Рыцарь с железным клювом

      - Кто ты?! - спросил Володя, и почему-то мальчик тут же ободрился от собственного голоса, прозвучавшего решительно и даже грозно.
      Но Рыцарь не ответил ему, а, постояв подобно изваянию немного, стал медленно подходить к Володе, и меч в его руке угрожающе поднялся. Да, Володя мог тогда спрятаться за дверь и держать её потом изо всех сил, но разве простил бы он потом себе бегство? А Рыцарь медленной тяжелой поступью, издавая при каждом шаге железный лязг, шел к Володе. Краем глаза мальчик видел, что открылась соседняя дверь и выглянула Иринка, что за спиной у него стоит мама, с ужасом смотрящая на приближающегося монстра. И Володя решился.
      Он молнией кинулся к противоположной стене холла, на которой висели две алебарды. Володя однажды уже пробовал вынимать это тяжелое оружие из металлических петель, что прикрепляли алебарды к стене, и теперь требовалось только освободить оружие так быстро, чтобы Рыцарь не успел настичь его прежде, чем он окажется вооруженным. И Володе это удалось Рыцарю было трудно быстро повернуться почти назад, поэтому мальчик уже держал алебарду наперевес тогда, когда Рыцарь снова занял боевую позицию.
      Володя смотрел в отвратительные, злые щели забрала с уродливым железным носом и хоть и знал, что доспехом облечен человек, но никакой жалости не испытывал к этому чудовищу из металла, лишенному человеческого облика. К тому же Рыцарь все наступал на Володю, повернув к мальчику острие своего длинного меча. Володя стоял, прижатый к стене, с которой снял алебарду. Но вот мальчик снова рванулся в сторону, зная, что Рыцарь не сможет быстро повернуться. И тогда, когда призрак замер в нелепой, неуклюжей позе, силясь повернуться лицом к своему противнику, Володя ударил его алебардой по стальному затылку, и Рыцарь, издав слабый стон, рухнул на пол с грохотом и лязгом.
      Володя смотрел на поверженного противника, и теперь Рыцарь не казался ни грозным, ни страшным. Рядом с мальчиком стояли Иринка и мама, с ужасом смотревшие на распростертого "призрака". Рядом с его железной рукой лежал меч, плащ был скомкан, одно перо сломалось. Но Володя смотрел на забрало Рыцаря и не узнавал его - оно было лишено длинного грачиного клюва.
      "Но где же клюв? - недоумевал Володя, но, посмотрев в сторону, увидел грубо сделанную жестянку с прикрепленными к ней веревочками. - А вот и клюв! - равнодушно подумал Володя. - Как просто можно было превратиться в Рыцаря с железным клювом!" И мальчик улыбнулся. Потом он наклонился к шлему лежащего Рыцаря, отодвинул крючки забрала и со скрипом поднял его.
      - Эльза Жоржевна! - воскликнула мама, увидев того, кто скрывался под броней доспеха.
      - А я знала, что это она... - сказала Иринка. - Надо людей позвать, ей, наверно, плохо.
      Володя, потрясенный, готовый разрыдаться, смотрел на лицо директорской жены, и ему было до жути обидно, что все обернулось так глупо и пришлось воевать с женщиной. В трусах, с огромной алебардой в руках, он на самом деле выглядел не слишком воинственно. Но все-таки другое чувство, чувство радости и удовлетворения собой от победы не над мнимым призраком, но над страхом, начинало потихоньку греть его сознание.
      - Надо Петруся Иваныча позвать, - сказал он мрачно. - Пускай посмотрит, при помощи кого он замку рекламу собирался делать...
      Потом Володя подошел к стене, повесил алебарду и, сказав: "Все, спать иду", побрел к своей комнате...
      И В ЗАКЛЮЧЕНИЕ
      Поезд несся стремительно, безудержно, точно машинисты решили привести его в Петербург раньше намеченного в расписании срока: на футбольный матч спешили, что ли, или на премию надеялись?
