Гибель «Демократии»

Однако желанное письмо так и не пришло. «Что же, – подумал он, – вольному воля. Если бы это был случайный каприз – род временного помешательства – Евгения давно бы вернулась. Она прекрасно знает, как сильна моя любовь к ней и что я в силах простить ей увлечение Светозаровым. Но она молчит, что, скорее всего, означает – все кончено… Значит, нужно проявить мужской характер: решительно подвести черту и забыть. Забыть о ней навсегда! В конце концов, я могу искренне попытаться ответить взаимностью на порыв Аглаи…»

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Если встречу с фронтовым товарищем Петр безоговорочно относил к подаркам судьбы, то однозначно оценить знакомство с Аглаей Щетининой он затруднялся до сих пор. Произошло оно в первый же вечер пребывания поручика в Севастополе благодаря неуемному желанию Бородулина поскорее излечить друга от хандры. В шесть часов вечера капитан прикатил на автомобиле и безапелляционно предложил Петру немедленно облачиться в мундир для выхода в свет. Шувалов попробовал отказаться, но получил суровую отповедь:

– Мон шер, ты не Овидий, поэтому тебе не положено предаваться унынию в благословенном Крыму. К тому же ты идешь не в гнездо порока, хотя при желании можно и туда наведаться, а в приличное место. Хозяин дома – местная достопримечательность. Может слышал, профессор Щетинин? Ну, археолог, который грозится раскопать весь Херсонес и тем явить миру нечто вроде Помпеи?

Бородулин самодовольно ухмыльнулся, поймав заинтересованный взгляд товарища. Еще бы не знать о Щетинине! Герой многих газетных публикаций – от фельетонов до восторженных статей; чудак, который засыпал властный Олимп требованиями довести финансирование раскопок античного города до довоенного уровня. Видите ли, покойный Николай II, дважды побывав на руинах Херсонеса, распорядился ежегодно отпускать на нужды археологов из своих личных сумм десять тысяч рублей. На эти средства удалось открыть примерно пятую часть бывшего греческого полиса. Война, а затем революция, само собой, привели к свертыванию исследований. И вот теперь Щетинин с отвагой Дон-Кихота бился с государственными инстанциями за возможность продолжить раскопки.

– Профессор с головой ушел в прошлое, – продолжал Бородулин свой рассказ, одновременно жестами поторапливая Петра, – а руководство настоящим взяла в свои руки его супруга – Ирина Васильевна. Это она решила завести нечто вроде салона, куда по четвергам съезжается местная интеллигенция. Хозяйка потчует не только хорошими винами собственного виноградника, но и специально приглашенными знаменитостями из числа приезжих. На прошлой неделе у них был Гумилев, а до него – модный ныне режиссер Мейерхольд.

Едва Шувалов успел застегнуть последнюю пуговицу, как Виктор потащил друга на улицу, где их поджидал открытый автомобиль.

На протяжении всего пути до дачного поселка Новый Херсонес, где летом обитало семейство Щетининых, капитан развлекал товарища рассказами о знаменитостях, бывавших на «четвергах». Среди прочего Шувалов получил предостережение насчет бывшего севастопольского градоначальника Хвостова. Этот отставной моряк, имея роковую наклонность к разного рода скандальным шалостям, любил вовлекать в них малознакомых молодых людей. Бородулин, давясь от смеха, поведал историю о том, как «Ванечка» (таково было прозвище Хвостова) был отставлен от службы за одну из своих шуток: – Служил он в Морском министерстве, ходил в чине капитана первого ранга, но по-прежнему оставался изрядным шалопаем. Во время какого-то праздника случилось ему быть в Александро-Невской лавре, где присутствовал двор, но без государя. Поначалу все там шло чин чином. Отстояв службу, великие князья с придворными двинулись в митрополичьи покои, чтобы закусить чем бог послал. Столы были накрыты в трех залах, но была одна тонкость. В самый дальний из них проходила головная часть церемониального шествия, состоявшая из царевых родственников и высших сановников. Там их ждали самые изысканные блюда и коллекционные вина из личного погреба владыки.

