Заколдуй меня

      —  Почему не слушал меня? —кричал Пайпер. — Мненравклон!(Это должно было означать: "Почему вы не послушались меня? Я ведь говорил, что мне не нравится этот клоун.)Рука его взметнулась кверху. — Почемнеслушал меня?— Он резким движением вонзил палец Харрису в глаз по самую косточку — палец скользнул туда свободно, как бы в подтверждение его мысли, что все несчастные случаи предопределены.
      Харрис попятился, Пайпер наступал. Доктор отступил еще на шаг, стараясь высвободиться, будто зацепился пуговицей за чью-то одежду. Они ступали на носках, как в танце, пока Харрис не уперся спиной в дерево. Он всхлипывал, словно ребенок, при этом слегка похлопывая Пайпера по руке, будто коря за недостойное поведение.
      Наконец Пайпер вытащил палец из глазницы и стал рассматривать. Не успев даже закричать в полный голос, Харрис потерял сознание и тяжело рухнул на землю, словно сброшенный с высоты. Пайпер вытер палец, как лезвие ножа о ладонь другой руки.
      — Я ведь вас предупреждал, — сказал он, постоял еще несколько секунд, а потом, словно вспомнив о каком-то деле, понесся через лужайку к комнате отдыха.

* * *

      Огонь жадно пожирал сухое дерево. Сквозь клубы дыма видно было, как оранжевые язычки пламени облизывают доски пола, напоминая зажженные в тумане свечи.
      Пайпер вскочил на сцену, заглянул за кулисы. С одной стороны он обнаружил лишь пустое пространство, скрытое занавесом от зрителей. Клоуна там не было. Шумное дыхание Пайпера вырывалось сквозь стиснутые зубы. Чувствовалось, что гнев его вот-вот выплеснется наружу. Он прошел в другой конец сцены, надеясь обнаружить там клоуна, безмолвно дожидающегося, пока настанет его черед. Но и там никого не застал. Зато увидел незапертый сундук, а рядом цепи. Пайпер кашлянул, выпустив через нос клуб дыма. Потом зашел за сцену и приподнял крышку сундука. Внутри было пусто. Он стал принюхиваться к дыму, но запах ничего не говорил ему.
      «Он еще придет сюда, обязательно придет. Весь день был полон дурных предзнаменований, а теперь вдруг такое везение. Он откроет сундук — а там я». — Пайпер сцепил вместе пальцы обеих рук и с силой сжал в радостном предвкушении — вот так сюрприз он готовит! А может быть, он представил, как душит кого-то.
      Он опустил за собой крышку, и в сундуке стало темно. От кисловатого запаха, проникающего снаружи, першило в горле, ему хотелось кашлянуть, но он понимал, что нельзя выдать себя. Согнув руку в локте, он ткнул пальцем в крышку сундука.
      — Ты не нравишься мне, — произнес он, — я ведь тебя предупреждал!
      Больные постепенно возвращались в свои палаты. Все были перевозбуждены, но крики прекратились. Двое бились в истерике, еще двое напились и никак не желали утихомириться. Врачи раздавали больным лекарства. Препараты уже начали впитываться в кровь.
      — А где Харрисон? — спросил один из санитаров.
      Его коллега пожал плечами.
      — Ты видел, как эта полоумная старая лахудра разрисовала себе помадой сиськи и напудрила лобок?
      — Хороша герцогиня!
      — Она разве герцогиня?
      — Не то герцогиня, не то баронесса... Одним словом, какая-то знатная дама.
      Они осмотрели все комнаты. Больница была дорогая, в ней не было больших палат с общими ванными.
      — А Пайпер где? — спросил кто-то.

* * *

      Огонь вел себя словно раздраженный человек. Он угрюмо полз по полу, время от времени озаряя комнату вспышками, натыкаясь на струйку спирта, а потом снова скучнел. Пламя вилось змейкой, выискивая, на что бы наброситься. Стулья занялись ярким пламенем, но ненадолго. Пламя откатилось назад в разочаровании. Теперь невысокие желтые гребешки едва проглядывали через завесу дыма.
      Один из больных, уходя, швырнул на пол бутылку со спиртом. Жидкость, извиваясь змеей, растеклась по комнате, а бутылка докатилась до края сцены. Огонь знал, где почерпнуть новые силы, но не мог туда добраться.

