Гибель «Демократии»

– Я, видите ли, давно в Москве живу, – уклонился от прямого ответа старый сыщик. – Дедушка ваш все больше по заграницам разъезжал, но вести о нем доходили регулярно. Помнится, в конце семидесятых он прославился тем, что за год издержал без малого миллион четыреста тысяч рублей. По тем временам фантастическая сумма. Если мне не изменяет память, родственники хлопотали перед генерал-губернатором об установлении опеки по причине расточительного образа жизни. Правда, при ближайшем рассмотрении вопроса сами оказались не без греха.

– Вот-вот, швырять деньги на удовольствия они все умели, – обронил Малютин и замкнулся в себе.

В комнате повисло молчание. Вельяминов извлек папиросу из портсигара, протянул его потомку фабрикантов. Тот, поблагодарив кивком, взял себе одну, и они закурили. Петр, не желая сидеть без дела, принялся заново просматривать набросок плана предстоящей операции. Появление доверенного сотрудника Гучкова спутало поручику все карты. Безотлагательно следовало определить, на какое место в уже намеченной расстановке сил может претендовать этот совсем не известный ему человек.

– Отдаю должное вашей деликатности, господа, – произнес, наконец, Юрий. – Другие давно бы истерзали меня вопросами о моем происхождении. Конечно, в силу того, что мы должны вместе заняться довольно щекотливым делом, вы имеете право знать обо мне все.

– Хорошо, что вам не надо объяснять эту простую истину, – с облегчением сказал Шувалов. – Но нас в первую очередь интересуют не ваши семейные тайны, а степень пригодности к оперативной работе. Если, конечно, вы понимаете, о чем идет речь. К примеру, приходилось ли вам скрытно вести наружное наблюдение за объектом в городских условиях? Или заниматься вербовкой негласных сотрудников? На мгновение на лице Малютина появилось выражение растерянности, но ему удалось немедленно взять себя в руки. Он еще больше выпрямился и ответил с достоинством:

– Не скрою, мне не доводилось заниматься упомянутыми вещами. Однако думаю, это не является непреодолимым препятствием к моему участию в деле. Предлагаю поступить следующим образом: я расскажу о себе, а вы решите, каким образом можно использовать мой опыт.

– Да, это разумное предложение, – согласился Шувалов, обменявшись взглядами с Иваном Леонтьевичем. – Итак, мы вас слушаем.

Отправив в пепельницу недокуренную папиросу, Юрий начал рассказывать:

– Трюк с фамилией удался лишь отчасти. На семейном совете родственники отца решили не доводить дело до публичного скандала. В качестве отступного мать обеспечили более-менее приличным приданым и выдали замуж за мелкого чиновника. Со мной же поступили иным образом: сначала отдали на воспитание в чужую семью, а когда пришло время, определили в кадетский корпус. Не знаю, чем это было вызвано. Вероятно, подумали, если есть прославленный генерал-фельдмаршал Милютин, почему бы не быть Малютину. А может, понадеялись, что сгину на военной службе. Как бы там ни было, осенью четырнадцатого года меня в числе прочих досрочно выпустили из Александровского училища и отправили на Северо-Западный фронт.

– Так мы с вами вроде однокашников? – удивился Петр. – Только я из офицеров военного времени. Всего несколько месяцев провел в стенах этого прославленного училища.

Малютин ответил рассеянной улыбкой и продолжил:

– Как видите, ростом я не особо вышел, поэтому, будучи юнкером, попал в третью роту. Прозвище у нас было «блохи». Своим рослым товарищам мы стремились утереть носы в гимнастическом зале, выделывая на снарядах самые рискованные штуки, какие только могли прийти в голову бесшабашным юношам. Кроме того, я много сил отдавал фехтованию. Но особые способности открылись у меня к стрельбе. В обращении с револьвером и винтовкой я достиг такого совершенства, что на равных соревновался с преподавателем огневой подготовки. Высокие баллы по всем остальным предметам давали мне возможность оказаться в числе счастливчиков, кто сам определял место будущей службы. Я рассчитывал на вакансию в Гвардейской Стрелковой бригаде, а если повезет – в Стрелковом полку Императорской фамилии, где служили самые меткие стрелки армии. Вместо этого попал в Выборгский полк двадцать второй дивизии. Смешно, но до войны он носил имя самого германского императора Вильгельма Второго.

