Я - сыр

      - Я знаю, знаю. Мы так благодарны - у меня есть так много - Давид и Адам и, конечно же, ты, милая Марта...
      Шум переключил внимание Адама: шаги отца. Он убрал трубку от уха, но понимал, что он не мог положить ее на аппарат - обязательно последовал бы предательский щелчек, который мог его выдать. Шаги проследовали. Отец спустился по ступенькам. Адам посмотрел на руку, с трубкой в ней, касающейся аппарата. Он положил ее на аппарат - аккуратно, мягко и нежно. Отец вошел в подвал. Хорошо, что его глаза были в одном из страховых договоров, что был у него в руках, и он прошел мимо не замечая Адама, виновато стоящего возле телефона. И более того, он не видел того жуткого удивления тому, что Адам услышал своими ушами.
      Они врали мне, думал я с ужасом. Всю мою жизнь, они врали мне...
      Т: И так, впервые, ты фактически получил прямое доказательство того, что кое-что было неверно.
      (пауза 5 секунд)
      Т: Ты себя чувствуешь хорошо?
      А: Я не уверен. Я себя чувствую как-то растерянно.
      Т: Беспокойная реакция, не более. О, растерянность очевидна. Я понимаю тебя. Но причина беспокойства - внезапное обострение памяти.
      А: Могу ли я отдохнуть? Я устал.
      Т: Ты отступаешь?
      А: Нет. Действительно. Но я растерян и устал, и в желудке тошнота. Я чувствую, что я тут был, в этой комноте, снова.
      Т: Я согласен, у нас была длинная беседа, даже очень. Более чем час даже два. Надо прерваться.
      А: Спасибо.
      END TAPE OZK006
      ------------------------------------------------------------
      Их трое.
      Они скучились вокруг стола в углу около музыкального автомата - едят попкорн. Они подбрасывают хлопья в воздух и ловят их губами, словно на сцене и ждут от публики аплодисментов. Старый и дряхлый музыкальный автомат, что в углу, не освещен изнутри и не внушает никаких фантазий о звучащей музыке. Я готов удивиться, если в нем есть песенка "Отец в долине.", но осознаю, что это, конечно же, невозможно. Не должно быть таких песен в этом автомате. Я побаиваюсь этих троих, что едят попкорн. Они посматривают в мою сторону и перешептываются между собой.
      Маленький ресторан, скорее закусочная. Внутри только я и эти трое. Бармен - маленький худенький парнишка с зубочистками, торчащими наружу изо рта. Он всегда у телефона. Неторопливо кладет трубку, но телефон звонит снова, и зубочистки прыгают у него рту, когда он говорит.
      Горячая тушеная устрица обжигает десна во рту, и я запиваю ее водой. Ёжик содовых пузырьков покалывает мне язык. Еда укладывается в желудке и расстворяется качаясь внутри него.
      Я смотрю на этих троих, и рад, что оставил велосипед в полицейском участке. Когда я прибыл в Карвер за четверть часа до того, то первое здание, которое я увидел на Майн Стрит, было одновременно полицейским участком, полицейским управлением и пожарной командой. Я вошел во внутрь и спросил полицейского за столом, могу ли я оставить свой байк под их присмотром, чтобы ненадолго удалиться поесть. Он читал газету и не смотрел в мою сторону: "Конечно, малыш, - сказал он. - мы здесь." Странная мысль посетила меня о том, что он не смотрел на меня, и все. У меня могло быть две головы или винтовка, или еще что-нибудь такое, и он бы не заметил. Я не оставил отцовский портфель в козине байка и взял его с собой. На улице я увидел, что Карвер - это маленький городок, и что тут нет даже парковочной разметки. Я заглянул в обеденную комноту - бледная табличка гласила: "Еда" и все. Для меня подходит такой способ мышления, также как и для Эмми - ничего не звучит и не пробуждает никакую фантазию.
      Бармен зачерпнул тушеную устрицу, когда говорил по телефону. Трубка покоилась между его подбородком и плечем. И мне показалось, что неплохо бы подкрепиться чем-либо тушеным в моем долгом путешествии, или чем-нибудь молочным, но сытным. Он вложил огромный кусок масла в жаркое и скривил мне рожу. Мне показалось, что гримаса больше подходит ему, чем улыбка. Масло начало таять. Я не любитель растопленного масла в жаркое, но я выглядел задумчиво. Он любезно кивнул мне, я улыбнулся и сказал ему "Спасибо." Я отошел в сторону, а он все продолжал говорить по телефону, у него низкий голос, я никогда не слышал такого.