* * *

      Когда клоун вошел в дом, улыбка его с левой стороны лица была стерта, так же как мелово-белый грим и подрисованные слезы. Он вел машину правой рукой, а в левой держал бумажный носовой платок и лосьон для лица. Он оставил машину на поворотном круге, слишком расстроенный, чтобы довести дело до конца. К подбородку тянулись дорожки от слез.
      Эллвуд усадил его на кухне, возле раковины, и стал губкой смывать остатки радостного клоунского лица.
      — Он не придет: ничего у меня не получилось.
      — Что произошло?
      — Он начал орать, я ударил его, и он выбежал из палаты. А потом все они взбесились.
      — А с Пайпером что? — Эллвуд нежно, как любящая жена, водил губкой, и постепенно из-под смытого грима проступило настоящее лицо Люка, подернутое печалью.
      — Не знаю. Санитары погнались за ним. А он орал во всю глотку. Потом все забегали: сумасшедшие, санитары, Пайпер — весь в крови.
      — А что он кричал?
      — Всякую чушь. Ну, что обычно кричат сумасшедшие...
      Эллвуд выжал губку и снял у Люка с бровей белые хлопья.
      Люк сидел неподвижно, как статуя, глядя прямо перед собой, потом наконец сказал:
      — Валлас, я уезжаю.
      — Тебя кто-нибудь видел?
      — Я разговаривал с санитаром. Наверняка еще кто-то видел. Господи, а ты как думал? — Он подергал свой светлый мешковатый костюм. — Я ведь единственный клоун в этом городке.
      Эллвуд засмеялся:
      — Хорошо. Только дай мне еще один день.
      — Нет. Хватит! Больше ни дня.
      — Речь сейчас не о Пайпере. С ним теперь вряд ли что-нибудь получится... Впрочем, кто знает... Но ты выведен из игры — это уже точно. И все же надо завершать начатую операцию. Тебя ведь начнут разыскивать, а потом допрашивать.
      — Что же ты собираешься делать?
      — Поговорить кое с кем. Убедиться, что ты не на крючке.
      — Если меня спросят, я скажу...
      — Надо быть уверенным до конца, — перебил его Эллвуд. Он так и не смог полностью снять с лица Люка грим: возле ушей остались белые полосы, а над скулами — красные разводы.
      — Я скажу, что он совсем свихнулся, или...
      Эллвуд обернул голову Люка полотенцем, снятым с крючка у раковины, и стал оттирать остатки грима.
      — Ты не сделал то, о чем я просил, — сказал Эллвуд, — не выполнил условия нашего соглашения. Ладно. Ты не можешь вернуться туда — это я понимаю. Но ты все еще остаешься моим должником, ведь так? Не беспокойся, я отпущу тебя. Но сначала поговорю с людьми — нужно убедиться, что все в порядке. Что не только твоей заднице ничего не грозит, но и моей тоже. Понимаешь? — Он нежно водил по щекам Люка губкой и говорил мягко и ласково: — Ты наделал много шума. Теперь Пайпер в центре внимания, так же как и клоун, — в этом нет никаких сомнений. Но ничего, все уладится. Надо только немного подождать — и ты будешь в безопасности.
      Он снял полотенце, и Люк предстал перед ним теперь уже с чистым лицом. Губы его были плотно сжаты, в глазах затаилось подозрение.
      — Еще день я подожду, — согласился Люк, но послезавтра уеду.
      — Пойми, я должен быть уверен. Не исключено, что я все преувеличиваю. В конце концов, старик мог просто упасть и разбить лицо. А потом с воплями бегать по больнице. Он ведь сумасшедший. — Эллвуд вышел из кухни и возвратился с двумя порциями бренди. — И все-таки давай убедимся, что никто не обеспокоен всем этим. — Он глотнул бренди. — Завтра все будет в порядке.
      Люк сидел на стуле неподвижно, сжимая в руке полотенце, выпачканное гримом — остатками его прежнего лица.

