Воры в доме

      - Противно - согласен. А жалко - нет.
      Г л а в а с е м н а д ц а т а я, в которой сообщается о
      том, почему устояла Англия
      "Эй, пастух, - сказал
      Александр, - что говорит твой
      зумзук?"
      Пастух сказал: "Государь, люди
      как дети.
      Разве я знаю, что поет зумзук".
      Т а д ж и к с к а я с к а з к а
      "Искандер Зулькарнайн"
      - О да, - говорил сотрудник "Интуриста" Кадыров, запуская палец за крахмальный воротничок сорочки и оттягивая узел галстука. - О да... Шекспир! Гамлет! Отелло! Таджикский театр любит Шекспира. Таджикские зрители любят Отелло. Мы завтра пойдем в театр. Мы сегодня посетим библиотеку, где вы сможете убедиться, как любят наши читатели английскую литературу.
      "О господи, - думал Кадыров, - я задохнусь. Зачем я надел галстук? И новые туфли? Как можно разговаривать в такую жару? Англичане... Не сидится им в Англии. В такую жару... Когда аллах хотел наказать мой народ, он придумал блох, тесную обувь и гостеприимство..."
      В гостинице не было свободных мест. И когда приехали туристы, пришлось делать ряд перестановок, будоражить чуть ли не все население гостиницы, чтобы устроить их в лучшие номера.
      Когда они приехали в библиотеку, там был перерыв. Кадыров сказал, что он привез туристов, и сейчас же вызвали директора библиотеки, на его письменном столе расстелили достархан. Гостеприимство...
      "Ну, ничего. И тебе не легче", - думал Кадыров о самой дотошной из туристок - ученой-ориенталистке мисс Эжени Фокс - невысокой, склонной к полноте даме с черными, без седины волосами и пухлыми напудренными щеками, на которых струйки пота оставили следы. Очевидно, она с трудом переносила эту жару.
      - Вы впервые в Советском Союзе? - спросил у нее Кадыров по-английски.
      - Впервые, - ответила ему мисс Фокс по-таджикски. - Но я давно интересуюсь Россией, и вообще наша семья имеет с ней старинные связи.
      У мисс Фокс на щеках прибавилось румянца. Действительно, один из ее предков был даже удостоен памятника в России. Екатерина Вторая приказала некогда купить и поставить перед своим дворцом бюст мистера Фокса, парламентского оратора, впоследствии министра иностранных дел. Она считала, что хотя его выступления, может быть, и нанесли вред Англии, но были, несомненно, полезны для России.
      - С каждым годом, - говорил между тем заведующий библиотекой, - у нас увеличивается количество переводов произведений английских писателей на таджикский язык. Вот буквально на этих днях мы получили новую книжку впервые на таджикский язык переведен Киплинг.
      - О, - сказала мисс Фокс, - это замечательно!
      Это была тоненькая книжечка карманного формата в бумажной обложке. Мисс Фокс перелистывала страничку за страничкой, не выпуская ее из рук, хотя и другие туристы хотели посмотреть, как она издана.
      - Изумительно, - говорила она. - Я никогда не могла себе представить, что на таджикском языке можно создать перевод, столь близкий по стилю, по духу оригиналу. Это мог сделать только настоящий, большой поэт... Нам бы очень хотелось познакомиться с автором этих переводов.
      - Познакомитесь, - заверил Кадыров. - Курбанов, как всегда, за книгами? - спросил он у директора библиотеки.
      - Как всегда. Мы с ним встретимся при осмотре фондов. А сейчас, по нашему обычаю, прошу к столу.
      "О господи, - думал Кадыров. - Неужели, когда наши приезжают в Англию, с ними там так возятся, как это делаем мы?"
      Вначале Рустам Курбанов довольно сдержанно встретил Володю Неслюдова - ему было неприятно, что в этом кабинете библиотеки, где он вот уже несколько лет работал один, появился посторонний человек. Но вскоре он сам настоял на том, чтобы сюда поставили еще один стол - для Володи.