Рассказчик и слушатели улыбнулись. Действительно, до 1 августа (по европейскому летосчислению) 1914 года несколько полков вооруженных сил России носили имена членов германской и австрийской императорских фамилий. Кроме того, кайзер Вильгельм был шефом лейб-гвардии Петроградского полка, а над гвардейцами Кексгольмского шефствовал австрийский монарх. Так что на полковых праздниках русские офицеры должны были поднимать тосты и кричать «ура» в честь будущих врагов. Впрочем, царь Николай II также выступал в роли высочайшего покровителя нескольких воинских частей армии «кузена Вилли», а также войск Франца-Иосифа. Когда разразилась война, он первым делом приказал удалить из своего гардероба и сжечь вражеские мундиры.

– Не буду подробно останавливаться на своей фронтовой одиссее, – снова заговорил Юрий. – Просто я хочу сказать, что воевал все четыре года, не считая небольших перерывов на пребывание в лазаретах. За это время пришлось научиться таким вещам, в сравнении с которыми ваша оперативная работа может показаться детской игрой в казаки-разбойники. Думаю, не каждому сыщику довелось бродить в окружении и пробраться незамеченным через многочисленные вражеские патрули. Или уговорить взбунтовавшихся солдат не просто остаться на позициях, а пойти в наступление. Я уже молчу о выработанном умении реагировать на врага раньше, чем он успевает напасть.

Внешне Малютин сохранял спокойствие, но Петр чувствовал, что внутри у бывшего фронтовика все кипит. Чтобы немного разрядить обстановку, поручик предложил:

– А не сделать ли нам, господа, небольшой перерыв? Лично я давно томим жаждой, а у хозяина дома, как мне известно, на леднике хранится запас калинкинского пива. Позвольте мне отлучиться на минуту за этим прекрасным напитком. Или, может быть, Юрий Константинович предпочтет что-нибудь покрепче?

– Вы зря всполошились, Петр Андреевич, – криво усмехнувшись, ответил Малютин. – Первое, чему я научился по возвращении к мирной жизни, это держать в узде свои эмоции. Поверьте на слово – истерик не будет, хотя вы правильно углядели, что воспоминания о пережитом вызывают во мне определенное волнение. Впрочем, пить действительно хочется, и я с удовольствием осушил бы бутылочку-другую пивка. Если, конечно, мы не разорим хозяина.

После того, как на столе выстроились шесть высоких бутылок темно-зеленого стекла и каждый из мужчин с наслаждением утолил первую жажду, Юрий продолжил рассказ:

– В боевых условиях я еще больше развил свои навыки обращения с оружием, научился одинаково хорошо стрелять с обеих рук. После первых же боев выяснилось, что ходить в атаку с обнаженной саблей крайне неудобно. Офицеры поопытнее оставляли в блиндаже холодное оружие, а в бой шли, держа в одной руке револьвер, а в другой стек – подгонять нерадивых солдат. Я, кроме того, брал с собой маузер, доставшийся мне в качестве трофея. С двумя шпалерами мне удавалось выходить победителем из любой рукопашной. Солдаты видели это и старались держаться поближе, тем самым надежно защищая меня с флангов. Собственно говоря, благодаря умению метко стрелять и не теряться в критической ситуации я оказался на службе у господина Гучкова.

– Интересно, каким же это образом? – спросил Вельяминов. Подавая другим пример, он снова наполнил стакан пенным напитком.

