Дочери Альбиона (№12) - Случайная встреча

— Полагаю, тебе было неудобно жить в кибитке после чудесной спаленки в Эндерби?

Она кивнула в ответ.

— И только тогда ты поняла, как тебе хорошо жилось, как о тебе заботились?

— Ли меня любит!

— Но она не могла дать тебе ни теплой перины, ни пони, на котором ты могла бы скакать?

— У меня была лошадь!

— Шелковые платьица?.. Вкусная еда?..

— Не это, не только это!

— Бедная Тамариск, ты совершила ошибку! Ты, не раздумывая, убежала от мадемуазель Софи, которая была готова ради тебя на все!

— Я ее потом вспоминала…

— Да, когда било уже слишком поздно!

— Я хотела вернуться, правда, хотела!

— В этом я уверена!

— Я не могла попасть домой, потому что нужно было плыть по воде, а цыгане меня не отпускали!

— Ты сама выбрала их! Ты глубоко оскорбила мадемуазель Софи, оставив ее ради них.

Тамариск вновь заплакала. Я была безжалостна, но чувствовала, что выбрала нужный тон. Любая попытка смягчить оценку ее поступков не удовлетворила бы ее. В глубине души Тамариск была исключительно логична: правда производила на нее гораздо большее впечатление, чем полуправда. Она доставила огромное горе Софи, от которой не видела ничего, кроме добра, и любая попытка отрицать это была бы воспринята ею как фальшь.

— Что сделано, то сделано, — сказала я. — Теперь уже ничего не исправишь: ты должна смириться с этим и продолжать жить.

— Но она умерла!

— Да, но это уже в прошлом. Ты получила урок!

— Какой урок?

— Думать о других прежде, чем о себе!

— А вы думаете о других?

— Иногда…

— Не всегда?

— Все мы несовершенны…

— Вы тоже поступаете неправильно?

— Конечно…

Она улыбнулась и перестала плакать.

— Послушай, Тамариск, — сказала я. — Ты поступила нехорошо: ты подвела того, кто был с тобой так добр и так нежно любил тебя.

— Я убила тетушку Софи!

— Нет, ты не убила ее: если бы у нее было здоровье покрепче, она не умерла бы. Она простудилась и заболела! Это случилось через некоторое время после твоего побега. Ты заставила ее страдать — это правда, но большинство из нас время от времени совершает дурные поступки. Самый главный урок, который тебе надо усвоить, — это осознать, что ты наделала, и постараться искупить свою вину.

— Как это?

— В будущем стать лучше: думать о других, почаще навещать Жанну. Она должна видеть, что ты ее тоже любишь и благодарна за ту заботу, которой она окружала тебя. Попытайся быть внимательной и доброй к людям, и тогда мадемуазель Софи посмотрит на тебя из рая и скажет: «Значит, это было не напрасно!» Ну вот, конец первого урока, пора и спать.

Я обняла ее и утерла слезы.

— Спокойной ночи!

Я тихо вышла, прикрыв за собой дверь. Мне хотелось бы сказать, что после этого разговора она изменилась, но этого не произошло. Правда, она стала как будто меньше горевать, но оставалась такой же упрямой, какой была всегда.

Ли постоянно была с ней. Кроме того я наняла гувернантку: Тамариск было уже восемь лет, и ей было пора учиться. Девочка оказалась очень сообразительной, охотно занималась и быстро наверстала все упущенное за время, проведенное с цыганами.

Я очень часто виделась с Амарилис и всякий раз, возвращаясь из Эндерби, вела сама с собой борьбу, все более убеждаясь в том, что жизнь проходит мимо меня. Больше всего, конечно, я хотела иметь ребенка. Амарилис готовилась стать матерью и была уже на седьмом месяце беременности. Она очень любила своего мужа, и эту любовь перенесла на дом. Эндерби очень изменился. Да и как этот дом мог выглядеть несчастливым, если в нем жила Амарилис! Она не порывала близких отношений с Клодиной, и они вместе ездили в Лондон закупать материал для детского приданого. Приводилась в порядок детская: никто не мог припомнить, когда ею пользовались в последний раз.