      Володя привлек его симпатии сначала своей несколько нелепой, но милой и добродушной наружностью, затем незаурядными знаниями и удивительной, непонятной Рустаму готовностью в любую минуту оставить свою работу, чтобы помочь Рустаму отыскать какую-либо ссылку или дату. А в последние дни, когда он много и увлеченно рассказывал Рустаму о своей работе, как рассказывал бы, вероятно, всякому человеку, проявившему к ней хоть малейшее любопытство, он был ему особенно приятен своей горячей заинтересованностью и убежденностью в важности своего дела. Рустам сам слышал, как Володя объяснил пожилой таджичке - уборщице библиотеки, что арабский писатель Мохаммед ибн Исхак засвидетельствовал существование книги "Ахбар Бабек" - "Известия о Бабеке", но до нас она не дошла, и только из косвенных данных можно заключить, что Бабек родился в 798 году.
      "Что опьяняет сильнее вина?" - с этого стихотворения Киплинга и началась их дружба.
      Что опьяняет сильнее вина?
      Женщины, лошади, власть и война.
      - Почему вы исключили это из сборника? - спросил Володя.
      - Я не люблю этого стихотворения, - просто ответил Рустам. - Я не люблю людей, опьяненных "сильнее вина". А их было немало.
      - Даже слишком много, - подтвердил Володя, снимая и протирая очки, и при этом лицо его, как у всех близоруких, приняло рассеянное и беззащитное выражение. - Между прочим, рассказывают, что когда у Чингис-хана спросили, в чем заключается высшее наслаждение человека, - его ответ не очень разнился от ответа Киплинга.
      - А что он сказал?
      - Высшее наслаждение человека, - ответил Чингис-хан, - состоит в том, чтобы победить своих врагов и гнать их перед собой, отняв у них то, чем они владели и что любили, на их глазах ездить на их конях и сжимать в своих объятиях их жен и дочерей.
      Володя надел очки и серьезно, испытующе посмотрел на Рустама, а Рустам точно так же на Володю, и вдруг оба одновременно улыбнулись, как заговорщики.
      Оба они чувствовали себя очень хорошо в этой комнате со шкафами, заполненными книгами, заключавшими в себе истории многих замечательных открытий, великой любви и бессильных безумий, гениальных озарений и животных страстей, ошибок и побед, и оба были глубоко убеждены, что опьянение - всякое опьянение! - скоротечно, что оно проходит, а мудрость, а знание, собранное в книгах, непреходяще, что оно останется навсегда.
      Они долго, с удовольствием говорили о том, что люди, опьяненные "женщинами", "лошадьми, властью и войной", боятся книг. Халиф Омар, разрушивший Александрийскую библиотеку, сказал: "Книги, содержащие то же, что коран, - лишние, содержащие иное - вредны". Негодяй и убийца с манией величия - Гитлер, подлинное имя которого - Шикльгрубер - будет известно лишь специалистам-историкам, как сегодня только специалистам известно настоящее имя Чингис-хана, - устраивал костры из самых лучших, самых благородных книг.
      И все они, опьяненные властью и войнами, погибли. И память о них осталась только потому, что о них написано в книгах. А книги, а заключенное в них знание осталось. И пребудет во веки веков.
      Книги... Володя показал Рустаму и перевел выписку из найденной им вставки на поле арабской рукописи ат-Табори, относящейся к первой четверти девятого века.
