Натан Геллер (№5) - Похищенный

– Мать Энн предложила мне деньги, но я отказался.

– Слим! Сейчас вам совсем не до церемоний...

Он поднял руку:

– Я продал ценные бумаги. А потом они подняли сумму выкупа.

– Это те ценные бумаги, которые вы купили до финансового краха?

– Да.

– Во сколько они вам обошлись?

Он подумал несколько секунд, потом, не глядя на меня, ответил:

– Я заплатил за них триста пятьдесят тысяч долларов.

– И теперь вы их продаете, чтобы собрать семьдесят тысяч?

Он приподнял брови.

– Вообще-то пятьдесят. Я пока не знаю, где возьму еще двадцать.

Холодный ветер щипал мне лицо.

– Я не подозревал об этом... Да, они поставили вас в нелегкое положение.

– Вы правы. Я надеюсь, мы найдем способ убедиться, что они не водят меня за нос... Нейт, я скрывал от вас это и пока еще не могу раскрыть вам все детали, но Кондон не единственный человек, который утверждает, что вошел в контакт с похитителями.

– Что-о?!

– Сейчас я больше ничего не могу вам сказать. Я пытаюсь выяснить, насколько правдивы эти утверждения. Пока что Кондон представляется наиболее надежным вариантом.

Мои глаза завращались, как стеклянные шарики.

– Если Кондон наиболее надежный вариант, то упаси вас Боже от тех других.

Он ничего не сказал. Мы остановились и подождали, пока Вэхгуш мочился.

Я отвернул лицо от назойливого мартовского ветра.

– Я слышал, Шварцкопф говорил что-то о наблюдении за домом Кондона и о том, чтобы следить за ним, когда он будет передавать выкуп.

– Да.

– Что ж, я рад, значит, Шварцкопф еще на что-то надеется?

– Возможно, но я запретил ему делать это.

– Что?

– Полковник Шварцкопф взял назад свое предложение о наблюдении за домом Кондона, когда я возразил против этого.

– Но на чем основаны ваши возражения, черт побери?

– Это может поставить под угрозу благополучное возвращение моего сына.

Что я мог сказать тут? Кроме того, что это чистое безумие? Мне оставалось только надеяться, что Фрэнк Уилсон внял моему совету и установил за Кондоном государственный надзор. Мы продолжали идти. Пес принялся гадить.

– Вам следует обратиться к Уилсону, Слим.

– Простите?

– К агенту Уилсону из Налогового управления. И к его шефу Айри. Айри может быть особенно вам полезен.

– Почему?

– Вы должны записать все серийные номера денег для выкупа, прежде чем передать их похитителям. Айри может помочь вам в этом, и еще – он тот человек, который сможет обнаружить эти деньги, когда они начнут поступать в обращение.

Линдберг покачал головой – нет.

– Я сделал заявление для прессы, что не буду помечать деньги, которые заплачу похитителям. И я не нарушу своего слова.

– Ради всего святого! – воскликнул я, потом покачал головой и добавил: – Ну это уж слишком, – повернулся и направился к дому.

Ветер подгонял меня, дуя мне в спину.

– Геллер! – позвал меня Линдберг. – Вы куда пошли?

– В Чикаго, – ответил я, обернувшись. – Там у нас тоже делают глупости, но до такого безумства не доходят.

– Подождите! Подождите!

Я остановился, он подошел ко мне; собака прыжками сопровождала его.

– Я поговорю с Айри, – сказал он. – Но ничего не обещаю сейчас.

– О'кей.

– Мне хотелось бы, чтобы вы задержались здесь еще ненадолго.

– Зачем?

– Очевидно, к этому похищению приложили руку гангстеры. Возможно, люди Капоне.

– Вашим делом занимаются Айри и Уилсон – они знают Капоне лучше, чем я.

– Они не из Чикаго. И они не полицейские с улицы. Они не знают так, как вы, породу жуликов, к помощи которых может прибегнуть Капоне. Нейт, нам нужен ваш опыт.

