Наши собственные

Карнаухова Ирина
Наши собственные

      Ирина Карнаухова
      НАШИ СОБСТВЕННЫЕ
      Давай знакомиться
      Ну, здравствуй, друг читатель!
      Дай-ка мне руку - и пойдем познакомимся с людьми, о которых я расскажу тебе в этой книге, с домом, где они живут, с березами, тополями и соснами, окружающими этот дом.
      Путь предстоит не близкий, поэтому хорошенько осмотри свой сандалик у них всегда отрываются пряжки в далеких походах.
      Я советую тебе также вырезать из стройной молодо;"; рябинки ладную палочку: в наших местах говорят, что рябиновый посох отпугивает змей. Нам ведь придется переходить через торфяное болото, где частенько попадаются серые гадюки. Только это будет еще не скоро.
      Сперва мы доедем на трамвае до городской заставы, потом пересядем на автобус, и он покатит по гладкой, как зеркало, дороге. И только через два часа я дам шоферу знак остановиться, и мы с тобой спрыгнем и пойдем по проселочной дороге. Проселок будет петлять по холмикам, лесам, забегать в деревни, в МТС, а потом войдет в густой дремучий лес. И вот тут примечай,в одном месте я остановлюсь и скажу: "направо" - и мы повернем на узкую, поросшую травой тропинку. Поведет нас тропинка сначала через торфяное болотце, по брусничнику, по осиновым грибным местам, а потом взбежит на песчаные горки векового соснового бора. Здесь солнце заливает все: и ярко-желтый песок, и заячью капусту с мясистыми бледно-зелеными листьями, и медную сосновую иглу, толстым ковром покрывающую землю, и стволы сосен, горящие красным пламенем. Недаром сосновый бор испокон веков зовется на Руси краснолесьем.
      А знаешь ли ты, куда мы с тобой идем?
      Идем мы в "Счастливую Долину". Это самое лучшее место на свете. Много лет мечтала врач Ольга Павловна о том, чтобы устроить здравницу для детей. Она хотела увезти их далеко-далеко от пыли городов, зеленой стеной леса оградить от дыма, от копоти, от шума... И мечта врача сбылась - здравницу построили. Мы идем туда.
      Пятьдесят километров зеленого душистого массива отделяет "Счастливую Долину" даже от нашего маленького городка.
      И от шоссе, по которому мчатся дышащие бензином машины, отделяют здравницу пятнадцать километров.
      И даже до проселочной дороги, которая вливается в село Синьково с его сельсоветом, правлением колхоза, почтой,- добрых два часа пути.
      Сосновый бор, дубравы, старый ельник окружили здравницу широким кольцом.
      Вот мы подошли совсем близко, а ты до сих пор не видишь дома. Раздвинь кусты молодой лещины.
      Со всех сторон, окруженный густыми елями, веселыми тополями, вековыми липами, огороженный живой изгородью из желтой акации, стоит бревенчатый двухэтажный дом. Трудно даже сказать, бревенчатый он или стеклянный,- так много в нем окон и террас. Дом еще не совсем готов, еще не покрашен, и, видимо, свет ему дает тот движок, который пыхтит в сарае.
      Сейчас здравница еще не открыта на лето, ребята и педагоги должны приехать только через несколько дней. Но кое-кто уже собрался. Трудно ведь рассчитать точно время, когда ехать приходится издалека. Иногда не совпадают поезда, иногда пароход посидит на мели лишних два часа - мало ли что случается!
      Давай-ка заглянем в щелку забора и посмотрим, что там происходит.
      Вон под окошком подтянутый, сухонький старичок, в свежей рубашке с галстуком и в блестящих сапогах, чистый-чистый, как будто только что из бани,- это завхоз здравницы, Василий Игнатьевич. У него борода лопаткой, седые волосы густым ежиком, а глаза подслеповатые: дают себя знать шестьдесят пять лет. Он держит маленькую детскую лопаточку и сыплет из ящика чернозем в ямку, в которой торчит какое-то хилое растеньице. Неумело, двумя пальцами поддерживает стебелек Муся - самая младшая обитательница здравницы. Ну, что можно сказать про Мусю? Семь лет, веселые глаза, и руки и ноги, которые непрерывно движутся,- кажется, что у нее не четыре конечности, а по меньшей мере - шестнадцать. Что они там сажают, этот старичок и девочка? Я боюсь тебе сказать. Конец июня, думается, уже все должно быть посажено. Но, кто их знает, может, они мичуринцы, а мичуринцы могут сажать что угодно и когда угодно,- для них закон не писан, они его сами создают.
