Натан Геллер (№5) - Похищенный

Уилсон невесело улыбнулся:

– Я полагаю, участие Уэйтли объясняет, почему собака не лаяла.

– О да. И знаете, Уэйтли ухаживал за Вэхгушем. Это он привел собаку в дом, вырастил ее и обучил. Иначе и быть не могло, Фрэнк, в этом нужно отдавать себе отчет...

– Геллер, пожалуйста, не надо.

Я пожал плечами и улыбнулся.

– Это сделал дворецкий.

– Повторите это еще раз.

– Я готов повторять это когда угодно и где угодно. Фрэнк, ребенка увезли эти бутлегеры, ребята Хэссела и Гринберга. Возможно, их сопровождал представитель Капоне.

– Но наверняка не Рикка.

– Не Рикка. Но я интуитивно догадываюсь, что это был Боб Конрой: он был с Капоне не в ладах и, возможно, готов был пойти на что угодно, чтобы вернуть благосклонность своего босса... Разумеется, он не догадывался, что Капоне хочет сделать его козлом отпущения.

– Именно его имя назвал Капоне, когда обещал вернуть ребенка, – согласился Уилсон. – Продолжайте.

– Первое письмо, оставленное в детской, написал Уэндел; кстати, он по происхождению немец, хотя, очевидно, по крайней мере второго поколения. Целью этого письма было не столько получить выкуп, сколько показать Линдбергу и властям, что похищение было всамделишным.

– Чтобы Капоне затем примчался на белом коне, – согласился, или сделал вид, что согласился, со мной Уилсон, – и преподнес нам похитителя – Кон-роя – а родителям ребенка.

– И получил бы долгожданную свободу. Совершенно верно. Тем временем пронырливый Фиш пытается поживиться от чужого пирога; он знает, что никто не собирается гоняться за этим выкупом, и уверен, что его отдадут ему, как только он попросит. Он посылает второе письмо, сделанное по образцу первого.

На лице Уилсона появилось откровенно скептическое выражение.

– Как, интересно, он смог добыть этот образец?

– По крайней мере, тремя различными способами, Фрэнк. Он мог присутствовать, когда Уэндел писал это письмо, и утащить копию или черновик. Он мог добыть его через знакомых в преступном мире – Роснер и Спитале распространяли копию этого письма, помните? Наконец, скалькировать его могли Вайолет Шарп или Уэйтли – письмо лежало в ящике стола, к которому слуги имели свободный доступ. Помните?

Он с хмурым видом кивнул.

– Возможно также, что Уэндел и Фиш вступили в сговор с целью вымогательства. Когда-то Уэндел пытался обжулить Капоне, поэтому, возможно, для того чтобы загладить свою вину перед Снорки, работал теперь задаром. Желая получить хоть какие-то деньги за свои старания, он мог вместе с Фишем участвовать в этом вымогательстве. Сейчас трудно сказать, как все было на самом деле. Как бы там ни было, примерно в это время вы с Айри приезжаете к Линдбергу и убеждаете его, что Капоне блефует, и Слим говорит, что в любом случае не будет иметь дела с таким подонком, как Аль Капоне, даже если от этого будет зависеть жизнь его ребенка. Так что вскоре выясняется, что Линдберг не будет участвовать в этой игре, что похищение было напрасным. Капоне уменьшает свои расходы и отказывается от своей затеи.

– Но где ребенок?

– Я дойду до этого. Но уже сейчас я могу с уверенностью сказать: ребенок в тот момент был жив. Я считаю, что он и сейчас жив.

Глаза Уилсона затуманились. Я терял своего союзника.

– Вы не думайте сейчас об этом. Слушайте меня.

Уилсон неохотно кивнул.

– Итак, Капоне выходит из игры, и Фиш спокойно может продолжать свои переговоры. Он посылает еще несколько писем. Теперь эти супруги-спириты: Маринелли, очевидно, был полноправным участником игры, а жена, возможно, ни о чем не подозревала. Они обрабатывают этого старого болвана, профессора Джона Кондона, и склоняют его к тому, чтобы он предложил себя Линдбергу в качестве посредника.