Я был польщен и ничего не мог с этим поделать. Линди вел себя неразумно во многих отношениях, но по-прежнему оставался Линди. Сказать ему «нет» было все равно, что сказать «нет» «дяде Сэму».

– Нет, – сказал я.

У него задергалась щека, в глазах появилось отчаяние.

– Пожалуйста, останьтесь хотя бы до того, как мы осуществим задуманное с участием Кондона. Ждать осталось уже немного.

Я вздохнул.

– Ладно. Почему бы и не остаться. Это по крайней мере веселее, чем охотиться за карманниками на вокзалах.

Он протянул руку, и я пожал ее. Вэхгуш зарычал на меня.

* * *

Часы в столовой пробили семь тридцать, и еще через тридцать секунд позвонили.

– Это они, – сказал Брекинридж, вставая. Лицо у него напряглось, глаза стали жесткими.

– Может быть, мне открыть дверь, – сказал Кондон. Глаза у него были растерянными.

– Хорошая мысль, – сказал я.

Кондон двигался довольно быстро для своей массы и своего возраста, я пошел следом за ним, Брекинридж не отставал от меня. Пистолет девятого калибра у меня под мышкой составил нам компанию.

Словно бездарный актер в плохой пьесе, старый профессор распахнул дверь: на крыльце стояли еще двое участников нашей маленькой мелодрамы.

– Здорово, док, – сказал старший из мужчин. – Мы решили зайти и узнать, что нового в нашем деле.

– Да, – сказал тот, что помладше и пониже. – Как дела?

Это были Макс Розенхайн, владелец ресторана, и Милтон Гаглио, торговец тканями и одеждой, приятели профессора.

– А, мои друзья! – воскликнул Кондон, вытянув руки. – Как я рад вас видеть! Прошу вас, входите.

Они вошли; лица их исказились нервными улыбками, когда они увидели меня. Я закрыл дверь, точнее захлопнул ее.

– Джентльмены, – сказал полковник Брекинридж, – мы благодарны вам за участие и интерес, которые вы проявляете к этому делу, но...

– Но убирайтесь отсюда ко всем чертям, – закончил я за него.

– Мистер Геллер! – сказал Кондон. – Я не допущу сквернословия и грубого поведения в своем доме!

– Да замолчите вы, – сказал я ему и обратился к тем двоим: – Вы тупицы, мы с минуты на минуту ожидаем известия от похитителей. Это для вас что, радио-шоу, что ли?

Мужчины проглотили слюну и обменялись смущенными взглядами.

Кондон злобно посмотрел на меня.

– В самом деле, детектив Геллер. Ваше поведение выходит из рамок допустимого.

В ответ я только пренебрежительно фыркнул. Потом сказал двум болванам-приятелям:

– Если похитители, как я подозреваю, наблюдают за этим домом, ожидая удобного момента, чтобы сделать свой ход, то вы, два дурака, отпугнули их.

– Мы не хотели делать ничего плохого... – начал Гаглио.

– Мы не думали... – сказал Розенхайн.

– Конечно, – сказал я, и в этот момент раздался звонок у двери.

Мы стояли, скучившись, словно совещающиеся на поле игроки, и выпученными глазами смотрели друг на друга, только среди нас не было ведущего игрока.

Поэтому я взял игру на себя. Резким шепотом я сказал:

– Все, кроме профессора, отправляйтесь в гостиную. Немедленно! И ведите себя тихо.

Надо отдать им должное, они поступили так, как я сказал.

Кондон посмотрел на меня. Глаза его были колючими, как никогда. Я встал спиной к стене слева от двери и вытащил пистолет из кобуры; кивнул ему. Он кивнул мне в ответ, сделал глотательное движение и открыл дверь.

– Вы доктор Кондон?

Выглянув, я увидел стоящего в дверях человека: коротышку в круглых в проволочной оправе очках и с лицом, похожим на мордочку хорька; на нем были кепка и куртка таксиста.

– Я доктор Кондон.

– Держи, приятель.

