Натан Геллер (№5) - Похищенный

С суровым выражением на лице и не менее суровым тоном Линдберг произнес:

– Я хочу, чтобы вы ясно поняли и прямо сейчас, что ни вы, ни любой другой полицейский ни в коем случае не должны трогать этот телефон. Вы находитесь здесь, потому что я позволил вам здесь находиться, и я прошу вас не лезть в мои дела.

С другой стороны, Микки Роснер, гордость нью-йоркского преступного мира, часто поднимал трубку этого телефона и имел к нему свободный доступ.

Диксон, двое полицейских и я сидели за одним из столов, на которых сортировалась почта; у стены позади нас лежали груды просмотренной корреспонденции. Легкий деревянный стол был завален монетами в пять, десять и двадцать пять центов. Большая их часть лежала передо мной. Пришла моя очередь сдавать карты.

– "Черная Мария", – сказал я, сдавая их.

– Что означает, черт возьми, «Черная Мария»? – спросил Питере, заядлый курильщик с каштановыми волосами, румяными щеками и постоянно нахмуренным выражением лица человека, опасающегося, что его в любую минуту могут охмурить люди более толковые, чем он. Что, впрочем, случалось довольно часто.

– Стад[6]на семь карт, – сказал я. – Крупная пика, выпавшая на нераскрытые карты, разбивает кон.

– О, – сказал Питерс и затянулся.

Диксон, кажется, умел играть. С деланно безразличным видом он разглядывал свои карты. Вполне возможно, что одна из нераскрытых у него была пиковым тузом. Харрисон был самым молодым из игравших; он играл и проигрывал, не делая никаких комментариев.

Едва я закончил сдавать, как в гараж решительным шагом вошел полковник Брекинридж. Это олицетворение достоинства был в одном халате, со следами от носков на голых, белых, волосатых ногах.

– Геллер, – проговорил он с облегчением. – Вы еще здесь?

Обычно к девяти часам я уже выезжал в Принстон в старой колымаге, которую мне предоставил Линдберг. Однако в тот вечер я задержался, чтобы обставить этих провинциальных копов.

– Да, – сказал я, глядя на свои две розданные нераскрытыми карты. Дама пик. Отлично. – Что вам нужно?

– Вы, – сказал он, потом грубо схватил меня за руку и оттащил от стола.

– Эй! – воскликнул я, роняя свои карты.

– Пойдемте, – сказал он, и мне пришлось последовать за ним в дом, оставив и карты, и деньги в гараже.

– Я выигрывал, – возмущенно проговорил я. – И мог выиграть еще три бакса...

– Успокойтесь, – сказал он. – Я хочу, чтобы вы были полковником Линдбергом.

– Что?!

Брекинридж подвел меня к телефону в коридоре недалеко от кабинета Линдберга. Трубка была снята с рычага.

– На линии сейчас какой-то пожилой человек по имени доктор Джон Кондон, – сказал он. – Он утверждает, что получил адресованное ему письмо с приложением для полковника Линдберга.

– Ну и что? – Подобные звонки раздавались достаточно часто.

– Доктор Кондон говорит, что не уверен в подлинности этого письма. Он допускает, что его отправил какой-нибудь шутник или чудак. Однако недавно он написал письмо в выходящую в Бронксе газету «Хоум Ньюз», в котором предлагал тысячедолларовое вознаграждение тому, кто вернет маленького Чарли домой живым и невредимым. Письмо напечатали, и он думает, что это может быть ответом на него.

– Что еще за «Хоум Ньюз»? Должно быть, какая-нибудь низкопробная провинциальная газетенка?

Брекинридж пожал плечами:

– Так оно и есть.

– Ну тогда маловероятно, что похитители заметили в ней это письмо.

– Я знаю, но этот человек не шутит. Он профессор Фордхемского университета. Во всяком случае, он так говорит. Он дал мне некоторые сведения о себе и перечислил свои звания, что прозвучало довольно правдоподобно.

Я фыркнул.