      Что-то стукается о мою руку. Я ем и смотрю вниз, и вижу, как комочек попкорна падает на пол. Другой комочек чуть ли не попадает мне в тарелку. Похоже на школу, когда старшие подсаны плюются из трубочек. Я не смотрю на хулиганов и сосредотачиваюсь на еде. Я дую в тарелку, чтобы как-то остудить все, что в ней. Перекладываю портфель со стула, на который я его положил, на стол и ставлю его перед тарелкой, чтобы закрыться. Попкорн-парни хихикают. Можно бы сказать им мечтательно, что они хулиганы. Я осознаю это и, как можно быстрее, меняю место. Они везде - в школах и офисах, в театрах и на заводах, в магазинах и больницах.
      Один из них встает и идет ко мне. Ему шестнадцать или семнадцать. Он конопатый и с белыми прямыми зубами. У него взгляд такой же, как и у миллиона других его возроста, с той лишь неразличимой разницей, что он несет какую-то незримую отметку, напоминающую о том, что он существует.
      - Никогда не видел тебя здесь, парень. - он говорит остановившись около моего стола. Нависнув надо мной.
      Я беру вилку с жаркое. Оно уже остыло, и я могу не обжигаясь отправить его в рот.
      - Я только проездом. - говорю я.
      - Откуда ты?
      - Из Монумента, штат Массачутес.
      - И куда направляешься?
      Он спрашивает, но ответ видимо не интересует его. Вопросы - это только прелюдия к тому, что может произойти: нечто страшное.
      - Ротербург, Ротербург-Вермонт.
      - Ты автостопом?
      - Нет. Я на байке.
      Все время я говорю. Я глотаю жаркое, жую устрицу и крекеры.
      - Хорошо, а где байк?
      Он подходит к окну и смотрит на улицу. Оглядывается на друзей, на тех, что остались за столом и подкидывают себе в рот попкорн. Он тянет время:
      - Не вижу никакого байка.
      - Он в полиции, - говорю я. - Я оставил его под присмотром.
      Я тут же понимаю, что делаю ошибку говоря это. Он отходит от окна прямо к моему столу, и прекращает двигаться. Он трясет головой, словно страшно удивлен. Он смотрит на друзей: "В полицейском участке?" - спрашивает он, в насмешку изумляясь. "Держать байк под присмотром?". Я знаю, что последует. И это: "Я полагаю, он не доверяет нам." - говорит он, тряся головой, его голос звучит сурово. "Я полагаю, парень из Массачутеса не доверяет людям из Карвера - Нью-Хемпшир."
      Я проглатываю последний кусочек тушеного картофеля и пихаю в рот крекеры. Руки дрожат. Я откладываю ложку. Было бы неплохо утром принять пилюли. Я смотрю на кассу, на человека с телефоном, и на острые зубочистки у него в зубах.
      Хулиган крутится вокруг меня: "Резонно оставить байк у полицейских. Это потому, что ты не доверяешь нам?"
      - Смотри, - говорю я, отодвигая тарелку с жаркое. - Я на пути в Ротербург, и байк - единственный способ моего передвижения. И если он пропадет, то я погиб.
      - Ты не можешь ехать автостопом? - спрашивает он. - Черт меня подбери, Дабби и Левис, мы один раз доехали до Монтпильера. Правильно, шкуры?
      - Правильно, Пастух. - кричит один из них.
      Я вытираю губы солфеткой и беру отцовский портфель со стола. Руки слегка трясутся.
      - Что это? - спрашивает Пастух.
      - Что что, - переспрашиваю я, и мой голос срывается.
      - Этот потфель в твоих руках - он спрашивает раздраженно, - Что-то похожее на бомбу или нечто вроде того. Так бережно. Там бомба? Ты хочешь взорвать Карвер, Нью-Хемпшир?
      - Нет. - отвечаю я. - Это подарок. Сюрприз для отца. Он в Ротербурге, и я везу это ему.
