Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Любовь под прицелом

ModernLib.Net / Детективы / Карасик Аркадий / Любовь под прицелом - Чтение (Весь текст)
Автор: Карасик Аркадий
Жанр: Детективы

 

 


Аркадий Карасик

Любовь под прицелом

Глава 1

1

Дом, в котором живут родители, серая уродливая коробка времен Хрущева, — на полдороги от работы до моего жилья. Мало того, он стоит в ряду таких же уродцев рядом с остановкой автобуса, где мне приходится пересаживаться на трамвай. Очень неудобно!

Неизвестно, ожидает ли меня дома обедо-ужин, приготовила ли его Ольга, а у матери всегда наготове и борщ, и второе, и, главное, вкуснейшие пирожки с необыкновенной начинкой. Поэтому в памятный день я снова заглянул в родительскую однокомнатную квартиру на втором этаже.

— А у нас, Коленька, новость, — сразу сообщила мать. — Фимка замуж выскочила.

Серафима, или, как ее все дружно звали — Фимка, напоминала грушу, если не перезрелую, то готовую перезреть. Узкоплечая, с мощными бедрами и перевязанным тесьмой тощим хвостиком волос, она не пользовалась вниманием парней. Скорее наоборот — вызывала насмешки и ядовитое хихиканье.

Мама давно тайком всхлипывала. Не видать ей замужества дочери и не нянчить внучат… И у нас с Ольгой детей не было.

Поэтому я и удивился. Сестра вышла замуж? Да еще так скоропалительно, что мы и не заметили!

Интересно, кого она подманила? Неужели такого же уродца? Вообще-то при физической силушке Фимки — впору не подманить, а заковать в семейные кандалы. Ибо сеструхе нужно бы работать грузчиком в продовольственном магазине, ворочать пудовые тюки и ящики, а не трудиться лаборанткой в научно-исследовательском институте.

Вторая новость, которой огорошила меня мать, оказалась ещё более удивительной.

Неожиданного жениха Фимки я однажды видел. Он — полная противоположность сестре. Если она красуется разбухшими бёдрами, то Никита вообще их не имеет. То есть бедра, конечно, есть, но такие тощие, что создается впечатление — ноги растут прямо из живота. Зато плечи у парня необъятные, рубашки самого большого размера лопаются по швам.

Плюс — неприятная для окружающих манера размахивать руками, разводя их в стороны или прижимая к выпуклой груди. Не зря готовые на прозвища дворовые пацаны при первом появлении Никиты прозвали его Штопором.

А ежели учесть возраст молодоженов: Фимке — тридцать пять, Никите — двадцать восемь, то впору удивляться фокусам насмешницы-жизни.

— Кого осчастливила сеструха? — Я прикинулся ничего не видящим и не слышащим простаком.

— Знаешь ты его, знаешь. С неделю тому назад Фимка приводила на обед… В милиции служит…

Всех, кого сестра приводила в родительский дом, просто не упомнишь. Они таинственно возникали и так же таинственно исчезали. Но Никиту я запомнил. Гаишник. Их я по запаху отличаю от всех других. Может быть, потому, что часто разъезжаю на «москвиче».

— Новобрачная уже переехала?

— Куда? — с горькой улыбкой спросила мать, убрав руки под фартук. — Муженек Фимкин в милицейском общежитии обитает… Дома Фимка, дома… Вон — скубятся с отцом…

Действительно, из комнаты доносятся голоса: густой, прокуренный и женский плачущий.

Я осторожно, стараясь не привлекать внимания, пробрался на диван, служащий спальным местом для матери. Отец с Фимкой сидели возле окна.

Разговор шел на максимальных оборотах.

— Искала, искала и нашла, — раздраженно гудел отец. — Твоего парня впору раствором обливать и в кладку засовывать. Ногами наружу… Небось, в милицейском строю весь ранжир портит. И как его только не попрут — никак не пойму.

Отец работал на стройке каменщиком и был твердо уверен, что только там его окружают настоящие люди. Все остальные, находящиеся за пределами временного ограждения, — глупы и уродливы. Иногда эти определения, нисколько не смущаясь, он отпускал в адрес родных и близких.

— Зато человек хороший, — Фимка выбулькивала слова, щедро разведенные слезами. — Его в милиции ценят, награждают…

— Квартиру-то имеет твой милиционер? — осторожно спросила мать. Видно, она страшно боялась, как бы молодая пара не поселилась на их с отцом жилплощади. Правда, селиться некуда — разве только в ванную или в туалет, но все же. — Колька вон обженился и живет у жены…

— Вот и Никитка тоже станет проживать у своей жены! — Фимка развернула то, что у нормальных женщин зовется грудью, а у нее напоминает обычную доску. — Станем на очередь — получим жилплощадь, тогда переедем…

Отец выразительно фыркнул, но конкретизировать свое мнение не стал. Может быть, потому, что из опыта аналогичных дискуссий знал: вместе со слезами из дочери польется такой поток упреков и жалоб, что до утра не расхлебаешь.

Я тоже помалкивал. Потому что был тем самым Колькой, проживающим на жилплощади жены и ее матери. Не жил — существовал, не имея права без разрешения хозяек даже сменить тусклую лампочку более мощной. Привык отмалчиваться и таиться.

— На что жить станете? — зацепил отец очередную скользкую тему. — На ментовскую зарплату особо не разгуляешься…

— Разгуляемся, — в очередной раз всхлипнула сестра. — Никита говорит, повысить обещают… Он в ГАИ не в последних ходит, хвалят его, уважают, премии дают…

— Повысить… премии… — презрительно гудел отец. — Конешное дело, зарплаты каменщика и милиционера… ммм, как это сказать, несравнимы, что ли. Один мозоли на ладонях набивает, потом обливается, второй палочкой помахивает и водителей обдирает…

— Мой Никита не такой, — уже не всхлипывала, а рыдала, уткнувшись в носовой платок, Фимка. — Он честный… все знают… а ты, батя, крестишь его по-всякому…

Я по— прежнему помалкивал, отщипывая от горячей плюшки мелкие кусочки. Твердо держался раз и навсегда избранной линии -не вмешиваться, не подставляться под щипки и удары ни с одной, ни с другой стороны.

Мать собрала грязную посуду и понесла ее на кухню. Похоже, она жалела свою непутевую дочь, которую донимал отец. Вот-вот Фимка под действием отцовских «щипков» заревет в голос. Её тут же поддержит мать.

Отец не выдержит и, кляня сумасшедший дом, в который превратилась его квартира, выскочит без шапки на улицу.

Но этого не произошло. Обстановка постепенно потеряла накал. На лице отца появилась добродушная улыбка, слезы перестали капать из глаз сестры.

Горючку в затухающий костер семейного скандала подкинул Никита.

Пришел новый родственник в полной милицейской форме, оживленный и радостный. По привычке, разведя руки в стороны, будто приготовившись к объятиям, пожелал семье здоровья.

— Прямо с дежурства я, переодеться не успел… Собирайся, Серафима, домой поедем, — с хитренькой улыбкой обратился он к жене.

— Это куда же домой? — спросила Фимка, поднимаясь. — В милицейский общаг, что ли? Не поеду! Вон маменька с папенькой предлагают пожить с ними… До тех пор, пока тебе не дадут квартиру…

Провокация удалась на славу. Не станут же родители позориться в присутствии постороннего человека, каким для них был Никита? Наверняка, промолчат, а молчание, как всем известно, знак согласия.

— Нет, с родителями — твоими и моими — мы жить не будем, — набычившись, буркнул Никита. — Однокомнатную квартиру снял, — гордо сообщил он, приосанясь. — С мебелью и прочей хурдой-мурдой. Появятся наследники — сниму побольше…

— Откуда мильены? — ехидно спросил батя, обращаясь невесть к кому: то ли к зятю с дочкой, то ли к матери, то ли в пространство. — Слышал, простому человеку снять квартиру что штаны через голову надеть…

— А нам зарплату повысили, — пояснил Никита, но в его голосе я уловил некоторую неуверенность. Да и какое увеличение оклада способно компенсировать дикие цены на квартирном рынке. — Имеются еще… кое-какие заработки…

Отец так и вспыхнул. Лохматые брови наползли на угрюмые глаза, лоб пересекли морщины, руки закинуты на спину и сцеплены в замок… Ну, все, сейчас батя пойдет вразнос! Ведь по его твердому убеждению, единственный честный заработок — шевелить руками, вкалывать дни и ночи до седьмого пота и сопревшей от него рубашки. А тут твердят о каких-то темных делишках!

— Это как же понимать прикажешь, зятек? Какие такие заработки? С ножом ночами шастаешь? Или шаришь по чужим квартирам?… А-а, прости старого дуролома, рабочую скотинку! Позабыл, хто ты такой… Нарушителей движения на дорогах щупаешь, да?

Никита вскочил со стула, будто напоролся на гвоздь. Не просто покраснел — побурел. Зачтокал, замемекал, пытался вытолкать наружу злые слова.

Положение спасла мама. Вечная зачинщица семейных свар, она была и первой их гасительницей.

— Когда же свадебка?

— Какая свадебка? — прикинулась непонимающей сестра.

— Как это какая? Сходите в ЗАГС, после — в церковь. Соберемся, сядем за стол…

— …Будем кричать горько, — не удержавшись, влез я в беседу. — Наутро простыни развесим, соседей пригласим на просмотр.

Никита захохотал. Смеялся он удивительно неприятно, короткими смешками с остановками. Хе! — молчание и снова — хе!

Отец неодобрительно окинул меня взглядом, будто предупредил: ты, Колька, зачем заявился к родителям? Пироги есть? Вот и жуй. А с дочкой мы с матерью сами разберемся.

Фимка, как водится, покраснела, отвернулась. Притворяется — вот, дескать, какая я скромная да невинная… Брось дурить, сеструха, нынче невинных даже в музеях не отыщешь — перевелись.

Я послушно схватил солидный кусок рулета с маком, придвинул налитую матерью чашку с чаем. Ради Бога, ругайтесь, спорьте, что мне до ваших проблем? Своих хватает — не прожуешь!

2

Отец не знал, что его самостоятельный сын зарабатывает деньги не на главной своей работе. Попробуй жить с семьей на несчастные пять тысяч в месяц, когда цены, будто опытные альпинисты, чуть ли не ежедневно карабкаются ввысь. Ольгина зарплата — подстать моей — — копейки. Теща получает пенсию и все виды прибавок, едва хватающие на хлеб, сахар и масло. Поэтому, отработав смену инженером на стройке, я превратился в «извозчика».

Еще в застойные времена, не без помощи отца, купил себе «москвич». Не новый — подержанный. Конечно, на фоне «жигулей», «волг», иномарок он сейчас выглядит нищим, попавшим на бал в Дворянское собрание, но желающих прокатиться по Москве — хоть отбавляй. Даже на стареньком «москвиче».

Особенно при автобусной недостаточности.

Приспичило, скажем, парню оказаться на Юго-Западе, а до метро пилить и пилить. Я — тут как тут. Девчонки на вечер торопятся, боятся помять в переполненных трамваях наглаженные наряды — ради Бога, готов подвезти…

А уж в ночное время для таких, как я, «извозчиков» — раздолье. Надоест мужику в ожидании автобуса подпрыгивать на морозе или мокнуть под дождем — тысячу кинет, не пожалеет.