– В силу чистой случайности, – пояснил Юрий, – Полгода назад, проходя мимо Московского коммерческого банка, мне довелось стать свидетелем вооруженного налета. Четверо бандитов в масках выскочили из дверей и, паля во все стороны, как сумасшедшие, бросились к поджидавшему их мотору. Когда пуля ударила в стену рядом с моей головой, я не выдержат и открыл ответный огонь. В результате бандиты остались лежать, а шофер сдался на милость победителя. Буквально следом подкатил на автомобиле Николай Иванович. Когда до него дошло, что было бы с ним, явись он на пять минут раньше, мне было немедленно-предложено стать при господине финансисте чем-то вроде рынды с револьвером вместо серебряного топорика.

– И вы ради этого оставили армию? – изумился Петр.

– Нет, господин поручик, – снова невесело усмехнулся Малютин, – тогда я был птицей вольной. В ту пору мне приходилось решать, что делать со своей свободой и как снискать хлеб насущный. Вы не поверите, но в день, когда случился налет, я направлялся к банку, чтобы провести предварительную разведку на предмет его ограбления. И снова меня ангел-хранитель отвел.

– Почему же вы, кадровый офицер, не остались на службе, если в отставке вам пришлось столь плохо? – продолжал недоумевать Шувалов.

– Это отдельная история, не имеющая отношения к нашему разговору, – поморщился бывший штабс-капитан. – Но поскольку беседа о моих профессиональных качествах плавно перетекла в застольный разговор по душам, извольте, я вам ее поведаю.

Он выпил пива и, вертя в руках пустой стакан, начал свою исповедь:

– В марте семнадцатого года солдаты избрали меня командиром батальона, а летом пришел приказ о моем производстве в подполковники. Вы помните, что это было за время. Фронт трещал по швам. Целые полки снимались с позиций, грузились в эшелоны вместе с орудиями и пулеметами. Безудержным потоком они двигались в тыл, грозя смести огнем всех, кто встанет на пути. Чтобы спасти положение, правительство ввело для нарушителей присяги смертную казнь. Случилось так, что военно-полицейская команда задержала на станции несколько нижних чинов из моего батальона. Их судили за дезертирство и приговорили к расстрелу перед строем. Я должен был привести приговор в исполнение, но отказался.

Взгляды офицеров скрестились, и Петр увидел в глазах Малютина горечь и страдание. Продолжая смотреть в упор, Юрий говорил охрипшим голосом:

– Приказ – дело святое, однако тех людей я не мог отправить на смерть. Они были из числа башкир, присланных с последним пополнением. Первое время по-русски совсем не говорили, так что пришлось каждую свободную минуту проводить с ними занятия по словесности. Зато оказались храбрыми, надежными в бою солдатами, лучше которых мне не доводилось встречать. И надо же случиться такому, какая-то сволочь – революционный агитатор – задурила им головы, сказав, что войне все равно скоро конец, поэтому можно ехать домой. На суде я пытался доказывать: одно дело – расстрелять труса или шпиона, мародера, наконец, но совсем другое – казнить за искреннее заблуждение. Мне сочувственно кивали, а потом, сославшись на требование комиссара Временного правительства жесткими мерами укрепить дисциплину, все же объявили расстрел. Тогда я сполна, без купюр высказал свое мнение о комиссарах, о Временном правительстве и о его главе – генерале Корнилове. После этого судили уже меня. Чтобы не провоцировать солдат на бунт, меня не расстреляли, а лишь разжаловали в рядовые и предложили поступить добровольцем в ударный батальон, где снова поднялся в чине, а после подписания мира в числе первых был изгнан из армии.