– А откуда они знают Кондона?

– Как, Фрэнк, разве Пэт О'Рурке не говорил об этом? Джефси тоже посещал эту спиритуалистскую церковь.

Рот его приоткрылся. Он сделал глотательное движение и записал что-то в свой блокнот.

Я пожал плечами:

– Я думаю, что Джефси не настолько плох и не настолько умен, чтобы сознательно участвовать в этом вымогательстве. Скорее он хвастун, которым легко управлять, – я думаю, он мог быть учителем Маринелли и Сивеллы, когда они учились в начальной школе в Гарлеме, – и идеальный кандидат для того, чтобы передавать Линдбергу информацию и деньги вымогателям. Чтобы добиться своего, чета Маринелли даже дала тот сеанс в гостинице в Принстоне, на котором я присутствовал, назвав имя Джефси и намекнув Брекинриджу, что он скоро должен получить письмо; возможно, заодно они хотели сделать рекламу сестре Саре и ее удивительным экстрасенсорным способностям. Это был глупый риск с их стороны и ошибка, которая могла привести их к краху. Но все обошлось.

– Вы хотите сказать, что эта компания из спиритуалистской церкви во главе с Фищем получила деньги на кладбище, но ребенка у них не было?

– Вот именно.

– Ну а как насчет ночного комбинезона, который был послан Джефси?

– Это могло произойти двумя путями. В ту ночь, когда Джефси приехал к Линдбергу с письмом от «похитителей», он спал в детской. Я поймал его с поличным, когда он залез в сундук, стоящий там. Он взял несколько вещей, якобы для того, чтобы опознать ребенка, среди которых были игрушки... Может, вы помните, как он взял несколько английских булавок и показал их «кладбищенскому Джону», чтобы тот их опознал.

Уилсон кивнул.

– Тогда он мог захватить и ночной комбинезон в качестве сувенира или для опознания. Но мне кажется более вероятным, что ночной комбинезон достала для вымогателей Вайолет Шарп.

– Вайолет Шарп?

– Да. У ребенка было довольно много совершенно одинаковых ночных комбинезонов, и точное их количество никому не было известно. Значительная часть их находилась в другой детской, в имении Морроу в Энглвуде, где работала и жила Вайолет. Все удивлялись, почему комбинезон казался свежевыстиранным и почему «похитителям» понадобилось целых два дня, чтобы предоставить Джефси это доказательство.

– Что ж, ответ очевиден, – проговорил Уилсон с некоторым раздражением. – Им пришлось идти в лес, где они зарыли ребенка, и снять с него комбинезон.

– Вы что, действительно считаете, что это возможно? Они же вымогатели, а не похитители, у них нет ребенка, у них никогда его не было. Вы не задумывались над тем, почему у них не оказалось более серьезного доказательства, чем этот чертов ночной комбинезон? Почему не фотография? Почему они не позвонили и не дали малышу сказать пару слов в трубку – он уже умел разговаривать немного, вы это знаете.

– Если он был мертв, то он не мог ничего сказать.

– Если он был жив, но его у них не было, то он тоже ничего не мог сказать, во всяком случае для них. Но один из их людей в доме Линдберга, либо Вайолет в Энглвуде, либо Оливер в Хоупуэлле, могли взять этот комбинезон из комода в детской, и, разумеется, этот комбинезон должен был казаться свежевыстиранным. Его не надевали на ребенка после последней стирки!

Уилсон задумался. Я знал, что пробил брешь, и позволил ему немного подумать.

Потом продолжил:

– Тем временем настоящие похитители, бутлегеры, работавшие на Хэссела и Гринберга, тоже узнают, что Капоне разуверился и отказался от своей затеи. Они тоже понимают, что на этом можно сорвать куш, и обращаются к этому респектабельному парню из Норфолка, кораблестроителю, который, как им известно, «ремонтировал лодки для парней их профессии». Они понимают, что через него смогут выйти на Линдберга.