В свое время Дэвид ошибался, говоря, что, если убрать плющ, в доме будет больше света. Плющ оказался ни при чем: Амарилис, ее счастливый брак и ожидаемый ребенок — вот что изменило этот дом. О да, я завидовала! Не из-за мужа, это уже прошло: из-за ребенка!

Между тем за границей происходили очень важные события. Похоже, там готовились серьезные перемены. Больше не было слышно о победах Наполеона, зато постоянно о победах Веллингтона. Он был героем дня, и, когда мы узнали, что он с союзниками вступил в Париж и Наполеон был вынужден сдаться, мы решили, что войне пришел конец. Наполеон был сослан на Эльбу, а Францией вновь стал править король: на трон взошел Людовик XVIII.

Моя мать так отозвалась об этом:

— Все вернулось на круги своя. Французы могли избежать этих несчастий: ведь они, в конце концов, оказались в том же положении, в каком были до штурма Бастилии!

— Будем надеяться, что они поумнели! — заметил отец.

Но главной темой в доме было предстоящее рождение ребенка. Питер часто ездил в Лондон: там у него были важные дела. Он оставил идею покупки имения, заявив, что, видимо, не создан быть сквайром. Он вложил деньги в несколько процветающих компаний, и именно это заставляло его так часто посещать Лондон. Иногда Питер говорил о своих делах с моим отцом и Дэвидом. Дэвид, конечно, даже не делал вид, будто он разбирается в таких делах, а отец признавал, что с таким родом деятельности он сам никогда не сталкивался. Питер много рассказывал о своих связях с Ямайкой. Как я поняла, он занимался импортом сахара и рома но, поскольку даже мой отец ничего в этом не смыслил, трудно было ожидать, чтобы в них разобрались мы.

Но не это было главным. Питер был явно состоятельным человеком, и Амарилис была очень счастлива. К тому же он должен был стать отцом ребенка, рождения которого все ждали с радостью и нетерпением.

В конце апреля Амарилис, наконец, родила. В доме царила радость, хотя мой отец не преминул заметить: — Еще одна девочка! Когда же это семейство решит, наконец, произвести на свет мальчика?

Мать с упреком заметила ему, что в свое время он не питал такой неприязни к лицам противоположного пола.

Девочку окрестили Еленой. Я впервые увидела ее спустя несколько часов после рождения. Ребенок был морщинистым и походил на раздраженного старого джентльмена. Но шли дни, морщинки разглаживались, кожа приобретала бархатистость, а яркие голубые глазки с интересом начинали следить за нами. Вскоре все мы стали рабами Елены, а я с каждым днем все сильнее ощущала внутреннюю боль.

Я часто посещала их. Амарилис любила смотреть на меня с младенцем на руках, поскольку я делала это с удовольствием: мне казалось, что ребенок питает ко мне особые чувства. Но со временем Амарилис стала бросать на меня взгляды, полные жалости, и я чувствовала обиду на нее, а может быть, на жизнь? И тогда я спрашивала себя: а не следовало ли мне прислушаться к советам родителей?

Тогда я возвращалась домой к Эдварду, садилась возле его кровати и изо всех сил пыталась выглядеть счастливой. «Нет, — думала я, — я поступила правильно! Я совершила единственно правильный поступок! Я никогда не смогла бы чувствовать себя счастливой, если бы отвергла его после всего происшедшего с ним!» Но какими бы правильными ни были мои поступки, а жить так было трудно. Легко совершить акт самопожертвования раз в жизни, но когда это тянется годами — возможно, всю жизнь это уже совсем другое дело!

Я стала замечать, что Питер проводит больше времени в Лондоне, и задумалась: как к этому относится Амарилис? Однажды я решила спросить ее об этом. Она ответила:

— О, Питер очень занятой человек! У него много самых разных дел в Лондоне!