      Речь в этом отрывке шла о том, что в 836 году Бабек, лишившийся своей крепости на горе Баз, бежал в замок к своему другу Сахлу ибн Снбату из армянских батриков - владетельных князей. Ибн Снбат замыслил предательство. Он послал гонца к военачальнику халифа Мутасима - Афшину с известием, что Бабек в его замке. Афшин, очевидно, не поверил, что Бабек, долгие годы командовавший двухсоттысячной армией повстанцев, может так легко попасть ему в руки, и послал к ибн Снбату своего человека, который знал Бабека в лицо. Ибн Снбат выдал этого человека за одного из своих поваров - Бабек мог заподозрить неладное. Но вот посланный Афшином человек вошел в комнату... Далее об этом в рукописи рассказывалось так:
      "Во время еды Бабек поднял голову, посмотрел на него и, не узнав, сказал: "Кто этот человек?" И сказал ему ибн Снбат: "Это человек из Хорасана, живущий здесь с давних времен. Он христианин". И подозвал ибн Снбат этого урушанца, и сказал ему Бабек: "С каких пор ты здесь?" Тот ответил: с таких-то. Бабек спросил: "А как ты очутился здесь?" Тот ответил: "Здесь я женился". Тогда Бабек сказал: "И правда, если спрашивают у человека, откуда ты, он отвечает: "Оттуда, откуда жена моя..."
      После этого в рукописи была небольшая лакуна (пропуск) и затем запись, открытие которой принадлежало Володе:
      "...И сказал Бабек: "Были из моих людей хорасанцы, посылал я их на родину в ал-Митта. Если будут сражаться хуррамиты Хорасана, как мы, малой окажется для Мутасима и казна его и войско. Ибо крепости, равной ал-Митта, а она уже восстала, нет ни в Хорасане, ни в обоих Ираках..."
      Бабек был захвачен Афшином, направившим против одного Бабека две тысячи человек - такой страх он еще наводил, - и казнен халифом Мутасимом. Поэты сочиняли стихи об этой беспримерной победе над Бабеком. Ибрахим ибн ал-Махди произнес свою оду вместо пятничной молитвы - хутбы.
      О эмир правоверных! Множество похвал аллаху!
      Эта победа совершилась... Прими наши поздравления...
      Это триумф, которому подобных не видели люди...
      Предатель ибн Снбата был хорошо награжден. С этого времени и начала восходить звезда дома Сахла ибн Снбата, легендарного выходца из Палестины, положившего начало династии Багратидов, занявших впоследствии троны Армении, Абхазии и Грузии...
      Для Володи, занятого не столько непосредственно Бабеком, сколько движением хуррамитов, было очень важно найти сведения о крепости Митта возможном центре восстания хуррамитов. И за поисками этими участливо следил, искренне сожалея, что почти ничем не может помочь, Рустам Курбанов.
      - Бейрутское издание, - жаловался Рустаму Володя, - не имеет алфавитного указателя. И вообще я не понимаю, как может обходиться библиотека без Йакута издания Вюстенфельда...
      Йакут ал-Хамави в 1217 году составил "Алфавитный словарь стран "Муджам ал-Булдан", и, наверное, за всю историю библиотеки Володя первым пользовался здесь этой книгой. Но, перерыв всего Иакута, крепости Митта Володя не нашел.
      - А в "Библиотеке арабских географов"? - сочувственно спросил Курбанов.
      Володя мрачно взвесил в руке четвертый том "Библиотеки арабских географов" с указателем к первому, второму и третьему томам.
      - Здесь нет. А к седьмому в библиотеке нет указателя. Пришлось просматривать страницу за страницей. Ни малейшего упоминания.
      - Но, может быть, эта крепость была построена значительно позднее?
      - Нет, - не сразу ответил Володя. - Возможно, конечно, что и, как многие крепости, Митта разрушалась и восстанавливалась. То, что я не нашел ее ни у ал-Истахри, ни у ибн Хаукала, ни у ал-Мукадаси, свидетельствует только, что в рукописи ат-Табори интерполяции не ранее десятого века. Но ведь кишлак Митта в более поздних источниках упоминается неоднократно. Да он существует, как вы знаете, и теперь, и я там обязательно побываю.
      Он снова углубился в "Китаб ал-Ансаб" - книгу генеалогических имен ас-Самани. Это была изданная в Кембридже фотокопия рукописи, написанной нечеткой арабской скорописью "насхом". Она содержала перечень географических названий, которые дали фамилии более или менее знаменитым людям.
      И вот наконец...