      Четвертого пассажира в купе не было, и это было очень кстати - им удалось все обсудить, обговорить, обдумать, успели даже поругаться, помириться, поплакать, упрекнуть друг друга. Под конец мама спросила у Володи:
      - Ну и что же мы папе скажем, когда он спросит, почему мы пробыли в замке всего неделю?
      Володя, сидевший за столиком, подперев рукой голову, и размешивавший сахар в стакане с чаем, задумался.
      - Скажи, - сказал он наконец, - что в Белоруссии есть нечего, вот и приехали обратно.
      - Он не поверит, - улыбнулась мама.
      - Ну тогда скажи, что всю твою работу уже выполнил Ковчун. Тебе, конечно, заплатили, но задерживать не стали.
      - Подходит! - одобрила мама. - Так и скажем папе!
      И снова Володя стал позвякивать ложечкой о стекло стакана, а потом спросил, косясь на Иринку:
      - Мам, а ты на самом деле не собиралась остаться в замке с этим... паном Петрусем?
      Виктория Сергеевна с осуждением покачала головой:
      - И ты смеешь спрашивать такое у меня? Успокойся, я слишком люблю твоего папу и даже в мыслях не имела становиться "герцогиней" и владелицей Плоцкого замка. Думаю, что и Петрусь Иваныч скоро выбросил бы из головы всю эту блажь. Но Эльза Жоржевна, прекрасно знавшая характер мужа, решила сама расправиться со мной и выгнать меня из замка. Она сумасшедшая, конечно! Ну кто ещё избрал бы такой оригинальный способ?! Надеть доспех и изобразить привидение! Впрочем, её нужно пожалеть...
      - А мне её ничуточки не жаль! - твердо сказала Иринка. - Она сама во всем виновата!
      - Может быть... - пожала плечами мама и стала смотреть в окно.
      Володя, а за ним и Тролль вышли в коридор вагона. Мальчик опустил окно, и ветер стал трепать его волосы. Володя смотрел на мелькавшие перелески, полянки, речушки, но не видел ничего - он думал обо всем, что случилось с ним за это наполненное приключениями лето. Только несколько дней назад он стал догадываться, что никогда не избавится от чувства страха перед лицом опасности, но и другая уверенность проникала в него: пусть невозможно изжить чувство страха, но можно, несмотря ни на что, забыв о страхе, совершать поступки, смелые, геройские даже. И если бы не было страха, то нельзя было бы говорить и о смелости как о преодолении боязни. Смелость оказывалась, значит, обратной стороной боязни, но нужно было лишь своими руками, своей волей повернуть страх в другую сторону.
      - А ведь ты мне что-то рассказать хотел, - неожиданно сказала стоявшая рядом с Володей Иринка. - О приключениях своих на каком-то острове...
      Но Володя лишь улыбнулся и взял в свою руку руку девочки. Ему почему-то уже не хотелось рассказывать о том, что случилось с ним на Ежовом острове. Просто не нужно было.
      Еще долго стояли мальчик и девочка у открытого окна несущегося поезда, крепко держа друг друга за руки, и говорить им не хотелось - все было понятно и без слов.
      ОПЕРАЦИЯ "СВЯТОЙ ИЕРОНИМ"
      ГЛАВА 1
      СТАРЫЕ РАДОСТИ, НОВЫЕ МУКИ И ТАИНСТВЕННЫЕ ЗВОНКИ
      - А Вовка-то Климов - слыхали? - герой у нас! Нет, не телега - точно! - как придурок разорался на переменке одноклассник Володи Степа Чудиновский, спустя недели полторы как начались занятия.
      И вот пошло-поехало! Откуда только узнал Степка и о палаше, и о Ежовом острове и даже о Володиных белорусских похождениях? На Володе буквально висли ребята и девчонки класса - одни с огромным интересом, другие с недоверием, а третьи с завистью (он же видел!) принялись расспрашивать о приключениях.
      - Нет, правда, Степка Чудиновский не натрепал?
      - И про пистолет, все это правда?
      - Ты что, на самом деле из него бабахал?
      - Ну, ты крутой, мужик! А мы-то думали, ты, Вовка, киселек на манной каше!