Капитан со вкусом причмокнул, словно ему самому довелось отведать эти деликатесы.

– Во втором зале меню скромнее, хотя не без затей. В третьем – блюда и вовсе с обычной монастырской кухни, а напитки самые простые. Всего интересу, что даром. Хорошо зная порядки, «Ванечка» решил угоститься там, где деликатесы. Он дождался, пока зазевается министр двора, и, прихватив двух приятелей, шмыгнул в процессию аккурат за членами Государственного совета. Все бы кончилось миром, но на беду Хвостов столкнулся нос к носу с обер-прокурором Синода. Представь себе, тот в черном мундире, обшитом серебряным позументом, такая же треуголка, лицо мрачное. Словом, не министр, а факельщик на похоронах по высшему разряду.

Для наглядности рассказчик на мгновение скорчил соответствующую физиономию, потом продолжил:

– К тому моменту наш герой успел отдать должное винным запасам митрополита. Узрев скучную рожу обер-прокурора, он за кричал: «Ваше высокопревосходительство, а где здесь монахи девочек прячут? Говорят, они такой цветник набрали, что турецкий султан обзавидовался!» От этих слов с бедным сановником чуть удар не сделался, а кусок севрюжатины, которой он угощался, встал поперек горла. Едва откачали…

Когда друзья отсмеялись, Виктор поведал, что шутка эта имела неожиданное продолжение:

– Второй раз на том же вопросе Хвостов погорел уже в Севастополе, когда его назначили градоначальником. Должность высокая, учитывая статус города – на уровне вице-губернатора. Приехал он с визитом к настоятельнице местной общины. Та приняла новое начальство, по обычаю, с хорошим угощением. «Ванечка» размяк душой, пришел в игривое настроение и брякнул ей: как, мол, насчет девочек? Настоятельница шутку не приняла, а напротив, пришла в негодование. В сердцах она накатала сразу две жалобы – министру внутренних дел и в Синод. Была бы одна кляуза, глядишь, дело обошлось. А так возникла переписка: Хвостову припомнили прежние прегрешения, поэтому все кончилось отставкой. Тогда он купил себе дом в Новом Херсонесе и не успокоился до тех пор пока не соблазнил всех молодых послушниц этой общины… Впрочем, вот мы и приехали.

Двери дома Щетининых в соответствии с духом времени были гостеприимно распахнуты для всех мало-мальски знакомых. Офицеры отдали фуражки горничной, с ее помощью почистились от дорожной пыли и без доклада прошли в гостиную. Здесь уже собралось около двух десятков людей, в основном солидного вида мужчины и модно одетые дамы. Молодежи было совсем немного: в дальнем от входа углу, возле рояля, четверо юношей оживленно беседовали с высокой белокурой девицей лет двадцати. Еще один молодой человек сидел за инструментом и, не сводя глаз с девушки, тихо наигрывал какую-то меланхолическую мелодию.

Бородулин представил Петра хозяйке дома – слегка полноватой, но совсем не утратившей привлекательности женщине. Она с интересом взглянула на поручика, улыбнувшись, протянула руку для поцелуя, без всякого жеманства попросила чувствовать себя как дома. Сидевший рядом с ней тучный господин с ухоженными бакенбардами сердито поджал губы – появление офицеров заставило его прервать рассказ о чем-то важном. Заметив это, они поспешили отойти, сославшись на необходимость поприветствовать других гостей.