      Торжественность минуты была испорчена тем, что Володя неосторожно сдвинул папку со своими бумагами, столкнул со стола чернильницу, и та покатилась, щедро поливая пол чернилами. Растерянно промокая пол газетой, Володя сказал:
      - Не беспокойтесь, не беспокойтесь, я сейчас вытру... Так есть Митта у ас-Самани...
      - Я уже понял это, - улыбнулся Рустам.
      - Как поняли?
      - По вашему лицу. Никто не радуется, разлив чернила. Переведите мне, что там об этом сказано? - попросил он, опускаясь на колено и вытирая пол скомканными листами бумаги.
      - Сейчас, помоем руки, и прочту... Или лучше сначала прочту, а потом помоем руки.
      Он вытер руки газетой, провел пальцем по листу бумаги - не оставляет ли следа, - и, на всякий случай убрав руки за спину, прочел:
      - "Ал-Миттауи - от ал-Митта - крепость, а оттуда Абу Махмуд Хасан ибн Ибрахим ал-Миттауи, а он шейх, факих ханифидского толка, а некоторые говорят, что он ханифид явно, а хуррамит тайно".
      - Бороться и искать!.. - потрясая костылем, как пикой, призвал Рустам. В его шутовской позе и ироническом тоне Володя вдруг ощутил несомненное торжество и радость за товарища.
      - Найти и не сдаваться! - вздев измазанные чернилами руки, в тон ему ответил Володя.
      - И шейх этот был хуррамитом... А это что-то значит!.. - пропел Рустам.
      - Это что-то значит, - расплылось в улыбке Володино лицо. - Но пойдемте все-таки умоемся, - добавил он, с удивлением посмотрев на Рустама, измазавшего чернилами даже щеку.
      Им так и не удалось умыться. К ним в кабинет вошла группа людей, очевидно иностранцев, возглавляемая директором библиотеки.
      - Вот он, наш переводчик, - сказал Кадыров.
      Курбанов запрыгал им навстречу на одной ноге, удерживая под мышками костыли.
      "Молод, - отметила про себя мисс Фокс. - И очевидно, недавно лишился ноги. Прыгает, как человек, не привыкший пользоваться костылями. Что с ним могло случиться?.."
      - Познакомьте меня, пожалуйста, - попросила мисс Фокс. - Мне очень хочется пожать руку человеку, который так любит Англию.
      Курбанов, не глядя на мисс Фокс, пожал ей пухлую, мягкую, как булка, руку, а затем и руки остальных туристов.
      - Мы подарили экземпляр вашей книжки мисс Фокс, - сказал директор библиотеки. - Она хорошо понимает таджикский, и ей очень понравился ваш перевод.
      - Он произвел на меня огромное впечатление! - подтвердила мисс Фокс. - И мне было бы очень приятно, если бы вы на этой книжечке оставили свой автограф.
      Кадыров любезно подал Рустаму авторучку.
      Рустам на минутку задумался. А затем, не присаживаясь, склонился над столом и быстро, размашисто написал что-то, наспех попрощался и запрыгал на своей одной ноге к двери.
      Эжени Фокс разобрала надпись, покраснела, а затем вслух перевела ее на английский.
      "Англичанке мисс Фокс от таджика Рустама Курбанова, который под Сталинградом вместе со своими товарищами спас Англию от национальной гибели".
      Г л а в а в о с е м н а д ц а т а я, в которой
      убедительно доказывается, что наполовину пустая бутылка ликера
      опаснее стартового пистолета
      Мы живем в сложном мире - в
      мире, где духовные и моральные
      проблемы являются еще более сложными,
      чем экономические и технические.
      М а к-К е ф ф р е й
      Телевизоры стояли на столах, под столами, в проходах. Их было очень много в этой просторной мастерской, и старшему сержанту Грише Кинько показалось, что люди, которые здесь работают, то появляются из ящиков телевизоров, то снова исчезают в них.