Все бы ладно, но в последнее время измучила меня одна проблема. Дело в том, что «подрабатывать» стало небезопасно. Соседа по гаражу, к примеру, пассажиры, подхваченные на Комсомольской площади, так стукнули по голове и так лихо выбросили из «Жигулей» — до сих пор не вышел из больницы.

Правда, охотников похитить мой зачуханный «москвич» немного, но они все-таки есть. Для полного счастья мне не хватает очутиться на больничной койке, лишиться машины-кормилицы, а то и попасть в холодильник морга.

На всякий случай купил на рынке газовый баллончик, всегда держу под рукой тяжелую монтировку. Но это — так, для собственного успокоения. Руки — на руле, глаза высматривают светофоры либо резво прыгающие с одной полосы на другую иномарки. Не успеешь схватить монтировку либо баллончик, как огреют чем-нибудь тяжелым, а то и нож — в бок.

— Я живу, будто жена летчика, — вздыхала Ольга в редкие минуты семейного покоя и мира. — Всякие страхи лезут в голову… Бросай, Колька, ночные свои забавы, семью оставишь без кормильца!

Основное мое назначение — кормить так называемую семью, то есть жену! Муж, как человек, Ольгу не интересует.

— Не придумывай лишнего. Ничего с твоим кормильцем не учится, без куска хлеба с маслом он тебя не оставит. Зато жить стало полегче. Мясо едим ежедневно, творог со сметаной не сходит со стола. Твоя мать любит фрукты — пожалуйста, покупай,

корми. Сапоги вон тебе купили, за какие башли? Сложить наши две зарплаты — только на подметки хватит. Матери в день рождения подарок сделали, из каких достатков? Тот-то и оно… А обо мне не беспокойся, никуда не денусь…

Успокаивая жену, успокаивал сам себя. Ничего не случится, никуда не денусь.

К Ольге я привык, как привыкают к разношенной обуви. Новая «обувка» жала и давила, потом притерпелся, разносил. Если бы не ежедневные скандалы и упреки, можно существовать. Но чаще всего озлобленная невесть чем супруга поливает молчащего муженька таким потоком обидных словечек, каких ни на одной помойке не сыщешь.

Единственное спасение — бежать. Утром, на весь день — на стройке, вечером — к родителям, ночами — на извозчичий промысел. Ездишь по безлюдной Москве на кашляющей машине и твердишь про себя одно и то же: ничего не случится, ничего не произойдет…

И вот — случилось!

— Шеф, в Ногинск доставишь?

Двое мужчин. Одеты по последней моде — широкие плащи с поясами, на головах — береты… Вроде не рэкетиры и не бандиты… Впрочем, жизнь нынче такая, что не отличить респектабельного банкира от наемного убийцы.

— В Ногинск не могу… Далеко…

Один из желающих прокатиться, пониже ростом, но пошире в плечах, склонился к открытому окну машины.

— Не прогадаешь. Десять кусков.

У меня перехватило дыхание. Десять тысяч? За такие деньги любой автомобилист согласится… А я чем хуже?

— Считаешь, мало? — скривился в пренебрежительной улыбке второй. — Скажи свою цену.

— Не в цене дело, — замялся я. — Жена беспокоиться станет. Я ведь выскочил из дому на пару часов всего…

Конечно, хитрил. Ольга третий сон видит, о муже если и вспоминает, то только в материальном плане — сколько сегодня денег привезет? Привыкла жена встречаться со мной за ужином и завтраком, успевая и за это короткое время дважды обозвать меня мерзавцем, и трижды — тунеядцем.

— Понимаю, неудобства есть, — посочувствовал первый. — А ты, милок, звякни жене — на углу есть автомат…

Заманчиво, кто станет спорить. Никогда столько не зарабатывал… Впрочем, так уж велики обещанные деньги? Восемьдесят км в один конец, столько же обратно. Пол бака горючки. А она нынче кусается, бензиновые коммерсанты по столько рубликов за литр сдирают — закачаешься… А постоянный ремонт старенькой машины? А бессонная ночь? Ведь к девяти утра — на работу…

— Нет, звонить и беспокоить семью не стану… Десять кусков по нашим временам не такие уж большие деньги, — заторговался — Вот если бы…

— Поехали, — решительно открыл заднюю дверь первый пассажир. — Сколько скажешь, столько и заплатим… Открывай багажник!

А вдруг обещанная плата — липа? Приедем на место — разведут руками: извини, мол, браток, промашка вышла, деньги оставили дома. Или без извинений и пояснений выбросят из машины…

— Авансируете?

Тот, что пониже ростом, внимательно изучил мою физиономию, одобрительно фыркнул:

— А ты, шеф, любишь башли! Здорово, очень здорово! Молодец!… Признаюсь, люблю деловых людей и не выношу слюнтяев, зацикленных на так прозываемой честности… Держи задаток!

Не считая, сунул мне в руку пачку. Такую приятную на ощупь, что исчезли все мои страхи, сменившись радостной готовностью немедленно двинуться в дорогу.

— Открывай багажник, паря, — повторил высокий. — Не будем терять дорогое время. Тем более что оно теперь наше — куплено на корню… Только не обижайся — пошутил…

Я послушно открыл багажник. Один из пассажиров вынес из-за коммерческого киоска два туго набитых саквояжа. Поставил их рядом с запаской.

— Поехали… Одна просьба, шеф. Выбирай тропки в объезд гаишных постов и патрулей… Сам должен понимать — время ночное, проверяют каждую машину. А мы торопимся — минуты считаем… Остановят — полчаса пропало.

Пока ехали по Москве, пассажиры молчали. В этом молчании чувствовалась тревога. Ишь, как зыркает по сторонам тот, что моложе! А старший поднял воротник плаща, кажется, уснул… Но я почему-то был уверен — не спит. Выдержка у него, если судить по внешнему виду и разговору, — позавидовать можно.

Оба сидели позади, место рядом с водителем свободно. Для меня — неудобство. С некоторых пор не терплю подставлять спину незнакомым людям. Лучше, когда пассажир сидит рядом и могу, хоть как-то контролировать его поступки. На всякий случай нащупал в кармане баллончик, проверил, удобно ли лежит монтировка.

На улицах — пусто. Перепуганные кровавыми разборками, грабежами и убийствами, горожане наглухо заблокировали свои квартиры… Ольга тоже поставила стальную дверь и хитроумный замок. Так, как это делают богатые, которым есть что оберегать. Малоимущие спят чутко, прислушиваясь к каждому звуку, молятся, чтобы злая судьбина обошла стороной их хлипкие достатки.

Я приблизительно знал и старательно объезжал облюбованные гаишниками места, куда они, словно коршуны на беззащитных цыплят, набрасываются на неопытных водителей. Но сегодня, видимо, что-то произошло — объехать всех проверяющих и досматривающих просто невозможно.

— Документы!

Трое. Двое — в бронежилетах с настороженными автоматами. Один — в обычной форме. Он-то и подошел ближе к машине. Чувствуется — боится, держится настороже.

— Пожалуйста, — протянул я «корочки». — Что у вас — тревога?

Гаишник вернул мне права, даже не заглянув в них. Дружески хлопнул ладонью по плечу, рассмеялся:

— Не узнал, своячок?

Никита! Говорил — служит на выездных из Москвы постах, а нынче перевели в патрули… Ничего не скажешь, приспичило, наверно!

— Тебя узнаешь! Да еще в сопровождении телохранителей, — кивнул я на парней.

Мои пассажиры сидели, будто мыши в норе, возле которой появился кот. Но Никита даже не глянул в их сторону.

— Пошли, ребята, — повернулся он к «телохранителям» в бронежилетах. — Порядок — свои прогуливаются… Двигай, Коля, и не забывай нас с сеструхой, заглядывай…

Поехали дальше.

— А ты, шеф, нужный человек, — одобрительно заметил тот, кто постарше. — Молоток, парень!… Гаишник — действительно свояк или знакомый?

— Свояк, — неохотно согласился я. — Сестра недавно вышла замуж.

— Подходящего человека подобрала…

Пересекли кольцевую дорогу. Машин немного, дорога сухая, и я прибавил скорость.

— Сбавь, шеф, — неожиданно потребовал старший. — Что-то неохота очутиться в кювете. Да и гаишники могут зацепить, не все же они приходятся тебе свояками. Держи восемьдесят — самый раз.

Я послушно сбросил скорость. В конце концов, они наниматели, я работник. Мне платят за то, чтобы доставил их в назначенное место в целости и сохранности… Обещают заплатить, суеверно поправил я сам себя.

— Пора нам познакомиться, — доброжелательно объявил старший. Скучно ему ехать молча, захотелось развеять скуку разговором. — Терпеть не могу, когда за рулем — незнакомый человек, которого приходится именовать дурацкой кличкой «шеф»…

Не отрывая взгляда от задних фонарей идущей впереди машины, я равнодушно пожал плечами. Что изменится от того, что пассажиры станут называть меня Колькой или Николаем Ивановичем, или Черновым? Довезу их до Ногинска, получу остальные деньги и — адье, милые.

— Оба мы — предприниматели из Калуги. Меня зовут Тихоном Петровичем, его Владиславом Матвеевичем… Впрочем, отчеств я тоже не перевариваю, они пахнут плесенью. Считай, что мы — Тихон и Владик.

— Николай, — коротко отрекомендовался я.

Нутром чувствовал — врут. Никакие они не предприниматели. Сколько пришлось мне перевозить дельцов разных рангов и званий! Научился отличать инженеров от коммерсантов, артистов от чиновников… Вот с бандитами и рэкетирами, слава Богу, не встречался до сих пор!

Любой человек, заложив за воротник, становится общительным, финансисты и бизнесмены — особенно. Клянутся в любви «шефу», восхваляют его обходительность, культуру, умение водиить машину, охотно представляются, рассказывают о своей профессии.

Но сегодняшние пассажиры, похоже, не «принимали», воздух в салоне чист, не замусорен алкогольным запахом… Тогда откуда болтливость? Уж не пытаются ли подольститься ко мне, завоевать доверие? А зачем? Кто я такой, чтобы они мне льстили и меня хвалили?

Ах, значит, вы из Калуги? Знаю этот город, не раз приходилось бывать… Ну-ка, проверим…

— У меня в Калуге тетка живет. Знаете шестиэтажный дом возле собора?

Пассажиры дружно задакали… Понятно, насчет Калуги — брехня. Во-первых, соборов в городе предостаточно, во-вторых, рядом с самым большим нет никакой шестиэтажки…

Кто же они такие?

И вдруг меня будто электрическая искра пронизала. Бандиты!

Ни в коем случае нельзя показывать боязнь… Пусть не догадываются, что они уже расшифрованы…

И я разговорился. Анекдоты, разные случаи из водительской жизни, насмешки по поводу старенькой машины посыпались из меня, будто сахарный песок из прогрызенного мышами мешка.

Одновременно я следил за дорогой, прибавлял или, наоборот, снижал скорость, перепрыгивал с одной полосы на другую. То есть всячески привлекал к себе внимание.