* * *

      Ножки стула превратились в обугленные бирюльки; когда они рассыпались, кверху взметнулся сноп искр, несколько кружков голубого пламени вспыхнули на полу, словно разбросанные монетки.
      Один такой кружок нашел засохшую струйку спирта на полу и по ней добрался до середины комнаты. Пламя перескакивало по капелькам спирта, как по камешкам, пока не добралось до маленького озерца и зашипело: пшшшшш...
      Наконец огонь получил то, что хотел. Он метнулся вдоль комнаты, набросившись на разлитый спирт с шумом, напоминавшим треск рвущегося брезентового полотнища. И вот уже сама бутылка со спиртом оказалась объятой пламенем, которое взвилось столбом высотой футов в восемь, добравшись до занавеса на сцене и покрыв пол огненным ковром. Пайпер кашлянул. В сундуке становилось все жарче.
      Ветерок подул через открытую дверь, и пламя поднялось волной. Струйки дыма клубками сворачивались у двери, их то выдувало наружу, то засасывало обратно. Вся комната была залита ярким оранжевым светом. С треском лопались оконные стекла.

* * *

      Доктор Харрис зашел через главный вход, прикрыв ладонью один глаз, как пациент, у которого проверяют зрение. Из глазницы текли кровавые слезы, щека стала склизкой от крови и желеобразной массы.
      Два санитара и доктор приближались к двери с другой стороны — часть команды, отправившейся на поиски Гарольда Пайпера. Харрис прошел мимо них, уцелевший глаз беспокойно бегал, как во время преследования. Один из врачей пошел за ним.
      А санитар сказал:
      — Кажется, где-то горит.
      Сундук теперь находился в самом пекле. Он уже обуглился по бокам, и вокруг вился черный дымок. Пламя бусинками пробегало вдоль днища.
      Комната вся была охвачена пламенем. Огромные языки взметались кверху, блуждали по стенам. Огонь шумел, как мощный двигатель. Дым валил через выломанную дверь и лопнувшие окна.
      Сэр Гарольд Пайпер поджаривался, как форель. Кожа его морщилась и покрывалась волдырями. Он не задохнулся только потому, что сидел в сундуке. Обожженный, изнемогающий от боли, он слышал, как бушует снаружи пламя, и размышлял о том, что настал его звездный час. Это был день, отмеченный дурными предзнаменованиями, день одержанной им победы, день насилия, когда произошли такие гигантские катаклизмы... Пришел час, когда в смерти он обретет новую жизнь, час его воскресения в ипостаси анарха и великого судьи.
      Он поднял крышку и ступил в самую гущу пламени. Одежда моментально вспыхнула, и волосы тоже. Он крутился волчком, подняв руки, пробираясь к двери. На лице, закрытом огненной маской, не переставали шевелиться губы.
      —  Молох! Омега! —выкрикивал старик.
      Множество лиц мелькало за окнами, среди деревьев. Он слышал, как кричала, подобно попугаю, Пташка, видел, как Дама с Цветком повернулась к нему спиной. Доктора и санитары встали на траве полукругом, на том месте, где еще можно было терпеть жар.
      Он вышел из двери навстречу дневному свету, не видя ни лиц, ни деревьев, охваченный пламенем, вознеся руки кверху, словно пророк.
      —  Молох!
      Тело его превратилось в один огромный ожог, легкие — в застывшую лаву.
      Огонь пополз вверх по рукам и вспыхнул у него между пальцами.