      - А такой аппарат вы видели? - спросил у Гриши Ибрагимов, показывая телевизор с очень большим, по меньшей мере в два раза большим экраном, чем был у "Темпа", - хорошо знакомого Грише телевизора, - он стоял в их ленинской комнате. - Экспериментальный образец московского завода. Но капризничает. Хотите участвовать в его наладке?.. Тем более что хозяин этой машины - один мой знакомый... Он, как и вы, военнослужащий, Ибрагимов улыбнулся весело и заразительно. - Но немножко выше вас званием. Он полковник... Да вы с ним, наверное, немного знакомы. Вы знаете полковника Емельянова?
      - Знаю, - нерешительно ответил Гриша.
      - Он у вас командир части? - и, не ожидая ответа Гриши, продолжал: А часть у вас, значит, как я понял из слов полковника, радиолокационная?
      Гриша помолчал, а затем, глядя прямо в глаза Ибрагимову, сказал медленно и строго:
      - Вы, Александр Александрович, в прошлый раз говорили мне, что на такие вопросы нужно отвечать неправду. А я не хочу говорить вам неправду. И можете на меня обижаться, но вы служили в армии и знаете: это военная тайна.
      - Какая же тут тайна? - рассмеялся Ибрагимов. - Спросите у любого человека в нашем ателье: чем командует полковник Емельянов, и все вам точно ответят...
      Гриша помолчал, а затем спросил:
      - Скажите, пожалуйста, какие это приборы? Специальные?
      - Вот этот, - охотно ответил Ибрагимов, показывая приборы, стоявшие на грубом столе, за которым он работал, - называется генератор качающейся частоты - НПТ. По сути, это тот же самый катодный осциллограф, но приспособленный для настройки телевизоров. Это, - показал он на другой ящик, - генератор стандартных сигналов - ГСС-17, с частотной модуляцией. А вот такого прибора вы пока нигде не увидите, - сказал Ибрагимов, с торжеством повернув к Грише прибор, заключенный в деревянный неполированный ящик. - Это моя собственная конструкция. С помощью этого осциллографа можно свободно рассматривать отдельную строку. Его-то мы сейчас и подключим к телевизору вашего полковника. Я за этот прибор получил две премии и авторское свидетельство как за изобретение.
      "Люди, которые утверждают, что дурак легко разглашает военную тайну, - сами дураки, - думал Ибрагимов, показывая Грише приборы для настройки телевизоров. - Тайну легче разглашает умник. Потому что считает - ничего страшного нет, если я скажу о своей военной специальности, ведь таких, как я, в армии сотни тысяч. Или если назову номер своей части - это и так всем известно. Умник думает, что все в этом мире относительно и поэтому ничего не стоит принимать всерьез. А дурак... Или, скажем, мягче: наивный человек всегда полон сознания ответственности за порученное дело. Умнику кажется, что он больше своего дела. А дураку что он меньше. Поэтому никто так строго не выполняет всех инструкций, как дураки. Они в этом отношении поступают так, как поступают лишь самые умные люди. Лишь по-настоящему умные люди".
      - Здорово! - сказал Гриша с неподдельным восхищением. - Это очень здорово - самому что-нибудь придумать... полезное для народа! И самому же сделать... своими руками... А не только мечтать...
      - Вы паять, конечно, умеете? - спросил Ибрагимов.
      - Умею, Александр Александрович.
      - Вот на эту плату мы и перепаяем новые сопротивления. Вы мне поможете...
      Он вручил Грише электрический паяльник, и они занялись перемонтировкой сопротивлений.
      - Прибор - это, конечно, дело хорошее, - сказал Ибрагимов. - И приемник - это тоже неплохо. Но ведь вы, товарищ старший сержант Григорий Осипович, выдвинули идею поинтереснее моего прибора... Что же нового слышно о самонаводящихся ракетах?
      - Я советовался с нашим инженером, - невесело ответил Гриша. - Он сказал, что эта идея осуществлена уже несколько лет тому назад. Что я изобрел велосипед...
      - И вы никуда не сообщали о своем замысле?
      - Нет, - ответил Гриша. - Зачем же сообщать, раз это уже сделано без меня.
