Алексиада

Увидев это, кесарь сказал ему: «Оставь это, поедем вместе со мной». {103}Византиец же не зная, куда тот едет, и понятия не имел о причинах, по которым кесарь удостаивал его такой милости. Поэтому он был недоволен и с подозрением отнесся как к кесарю, так и к милости кесаря. Последний, однако, настойчиво увлекал за собой византийца. Тот не повиновался, и кесарь, изменив тон, в более суровых выражениях стал грозить византийцу наказанием, если тот не исполнит его приказа. И так как византиец упорно отказывался повиноваться, кесарь приказал все имущество этого человека вместе со своим собственным погрузить на своих вьючных животных и продолжал путь; византийцу же он предоставил право идти, куда тому вздумается. Тот решительно отказался от мысли идти во дворец, ибо опасался, что его арестуют, как только служащие императорской казны увидят его, явившегося с пустыми руками, возвращаться же назад он не хотел из-за смятения и неразберихи, возникших в результате начавшегося восстания Комниных. Таким образом, помимо своей воли византиец последовал за кесарем.
      Далее обстоятельства складываются следующим образом. На своем пути кесарь встретил турок, которые как раз переправлялись через реку Гебр . Осадив коня, он стал расспрашивать их, откуда и куда они идут. Затем кесарь обещает им много денег и всевозможные милости, если они отправятся вместе с ним к Комнину. Турки соглашаются на это. Кесарь потребовал от турецких военачальников клятву, чтобы скрепить договор. Они сразу же на свой манер дали клятву в том, что будут верными союзниками Комнину. После этого кесарь берет с собой турок и отправляется к Комниным.
      Комнины, еще издали увидев его, пришли в восторг от своего нового улова. Оба они, а особенно мой отец Алексей, от радости не знали, что делать. Алексей вышел навстречу кесарю, обнял его и расцеловал.
      Что же дальше? По совету и настоянию кесаря, они отправились по дороге, ведущей к столице. Жители всех селений переходили на их сторону и провозглашали Алексея императором. Исключение составили лишь жители Орестиады; из-за того что Алексей в свое время захватил Вриенния, они издавна враждебно к нему относились и теперь держали сторону Вотаниата . И вот мятежники, прибыв в Афиру и отдохнув, на следующий день выступили оттуда и прибыли в Схизы (это фракийская деревня), где расположились лагерем.
      7. Все были в приподнятом настроении, с нетерпением ожидали будущего и страстно желали стать свидетелями вступления на трон того, на кого они возлагали столько надежд. Боль- {104}шинство хотело видеть на престоле Алексея, но не дремали и сторонники Иоанна, которые привлекали на свою сторону всех, кого только можно. Противоречия, казалось бы, были непримиримы: одни желали, чтобы кормило императорской власти взял Алексей, другие — Исаак.
      Вместе с ними находились тогда родственники Алексея: упомянутый выше кесарь Иоанн Дука, человек, который был мудр в советах и ловок в делах (я имела случай видеть его немного ), Михаил и Иоанн — его внуки и их шурин Георгий Палеолог. Помогая друг другу, они старались всех сделать своими единомышленниками, применяли все средства и пользовались всевозможными уловками, для того чтобы провозгласить императором Алексея. В результате они всех сделали своими единомышленниками, и число сторонников Исаака мало-помалу стало уменьшаться. Ведь где бы ни был кесарь Иоанн, ему никто не мог противостоять, никто не мог сравниться с ним в величии духа, росте и подобающей властителю внешности.
      Что только не делали Дуки! Чего они только не говорили! Каких только благ они не обещали военачальникам и всему войску, если Алексей достигнет императорской власти! Они говорили, например, следующее: «Алексей наградит вас большими дарами и высокими почестями в соответствии с заслугами каждого, а не так, как поступают невежественные и неопытные военачальники, награждающие своих воинов как придется. Ведь он уже долгое время ваш стратопедарх и великий доместик Запада, он разделяет ваши тяготы, храбро сражается вместе с вами в засадах и рукопашных битвах, не жалеет ради вас ни плоти своей, ни рук, ни ног, ни самой жизни; он часто проходил с вами через горы и равнины, знаком с тяготами битвы, хорошо знает всех вас вместе и каждого в отдельности и, будучи сам любезен Арею, чрезвычайно любит храбрых воинов». Так говорили Дуки.