— Сахар и ром…

— Да, ведь он так хорошо разбирается в этом, поскольку вырос в тех местах, где их производят. Питер открыл еще несколько новых складов!

— И там он хранит свой товар?

— Полагаю, там.

— А ты когда-нибудь их видела?

— Я? Нет. Склады, по-моему, находятся в районе доков, туда он меня никогда не брал. Питер говорит, что это неподходящее место для посещений. Но вообще он доволен и считает, что дела идут все лучше!

— Он разговаривает с тобой о своих делах?

— Очень мало, но время от времени он дает мне деньги и говорит, что это — дивиденды!

— Свои деньги ты вложила в его предприятие?

— Конечно!

Выходя замуж, мы обе получили в приданое крупные суммы денег. Мои деньги были помещены в надежное предприятие, и больше к ним Эдвард не прикасался. Я получала с них небольшой доход.

— Все, что мне нужно делать, — это подписывать документы, которые мне приносят, — добавила Амарилис.

— Какие документы?

— Не знаю: бумаги насчет этих денег и всего прочего… Видишь ли, я являюсь держателем акций, а Питер всем этим управляет…

— Значит, все твое состояние вложено в его дело?

— Это семейное предприятие, только Питер делает всю работу!

— А ты даешь деньги?

— Дорогая моя Джессика, Питер не стал богачом, женившись на мне: он и так был богаче меня! Просто он уступил мне долю в своем деле! Сама я ничего не делаю, поскольку ничего в этом не понимаю! Да и в самом деле, Джессика, ну что я могу понимать в импорте рома и сахара, в распределении их между людьми, которые хотят купить товар?

— Думаю, ничего!

Амарилис сменила тему разговора, но я задумалась над сказанным. Питер использовал ее деньги для своих деловых проектов в Лондоне! Не для того ли он вообще женился на ней, чтобы завладеть ее деньгами?

Полагаю, на самом деле я просто пыталась найти объяснение тому, почему все-таки он отдал предпочтение ей. Я получила точно такое же приданое, и не было других причин тому, что Питер предпочел Амарилис, кроме одной: он нашел ее более привлекательной!

Это было естественно: Амарилис была милой, мягкой и очень красивой. Я же — ершистой, ставящей все под сомнение, и вдобавок тщеславной. У Питера были все основания предпочесть ее!

Конечно, с ней было проще. Если бы я участвовала в этих делах с ромом и сахаром, мне захотелось бы самой выяснить все подробности. Я должна была сама осмотреть склады, ознакомиться со счетами. Не то чтобы меня особенно интересовали деньги, просто мне было бы самой интересно разобраться в происходящем.

Да и вообще, к чему искать какие-то причины? Теперь это не имело никакого значения: Питер выбрал ее.

Мне следовало перестать думать о Питере. Истинной причиной моей зависти был ребенок. Именно его появление на свет заставило меня осознать, что в браке с Эдвардом о детях не было и речи.

В стране царствовала эйфория. Наполеон — этот тиран, пугавший нас нашествием чуть ли не всю жизнь, — находился в ссылке. Можно было думать о повседневных делах, не опасаясь, что наши планы может разрушить вражеское вторжение.

— Французы никогда не позволят этому человеку вновь встать на ноги! — таков был приговор моего отца.

— Я думаю, — ответила мать, — что французы обожали его, поклонялись словно Богу!

— Я хотел сказать, что мы не должны позволить французам опять привести к власти подобную фигуру!

— Да и любой другой нации, если уж на то пошло, — добавила мать. — Почему люди не понимают, насколько радостней простая мирная жизнь, без всех великих завоеваний?

— К сожалению, — заметил Дэвид, — не народ решает такие вопросы, а так называемые большие люди!

— Конечно, они прежде всего беспокоятся о своей славе, но при этом приносят горе миллионам людей! Интересно, что Наполеон думает сейчас, скрежеща зубами на Эльбе?

— Несомненно, о побеге! — заявил отец.