      "Идеи действительно носятся в воздухе. Если этот недалекий паренек смог додуматься до ракет, самонаводящихся по волнам локаторов, значит действительно не может у одного государства появиться открытие, чтобы его не повторили немедленно ученые другого государства... Но то ученые. А ведь это просто наивный мальчик. И может быть, учись он в самом деле, он мог бы стать крупным конструктором. Если сейчас сумел до этого додуматься. Тем более что - и в этом надо отдать справедливость русским - у них выдвинуться способному человеку легче, чем где бы то ни было в мире".
      - Это вы напрасно, - сказал Ибрагимов, зачищая наждаком контакт конденсатора. - Нужно все-таки послать письмо с этим предложением.
      - Зачем? - не понял Гриша. - И куда?
      - Вы ведь не знали, что такие ракеты уже есть. Значит, вы самостоятельно додумались до того, что придумали ученые. Если вы напишете письмо о своем предложении хотя бы в Министерство обороны, на вас обратят внимание как на талантливого человека, помогут получить специальное образование...
      - Как же можно написать, что я придумал эти ракеты, когда я знаю, что они уже есть? Ведь могут подумать, что я поступил... ну... нечестно...
      - Да, - сказал Ибрагимов, - это действительно может получиться. Могут подумать...
      "Неужели и я в его возрасте был таким же чистым, добрым и глупым? думал Ибрагимов, живо и занимательно рассказывая Грише, как переделать схему такого телевизора, когда душанбинская студия начнет программу цветного телевидения. - Нет, в его годы я уже чувствовал себя старожилом в Америке".
      Он вспомнил, как плакала его мать, когда отец, иранский адвокат и хозяин юридической фирмы, направил его, шестнадцатилетнего мальчика, в 1944 году в Соединенные Штаты. Учиться коммерции. Его отец - образованный властный человек - собирался вложить свои деньги в торговлю в Иране американскими автомашинами, и сын его должен был получить соответствующую подготовку и завести необходимые знакомства.
      Еще в колледже Сандро Алави - так его звали в самом деле - понял, что главное и в коммерции и в жизни - не знания, не расчет, а обаяние. Обаятельный человек может достигнуть всего на свете. Он добьется такой выгоды в торговой сделке, какой никогда не достигнет даже самый настойчивый и целеустремленный коммерсант, он продаст то, чего покупатель не взял бы ни у кого другого, ему сойдет с рук такой поступок, который вызовет величайшие осложнения у всякого другого человека.
      Это обаяние его и погубило. И спасло.
      Он проходил практику в крупной фирме, занимающейся продажей подержанных автомобилей. Он работал там в рекламном отделе. Случилось так, что он познакомился с женой шестидесятилетнего владельца фирмы Армстронга - тридцатилетней Аннет. Уже тогда, как, впрочем, и впоследствии, обаяние его действовало безотказно. Но Армстронг оказался человеком ревнивым. Он застал Сандро в собственной спальне с собственной женой. Армстронг дважды успел выстрелить из пистолета, перед тем как Сандро успокоил его ударом по голове полупустой бутылкой сладкого и липкого ванильного ликера, который так нравился Аннет.
      Он до сих пор не понимал, за каким чертом старику понадобилось стрелять из стартового пистолета, служившего игрушкой внуку Армстронга от сына первой жены. Бутылка была, несомненно, более опасным оружием, и старик не вынес ее удара.
      Сандро был арестован. На следствии он не смог доказать, что ударил Армстронга с целью самообороны. Какая же самооборона, если из таких пистолетов на задворках любого дома непрерывно палили мальчишки, игравшие в гангстеров и войну.
      Убийство Армстронга вызвало большой скандал, основательно к тому же раздутый газетами. Сандро Алави грозило двенадцать лет каторжных работ.
      И тут-то ему повезло. К нему в камеру в сопровождении начальника тюрьмы вошел человек, словно служивший моделью художникам для изображения сенаторов. У него были совершенно седые волосы, совершенно черные брови, костюм от дорогого портного - в общем большой босс. Как вскоре узнал Сандро, это и в самом деле был большой босс - Уильям Питс, один из деятелей Центрального разведывательного управления. Жестом руки Питс отправил начальника тюрьмы, внимательно посмотрел на Сандро, по-видимому, остался недоволен, повернул к двери, но вдруг задержался и спросил:
      - Ты что, паренек, не умеешь отличить стартового пистолета от настоящего?