      В то же время Алексей удостаивал Исаака больших почестей, во всем оказывал ему предпочтение, делая это или из братской любви или, скорее, другой причине, о которой следует поведать. Все войско перешло на сторону Алексея Комнина и побуждало его взять в свои руки императорскую власть, к Исааку же воины не питали ни малейшей склонности .
      Алексей обладал властью и силой и поэтому, видя, что события развиваются согласно его ожиданиям, утешал брата, вселяя надежду на императорскую власть. Ведь он ничего не терял оттого, что, будучи сам вознесен до высших степеней {105}всем войском, на словах улещал брата и делал вид, будто уступает ему власть.
      Время проходило в этих спорах, и вот наконец войско собралось у палатки; все воины находились в сильном волнении, и каждый мечтал об исполнении своих желаний. Тогда поднялся Исаак, взял в руки пурпурную сандалию и стал пытаться обуть брата. Так как тот все время отказывался, Исаак сказал: «Позволь мне сделать это, с твоей помощью хочет бог восстановить могущество нашего рода». Он напомнил затем о прорицании, данном Алексею одним человеком, который появился перед ними где-то около Карпиан , когда оба брата возвращались домой из дворца. Когда Комнины дошли до этого места, им повстречался некий муж — посланец высших сил или во всяком случае человек, наделенный необыкновенным даром предвидения. По виду этот муж казался священником: у него была обнаженная голова, седые волосы и косматая борода. Стоя на земле, он обхватил колено сидящего на коне Алексея, привлек его к себе и на ухо произнес ему следующее место из псалма Давида: «Поспеши: воссядь на колесницу ради истины, кротости и правды» , и добавил к сказанному: «О, самодержец Алексей». Произнеся эти слова как предсказание, он бесследно исчез. Алексей не мог остановить этого человека, хотя и озирался по сторонам, чтобы увидеть его, и во весь опор бросился вслед, желая догнать его и точнее узнать, кто он и откуда. Однако явление исчезло бесследно. Когда Алексей вернулся, брат Исаак стал упорно его расспрашивать об этом человеке и просил раскрыть тайну. Исаак настаивал, Алексей же сначала делал вид, что не хочет говорить, но затем открыл столь таинственным образом сообщенное ему.
      Публично и в разговорах с братом Алексей утверждал, что эти слова — обман и выдумка, но сам думал об этом священном муже и в душе уподоблял его Богослову — сыну грома .
      Так как Исаак понял, что прорицания старика близки к осуществлению, он настаивал и силой надел красные сандалии на ноги Алексея; он сделал это еще и потому, что видел, как горячо все войско было предано Алексею. Затем Дуки начали славословие ; они поддерживали Алексея по многим причинам, а особенно потому, что одна из их рода — Ирина сочеталась с ним законным браком. Славословия с готовностью подхватила их родня. Остальное войско также присоединилось и вознесло свои голоса чуть не до самого неба. Можно было наблюдать тогда странное явление: те, кто прежде расходился во мнениях и предпочитал скорее умереть, чем обмануться {106}в своих ожиданиях, в одно мгновение стали так единодушны, что не осталось и следа от прежнего разлада .
      8. В то время как все это происходило, распространился слух о том, что Мелиссин во главе большого войска достиг Дамалиса , принимает славословия, как император, и уже облекся в пурпурные одежды. Комнины сначала не поверили этому сообщению. Однако Мелиссин сам узнал о действиях Комниных и отправил к ним послов, которые при прибытии вручили письмо следующего содержания: «С божьей помощью я благополучно дошел вместе со своим войском до Дамалиса. Узнал я и о случившемся с вами, о том, как вы, благодаря божественному провидению, избежали злого умысла и интриг рабов и позаботились о своей безопасности. Я с божьего соизволенья прихожусь вам родственником и — это известно высшему судье — богу, — по склонности и постоянному к вам расположению не уступаю никому из близких вам по крови. Поэтому давайте сообща рассудим, каким образом обеспечить себе безопасность, чтобы мы не носились по воле волн, а хорошо управляли государственными делами и могли ступать по твердой почве. Это нам удастся в том случае, если вы с божьей помощью захватите столицу и, после того как один из вас будет провозглашен императором, станете управлять делами Запада. Мне же вы должны дать в удел Азию, я буду носить венец и пурпур, буду, согласно императорскому ритуалу, провозглашен вместе с тем из вас, кто будет провозглашен, мне должно воздаваться общее с ним славословие. И хотя нам придется распоряжаться разными землями и делами, наша воля будет едина. Если мы так сделаем, то будем вдвоем без всяких раздоров управлять империей» .