– Полагаю, Петр, сей добрый молодец подходит нам по всем статьям, – вынес вердикт Иван Леонтьевич, срывая пробку с новой бутылки. – Пусть он пока с тобой походит, присмотрится к делу, поднаберется ума-разума. К Голиафу загляните – вдруг господину штабс-капитану понравится не только из револьверчика палить. Штаб у нас будет здесь. А чтобы все было не хуже, чем у людей, допивайте, ребятки, пиво да отправляйтесь в Милютинский переулок на телефонную станцию. Скажите, пусть протянут сюда линию. Надеюсь, господин Гучков не взыщет строго, что истратим малую толику денег на благое дело.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

– Господин капитан-лейтенант, я командирован в Севастополь не для того, чтобы наслаждаться южными красотами. В круг моих первоочередных обязанностей входит информирование военного министерства о ходе расследования причин гибели линкора «Демократия». А с чем я сталкиваюсь на деле? С отговорками, с невразумительным бормотанием о том, что делается все возможное для установления истины. Из сообщений петроградских и московских газет можно почерпнуть больше подробностей, нежели из вашего доклада. Взгляните, общественное мнение давно указывает на главного виновника – морского министра. Вы же с непонятным упорством твердите о какой-то диверсии, о следах, ведущих к каким-то мифическим шпионам.

Вельможный гнев столичного подполковника в исполнении Блюмкина выглядел весьма убедительно. Собственно говоря, изобразить крайнее недовольство начальником контрразведки Якову не составило никакого труда. Фактически он совсем не лицедействовал, а лишь давал выход накопившемуся раздражению, поскольку с некоторых пор развитие операции пошло явно вопреки его воле. Комитетчик еле сдерживался, чтобы не заскрипеть зубами от злости, глядя на безмятежное лицо Жохова.

А как прекрасно все начиналось! Безупречно разыгранная интрига позволила окончательно вывести Шувалова из игры. Сам Яков, предъявив предписание министерства, под именем подполковника Туле-нинова легко внедрился в комиссию. Оставалось добавить несколько штрихов, чтобы довести дело до победного конца, но тут начались затруднения.

Взять хотя бы исчезновение поручика. Поначалу весть о его побеге даже обрадовала Блюмкина. Пусть затея с засадой у ворот управления милиции с треском провалилась, зато своей эскападой контрразведчик добровольно загнал себя в угол, фактически признав обвинение в убийстве. Кто теперь поверит в его невиновность? Из здравомыслящих людей – никто. Да, Шувалов остался жив, но ему пришлось, словно таракану, забиться в самую дальнюю щель. Б результате он не только по-настояшему вступил в конфликт с законом, но и обеспечил оперативнику КОБа вожделенный простор для действий. Оставалось найти беглеца, чтобы держать под наблюдением, пока не возникнет необходимость сдать его властям.

Однако, к досаде Блюмкина, с этим ничего не вышло. Неудаче милиции Яков не удивился – в поисках офицера она не проявила особой фантазии: выставила наряды на вокзале, на пристанях, при выезде из города, да еще зачем-то прошерстила воровские малины, как будто искала обычного уголовника. Большую озабоченность вызвало отсутствие результатов у Батурина. Отставной жандарм буквально перевернул вверх дном весь город, проверил возможность побега морем с помощью контрабандистов, однако и он остался без улова. Слежка за пассией поручика ничего не дала – мадемуазель не привела к тому месту, где скрывался ее любовник. Судя по расстроенным чувствам, в которых перманентно пребывала девица, она не меньше Блюмкина хотела отыскать рыцаря своего романа, исчезнувшего неведомо куда,, но не знала, в какую сторону податься.

К незапланированным осложнениям следовало отнести и внезапные трудности, связанные с удалением генерала Крылова из состава комиссии. Неожиданно выяснилось, что военный министр Гучков высказался категорически против. Эту нерадостную весть Яков получил из Петрограда вместе с документами, подтверждавшими полномочия подполковника Туленинова. Когда готовили операцию, то рассчитывали на всем известную личную неприязнь, которую министр испытывал по отношению к Крылову. Истоки ее относились еще к дореволюционным временам, когда Гучков возглавлял в Думе комиссию по государственной обороне.