Господи, сделай так, чтобы меня задержали! Ну что тебе стоит, пошли навстречу патрульную машину, вытащи из теплой будки дежурного гаишника! Пусть проверят документы, выудят из салона бандюг, и я вернусь домой… Клянусь больше никогда не промышлять на улицах Москвы, а если все же придется заняться извозом — только днем и только в центре города.

Кажется, мои мольбы не долетели до Бога. Дорога зловеще чернела под тусклым светом редких фонарей… и была совершенно пуста.

Ага, впереди — поворот на Монино… Пост ГАИ… Снизить скорость? Ни в коем случае, наоборот, прибавить, довести до ста с гаком. Авось, задержат за превышение, оштрафуют, заодно избавят меня от страшных пассажиров.

Неужели многоопытные охранители порядка на дорогах обойдут вниманием подозрительных калужан?

— Куда разогнался? — зашипел Тихон. — Сбрось скорость до шестидесяти, слышишь?

Я ничего не слышал, и слышать не хотел. Продолжал жать на педаль акселератора… Давай, родной, давай, милый, уговаривал «москвича», а еще лучше — сломайся… Пусть заглохнет двигатель, пусть проколется шина…

Кому сказано сбавить скорость?

В бок уперлось дуло пистолета.

Странно, но я ощутил неожиданное удовлетворение. Теперь, по крайней мере, все ясно. «Предприниматели из Калуги» открылись, подтвердив мои предположения… дело за милицией.

Милиция не торопилась. Дежурный гаишник, равнодушно помахивая своей «волшебной» палочкой, не обратил внимания на ползущий «москвич». Позевал и отправился дремать в будку. Двигатель работал спокойно, без перебоев, шины не прокалывались… Не везет!

Едва мы миновали пост, пистолет перестал жать в мои ребра, дышать стало легче.

— Не обижайся, Коля, — извинился Тихон. Владик пренебрежительно хмыкнул: подумаешь, обидели малыша! — Сам должен понимать обстановку…

О какой обстановке идет речь? Скорее всего, бандиты побаиваются провала. Значит, есть чего бояться, честные люди ведут себя спокойно. Либо с документами не все в порядке, либо везут в саквояжах не трусы с майками.

Въехали в спящий Ногинск. Здесь командовал Владик — короткие указания — куда ехать, где повернуть, где развернуться — сыпались градом. Похоже, отыскать обратную дорогу будет нелегко, спросить не у кого, указателей не видно…

— Стоп! Приехали!

Невзрачный деревенский домишко, каких в городах Подмосковья — тысячи. Ухоженный участок. На переднем плане — плодовые деревья и кустарник, на заднем — просматривается вспаханный и разделанный на грядки огород… Хозяйственные и трудолюбивые люди живут. Интересно, чем они повязаны с бандитами?… На углу дома — полу стертая цифра 28. Как я ни приглядывался, название улицы нигде не помечено…

— Вот тебе к полученному авансу — двести кусков… Доплачиваю за скорость и послушание, — тихо рассмеялся Тихон, а я вспомнил ствол пистолета, и ноющее ребро подтвердило его существование. — Хочешь заработать столько же?

Мне бы ответить отказом: хватит, мол, сыт по горло, покой дороже, ищите другого идиота. Но вместо этого гордого монолога, брошенного прямо в лицо бандиту наподобие рыцарской перчатки, прозвучало только одно слово:

— Хочу…

— Ровно через десять дней в одиннадцать вечера подъезжай к Ногинскому вокзалу. Там стоянка разрешена, никто ничего не заподозрит. Мало ли кого ты встречаешь… Не появимся — жми на газ и не оглядывайся… О деньгах не печалься — разыщем и отдадим. У нас в Калуге бизнесмены — самые честные люди… А сейчас — езжай. Привет супруге…

Владька сноровисто открыл багажник, извлек саквояжи. Он и Тихон стояли возле калитки до тех пор, пока я не завернул за угол…

В Москву въезжал под утро. Пришлось менять спущенное колесо… Обычный закон подлости — я перестал даже удивляться: когда молил Бога — шина не спустилась даже при наезде на гвоздь, когда нужно поскорее добраться домой — фукнула на

чистом асфальте.

Остальную часть дороги я мурлыкал развеселые песенки. Что мне до осенней, слякотной поры, когда в кармане — безбедное существование в течение минимум недели, новый костюм, чехлы «москвичу»… Правда, триста кусков для всего этого маловато, но впереди — новые солидные заработки.

Несколько подобных поездок, и я превращусь в миллионера… Дураков в наше время — единицы, избыток денег вложу в акции, каждый месяц стану сгребать солидные проценты.

До того размечтался, что в голове одна за другой поплыли фантастические картинки. Годок поезжу — куплю в деревне «хатку», через пару лет загоню поднадоевший древний «москвич и вместо него обзаведусь „мерседесом“ либо „вольво“. Раз в

неделю стану обедать не дома, не стану есть тошнотворное варево Ольги и тещи, пойду в коммерческий ресторан, в самый престижный, где за один лишь вход платят десятки тысяч…

В Москве снова меня остановили. На том же месте. Не за допущенные нарушения — обычная проверка в ночные часы. Мало ли кто разъезжает по сонной Москве? Не перевозит ли оружие и наркотики?

— Свояк? — удивился Никита, когда я открыл дверь машины. — Жинка надоела, что ли? Всю ночь — на колесах…

Чуть не брякнул в ответ: надоела, еще, как надоела, до жути, тошноты. Сдержался — зачем посторонним, пусть даже мужу сестры, знать о незавидной моей доле?

— Друзей отвозил в область…

Никита обошел вокруг машины, сел рядом со мной. Что-то сказал двоим в бронежилетах, и те отошли в сторону, цепко оглядывая перекресток и прилегающие к нему улицы.

— У тебя пировали?

— Нет… у общих знакомых…

Вранье так и булькает, будто вода в закипевшем чайнике. К тому же оно легко проверяется. Достаточно спросить у жены, которая врать не способна — вмиг покраснеет и начнет заикаться… (Это она так говорит, что краснеет, но мне не верится. Работать чиновницей и блюсти «моральный кодекс»? Смешно. Просто Ольга набивает себе цену…

Но подвести меня вполне может. Хотя бы из-за элементарной ревности…

— Выбрал время для провожания! Мать твою… — с досадой выругался Никита. — До утра не мог подождать… у общих знакомых.

Кажется, и без Ольгиной подсказки свояк мне не поверил. Но это — его трудности.

— А что случилось? — задал я нескромный вопрос, ожидая очередной порции ругани. — Тебя в патрули перевели, да?

— Временно… А случилось — важное, — Никита помолчал, давая мне возможность вникнуть в значительность того, что он сейчас скажет. — Ориентировка получена, — косясь на коллег, почти шепотом вымолвил он. — Двое вооруженных преступников… особо опасных… Перекрыты все дороги, вокзалы, аэропорты… Вот и мы — на боевом, — качнул он коротким автоматом.

От скромности Никита не умрет. Говорит так, будто он один грудью закрывает москвичей от убийств и грабежей. Хотел я съязвить по этому поводу, но сам себя перебил — пусть свояк кукарекает, как петух на заборе. У меня своих забот полон рот. К примеру, Тихон и Владик — не те ли особо опасные преступники, из-за которых заперли Москву на все замки?

3

Обычно Ольга не замечает моих ночных «прогулок». Или делает вид, что не замечает? Супружеские объятия — редкость, спим отдельно. Когда я возвратился, чем занимался, похоже, ее не интересует.

А на этот раз — допрос с пристрастием. Что произошло? Вспышка обиды или ревности?

— Где ночевал?

— В машине. Подвернулись выгодные пассажиры. Гляди, — жестом фокусника раскинул перед женой заработанные деньги. — Пришлось повкалывать…

— С кем повкалывать? — с издевкой спросила Ольга. — Говори уж прямо: ночевал у любовницы, она и заплатила за хорошую «работу».

— Может быть, отложим этот разговор на вечер? Устал ведь — ночь за рулем, ездить сейчас небезопасно, а сейчас мне на работу…

— …за которую ты получаешь гроши, — закончила за меня жена. — Права мама, ты — тунеядец и мерзавец, каких мало. Мало того, что не в силах содержать жену достойно, так еще и гуляешь… Того и гляди, подцепишь «венеру», заразишь меня… Ну, как тебя по-другому назвать? Мерзавец и подлец!

На кухне, где проходила супружеская «разборка», появилась тёща, женщина необъятных габаритов с мощным бюстом и короткими ногами. Делая вид, что гасит разгорающийся конфликт, она активно принялась подбрасывать в него «дровишек».

— Бедная моя доченька! Не нервничай, не трави себя. Мужики все одинаковы, они нас не поймут… Надеюсь, Коленька образумится, найдет вторую работу… Знает же он, как трудно мы живём…

— Этого мало? — Я показал на разбросанные по столу купюры.

Что тут поднялось! Ольга перешла на непечатные выражения, тёща разбавляла их ядовитой, но подслащенной водичкой. Отмолчаться не удастся. Молчание — по мнению матери и дочери — признание вины, и оно неизбежно влечет за собой самые жесткие наказания. В виде оскорблений и угрожающих размахиваний кулаками.

Единственное спасение — не дожидаясь обещанного завтрака, бежать на стройку. Под аккомпанемент упреков я быстренько побрился, постоял под холодным душем и облачился в рабочую «униформу» — костюм с темной рубашкой и ярким галстуком.

В редкие дни мира мы выходили из дому вместе с Ольгой. Я — на стройку, она — в префектуру. На этот раз жена в категоричной форме уведомила: предпочитает отдохнуть от моего присутствия, просит не звонить ей на работу, но ровно в семь с четвертью быть дома. Для продолжения «допроса».

Меня настолько измучила бессонная ночь и связанные с ней страхи, что я был не в силах отшутиться или возмутиться. Молча отправился «запрягать» «москвича». Теперь можно пренебречь обычной экономией и ездить на работу не в переполненном общественном транспорте…

Управление готовило к сдаче девятиэтажный дом. Спешно настилались полы, подгонялись окна и двери. Из квартиры в квартиру сновали «малярки» — подкрашивали, подмазывали.

Будто сонная муха, я переползал с этажа на этаж, односложно отвечал на вопросы мастеров, кивал бригадирам. Следить за качеством выполняемых работ, гонять алкашей, отсыпающихся по углам, не было ни сил, ни желания.

Меня донимала одна мысль: почему я не признался Никите в том, что возил в Ногинск подозрительных пассажиров?… Каких там подозрительных — явных бандюг, угрожающих мне оружием.

Причина одна: надежда на получение через десять дней обещанных «кусков». Признаешься, Тихона и Владика арестуют, и желанное вознаграждение пойдет прахом.

Когда, утомившись, я забрался в вагончик и уселся за письменный стол, делая вид, что изучаю давно изученные чертежи, заявился свояк. В штатском облачении — нечто среднее между спортивной курткой и пиджаком — он выглядел менее внушительно, чем в милицейской форме. К тому же был малость навеселе, видимо, приняв после дежурства обычную дозу.