      Сандро придал своей подвижной физиономии то выражение, какое сам про себя он называл "номер один" - самое неотразимое; он понимал, что именно в эту минуту может решиться его судьба, хотя еще не знал как, и весело ответил:
      - Легко отличаю. Но только в тех случаях, когда из него стреляю я, а не в меня.
      Питса "номер один" проняло. Он улыбнулся в ответ.
      - И ты хочешь научиться стрелять?
      - Очень хочу.
      - Ну что ж... Хоть ты и не слишком подходишь под мерку... Но попробуем...
      Он думал, что его освободят в тот же день, но его еще с неделю продержали в тюрьме, а потом состоялся суд, где с соблюдением всех правовых норм было несомненно доказано, что Армстронга он ударил с целью защиты не столько собственной жизни, сколько жизни несчастной Аннет, что в спальню к ней он попал лишь затем, чтобы вручить ей пригласительный билет на концерт только входившего тогда в моду Адамса, и что он никак не мог знать, что пистолет этот был стартовый.
      Вскоре он был направлен в разведывательную школу. Он не жалел, что так неожиданно переменилась его профессия. Ему новое дело нравилось.
      Внешне он мало походил на людей того типа, каких обычно вербовали в эту школу, - незаметных, ничем не выделяющихся из массы, способных словно растворяться среди окружающих. Нет, его неправильное лицо отличалось броской мужской красотой, речь - темпераментом, одежда - модным покроем, он был весел и общителен.
      Он был убежден, что серый, неприметный, осторожный агент как тип пользуется такой известностью, что обратит на себя большее внимание, чем человек яркий, уверенный в себе, выделяющийся из массы.
      Первое свое задание он выполнил отлично. Год без малого он провел в Азербайджане под именем Александра Александровича Ибрагимова, мастера по ремонту радиооборудования. Очень трудным и сложным было возвращение. Но и здесь ему повезло. Он охотно полетел и во второй раз, в Таджикистан. В самолете он был отгорожен занавеской от еще трех человек, которые должны были выброситься в этих же местах. Чтоб они его не видели. Он прыгал в обыкновенном костюме, без всякого багажа. Даже без пистолета. Он считал, что пистолет в руках агента представляет большую опасность для него самого, чем для тех, против кого он может быть направлен. Страшно было в минуты спуска. Казалось, что внизу тебя ждут. Что спускаешься прямо в руки скрытых ночной темнотой контрразведчиков. Влажное, мгновенно пропитавшееся потом белье липло к телу и воняло, как на цирковой арене во время тренировки партерных акробатов.
      Зато потом все вошло в нормальную колею. Поступил на работу, где сразу был оценен как хороший мастер. Стал рационализатором. Схему модернизированного осциллографа он помнил назубок. Эту схему для него подготовили инженеры "Дженераль электрик". Фирма собиралась запускать ее в производство только через год, но для разведки не пожалели производственного секрета. Схема и впрямь была хороша. Сам бы он до такой никогда не додумался...
      Он сумел создать для себя постоянную клиентуру, в основном из числа военных. Поступил на курсы иностранных языков. Хорошо зарабатывал, легко тратил деньги. Пользовался неизменным успехом у женщин. В этом он не притворялся - легко влюблялся, легко становился любимым, умел оставаться добрым другом даже с теми, с кем расставался помимо и против их воли.
      Был по-настоящему удачлив, жил весело, вел себя уверенно и смело. Он купил мощный мотоциклет с коляской и был известен регулировщикам тем, что не давал обогнать себя ни одной автомашине.
