД полковника Гернгросса министр финансов Витте читал с тревогой. Всего за пару месяцев, начавшись в Чжили и Инкоу, пожар народных волнений охватил почти весь Китай.

Уже с 1 по 14 января 1900 года на Южно-Маньчжурской линии произошла целая серия столкновений – где недовольные расчетом китайцы избили конторщика, где убили сторожа и украли стройматериалы, где обстреляли казачий пост… А в середине февраля жители деревни при станции Сыпин вдруг изгнали всех рабочих из карьера, подняли флаг, поставили своего часового и принялись обстреливать каждого русского, пытавшегося пройти к месту работ. Благо Мищенко сообразил договориться с местным монгольским князем, и бунт был мгновенно подавлен. Впрочем, так легко обошлось только здесь…

Русские законы, действующие по всей линии отчуждения КВЖД, порой прямо противоречили китайским – уже в метре от условной границы. И уж поводов, чтобы взорвать это противоречие, теперь хватало. Сельские ополченцы, частенько прикрываясь указаниями местных чиновников, арестовывали и избивали русских инженеров, рабочих и казаков. Охранная стража этого не спускала. И в результате дошло до того, что в конфликты прямо ввязывалась даже китайская регулярная армия.

Витте поморщился: порой смертями заканчивались до обидного нелепые недоразумения. Так, стоило солдатам Поднебесной арестовать в Куанчэнцзы работающего на русских китайца, как постоялый двор с охраняемым арестантом немедленно взяли штурмом одиннадцать бравых русских казаков. Как результат десять трупов: трое наших и семеро китайских. И уж в такой атмосфере появление призывов и листовок подрывного характера было почти закономерно.

«Небо прогневалось на детей Иисуса за то, – доходчиво и просто объясняли народу бунтовщики, – что они оскорбляют духов, уничтожают святое конфуцианское учение и не почитают Будду. Чтобы уничтожить иноземцев, Небо обрушило засуху и послало восемь миллионов Небесных воинов. Ждите войны и бедствий!»

«…и пусть иноземные дьяволы пользуются локомотивами, воздушными шарами и электрическими лампами, – признавали техническое превосходство европейцев те, что пограмотнее, – но все они так и остались варварами, осуждаемыми богом и обреченными на истребление!»

Витте печально покачал головой. Дело шло к очередной резне, эдакой «Варфоломеевской ночи» – только с азиатским привкусом. Когда империи разваливаются, как правило, начинают искать виновных. И это лишь ускоряет их распад – всегда.

Вот только центральному проекту Русско-Китайского банка от этого было не легче. Ситуация складывалась тем более тревожная, что по всей линии КВЖД у Витте было всего две с половиной тысячи шашек и две тысячи штыков. Для охраны дороги в мирное время этого хватало, но вот для серьезной обороны…

Витте снова поморщился. Беда была в том, что ни военный министр с подчиненным ему самым крупным флотом в мире, ни Муравьев, ни Безобразов, ни военно-промышленная группа войны в Китае не боялись. Хуже того, они ее словно призывали! Какая судьба могла ждать еще даже недостроенную Восточно-Китайскую дорогу при таком отношении, не взялся бы предсказать никто.

* * *

Наместник Его Величества, генерал-адъютант русской Квантунской области Евгений Иванович Алексеев получил доклад Гернгросса несколько раньше, чем Витте, читал дольше и вдумчивее, но к выводам пришел тем же: никто из живущих в достатке и безопасности придворных петербуржцев войны с Китаем не боится.

Уже в марте, минуя наместника, через дипкорпус, Цинам дали понять, что если требования русских по борьбе с ихэтуанями выполнены не будут, Россия примет собственные меры.

Что это за меры, было понятно. Военный министр энергично прорабатывал варианты отправки в пораженный бунтовщической заразой Пекин хотя бы двух-трех батальонов.

Евгений Иванович вздохнул. Уже в марте военные насели на него с требованием провести беспрецедентные общефлотские учения всей эскадры Тихого океана – с маневрами, демонстрацией мощи, погрузкой и высадкой десанта.

– А может, не стоит? – заосторожничал Алексеев. – Зачем нам дразнить гусей? У меня вон на дороге итак…

– Да ничего с этой дорогой не случится, Евгений Иванович! – с жаром кинулись убеждать его полководцы. – Вон, по нашим данным, англичане тоже к маневрам готовятся; надо бы опередить! Поймите, азиаты уважают только силу! А к войне сейчас повсюду готовятся!

Этого Алексеев отрицать не мог. К войне и впрямь готовились повсюду, даже в Приамурье, причем с обеих сторон. Власти провинции Хэй-Лун-Цзян снова попытались решить вопрос о «зазейских маньчжурах» в свою пользу. И понятно, что генерал Гродеков ответил «дружественному народу» облавами и выселением беспаспортных китайцев по всему Приморью.

Вообще, по данным 3-го отдела Азиатской части Главного штаба, нечто подобное творилось и на территориях, подконтрольных остальным европейским державам", маневры, выселения… Но, бог мой, как же Алексеев этого… боялся. Просто потому, что понимал: случись война, и вся Восточно-Китайская дорога будет намертво заблокирована – на каждой версте, а без нее… Евгений Иванович поежился – без нее Порт-Артура не удержать.