Глава 44

      Паскью беседовал с Софи — это была всего лишь фантазия.
      — Как я мог забыть, что писал в нее! Невероятно, но я отпил отсюда. — Он встряхнул бутылку. Моча его была янтарного цвета, слегка замутненная.
      — Это меня не удивляет.
      — А ты смогла бы?
      — Для меня гораздо сложнее было бы писать в бутылку.
      Он, раздув ноздри, сделал еще глоток, стараясь проглотить жидкость, прежде чем ощутит ее вкус.
      — Мне кажется, это вредно для почек.
      — Не вреднее, чем виски.
      — А что, у меня есть выбор? — Он осмотрелся по сторонам с нарочитым удивлением. Оглядываться совсем не хотелось.
      — Ты и так долго оттягивал этот момент, — сказала Софи. — Знаешь, сколько сейчас времени? Пять часов пополудни. Плечи у тебя уже основательно обгорели. Надо было сделать это значительно раньше.
      — Не могу.
      — Это ровным счетом ничего не значит. Она мертва.
      — Да, уж это у меня сомнений не вызывает! Видела бы ты ее, понюхала бы, какой от нее идет запах!
      — Тебе нужно не только накрыть спину, но и сделать флаг.
      — Его все равно никто не увидит.
      — Конечно, если ты его не вывесишь.
      — Но у меня ведь есть еще шорты. Можно их снять.
      — И тогда ты обгоришь окончательно. К тому же для флага они слишком малы. Лучше не снимать.
      — Но там ведь лежит Марианна.
      — Я знаю.
      Паскью смотрел на море.
      — Сколько судов уже прошло мимо? — спросила Софи.
      — Я видел пятнадцать, ну, шесть из них проплыли вдалеке.
      — А сколько ты не заметил?
      — Что?
      — Флаг будет виден постоянно, независимо от того, подпрыгиваешь ли ты, размахиваешь ли руками.
      — Ты, кажется, еще что-то хочешь сказать мне.
      — Может быть, ты рассмеешься, но я хочу, чтобы ты слез с этой проклятой скалы. Нам еще о многом нужно поговорить.
      — Знаю.
      — Так вот, я хочу, чтобы ты слез с этой скалы.

* * *

      Она ломалась у него в руках, какими бы осторожными, бережными ни были его движения, — он словно пытался раздеть ее не разбудив. Он безуспешно пытался представить себе, что это сухие ветки и мусор, сваленные в саду.
      На ней была шелковая блузка и темный, стильный костюм — сшитые на заказ жакет и юбка по колено. Одежда просто нуждалась в хорошей стирке. Он расстегнул пуговицу на юбке и попробовал открыть «молнию». Ее заклинило, но когда он потянул за язычок, швы на юбке разошлись до самого низа.
      Паскью вспомнил, как раздевал других женщин.
      Он снял одновременно блузку и жакет, затем потянул за край юбки. Марианна расползалась, разваливалась на куски, как будто разваренная в кипятке. Паскью добрался до края каменного уступа и сел, ссутулившись, поставив локоть на колено и положив подбородок на ладонь, словно роденовский «Мыслитель».
      — Не останавливайся, — сказала Софи, — будет еще хуже.
      — Попробовала бы ты сделать это натощак — после двух глотков застарелой мочи.
      — Я же не говорила, что ты будешь в восторге, просто это надо было сделать — и все.
      — Софи, мне нехорошо.
      — Хватит валять дурака!
      — Нет... Я имею в виду... У меня было такое же чувство, когда я сидел в тюремной камере в Аргентине, и знал, что в любую минуту они могут прийти и пытать меня, и со всех сторон были слышны крики.
      — Но сейчас чайки кричат.
      — Знаю. Я ведь не утверждаю, что это какое-то рациональное чувство. В любом случае я умру. Это уж точно. Как долго может человек пить мочу?
      — Некоторые занимаются этим всю жизнь.
      Паскью засмеялся:
      — Я все еще продолжаю вспоминать свои ощущения в той тюремной камере. Идиотизм, правда? Мне грозит смерть здесь, на скале, от жажды или теплового удара, или в воде, если попытаюсь отсюда выбраться... А я вспоминаю ту камеру.
      — Возвращайся и выполни все до конца! — приказала Софи.