      Я встаю, отодвигаю стул. Ножки стула скребут по полу. Ребятки за другим столом встают тоже. Мое сердце молотит: Я сильно напуган. Бармен поворачивается к нам.
      - Я хочу знать, что у него в портфеле. - говорит Пастух, обернувшись к бармену. У него низкий голос, как из преисподни.
      Мы лицом друг к другу. Он ниже меня на голову, но намного сильнее. Широкие плечи. Мускулистая шея. Шрам на лбу над его правой бровью. Маленькие глазки втоплены в его лицо. Мое сердце бьется от страха, и я ощущаю пот, что выступил у меня на лице.
      - Да, Сир, в этом портфеле действительно что-то есть. - говорит он. Но он смотрит не на портфель, а на меня. Наши глаза встретились.
      Я хватаю портфель и думаю об отце. Стою и не двигаюсь. Сердце собирается взорваться в груди, и легкие кричат от боли - нужно задержать дыхание, но я смотрю ему в глаза. Этот портфель только для моего отца и больше ни для кого, никто не заберет его у меня и не попрепятствует доставить его отцу. Я стою как дерево. Я не сгибаем. Я не отдам им портфель.
      В конце концов он отворачивает глаза от меня и отступает в сторону, с досадой на лице.
      - Дерьмо в твоем старом портфеле. - говорит он, тряся головой.
      - Эй, что за этим следует? - кричит маленький человечек из-за барной стойки. В конце концов, он уже не глодает телефонную трубку, но она все еще затиснута между челюстью и плечем, но последнее, что он все-таки хочет знать, что же происходит в его ресторане.
      - Да, ничего, Лук. - говорит Пастух и отворачивается от меня, уходит к своей шайке за стол.
      Я выдыхаю, потом набираю сладкий воздух в легкие. Он обдирает мне их. Сердце бъется все также напряженно, но удары смягчаются. Я беру портфель и выхожу наружу. Быстро. Не глядя по сторонам.
      ----------------------------------
      TAPE OZK007 0215 date deleted T-A
      Т: Что произошло? Чем я могу тебе помочь?
      (пауза 5 секунд)
      Т: Что неверно? Очевидно, ты расстроен - но в чем дело?
      (пауза 10 секунд)
      Т: Я не хочу выглядеть бесполезным грубияном, но могу помочь, если ты будешь говорить, если ты объяснишь.
      (пауза 5 секунд)
      Т: Мой мальчик - два пятьдесят утра. Я сказал, что если ты начнешь, то я буду в твоем расположении в любое время дня и ночи. И это правильно. Вот почему я здесь. Но твое участие также важно. Ты должен помочь мне.
      (пауза 10 секунд)
      Т: Скажи мне - что неверно? Очевидно, что-то неверно. Что? Я могу помочь.
      (пауза 6 секунд)
      А: Что будет дальше?
      Т: А что ты полагаешь?
      А: Вы знаете, что я полагаю.
      Т: Объясни, пожалуйста.
      А: Пустота. Все в пустоте. Если вы знаете, что они есть, наполните меня ими...
      Он пробудился ото сна, словно он вылетел ядром из пушки. Здесь и нигде. И теперь. Комнота, постель, холодный свет луны заполнял комноту. Он был в постели и ощущал холод простыни, но он был привязан, изолирован, он существовал в неизвестной стране, в неизвестном мире, и он не осознавал, кто он. Отрезан и связан во времени. "Кто я? Я Адам Фермер. Но кто я?" Но Адам Фермер - это только имя и фамилия, слова, урок, что он учил здесь в холодной комноте, и есть еще другая комнота - с вопросами и ответами. Кто Адам Фермер? Он не знал. Его имя могло быть и Кухоная Табуретка, или Подвальные Ступеньки. Адам Фермер был ничем - пустым зевком, исходящим из него и позади него, без постоянного руководства в нем. "Кто я? Адам Фермер." Два слова, и это все. Из него сочился пот - жидкость из его тела. Пижама промокла. Он лежал. Он все лежал, лежал, и иногда подкрадывалась паника. Ему что-то говорили, и паника могла пройти. Но только с таблетками и, несколько отчаяных ночей, с уколами. Шприц приносил ему умиротворение.