      "Ну откуда он все это знает! - с досадой думал Володя. - Неужели из милиции в школу сообщили? Или Иринка Тролль язык развесила?" Но по мере того, как Володя замечал в глазах доброжелание или даже гордость, светившиеся у одноклассников, досада скоро уступила место чувству радости, какого-то огромного удовлетворения, словно он получил не меньше трех пятерок за день или Тролль внезапно вдруг призналась ему в любви (об этом Володя даже не мечтал!).
      Девочки смотрели на Володю теперь так, будто видели его впервые. Трое из них с заискивающими улыбками, боясь, что откажет, пригласили героя к себе отпраздновать их дни рождения. И Володя, конечно, согласился, хотя неподалеку стояла Иринка и все, конечно, слышала. А Володе вдруг стало приятно ощущать свою власть над этой девочкой, хотя она ничего обидного ему не сделала, - наоборот.
      "Ну и пусть себе побесится! - с наслаждением думал Володя. - Никуда от меня не уйдет - крепче любить станет!" И громко, почти торжественно пообещал всем трем именинницам обязательно прийти "погулять".
      Мальчики, однако, не были единодушны в своем преклонении перед Володей. Во-первых, они его заставили подробно рассказать о том, что все-таки случилось с ним за это лето, и Володя, предвкушая предстоящий триумф, стал рассказывать. Нет, он ничего не сочинял. Напротив, кое-что он даже решил от всех сокрыть: делал таинственную физиономию и говорил:
      - Ну, здесь я пропущу - обещал в милиции молчать, подписку дал...
      И таинственность происходившего с Володей всех завораживала, заставляла верить и восхищаться тем, что слушаешь "крутого" парня, с которым учишься и даже дружишь.
      Но слава Володи некоторым из ребят очень скоро стала надоедать. Появились те, кто ему в открытую не верил и даже называл врунишкой. Володя хотел было, чтобы рот закрыть таким Фомам неверующим, позвать Иринку. Но девочка, вздернув свой крошечный носик, лишь фыркнула, когда рядом никого не было:
      - А я-то тут при чем? - и добавила: - Сам выкручивайся, а лично я ничего не видела и знать ничего не хочу! - А уходя, даже рукой махнула: Счастливо погулять на дне рождения Светланы!
      И Володя, обескураженный, расстроенный, остался стоять на месте, зачем-то дергая себя за ухо. Ему очень нравилась Иринка, свидетельница почти всех его подвигов. Никакая Светлана ему не была нужна, и теперь, покинутому и осмеянному той, которую он почти любил, Володе была безразлична слава.
      Однако слава в виде одобрительных взглядов девочек, заискивающих предложений многих одноклассников, даже ласковых улыбок учителей снова стала повелительницей Володиного сердца, и он, махнув рукой, полностью отдался ей в рабство - до ужаса легкое и сладкое.
      Но в Володином доме, таком мирном и теплом прежде, как перед грозой, повисла тяжкая тревога, невыносимая и страшная. Мальчик смотрел на своих родителей и не узнавал их. Мама, такая живая, ласковая прежде к Володе и его отцу, теперь казалась чужой и будто переносившей какую-то боль. Отец, всегда добродушный, полный сил душевных и телесных, а поэтому мягкий, теперь словно осунулся: щеки его впали, могучие плечи опустились, руки Геркулеса стали тоньше и вытянулась шея.
      Родители, замечал с тревогой Володя, теперь сторонились друг друга, лишь иногда перебрасываясь пустяковыми фразами, да и то процеженными сквозь зубы или сказанными в сторону с отведенными глазами.
      Нет, они не ссорились, но иногда Володя из-за стены слышал, как начинал о чем-то громко говорить отец, и говорил недолго, но взволнованно, с надрывом, и резко смолкал, точно успокоив себя. А порой начинала говорить мама, и тоже очень страстно, будто за что-то ругала отца, а папа в это время молчал. Но ссор все-таки не было...