– Но, – продолжал Брекинридж, – он отказывается сообщить еще что-нибудь, пока ему не предоставят возможность поговорить с самим полковником Линдбергом, которого я не собираюсь беспокоить... Чарли впервые за несколько ночей смог заснуть.

– О! Ну ладно. Конечно, я разыграю из себя Линд и.

Брекинридж улыбнулся.

– Спасибо, Геллер. Вы знаете, что полковник хочет, чтобы к каждой версии, к каждому звонку относились серьезно.

– Разумеется, – сказал я, поднимая трубку. Пропала дама пик. Проклятие!

– Говорит полковник Линдберг. Что случилось?

– Ах, полковник! Я так рад слышать вас! Я только что получил письмо, которое может иметь для вас большое значение.

У него был мелодичный голос, однако он говорил очень громко.

– Вам всегда приносят почту в полночь, профессор?

– Я пришел домой только в десять – сегодня я вел занятия. Я просмотрел около двадцати писем, прежде чем наткнулся на это. Вам прочитать его?

– Пожалуйста, профессор.

Все тем же напыщенным тоном он продолжал:

– В нем говорится – мне придется еще учитывать орфографические ошибки и плохой синтаксис – в нем говорится: «Дорогой сэр, если вы желаете действовать в качестве посредника в деле Линдберга, то, пожалуйста, строго соблюдайте указания. Передайте приложенное письмо лично в руки мистеру Линдбергу. В нем он найдет все разъяснения. Никому не рассказывайте о письме. Как только мы узнаем, что пресса или полиция уведомлены, все наши условия автоматически аннулируются, и это еще больше задержит возвращение ребенка домой». Ужасная орфография!

– Там есть еще что-нибудь?

– Да.

– В таком случае вначале, пожалуйста, прочитайте все письмо, профессор. Оценивать его орфографию будете потом.

– Да, конечно. "После того как вы получите деньги от мистера Линдберга, поместите в нью-йоркскую газету «Америкэн» два слова: «деньги приготовлены».

Я прикрыл рукой трубку и обратился к Брекинриджу:

– Мне кажется, этот старик просто ищет способ легко заработать.

– "После этого мы дадим вам дальнейшие указания, – продолжал Кондон. – Не бойтесь, мы не охотимся за вашей тысячей – оставьте ее у себя". Они имеют в виду тысячу долларов, которую я пообещал за благополучное возвращение ребенка в своем письме в выходящую в Бронксе газету «Хоум Ньюз». Я конечно предложил бы больше, но это все, что я смог накопить в надежде, что любящая мать вновь обретет свое дитя.

– Вы очень великодушны, – сказал я, подавив зевок.

– "Только действуйте строго в соответствии с нашими указаниями, – продолжал он. – Будьте дома каждый вечер с шести до двенадцати часов". Вот это последнее мне не совсем понятно.

– Как оно подписано?

– Здесь стоит знак мафии.

Правильно.

– Вы уверены, профессор?

– На письме есть штемпель с надписью: «Почтовое отделение Нью-Йорк». Оно пришло в длинном белом конверте. Внутри находился такой же белый конверт, но поменьше, на котором написано: «Дорогой сэр! Пожалуйста, передайте вложенное письмо полковнику Линдбергу. В интересах мистера Линдберга не извещать полицию». Я не вскрывал этого приложенного письма, сэр.

Надутый осел.

– Что ж, вскройте и прочитайте его мне.

В трубке послышался треск разрываемого конверта, похожий на звуковой эффект радиопрограммы.

– "Дорогой сэр, – начал читать он, – мистер Кондон может действовать в качестве посредника. Вы можете дать ему семьдесят тысяч долларов".

Я чуть вскинул голову: сумма – семьдесят тысяч – совпала; вначале они потребовали пятьдесят тысяч, но в последнем письме была та же новая сумма – семьдесят тысяч.

– "Сделайте для денег один пакет, – читал он. – Его размеры должны быть..." Здесь есть рисунок коробки, полковник. Указаны ее размеры – 6х7х14 дюймов. Мне продолжать читать письмо?

Нет, встань на голову и начинай свистеть, тупица.