Виктор подвел поручика к блондинке, оказавшейся дочерью хозяев. Звали ее Аглаей. Безусловно, она была привлекательна: стройная фигура с тонкой талией, узкое миловидное лицо, на котором Создатель с изяществом разместил чувственный рот, слегка вздернутый носик, голубые глаза, в которых лишь при должном внимании можно было обнаружить проблески острого ума. Оказываясь рядом с такими женщинами, мужчины охотно теряли головы и, напоминая собой павлинов, вовсю распускали перья в надежде добиться благосклонности. Лишь те из них, кто умудрялся не до конца уподобиться безмозглой птице, в какой-то момент начинали ощущать внутреннее беспокойство – что-то в Аглае определенно настораживало. Может быть, это «что-то» таилось в слегка опущенных уголках рта. Стоило ей перестать улыбаться, как в чертах лица тотчас же угадывался капризный ребенок, готовый без устали требовать понравившуюся ему вещь. Но только очень проницательный человек мог заметить, что эту особу переполняет стремление повелевать гораздо большим: а именно – судьбами людей.

Родись Аглая где-нибудь в Англии или Америке, ее наверняка ждало бы какое-то высокое предназначение. Она, несомненно, повела бы за собой суфражисток и стала бы крупной величиной в политике. Однако юная российская демократия оказалась пока не готова взвалить на плечи женщин дополнительную ношу в виде всей полноты политических прав. Вчера только какой-нибудь купец третьей гильдии Обмылков, убеждая избрать его гласным городской думы, приводил такой довод:

– Братцы! Супруга у меня нрава сурового – коли домой поздно заявляюсь, бранит, спасу нет. А так, всегда могу сказать, что был в собрании, по общественным нуждам.

И что теперь, прикажете встречаться с женой-занудой в зале заседаний? «Нет, господа, – рассуждали обыватели, – пусть там в Европах себе бесятся, а наши Дуньки обойдутся без равноправия. Хватит с них того, что получили право из-за жестокого обращения уходить от мужа и проживать по собственному паспорту». Поэтому, пока будущие участницы российского парламента играли в куклы, Аглае оставалось одно – диктовать свою волю окружавшим ее мужчинам, наказывая их тем самым за то, что они не позволяют ей повелевать целыми народами.

Все это Шувалов понял гораздо позже, когда ему пришлось провести в общении с девушкой не один день. Но в тот момент его менее всего занимал ее внутренний мир. Он хотел просто отдать дань вежливости и направиться к группе гостей, обступивших писателя Куприна. Однако Аглая решила по-своему. Не обращая внимания на обиженные лица своих недавних кавалеров, она взяла под руку представленного ей поручика и больше не отпускала от себя ни на шаг на протяжении всего вечера.

Когда позвали на веранду пить чай, она усадила Петра рядом, по правую руку. Она настойчиво втягивала Петра в разговор, поминутно перескакивая с одной темы на другую. Едва он успевал закончить мысль, как тут же следовал новый вопрос. Поначалу поручика смущал такой натиск, но скоро чувство неловкости исчезло, уступив место внезапно проснувшейся мужской гордыне. Ему льстило, что собеседница проявляет по-настоящему неподдельный интерес ко всему, им сказанному, что она, точно губка, впитывает каждое сказанное им слово. Незаметно их беседа вышла за рамки застольного разговора, предписанного правилами хорошего тона, превратилась в нечто большее, чем обмен пустыми фразами.

К концу чаепития на веранде появился профессор Щетинин. Едва взглянув на главу семейства, поручик с трудом сдержал смех. В его представлении именно так выглядел Жак Паганель – герой зачитанной в детстве до дыр книги «Дети капитана Гранта». Та же высокая нескладная фигура, те же всклокоченные волосы, тот же рассеянный взгляд. Только на длинный нос водружены не очки, а пенсне на черном шнурке. Неловко поклонившись гостям, Никита Семенович пробормотал слова извинения, сел на свободный стул, принялся за бутерброд с колбасой, отрешенно уставившись в зеркальный бок самовара. Гости продолжали спокойно беседовать, не обращая внимания на профессора, и Шувалов понял, что все давно привыкли к такому поведению хозяина дома.