      И однажды Володя, которого уже измучила гнетущая обстановка дома, набравшись смелости, спросил у родителей, когда в воскресенье все собрались за завтраком:
      - Между вами что... кошка черная пробежала? Я ведь все вижу...
      Мама не ответила и стала громко греметь чашками в мойке, а папа, видя в сыне поддержку или даже союзника, тонким, чужим голосом, так неидущим его богатырской фигуре, вместо ответа спросил у Володи:
      - Ну скажи мне, пожалуйста, скажи, что случилось с мамой в этом идиотском замке, - будь он проклят?! - И, не дожидаясь ответа, заговорил: Я же вижу! Ее там заколдовали или подменили! Нет, это не моя жена приехала из белорусского замка - чужая, злая женщина!
      Володя никогда не слышал, чтобы отец разговаривал с мамой так грубо, и следил за происходящим на кухне с бешено колотящимся сердцем. И мама, конечно, не могла простить отцу таких слов.
      - Как ты разговариваешь со мной?! - прокричала она и даже замахнулась чашкой (Володя был уверен, что сейчас мама швырнет её в отца). - У меня твое хамство вот здесь, вот здесь! - кричала мама, показывая на горло. - Ты хам, последний хам и больше никто! Ничтожество! Мало того, что ты - пень необразованный, но ты к тому же неотесанный мужик! Господи, с кем я связалась! Ты ведь даже денег в дом принести не можешь!
      Володя, весь трясущийся, оттого что никогда не видел маму в такой ярости, такой некрасивой, грубой, переводил глаза то на мать, то на отца и видел, что последнее обвинение мамы, насчет денег, поразило папу больше всего. Он тяжело поднялся из-за стола и, с трудом сглотнув, криво усмехнулся:
      - А вот это что-то новенькое... Раньше тебе моих денег хватало...
      Мама гордо тряхнула своими роскошными густыми волосами:
      - Ничего тебе, дураку, непонятно! И оставь меня в покое, я есть хочу...
      - Ладно, я тогда пошел... - сразу сник папа, и Володя видел, как из кухни выходил не плечистый кузнец-богатырь, а какой-то сжавшийся, сморщенный от обиды мужичонка-недомерок.
      - Садись завтракать, - бросила мама Володе, стоявшему у окна и глядевшему на улицу, но ничего не видевшему там. Но мальчик за стол не сел, а, сказав "спасибо", вышел из кухни.
      На душе Володи было так противно, так ныло, что хотелось плакать. Но мальчик не заплакал, а пошел к отцу, потому что твердо знал, как необходимо сейчас папе его доброе слово. Отец, взъерошенный, сидел в комнате родителей и, улыбаясь странной улыбкой, зачем-то быстро-быстро похлопывал ладонью о ладонь.
      - Ну и как тебе мама? Хороша? - быстро спросил он у Володи и глупо хохотнул.
      - Она вроде спятила, - грубо ответил Володя, догадываясь, что папе будет приятен такой ответ. И отец тут же охотно Володю поддержал, будто эта гипотеза, объясняющая странное мамино поведение, была самой безболезненной для его самолюбия:
      - Да, да, конечно, у неё что-то с головой! Она заболела! Но заболела она или там, в Белоруссии, в вашем рыцарском замке, или сразу, как вернулась в Питер!
      И, помолчав, папа спросил у Володи очень тихо:
      - Вов, а скажи мне честно... у мамы в этом дурацком замке... никаких знакомств не было?
      Володя решительно замотал головой и заявил:
      - Нет, ничего... такого я не замечал, - и прибавил: - Знаешь, я думаю, мама просто очень устала. Сам видишь какая жизнь: магазины с очередями, кухня, стирка, да и с деньгами у нас тоже плоховато, в этом она, кажется, права...
      - Да, да, - покладисто вздохнул отец, с радостью принимая и эту версию маминой раздражительности. - Надо бы попросить начальника цеха, чтобы работенки подыскал - повечерю, по субботам поработаю, вот и поправятся дела, будут деньжата.
      А потом пошли эти таинственные телефонные звонки...
      Как-то раз, уже в октябре, когда родителей не было дома, зазвонил телефон. Володя снял трубку и сказал:
      - Да, слушаю.