«Не вовремя у военного министра взыграло благородство, – мысленно негодовал Блюмкин. – Ему, видите ли, дело дороже личных амбиций, а мне теперь хоть наизнанку вывернись – не справиться с Крыловым. После Мирбаха начальство пошло на попятный. Никто не хочет санкционировать ликвидацию генерала. Отвечают, лицемеры, мол, вам, Яков, на месте виднее, поэтому действуйте по собственному усмотрению. Нет, уж, дудки! Чтобы потом они меня сделали козлом отпущения за собственные ошибки?! Никогда в жизни! Лучше я попробую другой вариант».

Словно сменив гнев на милость, Блюмкин придал лицу доброжелательное выражение и мягко сказал начальнику контрразведки:

– Господин капитан-лейтенант, несмотря на прозвучавшие критические замечания, вы по-прежнему вызываете у меня чувство глубокой симпатии. В доказательство тому я поделюсь с вами конфиденциальной информацией. Поймите, ситуация в Петрограде такова, что заключение комиссии имеет лишь формальное значение. Участь адмирала Бахирева, равно как и других лиц, при частных к трагедии, уже решена. Предстоят большие перемены: сначала в морском министерстве, а следом и здесь, в штабе флота. Я нисколько не погрешу против истины, если предположу, что у вас есть хорошая возможность оказаться в числе победителей. Достаточно выдать со стороны контрразведки квалифицированное заключение, где главной причиной взрыва будут указаны недостатки в организации корабельной службы, вызванные нераспорядительностью министерства и командования флота.

– Разве документ, подписанный мной, может иметь решающее значение? – подавшись вперед, быстро спросил Жохов. – И на какие призы могут рассчитывать члены команды-победительницы? Можно об этом поподробнее?

«Клюнул! – с удовлетворением отметил оперативник. – Как они все одинаковы – господа офицеры. Стоит замаячить перспективе карьерного роста, готовы с головой топить друг друга». Продолжая изображать дружеские чувства, Блюмкин ответил вкрадчиво:

– В том-то и дело, что вы не будете, подобно Дон-Кихоту, в одиночку сражаться с ветряными мельницами, а займете свое место в железной фаланге, которая сокрушит все на пути. Если говорить без аллегорий, то ваш документ будет далеко не единственным. В моем распоряжении уже имеется подробный рапорт командира одного из линкоров. Этот офицер сделал правильный выбор. Невзирая на лица, он описал безобразия, царящие во флоте. Думаю, теперь не за горами тот день, когда у него появится возможность наводить порядок, ощущая тяжесть адмиральских нашивок. К сожалению, вам я не могу гарантировать получение сразу чина адмирала, но, полагаю, перевод в Петроград откроет для вас прямую дорогу к любым сияющим высотам. Вы меня понимаете?

– Даже лучше, чем вы предполагаете, – слегка улыбнулся начальник контрразведки. – Тем не менее такие вопросы не решаются с налету. Мне необходимо подумать, все взвесить. Не хотелось бы, знаете, поставить не на ту лошадку. Все-таки ставки уж слишком высоки.

– Смотрите, господин капитан-лейтенант, не прогадайте. Нерешительность в конечном итоге может сыграть с вами злую шутку, – небрежным тоном проронил Яков. Приняв равнодушный вид, он хотел показать моряку, что не особенно нуждается в его услугах. И, не глядя на собеседника, добавил: – Я имею точные сведения, что в высших сферах торопят с окончанием этого дела. Как ни прискорбно, но опоздавшие рискуют увидеть лишь хвостовые огни пря мо перед ними ушедшего поезда.

– Покорно благодарю за предупреждение. Вот что значит служить в столице. Простой офицер департамента боеприпасов, а посвящен во все тонкости политики, – произнес Жохов, старательно прикрывая иронию мнимым восхищением. – Уверяю вас, господин подполковник, я приму к сведению все ваши советы.