Когда встали из-за стола и спустились в сад, были уже глубокие сумерки. Полагая, что пора и честь знать, поручик стал высматривать Бородулина, чтобы сговориться об отъезде. Внезапно Аглая, бросив на ходу: «Я сейчас вернусь», поспешила в дом. Тотчас рядом с Петром возник пожилой господин – судя по осанке, из отставных военных. Гордая посадка головы, большой нос с горбинкой, огонь во взоре из-под кустистых бровей невольно вызывали на ум определение «орел мужчина». Раскрыв массивный серебряный портсигар, незнакомец предложил:

– Угощайтесь, поручик. Лучший турецкий табак, папиросы сам набиваю.

– Благодарю вас, не курю, – учтиво отказался Шувалов.

– Тогда и я не буду, – сказал мужчина, щелкнув портсигаром. – Позвольте представиться, контр-адмирал в отставке Хвостов Иван Архипович. Так сказать, старожил здешних мест. А вы, Петр Андреевич, как я слышал, служите в Петрограде?.. Вы не удивляйтесь, что я так, без церемоний. Мы живем по-простому, искренне рады каждому гостю. Здешнее общество – люди весьма достойные, но иногда так хочется поговорить со свежим человеком, к тому же из самой столицы. Как долго намереваетесь пробыть в Севастополе?

– Может быть, недели две-три, – осторожно ответил поручик, вспомнив о предостережениях Аркадия.

– Прекрасно! – обрадовался Хвостов. – Позвольте тогда мне взять вас под свою опеку. Я с большим удовольствием готов показать вам некоторые, так сказать, достопримечательности, которые не описаны в путеводителях. У нас, конечно, не Вавилон, но все же есть места, где молодой человек со средствами получит полное отдохновение души. А в Балаклаве!.. Уверяю, испытаете несказанное удовольствие. Вы где остановились?

– На Ластовой улице.

– На Корабельной стороне?! – всплеснул руками отставной адмирал. – Что вы, голубчик, вам надо переселиться поближе к достижениям цивилизации, скажем, в гостиницу Киста. Если хотите, я переговорю с управляющим, чтобы отвели номер поприличнее. А еще лучше, переезжайте сюда, в Новый Херсонес. У меня в доме найдется для вас прекрасная комната, причем за чисто символическую плату. Живя вместе, нам будет очень удобно совершать вылазки в город. Я вам такое покажу…

– Ничего вы не покажете, Иван Архипович, – перебила его Аглая, сходя по ступеням и беря поручика под руку, – поскольку Петр Андреевич уже ангажирован мной на все время.

– Что ж, прелестница, мне остается только отступить, – сделал. Хвостов изящный полупоклон, приложив руку к сердцу. Улыбка Петру («Все понимаю, сам был молодым!»), и отставной адмирал направился в глубь сада, сказав на прощание: – Тем не менее, молодой человек, мое предложение остается в силе.

Пока шел разговор с «Ванечкой», совсем стемнело. С характерной для юга внезапностью ночь упала на дачный поселок, будто театральный занавес в провалившейся пьесе. Цикады, освободившись от дневной стыдливости, затрещали с неистовой силой. Сказочной россыпью бриллиантов самой чистой воды замерцали над головой звезды, вызывая из глубины памяти гениальные строки: «Открылась бездна, звезд полна. Звездам числа нет, бездне – дна…» Шувалов вдруг почувствовал, что рядом стоит не просто дама, которую он в силу обстоятельств развлекал невинной беседой, а женщина, пробудившая в нем мужское желание. Стремясь скорее избавиться от досадного наваждения, он, борясь с предательской хрипотцой в голосе, стал поспешно прощаться:

– Аглая, позвольте поблагодарить за прекрасный вечер, проведенный в вашем обществе, и разрешите мне откланяться. Боюсь, что столь поздние бдения могут не лучшим образом сказаться на моей ране.

– Да, конечно, поезжайте. – В ее голосе послышалась тревога. – Я не смею вас задерживать. Только у меня к вам просьба. Обещайте непременно исполнить ее.

– Разумеется, все, что в моих силах, – заверил поручик.