      Вот что сообщили послы. Однако они не получили тогда исчерпывающего ответа. На следующий день Комнины пригласили их к себе и привели много доводов в доказательство неосуществимости предложения Мелиссина. Комнины обещали послам в ближайшее время познакомить их со своим решением через Георгия Мангана, чьим заботам послы были доверены. Между тем Комнины отнюдь не пренебрегали осадой, а насколько было возможно обстреливали и атаковали стены города.
      На следующий день Комнины призвали к себе послов и объявили им свое решение. Оно заключалось в следующем: возвести Мелиссина в сан кесаря, удостоить его короны, славословия и всего прочего, что подобает этому сану , и отдать ему главный город Фессалии (в этом городе воздвигнут прекрасный храм великомученика Димитрия, из священного гроба кото- {107}рого постоянно стекает миро, чудесно исцеляющее всех, кто является к нему с верой) . Послы были недовольны таким ответом, ибо их предложения не были приняты. В то же время они видели, что Алексей усиленно готовится захватить город, что под его командованием находится огромное войско, а у них самих уже остается мало времени. Они боялись, как бы Комнины, осмелев после взятия города, не отказались исполнить то, что обещают сейчас, и поэтому попросили изложить эти обещания в письменном виде в подписанном красными буквами хрисовуле .
      Новоявленный император Алексей согласился с этой просьбой, тотчас призвал к себе Георгия Мангана, который исполнял у него также обязанности секретаря , и поручил ему составить хрисовул. Тот в течение трех дней под разными предлогами оттягивал исполнение этого поручения: то он говорил, что устал за целый день и ночью не смог окончить грамоты, то — что написанное им ночью сгорело от упавшей искры. Выставляя эти и другие предлоги и как бы мороча голову , он всеми способами затягивал дело.
      Между тем Комнины выступили и скоро достигли так называемых Арет . Это место находится вблизи города, возвышается над равниной и тем, кто стоит внизу и смотрит на него, кажется холмом. Одна сторона его обращена к морю, другая — к Византию, две остальные — к северу и западу; этот холм обдувается всеми ветрами, там прозрачная ключевая вода, но нет никаких деревьев и растений, так что, глядя на него, можно подумать, будто лесорубы оголили этот холм. Самодержец Роман Диоген выбрал это место из-за его красоты и мягкого климата и соорудил там пышные и вместительные покои, предназначенные для кратковременного отдыха. По прибытии туда Комнины отправили отряды с приказом атаковать стену не гелеполами, осадными машинами или камнеметными орудиями (на это у них не было времени), а силами пельтастов, метателей стрел, копьеносцев и катафрактов.
      9. Вотаниат видел, что мятежное войско огромно, состоит из разноплеменных отрядов и к тому же приближается уже к городским воротам. Он видел также, что Никифор Мелиссин, который обладал не меньшими силами, чем Комнины, уже достиг Дамалиса и равным образом домогается власти. Вотаниат не знал, что ему делать, и не мог бороться на два фронта, ибо от старости кровь его остыла и он стал боязливым, хотя в юности и отличался большим мужеством. И тем только он еще дышал, что находился под защитой стен, и все больше склонялся к мысли отречься от престола. Да и все граждане {108}были охвачены смятением и паникой, и им казалось, что город уязвим со всех сторон.