      А вот на крыше террасы развалясь лежит рыжеватый мальчик. Он нежится на солнце, лениво переворачиваясь с боку на бок. Губы у него сложены в презрительную усмешечку, он поглядывает вниз и изредка покрикивает:
      - Василий Игнатьевич, больше сыпьте чернозему! Муся! Левей, левей, тебе говорят, тетёха!
      Ты думаешь,- он знатный садовод? Может быть, даже побывал на слете юннатов? Ничего похожего. Из всего растительного мира Леша лучше всего знает капустные кочерыжки, и то когда они уже хорошо вымыты и ошпарены кипятком.
      А вон за домом, около погреба, еще два мальчика. Они что-то взбалтывают в стеклянной банке, зажигают спички, разглядывают жидкость на свет. У старшего вид сосредоточенный и глубокомысленный, а другой не такой ученой внешности, смотрит с уважением на него и со страхом - на банку. Вдруг в баночке что-то зашипело, жидкость выплескивается - и белая рубашка мальчика, увы! становится пятнистой. Зрелище плачевное, но знакомое! Это Юра - юный математик, Юматик, как прозвали его ребята.
      А второй - это Пинька, верный Санчо-Пансо, трезвый и рассудительный, но (ничего не поделаешь!) увлеченный вечными фантазиями своего друга.
      А теперь перейдем на другую сторону дома. Ох, какая пылища! Высокий парень,, в огромных, не по росту, сапогах, так колотит выбивалкой по тюфякам, что, чего доброго, выбьет из них не только пыль, но и все внутренности. Молодецкая сила играет в его больших руках, развернутых плечах, подвижном гибком торсе. Брови у него насуплены и губы сжаты упрямо и жестковато. Это Гера. Он здешний. Ему семнадцать лет, но его имя с уважением произносят охотники округи. Он знает все тропинки, болотца, буреломы окрестных лесов. Да и в стрельбе он может поспорить с любым снайпером, хотя ружьишко у него не ахти какое! Всему научил его отец лесник, который погиб в войне с белофиннами немного больше года тому назад. Летом Гера работает в здравнице и учится, хочет поступить в техникум. Живет он в отдельной маленькой комнатке, где на стенах десятки птичьих чучел. Он их сам набивает.
      Но пойдем дальше. Только ты постарайся, чтобы ветки не трещали у тебя под ногами. Ведь мы не хотим, чтобы нас видели; мы пытаемся незаметно наблюдать за нашими будущими друзьями.
      Вот на той террасе какая странная пара! Видно, что им особенно хорошо вместе. А казалось бы, ничего общего между ними нет. Шьет что-то старушка, белая как лунь, и халат на ней белый, и косыночка, а рядом с ней мальчик: у него гладкие черные волосы и глаза поставлены косо, скулы выдаются вперед, и сам он смуглый - смуглый. Кажется, что он приехал из Китая или с Чукотки.
      Старушка - это Анна Матвеевна, сестра-хозяйка здравницы, а с ней рядом - Хорри; он действительно приехал издалека-далека. Он травил оленями, он боролся с волками, он ловил сёмгу в устьях великой реки Печоры. Он ненец.
      А наверху, во втором этаже у открытого окна, подперев голову руками, погрузившись в книгу, сидит Таня - дочка главврача. Она окончила десятилетку, и первого августа ей нужно сдавать экзамены в вуз. Вуз - это не шутка! Еще когда ты дорастешь до этого, мой читатель! Тоже будешь сидеть тогда над книгой и не обращать внимания ни на Мусино деревцо, ни на опыты Юматика, который вот-вот сожжет дом, ни на призывный шум озаренных солнцем сосен.
      Давай теперь уйдем. Мы познакомились почти со всеми, кто в доме, кроме, пожалуй, одноглазого петуха, воинственного и глупого, который кричит в совершенно не положенные часы, да еще котенка Тишки; он поручен специальному попечению Кати (ей десять лет, и пока она ничем не примечательна).