      Но в тот момент он был ранен, во власти паники, на скомканной простыне. Он плакал. Он старался направить свою душу в разные направления - в прошлое и будущее, но это не срабатывало. Лица проплывали, словно кружась на карусели, и исчезали раньше, чем он смог бы на них сфокусироваться, проваливаясь вниз, проносясь и исчезая.
      Странные звуки наполняли комноту. И он слышал, как его рот сопел, легкие свистели, кости трещали. Его собственные звуки - стон, выходящий из его тела. Он пытался схватить что-нибудь из темноты, что-то иногда ухватывал, но это было ничем. Он был окружен ничем - здесь в постели и здесь в жизни. Что такое жизнь - чья она? Кому она принадлежала?
      Т: Мы уже заполнили много пустот. Или ты не помнишь?
      А: Не достаточно. Не достаточно.
      Т: Эти мысли не никуда не годятся. Ты сказал что-то в начале. Ты должен расслабиться. Ты должен выйти из паники. Я весь в ужасе наполняя всю твою пустоту - это пустая трата времени.
      А: Почему я не могу вспомнить? Почему я могу вспомнить многое, но лишь на короткое время?
      Т: Ты думаешь, потому что ты действительно не хочешь вспомнить?
      А: Но я хочу, хочу.
      Т: Пожалуй, одна твоя часть хочет вспомнить, а другая - нет.
      А: Но почему?
      Т: Кто знает?
      А: Это потому, что есть нечто очень страшное, и какая-то часть меня не желает этого знать?
      Т: То, что мы должны изучить. Медленно и тщательно.
      (пауза 10 секунд)
      Т: Это потом - ты что-нибудь хочешь, чтобы уснуть, успокоиться? Как ты зовешь это - паника?
      А: Я устал от пилюль и уколов.
      Т: Возможно это неплохой знак.
      А: Почему у вас так много "возможно" и "может быть", а также "посмотрим"? Вы не можете помочь мне?
      Т: Самое лучшее, это когда ты сам себе помогаешь.
      А: Этого недостаточно.
      Т: Мы можем пересмотреть тогда? Пересмотреть все, что ты можешь вспомнить? Все пустоты, что уже заполнены?
      А: Нет. Меня не беспокоят те пустоты, что уже заполнены. Только те, что остаются пустыми. Я хочу говорить о них. Что я делаю здесь? Как долго я здесь? Я ненавижу это место. И люди здесь ненавидят меня.
      Т: За что они ненавидят тебя?
      А: Они знают, что я не хочу их. За это.
      Т: Расскажи, как ты можешь знать то, что они ненавидят тебя?
      А: Я знаю. Я знаю.
      Т: Но как?
      (пауза 5 секунд)
      А: Я устал.
      Т: Наступает паника?
      А: Да, я думаю, что смогу спать. Без таблеток.
      Т: Ты можешь взять одну, если желаешь.
      А: Ладно, можно одну.
      Т: Ну, наконец. Мы встретимся снова, разве что на час.
      А: Хорошо. Я уже засыпаю.
      Т: Хорошего сна.
      А: Спасибо.
      END TAPE OZK007
      ------------------------------------
      Я только собираюсь сесть на байк и покинуть Карвер c окрестностями навсегда, но внизу в конце улицы замечаю телефонную будку - вдруг. Кладу портфель в корзину и толкаю байк к будке. Пожилая дама смотрит на меня, идущего с велосипедом, и улыбается. Она тоже в шапке. Это напоминает мне клумбу с красными цветами. Я тоже улыбаюсь ей, и внезапно чувствую, что счастлив. Я выживу. Карвер и следующий за ним Флеминг, затем Хоуксет и то, что за ним, Белтон-Фолс - очень длинный путь, но это меня не пугает. Я чувствую отреченность и решительность. Я ушел от ужасов того ресторана и уйду еще от чего-либо. И более того, я поговорю с Эмми, снова услышу ее голос.
      Я тереблю в кармане монету, достаю ее и опускаю в щель аппарата. Голос оператора появляется в линии. Я говорю ему номер и прохожу всю рутину в ожидании результата. Линия отвечает протяжными гудками. Пожалуйста, дома у Эмми, у нее дома.