— Этого никогда не произойдет! — возразила мать. Все считали, что с Наполеоном покончено. Он был не первым человеком, мечтающим о завоевании мира, и, безусловно, не последним. Но на этот раз диктатор потерпел окончательное поражение, и мы могли спать спокойно.

Стоял чудесный майский день, когда к нам приехали гости. Я была в Эверсли и сидела в саду с матерью, Клодиной и Амарилис, когда одна из служанок подошла к нам и сообщила, что двое джентльменов желают видеть мою мать. «Это — иностранцы», — добавила она.

— А они не представились? — спросила мать.

— Нет, мадам! Просто сказали, что хотят видеть вас.

— Пусть пройдут сюда, — сказала мать.

Они пришли. Некоторое время мать пристально вглядывалась в них, потом побледнела, и я решила, что она теряет сознание. Клодина привстала и тихонько вскрикнула.

Мать почти неслышно произнесла:

— Это действительно?.. — и, вскрикнув, бросилась в объятия старшего из мужчин. Тот, что помоложе, стоял и рассматривал нас с Амарилис, с изумлением наблюдавших за этой сценой.

— Шарло!.. Шарло!.. — мать. Клодина пробормотала:

— Ах, Шарло, неужели это ты?

И она тоже бросилась в его объятия. Шарло! Сын моей матери от первого брака, покинувший Англию еще до моего рождения!

— Мой милый любимый сын! — продолжала бормотать мать. — подумать… После всех этих лет…

— Я вырвался, как только стало возможным. Эти годы показались мне вечностью… Ты сразу узнала меня?

— Мой милый мальчик, да как же я могла не узнать тебя!

— Это Пьер, мой сын!

Мать взяла молодого человека за руки, посмотрела ему в лицо, потом расцеловала.

— Только подумать, что это — мой внук! А это твоя тетушка Клодина… Шарло, это моя дочь Джессика, твоя сводная сестра, и Амарилис, дочь Дэвида и Клодины!

— Как много произошло с тех пор, как я уехал!

— Все эти годы… Как долго пришлось ждать! Расскажи мне… Ты должен погостить у нас подольше! Нельзя, чтобы ты просто появился и уехал. Нам нужно о многом поговорить, обо всем, что произошло за эти годы!

— Я давно хотел приехать, но до последнего времени и речи быть не могло о том, чтобы попасть сюда.

— Слава Богу, все закончилось и тирана отправили в ссылку!

— Теперь Францией правит король, мама. На ее глаза навернулись слезы:

— Ты всегда был настоящим роялистом, дорогой Шарло! — тут же она обратилась к Амарилис:

— Сходи, пожалуйста, попроси приготовить комнаты для гостей и узнай, что там делается на кухне. Оповести всех, что приехали мой сын и внук!

Мать, не отрываясь, смотрела на Шарло. Я понимала, как тяжело ей далась разлука. Должно быть, она не видела его более двадцати лет? Войны, революции! Они разрушали не только государства, но и счастье многих семей! Как мы все страдали от них! Теперь произошло воссоединение: блудный сын вернулся домой!

Когда мать немножко успокоилась, мы уселись в саду и Шарло начал рассказывать о своих виноградниках в Бургундии. Луи-Шарль тоже был не прочь приехать сюда, но решили, что не следует оставлять хозяйство без присмотра. Пьер был старшим сыном Шарло. Ему уже исполнилось шестнадцать, и он изучал виноделие. Кроме того, у Шарло было еще два сына — Жак и Жан-Кристоф, и две дочери — Моника и Андре.

— Вы стали настоящими отцами семейств!

К нам присоединился отец. Он изумился, увидев Шарло. Ему понравился юный Пьер, и он тут же поддержал беседу о виноградниках. Но больше всего, пожалуй, его радовало лицо матери, светившееся счастьем.