– Джон Кертис? – удивленно спросил Уилсон. – Этот мошенник?

– Он не мошенник, Фрэнк. Он говорил правду. Итак, вскоре Кертис связывается с Линдбергом, и таким образом появляются две активные группы вымогателей, обладающих «внутренней» информацией о похищении, но не обладающих в тот момент ребенком.

– Геллер, вам не кажется, что у вас уж слишком все запутано?

– Это дело было запутанным с того дня, как я приехал в Хоупуэлл в марте 32-го. Если вы сможете указать мне хоть на один момент этого дела, имеющий рациональный смысл, я надену свой плащ и отправлюсь домой. Прямо сейчас.

– Продолжайте. Продолжайте.

– Позвольте теперь коснуться Гастона Минза. Ему тоже стало известно от Рикки или, возможно, от Хэссела и Гринберга, что Капоне больше не финансирует этот проект; ему было ведено прекратить попытки связаться с Линдбергом через таких особ, как Гаггенхайм и другие. Что же Минз делает? Он начинает использовать свою «внутреннюю» информацию, но не для того, чтобы выманить деньги у Линдберга, а там, где Капоне этого не заметит или не будет ничего иметь против... он сосредоточивает свое внимание на мягкосердечной, богатой светской даме, миссис Эвелин Уолш Мак-Лин.

Уилсон сделал запись в блокноте.

Я продолжал:

– Далее происходит выплата выкупа на кладбище, ребенка не возвращают, и все это неожиданно попадает в газеты; теперь Капоне, очевидно, знает, что-то-то пытается примазаться к его неудавшейся затее. Из газет Капоне также узнает, что Линдберг и Джефси снова пытаются связаться с «похитителями» и, очевидно, готовы заплатить еще раз, что колесо, которое он раскрутил, никак не остановится и ситуация совершенно вышла из-под контроля. Капоне и Рикка могут не знать наверняка, что этими вымогателями являются люди, принимавшие участие в похищении, – ими могли быть совершенно посторонние люди. Как бы там ни было, Капоне принимает решение положить конец этому фарсу. В лесу недалеко от имения Линдберга по его приказу оставляют тело какого-то ребенка...

– Подождите, Геллер! Этого ребенка опознал его отец, разве не так?

– Этот ребенок, представлял собой кучку костей, даже пол невозможно было определить. Семейный педиатр Линдбергов сказал, что не мог бы узнать в этом ребенке Маленького Орленка, даже если бы ему дали десять миллионов баксов! Тот лес был исхожен вдоль и поперек поисковыми группами и линейными монтерами, но в любом случае этот труп разложился значительно сильнее, чем должен был бы за этот период времени при такой холодной погоде.

– Но одежду идентифицировали...

– Да, несколько кусочков ткани с синими нитками. Эти синие нитки узнала Бетти Гау, поскольку сшила ту сорочку в ночь похищения нитками, которые ей дала Элси Уэйтли, жена дворецкого. Я уверен, что Капоне мог достать эту катушку ниток через посредников и их сообщников среди слуг Линдберга. Возможно, даже саму эту маленькую сорочку.

– Вы хотите сказать, что сорочку подбросили?

– Так же, как подбросили это маленькое тело. Это явилось заключительным аккордом со стороны Капоне и Рикки, направленным на то, чтобы прекратить все эти аферы с вымогательством и закрыть это чертово дело.

Уилсон снова задумался:

– Капоне в то время был в Атланте.

– Правильно. И с оптимизмом смотрел в будущее, надеясь выбраться из тюрьмы с помощью таких традиционных средств, как его адвокаты и подкуп, а не путем таких диковинных маневров, как злополучное похищение ребенка Линдберга. А Рикка, находящийся на свободе, в это время устраняет всех, кто имел отношение к этому похищению. Он использует пивную войну между Уэкси Гордоном и нью-йоркскими гангстерами как удобное прикрытие для того, чтобы убрать Хэссела, Гринберга и, возможно, еще несколько человек, участвовавших в заговоре; примерно в это же время убивают Боба Конроя и его жену.