– И тем самым окажете себе весьма ценную услугу, – высокомерно объявил Блюмкин, приняв лесть за чистую монету. – Жду ваш рапорт завтра, не позднее семи часов вечера. В противном случае, мне придется вычеркнуть вас из числа тех, кто реально претендует на взлет карьеры.

– Искренне надеюсь, что я не дам Петрограду поводов для разочарований, – многозначительно произнес Жохов, перед тем как откланяться.

Однако дальше события развивались так, что в обусловленное время назначенное рандеву не состоялось. Спустя два часа после разговора с начальником контрразведки Яков получил от Поволяева вызов на срочную встречу. Еще через час он сидел на террасе ресторана яхт-клуба, вместе со своим верным помощником.

– Кажется, наконец-то удалось узнать, куда делся Шувалов, – возбужденно начал агент. – Сегодня утром мой человек из контрразведки сообщил о негаданно подслушанном разговоре. Шофер автомобиля, приписанного к отделу, жаловался, что с господином Жоховым ему нет ни сна, ни отдыха. В частности, упоминалась поездка на аэродром, случившаяся на следующую ночь после исчезновения поручика. Начальник контрразведки пробыл там довольно долго и уехал, лишь дождавшись подъема в воздух «Ильи Муромца», который улетел в Киев.

– Вы клоните к тому… – начал догадываться комитетчик.

– Вот именно! – перебил его Поволяев, распираемый торжеством. – Наш беглец улетел на этом воздушном корабле. Я побывал на аэродроме, расспросил кое-каких знакомых и все выяснил. Ближе к вечеру на штабном моторе туда привезли офицера с забинтованным лицом. Тем, кто интересовался, объяснили, что это летун, получивший ранение в катастрофе. Больше его никто не видел. А на борт «Муромца», кроме экипажа, поднялся армейский офицер. Из-за темноты его лица никто не разглядел. Утром аэроплан благополучно приземлился в Киеве. Но это еще не все!..

– Неужели есть еще сюрпризы в запасе? – по-прежнему хмуро спросил Яков, размышляя над услышанным.

– Новость номер два – по всей видимости, Шувалов сейчас в Москве! – выпалил Иван Александрович. – Согласно докладу господина Батурина мадемуазель впервые за последнее время повела себя необычно. Сегодня днем она в сильном волнении приехала на вокзал, потребовала билет на сегодняшний курьерский и устроила служащим скандал, поскольку ей ответили, что все билеты проданы. Множество свидетелей слышали, как девица кричала о необходимости срочно выехать в Москву. С большим трудом кассир уговорил ее приобрести билет на скорый поезд. Батурин пришел к выводу, что госпожа Щетинина получила известие от своего любовника. Только этим можно объяснить ее стремление как можно быстрее выехать в первопрестольную. Господин Батурин интересуется, надо ли ему продолжать наблюдение за объектом? В таком случае, следует его снабдить деньгами и дополнительными инструкциями.

– Поступим следующим образом, – объявил Блюмкин, уже успевший принять решение. – Вы немедленно отправляетесь на вокзал и любой ценой достаете мне билет на этот поезд. К сожалению, события начали развиваться так, что мне необходимо лично выехать в Москву. Заодно присмотрю в пути за девицей. Вернусь через три дня. Господин Батурин пусть пока отдыхает, но до моего возвращения он не должен брать никаких новых дел. Вам все ясно?

К скорому поезду Севастополь – Петроград Блюмкин подошел за пять минут до отправления. До этого он с полчаса бродил среди вокзальной суеты, пока окончательно не убедился, что никто не проявил к нему повышенного интереса. Заметив, что большие часы на фасаде вокзала показывают одиннадцать, Яков поднялся в вагон второго класса. Проходя на свое место, он заметил краем глаза, что Аглая Щетинина, как и положено, сидит в соседнем купе.