* * *

      Он выбросил тело Марианны, часть за частью, в море, а потом стоял, сжимая в руках ее одежду, словно мародер, разрывающий могилы.
      Жакет и блузка, конечно, были ему малы. Он связал их вместе за рукава и повесил на древко. Юбку накинул, как пончо, надев через голову. Его передергивало, горло сжимали спазмы, но проходила минута за минутой, а он все не снимал накидку, подавляя отвращение, вставая, снова садясь, расхаживая по скале, пока наконец не смирился окончательно, как смиряется объезженная лошадь с седлом и потником. Теперь он обнаружил, что юбка просто пахнет морем, и ничем больше.
      — Я сделал флаг и прикрыл спину от солнца, — сказал он.
      Паскью сидел на самом высоком каменном уступе, прислонившись спиной к изогнутой гранитной стене, поставив бутылку между ног. Какое-то судно проплыло мимо, и на нем тоже развевался флаг.
      — Как чувствует себя малыш? — спросил Паскью.
      — Прекрасно, — ответила Софи. — Только по отцу соскучился.

Глава 45

      Гнев душил Эллвуда, но говорил он спокойно и непринужденно. Правда, в его голосе можно было уловить легкое изумление и досаду.
      — Конечно, мы с вами планировали все по-другому. Утешает лишь, что Пайпер мертв.
      — А как это случилось? — спросил Хилари Тодд.
      — Пайпер перепугался. Похоже, он устроил там погром. Несколько человек ранены, пожар причинил большой ущерб. А сам Пайпер просто сгорел.
      — Но почему?
      — Кто знает... — Эллвуд старался держаться в пределах необходимой самообороны. — Может быть, мы слишком часто к нему наведывались. Он ведь был сумасшедший — что толку теперь разбираться?
      — Вы в очень скверном положении, Эллвуд, скажу я вам. Вы просто в дерьме! Чувствуете запах? Вы по уши в дерьме и в зыбучем песке.
      — Нет, Хилари. Это просто некоторые трудности местного значения. Мне не нравится, что так получилось, но не все операции завершаются успешно, это общеизвестно.
      — Вы продолжали операцию после того, как я приказал вам остановиться.
      — Да неужели? Кто приказал мне остановиться?
      — Я приказал.
      — Нет, Хилари. Ошибаетесь. Вы стали забывчивым. Вспомните хотя бы Энни.
      Тодд смолк ненадолго. Эллвуд вслушивался в тишину.
      В конце концов Тодд сказал:
      — Непосредственно операцией руководили вы. Кто-нибудь был задействован, кроме Карлы Джоунс?
      — Еще один агент, находившийся перед этим на консервации.
      — Возможно, придется заколоть жертвенного барашка.
      — Для департамента?
      — Для департамента, для местной полиции, для всех, кому положено махать палкой. А в какой роли выступала Джоунс? В роли приманки?
      — Мне была предоставлена свобода действий. Никаких инструкций никто не давал. Я докладываю вам обстановку, но не обязан что-то объяснять или за что-то извиняться. Я знаю, вас это бесит — что же, очень печально, — но мы с вами коллеги, оба посты занимаем немалые, и это обязывает. Вначале вы, если можно так сказать, выиграли у меня очко. Но потом я узнал, что вы толкаете налево наркотики, неплохо наживаясь на этом. — Он говорил по-прежнему спокойно, но без прежней мягкости. Гнев Эллвуда обрушивался на Хилари, как дубинка. — Так что не задавайте вопросов, на которые я — и вы это прекрасно понимаете — не смогу ответить.
      — Так зачем тогда вы мне звоните?
      Эллвуд слышал, что Тодд задыхается, и представил, как тот схватился за горло.
      — Я сообщаю вам о случившемся, Хилари. Вот и все. И у меня есть к вам пара вопросов. Если я захочу выдать своего агента для всеобщего успокоения умов, можем ли мы быть уверены, что полиция не вмешается, суд будет закрытым, а прессе преградят доступ к информации? Я понимаю, нужен козел отпущения, но нам придется похоронить его. Я должен знать наверняка.
      — Что еще?
      — Как мне из этого выйти?
      — Ты ублюдок, Эллвуд! — Смех Тодда напоминал рвотные спазмы. — Сам заварил кашу. Тебя отстранили от этого дела, но тебя заели тщеславие, амбиции и боязнь выглядеть дураком. Потому ты и нарушил приказ и, Господи, опять облажался. А теперь хочешь выйти сухим из воды.
      — Так вот, подумайте, как ответить мне, Хилари, и позвоните. Поговорите, с кем нужно. Я буду здесь. Звоните в любое время дня и ночи.
      Эллвуд повесил трубку и улыбнулся.
      — К черту самооборону! Лучше дубинка.