      - Алло, алло. - грубый и безразличный голос - голос горячей линии мистера Херца.
      - Здравствуйте, я могу поговорить с Эмми?
      - Кто это?
      - Адам. Адам Фермер. Позовите к телефону Эмми, пожалуйста!
      - Эмми кто? Нет здесь никакой Эмми.
      После всего, это не голос мистера Херца - не ее отца.
      Я вижу троих парней из ресторана на улице. Они бредут в мою сторону. Двое из них идут медленно и развязанно, и что-то тревожит в их шагах. Третий из них - Пастух. Он идет в стороне - отдельно от них. Я понимаю, что в ловушке, находясь в этой телефонной будке. Байк без присмотра, стоит снаружи. И мне ясно, что номер неправильный.
      - Слушай, - начинает мужской голос в трубке. - Я придавил клопа, потому что пахал, как кляча, целый день, и в конце концов меня свалило в дремоту, а тут звонит телефон...
      - Я извиняюсь. - говорю я и кладу трубку. Мне не хочется застрять тут еще в какой-нибудь передряге, но мерзавец с дружками приближается слишком близко, и я выхожу. Извини, Эмми. Я не могу правильно набрать твой номер. Я не заслуживаю тебя.
      Парни уже близко, подходят медленно, но верно и грозно, и я быстро открываю дверь будки и хватаю байк. Я бегу с ним в руках и запрыгиваю на седло. Ноги крутят педали, и я жму прочь. Вылетаю на красный свет, огромный грузовик, ревущий своим дизелем, трубит мне в клаксон, и я перерезаю ему дорогу, но вот я уже проскочил. Карвер остается позади, вместе с хулиганами. Я больше не ощущаю храбрости, мои щеки намокли, хотя и нет дождя.
      --------------------------------------
      TAPE OZK008 0930 date deleted T-A
      A: Серый человек.
      Т: Секунду, пожалуйста. Прежде всего, мне нужно сесть.
      А: Серый человек.
      Т: Ты выглядишь очень возбужденным. Я еще никогда не видел тебя таким.
      А: Серый человек.
      Т: И кто же этот серый человек?
      А: Я точно не знаю, но он многое значит. Так случилось, что в последнюю ночь я вспомнил его в свой комноте. Они дали мне пилюлю. И я раскладывал все, что приходило ко мне, думая обо всех пятнах пустоты, что уже заполнились: Эмми - это ключ, и внезапно я вспомнил его.
      Т: И ты называл его серым человеком?
      А: Да. Но только про себя, в своей голове я всегда называл его так: "Серый человек."
      Т: И почему так?
      А: Я не знаю. Не уверен, но думаю, что это важно. Он многое значит.
      Т: В каком смысле?
      А: Я не могу пока сказать. Я не уверен, но думаю о нем. Он так выглядит, и я знаю, что он многое значит - действительно ключ. Я чувствую это всеми своими костями.
      Т: Расскажи.
      (пауза 3 секунды)
      А: Хотел бы, но не могу.
      Т: Не можешь или не хочешь?
      А: Не могу, не хочу? Не думаете ли вы, что я желаю вспоминать, и что я желаю знать? Все, что я теперь знаю точно, так это то, что он был в прошлом, и однажды многое изменил в моей жизни - он многое значит. Во всей этой пустоте только он является ключем, и я это понял.
      Т: Так, отдохни немного, расслабься, должно пройти. Прими пилюлю...
      А: Нет, не надо пилюлю. И уколов больше не надо.
      Т: Все, что пожелашь.
      (пауза 10 секунд)
      Т: Что-нибудь?
      А: Ничего.
      Т: Никто не заставляет. Надо думать - пройдет. Попытайся думать о сером человеке, на что он похож, что он делал, где ты видел его чаще всего, был ли он другом, родственником, дядей, может быть
      А: Удар сверху, стоп.
      (пауза 10 секунд)
      А: Он пропадает. Он изредка проявляется - проблесками. Я почти вспомнил, и он вдруг пропадает.
      (пауза 5 секунд)
      Т: Он вернется. Важно, что ты ощутил его. Вспомнишь позже. Это как ключ собаки привел к Эмми Херц и телефонному звонку, а телефонный звонок привел к свидетельству о рождении...