– Пожалуйста, – сказал я.

– Дальше говорится: «Мы уже уведомили вас, в каких купюрах должны быть деньги. Не пытайтесь подстроить какую-нибудь ловушку. Если вы или кто-то еще сообщит в полицию, то этим только отсрочите возвращение ребенка. После того как мы получим деньги, мы сообщим вам, где искать вашего мальчика. Вы уже можете подготавливать самолет – это место примерно в ста пятидесяти милях от вас. Но мы сообщим вам адрес только через восемь часов после получения денег».

– Вот как. – Несмотря на то, что он правильно назвал сумму выкупа, этот профессор производил впечатление жулика, желающего быстро и хорошо заработать.

– Как я уже сказал вам, подпись на письме напоминает знак сицилийской мафии. Здесь изображены два пересекающихся круга...

– Круга? – На этот раз я дернул головой значительно сильнее. Брекинридж заметил это и наклонился вперед. – Пересекающихся?

– Да, если бы меня спросили, я бы назвал их пересекающимися кругами...

– Хорошо, хорошо. Продолжайте описание.

– Еще по горизонтальному диаметру этих пересекающихся кругов проходят три точки или три отверстия. Круги окрашены синим цветом. Внутри в правом синем кругу красный кружок поменьше.

Черт.

– Это письмо представляет для вас интерес, полковник? Надеюсь, вы не теряете со мной ваше драгоценное время, сэр?

– Оно представляет для меня огромный интерес, профессор, – сказал я. – Где вы находитесь? Мы приедем за вами немедленно.

– Я в Бронксе. Но думаю, я сам приеду к вам, полковник. Вы столько пережили, и для ваших близких будет лучше, если вы останетесь дома. Я сам приеду к вам в Хоупуэлл.

– Когда, профессор?

– Я выезжаю немедленно, – аффектированным тоном произнес он и положил трубку.

Я несколько мгновений смотрел на телефон. Потом взглянул на Брекинриджа, глаза которого расширились.

– Вам лучше разбудить Слима, – сказал я.

* * *

Через час и сорок минут я стоял, засунув руки в карманы пальто и прислонившись к побеленной каменной стене возле закрытых ворот, где дорога Федербед Лейн переходила в частную подъездную дорогу Линдбергов. Я прятался от ветра и ждал, когда появится Кондон. Неподалеку, возле будки подрядчика, держа в руках винтовку, стоял полицейский: он был похож на тюремного охранника. В это позднее время вокруг не было газетчиков.

Позади заскрипела мерзлая земля, и моя рука потянулась к пистолету калибра девять миллиметров, который я носил под мышкой; однако, когда я повернулся, я увидел приближающегося в пальто и без шапки Брекинриджа.

Он остановился, держа руки в "карманах, и сказал:

– Я разбудил ректора Фордхемского университета, и он подтвердил информацию, которую дал о себе Кондон. Семьдесят два года, работал учителем в начальной школе, сейчас на пенсии. Продолжает преподавать на полставки. Очень внимательно следит за своей физической формой, в прошлом судил футбольные матчи, до сих пор дает уроки плавания.

– Это в семьдесят-то два года?!

Брекинридж приподнял одну бровь.

– Видимо, он большой оригинал. Воображает себя патриотом. Известен тем, что на общественных мероприятиях поет «Усеянный звездами флаг» со слезами на глазах.

– Я, наверное, сейчас сам заплачу.

А ночь уже плакала, стонала, словно раненый, загнанный в западню зверь. Я прислонился к стене, поднял воротник пальто, чтобы прикрыть лицо; даже парень из Чикаго может умереть от ледяного ветра.

– Я также позвонил в Бронкс редактору и издателю газеты «Хоум Ньюз», – сказал Брекинридж.

– Полковник, как коп вы на голову выше Шварцкопфа.

Он замолчал, видимо, оценивал мой комплимент. Потом сказал:

– Редактор, некий мистер О'Флэхерти, сказал, что является «старым добрым другом» Кондона и что сей ученый муж уже многие годы публикует в их газете стихи, очерки и письма на различные актуальные темы... Подписывая их среди прочих странных псевдонимов как П. А. Трайот и Д. У. Стайс.