      На том конце провода вначале помолчали, словно соображая, как спросить, а потом раздался мужской, мягкий, негромкий голос:
      - Вика, это вы?
      Володя усмехнулся в трубку:
      - Какая я вам Вика! Мамы дома нет, звоните вечером!
      "Вот чудак! - удивлялся Володя позже. - Меня с мамой спутал! Неужели, - подумал он с легкой обидой, - я маминым голосом говорю, женским голосом?" И Володя тогда решил, что стоит говорить более солидно, более низким, грубым голосом, что не позволит перепутать его с мамой и наоборот.
      Однажды, подняв телефонную трубку со звонившего аппарата, Володя вообще не услышал голоса того, кто звонил, - там просто молчали. Но вскоре снова прозвучал приятный мягкий голос, показавшийся Володе хорошо знакомым и снова спросивший:
      - Вика, это вы?
      Нет, мальчика раздражало не то, что его маме может звонить неизвестный мужчина (он ещё не связывал эти звонки и перемены в мамином настроении). Володю просто разозлило то, что его снова приняли за женщину.
      - Нет, это не Вика! - фальшивым басом проговорил Володя. - У вас что, уши болят?! Разобрать не можете, что с вами не женщина говорит?! - И сразу понял, что сморозил чушь.
      На том конце провода откровенно усмехнулись:
      - Простите, но у вас тембр голоса столь схож с тембром голоса Виктории Сергеевны...
      - А почему вы называете мою мать Викой, а не Викторией Сергеевной?! взорвался Володя. - Она вам что, подружка (ах, снова глупость)?!
      - Нет, пока что нет! - снова язвительно усмехнулась телефонная трубка, и Володя похолодел, ощутив то, что разговаривает с человеком, которого знает, но не может вспомнить, кто же это.
      - Пока?! - совсем по-девчоночьи взвизгнул Володя. - Знаете, дядя, не советую вам больше сюда звонить! У моего папы, мужа этой Вики, такие кулаки, что в штаны навалите, если он до вас доберется (грубо-то как)!
      - Кулаки - это ещё не самый лучший аргумент, - спокойно, но с издевкой проговорил незнакомец. - А вы все-таки передайте своей маме наш разговорчик. Пусть порадуется за своего защитника-сына. Хорошо?
      - Вот еще! - выкрикнул Володя. - И не подумаю! - И положил трубку, вернее, бросил её на рычаг.
      Но вечером он все же передал маме содержание этого странного телефонного разговора, внимательно глядя в её лицо. Мама, конечно, делала все, чтобы казаться совершенно спокойной, но Володя видел, как раздувались её ноздри и мелко-мелко двигалась бровь.
      - Зря ты нахамил этому человеку, - строго заметила она после того, как сын закончил свой взволнованный рассказ (папы, понятно, рядом не было). Это, наверно, Гольдштейн звонил, из института. Ну и что ж, что Викой меня назвал? Меня в институте так очень многие зовут - у нас церемонии не приняты. А ты уважаемого человека кулаками своего отца пугал... Просто по-свински получилось. Впредь тебя прошу быть сдержанней. Некрасиво!
      - Мама, мне этот голос знакомым показался. Он уже второй раз звонил, а твоего Гольдштейна я совсем не знаю...
      - Успокойся! - строго сказала мама. - Это Гольдштейн, только Гольдштейн - доктор археологических наук.
      - Ну так позвони ему сейчас, при мне, - не унимался упрямый Володя, потому что видел - мама врет. - Возьми и позвони!
      - Не стану я ему звонить, - строго и властно заявила мама. - Если человеку нужно, он сам мне позвонит! И закончим этот разговор... такой неумный разговор!
      Володя вздохнул и поплелся на кухню пить чай.
      ...Сегодня же, после грубой выходки мамы, после её оскорблений в адрес отца, он припомнил те странные звонки, но ничего не сказал о них папе. Зачем? Пусть думает, что его жена вымоталась, бегая по магазинам. А разве это не правда? Время-то какое!