      Да что тебе петух и котенок (хотя они и будут играть роль в дальнейшем повествовании)! Самое главное, что ты познакомился с людьми, с ребятами и взрослыми, с которыми тебе придется пережить немало треволнений, горестей, утрат, страхов и радостей.
      1. Веселое утро
      Утро было на редкость солнечное и веселое.
      Когда Таня проснулась, одноглазый петух стоял на подоконнике, вытянув тонкую шею, и пытался закукарекать. Пушистый котенок Тишка, собравшись в комок, приготовился прыгнуть; в глазах у него был такой охотничий азарт, что Таня поняла: Одноглазому грозит серьезная трепка.
      - Брысь! - крикнула Таня и запустила в котенка тапочкой. Тишка мгновенно исчез из комнаты, а Тане пришлось босиком бежать к окну за туфлей. Одноглазый бросился вниз, и уже оттуда раздалось его хриплое кукареканье.
      В окно лилось и лилось солнце, золотыми, красными, желтыми струями, стекая по бревенчатым стенам. Таня поглядела вниз: там на гимнастической площадке уже вертелся колесом Хорри, делал зарядку. Из кухни доносился вкусный запах пирогов. Стволы берез у ограды, залитые солнцем, празднично розовели, а вдалеке над лесом виднелся тоже розоватый, поднимающийся к небу дым..
      "Опять, видимо, на болоте торф горит,- подумала Таня,- дым-то какой густой".
      Взглянув на мамину аккуратно прибранную кровать, Таня мгновенно вспомнила: "Ведь сегодня приедут ребята и педагоги, вернется мама - и начнется настоящая жизнь в "Счастливой Долине". Вот почему так рано встал Хорри и в неурочное время занялась стряпней Анна Матвеевна; а я-то тут бездельничаю!"
      Быстро одевшись, Таня, весело напевая, сбежала вниз.
      Батюшки, что там делалось! Настоящий аврал! Анна Матвеевна бегала из кухни в комнаты, всем распоряжалась, ворчала и непрерывно вскрикивала:
      - Что это за дети такие, прости господи!
      Она пыталась делать десять вещей сразу: гладить занавески, допекать пироги, поливать цветы и отвечать на бесчисленные вопросы.
      Катя и Муся, сидя в углу столовой прямо на полу, плели гирлянды из листьев клена. Нельзя сказать, чтоб это выходило очень красиво, но девочки были в полном упоении и приставали к Анне Матвеевне:
      - Анна Матвеевна, Анна Матвеевна, вот этим ми веранду украсим, а вот это на дверь повесим.
      - Очень хорошо, очень хорошо, умницы! - отвечала старушка и тут же роняла на пол стопку выглаженного белья.
      - А вечером мы концерт устроим. Сюрпризом,- говорила Муся, подбирая белье с пола.- Катя будет стихи читать, я буду танцевать маленького лебеденка. Та-та-та-та-та. Вот так хорошо?
      - Да, хорошо, хорошо,- отмахивалась Анна Матвеевна.- А ты это куда, Гера, пошел?
      Гера и впрямь собрался уходить, да еще и ружье взял с собой.
      - Хочу по лесу побродить, может быть, чего-нибудь подстрелю!
      Анна Матвеевна рассердилась, подбежала к Гере и, глядя на него снизу вверх, строго погрозила ему пальцем:
      - Ну, уж это ты, батюшка, брось! Ты, брат, здесь не отдыхающий. Взялся работать, так работай. Дел-то еще по горло. Помочь надо.
      Гера сконфузился:
      - Да я думал,- все уже готово... Ну, что делать надо?
      - Выколоти коврики из мальчишьей спальни. А у девочек уже Танюша лоск наводит.
      Гера отнес ружье в свою комнатку и пошел за ковриками, а Анна Матвеевна, круто повернувшись, неодобрительно посмотрела на девочку, сидящую на диване.
      Сидит девочка тоненькая, стройная и головы не поднимает, и рукой не шелохнет,- книжку читает. Две золотые косы на концах завиваются, и Тишка играет и играет завитками. И девочке Лиле все равно, что Анна Матвеевна неодобрительно смотрит, что кругом аврал, праздничная уборка,- это ее не касается. На это есть "обслуживающий персонал". Она читает книжку и не собирается отвлекаться из-за чепухи.