Я хрипло рассмеялся.

– Мне он показался чудаком и назойливым человеком. Почему, черт возьми, похитители выбрали этого кретина? Свои услуги в качестве посредников предлагали различные крупные общественные деятели.

– Я не могу ответить на этот вопрос. Не смог на него ответить и редактор О'Флэхерти, который сказал, что тираж газеты «Хоум Ньюз» меньше ста тысяч экземпляров.

В этот момент темноту дороги прорезал свет фар автомобиля. Машина остановилась, и из нее вылез пожилой, с усами, как у моржа, человек, весьма подвижный для своего возраста и массы: рост у него был больше шести футов, а вес, вероятно, двести с лишним фунтов. Пальто на нем не было; он был в аккуратном темном старомодном костюме-тройке с золотой цепочкой для часов, в крапчатом галстуке и шляпе-котелке, которую он уже вежливо снимал; он был похож на человека, отправившегося на вечеринку в1912 году и опоздавшего на несколько десятилетий.

– Это дом Линдберга? – спросил он голосом, который я слышал два часа назад по телефону.

Через закрытые ворота Брекинридж сказал:

Да, это дом Линдберга. Вы доктор Кондон?

Старик поклонился, взмахнув шляпой-котелком:

– Я доктор Джон Ф. Кондон.

В машине сидело еще два человека. Я расстегнул пальто, чтобы облегчить себе доступ к пистолету.

– У вас письмо для полковника? – спросил Брекинридж.

– Да, сэр. Я предпочел бы передать ему его лично.

Стоя чуть позади Брекинриджа, я крикнул:

– Кто это с вами?

Кондон прищурился; у него были розовые щеки и глупые глаза.

– Полковник Линдберг?

– Нет, – сказал я. – Я коп, и я вооружен. Кто это сидит в машине, черт возьми?

Кондон приподнял подбородок, глаза и ноздри его расширились.

– В такого рода выражениях нет необходимости, сэр.

– Кто сидит в этой чертовой машине?

– Геллер! – резко прошептал Брекинридж. – Прошу вас!

Кондон робко шагнул вперед, держа шляпу в руке.

– Со мной приехали двое моих друзей, один из которых великодушно согласился привезти меня сюда. Я звонил сюда из ресторана Макса Розенхайна, и Макс поехал со мной; с нами также наш общий друг, Милтон Гаглио, торговец тканями. Он вел машину.

– Скажите им, чтобы они вышли из машины и подняли руки, – сказал я.

– Право, – чопорно проговорил Кондон с высоко поднятой головой, – это очень неблагородно с вашей стороны.

– Будет хуже, если ваши друзья не вылезут из машины.

Они вылезли из машины: маленький, смуглый человек лет тридцати и второй, покрупнее, которому было лет под шестьдесят. Оба были в пальто и шляпах.

Тот, что поменьше и помоложе, сказал:

– Меня зовут Милтон Гаглио. Извините, что мы так задержались. Мы заблудились и останавливались у закусочной «Балтимор», чтобы спросить дорогу.

Эта закусочная стояла на перекрестке недалеко от Хоупуэлла.

– Меня зовут Макс Розенхайн, – сказал мужчина постарше с беспокойной улыбкой на лице. – Мы вроде как комиссия – итальянец, еврей и ирландец.

Никто не засмеялся.

– Поднимите ваши руки, джентльмены, – сказал я.

Они посмотрели друг на друга скорее удивленно, чем испуганно; оскорбленным выглядел только Кондон.

– Мне понятна ваша озабоченность вопросами безопасности... – начал он.

– В таком случае заткнитесь, – сказал я, – и делайте то, что вам говорят.

Брекинридж, который, кажется, был несколько ошеломлен моей полицейской тактикой, открыл ворота; я вышел и обыскал троих мужчин. Приятели Кондона перенесли обыск стоически, один лишь профессор возмущенно пыхтел.