– Нет, – неуверенно сказал Уилсон. – Конрой и его жена... это было двойное самоубийство.

– Черта с два! И почему, черт возьми, вы мне так и не сказали ни разу, что выследили Конроя? Я раз пять звонил вам по этому поводу.

Довольно кротко он сказал:

– Вы тогда уже не занимались этим делом. Честно говоря, мне это не приходило в голову. Если вы правы в отношении этого жуткого убийства, то почему тогда не убили Гастона Минза?

– А зачем убивать Минза? Все равна никто не верит тому, что он говорит. К тому же я добрался до Хэссела и Гринберга за несколько минут до их убийства. О них я узнал от Минза, выколотив их имена из него. Но я не успел с ними толком поговорить – они стали жертвами пивной войны.

– Вы думаете, Минз продал их Рикке?

– Я уверен в этом. Это позволило Минзу пойти в суд и свалить все на Хэссела и Гринберга, которые были мертвы и ничего не могли сказать в свое оправдание. Тем временем, узнав о том, что в лесу обнаружили маленький труп, Вайолет Шарп повредилась умом; в каком бы качестве и в какой бы мере она ни участвовала в этом похищении – вы, должно быть, помните, что на ее счету в банке лежали неизвестно откуда взявшиеся две тысячи долларов, – она наверняка не ожидала, что ребенка убьют, и конечно не могла знать, что найденное тело не было Линдбергом-младшим.

– И она приняла яд, – сказал Уилсон.

– Или была убита. Никто на самом деле не видел, как она принимала яд. Она была больна, лечила нервы; возможно, ее отравил Уэйтли.

– Он же не работал в имении в Энглвуде.

– Он часто бывая там. Слуги в обоих этих имениях представляли, так сказать, одну сплоченную семью. Как бы то ни было, она была свидетельницей, и ее не стало. Смерть Уэйтли кажется мне не менее подозрительной. Я думаю, стоит разобраться с тем, почему человек, который сроду не болел, вдруг умер от язвы желудка. Аутопсия его тела проводилась?

– Не знаю, – признался он.

– Даже если смерть его была естественной, какой стресс вызвал эту кровоточащую язву? Над этим тоже стоит задуматься, не так ли? А разве смерть Фиша наступила не в самое подходящее время? Кстати, я точно не могу сказать, где пересекаются пути Фиша и Уэндела. Уэндел мог участвовать, а мог и не участвовать в вымогательстве на кладбище; но зато я знаю, что сестра Уэндела живет возле кладбища святого Реймонда.

– Что?

– Что слышали. Запишите это тоже. Как бы то ни было, по крайней мере часть этих денег оказалась у Фиша, и то ли его болезнь, то ли страх перед Капоне.

Риккой или даже арестом заставили его поспешно уехать в Германию, оставив немного наличных спрятанными в доме его приятеля Хауптмана.

– То есть вы считаете Хауптмана невинной жертвой обмана, – сказал Уилсон, насмешливо улыбаясь.

– Единственное, в чем он мог быть виновен, так это в том, что вместе с Фишем участвовал в контрабанде наркотиков под прикрытием пушного бизнеса. Но даже в этом я сомневаюсь, – я хрустнул пальцами. – Как бы там ни было, я думаю, что все происходило именно так. Что касается Чарльза Линдберга-младшего, то он где-то спрятан. Я предполагаю, что в первые дни после похищения его держали в Нью-Хейвене, штат Коннектикут. Где он сейчас, я не знаю. Но Капоне и Рикка ни за что его не убьют – закон о давности уголовного преследования не относится к убийству.

Уилсон приподнял одну бровь, улыбнулся натянутой улыбкой и положил свой карандаш.

– Нейт, это интересная версия и, должен признаться, мне кое-что из того, что вы рассказали, не было известно, но вы совершенно игнорируете и упускаете решающие доказательства, собранные против Бруно Хауптмана.

Я засмеялся.