      Захват города представлялся Комниным нелегким делом (их войско состояло из различных чужеземных отрядов и из местных жителей, а где собирается разноплеменная толпа, там возникают разногласия). Поэтому только что обувший императорские сандалии Алексей, который знал неприступность города и опасался вероломства своих воинов, склонился к другой мысли: он решил лестью и обещаниями привлечь на свою сторону кого-нибудь из городской стражи и, как бы похитив их расположение, захватить город. Целую ночь думал он над этим планом, а наутро явился в палатку кесаря , поделился с ним своим замыслом и просил пойти вместе с ним, чтобы обследовать наружные и внутренние стены и посмотреть на стражу, которая состояла из воинов разных национальностей, и выяснить, как можно захватить город,
      Кесарь с неудовольствием встретил этот приказ, ибо он только недавно постригся в монахи и понимал, что станет предметом насмешек стоящих на стенах воинов, если только приблизится к городу. Так и случилось. Когда он вопреки своей воле последовал за Алексеем, воины тотчас со стены заметили его и стали кричать ему: «Авва» , прибавляя и другие обидные прозвища. Кесарь нахмурил брови и, хотя был в душе уязвлен, не обращал на них никакого внимания и думал только о своей задаче. Ведь люди твердого характера обыкновенно сосредоточивают свое внимание на поставленной цели и пренебрегают всем происходящим вокруг. Кесарь выяснил, какие воины охраняют каждую башню; он узнал, что в одном месте стоят так называемые бессмертные (это специальный отряд ромейского войска), в другом — варяги из Фулы (так я называю вооруженных секирами варваров), в третьем — немцы (это варварский народ, издавна подвластный Ромейской империи). Кесарь сказал Алексею, что не советует ему обращаться ни к варягам, ни к бессмертным. Ведь эти последние — земляки императора , они, естественно, преданы ему и скорее расстанутся с жизнью, чем замыслят против него зло. Что же до варягов, носящих мечи на плечах, то они рассматривают свою верность императорам и службу по их охране как наследственный долг, как жребий, переходящий от отца к сыну; поэтому они сохраняют верность императору и не будут даже слушать о предательстве. Если же Алексей попытается обратиться к немцам, то будет недалек от достижения своей цели и ему удастся войти в город через башню, которую они охраняют. {109}
      Алексей согласился с кесарем и воспринял его слова как глас божий. Он отправил своего человека, чтобы тот, стоя у основания стены, постарался вызвать предводителя немцев. Последний выглянул сверху и после длительных переговоров согласился немедленно предать город . Когда возвратился воин с этой вестью и люди Алексея услышали такую неожиданную новость, они очень обрадовались и стали с большим усердием седлать коней.
      10. Тем временем послы Мелиссина с большой настойчивостью требовали обещанного им хрисовула. Тотчас Мангану был отдан приказ доставить его. Последний сказал, что хрисовул уже составлен, но что, мол, утеряны специальная чернильница и перо, необходимые для императорской подписи. Этот Манган был человеком скрытным, одаренным способностью легко предвидеть будущее, извлекать выгоду из прошлого и точно оценивать настоящее положение вещей; он умел до каких угодно пределов откладывать то или иное дело, а при желании мог и вообще похоронить его. Так и теперь Манган откладывал составление хрисовула, чтобы держать Мелиссина в ожидании. Он боялся, что если раньше чем нужно отправить Мелиссину грамоту, утверждающую за ним достоинство кесаря, то тот откажется от этого сана, будет всеми силами домогаться, как он сообщал об этом Комниным, императорской власти и отважится на какую-либо дерзость. Хитрости и уловки Мангана заключались в том, чтобы оттягивать составление хрисовула на сан кесаря.
      Таким образом развивались события, и близилось уже время вступления в город. Между тем, послы, которые догадывались об интригах, еще более настойчиво стали требовать хрисовул. На это Комнины ответили им: «Город, можно считать, находится уже в наших руках, и мы идем, чтобы с божьей помощью овладеть им; вы же отправляйтесь и сообщите об этом своему властителю и господину. Передайте также ему следующие наши слова: „Если все произойдет так, как мы надеемся, и ты явишься к нам, то все хорошо устроится согласно нашей и твоей воле“». Вот что Комнины сказали послам. Тем временем они послали Георгия Палеолога к предводителю немцев Гилпракту, чтобы выяснить его настроение. Если окажется, что Гилпракт готов, как и обещал, принять Комниных, Георгий должен дать условный сигнал, по которому Комнины устремятся в город, самому же Георгию надо быстро подняться на башню и открыть им ворота.
      Георгий с радостью согласился идти к Гилпракту, ибо был человеком, всегда готовым к ратным делам и разорению горо- {110}дов; его вполне можно было бы назвать «сокрушителем стен», как Гомер именует Арея.
      Между тем Комнины вооружились, с большим искусством построили войско в боевые порядки и медленно отдельными отрядами стали двигаться к городу. Георгий Палеолог подошел вечером к городской стене, получил условный сигнал от Гилпракта и поднялся на башню вместе со своими спутниками. Воины Алексея приблизились к стенам, поставили частокол и удобно расположились лагерем. Там они провели небольшую часть ночи. Затем Комнины встали в центр фаланги, где находились отборные конники и лучшие воины, построили легковооруженное войско и начали пешим строем продвигаться вперед.