— Здорово, Коля, — провозгласил он, усаживаясь напротив меня. — Дремлешь помаленьку?

— Утром здоровались, — недружелюбно ответил я. — И чего тебе неймется! На твоем месте опрокинул я бы стакашек и отрубился до обеда.

— Не один опрокинул — два… Не помогло. С твоей сеструхой не уснешь. Погнала за краской. Вздумалось панели в прихожей подновить. Заикнулся, было — устал, всю ночь глаз не сомкнул — куда там! Шагай и все тут! Не то пожалеешь… Крутой характер у Фимки…

— Поймали бандюг? — с тайной надеждой спросил я.

— Разве поймаешь, — раздосадовано развел руки в стороны Штопор. — Они, небось, доехали на автобусе до кольцевой, пешочком перемахнули ее и — в области. Садись на любой транспорт и жми в любую сторону… А мы, идиоты, проторчали на выездах…

— С поклажей далеко не ускачешь… Небось, груз у них тяжелый, на себе не потащишь…

— Да уж, тяжелый, — вздохнул Никита. — Из института, где работает Фимка, прихватили какой-то радиоактивный изотоп. Из-за него и разгорелся шум. Начальство твердит: пол-Москвы отравить можно… Налей полведерка салатовой краски, а? Фимка нынче в отгуле, ожидает. Вернусь пустой — раскричится, слезы — рекой… Больно она нервная…

Да— а, нелегкая судьбина у свояка! Сестренка при случае и приложить может так, что только часа через полтора очухаешься. Ручка у ней -дай Бог мужику…

Позвал я кладовщика, велел налить бидончик краски. Наспех придумал: Никита — представитель соседнего участка, нужно помочь. При случае и они ответят тем же.

Кладовщик, худой до прозрачности человек, хитро ухмыльнулся. Дескать, знаем мы эту «братскую» помощь, сам по вечерам переправляю к себе домой олифу, краски и другие строительные «деликатесы». Но возражать не стал, подхватил Фимкин бидончик и вышел из прорабки…

— А на кой ляд ворам изотоп? — продолжил я интересную беседу. — На рынке не продашь — желающих не найдется…

— Отправят в ту же Прибалтику. Или — в Германию… Да не в покраже дело. Тот изотоп в свинце хранился, так они, дуроломы, чтобы было полегче, вытащили его из футляра… Сами заработали дозы и встречным поперечным подарили…

Голова у меня закружилась, сначала медленно, потом с такой скоростью, что я ухватился за край стола. Страшно захотелось остаться одному и тщательно обдумать ситуацию.

Но Никита ни за что не уйдет без краски, а кладовщик почему-то задерживается.

— Самое паршивое, что следователь почему-то решил: без наводчика не обошлось. Вообще-то его можно понять. Откуда преступникам стало известно о наличии изотопа, откуда они узнали, где он спрятан? Понимаешь? Вот и шерстит всех подряд… Как бы не добрался до Фимки…

Я автоматически кивал, соглашаясь с услышанным. Значит, и на мою долю пришлась солидная доза радиации… Правда, сидел я за рулем, Тихон и Владик своими телами защищали меня и излучения, но разве это надежная преграда? Не свинец же…

— …свадьбы, как таковой, мы с Фимкой решили не устраивать… Обычный обед послезавтра. Соберется вся семья… Ты с Ольгой тоже обязательно приходи…

Сегодня же отправлюсь к врачу. Пусть проверит, положит в больницу. Есть же препараты и лекарства, «откачивающие» радиацию… Нет, об изотопе лучше не заикаться. Из поликлиники немедленно позвонят в милицию — так и так, обратился человек… И маховик начнет раскручиваться… Где был, с кем общался? Конечно, сошлюсь на незнание, но кто поверит?… Господи, когда же перестанет болтать настырный свояк?

Наконец появился кладовщик с полным бидоном краски. Никита распрощался и ушел…

4

На свадебный обед пришлось пойти.

Когда мы с Ольгой появились в обставленной новой мебелью квартире молодоженов, отец с матерью были уже там. Язвительно покашливая, батя, будто опытный сыщик, обследующий место преступления, бродил по комнатам, заглядывал во все углы. Даже туалет не обделил вниманием. И не просто разглядывал столы и стулья — интересовался их стоимостью, местом покупки, временем приобретения.

— Значит, диванчик в полмильена стал? — хмыкал он недоверчиво. — М-да, цены пошли аховые… Спальный гарнитур не в Доме мебели куплен? Сколько плачено?

— Тридцать тысяч, — гордо чеканила Фимка, косясь в сторону молчащей матери. — Да еще приплатили за доставку и сборку… Никитушка избегался…

— Так… Я вот подсчитал кое-что, — отец медленно листал записную книжку, отыскивая нужную запись. — Ежели не считать квартиры, остальное обошлось в мильен с гаком… Откуда взялись этакие деньжища? — гневно выкрикнул он, обличающе ткнув пальцем в Никитину грудь. Будто надумал покопаться в его нутре и вытащить добровольное признание. — На зарплаты и премии можешь не ссылаться — не приму!

Я видел, как медленно бледнел свояк, как сжимались в кулаки толстые его пальцы. Врежет сейчас тестю… Нет, не врежет — слаб в коленках. Батя — каменщик, тысячи кирпичей в смену пропускает, не руки — кувалды.

Назревал скандал. Словно нарыв, который вот-вот лопнет и из него польется гной взаимных обид и оскорблений.

Фимка собирала в носовой платок обильные слезы. Ольга намертво вцепилась в меня, удерживая от участия в ссоре. Мать сжалась в углу, со страхом глядя на разбушевавшегося мужа.

А я, между прочим, и не думал ввязываться. Голова занята Тихоном и Владькой. Если они не заболели — Бог миловал и меня. Заболели — сразу помчусь к врачам, сдамся на их милость…

— Ну что ты, Иван, раскочегарился, — из своего угла молила мать. — Значит, накопил Никита денег, готовился к семейной жизни… Его хвалить нужно, не ругать…

— Накопил? — еще пуще разъярился отец. — С каких таких прибытков? Пусть ответит: где взял?… Не зря придуман анекдот: может ли осел кормиться на асфальте? Уж не зятька ли имел в виду придумщик?

Общими усилиями уговорили отца успокоиться. Ворча и угрожая докопаться до источников доходов рядового инспектора ГАИ, он позволил осмелевшей матери усадить себя за стол.

— Когда расписались? — обратилась мать к зятю. — На венчание подали?

— А это еще зачем? — угрюмо, не до конца остыв после выступления настырного тестя, спросил Никита. — Расписываться, венчаться… Древность! Ежели мы с Фимкой рассоримся, никакие записи-прописи не помогут…

— Как же так, — недоумевала мать. — Грех-то какой жить невенчанными, нерасписанными…

— Мода пошла нынче такая, — снова закипятился отец. — Обошли вокруг ракитова куста и — все дела. Нам, старая, не понять молодых. У них своя религия… подзаборная…

— Так-то оно, может, так, — не унималась мать, не до конца поняв реплику мужа. — С распиской да венчанием вроде спокойней… Пойдут дети, как их называть по отчеству?

— Конечно, на меня, — гордо выпятил широченную грудь Никита, словно заранее хвастаясь своим отцовством. — Не откажусь… Не подумайте, ради Бога, чего плохого. Я ведь от оформления не отказываюсь, готов хоть сегодня, хоть завтра… Даже уговаривал Фимку. Разве ее переспоришь! Такую власть забрала — аж страшно делается…

— А ты не лезь бабе под каблук — не зажмет, — посоветовал притихший отец. — Нынче они, ох какие умные. С единого взгляда засекают: кто — мужик, а кто — полосканное бельишко. Соответственно и ведут политику.

Фимка засмущалась… Гляди-ка, бедовая моя сеструха, от которой в детстве дворовые пацаны ревмя ревели, научилась краснеть… Я мельком оглядел изменившуюся после замужества Фимку, поудивлялся ее смущению и снова углубился в безрадостные мысли.

Застольная беседа доходила до меня, как сигналы из другой галактики. Вот уже третий день я сам себя обследовал: нет ли усталости, не кружится ли голова, не слабеют ли ноги? По-моему убеждению, именно эти симптомы свидетельствуют о радиоактивном облучении.

Слышал — нужно больше пить молока и ни в коем случае не потреблять спиртное. Забил молочными пакетами холодильник и убрал подальше бутылку водки…

Вот и сейчас подливал в свою рюмку нарзан. Никита и Фимка, занятые хозяйственными делами, этого не заметили, но отец подозрительно поглядывал в мою сторону. С каких это пор сын стал трезвенником?

Часов в восемь вечера, когда уставшие родители хотели оставить молодежь одну, в дверь позвонили. Никита и Фимка, недоумевая, переглянулись — неужто гости? — и дружно побежали открывать, следом за ними — родители, мы с Ольгой.

Лейтенант милиции и два милиционера… А им-то что нужно? Может быть, сослуживцы новобрачного?

— Серафима Ивановна Чернова?

— Я самая, — тихо призналась Фимка.

— Разрешите ваш паспорт…

Новобрачная осторожно всхлипнула, принесла паспорт и подала лейтенанту. Никита стоял — столб столбом, глядя расширенными глазами на происходящее.

— Вы здесь не прописаны. Почему не живете по месту протеки?

— Замуж вышла…

Интересно, кто подсказал лейтенанту новый Фимкин адрес? Впрочем, какое это имеет значение.

— Ознакомьтесь с ордером на задержание и обыск…

Глава 2

1

Стыдно признаться, но семейные неприятности не особенно волновали меня. Скорее всего, причина подобного равнодушия связана с похищенным изотопом. Вернее, не с ним, а с последствиями его перевозки на моей машине. Возможными последствиями.

В конце концов, арест сестры не столь уж страшное событие. Если она непричастна к похищению — выпустят. Правда, без веских оснований ни один прокурор ордера на арест не подпишет, но мало ли бывает ошибок в той же прокуратуре?

К тому же на следующий день после появления в квартире нежелательных гостей, похитивших новобрачную, Никита помчался к своему начальству с просьбой о помощи. Милиционеры всегда во всем друг друга поддерживают…

Отделка девятиэтажной башни шла своим чередом. Бригады состояли из опытных мастеров, контролировать их — пустая трата времени. Я просто отсиживал в прорабке «задочасы», изредка прогуливаясь по этажам.

Слабость не появлялась, сердце работало в обычном ритме, голова не кружилась. Может быть, Тихон и Владик вовсе не те идиоты, схлопотавшие смертельные дозы? Или они защитили своего «извозчика» телами, загородив багажник с изотопом?

Об этом я точно узнаю только после поездки в Ногинск. Дни проходили один за другим, а я все еще не решил: ехать или не ехать?

С одной стороны — деньги. Перспектива получить практически ни за что почти «поллимона» притягивала не хуже самого мощного магнита. Кроме денег, получу информацию о здоровье бывших пассажиров. Это, пожалуй, важнее.

С другой стороны — давила боязнь влипнуть в уголовную историю. Попробуй потом доказать следователю, что я был только «извозчиком», что ничего не знал о воровских делишках «калужских предпринимателей».

Деньги пересилили, и я решил: еду. Будь что будет!