– Вот записка, – она протянула маленький конверт, – в ней изложена моя просьба. Прочтете дома. А сейчас прощайте…

Оказавшись в своей комнате, Шувалов зажег свечу и развернул послание, источавшее, согласно канонам любовной переписки, слабый аромат духов. Но вместо девичьего признания в духе Татьяны Лариной на листке, украшенном вензелем из букв Аи Щ, было написано четким энергичным почерком: «Завтра будьте в 10 часов утра на Херсонесе, возле храма. Мы пойдем смотреть раскопки. Ваша А.».

Так было положено начало бурному роману, в котором Петру пришлось играть двойственную роль. Аглая, без памяти влюбившись в поручика, относилась к нему, как религиозный фанатик к предмету своего поклонения. Одновременно с этим привычка повелевать окружающими заставляла ее требовать безоговорочного повиновения своим желаниям. Именно она задала головокружительный темп развитию их отношений.

Размышляя о произошедшем с ними, Петр успокаивал совесть тем, что, по сути, он не соблазнял Аглаю, а лишь малодушно подчинился чужой воле. К тому же ее невинность осталась где-то в прошлом, а пылкий темперамент вызывал у поручика совсем иные ощущения, нежели близость с Евгенией. Но теперь он не испытывал постоянного сердечного трепета, а лишь переживал минуты чувственного наслаждения. Тем не менее зов плоти порождал неотступную тягу к этой женщине, желание нового любовного свидания. Ему пришлось признаться самому себе, что в отношениях с Аглаей он просто позволяет любить себя, не находя в своей душе даже малой толики ответного чувства. «Хорошо хоть, она не строит матримониальных планов, – каждый раз думал Петр, возвращаясь к себе на квартиру. – При ее привычке повелевать брак стал бы для меня настоящей каторгой».

Шувалов не видел приемлемого выхода из сложившейся ситуации. Оставалось уповать на то, что с его отъездом из Севастополя все само собой образуется по принципу русской пословицы «С глаз долой – из сердца вон».

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Разбудил Шувалова скрежет ключа в замке. Дверь отворилась: в проеме выросла массивная фигура надзирателя. Маленькие глазки в сочетании с приплюснутым носом и круглой щекастой физиономией делали его слегка похожим на свинью. Надзиратель, не переступив порог, равнодушно скомандовал:

– На выход с вещами!

Поручик вскочил с койки, слегка помассировал ладонями лицо, разгоняя остатки сна, вышел из камеры. Взгляд, брошенный на ноги тюремного служителя, подсказал ему, почему, даже с привычкой спать чутко, он не услышал шагов в коридоре. У надзирателя поверх сапог были надеты чуни из шинельного сукна. Видимо, он относился к любителям бесшумно подбираться к глазкам камер, чтобы застать своих подопечных врасплох.

– Шагай вперед! – раздалась за спиной новая команда.

Конвоир уже знакомым путем привел Петра в тюремную канцелярию, но не в «приемный покой», а к двери с табличкой «Начальник тюрьмы». Надзиратель постучал, открыл дверь и с порога доложил о доставке арестанта.

– Пусть заходит. А вы свободны, спасибо, – услышал поручик и шагнул в кабинет.

Навстречу ему из-за письменного стола поднялся, улыбаясь, средних лет морской офицер. Бросилось в глаза, что его темные волосы уложены в тщательный пробор. В остальном он выглядел вполне заурядно. Ростом немного пониже Петра, но массивнее в комплекции; лицо самое обычное – только на гладковыбритом подбородке забавная ямочка, да между бровей двойная вертикальная складка. Моряк, по-прежнему с улыбкой на лице, подошел вплотную, протянул руку:

– Разрешите представиться, – сказал он, сверкнув пробором в легком наклоне головы, – капитан-лейтенант Жохов, Алексей Васильевич. Состою в должности начальника отдела контрразведки штаба Черноморского флота. Извините, что заставили вас слишком долго пользоваться нашим гостеприимством. Надеюсь, Петр Андреевич, вы не скучали.