      А: Я не хочу говорить обо всем этом. Я хочу вернуться в свою комноту.
      Т: Не будем спешить.
      А: Я готов уйти.
      Т: Стоит поговорить о чем-нибудь еще.
      А: Я хочу в свою комноту.
      (пауза 10 секунд)
      Т: На мнгновение, Пол Делмонт
      А: Он серый человек?
      Т: Ты думаешь он?
      А: Не знаю. Вы спросили меня о нем раньше. Это начало. И я сказал, что не знаю, кто он.
      Т: Ты знаешь, кто он теперь?
      А: Нет.
      Т: Кто он, как ты думаешь?
      А: Я хочу уйти. Я не могу найти других слов.
      (пауза 5 секунд)
      Т: Как хочешь. Надо отложить.
      END TAPE OZK008
      ------------------------------------
      Я на милю в стороне от Карвера на узкой проселочной дороге, ни каких зданий вокруг. Проезжает одинокая машина, с трудом помещаясь на этой дороге. Дорога покрыта асвальтом, но, видимо, очень давно. Она вся выщерблена, с корнями деревьев, торчащими из-под асвальта, и выбоинами. Вдоль дороги тянется канава глубиной четыре фута, и при этом отсутствует песчаная обочина. На моем байке нет зеркал заднего обзора, и я стараюсь ехать прямо, не виляя и вплотную к краю дороги. Я рад тому, что покинул Карвер, рад байку, что везет меня весь этот день, рад сияющему солнцу и рад тому, что сумел благополучно убраться прочь от негодяя и его дружков. Мне только жаль, что я не дозвонился Эмми, но я еще смогу ей позвонить из первой же попавшейся на моем пути телефонной будки - прежде, чем сесть есть или спрятать байк. Эмми для меня важнее, чем еда или все остальное.
      Я слышу приближающуюся сзади машину.
      По такой дороге машины обычно не спешат. Она не годится для быстрой езды, и на ней трудно разъехаться двум встречным машинам. Но машина, что приближается, едет быстро. Ее мотор громко ревет и воет. Я изо всех сил держу рукоятки руля. Машина вызовет движение ветра, и это будет сносить меня с дороги, когда она пронесется мимо. Мне это не понравится.
      Машина уже близко, звук мотора наростает в громкости, наполняя воздух. Этот звук парит надо мной, с большой скоростью. Капот машины уже почти касается моего локтя. Я ищу балланс и теряю скорость, переднее колесо виляет из стороны в сторону, и байк почти падает. Машина опережает меня, и я хочу показать кулак тому, кто ее ведет. Я злюсь на него, но, повернув голову, я вижу знакомое лицо в ветровом стекле - один из негодяев того ресторана.
      Я снова жму изо всех сил, но не потому, что хочу удрать от него, а лишь потому что дорога пустая, и я хочу добраться до хайвея как можно быстрей. Я ощущаю беззащитность сильней чем раньше. Вокруг ни дома. Большенство машин едут по магистрали, проходящей через несколько штатов, что ведет паралельно этой старой дороге. Впереди поворот. Может быть будет дом или дорога получше, или что-нибудь около поворота.
      Я снова слышу машину. Снова ревет мотор. Машина прибывает со стороны, огибает поворот, приближаясь ко мне. Решетка ее радиатора похожа на насмешливый рот ужасного металлического монстра. Машина нездорово-розового цвета, скорее цвета блевоты. И я вдруг вижу лицо Пастуха за рулем и его усмешку, такую же злую и ужасную, как и решетка его машины. Двое других высовывают головы из окна и нагло смеются, радуясь своей удаче.
      Я протягиваю руку и трогаю отцовский портфель в корзине - он на месте. Ничего еще не произошло, но я жму на педали. Приближаюсь к повороту и, в этот момент, качусь под гору, ожидая спасения. Но вокруг ничего. Только открытое поле. Почему экологи думают, что мы прячемся от космоса на этой планете? Я видел столько незанятого и не использованного пространства за этот день, что все эти дома и магазины, прогулочные зоны и дороги кажутся мне одинокими, отрезанными от мира, и от самих себя. Но сейчас мною надолго овладела паника. Я знаю, что эта машина обязательно вернется.