Отпросился с работы часов в пятнадцать. Сослался на плохое самочувствие, температуру, головную боль. Знал, проверять не станут, больничный не потребуют. С несчастными двумя бригадирами мастер справится, а я, ежели потребуется, позже отработаю.

Дома — никого. Жена на работе, теща гуляет по магазинам, ее любимое занятие: рассматривать товары и узнавать цены на товары, которые ей никогда не купить. Похлебал рыбный суп, запил кефиром. Спасибо и зато, обычно вообще есть нечего.

Как всегда бывает в рабочие дни, в гаражах — безлюдье. Только около въезда в кооператив возится со своим стареньким «запорожцем» пенсионер Яковлев, которого все автолюбители именуют почему-то Якобом. На дурацкую кличку старичок не обижается, отвечает стеснительной улыбкой или многозначительным подмигиванием. Он считается у нас великим знатоком машин и всегда всем навязывает помощь, если не делом, то советом.

Вот и сейчас, увидев, что я подкачиваю шины, оставил в покое измученный «запорожец» и поспешил ко мне.

— Куда ехать нацелился? Встречать кого на вокзал или — по магазинам?

— Дела, — неопределенно проинформировал я любопытного деда и перешел на другую сторону «москвича». Авось, отстанет. — Сейчас поломаешься в дороге — бесплатно никто не поможет.

— Время-времечко, — сокрушенно заохал пенсионер. — Сколько держишь давление в шинах?

Ну, все, вцепился обеими клешнями! От колес перейдет к карбюратору, от него перескочит к коробке передач. А мне сейчас авто разговоры нужны, как нашей кошке слабительное.

— По инструкции, — буркнул я в ответ так неприязненно, что любой другой понял бы и отстал. — Как положено.

Кажется, до Якоба дошло. Но он не ушел, просто переключился на другую тему. Такую, что у меня закололо под ложечкой.

— Кстати, хочу спросить: что у тебя с милицией? Набедокурил по пьянке?

— С какой… милицией? — Я одолел трудную фразу в два приема.

— Вчерась один в мятой куртке искал тебя. Спрашивал, как поймать? А я что, я не знаю… У меня тормоза забарахлили, мне не до ответов.

Якоб снова свернул на излюбленную стежку, но я не прерывал его. Неужели менты что-то нащупали? Или просто догадываются? Странно, ищут в гаражах, домой никто не заглянул. Что я, ночую рядом с машиной? Обычно свидетеля или обвиняемого находят дома или на работе…

— Вон Васька намедни подцепил на Ярославском пассажира. Дело обычное. «Куда ехать?» — «В Кунцево». — «Пятьсот». — «Поехали». Только тронулись — милиция. Пассажира — в наручники, Ваську тожеть поволокли… Туда-сюда, подписку о невыезде, документы заарестовали. Васька, ты его знаешь, всполошенный, по нем давно психушка плачет, криком кричит, мол, ентого черномазого в первый раз вижу… Куда там, не поверили… Потому я и спрашиваю: зачем тебя менты ищут, по какой надобности?

— Не знаю…

— Должен знать! Потому как милиция зазря цеплять не станет — не та фирма… Да вот, о фирме! Купил я вчерась на рынке свечи. Поглядишь — нормальные, те, которые нужны. А на поверку… Вон движется твой мент, — прервался Якоб, и показал корявым пальцем на въездные ворота в кооператив.

По проходу между рядами гаражей медленно, помахивая веткой, шел мужчина в джинсовой куртке. Проходя мимо поднятого на домкрате «запорожца», он остановился, осмотрел разобранное колесо, заглянул в открытый гараж.

Подошел к нам.

Батя, там пацаны ничего у тебя не стащат?

Якоб испуганно глянул на свою машину и трусцой побежал к ней, забавно вскидывая высохший зад. Мы весело засмеялись.

— Знаю я таких мужиков, разговорчивых, — подмигнул мне мужчина. — Прилипнут — не оторвать. А мне нужно поговорить с вами, так сказать, с глазу на глаз. Вот и приврал малость, чтобы деда сплавить…

Я кивнул. Брешите, мол, сколько угодно, разрешаю. Мужчина вздохнул, извлек из нагрудного кармана удостоверение. Показал мне. Не доверяя зрительным способностям собеседника, представился:

— Расследование особо тяжких преступлений. Следователь Вошкин Сергей Сергеевич… Присядем?

Начинался мелкий нудный дождик. Сидеть на воле неуютно, забираться в гараж не хочется. Пришлось пригласить следователя в машину.

Где— то в области живота утробно екало, будто туда переместилось насмерть перепуганное сердце. Но я постарался улыбаться как можно приветливей. Конечно, улыбки выходили мученические, наверное, так улыбались узники в камере пыток.

— Слушаю вас, Сергей Сергеевич.

Вошкин молчал. Он с преувеличенным вниманием разглядывал бегающего вокруг «запорожца» старика Якоба, который безуспешно искал мифических пацанов.

Я тоже умолк. Мое дело отвечать на следовательские вопросы, а не соваться со своими замечаниями.

Наконец, следователь повернулся ко мне.

— Может быть, мой визит выглядит глупым, но, поверьте, Николай Иванович, поговорить нам просто необходимо. В первую очередь — в ваших интересах.

— Поговорим, — безразлично согласился я. — Если надо…

— Обязательно надо!… Понимаю ваше недоумение. На самом деле, вместо того, чтобы навестить вас дома или на работе, или пригласить к себе, следователь приходит в гаражи… Но мне не хотелось нарушать семейный покой. Мало ли что подумает жена… Появиться у вас на работе — вызвать ненужные вопросы у тех же подчиненных. Пойдут догадки, сплетни. Пригласить к себе — вроде рановато… Понимаете ситуацию?

— Понимаю, — односложно одобрил я поведение следователя.

Когда же он перейдет к делу? Его извинения и объяснения, наверное, имеют цель вывести меня из состояния равновесия, заставить размягчиться, психологически сдаться… Зря старается, ничего из этого не получится. Поскольку я ни в чем не виноват, мне не в чем признаваться и каяться. Если и перевозил на своей машине краденое, то по незнанию и… по необходимости. Ведь намного лучше слушаться опасных пассажиров, чем получить нож в бок или пулю в грудь…

— Ваша сестра, Серафима Ивановна Чернова, арестована…

От неожиданности я онемел. Двигал губами, шевелил языком, но — ни звука. Будто в немом кино. Но там хоть титры имеются, а здесь тишину нарушает один «запорожец» Якоба.

Ожидал я не известия об аресте Фимки, о чем знал и без сообщения следователя, а допроса о недавней поездке в Ногинск. И вдруг — резкий поворот. Я почувствовал, как подо мной в буквальном смысле слова заходило сиденье «москвича».

— Что же вы молчите? — насторожился Вошкин. — Если решили отказаться от родства с подследственной — зря. Ничего не получится. К тому же мера пресечения избрана для предотвращения нежелательных контактов вашей сестры с действительными преступниками. Серафима Ивановна проходит по делу, как возможная наводчица… Бояться вам нечего.

— А я ничего не боюсь. Интересно только, долго ли вы собираетесь держать за решеткой невинного человека?

— Пока не будет окончательно доказана невиновность.

— Вот ее и допрашивайте… А что вам нужно от меня?

— Видите ли, фактов, доказывающих причастность Серафимы Ивановны к преступлению, немного, но они все-таки имеются. Все мы не безгрешны, все ошибаются, вот и я боюсь совершить ошибку, которая может навредить вашей сестре. Для полного, всестороннего анализа мне нужно знать о подследственной все, абсолютно все. Поверьте, ваша откровенность во многом поможет мне и… ей.

Интересно, что хотел бы услышать от меня дотошный следователь? С кем сестра дружила в детстве? Какими болезнями болела? Какие отметки получала в школе? Были ли у нее в девичестве мужчины или Никита — первый?

Глупо и наивно.

Вошкин ожидал ответа, не сводя с меня испытующего взгляда. Кажется, даже упорное мое молчание он укладывал в определённые графы и строки некой следовательской анкеты.

Прошло пять минут… десять… пятнадцать… Я исследовал обстановку вокруг «запорожца» Якоба. Следователь исследовал мою физиономию.

— Жаль, — вздохнул он, — очень жалко… Не получается у доверительного разговора.

— Не получается, — буркнул я. — Потому что беседа — ни о чём. Обычное сотрясение атмосферы, ковыряние палкой в навозной жиже…

— Не скажите, — возразил внешне добродушно следователь, позавидуешь его выдержке, лично я бы давно уже перешел на тяжёлый мат. — В лаборатории, откуда похищен изотоп, сотрудников — по пальцам можно пересчитать. Доктора и кандидаты наук отпадают, подозревать их нет оснований, все они проверены, перепроверены… Остаются три лаборанта: двое мужчин и ваша сестра…

— Значит, научное звание — нечто вроде отпущения всех грехов: и настоящих, и будущих?… Конечно, дело ваше, но мне не ясно одно: чем я могу помочь следствию? И могу ли вообще?

— Повторяю: мне важна каждая мелочь… К примеру, как относится сестра к новым нарядам, покупает их готовыми либо шьет сама? Может быть, пользуется услугами портных? Кто они, где живут, что собой представляют? Если у сестры имеются драгоценности — купила ли она их или получила в подарок? От кого, по какому случаю?

— Не знаю! — зло выкрикнул я. — Если бы знал — все равно вам не сказал бы! Неужели трудно понять — брат сестру не продаст! Ни при каких условиях, понимаете, ни при каких? Простите за прямоту, но психологически вы — голый, круглый нуль. И как только таким «нулям» доверяют решать человеческие судьбы?

— Или, к примеру, — невозмутимо продолжал Вошкин, пропуская мимо ушей мои оскорбительные выпады в его адрес, — вышла Серафима Ивановна замуж — кто такой ее муж? Нет, нет, не с точки зрения специальности или биографии — меня интересуют, так сказать, моральные устои. По любви он женился или по расчету?… Ведь ваша сестра… как бы это выразить, не блещет красотой…

— Можете считать, что разговора у нас действительно не получилось, — процедил я сквозь накрепко сжатые губы, с трудом удерживаясь, чтобы не врубить «психологу» прямым в нос. — Лучше будет, если мы распрощаемся… Желательно — навсегда.

— И, наконец, меня особенно интересует круг знакомств: подруги, мужчины… Поверьте моему опыту, нередко анализ родственников и друзей играет в расследовании преступления решающую роль.

Спорить с Вошкиным бесполезно, это все равно, что пытаться вступать в полемику с работающим радиоприемником. Ни приемник можно перевести на другую волну либо вообще выключить, с Вошкиным, к сожалению, такой прием не удастся. Когда собеседник окончательно выходит из себя и начинает грубить, ругаться, следователь как бы выключает слух. Можешь посылать его к матушке либо к бабушке, он не реагирует, продолжает твердить свое.

Я рывком открыл дверь машины, предлагая собеседнику покинуть салон. Но Вошкин не торопился. Помолчал, будто собираясь с силами для решающего броска. Я насторожился. Что еще собирается преподнести мне человек с «вшивой» фамилией?