Как бы иллюстрируя слова Жохова, большие настенные часы пробили четыре удара. Выходило, что поручик провел под арестом около семи часов. Только теперь он почувствовал, как сильно проголодался. К тому же организм требовал посетить заведение, которое флотские почему-то даже на берегу упорно именуют иностранным словом «гальюн».

– Нет, не скучал, но все же чрезвычайно был бы рал поскорее покончить с этим недоразумением, – ответил Петр, пожимая руку коллеге по борьбе со шпионажем. Одновременно он старался вспомнить иерархию флотских чинов, заново установленную в обновленной России. Выходило, что его новый знакомый стоял на ступеньку армейского подполковника. В военном министерстве даже предлагали восстановить старинное название этого чина – майор. Однако президент утвердил для армии традиционное наименование – капитан, а для флота – капитан-лейтенант.

– Могу ли я считать себя свободным?

– Несомненно! Прямо с этой минуты, – заверил его капитан-лейтенант. – Только у меня к вам есть небольшой разговор.

– В таком случае, мне бы… – замялся Шувалов.

– Понимаю! – не дал договорить собеседник. – Направо по коридору, последняя дверь.

Когда Петр вернулся в кабинет, начальник контрразведки сидел за столом. Перед ним на салфетке в массивном серебряном подстаканнике стоял стакан с чаем. На противоположном краю стола, словно в зеркальном отражении, на белой салфетке находился точно такой же стакан. Полную симметрию нарушала поставленная рядом тарелка, на которой возвышалась горка бутербродов с копченой колбасой.

– Прошу вас, Петр Андреевич, садитесь, – пригласил Жохов. – Пейте-ешьте. Ради бога, без церемоний.

Он откинулся в кресле, помешивая ложечкой в стакане, принялся рассматривать, как у ворот происходит смена караула. Шувалов понял, что капитан-лейтенант тактично предлагает ему не смущаться присутствием старшего по чину и спокойно утолить голод. Когда тарелка опустела, Жохов оставил созерцание тюремного двора. Он осторожно отпил из стакана, затем, слегка улыбнувшись, поинтересовался:

– А как вы отнесетесь к тому, что вам придется временно задержаться в Севастополе? Но не в качестве курортника, а моего подчиненного?

– Полагаю, ваше предложение вызвано серьезными обстоятельствами. И скорее всего оно связано с утренней трагедией, – предположил Петр. – Однако я человек военный. Как бы ни было лестно ваше предложение, выше моих желаний воля начальства. К тому же я в контрразведке без году неделя, а вашей флотской специфики не знаю вовсе. Все мое знакомство с морской службой ограничивается произведениями Гончарова и Станюковича.

– Господин поручик, столь долго пробыть в камере вам пришлось потому, что у меня много времени отняли переговоры с вашим начальством. На мой запрос, посланный в Москву по военному телеграфу, ответ пришел почему-то из Петрограда. В депеше вы охарактеризованы как инициативный офицер и опытный оперативник. Далее говорится буквально следующее: «Поручик Шувалов находится в двухмесячном отпуске для окончательного излечения. Если он в достаточной мере оправился от полученной раны, настоятельно рекомендую привлечь его для расследования гибели линкора «Демократия». С моей стороны возражений нет». Подписано полковником Артемьевым.

Жохов с сочувствием наблюдал за растерянностью Петра, вызванной нежданной весточкой от начальства. Впрочем, молодой офицер быстро справился с собой.