– Боже, Фрэнк. Мне даже говорить об этом не хочется. Я никогда еще не сталкивался с такой бесстыдной фабрикацией и фальсификацией доказательств... или с таким количеством лгущих свидетелей, начиная от Кондона и до Уайтида, Хокмута и самого Линдберга.

– Вы называете Линдберга лгуном?

– Да. Я думаю, ко лжи его склонили полицейские, заверившие его, что Хауптман виновен. Вы когда-нибудь заверяли Слима в этом, Фрэнк?

Уилсон промолчал.

– Я не хочу сказать, что имел место какой-то крупный заговор полицейских, ставящий целью сфабриковать обвинение против Хауптмана. Я даже не думаю, что его ложного обвинения добивалась Команда. Хауптман стал козлом отпущения, потому что был приятелем и деловым партнером Фиша. И затем независимо действующие друг от друга силы расположились таким образом, что сделали его наиболее подходящей фигурой для этой роли. Вы знаете, как рассуждают нерадивые копы типа Шварцкопфа и Уэлча? Обладая минимальным количеством доказательств, они сосредоточиваются на подозреваемом и начинают кое-что подтасовывать, кое о чем лгать, о чем-то умалчивать. Свидетелям они внушают, что те дают показания против виновного человека, и свидетели им верят. И поэтому в обычной жизни честный человек, желая, чтобы виновного постигла справедливая кара, иногда ради того, чтобы на какое-то время стать знаменитостью, а то и просто ради денежного вознаграждения незначительно отклоняется от истины, слегка искажает факты... В конце концов, что страшного в небольшом приукрашивании, если обвиняемый наверняка виновен? Поэтому коп подделывает доказательство с лестницей, кассир кинотеатра делает фиктивное опознание обвиняемого, а обвинитель замалчивает содержание писем и бухгалтерских книг, подтверждающих слова Хауптмана о Фише, и так далее и тому подобное.

Он нахмурился:

– Вы подвергаете сомнению репутацию многих государственных должностных лиц и добропорядочных граждан.

– Нет, я не подвергаю сомнению их репутацию, потому что в том, что я сказал, нет никаких сомнений. Хауптмана обвинили ложно; он был простой плотник-немец, который в силу сложившихся обстоятельств оказался подходящей фигурой для этой роли. Я все-таки думаю, что Команда приложила к этому руку. Например, Камера смертников Рейли и Сэм Лейбовиц, предложивший Хауптману юридические услуги, были связаны тесными узами с Капоне, как и многие ньюджерсийские и нью-йоркские копы, хотя это вам может не понравиться.

– Вы подвергаете сомнению, – холодно сказал он, – работу, которую провела группа разведки Налогового управления. Боже, Геллер, ведь это же мы посадили Капоне. Неужели вы думаете, что влияние Команды простирается до...

– Нет. Поэтому я и пришел к вам. Во всяком случае, это одна из причин, почему я пришел к вам.

У вас достаточно людей и опыта, чтобы проверить мою информацию и мой сценарий. Вы можете сделать это за короткое время, что необходимо, если мы хотим спасти Хауптмана от электрического стула. И конечно же, Фрэнк, вам должно это понравиться – вы можете снова надолго упрятать Капоне за решетку.

Он поднял подбородок и внимательно посмотрел на меня.

– Вы посадили его, но лишь на время. Через несколько лет он освободится. Вы только представьте, его же можно будет обвинить в убийстве и похищении ребенка с целью выкупа. Вы только подумайте, вы сможете возложить на него ответственность за похищение сына Линдберга. Вы станете более знаменитым, чем Джон Эдгар Гувер.

– Я не стремлюсь к славе, Геллер.

Может, и так, но он делал все возможное, чтобы карабкаться по бюрократической лестнице.

– Но разве вам не будет приятно наконец разрешить это дело?

– Геллер, это дело уже разрешено.

– Фрэнк, как вы можете после того, что я вам рассказал...

– Послушайте, – резко сказал он, – большинство людей, о которых вы говорите, умерли. Фиш, Хессел, Гринберг, Вайолет Шарп, Оливер Уэйтли...