Я никогда не видела ее такой довольной. Все эти годы, должно быть, она испытывала чувство потери, не имея никаких сведений о сыне. Мысль о том, что он находится совсем недалеко, за узким проливом, и, тем не менее, о нем ничего невозможно узнать, не давала ей покоя. Смерть необратима, и человека долгие годы могут терзать воспоминания. Но еще хуже неизвестность, когда идет опустошительная война и многие годы тебя мучают неизвестность и постоянное чувство страха, отсутствие уверенности в том, увидишь ли вновь близкого человека.

Я попрощалась и отправилась домой, чтобы рассказать обо всем Эдварду.

Сегодня в Эверсли царила радость. Как мне хотелось быть там и разделять ее!

Шарло погостил в Эверсли две недели и, уезжая, уверил нас в том, что вскоре вернется и привезет с собой остальных членов семьи. Кроме того, нас должен посетить Луи-Шарль со своими сыновьями.

— Что же касается тебя, мама, — сказал он, — ты обязательно должна приехать к нам, в Бургундию. У нас прекрасный старинный дом, каким-то чудом не уничтоженный этими вандалами. Мы с Луи-Шарлем с удовольствием занимались его ремонтом. Пьер тоже помогал нам, верно, сынок? А старший сын Луи-Шарля просто прекрасный плотник! У нас там много комнат! Лучше всего приезжай в сезон уборки винограда.

— Приеду, приеду, — сквозь слезы пообещала мать. — И ты тоже, Дикон, тебе будет интересно!

— Мы будем очень рады вам, сэр, — произнес Шарло.

Отец подтвердил, что его очень интересуют все подробности их жизни. То, что мой отец столь тепло принял Шарло, доставляло матери еще большую радость от встречи с сыном.

Амарилис сообщила мне, что, по словам ее матери, в свое время, когда Шарло жил в Эверсли, между ним и моим отцом существовала некоторая неприязнь.

— Тогда твой отец был еще не так долго женат на матери, и ему не нравилось, что до него она была замужем за другим и имела от него детей. Моя мать говорит, что к ней он относился неплохо, но терпеть не мог Шарло. Между ними всегда возникали стычки. Теперь, похоже, все переменилось!

— Знаешь, одно дело жить с человеком под одной крышей и совсем другое, когда он приезжает к тебе в гости! — мудро заметила я.

Итак, Шарло возвращался во Францию, пообещав, что вскоре вновь встретится с нами. Мать возбужденно говорила:

— Как чудесно вновь будет посетить Францию! Как хорошо, что там, наконец, кончились все эти волнения!

Отец заметил, что пока рано делать окончательные выводы, ведь пока Наполеон жив, можно ожидать чего угодно. Мать, конечно, рассчитывала на лучшее. Она вновь встретилась с сыном, которого порой считала навсегда потерянным. Она была просто счастлива!

Я заметила, что отец чем-то озабочен, и вскоре после отъезда Шарло, оставшись наедине с ним, спросила, все ли у него в порядке.

— Ты очень наблюдательная девочка, Джессика!

— Я думаю, все мы достаточно наблюдательны, если речь идет о близких людях!

Отец нежно пожал мою руку. Он был не из тех, кто любит открыто демонстрировать свои чувства, так что я не ошиблась: он был действительно чем-то серьезно озабочен.

— Расскажи мне все, — попросила я. — Я вижу, что тебя что-то беспокоит.

— То, что я старею, дочь.

— Стареешь? Ты? Ты никогда не будешь стариком!

— Увы, я уже приближаюсь к этому возрасту, Джессика! При всем желании я долго не протяну. Ты знаешь, сколько мне лет?

— Количество лет не играет роли!

— Как хорошо, если бы это было так! Но это не так!

— К тебе это не относится: ты всегда отличался от остальных. Ты умрешь тогда, когда захочешь, то есть никогда!

— Какая у меня очаровательная дочь!

— Я рада, что ты сознаешь это.

— Больше всего я жалею о том, что не женился на твоей матери, когда мы были молоды. Если бы нам тогда не помешали, у нас был бы десяток детей, сыновей и дочерей, похожих на мою Джессику!