– Давайте посмотрим на письмо, профессор, – сказал я.

– Я бы предпочел показать его полковнику Линдбергу.

– Покажите мне одну подпись.

Тяжело дыша через нос, он подумал над моей просьбой, потом вытащил из кармана пальто белый конверт, достал из него другой конверт, поменьше, и показал мне письмо. На нем действительно были красный и синие круги и отверстия.

– Отойдите в сторону, – сказал я ему и кивнул двум другим, чтобы они сделали то же самое. Я заглянул в машину, черный «шевроле», посмотрел под сиденьями, проверил вещевой ящик. Попросил Гаглио открыть багажник, и он выполнил мою просьбу, однако, кроме запасной покрышки и домкрата, в нем ничего не было.

– О'кей, ребята, – сказал я, сделав величественный жест. – Садитесь обратно в свою машину.

Кондон неохотно кивнул, с глупой тщательностью сложил письма обратно в конверты и с подчеркнутым достоинством пошел обратно к черному «шевроле», другие двое двигались быстро, словно подметки у них были горячими.

Я вызвал полицейского из будки подрядчика и велел ему вместе с винтовкой проехать с ним к дому на подножке автомобиля. Потом я сказал сидящему за рулем Гаглио:

– Езжайте вокруг дома, остановите около гаража и ждите нас.

Машина отъехала. Брекинридж закрыл ворота и запер их на замок. Красные огни задних фонарей медленно приближались к почти неосвещенному дому – светились лишь несколько прямоугольников окон первого этажа; полицейский ехал на подножке, словно пилот-трюкач на крыле самолета.

– Не очень-то вежливо вы с ними обошлись, – сказал Брекинридж.

– Этот профессор либо жулик, либо дурак, – сказал я. – А я не переношу ни тех, ни других.

Брекинридж ничего не сказал на это; мы пошли к дому, кивнув на ходу двум полицейским, с жалким видом стоявшим у угасающего костра.

Полицейский, который ехал на подножке, поставил всех троих у двери, что вела в дом через комнату для слуг. Брекинридж отправил полицейского обратно на его пост и открыл дверь для гостей. Мы собрались в кухне, освещенной лишь маленькой лампой над печкой. Из гостиной примчался непременный Вэхгуш.

– Меня зовут Брекинридж, – громко сказал полковник, пытаясь перекричать непрестанный лай собаки. – Это детектив Геллер из чикагской полиции.

– Чикаго? – спросил Гаглио. – Что вы делаете здесь?

– Это вас не касается, – вежливо ответил я, лягнув пса. – А вот вы сами что здесь делаете, мне это совершенно непонятно.

– Вы чрезвычайно неучтивый молодой человек, детектив Геллер, – сказал Кондон.

– Я всегда такой, когда гости приезжают в два часа утра.

Брекинридж сказал:

– Если вы готовы, полковник Линдберг ожидает встречи с вами.

– Я всегда готов, – с улыбкой сказал Кондон.

Мы прошли через гостиную, от нас не отставал совершенно обезумевший от лая Вэхгуш; если кто и спал в этом доме, то теперь обязательно проснулся. Брекинридж посадил Гаглио и Розенхайна на софу, и пес сразу принялся рычать на них; сложив руки на коленях, они взирали на него испуганными глазами, словно девушки без кавалеров во время кадрили.

Линдберг не сел с ними; он мерил свой кабинет шагами и выглядел изможденнее, чем обычно. Он даже не причесался, его моложавое лицо потемнело от щетины; он был в коричневых брюках и накинутой поверх майки кожаной летной куртке.

– Добрый вечер, полковник Линдберг, – сказал Кондон, с важным видом выступая вперед и протягивая руку, как если бы жаловал медаль. – Я бы узнал вас везде, сэр.

Тем самым Кондон попадал в компанию избранных, включающую все население Соединенных Штатов в возрасте от трех лет и выше.

– Позвольте мне сказать, что все патриоты-американцы благодарны вам за ваши мужество и отвагу... и мы с вами в эти тяжелые для вас минуты.