– Жена Уэйтли, Элси, находится в Великобритании; она могла быть косвенно замешанной в этом похищении. Допросите ее!

– Геллер, ее тоже нет в живых.

– Что? Что... при каких обстоятельствах это произошло?

– Я не знаю точно, – он пожал плечами. – Насколько мне известно, она умерла естественной смертью.

– Боже мой! Вы можете это выяснить! Эта цепь смертей не кажется вам подозрительной?

Он медленно покачал головой:

– Если Хауптман в последнюю минуту не назовет своих сообщников, то мы едва ли сможем выяснить еще что-нибудь, даже если осталось, что выяснять. Слишком многих свидетелей уже нет в живых. Остались только сомнительные личности типа Минза, Уэндела, Джефси, супруг Маринелли. Они могут только ввести нас в заблуждение.

Я наклонился вперед и положил руку на его стол.

– Вы один из немногих людей на этой земле, Фрэнк, кто может взять трубку, возобновить расследование и спасти Хауптману жизнь.

Он пожал плечами:

– Я не хочу спасать Хауптману жизнь. Если даже ваш сценарий правильный, хотя мне он кажется неестественным и нереальным, я все равно считаю Хауптмана главным участником похищения, сообщником Фиша. Я совершенно не сомневаюсь в этом, Геллер: Хауптман виновен на сто процентов. Он уже совершал преступления в Германии, и я уверен, что он один из самых закоренелых и жестоких преступников, с которыми мне приходилось сталкиваться.

Я молча смотрел на него.

– Позвольте, я прочитаю вам кое-что, – сказал он, повернулся и снял со стены фотографию Линдберга. С печальной и гордой улыбкой он прочитал: – «Фрэнку Уилсону – если бы вы не взялись за это дело, ребята, Хауптман никогда бы не попал под суд. Ваша организация заслуживает самой высокой похвалы за его задержание».

Я встал.

– Понятно, Фрэнк, только эта надписанная фотография не имеет ничего общего с правдой.

Он бросил на меня жесткий взгляд и быстро повесил фотографию обратно на стену; она криво повисла на гвозде, но он этого не заметил.

– Геллер, я вас внимательно выслушал, а сейчас извините, но мне нужно заниматься серьезной работой.

Я наклонился над его столом.

– Позвольте, я только спрошу вас о чем-то. Только один вопрос. Вы занимались делом Боба Конроя, не так ли? Вы и лейтенант Финн из Манхэттена. Вы были на месте преступления? Там, где произошло это двойное убийство?

Он кивнул.

– Тогда, пожалуйста, скажите, Фрэнк, что вы учуяли? Мне ничего неизвестно об этом деле, но это «самоубийство» кажется мне подозрительным. Сдается мне, это работа Капоне и Рикки.

– Хотите посмотреть досье? – спросил он и начал рыться в груде бумажных папок. – Вы можете взглянуть на это чертово досье.

– Что оно делает на вашем столе?

– Это дело было связано с фальшивомонетничеством. Я говорил вам, что в данный момент занимаюсь этим вопросом.

– Почему оно связано с фальшивомонетничеством?

– Они жили в бедности, Конрой и его жена...

– Старались не высовываться, вы хотите сказать.

Он проигнорировал мое замечание.

– Кажется, они отыскали себе новое занятие, поскольку в их берлоге нашли небольшую печатную машину и пластины, производящие удивительно качественные фальшивые деньги.

– Едва ли это свидетельствует о том, что они собирались покончить с собой.

– Кто знает, почему люди кончают жизнь самоубийством. А, вот. Вот она. Садитесь и посмотрите, если вам интересно, но мне нужно заниматься делом.

Я начал перелистывать бумаги в папке и наткнулся на фотографию женщины, привлекательной брюнетки со строгим, покрытым оспинами лицом. Я оцепенел.

– Геллер? Нейт? Что с вами? У вас такой вид, словно вы увидели привидение.