* * *

      Паскью усмотрел в этом жизненный принцип: что нальешь в бутылку, то и выпьешь. Он поделился своим открытием с Софи, и та рассмеялась. Паскью тоже засмеялся.
      — Знаешь, — сказал он, — я чувствую себя гораздо лучше. Почти нормально.
      — Ты начинаешь раскисать, — ответила Софи, — не расслабляйся.
      Когда он закрыл глаза, кожа, нагретая солнцем, шум моря, крики чаек слились в единое ощущение. Вслед за ощущением возникли краски, сменявшие одна другую. «Прямо как балдеж от ЛСД!» — подумал он.
      Он открыл глаза, но видение не исчезло, а лишь переместилось к линии горизонта. Закат окрасил небо в розовые и малиновые тона, в то же время оно было цвета аквамарина и лазури, желтым и охровым и поблескивало металлом. Паскью наблюдал, как краски сгущаются до лиловых и сине-черных. Две звезды загорелись в небе — они казались тяжелыми, разбухшими от воды и располагались на расстоянии вытянутой руки друг от друга. А может быть, это были не звезды, а огни кораблей. Паскью бил озноб. Он добрался до ниши, которую занимала прежде Марианна, и сел там, наклонившись вперед, упершись локтями в колени, похожий на безмолвного призрака.

* * *

      — Я очень волнуюсь, — сказала Карла. Незадолго до этого она разговаривала с Эллвудом и теперь знала, что нужно делать: "Задержи его здесь до завтра. Не позволяй ему сбежать. Свяжи его, напои, трахайся с ним до посинения. Главное—  успокой его. Заставь поверить—  все будет так, как он задумал".
      «Ты попал в переплет, Эллвуд, — пронеслось у нее в голове, — я оказалась права. Сейчас тебе очень нужна моя помощь, и когда-нибудь ты за это заплатишь».
      — Я очень волнуюсь, — повторила она, — а куда мы отправимся?
      — Может быть, за границу. В Грецию или Турцию.
      «Господи, — подумала она, — он так и остался в душе проклятым хиппи! Они по-прежнему в шестидесятых годах, хотя им уже по сорок». — Она улыбнулась, и Люк уловил в ее улыбке почти искреннее чувство к нему. Почти.
      — Покажи мне что-нибудь, — попросила Карла.
      Люк вышел из комнаты и вернулся в цилиндре и фраке Великого Зено. Он показал ей пустую ладонь, в которой в следующий миг оказалась игральная карта — Влюбленные, чья жертва уже принесена.
      Он повернул ладонь — и карта исчезла. Вместо нее в руке лежало маленькое красное сердечко, размером примерно с голубиное. Он приложил сердечко к губам — и оно исчезло. Когда он снова открыл ладонь, Карла увидела белое перышко — символ чистоты и полета.
      Он подбросил перышко вверх, и его не стало. На его месте, словно обретя рождение в смерти, появилось поблескивающее яйцо. Яйцо с треском раскрылось, и из него сверкающей россыпью вылетел каскад огоньков. Люк подошел к Карле и отдал ей яйцо.
      Внутри яйца поблескивало колечко; судя по оправе, ему было лет двести, мелкие бриллиантовые камешки образовали четыре концентрические окружности, а в центре сверкал большой розовый бриллиант.
      Карла посмотрела на кольцо, потом на Люка. В ее взгляде было все, что он ожидал увидеть: любовь, преданность, надежда, согласие.
       "Господи, мать твою!..— подумала она. — О-о-о-о-ох, Господи, мать твою!"— Голова у нее кружилась от восторга и желания.