Сказав это, таксист, или кто он там был, протянул профессору конверт, на конверте были уже знакомые нам, написанные как будто детской рукой печатные буквы и цифры.

Таксист все еще стоял в дверях, по-видимому, он ждал чаевых.

Я вытянул левую руку, схватил его за лацкан куртки, затащил в прихожую и ногой закрыл дверь. Я толкнул его лицом к ближайшей стене и похлопал по нему сверху до низу одной рукой, держа в другой пистолет.

– Эй! – воскликнул он. – Эй! Что это вы еще придумали?

– Ты не вооружен? – сказал я. – Это для начала. Теперь повернись и подними руки. Полковник!

В прихожую вошел Брекинридж, его глаза слегка округлились, когда он увидел, что я наставил пистолет на маленького таксиста.

– Проводите нашего гостя в гостиную, – сказал я. – Он, кажется, без оружия. – Потом спросил таксиста: – Как тебя зовут?

– Перроне, – громко, почти с гордостью проговорил он. Голос его был негодующим, однако глаза смотрели испуганно, словно у загнанного в ловушку зверька.

– Опустите руки, мистер Перроне, и ведите себя хорошо.

Брекинридж без слов завел таксиста в столовую.

Кондон продолжал стоять с письмом в руке и тупо смотрел на него, словно боялся прочитать. Я взял у него конверт, вскрыл его и начал читать про себя. В письме говорилось:

Мистер Кондон.

Мы вам доверяем, но не придем к вам домой: это опасно, даже вы можете не знать, что за вами следит полиция или секретная служба. Выполняйте эти инструкции. Возьмите машину и доедьте до последней станции метро по линии Джерома Ави. В ста футах от последней станции на левой стороне есть пустая сосисочная с большой открытой террасой, в центре террасы под камнем вы найдете письмо.

В этом письме будет сказано, где нас найти.

В этом месте с правого края стояла знакомая подпись в виде связанных друг с другом кругов, и дальше письмо продолжалось:

Действуйте, как сказано.

Через 3/4 часа будьте на месте.

Принесите с собой деньги.

– Можно мне прочитать? – спросил Кондон, и я протянул ему письмо. В конце концов, оно адресовано ему.

Он прочитал его несколько раз и посмотрел на меня с беспокойством в водянисто-голубых глазах:

– Принесите деньги?

– Так в нем написано.

Мы отправились в гостиную. Миссис Кондон в комнате не было, и таксист сидел на кушетке между Гаглио и Розенхайном. Брекинридж мерил комнату шагами. Он схватил письмо, как умирающий от голода человек хватается за горбушку хлеба.

– Принесите деньги! – воскликнул он. – Боже! У нас нет этих чертовых денег...

– Что же нам делать? – с отчаянием в голосе спросил Кондон. – Я полагал, мы продумаем детали обмена денег на ребенка, но теперь...

– Сейчас важно войти с ними в контакт, – сказал я. – Нужно объяснить им, что деньги действительно скоро будут приготовлены. Другого выхода у нас нет.

Кондон качал головой; он казался растерянным и сбитым с толку.

Ну и черт с ним. Я повернулся к сидящему на кушетке таксисту, зажатому с двух сторон дружками Кондона.

– Скажите еще раз ваше имя, – сказал я.

– Джо Перроне. Джозеф.

– Где вы взяли это письмо?

– На Ган Хилл Роуд возле Нокс-плейс меня остановил парень и дал мне его.

– Это далеко отсюда?

– А вы что, не знаете? – спросил таксист.

– Нет, – сказал я. – Я не местный. Я турист. Турист с пистолетом.

– Это примерно в миле отсюда.

– Что сказал этот парень? Как он выглядел?

Маленький таксист пожал плечами.

– Он спросил, знаю ли я, где находится Декатур Авеню и где будет номер 2974. Я сказал, что конечно знаю этот район. Потом он огляделся вокруг, посмотрел через одно плечо, через другое, сунул руку в карман и дал мне этот конверт и один доллар.

– Как он выглядел?