Линдберг с усилием изобразил на лице улыбку и сказал:

– Доктор Кондон, мне хотелось бы посмотреть на письма, которые вы получили.

– Конечно, сэр. С превеликим удовольствием.

Еще бы не удовольствие – передать письма о выкупе терзаемому мукой отцу.

Линдберг внимательно просмотрел письма и положил их на стол.

– Нейт, – сказал он. – Генри.

Мы подошли к столу и тоже посмотрели на них. Их содержание отражало то, что я уже слышал по телефону, однако орфография, вид и подписи были такими же, как в ранее полученных писем.

– Они аутентичны, – сказал Линдберг.

Мы не стали спорить.

Потом он искренне улыбнулся Кондону и сказал:

– Доктор, это очень любезно с вашей стороны, что вы приехали сюда. Надеюсь, мы не причинили вам слишком много беспокойства.

Кондон искоса внимательно посмотрел на меня, однако сразу улыбнулся Линдбергу.

– Никакого беспокойства, полковник. Я хочу, чтобы вы знали, что главная моя цель – это служить вам. Можете мной распоряжаться, как хотите.

Линдберг взглянул на меня, я завращал глазами.

– Расскажите о себе, доктор, – сказал Линдберг.

– Я являюсь профессором педагогики в Фордхеме и директором средней школы номер двенадцать в Бронксе.

– Вы давно преподаете?

– Пятьдесят лет, – гордо проговорил он. – И за это время я пропустил лишь девятнадцать часов. Ну и ну...

– Великолепное достижение. А где вы родились?

Он приподнял голову, словно по стойке смирно.

– В самом красивом месте мира – Бронксе! Я прожил там всю свою жизнь.

Я сел. Интересно, думал я, поделили они мои три бакса в гараже, или, может быть, Диксон приберег их для меня?

– У вас есть семья? – спросил его Линдберг.

– Жена и трое замечательных детей.

Линдберг посмотрел на меня. Я покачал головой. Он посмотрел на Брекинриджа, который пожал плечами.

– Профессор, – сказал Линдберг, – мы будем очень рады, если вы поможете нам передать похитителям выкуп, который они требуют за возвращение моего сына.

О Господи!

– Это для меня большая честь, сэр... Но я для вас посторонний человек. Я предпочел бы, чтобы вы вначале проверили мой статус.

– Мы так и сделаем, – сказал я.

– Вы останетесь у нас на ночь? – спросил Линдберг. – Уже поздно, и завтра мне хочется о многом с вами поговорить.

– Конечно. Я с радостью останусь, если можно будет сделать так, чтобы завтра к четырем часам пополудни я попал в Фордхем. У меня там лекция.

– В четыре вы будете там.

– В гостиной меня ждут два хороших друга, полковник...

– Боюсь, для них у меня не найдется места. Мне очень жаль.

– Они бы с радостью встретились с вами перед отъездом.

– Хорошо, – сказал Линдберг, и мы все прошли в гостиную, где он вежливо пожал всем руки под аккомпанемент гавканья Вэхгуша. Линдберг выразил свою благодарность, и Гаглио и Розенхайн заверили всех нас, что они никому не расскажут о событиях этой ночи. Когда они уходили, я вежливо сказал им, что они поступят очень благоразумно, если будут держать язык за зубами.

Линди, Кондон и Брекинридж негромко беседовали в гостиной, когда в комнату, словно видение, вошла женщина в розовом шелковом халате.

Энн Линдберг с лицом белым, как мел, и блестящими глазами спросила:

– Есть какие-нибудь новости?

Линдберг подошел к ней, нежно взял за руку и подвел к доктору Кондону. Он объяснил, что профессор получил записку от похитителей в ответ на письмо, опубликованное им в газете, в котором он предлагал себя в качестве посредника.

– Доктор Кондон, – сказал Линдберг, – собирается передать выкуп, и мы сможем снова увидеть Чарли.

– Спасибо, доктор, – сказала она, внимательно глядя на него влажными глазами. – Вы очень добры.