      Муся уже смотрит на нее с обожанием. Лиля похожа на сказочную принцессу или на балерину из балета.
      - А ты что будешь вечером делать, Лилечка? - спрашивает девчурка, отгоняя Тишку и сама навивая золотой завиток на палец.
      - Ничего,- отвечает Лиля, не поднимая глаз от книги и деликатно высвобождая косу.
      - Тебе у нас не нравится? - робко продолжает Муся.
      - Не очень... скучно и неуютно как-то.
      Боже мой, что она сказала! Анна Матвеевна покрылась сначала красными пятнами, а потом лиловыми. Она стукнула сухим кулачком по гладильной доске (многострадальное белье опять упало на пол) и разразилась:
      - Неуютно ей! Какой уж тут уют! У меня еще, может, занавески не повешены и поварихи нет! И педагоги не приехали! А ей, видите ли, неуютно! А приезжать раньше времени уютно? Сказано в путевке двадцать пятого, ну и приезжайте двадцать пятого! "Неуютно"!
      Не поднимая глаз от книги, Лиля сказала спокойно к вежливо:
      - Не надо кричать, Анна Матвеевна; здесь малыши, не следует подавать им плохой пример.
      Старушка бессильно развела руками и, задыхаясь, паруся полами белого халата, полным ходом выплыла из комнаты. Так фрегат, начиненный порохом, вынужден отступить под огнем противника, чтобы самому не взорваться.
      Муся и Катя испуганно посмотрели на Лилю.
      - Пойдем, пожалуйста, Катя! - сказала Муся чрезвычайно воспитанным тоном.- Повесим, пожалуйста, гирлянду на террасе, пожалуйста.- И девочки чинно вышли из комнаты.
      А на их месте устроились Юра и Пинька. Они разостлали на полу длинную кумачовую полосу, расставили баночки с белой и синей краской, разбросали карандаши, линейку, циркуль... Можно было подумать, что они собираются открыть художественную мастерскую, а они всего-навсего хотели написать на кумаче: "Добро пожаловать!"
      Дело как будто не хитрое, но Юра пыхтел и кряхтел, неуверенно водя мелком. Это, правда, не мешало ему возражать Лиле:
      - Нет, ты не думай, у нас хорошо. Вот сегодня Ольга Павловна приедет с ребятами, с педагогами. Обещала волейбольную сетку привезти и шахматы. И даже радио.
      - А кто это Ольга Павловна?
      - Это наш главврач - Танина мама. Ты ее не застала; она несколько дней тому назад в город уехала. Она хорошая, веселая. Мы с ней даже купаться один раз ходили.
      Лиля пожимает плечами.
      - Мне купаться нельзя.
      - А почему?
      - Железы не в порядке... бронхиальные...
      У меня есть подозрение, что Юра ничего не знает о железах, но он убежденно поддержал Лилю:
      - А, если бронхиальные, ну, тогда конечно...
      Лиля, наконец, отложила книгу и более оживленно стала расспрашивать нового знакомого:
      - Почему это вас с участка не выпускают? Что вы, маленькие, что ли?
      - Нельзя,- ответил Юра и облизал кисточку, отчего у него на губах запузырилась белая краска и голос стал глухим и невнятным.- Тут очень страшные леса кругом, выйдешь и сразу заблудишься. Только Гера может: он здешний, он каждый кустик в лесу знает.
      - Гера - это тот... который в большущих сапогах? Невоспитанный такой?
      - Гм...- поперхнулся Юра,- ну, зачем ты так? Он у нас хороший.
      - А почему у вас дымом пахнет?
      - Где-то в лесу торф горит; ты не бойся, это часто бывает.
      - Я ничего не боюсь..
      Пинька и Юра закончили плакат и не могут налюбоваться делом рук своих.
      - Ну как, хорош? - спросил Юра.
      Лиля смотрела совсем не на плакат, а на Юрину рубашку.
      - Что это у тебя?
      - Да ну, чепуха,- марганцовокислый калий. Это я опыты делаю. Не обращай внимания. Я тебя про плакат спрашиваю, а не про рубашку.
      - "Дабро пожаловать!" - прочитала Лиля по слогам.- Ну, мальчик, у тебя же здесь грубейшая ошибка.