– Не знаю. Он был в коричневом пальто и в коричневой фетровой шляпе.

– Вам не бросились в глаза какие-нибудь особенности его внешности?

– Нет. Я не обратил внимания на его внешность.

– Вы совсем не запомнили этого человека?

– Нет.

– Вы узнаете его, если увидите еще раз?

– Нет. Я смотрел на доллар. Вот Джорджа Вашингтона – его бы я узнал. Но может, вы объясните, что случилось?

В разговор вмешался Брекинридж:

– Боюсь, сейчас мы не сможем вам сказать этого, мистер Перроне. Но можете не сомневаться, это крайне важно.

– Покажите мне ваш значок, – сказал я.

– Пожалуйста. – Он отколол значок от форменной куртки.

Я записал номер в свою записную книжку. Затем записал его на чистой странице, оторвал ее и протянул Гаглио.

– Окажите нам услугу, – сказал я. – Подойдите к такси, припаркованному против дома, и сравните этот номер с номером удостоверения личности на заднем сиденье. Запишите также номер на номерном знаке.

Гаглио, радуясь тому, что сумел пригодиться, кивнул, встал, взял листок бумаги и выбежал из комнаты.

– Что дальше? – спросил Брекинридж.

– Профессор поедет на встречу, – сказал я. – Я буду за рулем.

– Там не должно быть полицейских, – сказал Кондон.

– В штате Нью-Йорк я не полицейский, – возразил я. – Просто сознательный, патриотически настроенный гражданин.

– С пистолетом, – уточнил таксист.

– Правильно, – сказал я. – Мы поедем на моей колымаге.

Под «моей колымагой» я, разумеется, имел в виду машину, которую мне предоставил Линди.

Гаглио вернулся и сказал:

– Номера одинаковые.

– Хорошо, – сказал я и повернулся к Перроне: – Идите и занимайтесь своим делом. Возможно, вас вызовут в полицию.

– Что я должен буду говорить?

Кондон положил руку на сердце, словно школьник, клянущийся в верности своему другу:

– Говорите только правду и ничего, кроме правды.

– За исключением того, что я наставил на вас пистолет, – сказал я.

– Верно, – сказал он, потом поднялся и вышел.

– А как насчет наших друзей, Макса и Милтона? – спросил Кондон.

– Они останутся здесь, – сказал я. – И никакие они для меня не друзья.

* * *

Ночь тоже нельзя было назвать дружелюбной. Небо было черным, а город серым. Холодный ветер гнал листья, мусор и клочки бумаги по безлюдным улицам «самого прекрасного места в мире».

После того как я сел за руль и Кондон поместил свое крупное тело на сиденье рядом, я сказал:

– Я чужак в этой части света, профессор, вам придется показывать мне дорогу.

– Это я смогу, – бодро сказал он. Потом неожиданно помрачнел и сказал:

– Я надеюсь, что, несмотря на разногласия, мы можем объединить усилия в этом праведном деле.

– Все будет отлично, профессор. Я здесь лишь для того, чтобы подстраховать вас.

Успокоившись, Кондон сложил руки на коленях, мы отъехали от обочины и покатили на запад.

Когда мы проехали восемь безлюдных кварталов, он сказал:

– Скоро будет Джером Авеню, сверните на север.

Я свернул на почти пустынную магистраль, серую и мрачную под слабым светом уличных фонарей. Кондон указал на последнюю станцию метро на Джером Авеню, и я замедлил движение.

– Вот она, сосисочная, – сказал я.

С левой стороны улицы стояло покосившееся, обветшалое строение, функционирующее в летнее время. По-видимому, это заведение не работало уже несколько сезонов. Перед этой жалкой маленькой палаткой находилась не менее жалкая покосившаяся терраса. Я развернул машину и остановил перед ней.

– Позвольте мне, – сказал Кондон и вышел из машины.

Он поднялся по невысокой лестнице на террасу, ступеньки гнулись и стонали под его весом. В середине террасы лежал большой плоский камень – я видел, как Кондон нагнулся и поднял его. Он быстро вернулся с конвертом в руке.