После краткой увертюры, безупречно исполненной станционным колоколом, свистком обер-кондуктора и паровозным гудком, перекрывая радостный хор пассажиров и провожающих, поезд привычным крещендо повел свою партию в исполнении дорожной симфонии. Когда под победный гудок локомотива хвостовые вагоны прогрохотали мимо семафора, на перроне оставались только двое мужчин, одетых носильщиками, а также милицейский унтер-офицер, с подозрением поглядывавший в их сторону. Не обращая внимания на представителя власти, носильщики закурили и вразвалку двинулись на привокзальную площадь. Милиционер хотел было идти за ними, но из-за лени передумал – он и так весь вечер провел на ногах, поэтому предпочел отправиться в дежурку.

Тем временем подозрительная парочка дошла до автомобиля, стоявшего с погашенными огнями в тени одного из домов.

– Что-то вы долго, ребята, – раздался из темноты голос Сомова. – Все благополучно?

– Лучше не бывает, – отозвался один из носильщиков. – Объект уехал на поезде. Поскольку из вещей у него был лишь портфель, нашими услугами он не воспользовался.

– Но высматривал нас долго, – добавил другой, – Мы успели все руки отмотать, таская пассажирам вещи. Правда, кое-что заработали, так что можно в пивную зайти.

– А завтра вместо наблюдения будете носами клевать? – с наигранной строгостью спросил прапорщик. – Знаю я вас!

– Да когда такое было?! – хором запротестовали агенты. – Разве мы хоть раз подвели?

– Ладно, шучу, – весело сказал Сомов. – Давайте-ка, быстро верните маскарадные костюмы дежурному по станции и возвращайтесь. Отвезу вас, куда скажете. Ничего не попишешь – заслужили. Проводили господина Туленинова по высшему разряду.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

– Я считаю, подготовительная фаза операции прошла успешно и мы можем приступать к активным действиям, – сделал заключение Шувалов, окончив чтение донесений. – Неделя не пропала даром – у нас есть вполне достаточное представление по всем трем объектам. Затраченное время полностью окупилось, а ваши люди, Иван Леонтьевич, поработали на славу.

– Есть еще порох в пороховницах у моих ветеранов, – довольно ответил тот. – А не только песок, как могут подумать некоторые, глядя со стороны. Они думают, царские опричники давно вышли в тираж – ан нет! Молодым еще фору дадут.

Хвалебная тирада относилась к бывшим сослуживцам Вельяминова по охранному отделению, до февраля служившим в Летучем отряде. Оперативники из этого подразделения действительно считались асами слежки. В случае необходимости филеров Летучего отряда посылали во все концы Российской империи для разгрома самых опасных революционных и террористических групп. Когда свергли царя и вчерашние подпольщики, вроде Бориса Савинкова, превратились в крупных правительственных чиновников, бывшие служащие политической полиции оказались на положении изгоев. Многие из них влачили довольно жалкое существование, поэтому на предложение Ивана Леонтьевича за хорошую плату тряхнуть стариной практически все ответили согласием.

Отставной сыщик предпочел единолично общаться со своими людьми. Техники шведско-бельгийской телефонной компании без проволочек установили у него в кабинете аппарат новейшего образца. Вельяминову оставалось только записывать донесения и давать новые задания. Агенты наружного наблюдения составили распорядок дня господина Калитникова, выяснили приблизительный круг его знакомых, пригляделись к прислуге и высказали соображения по ее вербовке. Такую же работу они проделали по отношению к редактору (он же издатель) «Коммерческого вестника» Полосухину и адресату телеграммы из Севастополя Лебедеву, за исключением того, что у последнего из фигурантов прислуги не было.