      Гадкое настроение Володи, усугубившееся после того родительского скандала, стало совсем плохим, когда ему пришлось вынести ещё один телефонный разговор, ещё более загадочный, странный, даже страшный, как ночной кошмар. Это случилось вечером, перед сном. Трубку сняла мама и тут же позвала Володю:
      - Тебя!
      - Алё, я слушаю, - очень робко, словно в предчувствии чего-то страшного, сказал Володя, и чей-то далекий мужской голос из глубин пространства произнес:
      - Слушаешь? Ну так тебе от Иван Петровича привет...
      Володя вначале ничего не понял, но, даже не догадавшись сперва, от кого же, собственно, передают ему привет, он вдруг почувствовал, что держать рукой телефонную трубку очень неудобно - ладонь покрылась холодным липким потом.
      - От какого... Иван Петровича? - деревенеющим языком, непослушным и вялым, проговорил Володя еле слышно.
      - Забыл, что ли? - сильно удивились в трубке. - Да от того, кто кавалергардским палашом владел, от оружейника... Неужто не помнишь?
      Володя машинально опустился на стул рядом со столиком, на котором стоял аппарат, - кажется, если бы он не сделал этого, то обязательно бы упал, так подкосились его ноги.
      - Но ведь Иван Петрович... умер... - уже не проговорил, а пролепетал мальчик. - Откуда же... привет?
      Но этот довод, похоже, ничуть не смутил Володиного собеседника. Он удивленно хмыкнул и сказал:
      - Да оттуда и привет! С Елисейских полей, из Царства мертвых! Иван Петрович тебя любил, а для хорошего человека чего ж не постараться - вот и прислал тебе приветик. А ещё велел тебе передать: ты-де, Володя, с одним человеком по-свински поступил, и нужно тебе будет тому человеку одну службишку сослужить, да...
      - Не помню, с каким человеком? Почему по-свински? - бормотал ошеломленный, напуганный Володя, который слышал в голосе незримого посланца Царства мертвых знакомые интонации.
      - А ты подумай хорошенько - может быть, и вспомнишь, - уже с угрозой произнес мужчина, и в телефонной трубке запикало.
      Телефон стоял в коридоре, и когда Володя вернулся в комнату на чужих, тяжелых, как у манекена, ногах, мама не узнала сына и даже испугалась, увидев белое, точно известка, лицо мальчика.
      - Тебе плохо, плохо?! - не на шутку взволновалась она и побежала за нашатырем. - Ну, кто, кто это звонил?! - дрожащим голосом спрашивала мама. - Я знаю, тебя кто-то разыгрывает, а ты, истеричка, каждому веришь! Сам себя мучаешь и мать свою терзаешь! Глупый! Жестокий!
      Володя, пошатываясь, встал с дивана, куда уложила его мама, и, направляясь в свою комнату, еле слышно вымолвил:
      - Я не истеричка и не жестокий. Это на самом деле мне с того света привет передавали...
      В ту ночь Володя до самого утра не мог заснуть. Он вспоминал все эти странные телефонные звонки, анализировал, буквально препарировал сознанием содержание всех разговоров, припоминал интонации, тембры голосов говоривших, желая угадать, кто же все-таки звонил. Да, он знал обоих звонивших, но как странно - Володин разум путался, не умея разъединить оба голоса. Они словно принадлежали одному человеку, очень нехорошему, злому. Можно сказать, это сам дьявол, само зло говорило двумя голосами, а потому разделить их не представлялось никакой возможности. И Володя лишь твердо знал, что его семью очень скоро посетят беды, возможно, настоящие несчастья. Но он все же был уверен, что спасти их семью сможет не мать, не даже отец, а он, только он, что дьявол покорится лишь ему одному. И с этой уверенностью Володя заснул, и ему приснился святой Георгий, топчущий своим белым конем крылатого змия. Но Володя не казался сам себе Георгием, а лишь взирал на него со стороны, и на душе было светло и покойно.