      На рассвете все вместе остановились перед самыми стенами города. Построенные в боевые порядки воины стояли в полном вооружении, чтобы устрашить оборонявших город. Когда Палеолог сверху подал сигнал и открыл им ворота, воины, смешав ряды и нарушив строй, кто как мог вошли в город, неся с собой щиты, луки и копья.
      Это происходило в великий четверг (день, когда мы жертвуем и вкушаем тайную пасху) четвертого индикта 6589 года, в апреле . Все войско, состоявшее из чужеземцев и местных жителей и собравшееся как из наших, так и из соседних земель, знало, что город с давних пор изобилует всевозможными богатствами, которые постоянно поступают туда с суши и моря. Поэтому воины, быстро войдя через Харисийские ворота в город, рассеялись во все стороны по улицам, перекресткам, переулкам и, не щадя ни домов, ни церквей, ни заповедных святилищ, стали отовсюду выволакивать богатую добычу. Они воздерживались только от убийств, все же остальное творили с бесстыдной дерзостью. Хуже всего было то, что сами коренные ромеи не устранились от грабежа; как бы забывшись и изменив в худшую сторону свои нравы, они без краски стыда делали то, что и варвары .
      11. Видя все это, император Никифор понимал, в каком трудном положении он оказался: с запада город был осажден, а на востоке Никифор Мелиссин уже разбил свой лагерь на Дамалисе. Не зная, что делать, император склонился к тому, чтобы передать власть Мелиссину. Когда Комнины уже осадили город, Никифор призвал к себе одного из своих наиболее верных слуг и приказал ему на корабле доставить во дворец Мелиссина. Вместе с этим слугой Никифор отправил одного очень храброго спафария . Однако прежде чем слова Никифора были претворены в дело, город пал. {111}
      Палеолог взял с собой слугу, пешком спустился к берегу моря. Увидев там легкое судно, он тотчас взошел на него и приказал гребцам грести туда, где обычно стоял на якоре флот. Уже приближаясь к противоположному берегу , Палеолог заметил, как человек, отправленный за Мелиссином, приводит в готовность флот, а на одном из военных кораблей он увидел спафария. Последнего Георгий узнал еще издали, ибо давно был с ним знаком. Поравнявшись с кораблем, Палеолог обратился к спафарию с обычным приветствием и спросил, откуда и куда тот плывет, а затем попросил взять его с собой. Спафарий же, видя у Георгия меч и щит, с опаской ответил: «Не будь ты вооружен, я с радостью принял бы тебя». Палеолог с готовностью обещал снять с себя щит, акинак и шлем, если только тот пожелает взять его с собой. Как только спафарий увидел, что Георгий сложил с себя оружие, он сразу же разрешил ему взойти на корабль и с радостью заключил в свои объятия. Палеолог же — человек весьма решительный — немедля приступил к делу. Он бросился на нос корабля и обратился к гребцам с такими вопросами: «Что, — говорил он, — вы делаете? Куда вы плывете, сами навлекая на свою голову величайшие беды? Город, как вы видите, захвачен. Тот, кто был ранее великим доместиком, ныне провозглашен императором. Вы видите его воинов и слышите славословия. Во дворце не будет места ни для кого другого. Вотаниат — доблестный муж, но намного доблестнее Комнины. Велико войско Вотаниата, но наше во много раз больше. Не следует вам поэтому пренебрегать своими жизнями, женами и детьми. Взгляните на город и вы увидите, что все войско и все знамена уже находятся внутри него, прислушайтесь к громким славословиям — это бывший великий доместик, ныне император, приближается к дворцу и уже принимает знаки самодержавной власти. Так поверните же корабль, перейдите к императору и сделайте его победу полной».
      Гребцы вняли этим словам и согласились с Палеологом. Спафарий выразил было неудовольствие, но вооруженный мечом Георгий Палеолог пригрозил, что, заключив в оковы, бросит его на палубу или же скинет в море.
      Палеолог начал славословия, к нему присоединились и гребцы. Спафария же, который протестовал и отказывался совершать славословия, он заключил в оковы и оставил лежать на палубе. Когда они проплыли немного дальше, Палеолог взял в руки акинак и щит, привел корабль к тому месту, где находился флот, и заставил всех славословить Алексею. Там застал он человека, которого Вотаниат послал взять флот и пе- {112}реправить Мелиссина. Палеолог тотчас арестовал его и приказал матросам отшвартовываться. Затем он вместе с флотом отплыл и прибыл к акрополю , где совершил громкое славословие. Гребцам же он приказал опустить весла и стоять на месте, чтобы отразить все попытки переправиться с востока.