— Не стоит сожалеть об этом. У тебя есть чудесный сын Дэвид.

— Да, он хороший сын, но какое у него потомство? Одна дочь, да и та тоже родила дочь!

— О, понимаю, мужская тоска по мужчинам в доме!

— У меня самая лучшая в мире дочь, и я не променял бы ее ни на кого. Но как было бы хорошо, если бы ты родилась мальчиком!

— Извини, милый папочка, я готова для тебя на что угодно, но не могу изменить свой пол!

— Я и не хотел бы, даже ради того, чтобы иметь сына!

— Я растрогана, но разве дела обстоят настолько плохо? Разве в семье нет мальчиков?

— У Дэвида и Клодины наверняка не будет, а Дэвид не будет жить вечно.

— Ненавижу разговоры о смерти, это ужасно!

— Я просто думаю о будущем. Увидев Шарло и его сына Пьера — подрастающего и перенимающего дело отца, который наставляет его, да и других мальчиков… Все это заставило меня задуматься: а что же у нас? Дэвид, а что потом? Джессика, мне уже шестьдесят девять!

— А выглядишь так, что дашь фору любому, кто на двадцать лет моложе тебя!

— Даже я не в силах бороться с законами природы, моя милая! Настанет день, когда я умру, а потом за мной последует и Дэвид. А что станет с Эверсли? Ты понимаешь, что наша семья живет в этом доме уже несколько веков?

— Да, я знаю: когда-то существовало семейство Эверсли, а потом они изменили фамилию.

— Мне хотелось бы, чтобы семейство Френшоу жило здесь еще четыре столетия! Видишь ли, ты настояла на своем браке, это был твой выбор, а я возлагал все надежды на тебя! Даже если бы ты родила дочь, я бы сказал, что дочь Джессики ничуть не хуже любого мальчишки! А что теперь? Амарилис родила девочку! Если бы она родила мальчика, все обстояло бы по-другому! Я клоню к тому, что у меня единственный наследник — Джонатан!

— Я понимаю: ты хочешь привезти его в Эверсли?

— Именно это я собираюсь сделать, причем немедленно. Но он неподходящий человек, и это беспокоит меня! Он похож на своего отца, а его отец никогда не стал бы хорошим хозяином имения!

— Тебе повезло с близнецами! Очень похоже на тебя: одного тебе, конечно, было мало!

— С этим мне, действительно, повезло! Джонатан был прекрасным парнем: склонный к риску, храбрый — трудно представить себе человека храбрей. Но с имением ему было бы не управиться. Пришлось этим заниматься Дэвиду, и нужно сказать, он — прирожденный хозяин! Я надеялся, что у Дэвида будут сыновья, но у него родилась Амарилис. В конце концов, остается только Джонатан!

— Он еще молод!

— Но кое-какие склонности уже определились! Я даже не стал пытаться приучать его отца к ведению дел в имении; правда, тогда были другие занятия, в которых он преуспел. При нем хозяйство просто рассыпалось бы в пух и прах, а вот этого я бы и не хотел!

— Значит, ты хочешь заняться Джонатаном?

— Видимо, придется, но мне это не по душе. Уже ясно, что он за человек! Взять хотя бы случай с дочерью фермера! К счастью, никаких последствий не было, но они могли быть, и тогда ему пришлось бы всю жизнь возиться с ребенком, зачатым на сеновале!

— Довольно многим удается остепениться после бестолково проведенной молодости!

— Именно этого я и хочу добиться! Но все-таки нужно иметь склонность к управлению поместьем. У меня это было, хотя я в молодости был похож на Джонатана. Я попадал в переделки, выбирался из них, но главным для меня всегда оставалось имение. Не только, конечно, имение, были и другие дела… Хочу, чтобы Джонатан осознал это! Вот почему я собираюсь привезти его в этот дом.

— Именно поэтому и хмуришься?

— Твоя мать сейчас вся под впечатлением от возвращения Шарло, и с нею просто невозможно говорить о чем-то другом!