– Дорогая моя, – сказал он, робко приближаясь к ней, – вы не должны плакать. Если хоть одна слеза капнет из ваших глаз, то я немедленно перестану заниматься этим делом.

Она улыбнулась – как мне показалось, абсурдности его слов – однако он воспринял это как приглашение обнять ее за плечо.

– Дитя мое, – сказал он, – я сделаю все, что в моих силах, чтобы вернуть вам вашего мальчика. – Он поднял указательный палец свободной руки, словно политик, делающий важное заявление. – Вы разговариваете с человеком, который однажды выиграл премию в двадцать долларов за то, что представил в газету «Хоум Ньюз» новогодний зарок следующего содержания: «Я буду по мере своих сил и во все времена помогать всем, кто находится в беде».

– Вот как, – сказала Энн.

– Клянусь, это правда, – торжественным тоном произнес он.

Линдберг деликатно освободил Энн из объятий Кондона, и профессор весело сказал:

– Вы только посмотрите на полковника! Мне кажется, он ревнует супругу к такому старику, как я!

Энн рассмеялась нервным смехом.

– Доброй ночи, доктор, – сказала она. – Доброй ночи, Генри, Нейт.

Линдберг проводил ее к лестнице. Вернувшись, он сказал:

– Благодарю, профессор. Моя жена не смеялась с той ночи, как украли Чарли.

Кондон снова поклонился; он стоял прямо передо мной, и я с трудом удержался от того, чтобы не дать ему пинком под зад.

– Боюсь, я не смогу даже предложить вам удобной кровати, – сказал Линдберг. – Все спальни в доме заняты.

– Я понимаю.

– Не знаю, устроит ли вас раскладушка...

– Разумеется.

– Генри, – сказал Линдберг, – отведите, пожалуйста, доктора наверх в детскую. Раскладушка, на которой спал Нейт, по-прежнему стоит там.

Брекинридж кивнул и повел профессора наверх.

– Нейт, – тихо проговорил Линдберг, взяв меня за руку, – вы не против того, чтобы остаться здесь на ночь?

– Нет. Ведь уже несколько часов, как наступило утро.

– Если я соберу для вас несколько одеял, вы переночуете в детской?

– Вы хотите, чтобы я присмотрел за этим напыщенным старым дураком?

– Считайте, что так. Мне кажется, он искренен.

– К тому же он ужасная зануда.

– Таких людей немало. Вы готовы разделить с ним комнату хотя бы сегодня ночью?

– Конечно.

Когда я вошел в темную детскую, свет из коридора упал на Кондона, и я увидел, что он стоит на полу на коленях в теплых кальсонах, обхватив руками перекладины детской кроватки. Его густой голос огласил детскую.

– О великий Иегова, яви милость Свою и да освятит она имя Твое и Твоего бессмертного сына. Я клянусь, что приложу все усилия, а если будет нужно, то посвящу всю свою оставшуюся жизнь тому, чтобы помочь этим несчастным родителям.

Он заметил меня, но продолжал:

– Позволь мне увенчать жизнь свою этим великим достижением. Позволь мне успешно завершить свою миссию на земле во славу Твоего святого имени и имени Твоего божественного сына. Аминь!

Он встал. Повернулся ко мне:

– Детектив Геллер? Я вас не заметил.

– Понятно. – В руках у меня была куча одеял и подушка, которые я бросил в середине комнаты.

– Постелите себе постель, дедуля. На раскладушке буду спать я.

Он расстелил одеяла и заснул раньше меня; даже его храп показался мне напыщенным.

* * *

Когда я проснулся, он был уже одет и рылся в сундуке с игрушками у окна.

– Что, черт возьми, вы там делаете? – рявкнул я.

Это напугало старого болвана; он вздрогнул, повернулся и сказал:

– Я нахожу вашу манеру общения крайне оскорбительной для себя, и если вы не будете воздерживаться от таких слов, то мне придется пустить в ход кулаки.

Я подошел к нему и посмотрел прямо в его водянистые голубые глаза.

– Я сказал, какого черта вы здесь делаете?

В одной руке он держал вырезанного из дерева слона.