— Кстати, слышал — вы числитесь неплохим автомехаником. А у меня — несчастье: «жигуленок» забарахлил, что случилось, не могу понять… Посмотрите? Гараж неподалеку — три остановки автобусом…

Вступать в конфликт с человеком, в руках которого, можно сказать, судьба твоей родной сестры, — глупее трудно придумать. А тут подбрасывают нечто вроде спасательного круга: исправишь машину — добрее сделаюсь по отношению к твоей преступной сестричке.

Все правильно. Рыночные отношения…

— Посмотрю, почему не посмотреть… Только не сейчас. Извините, Сергей Сергеевич, тороплюсь…

2

Непонятный разговор со следователем не задержался в сознании… А почему непонятный, очень даже ясный. Понадобись Вошкину задарма отремонтировать свою легковушку, вот и решил это сделать с помощью брата подследственной. В виде наживки нацепил на крючок горсть дурацких вопросов — авось, заглотнет простак… Я заглотнул.

По моему твердому убеждению, любой следователь в первую очередь должен быть умным человеком. А Вошкин разве не умён? Но его так называемый ум настроен на определенную волну — личного благополучия.

Чем дальше я удалялся от Москвы, тем чаще меня начинали терзать совсем другие мысли.

Как пройдет встреча возле Ногинского вокзала? Появятся «калужские предприниматели» или мне придется газовать домой в одиночестве? Виновны ли Тихон и Владик в краже изотопа или это сделали другие, и я зря прислушиваюсь к «работе» своего организма?

Короче, проблема лезет на проблему, вопрос цепляется за вопрос…

На выезде из Москвы снова встретился с Никитой. Стоял он, помахивая палочкой, оглядывая ползущие мимо моста иномарки. Видимо, «замки» уже сняты и гаишники занялись своей привычной деятельностью — ловят нарушителей дорожных правил.

Пришлось остановиться.

— Здорово, своячок. Снова — по делам? Или просто решил прошвырнуться по Подмосковью?

— Дороги нынче стали прогулки на машине… Дела, брат, дела… Фимку навещал?

— А как же! Доставил жене передачу: колбаску, конфеты, сахар, прочую снедь. Спасибо начальнику, помог, организовал свидание не через стекляшку — в отдельной комнате.

— Плачет?

— Малость успокоилась… Сказали, скоро выпустят под подписку. Вины вроде на ней нет, следователь считает — можно изменить меру пресечения…

Подкован Никита по части юридических терминов знатно. Мера пресечения! За что, почему? Не в том ли причина, что забарахлил «жигуль» следователя?

— А сам ты как считаешь: повязана ли Фимка с грабителями или не повязана?

Никита только отфыркнулся. Будто человек, которого неожиданно окунули с головой в воду. Подумать только, родной брат не верит сестре — что тогда говорить о посторонних?

Действительно дикость. Держать ни в чем не повинного человека за решеткой, не имея для этого достаточных фактов. Посадитъ в камеру того же Вошкина — как бы он себя чувствовал?

А если взглянуть с другой стороны?

Украли изотоп не из кабинета директора института и не и не из соседней лаборатории — из той, где лаборанткой трудится Фимка. Правда, не одна — есть и другие лаборанты, и научные сотрудники, остепененные и не остепененные… Почему же сыщики положили глаз именно на сестру? Имели какие-то зацепки? Не думаю, что Вошкин добился получения ордера на арест, узнав, что брат подследственной — опытный автомеханик… '

«Москвич» бежал резво. Старенький, чиненый-перечинен-ный, побывавший в трех авариях, он, тем не менее, служил безотказно. Мне знакомы все его раны. Вмятина в правом переднем крыле — ударился при выезде из родного гаража. Помят задний капот — стукнула перед светофором иномарка. Правая калеченая передняя дверка — «прижался» «жигуль»…

Упорно вспоминал я травмы «москвича», чтобы позабыть и собственных травмах. Нелюбимая работа, не сложившаяся семейная жизнь, необходимость рассчитывать каждый рубль, чтобы дотянуть до аванса или зарплаты…

Незаметно добрался до Ногинска.

К тротуару возле вокзала причалил без пяти одиннадцать. По нынешним временам точность потрясающая. Бизнес — обязательность, а разве то, чем я занимаюсь, не зовется бизнесом?

Обычно оживленная площадь пустынна. Изредка пробежит через дорогу опаздывающий на электричку пассажир. С зубовным скрежетом тормозит перед светофором огромный автофургон. Настороженно оглядываясь, прошагает милицейский патруль.

Одиннадцать… Никого. Половина двенадцатого…

Я завел двигатель, но с места не тронулся. Лучше самых крепких тормозов держала меня надежда на получение обещанных денег… К тому же, если не появятся — заболели. Тогда завтра же — к врачу. «Откачивать» полученную дозу радиации… Не дай Бог!

— Прости, Николай, за опоздание…

Владик! На этот раз не в модном плаще — в куртке. Предчувствия оправдались — обычное опоздание, ничего страшного.

— Ладно, чего уж там…

— Понимаешь, Тихон должен был прийти, не смог, заболел…

Заболел! Вот то, чего я так боялся! Значит — радиация! А как же Владик? Да очень просто — излучение не захватило его, или зацепило краем, он тоже заболеет, только позже… И мне грозит невидимый враг, он уже проник в организм, пронизал все органы, шевелится в крови…

— Что с ним приключилось? Слабость? Боли под ложечкой?

— Обычная простуда, — пренебрежительно сообщил Владик, но мне показалось — скрывает настоящую причину неожиданно заболевания. — Жми, Коля, по известному тебе адресу. Туда, куда подвозил в прошлый раз. Тихон велел доставить тебя для серьезного разговора…

3

— Здорово, шеф Коля, — встретил меня приветливой улыбкой Тихон. — Рад видеть… А я рассопливился, кашель замучил… Так что обниматься не будем, садись на табуретку в задний угол и слушай, что скажу…

Вполне возможно — простая простуда. Сопли текут — двух платков не хватает, кашляет так, что холодильник, стоящий возле дверей, вздрагивает.

Я успокоился и послушно сел на табурет.

В комнату вошла девушка в голубых брюках и белой кофточке. Красавица, каких мне еще не приходилось видеть. Пышные юсы упали на мраморно-белые плечи, озорные глаза вопросительно оглядели меня.

— Свой, свой, не бойся, — засмеялся Владик. — Наш с Тишкой «извозчик», парень свойский, любит бабки, да и девок, судя по всему, не чурается.

Откуда он взял мое пристрастие к слабому полу? Или это написано на лбу, и он перехватил мой заинтересованный взгляд?

Вошедшая, плавно переступая стройными ножками, вздохнула, протянула мне тонкую ручку.

— Люба… Слышала, вас Николаем зовут?

— Николаем, — подтвердил я, отвечая улыбкой на улыбку. — Как отрекомендовал меня ваш Владик, рядовой «извозчик».

— Все, Любочка, познакомилась и иди на кухню. Разговор предстоит мужской, тебе слушать вредно для здоровья… Марш!

Мне показалось, что по лицу девушки скользнула тень недовольства… Или обиды, смешанной с презрением?… Гордо тряхнув прической, она ушла.

Кем эта девица приходится Тихону? Сестрой? Женой?… Впрочем, какое мне дело до их родственных связей? Но почему-то стало неприятно от мысли, что Любаша может быть женой шефа.

— Все бабы скроены на один манер: любопытны и своевольны, — укоризненно покачал головой Тихон, вздохнул. — Держать их нужно в черном теле…

Будто вспомнив нечто важное, закашлялся, схватил свежий, подсунутый услужливым Владиком, носовой платок.

— Сколь раз говорено, глазолин надо капать. Чтобы дышать, как все люди, через нос, — назидательно проговорил Владик — А ты все на природу надеешься — выручит. Как бы эта природа в могилу тебя не загнала…

— Кончай воспитывать, сявка! — зло прикрикнул Тихон. — Ты вот что, Николай, прости за то, что не встретил, сам видишь — с трудом передвигаю ноги, от койки до туалета полчаса ползу…

— Ничего страшного. Владька-то встретил… А я собирался уже отчаливать в столицу. Жду, жду — никого…

— Как это — никого? — подозрительно глянул на товарища Тихон. — Ведь Владька ушел часа за два до назначенного срока… Где болтался?

Вопрос прозвучал ударом хлыста. Владик вздрогнул, вынужденно засмеялся. Дескать, прошелся по свежему воздуху, полюбовался ночным Ногинском, разве нельзя?

— Ладно, с тобой разберусь позже, узнаю, где прогуливался и кем любовался… Странное совпадение — Любаша тоже опоздала… — Тихон покашлял в платок, старательно вычистил нос. — Дело в том, Коля, что мы не сможем сопровождать тебя в Москву, Придется ехать одному… Но на вознаграждении это не отразится, — поспешно добавил он, уловив мое недовольство. — Повезешь… кое-что, передашь… одному человеку. Владька скажем, как найти… Мы тебе доверяем, только не дай тебе Бог подвести нас… Понимаешь? Деньги дадим авансом, вперед. И товар — под честное слово… Согласен?

Странный вопрос — что мне остается делать? Отказаться? Неизвестно, как отреагируют «калужские предприниматели» на мой отказ. Вполне может появиться из-под подушки тупорылый пистолет с полным набором неопровержимых аргументов.

— Только ты не думай, что имеешь дело с бандитами или рэкетирами, — продолжил Тихон, не кашляя и не чихая. Кажется, острый разговор излечил его лучше медикаментов и припарок. — Мы с Владиком — обычные предприниматели, коммерсанты, в области покупаем подешевле, в Москве продаем подороже, и наоборот. Этим и живем. А грабить и убивать — упаси Боже!

Я вспомнил дуло «Макарова», втиснутое в мои ребра, и усомнился в правдивости «калужского бизнесмена». Соответственно выросли подозрения… Действительно ли болен Тихон или притворяется больным?

Но шеф спохватился и так натурально закашлял, что я устыдился своих мыслей… Нет, нет, Тихон действительно болен… Но почему тот же Владик не может поехать со мной в Москву? Ухаживает за больным? А если этим заняться той же Любаше?

От размышлений пришлось оторваться. Тихон вытащил из-под подушки распухший бумажник, достал из него пачку денег принялся старательно отсчитывать какую-то сумму.

Очки — на кончике носа, азартно поплевывает на пальцы, шепотом ведет счет купюрам… Типичный бухгалтер-кассир, выдающий зарплату старательному работнику…

— Как и договаривались — триста за работу, двести — премиальных, сто — компенсация за издерганные нервы при ожидании на вокзале. Итого — шестьсот. Еще получишь двести в Москве… Мужик, получивший посылочку, рассчитается…

— Годится?

Ответ застрял у меня в глотке. За десять дней, за две поездки — почти миллион! Совсем недавно, до знакомства с Тихоном, я подумать о подобном заработке не мог.

— Молчишь, значит, годится, — торжествующе усмехнулся он. — Теперь слушай. В Москве завернешь на Ленинский проспект, там, где находится ресторан «Гавана». Владик позвонит, и тебя встретят… Скажем, в два ночи… Успеешь?

В горле по-прежнему першило, и я ограничился кивком — |успею. Тем более что там ожидает дополнительное вознаграждение.