      Снова мотор гремит в воздухе. Я слышу - он приближается.
      На этот раз звук низкий и, даже, величественный, словно не на дороге, а в тунеле с невидимыми стенами, и гул мотора носится эхом между ними, наростая в децибеллах. Я беру себя в руки и еще крепче сжимаю рукоятки руля, пригнувшись вперед. Шум мотора все ближе и ближе.
      В это время машина касается меня бампером. Я ощущаю ветер, похожий на дыхание монстра, и слышу скрежет и стук металла о металл. Байк опасно качается, и я с ним. Я пытаюсь удержать равновесие. Плечо разрывается от боли, и я понимаю, что что-то врезается мне в плечо. Один из сидящих в этой машине ударяет меня кулаком, и машина уходит. Уходит снова, но вернется. Я в этом уверен.
      "Хорошо", - говорю я, и мир падает в пустоту, удаляясь на этой машине, ломаясь в тишине сельского воздуха. Конечно же, утром я мог взять с собой пилюли, но свой выбор я сделал. Можно сойти с дороги и скрыться в этих полях. Но поля - это открытое пространство, где есть только разбросанные деревья, и я в них заметен. Я также могу лишиться байка. Мне нельзя больше оставаться здесь. Меня собьет машина. Я могу ехать только на велосипеде, или, может быть, я сумею остановить какую-нибудь машину, что будет проезжать мимо. Похоже, что эти негодяи пытаются играть со мной в свою странную, но жуткую игру. Они могут и не вернуться после всего, если поймут, что идут против закона. То, что они делают, нападение с применением технических средств - в данном случае, их машина, которую они превращают в оружие.
      Я слышу, как машина приближается снова. Не на встречу мне, как я и ожидал.
      Мотор гудит. Позади меня.
      Я яростно жму на педали в поиске балланса, мнгновенно набираю скорость. Ноги, руки и тело - все болит, но я жму на педали, удираю от звука мотора, похожего на попутный ветер. Где-то близко позади меня визг резины и рев мотора, и все это прибывает, приближается, все наростает и наростает, сильно и неоспоримо, и я весь сжимаюсь.
      Машина касается меня и толкает. Я теряю равновесие, байк качается подо мной и сваливается в канаву, с обрыва в овраг, что в стороне от дороги. Я беспомощно лежу на земле, вниз лицом, на краю канавы. Рядом лежит байк, колеса вертятся. И я слышу их наглый и противный смех. Подо мной грязная канава. В голове все кружится. Я словно проваливаюсь в пустоту, во мрак внезапно наступившей ночи.
      ------------------------------
      TAPE OZK009 0900 date deleted T-A
      Т: Ты хорошо себя чувствуешь? Говорят, что ты сегодня отказываешься выходить. Ты в порядке?
      (пауза 10 секунд)
      Т: Говорят, что ты не ешь и не ходишь. Что ты висишь, как звезда в космосе.
      (пауза 5 секунд)
      Т: Но мы знаем, что ты не просто висишь как звезда, не так ли? Ты ведь думаешь? Воспоминаешь?
      (пауза 15 секунд)
      Т: И больше всего ты воспоминаешь неприятное, страшное? Но я здесь, и могу помочь тебе, я могу сделать так, что все будет нестрашно.
      (пауза 10 секунд)
      Т: Ты должен дать мне помочь тебе пройти через это. Ты не должен пропадать.
      (пауза 10 секунд)
      Т: Тебе нужно остаться с нами - не исчезнуть.
      (пауза 5 секунд)
      Т: Тебе нужно лицо серого человека. Иначе все остановится.
      (пауза 10 секунд)
      Т: Мы попробуем позже. Я здесь всегда и готов помочь. Помни это.
      END TAPE OZK009
      ---------------------------------------
      TAPE OZK010 0900 date geleted T-A
      Т: И как у нас дела сегодня утром? Извини меня за жизнерадостное настроение - сегодня прекрасный день. Птички поют, солнышко светит чудесный день.
      (пауза 10 секунд)
      Т: Ты выглядешь настороженным сегодня. Глаза блестят. Пульс нормальный. Как себя чувствуешь?
      (пауза 10 секунд)
      Т: Говорят, ты поел. Завтрак, по крайней мере. Это хорошо. Ты должен держаться крепко.
      (пауза 10 секунд)
      Т: Ты не желаешь пообщаться? Мы можем поговорить, о чем хочешь. Я оставляю это тебе.
      (пауза 5 секунд)
      Т: Не надо говорить о сером человеке. Только о чем пожелаешь. Мы можем говорить обо всем.
      (пауза 5 секунд)
      Т: Очень хорошо. Мы можем отложить. Только когда ты действительно захочешь говорить, меня может и не быть здесь.
      (пауза 10 секунд)
      Т: Надо отложить.
      (пауза 10 секунд)
      Т: Отложим.
      END TAPE OZK010
      -----------------------------------
      - Ты в порядке, сынок?
      Я слышу голос, вижу лицо и, в то же время, всплываю из спиралей темноты, где не за что было взяться. Я хочу закричать в панике, но не могу. И тут внезапно: "Ты в порядке, сынок?" Паника проходит и надо мной доброе и заботливое лицо - лицо старика.
      - Я в порядке. - говорю я, и пытаюсь подняться. Я не могу валяться на этом боку, я привык спать лежа на желудке, и не хочу быть ограниченным или обездвиженным. Инстинкт заставляет меня встать на ноги, взмахнуть руками и что-нибудь попробовать схватить, но что-то ограничивает меня.
      - Теперь легче, сынок. - говорит человек, оставаясь деликатным и спокойным.
      Я киваю головой и все медлю, пытаясь утвердиться в мире, куда я возвращаюсь. Мои руки болят, а во рту вкус металла или земли с кислотой, смешаных вместе.
      - Ты, должно быть, упал. - говорит человек.
      Я стою прямо, мир вращается вокруг меня, и вспоминаю, что же со мной случилось - хулиганы, их машина и падение в канаву.
      - Байк в порядке? - спрашиваю я.
      - На глаз - О'Кей. - отвечает человек.
      Мы стоим на краю дороги. Недалеко в сторонке запаркована его машина большой панелированный стейшен-вагон. Седая женщина сидит в машине, у нее живое и взволнованное лицо.
      - Он в порядке, Арнольд? - спрашивает она.
      - Да, Эдна. - отвечает он, а потом поворачивается ко мне:
      - Точно, ты в порядке? Парень, я еду медленно, жена не любит быструю езду с тех пор, как ее хватил паралич, и вижу - одно из колес твоего байка торчит из канавы. Мы остановились, и я вышел посмотреть, хотя жена говорила, что кто-нибудь занят своими делами. Смотрю, ты лежишь в канаве, словно уснул. Я оттолкнул байк в сторону, и твои глаза заморгали - ты проснулся.
      Я киваю, думая о тех хулиганах. Оглядываюсь вокруг, было бы интересно, если б они вернулись. Интересуюсь, сколько же времени я пролежал в канаве:
      - Который час? - спрашиваю я. Голова болит.
      - Скоро четыре. - отвечает мне человек голосом Гнусавого Янки, похожим на расстроенную скрипку.
      - Спасибо, что остановились, - говорю я. - Я опрокинулся - видимо, потерял равновесие и упал в канаву.
      - Костей не наломал? - спрашивает он.
      Я шевелю руками и хлопаю себя по груди и бедрам.
      - Нет, кости целы.
      - От куда ты?
      - Мы поздно приедем, Арнольд. - кричит его жена из машины.
      - Минуту, дорогая, - говорит он повысив голос. И поворачивается ко мне. - Можем ли мы трогаться, сынок? Мы едем в Хоуксет. Ты выглядишь усталым.
      - Хоуксет - это прямо перед Белтон-Фолсом?
      - Только миля или две.
      Я знаю, что могу проехать все это расстояние на байке, но уже почти четыре часа, и я никогда не доберусь до Белтон-Фолса до наступления темноты свом ходом.
      - Слушай, мы можем привязать твой байк сбоку. И не волнуйся о моей леди. Она не может шевелиться - у нее паралич. Это неважно, пустая мысль. Но она хорошая женщина.
      Я понимаю, что нужно добраться до Ротербурга, как можно быстрее, и не важно на чем.
      - Хорошо, если вы не беспокоитесь за вашу жену... - говорю я.