      - Не может быть,- авторитетно заявил Пинька,- у него не может быть! Он у нас круглый отличник.
      - И я не вижу! - Для большей точности Юра совсем склонился над кумачом, чуть не пачкая краской курносый нос.- Нет, ничего не вижу!
      - Добро ты написал через "а", мальчик!
      - Ну и что?
      - А надо через "о"!
      Нет, так легко Юра не может ей довериться!
      - А ты откуда знаешь?
      - Это всякий знает: безударные гласные!
      - Не помню таких,- упрямится Юра.
      - Он не помнит таких,- солидно подтвердил Пинька.
      Но в глубине души Юра все-таки был смущен.
      - Ты абсолютно уверена?
      - Абсолютно.
      - Ну, давай тогда поправляй собственной рукой. Не хочешь?
      Мальчики были уверены, что Лиля не захочет возиться, но она неожиданно встала с дивана и начала поправлять букву. Ох, и хорошо же она рисует! И без линейки... И кажется, она так же, как и Юра, засунула кончик кисточки в рот.
      Тут Таня вышла из спальни девочек и окликнула ее:
      - Лиля! У тебя до сих пор постель не прибрана, ты постели.
      Лиля даже не подняла головы.
      - Я не умею,- сказала она, спокойно растушевывая краску,- я и дома не стелила.
      Таня так удивилась, что сразу не нашлась, что и сказать. Юра и Пинька оторвались от плаката и уставились на Лилю. Вот так фрукт! На вид лет пятнадцать девахе - и не умеет постелить постель!
      - Как же так не умеешь?..- усомнилась Таня.- Разве это трудно?
      - Может быть, и не трудно, но я этого никогда не делала.
      - Ну, хорошо... тогда я сама...
      Но Гера, державший в охапке груду ковриков, преградил Тане дорогу:
      - Ты не смей за нее стелить, Таня, не смей! Ишь, какая белоручка! Фря! За нее другие работать должны! Буржуйка какая!
      Он - работяга Гера - весь дрожал от злости и негодования.
      Но на Лилю Герино негодование совершенно не подействовало. Она подняла голову от плаката и, прямо глядя холодными голубыми глазами на Геру, сказала пренебрежительно:
      - Я не с вами, кажется, разговаривала?
      - Ненавижу я таких принцесс чертовых!
      - Гера, зачем ты грубишь? - примирительно сказала Таня, но и ей не понравилась новая девочка.
      Гера быстро зашагал во двор. Ну и достанется же сейчас коврикам!
      Юра и Пинька тоже были обижены за Таню. Они с удовольствием оставили бы одну эту "принцессу", но она как раз дорисовывала восклицательный знак (и делала это, по правде сказать, превосходно). Ну, наконец, кончила и бросила кисточку.
      - Теперь можно вешать? - спросил Юра.
      Лиля уже уселась на диван и снова взялась за книгу:
      - Пожалуйста.
      - А ты нам разве не поможешь?
      - Нет. Мне доктор запретил всякое физическое напряжение.
      - А как же?.. Нам вдвоем не справиться.
      - Не знаю,- прозвучал равнодушный ответ.
      - Да ну ее! - зашептал Пинька ошеломленному Юре.- Сами справимся. Перед всякой девчонкой еще унижаться! Давай бери!
      Мальчики подтянули к стене столик, поставили на него табуретку, на табуретку - маленькую скамеечку. Все это сооружение скрипело и качалось, и верный Пинька должен был подпирать его спиной, как каменный Атлант.
      Юра - далеко не спортсмен - кое-как еще взобрался на скамеечку, но дальше оказался совершенно беспомощным. Он то балансировал на одной ноге, то хватался за стену, то испуганно поглядывал вниз и никак не мог прикрепить плакат.
      Лениво волоча ноги, в комнату вошел Леша.
      Приходилось ли вам видеть, как люди переезжают на новую квартиру? Все таскают вещи, суетятся, хлопочут, что-то прибивают, самые маленькие ребята несут горшки с цветами, овчарка охраняет вещи, сложенные на улице, и вдруг из уютной корзиночки выпрыгивает раздобревший пушистый кот. Он презрительно смотрит на всю эту суетню, ни в чем не собирается принимать участия и только недовольно поводит ушами, раздраженный шумом и беспорядком. Вот так вошел и Леша.