Почти прямо над нами горел уличный фонарь. Он разорвал конверт и прочитал записку вслух:

– "Пересеките улицу и двигайтесь вдоль кладбищенской ограды в направлении 233-й стрит. Я вас встречу".

– Это далеко, профессор?

– Примерно с милю. Упомянутая ограда окаймляет кладбище Вудлоун с севера, 233-я стрит идет на север, потом сворачивает на запад и пересекает Джером Авеню примерно в миле от этой сосисочной. Она образует северную границу кладбища.

– И что это значит?

– Вам придется еще раз развернуть машину.

Я сделал еще один разворот. С одной стороны от нас был холмистый, заросший деревьями парк, с другой – длинное, огороженное железным забором кладбище. Улица как будто вымерла: ни машин, ни прохожих.

– Это Вудлоун, – объяснил Кондон. – А этот парк называется Ван Кортленд.

– Вам лучше бы было поехать с тем таксистом, – сказал я.

– Возможно, детектив Геллер, но если меня прижать, я признаюсь, что с вами и вашим пистолетом я чувствую себя увереннее.

Мы продолжали ехать по Джером Авеню вдоль кладбища и остановились примерно в шестидесяти футах от того места, где ее пересекала 233-я стрит. Впереди была треугольная площадь перед входом на кладбище Вудлоун, тяжелые железные ворота были затворены и, несомненно, заперты.

Я подъехал к тротуару.

– Идите и встаньте у этих ворот.

– Вы думаете, похитители имели в виду это место?

– Да. Идите. Я вас подстрахую отсюда.

– Я думаю, это разумно. Они не войдут со мной в контакт, если я буду не один.

– Если что – я здесь.

Он кивнул и большими шагами направился к площади, нахально оглядываясь по сторонам. Он явно не стремился оставаться незамеченным.

Он вел себя правильно. Нам нужно было, чтобы похитители увидели его.

Он принялся расхаживать взад и вперед. Достал из кармана записку, прочитал и перечитал ее, явно стремясь дать сигнал представителям банды похитителей, которые могли наблюдать за ним. Никого и ничего. Он походил еще немного.

Прошло минут десять ожидания, и затем он промаршировал к машине. Сел на сиденье рядом со мной.

– Не знаю, что случилось, – сказал он. – Там никого нет. Мы приехали вовремя?

– Сейчас пятнадцать минут десятого, – сказал я. – Возможно, мы подъехали немного рано. Здесь потеплее. Посидите несколько минут.

Мы сидели молча. Ветер за окном разговаривал за нас.

Потом Кондон сказал:

– Там кто-то есть!

По Джером Авеню по направлению к нам шел невысокий, смуглый мужчина, прикрывая лицо носовым платком.

Кондон быстро вылез из машины и пошел к мужчине.

Мужчина шел к нему.

И прошел мимо профессора.

Кондон повернулся и встал посередине тротуара, почесывая голову и глядя вслед удаляющемуся прохожему. Потом старик посмотрел в мою сторону, пожал плечами и снова пошел к железным воротам, где снова принялся расхаживать взад и вперед.

В половине десятого я забеспокоился. Начал думать, что ничего не произойдет и возможно потому, что я поехал с ним. Еще мне было интересно, где прячется человек Уилсона; я полагал, что Уилсон поставил одного или нескольких человек следить за домом Кондона и что за нами должны были следить. Однако тот, кто за нами следил, был, вероятно, чертовски хорошим шпиком, поскольку я не чувствовал его присутствия. Здесь были только я, Кондон, ночь, ветер и половина покойников Бронкса.

Кондон стоял спиной к железным воротам, слегка покачиваясь на каблуках.

И в этот момент, словно в фильме о доме с привидениями, через железные ворота к профессору вытянулась рука.

Я подался вперед, хотел уже окликнуть его, но профессор снова начал ходить взад и вперед по площади перед воротами. Он отошел от руки довольно далеко и смотрел во все стороны, кроме той, где была рука.