— И поэтому ты обращаешься к своему отпрыску, который имел несчастье неправильно выбрать свой пол?

— Мой отпрыск достаточно умен, чтобы понять: он не был бы мне так близок, родись он мальчиком!

— Зато был бы удобен?

— Но в нем не было бы и малой доли твоего очарования!

— Ты старый шестидесятилетний льстец, папа!

— Джессика, дорогое мое дитя, я нечасто напоминаю тебе об этом, но запомни: ты и твоя мать — самое дорогое, что есть в моей жизни!

— Знаешь, дорогой папочка, ты тоже очень нужен нам.

Мы оба помолчали. Наверное, мы оба чувствовали одно и то же, наконец, отец спросил:

— Так ты считаешь, хорошая идея — привезти сюда Джонатана?

— Да, но что скажут Петтигрю? Они могут не отпустить своего дорогого мальчика!

— Его фамилия Френшоу! Он обязан выполнить свой долг перед семьей! Конечно, это будет означать, что здесь же будет и Миллисент… Ладно, посмотрим.

Я поцеловала его в лоб и пошла. Я была тронута тем, что отец решил довериться мне, но в то же время стала беспокоиться за него. Было неприятно осознать, что человек, значивший для меня почти все, человек, которого мы чуть ли не обожествляли, испытывавший ко мне глубочайшую любовь, становился стариком.

После переговоров с семейством Петтигрю было, наконец, решено, что Джонатан переедет в Эверсли. Он должен был работать с Дэвидом, знакомиться с обитателями имения, обучаться управлению хозяйством — все это должно было пригодиться будущему наследнику.

Дэвид решил, что это — превосходная идея. Конечно, после него, согласно очередности, наследниками были я и Амарилис, но, поскольку мы обе были представительницами прекрасного пола, было нелегко установить, кто из нас имел преимущественное право. После смерти моего отца Эверсли должен был перейти к Дэвиду. С одной стороны, я была дочерью своего отца, но, с другой, Амарилис была прямой наследницей человека, который после смерти моего отца должен был владеть этим поместьем. Так что я решила, что Амарилис имеет преимущество передо мной.

Все это было сложно, к тому же мы обе понятия не имели, как управляют имением. В любом случае у Джонатана был плюс — он был мужчиной.

Казалось, вопрос решен. Но отца одолевали сомнения, достоин ли Джонатан наследства?

— Есть большая опасность, — заметил мне отец во время одного из наших разговоров, — получить хозяина, склонного к азартным играм. Это худшее, что можно себе представить! Эти забавы на сене… еще можно пережить, если они происходят не в нашем поместье…

— А на стороне это допустимо? — спросила я.

— Ну, разумеется, — ответил он. — Не следует быть ханжами и осуждать молодого человека только за то, что он время от времени затевает какую-либо интрижку. Все грешат этим!

— И молодые женщины?

— Это совсем другое дело!

— Все-таки большое преимущество быть в наше время мужчиной! — несколько раздраженно заметила я.

— Я в этом не уверен! У женщин есть свои преимущества, если они, конечно, умеют пользоваться ими.

— Так нечестно! Эти маленькие интрижки, которые легко прощаются молодому человеку, женщине могут сломать жизнь.

— Это потому, дорогая, что случайные встречи могут иметь весьма серьезные последствия, и именно женщина отвечает за это. Все очень логично, если поразмыслить! Женщина должна рожать детей от мужа, а если она забеременеет от другого, это как минимум неприлично!

— Люди все-таки должны помнить, когда они начинают осуждать женщину…

— Однако мы уклонились от темы. Я говорю о молодом Джонатане. Он относится к тем молодым людям, которые любят развлечения. Единственное, чего я требую, — чтобы он искал приключения за пределами моего имения! И еще — я не потерплю азартных игр! Я видел, как прекрасные поместья шли прахом, и все из-за того, что их владельцы были склонны к азартным играм… Полагаю, что есть такие, кому везет за игорным столом, но это случается редко: на один успех приходится тысяча неудач. Да, я хочу, чтобы молодой Джонатан вошел в силу до того, как я умру! Дэвид слишком мягок, а этому парню нужна твердая рука.