      - Леша, помоги! - крикнул Юра, чувствуя, что он вот-вот свалится с заоблачных высот.
      - Нашел дурака!
      - Как тебе там, Юматик? - жалобно спрашивает Пинька.- Держишься?
      - Неуютно как-то наверху. Дай молоток.
      - На.
      - А гвозди?
      - Держи.
      Кое-как приспособившись, Юматик начинает прибивать плакат. "Строительные леса" качаются. Пинька краснеет от напряжения, а на его поднятое кверху лицо сыплется то известка, то гвозди.
      Пинька с ужасом думает,- чего доброго, на него свалится и молоток, но он верный друг и не оставляет Юматика в беде.
      Леша, засунув руки в карманы и широко расставив ноги, то и дело покрикивал командирским голосом:
      - Не так, Юрка! Выше, теперь ниже! Пыхтишь, как паровой молот, крыса маринованная! Левей, левей!
      - А теперь как? Прямо? - с надеждой спросил Юра и, откинувшись назад, сокрушенно пробормотал: - Крен двадцать пять градусов.- От огорчения или от крена он пошатнулся, уронил молоток, гвозди, плакат и свалился к ногам огорченного Пиньки.
      - Теперь великолепно,- иронически похвалил Леша.
      И Пинька, глядя на Юру, который, морщась, растирал ушибленные места, изменил своему другу.
      - Эх ты, шляпа! Надо бы сразу Хорри позвать. Хорри! Хорри!
      Хорри вошел мягкими неслышными шагами, молча оглядел ребят, вспрыгнул на стол, быстро и ловко прибил плакат и привел все в порядок.
      - Молодец! - бросила Лиля и в первый раз за день приветливо улыбнулась.
      - Благодарю вас, мадемуазель,- раскланялся Леша,- благодарю за похвалу. Он герой! Гвоздь вбил!
      Хорри даже не посмотрел на кривляющегося Лешу и вышел из комнаты.
      Юра возмутился:
      - Ты полегче, Лешка,- говорит он, наступая на него с кулаками. (И верный Пинька следует за ним шаг за шагом).- Сам только ругаться да командовать умеешь.
      - Ну и очень хорошо, что умею... как папа... Мой папа, ого, как ругает служащих! Он директор!
      Лиля с любопытством рассматривала Лешку, как индейского петуха или заморского попугая.
      - Директор чего?
      - Универмага. А твой?
      Лиля пожала плечами.
      - Если тебе так интересно,- заведующий...
      - У... мелочь! - свистнул Леша.- Заведующий? Чем?
      - Кафедрой,- спокойно ответила Лиля.
      И тут Юра, ученый Юра, не выдержал и показал Леше язык:
      - Что, съел?
      Вот-вот готова была вспыхнуть драка, но тут часы пробили два.
      Бой часов был слышен и во дворе, где Хорри подметал дорожку, и на террасе, где Василий Игнатьевич и девочки вешали гирлянды, и в спальне, где Таня убирала постель Лили, и достиг ушей Анны Матвеевны.
      - Два часа! - закричала старушка.- Через час все будут здесь, а у нас еще ничего не готово. Скорей! Скорей! Таня! Хорри! Девочки!
      И что был утренний аврал по сравнению со смерчем, шквалом, штормом, который начался сейчас! Даже одноглазый петух не выдержал и, боясь, что его заставят что-нибудь делать, забился под террасу.
      Только Лиля по-прежнему сидела на диване и спокойно читала книжку.
      3. Тревога
      Час проходил за часом.
      Стыли в кухне на столе румяные пирожки; вкусный парок от них становился все слабее и слабее.
      Поднявшийся ветер, врываясь в окно, трепал кумачовый лоскут с радушной надписью: "Добро пожаловать!"
      А никто не жаловал...
      В чисто прибранном доме делать было нечего, оставалось только ждать, а ждать становилось с каждой минутой все скучнее и скучнее.
      По тщательно подметенным и посыпанным золотистым песком дорожкам не только бегать, но и ходить Хорри не разрешал,- пусть остаются нарядными к приезду. За празднично накрытый стол Анна Матвеевна не усаживала, а он манил своей хрустящей скатертью, белыми салфетками, цветами... Да и время обеда давно прошло.