Неожиданно рука исчезла только для того, чтобы через несколько секунд высунуться снова с чем-то белым. Этот белый предмет затрепетал в воздухе, как птица. Рука размахивала белым платком. Кто бы там ни находился за воротами, он отчаянно пытался привлечь внимание профессора, не окликая его.

В конце концов Кондон заметил это и быстро подошел к воротам, где начал разговаривать с кем-то, стоящим за ними. Я опустил стекло на своей и два стекла на другой стороне, но ничего не услышал, кроме шума ветра.

Они проговорили примерно две минуты, и неожиданно Кондон попятился от ворот.

Я услышал, как он крикнул:

– Нет!

Я положил руку на рукоятку пистолета.

Затем я увидел фигуру человека в темном пальто и шляпе, который перелез через ворота, спрыгнул и приземлился почти у ног Кондона. Несколько мгновений двое мужчин смотрели друг на друга – один стоя, другой – припав к земле, словно кошка.

– Это слишком опасно! – сказал мужчина и бросился бежать. Почти на голову меньше Кондона, мужчина побежал по диагонали через улицу почти передо мной, однако я не видел его лица, скрытого опущенными полями темной фетровой шляпы.

У ворот появился кладбищенский сторож – видимо, его присутствие напугало мужчину в темном пальто – и закричал:

– Эй! Что здесь происходит?

Однако Кондон не обратил на это внимания. Старик побежал через улицу за мужчиной. Я видел их обоих и мог присоединиться к преследованию, однако профессор бегал хорошо, и я предпочел остаться сторонним наблюдателем.

Мужчина побежал на север к парку, Кондон преследовал его с криком:

– Эй! Вернитесь! Не будьте трусом!

Мужчина остановился, повернулся и стал ждать Кондона. Они углубились в парк всего на несколько сот футов. Сторож не захотел даже выйти из-за ворот; он остался внутри охранять мертвых. Кондон и его визави оживленно разговаривали у группы деревьев возле небольшого домика садовника, перед которым стояла скамья.

Кондон указал на скамью, мужчина подумал немного и сел. Кондон сел рядом.

Они сидели и разговаривали. Прошло довольно много времени.

Я подумывал о том, чтобы выйти из машины, пробраться через деревья и кусты и подслушать их, но отбросил эту мысль. Приятели этого мужчины могли наблюдать за мной, и я мог испортить все дело. К тому же я прекрасно видел Кондона и мужчину в темном пальто и в случае необходимости мог достичь их в считанные секунды.

Но ничего не происходило. Они просто сидели и разговаривали.

А я продолжал томиться, положив пистолет на колени и оглядываясь по сторонам, надеясь заметить хоть кого-нибудь еще: похитителей, сотрудников министерства финансов, случайных свидетелей – кого угодно. В эту ночь весь Бронкс был, как кладбище Вудлоун.

В конце концов, спустя целую вечность они встали.

И пожали друг другу руки.

Мужчина в темном пальто повернулся и пошел на север, исчезнув в лесистом парке. Кондон проводил его взглядом и медленным шагом пошел к машине. Он улыбался.

– Думаю, все прошло хорошо, – сказал он, садясь в машину.

– Я бы открыл для вас дверцу, – сказал я, – но мои руки онемели от холода. Вы проговорили с этим парнем больше часа.

– Больше не осталось никаких сомнений, – сказал он. – Мы имеем дело с теми, кто нам нужен. С теми, у кого находится ребенок. Теперь его возвращение лишь вопрос времени.

– И денег. Вы не подозреваете, как близко я был к тому, чтобы к вам подкрасться. Мне нужно было схватить этого сукиного сына.

– Ну и что бы из этого вышло? Вы бы только все испортили!

– Возможно, – сказал я. – Но мне начинает казаться, что эти ублюдки водят нас за нос. Вы знаете, что этот ребенок может быть уже мертвым?

Кондон побледнел, но быстро пришел в себя, под его моржовыми усами заиграла глупая улыбка.