– А? Нет, ничего, – сказал я, сел и спокойно стал читать документы. Потом положил папку на стол Уилсона и поблагодарил его за то, что он уделил мне время.

– Вы как-то странно выглядите, – сказал он. – Как вы себя чувствуете?

– До свидания, Фрэнк, – сказал я и вышел.

В коридоре я прислонился к стене, мимо меня торопливо проходили чиновники. Видел ли я привидение? В некотором смысле да.

Дражайшая половина, жена Боба Конроя была мне знакома. Я встречался с ней раньше. Несколько лет назад – прошло более четырех лет, но память о той встрече ярко жила в моей душе.

Я видел ее в Чикаго на вокзале «Ла Сал Стрит Стэйшн», когда она сошла с поезда Твентис Сентшери Лимитёд.

С ребенком на руках.

Глава 39

Кирпичный, отделанный терракотой шестиквартирный дом на Шеридан Роуд совсем не изменился; словно я видел его лишь вчера, а не четыре года назад. Даже день был таким же: пасмурным, холодным, с неба падал промокший снег. Я стоял на тротуаре и внимательно смотрел на дом, словно он был тайной, которую я не мог разгадать.

Только я должен был ее разгадать.

Был вторник, позднее утро вторника – прошло почти двадцать четыре часа с того момента, как я увидел фотографию Бернис Конрой в офисе Фрэнка Уилсона в Вашингтоне. Я сел на поезд в полдень, прибыл в Чикаго в полночь, заснул сном младенца на раскладной кровати в своем офисе и проснулся примерно час назад.

В поезде я не смыкал глаз. Я лежал на верхней полке с открытыми глазами и думал, думал, думал... В конце концов я все понял и теперь точно знал, что произошло.

Эвелин я не стал ни о чем рассказывать. Сказал только, что в офисе Уилсона узнал нечто важное, в связи с чем мне необходимо срочно выехать в Чикаго. Она хотела ехать со мной, но я сказал «нет». Она пыталась спорить, но я не стал ее слушать.

Это должен был сделать я сам.

– Я постараюсь вернуться поскорее, – сказал я.

– А что мне делать до твоего возвращения?

– То же, что Хауптману, – сказал я, дотронувшись до ее лица. – Ждать и молиться.

Требуется толкование – это сказал Маринелли не так давно. Раньше я думал, что экстрасенсы это чушь; я и теперь считал, что большинство их, включая Маринелли, жулики. Они предсказывали будущее для того, чтобы в настоящем выудить денежки у своих жертв.

Но некоторые из этих чудаков являются настоящими экстрасенсами, и Эдгар Кейси лучший тому пример. Еще в 1932 году я почувствовал, что он по крайней мере верит тому, что говорит, и его маленькая очаровательная жена и скромная жизнь, которую они вели, произвели на меня большое впечатление, хотя я и не хотел себе в этом признаваться.

И теперь, стоя перед кирпичным домом на Шеридан Роуд, я знал, что верил он не зря, что он каким-то образом получает информацию от источника, недоступного для простых смертных. Но требовалось толкование этой информации; он угадал очень много: восточная часть Нью-Хейвена; двухэтажный крытый черепицей дом на Адаме (Чатам)-стрит 73; имя человека, проживавшего этом доме, – Пол Маглио, известный также под именем Пола Рикки; коричневое здание в трехстах метрах от конца Чатам-стрит, где, согласно слухам, держали маленького Линди.

Но ребенок, сказал Кейси, находится на Шартен-стрит. А коричневое здание стояло на Молтби-стрит.

Необходимо толкование: Шартен. Что есть похожее на Шартен?

Шартен... Шеридан?

Только этого ребенка никогда не было в шестиквартирном доме на Шеридан-роуд. Я следовал за Бернис Роджерс, она же Бернис Конрой, с закутанным двенадцатимесячным ребенком на руках от вокзала «Ла Сал Стрит Стэйшн» до этого дома. И оказалось, что это был ребенок Хайми Голдберга.

Об этом еще писали все газеты.