      В кухню никто не допускался, а оттуда неслись та - кие вкусные запахи!
      Ребята слонялись без толку по начищенному и надраенному, как боевой корабль, дому. Пинька залез на крышу и чувствовал себя "впередсмотрящим", Муся и Катя то и дело выбегали на крыльцо; Таня не отходила от своего окна, а Юра бродил сосредоточенный и употреблял огромные усилия, чтобы не позволить себе начать очередной, совершенно уже отчаянный опыт.
      Все томились ожиданием.
      Но вот солнце ушло за лес. Закатное небо багрово полыхало, и дым от тлеющего в лесу торфа кое-где поднимался над вершинами дальних сосен густыми черными клубами. Похолодало.
      Все поняли: сегодня уже никто не приедет.
      Вздыхая и хмурясь, Анна Матвеевна позвала, наконец, ребят обедать.
      За огромным столом девять ребят сидели маленькой кучкой, словно затерянные в снежной пустыне путешественники.
      - Этот стол, как Ледовитый океан,- сказал Юра,- и салфетки на нем, как торосы.
      Никто не улыбнулся шутке: все устали.
      Анна Матвеевна внесла блюдо пирожков. Они лежали румяной горкой, золотистые, словно облитые солнцем.
      - Ну что ж,- сказала Анна Матвеевна осуждающе и строго,- делала, делала, пекла-пекла, а сейчас съедим? Ведь к завтраму зачерствеют! К завтраму новые надо печь!
      Лиля молча отодвинула свои пирожки и стала есть простоквашу.
      - Ты что это, матушка? - подозрительно спросила Анна Матвеевна.- Не нравятся, что ли?
      - Я никогда не ем на ночь теста,- ответила Лиля,- это вредно.
      В другой раз из-за этих слов, может быть, и разразилась бы гроза, но сегодня Анна Матвеевна только махнула рукой.
      После ужина, необычно рано, ребята разошлись по спальням. Старики и Таня с Герой потолковали еще немного, подумали что могло задержать Ольгу Павловну, всегда такую аккуратную, и тоже отправились на покой.
      Но покой понемногу уходил из дому, как незаметной струйкой уходит вода в невидимую глазом щель.
      На другой день все началось с начала: шатание по дому, сидение на крыше, нетерпение, накрытый стол... Откуда-то из-за леса несколько раз слышался отдаленный шум мотора, грохот; вот-вот, казалось, появится на просеке вереница автобусов, но часы шли - никто не приезжал. Не приехала даже доярка Мокрина Ивановна, которая привозила в здравницу молоко из колхоза. Никто не появлялся на дороге.
      Таня не находила себе места - ей все казалось, что с мамой что-то случилось: ведь худенькая, слабая, ведь у нее больное сердце...
      Таня не делилась своей тревогой с Анной Матвеевной,- зачем огорчать старушку?
      А та уже давно беспокоилась, старалась убедить и Таню и себя, что все в порядке, что задержка случайная, что вот-вот загудят машины и все будут тут (и твоя, Танюша, мама, строгий наш главврач Ольга Павловна), а из рук все валилось. Вот бутерброд упал, который она Мусе делала, и, как всегда, по странному бутербродному закону - маслом вниз. И стоит над ним Анна Матвеевна и не поднимает, и думает совсем не о нем...
      - Что ж это такое, тетя Аня? - спрашивает Гера.- Где же они?
      - Сама я не своя, Герушка, места себе не нахожу. Подумать только шесть часов, а их все нет! Верно, что-нибудь да случилось. С сердцем, может, нехорошо стало... Только ты уж Танюшку не тревожь.
      - Ну, зачем же!
      А Таня, расставляя цветы в вазе, как бы невзначай спросила:
      - Анна Матвеевна... мама... с мамой... мама обещала сетку привезти?
      - Привезет, Танечка, привезет...
      - Анна Матвеевна, а про шахматы не забудет?
      Тут Анна Матвеевна рассердилась; а может быть, сделала вид, что рассердилась:
      - Ничего она не забудет и все привезет. Да перестань ты нервничать, Танюшка! Ничего худого не случилось. Просто покупок много, а может быть, поезд опоздал, а может, автобус в дороге запыхтел-запыхтел, да и остановился, знаешь, как бывает. Ты бы лучше, чем нервничать да старших расстраивать, пошла бы поглядела, где младшие девочки.