– Нет, нет. Все хорошо. Ребенка кормят согласно диете.

Когда мы ехали к нему домой, возбужденный Кондон оживленно рассказывал Мне о своей встрече с человеком, который представился ему как «Джон». Потом он рассказал о ней Брекинриджу и на следующий день Линдбергу. Я выслушал его рассказ три раза, и каждый раз он немного отличался от предыдущего.

Мужчина в темном пальто и в темной фетровой шляпе прижимал к своему лицу белый платок, когда разговаривал с профессором через решетку железных ворот.

– Деньги у вас с собой? – спросил мужчина.

– Нет, – сказал Кондон. – Я не смогу принести денег, пока не увижу свертка.

Разумеется, под «свертком» профессор подразумевал ребенка.

В этот момент тишину ночи нарушил треск ломающейся ветки, напугавшей обоих мужчин.

– Коп! – воскликнул мужчина. – Вы привезли его с собой!

В этот момент мужчина забрался на ворота и несколько мгновений взирал на Кондона без платка на лице.

– Вы привели конов!

– Нет! Я ни за что бы не сделал этого...

– Это слишком опасно!

Я прервал Кондона и попросил его описать мужчину.

– Я видел его лишь несколько мгновений, – сказал Кондон.

– Но вы сидели и разговаривали с ним целый час!

– В темноте. К тому же шляпа его была опущена, а воротник пальто поднят, – заметил Кондон. – Но я осмелюсь сказать, что рост у него около пяти футов восьми дюймов, возраст – от тридцати до тридцати пяти, вес – вероятно, около ста пятидесяти фунтов. Волосы светлые или каштановые.

– Вы сказали, что он не снимал шляпы.

– Да, но цвет я смог определить по его бакенбардам и волосам вокруг ушей. У него были миндалевидные глаза, как у китайца.

– Какой-нибудь особенности его речи вы не заметили?

– Да. Буквы "т" он произносил как "д", а "к" как "г".

– То есть он немец?

– Мне он показался скандинавом.

После непродолжительной словесной перепалки между ними мужчина побежал через улицу (передо мной, сидящим в припаркованной колымаге) к парку.

Кондон побежал туда за ним, и они сели на скамью возле хижины садовника.

Кондон утверждал, что поругал мужчину за то, что тот вел себя оскорбительно.

– Вы мой гость! – сказал он.

После того как Кондон воодушевленно прочитал ему лекцию по этике выкупа, наступило молчание, которое нарушил «гость».

– Это слишком опасно. Мне могут дать тридцать лет. Или казнят на электрическом стуле. А я всего лишь посредник.

Кондону его слова не понравились.

– Почему это вас казнят?

– Если ребенок умрет, то меня казнят.

– Умрет?! Что вы здесь делаете, если – ребенок умер?

– Ребенок не умер, – сухо проговорил мужчина, что вселило в Кондона надежду. – Меня не казнят, если он не умрет?

– Я учитель, а не адвокат, сэр. Ребенок хорошо себя чувствует?

– Лучше, чем до похищения. Мы даем ему все продукты, список которых опубликовала в газете миссис Линдберг, и даже больше того. Скажите ей, чтобы она не беспокоилась. И полковнику тоже скажите, чтобы он не беспокоился. Ребенок в полном порядке.

– Можете вы доказать, что я разговариваю с нужным мне человеком?

– У вас есть письмо с моей подписью. Такая же подпись была на записке, которую я оставил в детской кроватке.

Здесь я перебил Кондона и сказал:

– Но записка была не в кроватке, она была на подоконнике.

Кондон сделал небрежный жест рукой:

– Это небольшое несоответствие – ничто по сравнению с доказательством, которое мне удалось получить.

Сидя со своим «гостем» на скамейке, Кондон вытащил из кармана полотняный мешочек, открыл его и извлек английские булавки, которые он взял в детской Линдбергов:

– Что это такое?

– Булавки с кроватки ребенка.