— Тогда жми на газ…

По— видимому, Тихон окончательно забыл о необходимости кашлять и вытирать нос. Ко мне снова возвратились подозрения, Странная простуда, смахивающая на примитивное притворство.

Выпустить в рейс меня одного? А что это даст «предпринимателям»

— Не знаю, дозвонюсь ли? — заколебался Владик. — Связь сейчас дерьмовая, могут не соединить…

— Тихон так резко повернулся к парню, что столкнул с кровати подушку.

— В Москву не поедешь, понял? Знаю, почему сомневаешься в связи — девка поехала домой, надеешься заглянуть к ней, да? Учти, паскуда, я могу рассердиться по-настоящему!

Кажется, Владька струсил. Глаза его забегали, руки задрожали… Ага, вот в чем дело! «Калужские бизнесмены» подкатываются к Любаше, вот и ревнуют друг друга.

— Зря ты так, Тишка… Я хочу… как лучше…

— Знаю твои «как лучше»! Мое дело — предупредить… Не советую шутки шутить — ты меня знаешь!… Проводишь Николая — садись на телефон… Давай, Коля, работай, заколачивай башли и не обращай внимания на наши разговоры. Дела эти семейные, тебя не касаются.

Если бы семейные! Именно тогда во мне зародилось тревожное предчувствие. Тихон, Владик, Любаша — компания, в которую я рано или поздно попаду. И не только в качестве «извозчика».

Но остановить, преодолеть притяжение этих непонятных людей мне уже не дано, мешают деньги, которыми меня «подкармливают».

Я распрощался и вышел. Попутно заглянул на кухню. Никого. Тихон прав — Любаша уехала.

Владик аккуратно уложил в багажник туго набитый портфель, поощрительно похлопал меня по плечу…

4

С полчаса я проблуждал по переулкам и проездам Ногинска. Спросить дорогу — не у кого, ночь загнала замученного страхами горожанина за крепкие запоры и собачью охрану. Половина уличных фонарей разбита, вторая половина либо перегорела,

либо тускло перемигивается.

Наконец, выбрался под светофор и облегченно вздохнул. Сейчас — прямо, никуда не сворачивая. Выскочу на Горьковское шоссе — благодать, свобода, жми под сто — никто не остановит

Только размечтался — трое парней в униформе, с короткоствольными автоматами, дубинками… Знакомая форма, навидался в Москве. Муниципальная милиция. Крутые парни, лучше с ними не связываться.

Не успел остановиться — выволокли из салона, положили и. капот. Руки — врозь, ноги — в стороны. Без лишних слов ощупали, опустошили карманы, разрешили подняться. Но автоматы, будто сторожевые псы, стерегли каждое мое движение.

— Куда на ночь глядя? — спросил парнишка в круто залом ленном берете, видимо, старший патруля. — Добрые люди второй сон видят…

С каким бы удовольствием я окунулся в первый! Но с ментами не пооткровенничаешь — выйдет себе дороже.

— В Москву, домой… У друга гостил, засиделся…

— Адрес друга, фамилия, имя, отчество?

— Он мне анкету не заполнял, — обозлился я. — Ничего я не нарушил, скорость не превысил, обгонять некого — за что задержали?

— Больно уж подозрителен, — вступил в беседу второй парень, в очках. — Да нарушение налицо. Только что на наших глазах двинул при красном свете.

По опыту знаю: спорить бесполезно. Не зря бытует старая поговорка: прав тот, у кого больше прав. А уж у нашей родной защитницы столько прав, что любого забьют.

Один из парней остался сторожить подозрительную «личность», двое принялись курочить багажник… В салон не полезли, в бардачок не заглянули. Будто знали, куда Владик положик портфель.

Пусть ищут, ради Бога! Если верить Тихону, там — купленные по дешевке шмотки: джинсы с заграничными наклейками, прочая мелочь. В Москве этого — завались, но дело в разнице цен…

— А это что?

В руке старшего патруля высоко поднят целлофановый пакет с каким-то белым порошком… Сахар? Неужели взят из портфеля!

— Друг попросил шмотье родственникам в Москве передать.

— Между прочим, это вовсе не шмотье… Очень уж смахивает на наркотик… Как думаешь, Пашка?

— Здесь и думать нечего, — не задумываясь, ответил очкарик. — Явный наркотик. — Он взял пакет, взвесил на ладони. — Грамм триста наберется. Знатный улов!

Мигом крутые парни завернули мне руки за спину, застегнули наручники. Старший сел за руль «москвича», остальные зажали меня на заднем сиденье.

— Советую вести себя спокойно. Убивать не станем, но так врежем — часа на полтора вырубишься… Поехали.

Никогда не предполагал, что отделение милиции, пусть даже муниципальной, может размещаться в такой дали и в такой развалюхе. Покосившийся инвалидный домишко с темными окнами и намалеванной над кривым крыльцом вывеской «Штаб муниципальной милиции» размещался на самой окраине Ногинска. К окну приткнулся обшарпанным носом древний «жигуленок». Вокруг дома — пустыри.

— Временное пристанище, — миролюбиво пояснил начальник. — Новое здание в центре строят — закачаешься… А вообще-то, тебе без разницы, где дуба давать: в новом штабе или в старом.

«Дуба давать»? Сильно сказано. Многозначительное предупреждение. Неужели муниципальники собираются силой выбивать признание задержанного? А что, пристегнут наручниками руки и ноги к тому же стулу и примутся «обрабатывать»…

— Мне бы позвонить…

— Адвокату, что ли?

— Адвокату, — ответил я, лихорадочно вспоминая, куда засунул| листок с номером телефона Тихона, который на прощание дал мне Владька. — Без него слова не скажу.

Листок нашелся в нагрудном кармане пиджака. Старший мент предупредительно подвинул аппарат, снял наручники.

— По правилам один звонок разрешается. Учти — только один.

Я вцепился в телефонную трубку, словно в баранку автомобиля, сползающего в пропасть.

— Алло! Алло! Мне — Тихона Петровича, — отчаянно заорал, услышав мужской голос. — Или Владислава Матвеевича!

— Все уже спят… А кто спрашивает?

— Простите, ради Бога… Это — Николай… Недавно был у вас…

— Какой еще Николай?… Я сплю…

Явно врет. Голос не похож на голос неожиданно разбуженного человека.

— На машине приезжал вместе с Владиком…

— Ах да, извозчик… Припоминаю… Сейчас разбужу…

Тихон выслушал мое паническое повествование, не перебивая. То ли сомневался в достоверности изложенных фактов, то ли решал, как помочь. Покашлял, почихал, и, наконец, заговорил.

— Ничего страшного, Коля, не тряси штанами. Выручим. Знаю, где окопались муниципальщики… Жди. Владик уже выходит.

— Будет твой адвокат? — осведомился старший, когда я с облегчением положил трубку.

— Через полчасика появится…

Меня усадили в углу на широкую скамью. Напротив уселся очкарик. Второй лег на другую скамью, подложив под голову свернутую куртку.

Старший, позевывая, изучал мой паспорт. Потом пересчитав деньги. Взялся за бланк протокола и стал вдумчиво записывать. что-то в него… Может быть, не протокол — акт? Никогда раньше не приходилось иметь дело с милицией в роли задержанного за

наркотики.

— Домашний адрес?…

— Смотри паспорт, — отпарировал я.

— А вдруг прописан в одном месте, а живешь совсем в другом? Сейчас и такое встречается…

— Где прописан, там и живу…

Похоже, влип я капитально. Если удастся освободиться — никакие деньги больше не нужны, хватит получаемых на стройке. Буду спокойно жить, работать, по вечерам балдеть перед телеком. Никогда более не выеду на ночные заработки, хватит меня Тихонов и Владиков. Лучше слышать истерические вопли жены, чем дотошные вопросы следователя.

— Можно позвонить домой?

— Задержанным разрешается только один телефонный звонок. Я тебе уже говорил. Тем более по межгороду… Долго нам ожидать твоего адвоката?

— Сказали, выехал…

Прошел час… второй… За это время можно пешком пересечь весь Ногинск и возвратиться назад… Или Тихон не сказал помощнику адреса муниципалыциков, и тот сейчас блуждает по городу? Или сделал вид, что отправился спасать меня, а сам завалился спать?

— Ну, вот что, паря, — потянулся старший. — Нам работать нужно, а не сидеть в ожидании твоего адвоката. Запрем тебя в каталажку, один посторожит, чтоб не смылся. А двое — на охоту. Авось, еще одного нарушителя отловим.

Каталажка — обычный чулан с обшарпанными стенами и толстым слоем пыли на полу. В углу — топчан. Под потолком тусклая, засиженная мухами лампочка. Ни стола, ни стульев.

Как ни пытался уснуть — не получилось. В голове — мешанина из тревожных мыслей.

Кто подсунул в портфель наркотик? Тихон с Владиком? А зачем? По-моему, работодатели обязаны оберегать своего работника, а не подставлять его. Ведь я приношу им прибыль и, судя по получаемым мною деньгам, немалую… Нет, Тихон и Владик исключаются.

Тогда — муниципальщики. А им-то что за выгода? Доказать начальству активность, заработать премии и награды? Не верится. К тому же засадить невинного человека в тюрягу не так уж просто. Не говоря уже о том, что лично мне подобная подлость доставила бы немало хлопот. Совесть замучает, не позволит ни

есть, ни спать.

А если пакет с наркотиком попал в портфель случайно? Скажем, ошибся Владька, упаковывая две «посылки»: одну — для меня, вторую — для другого «извозчика». Не один же я работаю на их компанию…

Владик появился только утром. Из-за запертой двери чулана я услышал его немного гнусавый голос.

Когда меня, наконец, вывели в общую комнату, посланца Тихона уже не было. Старший сидел за своим столом — хмурый, озабоченный.

— Был твой адвокат. Потолковали, как нынче говорят — пообщались… Короче говоря, твой портфель мы временно реквизируем… Вот, подпиши актик, — я подписал, черт с ним, с портфелем, пусть кушают его с солью или без соли, мне от этого ни холодно, ни жарко. — Деньги тоже пока остаются у нас, — Старший придвинул мне очередной бланк, я подписал его, но со значительно меньшим энтузиазмом. — Вот подписка о невыезде и о явке в органы по первому требованию, — я поставил еще одну подпись. — Паспорт пока тоже остается у нас…

— Как же я поеду без паспорта? — взмолился я. — Первый же гаишник притормозит…

— Скажешь — в милиции.

Кажется, я легко отделался. Если судить по книгам и телепередачам, человек, пойманный с наркотиками, мигом оказывается за решеткой, а после суда переселяется в зону… Меня же отпускают… Почему?

В «москвиче» рядом с водительским креслом сидел Владик. Откинулся на спинку сиденья и сладко посапывал. Так сладко, что у меня поневоле стали закрываться глаза. Всю ночь не спал, переживал, а дело-то не стоит выеденного яйца.

Когда я, излишне громко стукнув дверью, уселся на свое место, Владик нервно дернулся, гневно окинул меня взглядом… Но тут же заулыбался:

— Благополучно?

— Вроде бы… Дорого все это стоит?