      Вскоре Георгий заметил корабль, который причаливал к Большому дворцу ; приказав гребцам своего корабля налечь на весла, он догоняет это судно. На нем Палеолог увидел своего собственного отца. Поднявшись на корабль, он, как и полагается детям, совершил преклонение перед родителем. Однако отец без радости взглянул на сына и не назвал его «светом очей своих», как это сделал некогда итакиец Одиссей, увидев Телемаха . Ведь там были пир, женихи, состязание, тетива, лук, в качестве награды победителю — целомудренная Пенелопа, и Телемах приходил не как враг, а как сын, помогавший отцу. Здесь же, напротив, сражение, война и сын с отцом, враждебные друг другу. Хотя их мысли еще и не претворились в дело, каждый из них хорошо знал о настроении другого. Назвав сына глупцом, отец спросил: «С какой целью явился ты сюда?» На что тот ответил: «Так как спрашиваешь об этом ты, мой отец, то ни с какой». А отец ему: «Подожди немного, если император послушает моего совета, то ты вскоре узнаешь».
      Упомянутый Никифор Палеолог прибыл во дворец, где увидел, что воины мятежников рассеялись в разные стороны и занимаются грабежом. Поэтому он решил, что ему не составит труда одолеть их, и попросил Вотаниата дать ему варваров с острова Фулы , намереваясь с их помощью изгнать из города Комниных. Вотаниат, который потерял всякую надежду спасти свое положение, сделал вид, что не хочет возникновения междоусобной войны. «Если хочешь послушаться меня, — сказал он Никифору, — то иди к Комниным, которые уже находятся в стенах города, и предложи им мир». Никифор пошел, хотя и без всякого желания.
      12. Тем временем Комнины вступили в город и, уверенные в победе, остановились на поле святого великомученика Георгия Сикеота , обсуждая вопрос о том, следует ли им отправиться сначала к своим матерям, совершить полагающееся преклонение и лишь после этого идти во дворец. Узнав об этом, кесарь послал к ним одного из своих слуг и сильно бранил Комниных за промедление.
      Когда Комнины подошли к дому Ивирица , их настиг Никифор Палеолог, который сказал им: «Император передает вам следующее: „Я уже стар и одинок, нет у меня ни сына, ни {113}брата и никого из родных; поэтому ты (здесь Никифор обратился к новому императору Алексею), если хочешь, будь моим приемным сыном. Я же со своей стороны не буду препятствовать тому, чтобы ты как угодно одарил каждого из своих соратников, не буду принимать участия в управлении государством, но буду лишь по имени называться императором, принимать славословия, носить красные сандалии и жить во дворце, а государственные дела целиком будут в твоем ведении“».
      Комнины ответили речами, выражающими согласие. Об этом стало известно кесарю, который быстро является к ним с угрозами и торопит отправиться во дворец. Когда он пешком входил с правой стороны во двор, ему встретились выходившие оттуда Комнины, которых он стал сурово бранить. Тут кесарь заметил Никифора Палеолога, который с левой стороны вновь шел туда. «Что тебе нужно, — спросил кесарь, — зачем идешь ты сюда, свояк?» На что тот отвечает: «По-видимому, мне ничего не удастся сделать, но я пришел для того, чтобы передать от самодержца то же предложение, что и раньше. Император полон решимости сдержать свои обещания: он будет обращаться с Алексеем как с сыном, Алексей получит всю полноту самодержавной власти и станет распоряжаться государственными делами по своему усмотрению; сам же Вотаниат будет только носить имя императора, облачаться в красные сандалии и пурпурное платье и спокойно жить во дворце, ведь он уже стар и нуждается в отдыхе». Кесарь сурово посмотрел на Никифора и, нахмурив брови, сказал: «Отправляйся и скажи императору, что делать подобное предложение было бы уместнее перед взятием города, а теперь переговоры вообще не имеют смысла. И пусть он — уже старик — покинет трон и позаботится о своем спасении». Так сказал кесарь.