* * *

      Софи трижды набирала номер Джорджа Роксборо, прежде чем дозвонилась ему.
      — Вы близкая подруга Сэма? — спросил он.
      — Да, достаточно близкая.
      — Ну, если даже вы не знаете, где он, то почему решили, что я могу это знать?
      — Я беспокоюсь за него, вот и все. И подумала — вдруг он звонил вам.
      — Почему?
      — Больше мне не к кому обратиться. Было бы к кому — позвонила бы.
      — Нет, — сказал Роксборо. — Я ничего о нем не знаю. — Он умолк, и Софи уже собиралась попрощаться. — Он действительно ваш близкий друг?
      — Я ведь уже сказала. — Софи едва сдерживалась, чтобы не нагрубить, от беспокойства у нее портился характер.
      — Тогда вам должно быть известно, что он временами ведет себя странно. Пребывает в подавленном настроении, пьет без меры. Такое с ним случается.
      — Да. — Софи так и подмывало сказать: «На этот раз, я уверена, причина совсем другая», — но она сдержалась. Она не нуждалась в помощи или сочувствии Роксборо и не хотела возбуждать его любопытства.
      Как бы почувствовав ее осторожность, Роксборо с пьяной веселостью спросил:
      — Вы новая женщина Паскью?
      — Это очень неблагодарная роль, — ответила Софи, — но кто-то ведь должен ее играть.
      Роксборо начал было:
      — Если вы и в самом деле волнуетесь, я мог бы...
      Софи уже держала палец на рычажке.
      — Не беспокойтесь, право, не стоит, я сама его разыщу.