Тут я с сомнением покачал головой, и Кондон сказал мне:

– Таким образом, я доказал, что это похитители, и больше нет и тени сомнения в том, что я действительно разговаривал с человеком, который вошел в детскую и поднял ребенка с кроватки!

– Профессор, – сказал я, – не надо быть гением, чтобы догадаться, что эти булавки могли быть приколоты к постели ребенка.

– Но он опознал их как булавки, которые были на кроватке ребенка Линдбергов.

– Да, конечно. Как будто он мог предположить еще какого-то ребенка. Ну да ладно. Продолжайте, продолжайте.

Кондон попросил мужчину назвать свое имя.

– Джон, – сказал тот.

– Меня тоже зовут Джоном. Откуда вы, Джон?

– С севера. С места, которое находится дальше, чем Бостон.

– Чем вы занимаетесь, Джон?

– Я моряк.

– Bist du Deutche?[8]

На этот вопрос Кондона мужчина ответил озадаченным взглядом; профессор переспросил его на английском:

– Вы немец?

– Нет, – сказал Джон. – Я скандинав.

После этого Кондон принялся пространно объяснять «Джону», что его (то есть «Джона») мать, если она еще жива, без сомнения, осудит эту недостойную деятельность. Затем, в связи с тем, что было холодно. Кондон потратил еще немало времени на то, чтобы убедить своего «гостя», у которого был сильный кашель, надеть его (то есть Кондона) пальто.

Ребенок, сказал «Джон» профессору, находится на корабле («на горабле», произнес он). Корабль стоял на якоре в шести часах плавания, и его можно было узнать по двум кускам белой материи на мачтах. Сумму выкупа повысили потому, что Линдберг нарушил указания и обратился в полицию; кроме того, похитители решили отложить деньги на случай, если им понадобятся адвокаты. Банда похитителей насчитывала шесть человек, двое из которых – женщины. Босс «Джона», или «номер первый», был «умным человеком», который работал на правительство. «Номер первый» получит двадцать тысяч из требуемых семидесяти а «Джон» и еще двое мужчин и две няньки получат каждый по десять тысяч долларов.

– Мне кажется, вы выполняете наиболее опасную работу, – сочувственно проговорил Кондон.

– Я знаю.

– И вы получаете за это лишь десять тысяч долларов. Я не думаю, что для вас это справедливая доля.

– Я знаю.

– Послушайте, Джон, бросьте их. Поедемте со мной в мой дом. Я дам вам тысячу долларов из своих сбережений и постараюсь убедить полковника Линдберга дать вам еще денег. В этом случае вы будете на стороне закона.

Джон покачал головой и сказал:

– Нет, я не могу сделать этого. Босс меня кокнет. Они меня продырявят.

– Вас всех поймают, Джон! Подумайте о своей матери!

– Нас не поймают. Мы все тщательно продумали. Мы готовились к этому похищению целый год.

Затем Кондон предложил обменять себя в качестве заложника на ребенка, и когда «Джон» отверг его предложения, попросил хотя бы отвезти его к ребенку. Разумеется, «Джону» не следовало рассчитывать на то, что люди Линдберга заплатят выкуп предварительно, не взглянув на ребенка.

– Нет! – сказал «Джон». – «Номер первый» продырявит нас обоих, если я возьму вас туда. Но к десяти часам утра в понедельник я пришлю вам доказательство того, что ребенок действительно у нас.

– Доказательство?

– Его ночной комбинезон.

Потом, как утверждал Кондон, «Джон» в течение нескольких минут заверял доктора, который поднял эту тему, что Ред Джонсон и Бетти Гау не участвовали в похищении, что они ни в чем не виноваты.

– Об этом, – сказал Кондон, – с облегчением узнает Линдберг, да и полицейские тоже.

Я промолчал. Мои соображения несколько отличались от мыслей этого старого болвана: мне показалось чертовски подозрительным то, то Кондон спросил «Джона» о Джонсоне и Гау, и смешным то, что похититель так пылко защищает незнакомых людей... если, конечно, они были для него незнакомыми.