      Между тем Борил узнал, что Комнины вступили в город, что их войско рассеялось во все стороны, занимается грабежом, целиком предалось сбору добычи, а сами они остались с близкими им по крови и свойству и с небольшим числом чужеземцев. Поэтому он решил выступить против них, считая, что рассеявшиеся во все стороны воины Комниных не смогут оказать сопротивления. И вот он собрал воинов, носящих мечи на плечах, и тех, кто был родом из Хомы, и выстроил их рядами в идеальном боевом порядке от площади Константина до так называемого Милия и дальше. Воины неподвижно стояли, сомкнув щиты и готовые к бою.
      Патриархом в то время был муж святой и бедный, прошедший все виды лишений, каким только подвергались древние отцы, жившие в пустынях и горах . Удостоенный божьего {114}дара пророчества, он много и часто предсказывал, никогда не ошибался и служил для своих преемников образцом и примером добродетели. Он, казалось, отнюдь не находился в полном неведении относительно того, что случилось с Вотаниатом. Или по божественному вдохновению, или по наущению кесаря (и такое говорили, ведь кесарь давно был дружески расположен к патриарху, которого ценил за его высокую добродетель) он посоветовал императору отказаться от трона. «Не вступай, — говорил он, — в междоусобную войну, не сопротивляйся божьему повелению. Не пожелай осквернить город пролитием христианской крови, но покорись воле божьей и уйди с дороги». Император следует совету патриарха. Опасаясь бесчинства {115}воинов, он подпоясывает свое платье и с поникшей головой спускается в Великую божью церковь. Пребывая в сильном волнении, он забыл, что на нем еще императорская одежда. Но Борил, повернувшись к нему, хватает накидку, которая была прикреплена к руке Вотаниата жемчужной застежкой, отрывает ее от платья и говорит с иронической усмешкой: «Теперь эта вещь воистину больше подходит мне». Вотаниат вошел в Великий храм божьей мудрости и на некоторое время остался там.

Книга III

      1. По прибытии во дворец Комнины тотчас же посылают к Вотаниату мужа своей племянницы Михаила , который впоследствии стал логофетом секретов . Михаил отправляется вместе с занимавшим тогда должность эпарха Радином ; они доставляют императора на небольшой корабль и отправляются вместе с ним в знаменитый Перивлептский монастырь , вдвоем побуждают бывшего императора надеть монашеское платье. Вотаниат хотел на время отложить это, но они, опасаясь переворота со стороны известных нам уже рабов или хоматинцев, настоятельно советуют Никифору постричься. Он уступает им и удостаивается ангельского облачения . Таковы пути судьбы! Она высоко возносит человека, когда ей заблагорассудится улыбнуться ему, надевает на него императорскую диадему и окрашивает в багряный цвет его сандалии; если же судьба хмурится, то вместо порфиры и венца облачает человека в черные лохмотья . Так случилось и с императором Вотаниатом. Когда его спросили друзья, хорошо ли он перенес такую перемену, он сказал: «Одно меня тяготит — воздержание от мяса, а остальное ничуть не заботит».
      Между тем императрица Мария вместе с сыном Константином, которого она родила от императора Михаила Дуки, еще оставалась во дворце, ибо опасалась, как говорит поэт, «за белокурого Менелая» . Родство было вполне основательным предлогом для промедления, хотя находились люди, которые, движимые завистью, подозревали что-то другое. Еще раньше Мария сделала одного из Комниных своим свойственником, другого — приемным сыном . К этому побудила ее не какая-нибудь предосудительная причина, не привлекательность этих мужей, а то, что она находилась на чужбине и не имела при себе ни родственника, ни друга, ни соотечественника . Мария не хотела поступить опрометчиво и уйти из дворца, боясь, как бы не случилось беды с ее сыном, если она покинет дворец, прежде чем получит какую-нибудь гарантию его безопасности. Ведь {116}при смене императоров нередко случаются всякие неожиданности. Ее сын был красивым мальчиком и еще очень юным, не старше семи лет (не следует меня порицать за то, что я хвалю близких мне людей, ибо я принуждена делать это самим существом дела). Не только его рассуждения, но и любые жесты и даже ребяческие игры были неподражаемы — об этом рассказывали позже те, кто знал его в детстве. Был он белокур, с молочно-белым лицом, на котором кое-где проступал румянец, и напоминал недавно распустившийся бутон розы. Глаза у него были не белесые, а подобны ястребиным: как из золотой оправы сверкали они из-под бровей. Многочисленные прелести мальчика доставляли смотрящим на него великую усладу, его красота казалась не земной, а небесной, и всякий, кто бы ни взглянул на него, мог сказать, что он таков, каким рисуют Эрота.