      ГЛАВА 2
      ПОСЛАННИК АДА
      ...Володина мама, Виктория Сергеевна, уходила не тайком, а открыто. Как-то раз, когда мальчик вернулся домой, он застал обоих родителей: папа неподвижно сидел на диване, а мама спокойно, методично укладывала свои платья, белье и даже кое-какую посуду в два лежащих на полу чемодана с распахнутыми крышками. И Володя все сразу понял.
      - Мама, ты что... уходишь от нас? - спросил мальчик, подходя ближе и пытаясь вглядеться в лицо матери, отводимое от него в сторону, будто мама очень стеснялась своего поступка.
      - Володя, - вздохнула мама, и ему показалось, что этот вздох фальшив и наигран, - я ухожу не от тебя, а от твоего отца. Прости меня за этот шаг (о, мама умела говорить красиво), но иначе поступить я не могу. Едва я устроюсь, как тут же заберу тебя к себе...
      - А как же... папа? - очень глупо спросил Володя, но мама не ответила, и тогда он задал ещё один, очень глупый вопрос: - Ведь ты уходишь к другому мужчине? - Но мама и на этот вопрос ответила лишь все тем же фальшивым вздохом и стала заворачивать в махровое полотенце (очень тщательно, точно находилась на раскопках и держала в руках редчайший античный сосуд) хрустальную вазочку, папин подарок.
      Когда вещи были собраны, мама подошла проститься к Володе, взъерошила его волосы, хотела притянуть к себе его голову, наверное, для поцелуя, но Володя дернулся от неё всем телом и неожиданно для себя (да и для мамы) сильно ударил её ладонью по руке так, что мама даже вскрикнула и сморщилась, став очень некрасивой.
      - Я не буду с тобой жить! Никогда не буду! Не надейся! Я с папой останусь, с папой! Предательница!!
      Мама снова вздохнула, словно досадуя на людское непонимание, пожала плечами и взялась за ручки двух тяжелых чемоданов.
      Так Володя и его отец остались одни в двухкомнатной квартире, сразу ставшей холоднее, пустыннее. Скоро отсутствие женской руки и женского глаза сказалось в том, что здесь появилась пыль или попросту грязь. Груды немытой посуды наполняли раковину кухни, а в тазу, в ванной, кисло давно нестиранное белье.
      Отец раньше никогда не пил, и этим гордился не только он сам, но и мама. Теперь же Володя все чаще стал замечать его хоть и не пьяным совсем, но под хмельком, возбужденным. В эти моменты отец быстро-быстро ходил по гостиной и словно сам с собой рассуждал, причем его главной темой было, почему же от него ушла жена. Обычно он приходил к одному и тому же умозаключению: жениться нужно лишь на ровне, то есть работяга ни в коем случае не имеет право брать "ученую", бедный - богатую, красивый некрасивую, русский, к примеру, латышку или татарку, и наоборот.
      Володе очень скоро надоело слушать этот бред, однообразный и навязчивый, и он, несмотря на то что отец искал его общества, запирался в своей комнате, ложился на диван и смотрел в потолок. Иногда Володя плакал, вспоминая то, как славно жили отец с матерью.
      Однажды после занятий в школе Володя подошел к своему дому и уже было хотел зайти в свой подъезд, как вдруг его кто-то тихо позвал. Так тихо, что мальчик подумал, что ему послышалось. Но у соседней парадной, угловой, Володя увидал мужчину, не смотревшего в его сторону, стоявшего как-то боком, если даже не спиной к мальчику. Но Володя догадался, что этот незнакомец поджидал его и звал его по имени именно он.
      Не зная, что делать дальше, Володя остановился у дверей, оставив на ручке свою ладонь и вглядываясь в фигуру мужчины, облаченного в куцую шубейку и лохматую шапку из выцветшего то ли кошачьего, то ли собачьего меха. "Это бомж! - с тревогой подумал Володя. - Зачем он меня зовет? Откуда он знает мое имя?"
      А тут ещё снова раздался голос незнакомца, сказавшего опять очень тихо:
      - Володя, ну иди сюда, не бойся! Не бойся!