Вскоре после этого разговора к нам прибыл Джонатан. Его мать решила остаться со своей семьей. Джонатан, конечно, собирался часто навещать ее, да и сами Петтигрю жили не так уж далеко.

Примерно через неделю после того, как Джонатан поселился в Эверсли, я заметила, что между ним и Тамариск начинают складываться какие-то особые отношения. Он часто навещал нас, а Тамариск ездила в Эверсли, который она считала своим домом, как и Грассленд с Эндерби.

Их взаимоотношения были весьма своеобразны. Джонатан дразнил Тамариск, а она говорила, что ненавидит его. Он называл ее «маленькой цыганкой», что приводило девочку в ярость. Я сделала Джонатану замечание, на что он ответил:

— Ну, так она и есть цыганка, разве не так? Она знает об этом, и не думаю, что обижается. Больше того, она гордится своим происхождением!

Девочка, и в самом деле, была очень сообразительной. Я вдруг поняла, что ей нравятся его шпильки, и она старается расплачиваться с Джонатаном той же монетой. Было заметно, что когда он не появлялся в Грассленде, у нее портилось настроение.

Ли заявила, что Джонатан хорошо относится к девочке, а уж она-то это чувствовала. Мисс Аллен была рада тому, что с нее снималась хотя бы часть обязанностей, так что Джонатан и Тамариск много времени проводили вместе.

Странными были их отношения, поскольку слишком уж непохожими были характеры. Несмотря на все свои недостатки, Джонатан был очень приятным парнем. Вряд ли то же самое можно было сказать о Тамариск. Она была своевольна, любила перечить лишь ради того, чтобы ввязаться в спор; она испытывала нервы своей гувернантки, для которой единственным утешением могло служить желание девочки учиться. Тамариск мог заинтересовать какой-то предмет, и тогда она становилась почти послушной, с интересом задавая вопросы и внимательно выслушивая ответы. Но, если что-то не интересовало ее, она проявляла упорное сопротивление, отказываясь учиться. Особенно девочка не любила арифметику, иногда доводя этим мисс Аллен до отчаяния. Мне приходилось вновь и вновь утешать эту молодую женщину. Я боялась, что она оставит нас, и мы не сможем найти другую гувернантку, которая согласится работать здесь.

Зато Тамариск страстно интересовалась географией и почти так же историей, но ее любимыми предметами были все-таки ботаника и литература. Я предложила мисс Аллен сконцентрироваться именно на этих предметах, хотя, конечно, следовало учить ребенка всему положенному.

Вообще Тамариск была склонна проявлять как страстную любовь, так и страстную ненависть. Страсть была ключевым элементом ее характера. Если она не ощущала ни любви, ни ненависти, она была безразлична — и именно так она относилась к большинству из нас.

Правда, к Жанне она питала искренние чувства и очень часто навещала ее. Такие же чувства она испытывала к Ли. Я была довольна, что Ли жила с ней, поскольку была единственным человеком, способным ладить с девочкой. Но уж к Джонатану Тамариск явно была не безразлична. Ее чувства к нему можно было бы определить как страстную ненависть — хотя я не была уверена, что это точная формулировка.

Сейчас Тамариск было восемь лет, а Джонатану восемнадцать, так что разница в возрасте была огромной. Поэтому меня удивляло, отчего между ними сложились такие отношения? Он был — по крайней мере, так мне говорили, — очень похож на своего отца: несомненно, привлекателен, хотя и с не совсем обычной внешностью. Его чарующая манера поведения, мелодичный голос и какое-то безмятежное отношение к жизни, которое многие люди, особенно женщины, находили очаровательным, делали его неотразимым. У Джонатана была добрая и беззаботная натура. Какие бы дурные поступки он ни совершал, делал он их не со зла.