В этом была изрядная доля иронии: меня послали в Хоупуэлл представлять чикагскую полицию, потому что я раскрыл похищение ребенка Хайми Голдберга. Это произвело впечатление на самого Линдберга и сразу позволило мне оказаться в одном кругу с полковником Брекинриджем, избранными полковниками и представителями преступного мира.

Но раскрыл ли я похищение ребенка Голдберга? В итоге Бернис Роджерс не было предъявлено никакого обвинения, а Хайми Голдберг после возвращения сына заявил, что Бернис действовала в качестве его Джефси. Это похищение с самого начала могло быть уловкой, прикрытием для чего-то другого.

Что мне на самом деле удалось сделать четвертого марта 1932 года, когда на вокзале в Чикаго мне показалась подозрительной странного вида блондинка с невинным младенцем на руках, так это великолепно провалить дело Линдберга.

Странно, но я помнил, как вообразил, что близок к раскрытию преступления века, и предвкушал стремительный взлет своей карьеры. Но я тогда был зеленым юнцом и не понимал, что делаю.

Однако великий старый сыщик, мой шеф «Олд Шуз» Шумейкер попал в десятку. Мы тогда же узнали, что Бернис Роджерс усыновила мальчика определенного возраста из агентства Эванстона. «Олд Шуз» предположил, что она затем поехала на Восток, поселилась в каком-нибудь тихом местечке, где ее с ребенком могли видеть (но не очень близко) соседи. После похищения Чарльз Линдберг-младший сменил усыновленного ребенка, от которого каким-то образом избавились.

Теперь я знал, что тихим местечком на Востоке была квартира над бакалейным магазином в коричневом здании на Молтби-стрит в Нью-Хейвене, в районе Довер. Ее пригласил туда Пол Маглио, чей двухэтажный дом на Чатам-стрит какое-то время использовался в качестве явочной квартиры. Усыновленного ребенка, вероятно, умертвили и где-то временно похоронили; возможно, позднее, через несколько месяцев, его труп обнаружат в неглубокой могиле в Саурлендских горах.

Только Пол Рикка не ожидал, что сразу после похищения Нью-Хейвен наводнят фэбээровцы в поисках подозреваемых и детей; Рикка не мог знать, что многие рабочие, строившие дом Линдберга, были из Нью-Хейвена и поэтому сразу попали в разряд подозреваемых.

План спешно пришлось менять, и Рикка послал Бернис Роджерс вместе с ее опасным свертком (волосы ребенка перекрасили в черный цвет) обратно в Чикаго, где заботу о нем взяли на себя другие люди, которые увезли его далеко и хорошенько спрятали.

Так опростоволосился полицейский в штатском из группы по борьбе с ворами-карманниками Натан Геллер.

Вчера ночью в поезде, когда он подходил к вокзалу на Ла Сал-стрит (символическая деталь), истина открылась мне во всей своей стройной простоте, только она опоздала на четыре с небольшим года.

Стрелку уже перевели.

А тогда Бернис Роджерс торопливо сошла с поезда, вошла в здание вокзала и прямиком направилась в женский туалет. Она пробыла там меньше двух минут – за это время не успеешь сменить пеленки, не успеешь как следует помочиться.

Но этого времени оказалось вполне достаточно, чтобы обменяться детьми с другой мнимой матерью, поджидавшей ее в туалете.

Бернис Роджерс-Конрой передала Чарльза Линдберга-младшего своей сообщнице, которая в обмен дала ей сына еврея бутлегера по фамилии Голдберг.

Этой заменой не просто на другого ребенка, но на другого похищенного ребенка было достигнуто то, что все тщательные меры предосторожности, принятые Бернис, – усыновление ребенка, поездка на Восток, возвращение обратно – связали с похищением ребенка Голдберга, которое, по всей вероятности, не было похищением.

Все это привело к тому, что молодой сыщик Геллер здорово оплошал. Мне следовало пойти за этой сучкой в уборную и схватить ее вместе с ребенком. Но я был чертовски нерешителен – боялся своим вторжением шокировать чувствительных дам.