      И Володя, точно загипнотизированный этим негромким зовом, подошел к мужчине, не осознавая своих действий, но подсознательно понимая, что беседой с этим человеком начнется распутывание клубка его тревог и несчастий.
      Пока Володя приближался к незнакомцу, тот, открыв дверь подъезда, успел скрыться за ней, и мальчик, потянувшись к ручке этой обшарпанной двери, успел подумать: "А вдруг зайду, а он..." Но тем не менее власть этого мужчины была столь сильна, что всякое опасение тут же исчезло, и Володя решительно открыл дверь, только сейчас осознавая, что заходит на лестницу покойного Ивана Петровича, оружейника.
      Попав в полутемный вестибюль, Володя между тем никого здесь не увидел и оторопело остановился, не зная, куда идти, но мысль о том, что на него сейчас набросятся, не приходила к нему вновь.
      - Володя, сюда иди, - донесся до мальчика тихий, вкрадчивый голос, летевший сверху, со второго этажа, и Володя буквально ринулся наверх, стремясь поскорее увидеть того, кто звал его, желая скорее покончить с неясностью ситуации, так томившей его.
      Но, поднявшись на второй этаж, он и здесь никого не застал, зато голос мужчины, в котором уже слышалась насмешка, донесся теперь с третьего этажа. Еще быстрей, что было духу, побежал Володя наверх и, достигнув площадки третьего этажа, никого здесь не нашел, только голос, теперь уже смеющийся, промолвил с высоты:
      - Ну, скорее же, скорее! Я здесь, я здесь!
      Однако, когда Володя прибежал на четвертый этаж, его площадка тоже оказалась пустой, и мальчик, усталый и гневный оттого, что понимал - над ним смеются, с упреком бросил:
      - Ну, хватит дурака валять! Зачем вы меня звали?
      Наверху снова засмеялись, теперь уже язвительно и зло:
      - А чтобы передать тебе привет от покойного Иван Петровича! Сюда иди, сюда! К его квартире!
      И Володя, безропотно подчинившись приказу, зашагал наверх, почему-то очень спокойный, словно все стало ясно, определенно: привет с того света пугал его меньше, чем разборка с бродягой, голодным и гадким.
      Когда Володя достиг площадки шестого этажа, то и здесь не увидел звавшего его человека, и сейчас, в этот последний момент, возле дверей умершего старика, оружие которого Володя спас от вора, нервы, натянутые, как паутина, сдали - не увидев незнакомца, упорно звавшего его сюда, Володя в страхе хотел было бежать вниз, понимая, что имеет дело или с оборотнем, или с сумасшедшим, но мальчика вдруг тихо позвали:
      - Володя, ну, подойди ко мне.
      Мальчик повернул голову и увидел незнакомца сидящим на коротком марше, что вел от площадки шестого этажа к чердачной площадке, на которой он прятался в ту страшную ночь, когда пришел сюда затем, чтобы задержать похитителя палаша кавалергарда.
      Володя безропотно подошел к этому странному человеку, смотревшему на мальчика пристально, не мигая, но в то же время не зло, а с какой-то укоризной в глазах. Это был довольно молодой мужчина, обросший бородой, которую подпирал намотанный на шею грязный шарфик. В общем облик незнакомца напоминал внешность художника или представителя другой свободной профессии - неопрятная небрежность того, кто якобы плюет на мнения других людей.
      - Так это вы мне от... Ивана Петровича привет передавали? - спросил Володя, переводя дыхание и делая вид, будто запыхался от подъема, а не попросту желает подавить волнение.
      Но вместо ответа на столь прямой вопрос незнакомец стащил со своей головы шапку, точно ему стало жарко, и в свою очередь с холодным спокойствием спросил:
      - Ты меня не узнаешь, Володя?
      Мальчик присмотрелся к бородатому лицу - и впрямь: отдельные черточки лица, казавшегося прежде совершенно незнакомым, точно в детских складных кубиках соединились в цельную картинку, которой Володино сознание с быстротой компьютера подыскивало название - имя. Да, Володя хорошо знал этого человека, с которым у него прошлым летом было связано одно из ярчайших событий его жизни.