– Я ищу игрушку или какой-нибудь другой предмет, который ребенок сможет узнать.

Раздался стук в дверь, и мы оба повернулись: в комнату заглянул Линдберг.

– Я извиняюсь, джентльмены, – сказал он. – Уже восемь часов. Мы приглашаем вас на завтрак.

– Это для меня большая честь, – сказал Кондон, сжимая игрушку.

Линдберг продолжал стоять в дверях детской; он выглядел буднично и в то же время опрятно: на нем были старые серые брюки, кожаная летная куртка, темная серая рубашка и галстук.

Я все еще был в нижнем белье.

– Он хочет забрать этого игрушечного слона. Говорит, что для опознания.

Линдберга, кажется, смутило это.

Кондон поднял деревянного слона.

– Когда мне удастся установить личный контакт с похитителями, я попрошу их отвести меня туда, где держат ребенка. Я покажу ребенку эту игрушку и посмотрю на его реакцию.

– Он не может говорить «слон», – тихо сказал Линдберг. – Он говорит «слун».

– Великолепно! Я попрошу ребенка назвать игрушку и буду знать, какой ответ от него ожидать! В этом случае им не удастся обмануть меня, показав мне другого ребенка.

Пока он произносил эту блестящую речь, я оделся. Лично я не сомневался, что этого шута легко будет провести, показав ему куклу из дешевой лавки.

– Конечно, вы можете ее забрать, – сказал Линдберг.

– Я уже позволил себе взять два других предмета, – сказал Кондон. – Мне бы хотелось, чтобы вы позволили оставить их у себя. Это две английских булавки, ими к матрасу крепились одеяла, под которыми спал ваш сын.

– Я не понимаю, зачем вам...

– Это просто, – сказал Кондон с самодовольной улыбкой. – И, как я полагаю, совершенно логично. Я беру эти булавки, чтобы, когда я встречусь с человеком, который написал мне, показать их и спросить, где он их видел. Если он сможет точно мне сказать, к чему они были приколоты в ночь похищения, то мы сможем быть уверены, что имеем дело с человеком, который действительно вошел в эту детскую и похитил вашего сына.

– Я бы выпил немного кофе, – сказал я.

– Давайте тогда спустимся вниз, – сказал Линдберг и повел нас в кухню.

Загадочно привлекательная Бетти Гау помогала дебелой Элси Уэйтли подавать нам завтрак. Мы непринужденно принялись поглощать апельсиновый сок, бекон, яйца, гренки и кофе, сидя за кухонным столом. Кондон беспрерывно рассказывал о Бронксе и морализировал, рисуясь перед Энн Линдберг и ее матерью, которые завтракали вместе с нами.

После завтрака Линдберг пригласил Кондона в свой кабинет; мы с Брекинриджем последовали за ними.

– Я убежден, – сказал Линдберг, садясь за свой стол, – что вы установили контакт с людьми, которые украли моего сына.

Кондон сел напротив Линдберга на краешек стула; Брекинридж и я стояли.

– Профессор, я дам распоряжение поместить на ваш счет в банке пятьдесят тысяч долларов, – сказал Линдберг, записывая что-то на листке бумаги. – В связи с тем, что первоначально требуемая сумма была повышена до семидесяти тысяч, я приложу все усилия, чтобы в ближайшие день-два достать для вас еще двадцать тысяч.

Он подал Кондону листок бумаги, на котором писал.

Я подошел и прочитал его через плечо Кондона: «Сим уполномочиваю доктора Джона Ф. Кондона действовать в качестве посредника для моей супруги и для меня». Внизу стояла подпись: Чарльз А. Линдберг.

– Сегодня во второй половине дня, – сказал Линдберг, – полковник Брекинридж поместит в нью-йоркскую газету «Америкэн» объявление: «Деньги приготовлены», как сказано в их письме.

– Последствия будут катастрофическими, если газеты узнают, что вы вошли в контакт с похитителями, – сказал Брекинридж Кондону. – Нам нужно подобрать для вас псевдоним, которым вы подпишете это объявление.