      Так и жил он. И жизнь эта ему нравилась. Считал, что сшита она как раз по его мерке. И нервы у него были в полном порядке. Однажды даже не поленился - сходил к невропатологу. К самому лучшему в городе. Тот сказал, что его нервной системе можно позавидовать. И все-таки нервы сдали - он стал удивительно суеверным. Не переносил, если кошка перебегала дорогу, особенно черная. Понимал, что это глупо, а вот не переносил.
      "Но это, - думал он, - могло бы появиться у меня и если бы я торговал автомашинами в отцовской фирме. Да в конце концов если бы я жил по-другому, скажем, в Чикаго. Без риска. Могла бы и там меня сбить автомашина. Или в руках у Армстронга мог оказаться не стартовый, а настоящий пистолет. Или я мог бы заболеть каким-нибудь белокровием. Всякая жизнь - это риск, это постоянная борьба со смертью. Главное, чтоб не изменила удача. "Маш алла", - как говорил покойный дедушка. "Все - в руках аллаха".
      Он проверил, как работает телевизор, поблагодарил Гришу Кинько за помощь, без которой он бы справился с этим делом значительно быстрее, вручил Грише книгу "Ремонт и настройка телевизоров" и точно к назначенному времени успел на свидание с красивой и веселой Маргаритой Аркадьевной преподавательницей английского на курсах иностранных языков. Муж ее называл Ритой, а он - Марго.
      "Нужно же хоть в чем-то отличаться от мужа", - думал Ибрагимов.
      Г л а в а д е в я т н а д ц а т а я, о том, как любовь
      ученого зарождалась на кухне
      Ничего нет в разуме такого,
      чего бы не было раньше в чувстве.
      Ф о м а А к в и н с к и й
      Нужно было уходить.
      Он пришел на кухню, чтобы вылить в раковину ярко-синюю воду - у него засорилось автоматическое перо, и он промывал его в стакане. Он вылил воду, и теперь нужно было уйти или что-то сказать. Что-нибудь. Ну хоть: "Хорошая сегодня погода". Или: "Не знаете ли вы, который час? У меня часы спешат. Или отстают".
      Но он стоял у раковины с пустым стаканом в руке и молча наблюдал за тем, как Таня моет посуду.
      Он подумал, что это похоже на мост. На ажурный мост, который кажется таким красивым потому, что во всем этом строении нет ни одной лишней перекладины, что все служит определенной цели. Все ее движения были очень быстры, но без малейшей суеты, очень согласованы между собой и как-то на редкость приятны. И вообще ему никогда не приходило в голову, что мытье посуды может быть таким удивительно красивым зрелищем. И сама Таня в клеенчатом фартуке поверх вызывающе яркого платья из светлой ткани, украшенной красными, черными и желтыми полосами, вдруг предстала перед Володей в каком-то новом свете.
      - Очень здорово вы это... - неожиданно для себя сказал Володя. Посуду моете...
      - Как - здорово? - повернула к нему Таня раскрасневшееся лицо.
      - Ну быстро очень. И ловко.
      - Спасибо, - с нарочито преувеличенным достоинством поблагодарила Таня. - Я, как, наверное, и все остальные женщины, помню все комплименты, сказанные мне когда бы то ни было за всю мою жизнь. Но такого я действительно еще не получала. Тем более что точно так, как я, очевидно, моют посуду все, кому приходится это делать.
      - Нет, нет, - сказал Володя, - вы просто не понимаете... Я просто не это хотел сказать... Я просто подумал...
      Так и не сообщив о том, что же он "просто подумал", Володя со стаканом в руке ушел из кухни.
      Таня ополоснула вымытую посуду кипятком и принялась вытирать тарелки. Делала она это быстрыми, четкими и спорыми движениями. Она в самом деле любила мыть посуду, как иные любят вышивать, перебирать бисер, раскладывать пасьянс - это занятие всегда успокаивало ее и отвлекало. Но сейчас, после слов Володи, она как бы посмотрела на себя со стороны, и вдруг оказалось - то, что прежде у нее получалось само собой, требует теперь внимания и сосредоточенности. Широкая и плоская тарелка неожиданно выскользнула у нее из рук, шлепнулась плашмя на пол и раскололась на две части.