Зато узнали, что в доме на Задней аллее Петровского парка, куда почтальон доставил зашифрованную депешу, обитали не просто любители чистого воздуха. Пятеро молодых людей, на лето снявших жилье у госпожи Асякритовой, явно стремились оградить себя от любопытства посторонних, для чего неукоснительно соблюдали правила конспирации. Если кто-то из них отправлялся в город по делам, то пока добирался до остановки трамвая (маршрут 29 – от Петровского парка до Каланчевки и обратно), обязательно несколько раз проверялся на наличие «хвоста».

Да и само расположение лома идеально подходило для скрытного проживания группы заговорщиков. Соседом слева был полуглухой старик, интересовавшийся лишь своим садом; с правой стороны к участку примыкал пустырь, буйно заросший лопухами и гигантским борщевиком. Позади дома имелась целая сеть тропинок, позволявших легко пробраться на параллельную улицу – Верхнюю Масловку, а прямо напротив раскинулся парк. В случае опасности можно было без труда затеряться в лабиринте дорожек, проложенных среди настоящей лесной чащобы.

Внимание Шувалова привлекла последняя сводка наблюдений за «дачниками», как для удобства окрестили жильцов дома близ Петровского парка. Вчера днем к ним в калитку постучал человек, который с трудом стоял на ногах и внешне походил на пьяного. Однако его не прогнали, а после короткого разговора впустили в дом. Через некоторое время один из заговорщиков (наблюдателями присвоена кличка Карась) вышел, а спустя два часа вернулся на извозчике в сопровождении ранее неизвестного молодого человека. Позже установили, что это был студент Медико-хирургической академии Постников, проходивший практику в Солдатёнковской больнице. На том же извозчике, поджидавшем седоков около часа, медик был доставлен обратно в лечебницу. С ним выехал другой жилец (кличка Грузин), который отпустил пролетку в начале Староконюшенного переулка и приступил к наблюдению за особняком Калитникова, изображая лотошника – торговца папиросами.

На следующее утро к нему присоединился Карась, раздобывший пролетку и преобразившийся в извозчика. С того момента они на пару следуют повсюду за коммерсантом. Создается впечатление, что «дачники» подыскивают благоприятный момент для нападения на Калитникова.

– Если это так, – сказал Петр, – нам необходимо срочно отправиться в Петровский парк для того, чтобы серьезно потолковать с ними. Если удастся договориться о совместных действиях, получим союзников. Если нет – вспугнем их и не дадим тронуть фигуранта. Пока мы не получим от Павлуши документы, следует оберегать его от всех неприятностей. К тому же, я полагаю, что незнакомец, которому оказали медицинскую помощь, может оказаться беглым матросом с «Демократии». У него должны быть очень веские причины, чтобы полумертвым сбежать из госпиталя и, заметьте, в таком состоянии проехать без малого полторы тысячи верст. А вдруг он решил раскрыть товарищам причину взрыва, известную ему одному? Нет, без разговора с ним не обойтись.

– Больно гладко все получается, – покачал головой Вельяминов. – Даже сомнение берет.

– Я согласен с Иваном Леонтьевичем, – подал голос Малютин. – Ты стремишься выдать желаемое за действительное. Наши подопечные могут оказаться обычными бандитами, которые готовят налет на богатого человека. А все остальное – просто совпадения.

– Ну, насчет налетов тебе видней, – беззлобно поддел Юрия поручик. – Только в любом случае времени на раздумья у нас не осталось, поскольку с ними надо разобраться как можно скорее. Двое сейчас следят за Калитниковым. следовательно, в доме остались четверо, один из которых болен. Предлагаю немедленно отправиться в Петровский парк и захватить их врасплох. Судя по донесениям, еще кто-то каждый день отлучается по делам, к примеру за провизией. Либо мы дождемся его и проникнем в дом вместе с ним, либо просто войдем под благовидным предлогом. Используя фактор внезапности, возьмем дачников на прицел. При необходимости повяжем для обстоятельного разговора.