* * *

В неизбежности войны императрица Цыси убедилась, когда иноземцы начали демонстрировать силу. Русские и англичане, французы и немцы – все как по команде показали китайским военным наблюдателям, как ровно они выстраивают военные корабли, как устрашающе поворачивают стволы дальнобойных орудий и как стремительно умеют высаживать свои десанты на китайскую землю.

Ни почти целиком разгромленный в прошлой войне с Японией китайский флот, ни китайская армия противостоять этой спаянной жадностью стае шакалов не могли.

– Что скажете? – спросила Цыси сановников, оттолкнув руку неверно понявшего ее жест и протянувшего трубку с опием евнуха.

Сановники молчали, и только один осмелился оторвать лицо от каменного пола.

– Простите меня, глупца, Ваше Величество, но я так скажу: Ли Хунчжана надо спросить…

– Этот глупец предлагает спросить Ли Хунчжана, – синхронно пересказал слова сановника главный евнух.

Цыси стиснула зубы.

– Ты и впрямь глупец.

Она и сама нет-нет да и вспоминала о Ли Хунчжане. Но простить предателя не могла. Пусть радуется, что жив остался!

– А если Тысячелетняя Будда продолжит свою мудрую политику в отношении ихэтуаней? – подал голос Дэ-Цзун.

Евнух замешкался.

– Что ты имеешь в виду? – не дожидаясь повторения фразы, заинтересовалась Цыси.

– Милостивая и Лучезарная уже разрешила им тренироваться; пусть они послужат Вашему Величеству и далее, – осторожно произнес Дэ-Цзун, – раз уж войны не избежать, так создайте из них государственное ополчение…

Императрица задумалась. Ход был опасный. Опасный тем более, что европейцы уже давно требовали от нее подавления этого движения. Но, с другой стороны, армия слаба, голодна и плохо одета, а земли страны обширны… кто будет противостоять длинноносым чужакам, когда они высадят свои десанты?

– Будь по-твоему, – разрешила она.

Дэ-Цзун побледнел. Он уже знал: если что пойдет не так, обвинят одного его.

* * *

Услышав, что цинское правительство пытается создать из его бойцов государственное ополчение, Управитель Братства под титульным номером 438 лишь улыбнулся.

– Что ж, пусть старушка потешится, – разрешая, процедил он, – правильно я говорю, братья?

Братья ответили дружным, как по команде, хохотом, но едва он поднял руку, как сразу же наступила мертвая тишина.

– Но кое-что нам это дает, – подумал вслух Управитель, – ополчение – это ведь почти армия…

Братья напряженно внимали каждому слову.

– И тогда у наших Дай-Ло будут права, как у цинских офицеров, ведь так?

Вопрос не требовал ответа, и братья молчали.

– И ни одного цинского генерала наверху… – мечтательно закончил мысль Управитель. – Пожалуй, я изложу эти наши соображения Голове Дракона.

Услышав самый высший титул во всем обществе, братья синхронно склонили головы; они уже видели, что это очень даже здравая мысль.

* * *

До залегшего за дорожным полотном казачьего караула Курбан дотащил поручика еще до рассвета. Узнав о гибели всех четверых товарищей, русские воины встревожились и минут пять горячо обсуждали, кому везти раненого в лазарет. А так как сил для обороны дороги оставалось немного, в конце концов сошлись на Курбане. Подвели двух лошадей, наскоро перевязали Семенова и показали на юг.

– Давай, братишка, гони в Сыпингоу; там фельдшер есть.

Курбан молча кивнул, помог перекинуть безжизненное тело через седло, а спустя час нашел и фельдшера – совершенно невменямого от опия. И тогда он взялся за дело сам.

Первым делом Курбан сбегал к местной знахарке за травами и, не обращая внимания на ее изумление, со знанием дела отобрал все нужные травы и смеси. Затем он остановил кровь и найденным у русского лекаря пинцетом за считаные секунды вытащил обе пули. И лишь потом началась морока. Поправить перебитое пулей предплечье и составить вместе переломанные голени было непросто. И только он принялся их составлять, как очнулся фельдшер.

– Ты чего сюда заперся, рожа немытая? – пробормотал он и попытался выгнать Курбана пинком под зад.

Шаман перехватил его ногу и… впервые в жизни простил.

– Ладно, живи, – разрешил он. – Только покажи, где у тебя остальные ножи…

– Чего-о?! – выпучил глаза фельдшер.

И тогда Курбан молча повалил его на пол, стянул по рукам и ногам сорванной с окна шторкой и, словно паук жирную муху, отволок в угол.

– Слушай меня, лекарь, – сидя на корточках над испуганно вылупившимся фельдшером, произнес он. – Я здесь надолго. Не скажешь, где твои ножи и щипцы, не дам опия. Ты все понял?

В глазах лекаря появилось легкое беспокойство, и Курбан решил объяснить все сначала.