– Буду с вами до конца откровенен, – продолжал капитан-лейтенант, – есть несколько причин, вынуждающих меня настаивать на нашем сотрудничестве. Во-первых, во время взрыва на «Демократии» пропали без вести два офицера контрразведки флота. Утром они были заняты проверкой мер, обеспечивавших безопасность визита президента. Их не удалось обнаружить ни среди спасенных, ни среди погибших. Штат отдела и так невелик, поэтому, сами понимаете, для проведения следствия по горячим следам для меня каждый человек сейчас на вес золота. Во-вторых…

В разговоре опять наступила пауза. Но теперь в ней чувствовалось напряжение. Капитан-лейтенант сосредоточенно разглядывал стоявший перед ним стакан, словно пытался определить, насколько тот отклонился от положенного ему места в центре салфетки. Наконец, глубоко вздохнув, офицер заговорил, но с таким выражением лица, будто признавался доктору в обнаружении у себя постыдной болезни:

– Во-вторых, имеются обоснованные подозрения, что взрыв напрямую связан с существованием монархического заговора, в который вовлечены офицеры флота.

– Вы хотите сказать, что офицеры погибшего линкора причастны к гибели собственного корабля? – перебил Жохова Петр, от изумления забыв о субординации.

– Как раз не хочу, – сердито ответил моряк, – но вынужден… Давно ходили слухи, что в связи с приездом генерала Корнилова монархисты хотели устроить какую-то акцию. Но сведения были слишком расплывчатые, конкретных участников выявить не удалось. К тому же, контрразведка не Комитет общественной безопасности – мы не имеем права заниматься политическим сыском, если нет прямых доказательств деятельности иностранных шпионов. Хотя опыт войны показал, что немцы охотно прибегали к услугам польских, финских, украинских националистов, а также прочих радикально настроенных политических оппозиционеров. В общем, как ни бредово звучит эта версия, ее необходимо проверить самым тщательным образом.

Он снова бросил взгляд на стакан, нахмурился, чуть-чуть передвинул массивный подстаканник. Когда Жохов поднял глаза на Петра, лицо начальника контрразведки обрело невиданное прежде выражение решительности. Такому выражению более соответствовал бы не тихий кабинет, а мостик боевого корабля в минуту атаки.

Шувалов понял: капитан-лейтенант Жохов вступил в сражение. Теперь он не отступит, пока не расквитается с теми, кто предательски уничтожил «Демократию», кто в мирное время обрек на гибель ее матросов и офицеров. Еще Петр понял, что в этом бою его место рядом с командиром. Поручик встал, вытянул руки по швам.

– Господин капитан-лейтенант! – произнес он чуть хриплым от волнения голосом. – Я готов выполнить любое ваше приказание. В чем будет состоять мое задание?

– Садитесь, Петр Андреевич, – махнул рукой Жохов. – И впредь попрошу обращаться ко мне по имени-отчеству.

– Слушаюсь, Алексей Васильевич!

– Что же касается предстоящего задания, – сказал начальник контрразведки, испытующе глядя на Петра, – то вам придется стать моим внутренним агентом в офицерской среде. Официально вы войдете в состав специальной комиссии морского и военного министерств, образованной для расследования причин гибели линкора «Демократия». Сегодня вечером она выезжает из Петрограда. Вы будете участвовать в проведении следствия: опрашивать членов команды, специалистов штаба и все такое прочее. Если монархический заговор в действительности существует, то его участники обязательно попытаются сблизиться с кем-нибудь из членов комиссии, чтобы получать информацию из первых рук. Полагаю, ваша кандидатура покажется им самой подходящей: герой-фронтовик, из старинной дворянской фамилии, с флотской контрразведкой и Комитетом общественной безопасности никак не связан. При благоприятном стечении обстоятельств у вас появится реальная возможность проникнуть в саму организацию, выяснить ее состав, степень причастности к взрыву, действительные планы заговорщиков.

Если бы Жохов внезапно огрел Шувалова выхваченной из-под стола дубиной, это не так поразило бы его. От бросившейся в голову крови застучало в висках. Поручик был просто раздавлен обрушенным на него известием. Так вот какую «почетную» миссию решил доверить ему Алексей Васильевич: роль тайного соглядатая, фискала, провокатора.