      - Хорошо, пойду,- сказала Таня покорно, но в голосе ее была такая тревога, что Анна Матвеевна невольно отвернулась.
      Таня ушла, а Анна Матвеевна разыскала Василия Игнатьевича. Тот стоял в кладовой и взвешивал сахарный песок, но смотрел он не на весы, а все в окошко, в окошко... И давно уже одна чашка весов опустилась до предела, а он все сыпал и сыпал песок.
      - Василий Игнатьевич! - окликнула его Анна Матвеевна, и Василий Игнатьевич вздрогнул.- Голубчик, возьмите вы Пиньку и пойдите с ним до проселка или в сельсовет зайдите, может, там телефонограмма есть. А они нарочного не шлют. Ведь сил нет ждать. Танюшка уж истомилась вся. Да и я сама не своя... что-то сердце щемит. Телефон-то у нас еще не включен. Сходить надо...
      - Сейчас, Анна Матвеевна, сейчас, сейчас,- охотно согласился старик.Я и сам хотел предложить. Мы с Пинькой быстро, два часа туда да обратно, ну да полчасика в сельсовете, ну еще полчаса накиньте, вот и дома к одиннадцати будем.
      Скоро Василий Игнатьевич и Пинька уже шли по тропинке к проселку, а Таня стояла у окна своей комнаты и глядела им вслед...
      Девять часов.
      Анна Матвеевна смотрит на стрелки часов, как будто хочет подтолкнуть их взглядом. Скорей бы, скорей Василий Игнатьевич и Пинька вернулись домой!
      Анна Матвеевна садится у окна и устало вздыхает. На подоконник вскарабкивается Хорри, устраивается, скрестив ноги по-турецки, подпирает подбородок руками и смотрит на начинающий темнеть лес.
      - Десять,- говорит, наконец, Анна Матвеевна.- Ох, нехорошо! Как ты думаешь?
      Молчит Хорри.
      - Скажем, заболела... так педагоги бы приехали... Поезд опоздал,- так не на сутки же... На сутки ведь поезда не опаздывают. Верно, Хорри?
      Молчит Хорри.
      - Ну, что ты молчишь? Не нравится тебе у нас? Все тоскуешь? А ты погляди, леса какие кругом, боры да дубравы... Хорошо ведь!
      - Нет,- говорит Хорри и спускает ноги с подоконника,- плохо. Я как слепой стал. Смотрю и ничего не вижу. Воды не вижу. Края земли не вижу. Одни елки глаза колют. А у нас сейчас гуси кричат. Чайки птенцов выводят. Олень с важенкой гуляет. Саами по тундре едет, "аароу" кричит.
      Хорри вскочил на подоконник, вытянул вперед руки, и кажется, что он и впрямь летит по бескрайним просторам тундры, по зеленой ёре от озерца к озерцу до самого синего горизонта.
      Анна Матвеевна заинтересована и хочет во всем разобраться досконально.
      - Что это значит "аароу"?
      - "Вперед" значит. И олени летят, только ветер в рогах поет... У нас, знаешь, энэ, три оленя живут: красный олень, серый олень да комолый.
      - Ишь как!
      - Ребята у нас песни поют, оленей пасут, на охоту ходят. Вместе работают.
      Тут Анна Матвеевна сразу села на своего любимого конька.
      - А уж с нашими не поработаешь. Так и норовят улизнуть. Только и слышно: "Мой папа ответственный", да "мой папа директор", да "мой папа ЭМТЭЭС". Все важные - за собой стакана не уберут, постели не постелют... Что это за дети, прости господи! Постель, понимаешь, постелить не умеют!
      Так разволновалась Анна Матвеевна, что и не услышала, как скрипнула дверь и на пороге остановились Василий Игнатьевич и Пинька.
      Кто знает как, по каким неуловимым признакам человеческое сердце узнает вестника несчастья?
      Такой же аккуратный и подтянутый стоял на пороге Василий Игнатьевич, обычным был и Пинька, а у Анны Матвеевны дрогнуло сердце, и, побледнев, прижимая руки к сердцу, она двинулась на них мелкими шажками и забормотала побелевшими губами: