Я - сыр

Эмми как бы и не удалялась из торгового зала. Она предугадывала все возможные варианты. Прежде всего, это были разные возможности в разные дни недели. Например, полдень вторника был полон риска из-за того, что в магазине было мало покупателей, и сложно было остаться необнаруженными при участии в каких-либо подозрительных акциях. В вечер пятницы и в субботу покупатели заполняли магазин до отказа, но Эмми так же осознавала риск. В один день она утверждала, что только консервы могут быть загружены в тележку, или в другой - только банки, и она в тот день провела целый галлон банок. Один раз она загрузила полную тележку детского питания; надо было перебрать пятьсот банок. И ей пришлось оставить все это перед кассой.
      О, боже! Любо-дорого было посмотреть на Эмми, что она вытворяла, когда выделывала "Номер". Процесс носил серьозность, без малейшего намека на какой-либо вред. Иногда она выносила список покупателя, а настоящий список они делали потом, дома, после школы. Она проверяла список так же часто, как ее семья закупалась, следя за марками и названиями, проговаривая все по частям. Один раз они с Адамом взяли с собой маленького ребенка, ее соседа, чтобы привнести в "Номер" видимость закупки для семьи. Эмми говорила очень важно, чтобы все выглядело естественно, как если бы все, что в тележках, принадлежало им, и всегда действовала с некоторой злостью и беспристрастностью, чтобы никто не смог их в чем-либо заподозрить. Иногда она специально просила продавца о помощи. "Эй, а где сардины, между прочим?" - требовала она и угрожала всем работникам магазина поркой, если ей не покажут, где лежат сардины. Это была Эмми.
      Вечер пятницы больше всего подходил для нее. Она заполняла столько тележек, сколько было возможно. "Слушай," - сказала она Адаму. - "C твоей помощью мы можем поломать все рекорды." И они установили рекорд в один из пятничных вечеров - во время большой годовой распродажи. Работая порозень они наполнили двенадцать тележек: восемь Эмии, и четыре Адам. Тележки переполнялись до опасного высоко, и Эмми завершала каждую с пачкой солений, внося этим некоторый гротеск в значимость каждой горки. Они расставляли все тележки во всех проходах магазина и получали большое удовольствие, когда продовец проходил мимо, осматривал тележки, удивлялся и шел дальше. Но Эмми на этом просто так не останавливалась. Она решила, что все тележки должны быть составленны одновременно в последний проход, где находится отдел овощей и фруктов. Впоследствии они там были выстроены, как солдаты в строю. "Don't rush, act nonchalant," - Эмми предостерегала. Она произносила: "nonchalant" по-французски без t на конце.
      Дальше они сидели на решетке или стояли на стоянке машин у входа в магазин. Откуда они могли наблюдать за рядом наполненных ими тележек. Рано или поздно подошел продавец. Он с недоумением осматривал каждую, видимо, пытаясь себе объяснить ее происхождение. Одна женщина взяла пачку солений из одной из тележек и переложила в свою. После чего было интересно наблюдать за сумотошными действиями продавцов. Двое из них стали разгребать то, что было в тележках, чему-то очень сильно удивляясь. За несколько минут уже пять или шесть продавцов удивленно рассматривали все эти переполненные до верху тележки, не понимая, что же это за мистика, почесывая головы, подозрительно осматриваясь вокруг. В конце концов пришел менеджер - маленький лысый человечек. Он взорвался от злости, стал размахивать руками и прыгать вверх-вниз, как фигурка на карикатуре. Стадо продовцов принялось увозить все эти тележки прочь. К великому удовольствию Эмми - ее смех был чудом для ушей.
      "Мы сделали это, Асс!" - говорила она. - "Мы сделали!"
      Этим вечером, когда он провожал ее домой, он в первый раз ее поцеловал. Это был первый поцелуй в его жизни. Он растаял от любви. Его тело пробирала дрожь от всего, что он тогда почувствовал.
      Т: Эмми Херц - это один из ключей?
      А: Я думаю, да. Но возьмем ее отдельно, отдельно от всего другого. Особенно после ее звонка однажды днем.
      Т: Она звонила тебе?
      А: Да, когда мы встретились в первый раз, я рассказал ей, что мы приехали в Монумент, когда мне было всего лишь четыре года. Наша семья жила до того в Новой Англии, в маленьком Пенсильванском городке... Ревлингс-Пенсильвания... Это один день...
      Голос Эмми вибрировал в телефонной трубке.
      - Ты занят, Асс?
      - Нет, а к чему это?
      Звонки от Эмми всегда были тревожными. Иногда это была очередная идея про "Номер". Что было похоже на пришествие Святого Инна рано утром и одновременно на привидение, парящее по коридорам и не считающееся с табличками на дверных ручках с надписью: "Не беспокоить."; или развитие того же на трех разных языках, "Пожалуйста, не входите в нашу комноту слишком рано." Иногда ей нужно было только поболтать. Она говорила с ним словно неполным текстом идущего на экране фильма, она как бы смотрела телевизор, переодически отрываясь от него. В другое время она могла сказать: "Я хочу услышать стихи." Ее голос дрожал, он мог читать ей поэмы, каторые писал сам, но выдавал за чужие произведения неизвестного поэта: "Моя любовь к тебе, как то далекое окно..."
      Но эти звонки могли быть разными. "Смотри, Асс," - говорила она. - "Я в газете. Я капнула своему отцу и его гостю, редактору из Ревлингса-Пенсильвания. Он приковылял сюда. Если не ошибаюсь, ты тоже взялся от туда?"
      В тот раз снова перед Адамом предстал ряд ярких впечатлений, когда автобус мчался в ночи - вся та их спешка.
      Эмми продолжала: "Слушай, этот парень говорит, что он жил в Ревлингсе всю свою жизнь, и он не может вспомнить каких-либо Фермеров. Не фермеров на ранчо, а твой фамильный род Фермеров. Он говорит, что знает всех в городе. Ты не говорил, что твой отец служил страховым агентом в Ревлингсе"
      - Я не знаю. - ответил Адам. - Это так важно?
      - Нет, действительно, это не важно. Этот человек только пришел, и когда мой отец сказал ему, что ваша семья также из Ревлингса, он подумал, что он может написать что-либо о вашем роде, собранном воедино. Когда он не смог вспомнить каких-либо Фермеров именно из Ревлингса, также и в страховом бизнесе, и я полагаю, я подумала, что могу это проверить. Я думаю, что было бы интересно узнать о вашем старом доме.
      - Мне любопытно. - сказал Адам. Он удивился этому курьезу, но старался говорить прохладно и не хотел, чтобы Эмми услышала удивление в его голосе.
      - Хорошо. А твоя мать? Ее девичья фамилия? Может быть он помнит ее мать? - хихикала Эмми. - Кто-нибудь, как это..?
      - У моей матери была фамилия Холден. Луиза Холден.
      - Hold On. Я увижу, если полетят искры.
      Он отдаленно слышал, как Эмми видимо докладывала о своих находках посетителю редактора.
      - Стой, - сказала Эмми, повернувшись к телефону. - Это не звон колокола. Эй, как долго ты здесь живешь, между прочим? Ты не сказал, где ты родился.
      Адам был готов сказать: "Я родился здесь. И мои родители тоже." Но что-то заставило его промолчать. Память мимолетна...
      - Ты молчишь, Асс?
      - Смотри, Эмми, я сказал, мы приехали в Монумннт из Ревлинга - но не сказал, что родился здесь. Ты что-то не поняла. Мы жили здесь.., о.., только несколько месяцев, я догадываюсь. И отец в то время не работал. Он был с поломанной ногой. Когда мы прибыли в Монумент, мы слышали о продаваемом здесь страховом агенстве.
      Адам был удивлен своей способности лгать, в его душе лихо изобретались какие-то новые обстоятельства перемен у себя и у родителей. Но он хотел знать - почему? И что заставляло его лгать?
      - Ладно. Я полагаю было что-либо такое, Асс. Все-таки, так ли плохо если Ревлингс был для вас городом старого дома, твои родители могли бы с удовольствием встретиться с ним. Они могли бы собраться и все.
      - Ладно, спасибо, Эмми. Я ценю это.
      Т: И это все?
      А: Да.
      Т: Эмми возвращалась к этому разговору снова?
      А: Нет. Никогда.
      Т: Что ты думаешь об этом разговоре и о ее вопросах?
      А: Это было нелепо, странно.
      (пауза 5 секунд)
      А: Я был уверен в том, что редактор из Ревлингса ошибался. Он очевидно имел плохую память. Я, наверное, и не думал об этом.
      (пауза 10 секунд)
      Т: Вот мы и перебрались в другую точку.
      А: Мы?
      Т: Дай мне собраться. Первая точка - это был тот день среди деревьев с собакой. Главное, что привело тебя и отца в лес. Вторая - тот разговор с Эмми по телефону. Первый раз тебе было девять лет и четырнадцать во второй.
      А: Я устал.
      Т: Рано. Потерпи немного. Все идет неплохо.
      А: Я больше ничего не хочу добавить.
      Т: Ты думаешь об Эмми?
      А: Да.
      Т: Все начинает возвращаться к тебе, не только Эмми?
      А: Я не знаю.
      Т: Надо все вернуть. Вспомни, я помогу тебе, и лекарства помогут, но...
      А: Но помочь мне? Где-то выигрываешь, где-то теряешь?
      Т: Думай о выигрышах.
      А: А если только теряю?
      Т: Не думай об этом. Не надо.
      А: Если это страшные потери?
      Т: Надо все взвесить.
      А: Спасибо.
      END TAPE OZK005
      ------------------------------------
      Дождь начинает без предупреждения. Он режет по лицу, осыпает все мое тело. Облака сгущались, когда я еще въезжал в Карвер, но меня это не волновало. Солнце и облока играли разными цветами на протяжении всего моего пути этим утром. Ливень встретил меня внезапно. Я жму по узкому участку на Роут 119. Грязь летит с моих ног во все стороны лишь потому, что переднее колесо без щитка, и ничего не защищает меня от брызг. Дождь лупит на встречу, и я еду через шторм.
      Cъезжаю с хайвея и думаю, что делать дальше. Кося глазами в сторону вижу дом где-то в четверти мили от сюда, но я не хочу оказаться среди людей. Можно спрятаться под деревьями, и я толкаю байк к протяженной кленовой роще. Дождь льет, как из ведра. Я въезжаю в рощу и чувствую, что деревья не могут меня защитить от дождя. Массивные капли, срывающиеся с ветвей, молотят меня сверху. С отвращением прислоняюсь к стволу дерева. Дождь снова усиливается, качая ветки, гнущиеся под ветром. Холод проникает под одежду, просачиваясь под кожу и в кости. Отцовский портфель промок, и карта пропала. Я вытаскиваю портфель из корзины, обнимаю его и прячу под курткой. Он мокрый, но меня это не волнует. Дождь продолжается. Я смотрю на размытую карту и внезапно чувствую, что голоден, как волк, и не могу вспомнить, когда еще был так голоден.
      Проезжает машина - стейшен-вагон с деревянными панелями. Тот, кто ее ведет, смотрит в мою сторону. Мне хочется, чтобы он остановился. Закинуть бы байк на багажную решетку, что на крыше, и ехать бы в тепле и уюте. Но я почему-то рад тому, что он проскочил мимо не остановившись.
      "Я - Крепкий Орешек." - говорю я себе. Мой голос странно звучит в моих ушах. Дождь пляшет по земле, вода прыгает и скачет, словно капли масла на раскаленной сковородке. Я морщу все внутри себя, крепко обнимаюсь сам с собой. Холод, сырость и беспомощность. Я не отсырел - я промок.
      - Я не возвращаюсь, - говорю я.
      - Нет. - отвечаю я себе.
      Мой голос мешается с ветром и дождем.
      "Все хорошо, все хорошо - я следую в Ротербург-Вермонт." - я думаю вслух повышая свой голос над шумом дождя. Раскаты грома отвечают мне, собаки слушают, а я прижимаю спину к дереву и внезапно чувствую отреченность. Я словно стал частью всего: частью дерева и частью ненастья, частью грома и частью дождя. Поднимаю лицо - стена воды падает вниз. И я начинаю петь:
      Отец в долине,
      Отец в долине...
      --------------------------------
      TAPE OZK006 1830 date deleted T-A.
      Т: Так. Мы прибыли в точку, где у тебя появляются подозрения.
      А: Я не помню прибытия в эту точку.
      Т: Ты играешь?
      А: Нет. Почему же я играю? Я на грани паники большую часть времени. Почему же я играю?
      (пауза 5 секунд)
      Т: Прости меня, если я выгляжу резким и критичным - это только ради тебя.
      А: Я знаю.
      (пауза 7 секунд)
      Т: Мне надо проявить твою память. В последнюю встречу ты упоминал о телефонном звонке Эмми из редакции ее отца. Посетитель, редактор из Ревлингса. Ты что-то подозревал?
      А: Для меня это было - забавно.
      Т: Что значит "забавно"?
      А: Эмми сказала, что Ревлингсе не было ни Фермеров, ни семьи Фермеров? Как-будто я пытался скрыть, инстинктивно, словно я знал, что где-то что-то не так.
      Т: И что, ты думаешь, здесь не так?
      А: Я не знаю.
      Т: Не думал ли ты, что отец тебе врал все время? И ваша семья приехала не из Ревлингса?
      А: Нет. Я не мог так думать, даже если бы я от этого лучше себя чувствовал - воспоминание о той ночи, когда мы убирались прочь. Все перемешалось.
      Т: Ты разговаривал на прямую об этом с отцом?
      А: Нет. Никогда. Но чувствовал, что в этом что-то не то.
      Т: Что не то?
      А: О, это что-то непонятное. Может быть... как если бы заглянуть в старый фотоальбом, в старые бумаги и письма, чтобы как-то доказать себе, что мы жили в Ревлингсе, что я родился здесь. Однако, это не давило. Похоже, я действительно был в панике.
      Т: Это тебя так беспокоило?
      А: Да. Но это только, когда я мог подумать об этом. Я был занят школой, Эмми и ее "Номером".
      Т: Ты не упоминал о посетителе редактора и его сомнениях о вашей жизни в Ревлингсе матери или отцу?
      А: Нет.
      Т: Этот выглядит наиболее естественным, из того, что ты можешь взять.
      А: Может быть. Но я этого не хочу.
      (пауза 8 секунд)
      Т: Но ты предпринимал что-либо, в конце концов?
      А: Я?
      (пауза 5 секунд)
      Т: Да, ты. Иначе нам нет смысла сидеть здесь и разговаривать обо всем этом. Ты не поднимал шум после того телефонного разговора с Эмми?
      А: Кажется - нет.
      Т: Скажи мне, что ты делал после того?
      (пауза 5 секунд)
      Т: Что ты делал после того?
      А: Я не могу вспомнить точно.
      (пауза 15 секунд)
      Он, конечно же, помнил. Все теперь было чисто и ясно, и незабываемо. Он знал, что его отец держал свои личные и официальные бумаги в выдвижном ящике стола в подвале. Страховому агенту дома требовался рабочий стол, где он мог бы заполнять никогда нескончаемые рапорта и держать эти документы и другие причендалы, имеющие отношение к его работе. Адам знал, что этот ящик хранил всякие важные документы, появляющиеся только при особых обстоятельствах. В то время он как-то нуждался в свидетельстве о рождении для вступления в организацию Бой Скаутов(Адам сбежал от туда после нескольких встреч - ему было неинтересно отдавать честь, завязывать галстук и ходить в строю). Обычно его отец закрывал этот ящик стола, а ключ был только в его связке вместе с ключами от дома, гаража и машины. Он всегда бросал эту связку в конец одного из ящиков с бумагами около главной двери, когда входил в дом. Адам ждал удобного случая.
      Главное, что он осознавал свое желание проверить тот ящик отцовского стола. Он хотел убедиться, что посетитель редактора ошибался. Эмми больше никогда не упоминала об этом. Наблюдая за отцом, за его повседневным костюмом и галстуком, Адам стыдился своих подозрений. Но факт, что подозрения имелись. И, наконец, настал день, когда эта связка ключей была на столе, а отец был снаружи, он косил лужайку перед домом. Адам знал, что он может заглянуть в этот ящик. Он взял ключи. Они обжигали холодом его руки. Он слышал жужание газонокосилки и был готов среагировать, как только оно могло прекратиться. Мать была на верху. В эти дни она всегда была там. Она спускалась вниз готовить еду или делать какую-нибудь работу по дому, но по возможности она оставалась в своей комноте. Проблема была в том, что из отцовского кабинета трудно было расслышать шаги наверху.
      Держа свою душу в пустоте и пряча в карман свои намерения, Адам подошел к столу, достал маленький ключик от ящика стола, повернул его, и выдвинул ящик наружу. В нем помещалась больше дюжины потемневших конвертов. Адам взял несколько. Конверты были отмечены отцовской печатью: ``Mortgage. U.S. Treasury Bonds. New England Tel. And Tel. Stocks. Birth Certificates.``
      Он открыл самый верхний конверт и достал три хрустящих листа бумаги, что были внутри. Официальные бумаги, голубая печать внизу. Подписаны Тобиасом Симпсоном, Городским Клерком Ревлингса, Личным Секретарем. Адам изучал сертификат, что имел его имя: Адам Девид Фермер. "Мы дали тебе мое имя, как твое среднее," - отец объяснял ему когда-то. - "потому что всегда будет неразбериха между двумя Девидами." Адам изучал это свидетельство о рождении и вслушивался в происходящее снаружи. Его День Рождения, 14 февраля, День Святого Валентина. Его мать была сентиментальна в отношении его Дня Рождения, и Адам также. В эти дни она всегда пекла вкусные печенья в форме сердечек. "Любимый день, когда ты родился, Адам. Это день любви и нежности." - говорила она. Он рассматривал свидетельства о рождении его родителей. Такие же официальные бумаги, также с подписью Тобиаса Симпсона, Городского Клерка.
      Адам просмотрел другие конверты. Страховые полисы. Карточка Социальной Безопасности его отца. Он смотрел на его карточку и ее номер. В ней было что-то новое, свежее, неприкосновенное. Почему же он нуждался в номере Социальной Безопасности? Подозрения заставили его сделать паузу, которая совпала с паузой в шуме мотора газонокосилки, и Адам задержал дыхание. Шум мотора косилки появился снова, и Адам выдохнул. Он вспомнил, что номер Социальной Безопасности необходим, например, чтобы открыть банковский счет, и его родители подарили ему на десятилетие в его собственность чековую книжку, и 50 долларов были переведены на его имя. Был извлечен еще один конверт. Он был опечатан. Адам держал его в руках, он был почти невесом. Он знал, что он ничем не рискует открывая его. И он также знал, что, вероятно, там нет ничего подозрительного. Факт, что содержимое этого ящика показалось ему смешным и нелепым.
      Тихое любопытство. Он держал тот конверт и мог видеть на просвет документ внутри. Документ выглядел солидно: голубая печать внизу. Он обнаружил, что в конверте лежит также свидетельство о рождении. Почему еще одно? Кто-то родился еще, и он не знал об этом? Может быть брат или сестра? Сумошедше и смешно. И как все это можно было объяснить? И он открыл и этот конверт. Он нашел! Он узнал!
      Он изучал содержимое конверта. Ровный, белый, невзрачный. Как и любой другой из тех, что он раньше видел на отцовском столе. Он осмотрел стол, открытые ящики, и перебрал стопку конвертов. Он сравнил их с опечатанными конвертами. Они были одинаковы. Это было легко...
      Мотор косилки внезапно умер: пустота зависла в воздухе. Адам слишком многое нашел, чтобы так просто остановиться. Но отец мог зайти в дом, чтобы открыть бутылку пива или просто отдохнуть. Он быстро открыл этот опечатанный конверт и достал содержимое. Это было свидетельство о рождении - все правильно. Подпись и печать все того же Тобиаса Симпсона, Городского Клерка, Ревлингс, Личного Секретаря. Во первых, Адам думал, что это был дубликат его собственого, потому что его имя было написано на бумаге: Адам Девид Фермер. Но вот дата была другая - 14 июля. Год был правильный, так же как и в первом его свидетельстве. Но были два свидетельства о рождении и два Дня Рождения. Сумошествие, он подумал - он родился дважды! И его пальцы задрожали. Он просто швырнул свидетельство туда, где лежал конверт. Язык высох, когда он пытался его заклеить. Его руки колотились. Он вложил все в ящик и повернул ключ в замке. Он слышал шаги отца, приближающегося к двери, когда возвращал ключи на стол. Он спустился вниз и спрятался в подвале после той жуткой паузы.
      Т: И что ты с этим делал?
      А: Ничего. А что я мог. Я думал, что это ошибка, и, что когда мы уехали из Ревлингса, отец оформил эти свидетельства о рождении - мы нуждались в них, куда бы мы не перебрались - и это городской клерк, это Тобиас Симпсон сделал ошибку. Написал неправильно дату. И очевидно отец не обнаружил это. А потом клерк прислал ему исправленное свидетельство.
      Т: Но твоя реакция? Ты дрожал, был в шоке, и у тебя был неприятный осадок. Ты прятался в подвале.
      (пауза 8 секунд)
      А: Это моя первая реакция. После я себя контролировал и старался быть гибким во всяких таких ситуациях. Все это легко объяснялось. Но...
      Т: Но что?
      А: Но я удивился. Почему он держал свидетельство, если оно с неправильной датой? И почему оно было запечатано?
      Т: Что ты делал с этим?
      (пауза 5 секунд)
      А Я устал. Болит голова.
      Т: Что ты делал с этим?
      А: Я не могу вспомнить. Все так размыто.
      Т: Что ты делал с этим?
      (пауза 6 секунд)
      А: Ничего...
      -------------------------------
      Но он все-таки что-то делал. Он стал шпионом, секретным агентом в собственном доме, подслушивающим из-за двери телефонные разговоры и беседы родителей. Он стал наблюдательным и подозревающим.
      - Что-то не так - ты не чувствуешь себя хорошо? - спрашивала мать. Она всегда заботилась о нем, беспокоилась и волновалась. Она была внимательна к нему и ни в чем ему не отказывала.
      - Я в порядке, Мем. - отвечал он.
      Но он изучал мать. Она была так сладка и невинна, что он чувствовал вину за все свои сомнения. Его удивляло, что все, что она знала, она так глубоко прятала в темных глубинах своего сознания - все то, что делало ее печальной, что держало ее в ее комноте на протяжении дня, заточало ее дома чуть ли не навсегда. Она редко могла рискнуть появиться где-либо на людях. А его отец - что об отце? О его повседневной одежде, его костюме и плаще, его утренней газете. Что за секреты таились в нем? "Или я все драматизирую?" удивлялся Адам. Он хотел быть писателем, наносить драму на бумагу. Мог ли он реально произвести волшебство, удовлетворив свою литературную жажду, найти его там, где оно, может быть, и не существовало?
      Хотя Эмми была наиболее главной персоной в его жизни, он не делился с ней теми сомнениями, что будоражили его. Он сожалел, о том, что она смеялась над ним, также как и над всем тем, что ее окружало. Ему было нелегко унижаться в ее глазах. Но она была шумом, блеском и весельем, вошедшим в его жизнь, и он не хотел потерять все это. Вот почему он так покорялся ей участвуя в "Номере", сопровождая ее в их забавных, но иногда жутких прогулках в "AP", и в День Святого Инна. Когда он думал о разговоре с ней, о чем-то волнующем для него и вызывающем ее бурную реакцию - Эмми, она никогда не говорила что-либо серьозное - он уводил тему разговора в сторону и сохранял спокойствие. И он, просто, пытал спокойствием, продолжая шпионить, следить, наблюдать...
      Т: И что ты нашел, наконец?
      А: Много и, вместе с тем, ничего.
      Т: Ты действительно веришь этому, или ты просто строишь из себя "умника"?
      (пауза 5 секунд)
      Т: Мне жаль, что я такой тупой. Пожалуйста объясни мне, как ты это понимаешь.
      А: Никакого "умника" я из себя не строю. Я рассказал правду. Например о телефонных звонках матери в вечер каждого четверга. Тогда я обнаружил, о чем были все эти звонки. Меня действительно все это так сильно взволновало, и вместе с тем я узнал еще не все. Пожалуй, это было худшим из того, что я узнал, касаясь свидетельства о рождении.
      Т: Расскажи мне об этих звонках.
      (пауза 10 секунд)
      А: Я чувствовал, что я уже знаю об этом что-то, а может быть и все... Все это похоже на мои пустотные пятна.
      Т: Вот, почему же я заставляю тебя пройти через все это? Почему я хлопочу вокруг всех этих загадкок?
      А: Я не знаю.
      Т: Ты путаешь меня. Ведь, не можешь же ты думать лишь о том, кто будет тебе полезен.
      (пауза 5 секунд)
      А: Мне. Мне. Мне. То, что вы говорили вначале. Но я никогда не спрашивал об этом. Я никогда не думал ни о какой пользе.
      (пауза 4 секунды)
      А: У меня болит голова.
      Т: Не отступать. Не отступать. Рассказывай, о чем по телефону говорила мать?
      (пауза 5 секунд)
      А: По правде, я не многое могу рассказать.
      Он мог рассказать очень много, но не хотел выкладыть все, а только минимум - только то, что могло удовлетворить Брайнта и позволить ему закончить этот разговор, уйти в свою комноту, отдохнуть и восстановиться. Он не хотел поднимать всю ношу воспоминаний. Он хотел иногда всплыть, как поплавок, и плыть по течению неважно куда. Какое-то время он ненавидел Брайнта. За его непрерывные, никогда нескончаемые вопросы.
      Т: Рассказывай все, что есть - много или мало.
      А: Не знаю, хочу ли я рассказать что-либо вам об этих звонках.
      В этих беседах все-таки была какая-то польза. Он осознал, что если разговор был открыт, слова сами собой приходили на язык, и он не знал, где ложь ждет его. Факты его жизни могли проявиться в любой момент его рассказа. Космическая пустота заполнялась. Страшный вакуум неясности, что нависал над ним ночью, отступал. Тот, в который он попадал просыпаясь в темноте, в полной неясности, кто он или где он. В разговоре пятна пустоты заполнялись.
      Т: Что о твоей матери и ее телефонных разговорах?
      А: Эти звонки были каждый четверг вечером...
      Адам замечал эти звонки и, в то же время, не замечал их. Он знал, что четверга были лучшими днями для его матери. Она обычно ждала его внизу, когда он возвращался из школы. Запахи запекающегося печенья или кексов наполняли кухню - обязательно что-нибудь шоколадное. Адам любил шоколад, и в четверг мать что-нибудь готовила на кухне, возбуждая его апетит. Она с большим удовольствием наблюдала, как он поглощал все, что она испекла. Иногда она мурлыкала под нос или напевала, когда стирала или мыла пол. Ранним вечером она могла уйти в ванную, закрыв за собой дверь. Адам не должен был пользоваться телефоном в это время. "Телефонный час твоей матери." - когда-то давно объяснил отец. Адам безоговорочно принял это условие, и телефонный час всегда был частью домашнего быта. Он полагал, что мать специально выделила себе время для разговора по телефону со всеми своими друзьями (но что это были за друзья?), с родственниками (у них не было живых родственников, отец был информирован регентом очень давно), с ее женским комитетом (она была слишком стеснительной, чтобы быть в активе социальных или гражданских организаций). И еще, этот телефонный час был заведен так давно, что Адам и не мог вспомнить, с каких времен. У него и не могли возникнуть какие-либо вопросы или сомнения. Тогда это принадлежало миру взрослых, они никогда не задумывались о том, что иногда это было смешно, а иногда за гранью понимания, но они позволяли себе все это просто потому, что они были взрослыми. Они не нуждались в каких-либо поводах.
      Он кое-что подозревал о реальном происхождении двух свидетельств о рождении и о возможных проблемах, которые они представляют. Адам начал по-дружески расспрашивать родителей, о каждом дне его жизни, о прошлом и настоящем. Он видел предательские нити, другие признаки или действия того, что не объяснено. Он слушал внимательно некоторые упоминания о Ревлингсе-Пенсильвания. Ничего. Рутина их жизни продолжалась без инцидентов, и Адам говорил себе, что он волновался о том, что не существовало, и еще о том, что оба свидетельства о рождении и их странный переезд из Ревлингса все-таки могут быть объяснены.
      В один из тех вечеров мать извинилась, как обычно, и ушла наверх в спальню, закрыв за собой дверь. Отец спустился в подвал; он когда-то оборудовал там что-то среднее между комнотой и рабочим кабинетом - со стенами, покрытыми вагонкой, с офисными атрибутами, также со столом для игры в пинг-понг, и телевизором. Они с отцом постоянно играли там в пинг-понг, но большую часть времени отец использовал эту комноту для деловых целей, писал рапорта и полисы, а также встречался с некоторыми из бизнесменов и людьми из его страховой компании. В тот четверг, когда мать была наверху, а отец внизу, Адам заметил, что телефонные звонки участились. Он набирал воздух, задерживал его и ходил по комноте как лунатик. Он прикладывал руку к телефону, холодно излучавшему реальность, реальность того, что он собрался сделать - подслушать мать. Он с вредностью подумал о доверии Эмми, затем не спеша выпустил воздух через губы, когда медленно и аккуратно поднес трубку к уху.
      Он слышал голос, который был ему незнаком. Мягкий и вежливый голос, даже более чем, спокойный, словно говорящий из далека, отделяемый не расстоянием, а чем-то еще. Женский голос:
      - ...здесь замечательно, Луиза, это любимое время года.
      И голос его матери:
      - Должно быть, так спокойно, Марта, и так безопасно.
      - Но это не восстановит мир, - отвечал голос; вежлевое внушение в этих словах. - Это не просто укрытие, Луиза. Ты знаешь это. Иначе свет не прольется сюда.
      - Конечно, конечно же, - отвечала его мать. - Только я завидую тебе, Марта, когда я думаю обо всем, что случилось.
      - Хватит об этом, достаточно. - вежливый упрек последовал снова. Хотя женский голос не обнаруживал каких-либо признаков прекрасного возроста, она говорила с матерью Адама, словно она была намного старше, а его мать ребенком.
      - А сейчас расскажи мне, Луиза, об Адаме. Как мой племянник? Что он делал на этой неделе?
      Это слово повисло в воздухе оторвавшись от всего остального. Племянник. И наложилось на голос отца, когда-то сказавшего: "Мы одни на этом свете, Адам - ты, твоя мать и я. Вот почему ты должен стать сильным, смелым и добрым. Ты последний в линии нашего рода, и ты должен держаться..." Племянник. Он слушал и не верил голосу матери, перечислявшему все, что он делал в прошлые выходные и еще когда-либо. Она рассказывала обо многих тестах, за которые он получил В+; а сочинение по английскому мр.Паркер просил прочитать перед всем классом, что принесло ему смущение и триумф; она сказала ей, что он ел, что пил, и что за новые ботинки она ему купила - все происходящее в его жизни, не упоминая важного: Эмми или стихи, что он писал поздно ночью, его желания и надежды...
      - ...он хороший парень. Мне жаль обо всем, что случилось...
      - Луиза, ты не в лучшем настроении. Пожалуйста, взбодрись немного...