– Я понимаю ваше смятение, – продолжил капитан-лейтенант, не отводя пристального взгляда, – но в сложившейся ситуации иного выхода нет. Прежде чем вы, Петр Андреевич, начнете энергично отказываться от высказанного предложения, попрошу вас внимательно выслушать мои аргументы. Начну с того, что никто не предлагает вам стать новым Азефом. Ваша задача – собрать достаточное количество сведений о случившемся, на основании которых мы с вами могли бы с чистой душой сказать: офицеры флота не имеют ни малейшего отношения к случившемуся.

Он глубоко вздохнул.

– Или же имеют. Тогда решим, как поступить дальше. По крайней мере, даю вам честное слово, что в таком случае вы немедленно прекратите расследование. Никто не собирается отбивать хлеб у Комитета общественной безопасности. Повторяю, прежде чем прийти к какому-либо решению, мне необходимо составить максимально полную картину происшедшего. Я уверен, что вы, как дворянин и честный русский офицер, поможете мне, такому же офицеру и дворянину, найти выход из этой более чем щекотливой ситуации. Речь идет о спасении чести офицерского корпуса в целом. Цель настолько высока, что ни одна назначенная цена не покажется чрезмерной.

Жохов предостерегающе поднял руку, останавливая возражение, готовое сорваться с уст поручика.

– Вы наверняка знаете, что в октябре 1916 года здесь же, в Северной бухте, взорвался и затонул на глазах у всей эскадры линкор «Императрица Мария». Как ни странно, трагедия четырехлетней давности во многих деталях повторилась сегодня утром. Несмотря на самое тщательное расследование, виновников гибели «Марии» так и не удалось найти. Хотя многое указывало на то, что взрыв на корабле был результатом злонамеренных действий. В этом отношении интересна история мичмана Фока, которая в подробностях известна весьма ограниченному кругл лиц. Упомянутый офицер, из немцев, кстати, служил на «Марии», где имел доступ в артиллерийские погреба. После гибели корабля он был переведен на однотипный линкор «Екатерина Великая», ныне – «Воля».

Шувалов, услышав название корабля, непроизвольно кивнул. Он видел его сегодня стоящим на якоре рядом с «Демократией».

– Однажды ночью, – продолжал капитан-лейтенант, – Фок попробовал проникнуть в погреб главного калибра, якобы для проверки температурного режима. Дежуривший у дверей унтер-офицер отказался пропустить мичмана в неурочный час, да еще без разрешения старшего офицера линкора. По всей видимости, между ними даже произошла небольшая схватка, из которой Фок вышел слегка помятым. Унтер-офицер, невзирая на угрозу попасть под суд за оскорбление мичмана, доложил начальству о случившемся. Фок был вызван к старшему офицеру для дачи объяснений, но вместо этого предпочел пустить пулю в висок. То ли он испугался разоблачения, то ли не смог перенести оскорбления – точную причину самоубийства установить не удалось. Как видите, Петр Андреевич, без информации об истинном настроении офицерской среды нам концов не найти.

– Я вас прекрасно понимаю, Алексей Васильевич, – начал было Шувалов, – но…

– Милейший Петр Андреевич, – тут же перебил его Жохов, – не надо сейчас ничего говорить. Я бы охотно продолжил обсуждение моральных аспектов моего предложения, но, к сожалению, должен вас покинуть. Расследование гибели линкора «Демократия» не может стоять на месте. Со своей стороны вы вольны поступить так, как вам подсказывает совесть. Можете уехать из Севастополя в любую минуту, но знайте, от намеченного я не отступлю. Если вы откажетесь, мне придется привлечь к сотрудничеству агентов-оборотней из Комитета общественной безопасности. Тогда дело наверняка получит нежелательную огласку, а флот окажется опозорен. Если же надумаете помочь, прошу вас прибыть в штаб флота к семи часам вечера. И последний совет: когда будете обдумывать окончательный ответ, вспомните историю русской контрразведки. Вас же знакомили с ней на курсах при Главном штабе.