* * *

      В Полл-Мэлле существуют клубы для мужчин, которые высоко ценят элитарность и ненавидят женщин. В них заключаются и расторгаются сделки, оказываются различного рода услуги и решаются дела о публичной финансовой поддержке. И все это в конфиденциальной обстановке.
      Сэр Родни Брайдон слушал Хилари Тодда, время от времени кивая головой. Рассказ Хилари не вызвал у него чрезмерного удивления или озабоченности.
      — Так о чем вы хотели просить меня, Хилари? — поинтересовался он. — Пока я не вижу здесь ничего ужасного.
      — Вот как? — Хилари был озадачен. — Ну, во-первых, нужно решить, отдадим ли мы на съедение человека, работавшего на Эллвуда.
      — А он больше не будет на нас работать?
      — Если верить Эллвуду, нет.
      — Эллвуд — дельный сотрудник. И по-моему, правильно оценивает ситуацию. Если он утверждает, что этот человек нам больше не нужен...
      — А как быть со всем остальным, всем, что связано с ним?
      — С Пайпером и прочими?
      — Да.
      — История, конечно, неприятная. И скорее всего, придется искать козла отпущения. Мы не можем допустить какого бы то ни было расследования.— В устах Брайдона слово «расследование» прозвучало синонимом возмутительного вмешательства в частную жизнь. — Поэтому мы отдадим им агента. Ну, а со всем остальным не так уж трудно справиться. — Он увидел, как тень пробежала по лицу Тодда и спросил: — А вы хорошо ладите с Эллвудом? Нет между вами трений?
      — Нет.
      — Ну и хорошо, отзовите его оттуда и отправьте в Европу. С Пайпером покончено, значит, ему там больше нечего делать.
      — Мы считаем, что он был двойным агентом, ведь так?
      — А мы так считаем?
      — Но эти смерти во Франции и Италии...
      — Безусловно, узнать об этом было бы просто замечательно. Чтобы действовать наверняка. Просто не хочется думать, что кто-то сумел нас перехитрить, правда? Однако все дело в том, что он работал только на нас.
      В первую минуту Тодд был ошарашен как человек, не понявший шутки.
      — Только на нас... — повторил он. — Только на нас... Значит, вы думаете, Пайпер оставался нам предан?
      — Думаю, но предпочел бы в этом еще раз убедиться. Нас это действительно волновало. Впрочем, в любом случае внутренние агенты были обречены. Дело не в отдельных людях, а в том, что сама операция стала секретом полишинеля еще много лет назад. Хотелось бы, разумеется, выяснить, в какую сторону шла утечка информации, если Пайпер являлся двойным агентом. Что же касается внутренних агентов, то это с самого начала была проигрышная партия.
      Замешательство Тодда постепенно переходило в гнев.
      — Значит, вы считаете, он был предан нам?
      — Да, он был под контролем.
      — Я осуществлял общее руководство операцией, которую проводил Эллвуд. Целью ее было выяснить, происходила ли утечка информации через Пайпера. Мне сказали, что это жизненно важная задача. Что наши люди подвергаются опасности. — Тодд изо всей силы сдерживался, чтобы не повысить голос. — Кое-кто из наших людей уже погиб. Агенты во Франции и Италии. Поэтому мы и решили, что Пайпер мог продать их еще много лет назад, и теперь им пришлось расплатиться своими жизнями. Ради чего же тогда я наседал на Эллвуда и предоставил ему неограниченную свободу действий?
      Брайдон кивнул:
      — Да, в определенном смысле это было так. Но не за предательство Пайпера им пришлось заплатить — так нам думается. А за его идею, и не только его, за идею внутренних агентов. Наверное, в свое время эта идея казалась потрясающей. Война закончилась, будущее неопределенно. Так почему бы не оставить специальные подразделения — маленькую секретную армию, которая станет нашим первым эшелоном в оборонительной линии, преграждающей путь коммунистам? Они, как мы полагали, не нагрянут через границу на танках, а появятся в качестве пятой колонны. Поэтому нам требовались люди, занимающие высокие посты, входящие в высшую иерархию тех стран, способные влиять на события в соответствии с нашими потребностями и вносить изменения в политический курс, согласно сделанному нами выбору. — Брайдон смолк и улыбнулся: — Да, идея была действительно неплохая. И долгое время работала. А потом перестала, в основном из-за того, что не являлась больше ни для кого тайной. Теперь Европа — как раскрытая книга, Хилари. И вот мы решили: самое время трубить отбой, пока мы не попали, — он пожал плечами, — в неудобное положение.
      — А как же погибшие? — спросил Тодд, хотя наперед знал ответ.
      — Видите ли, ведь это сделали мы сами, — сказал Брайдон мягко, как бы извиняясь. Заметив официанта, он помахал пустым стаканом.
      Тодд почувствовал себя неуютно. Вместе со спокойной улыбкой на губах Брайдона словно застыл вопрос: «Насколько крупной фигурой ты себя мнил? Способен ли ты был контролировать ситуацию?»И впервые Тодд знал, что ответить: «Вовсе не крупной. И почти ничего не контролирующей».
      — Да, это мы убили, — повторил Брайдон. — Pour encourager les autres . He всех, только трех, занимающих стратегическое положение. Остальные залегли на дно. — Брайдону принесли еще порцию выпивки. — Расчет оказался точным, как видите. Внутренние агенты исчезли, прежде чем о них кто-либо узнал, разумеется, кроме нас. Но сами-то агенты этого не поняли. Они чувствовали, что за ними охотятся, что они в опасности, и стали невероятно осторожны, отойдя от всяческой деятельности. Мы пока оказываем им помощь в ограниченных масштабах, но при необходимости вернем их на свои места. Нам не пришлось сворачивать эту сеть — агенты все сделали сами. Таким образом, удалось избежать скандала, никого не предавая и ни от чего не отказываясь. Думаю, им сейчас неплохо живется. Они исчезли, замели за собой следы и разъезжают себе по Европе с фальшивыми паспортами, как в старое, доброе время. — Он помолчал, изображая смущение. — Мы не говорили вам этого, Хилари...
      — Ну да, конечно, — поддакнул Тодд, — хотя совсем еще недавно я считал, что агенты погибали из-за Пайпера, и выкладывался до конца.
      Брайдон ответил ему легким кивком, но не спешил приносить извинения, не получив при этом для себя каких-то дополнительных преимуществ.
      — Я слышал про вашу помощницу, Хилари. Вы удовлетворены?
      — Удовлетворен?
      — Тем, что не возникло проблем с безопасностью.
      — О да, — согласился Тодд, — удовлетворен.

* * *

      Было уже два часа ночи, но с улицы по-прежнему доносился шум: вопли, сопровождаемые раскатами смеха, рев и урчание машин на главной магистрали, звон бьющегося стекла, вой сирены и треск полицейских раций.