— Что — все это? — Не понял или притворяется непонимающим?

— Освобождение…

— Дорого… Об этом потолкуете с Тихоном. Он ожидает.

— Какой Тихон? Мне домой нужно. С работы не отпрашивался, прогул запишут. Значит, сгорит синим пламенем премия. А мне ни к чему лишние неприятности… Особо бесплатные…

Тонкий намек на «бесплатность» моих мучений Владик отверг небрежным движением руки. Дескать, какие там бесплатные, мало ли загреб? Затвердил: Тихон разберется, Тихон поможет Тихон решит. Будто шеф всемогущ, в его власти не только милиция, но и погода… Господь Бог в преступном исполнении!

Ничего не поделаешь, придется ехать к новоявленному богу.

Но как сообщить Ольге? Ведь она с присущей ей неукротимой энергией все морги, небось, объездила, все больницы обзвонила, всех милицейских начальников подняла с постели.

Муж пропал! Кормильца похитили! За что плачу налоги, если не могу спокойно пользоваться преимуществами жены? Немедленно — розыск! По всей стране и желательно — за рубежом. Если не похитили, а сбежал — срочно возвратить под конвоем…

А вдруг она ринулась за помощью и сочувствием к родителям? Наверняка, не упустила свой шанс… Значит, и мать с отцом сейчас дергаются, не спят, не едят… Мало им одной Фимки, сидящей в следственном изоляторе.

Все это Ольга проделает не из любви к пропавшему мужу, нет, лично я ей — до лампочки. Но с того самого дня, когда она получила от меня первые тысячи, я ощутил изменившееся ко мне отношение. Правда, по-прежнему ходил полуголодный, в давно настиранных рубашках, неглаженом белье. Меня по-прежнему крестили тунеядцем и мерзавцем, каких мало… Но контроль стал намного жестче — где был, что делал, сколько заработал?

И вдруг — исчезновение!

Нет, чисто по-человечески нужно позвонить, сухо поставить в известность: жив, здоров, скоро приеду. О деньгах, захваченных мужиками из муниципальной милиции, конечно, ни слова

— Да ты не рви на части нервишки, — успокоительно поколачивал меня кулаком по спине Владик. — Сразу после твоего звонка Тишка заказал Москву и разговаривал с супругой. Так и| так, задерживается муженек, завтра образуется, не волнуйтесь зря, берегите сердечко. Коленька ночует у лучшего своего дружка… Артист наш Тихон, прямо артист! — горделиво почти пропел Владик. — Как в образ войдет — такое нарисует — ни в одной картинной галерее не сыщешь. Даже в Третьяковке… Твоя жинка, как водится, посомневалась, попросила позвать тебя к телефону… Так он же у вас чистюля невыразимая, — смеется Тишка. — Вот уже полтора часа сидит в ванне, отмывает, невесть, какие грехи… Поверила супружница, успокоилась, велела поцеловать тебя в макушку…

Владик говорит правду. Любимое место для редких поцелуев у Ольги — моя макушка. Даже в ЗАГСе отвела губы в сторону и подставила щечку. А утром, после первой брачной ночи, подтянулась на локтях и чмокнула меня в голову. С тех пор повелось: никаких губ, никаких щек…

5

Тихон лежал в постели, но при моем появлении перебрался в кресло. Одетый в теплый халат с крупными кистями на поясе, он напоминал русского барина старого времени.

Рядом с книгой на коленях — Любаша. Уже успела возвратиться из Москвы к «постоянному месту службы»… Если — жена или любовница, зачем ей мотаться туда-сюда, не проще ли ночевать в квартире «хозяина»?

— Недавнему затворнику — физкультпривет! — насмешливо приветствовал «извозчика» Тихон. — Видок у тебя, Коля, подходящий, не скажешь, что сидел в тюряге… Присаживайся, потолкуем. Можешь, — поближе, сейчас я не заразный, бояться нечего. Я присел на стул. Интересно, о чем хочет потолковать со мной шеф? А он не торопился. Поигрывал кистями пояса, не сводил с меня вопрошающего взгляда. Дескать, как ты отреагируешь| на мое новое предложение? Согласишься или откажешься?

— Здорово вас подлечили, — первым начал я. — Чем поили, кормили страдальца? Заграничным аспирином пользовали?

Любаша ограничилась пожатием полными плечами и малопонятным фырканьем. Это у нее здорово получается: губы едва раздвигаются, показывая зубки, язычок занимает место между ними и — фррр!

Неважно, чем лечили, главное — вылечили, — недовольно пробурчал Тихон и повернулся к девушке: — Любопытство — большой порок… Шла бы ты, Люба-Любава, в магазин, что ли. Мяса купи, пельменей наворочай погуще. А мы с «извозчиком» обсудим за это время чисто мужские дела.

— Холодильник полон жратвы, а тебе все мало… Сказал бы — уйди, не мешай, так нет, пельмени выдумал… Я почитаю в соседней комнате, понадоблюсь — кликнешь.

— Почитай, поваляйся, но только не мельтеши перед глазами! — жестко вымолвил Тихон. — Пора бы усвоить — не выношу подслушивания да подглядывания!

Уколов меня насмешливым взглядом, девушка поднялась, крутнулась перед зеркалом и ушла.

— Ты, небось, по-прежнему думаешь, что связался с грабителями? Я уже говорил — выбрось из головы. Усвой: мы с Владькой — бизнесмены.

— Ничего я не думаю…

— Вот это зря. В наше время ох как нужно думать… Хочешь, отгадаю все твои сомнения?

— Хочу…

— Прежде всего, ты опасаешься познакомиться… с радиацией. Думаешь, что мы тогда везли из Москвы… черта без свинцовой упаковки. Скажешь, не так? Т-а-к! — стукнул Тихон кулаком по подлокотнику кресла. — Хочешь, объясню, откуда узнал? — Я молча кивнул. — В газетке о похищении изотопа прочел: дескать, милиция ведет расследование. Второе: ты узнавал у Владьки о состоянии нашего с ним здоровья… К чему бы это, а? Ну, вот помараковал я, прикинул и решил… Знай, к тому грабежу мы не имеем ни малейшего отношения. Можешь не бегать к врачам, не доставать их признаниями.

— А пистолет? Тогда, перед постом ГАИ, помните? Зачем он, если все чисто и гладко?

— Я не сказал, что чисто. Одной коммерцией нынче не прожить, колбаской кусок хлеба не покроешь… Отгадываю дальше. Что, мол, за странная болезнь приключилась у Тихона? Кашлять на следующий же день перестал, сопли высохли… Тут твои сомнения понятны. Конечно, я придурялся. Честно признать побаивался ехать в ночь с тобой. И не только за себя — за тебя тоже. Заметили бы нас троих — кто выручит тебя из беды?

— Кстати, спасибо за выручку.

— Спасибочком тебе не отделаться. Милиция нынче подорожала — миллионы требует. Не дашь — протокол-акт двигают в прокуратуру, там заводят уголовное дело. И все, спекся Николаи Чернов, будет хлебать на зоне баланду да чистить сапоги авторитетам… Вот и пришлось нам раскошелиться…

— Значит, паспорт и деньги у вас? — встрепенулся я. |

— Нет, милок-говорок, паспорт твой у ментов. Для того, чтобы его выкупить, много нужно положить на лапу. Тебе штанов не хватит рассчитаться за освобождение и документы, К тому же, статейка грозит не шутейная, за торговлю наркотикам

не милуют.

— Какая торговля? Я не только не торговал, но даже не знал, что везу в портфеле. Думал — шмотки… И портфель тот не мой, а ваш с Владькой… Подсунули…

— А чем докажешь? Где факты-фактики? Слова, они, будто листва на ветру — шевелится, шумит без толку. Свидетели требуются, справки-справочки, видеосюжетики… Подсунули, говоришь? Кто, когда, где? Проверят, пальчики срисуют с портфеля, а там, кроме твоих, ничьих нет. Владька-хитрюга в перчатках работал, следов не оставил… Вот и получается — листочки и ветру, а в протоколе — другое. Задержала милиция ночью, обнаружили наркотик… Чей? Ясно без разъяснений — человека, | сидящего за рулем и оставившего следы на портфеле… Соображаешь? Да еще нашли пол-лимона. Откуда? За что получены?

Я «соображал» туго. Одно для меня совершенно ясно — влопалея в грязную историю, откуда никто, кроме Тихона, меня и вытащит. Ни милиция, ни прокуратура не поверят преступнику, взятому с поличным… Да разве только они? Даже сверхчестный мой батя, выслушав непутевого сынка, врежет, вместо сочувствия и помощи, увесистым каменщицким кулаком так, что вмиг мозги станут на свое место.

— Что же делать?

— Прежде всего, дружище, не паниковать. Дай срок, выручим и паспорт. Не пожалеем денег и должка с тебя не потребуем. Кое-что, правда, придется возвратить, но — мелочь, пустышку. Чего не сделаешь ради хорошего человека. Парень ты отличный, после Владьки — лучший мой дружок… Поезжай, миляга, к жене, успокой ее, поплачь на работе. Смело можешь написать заявление — за свой счет. Разрешаю. Оправдай и сегодняшний прогул и прогул через недельку, когда снова к нам наведаешься… Может быть, к тому времени мне удастся выручить твои корочки…

— И деньги, — тихо напомнил я. — Муниципалыцики и деньги тоже отобрали…

— Обязательно вернут… А чтобы тебе домой не появляться с пустым карманом, возьми у меня ту самую сумму. А я постараюсь получить ее у ментов.

На душе сразу полегчало. Паспорт обещали вернуть, акт задержания аннулировать, деньги оттопыривают карман… Все-таки везучий я мужик! Подружился с опытными парнями-коммерсантами, зарабатываю у них уйму деньжищ, вошел в доверие.

Через неделю получу еще пол-лимона, может быть, и больше…

Глава 3

1

Ни через неделю, ни через месяц паспорта я не получил. Тихон ссылался на возросшие аппетиты милиции, на ужесточившийся контроль со стороны прокуратуры, на безденежье.

— Не сомневайся, все будет в ажуре, дай срок — выручим, — при каждой встрече твердил он, вручая очередной «гонорар». — Башлями не обижаем, работенка у тебя подходящая, житуха — дай Бог каждому такую.

Почти ежедневно — телефонный приказ. Подай машину во столько-то туда, отвези по такому-то адресу, привези в такой-то пункт то-то. Отпрашиваться с работы становилось сложней, начальство злилось, намекало на грядущую безработицу, когда можно легче легкого заменить настырного бездельника.

Сомневаюсь в том, чтобы нашелся претендент на сволочное место прораба. Даже если биржи труда будут взяты в круглосуточную осаду желающими повкалывать за гроши, выплачиваемые через раз.

Правда, поездки, как правило, приходились на ночные часы, когда-то ведь нужно и поспать. Вместо отдыха Ольга мотала мои нервы на катушки ежедневных скандалов, подозревала супружеские измены, грозила немедленным разводом с растленной личностью… Черта с два расстанется она с денежным мужиком!

И все же обстановка в квартире изменилась к лучшему. Крики почти прекратились, словечки «тунеядец» и «мерзавец обрушивались на мою склоненную голову значительно реже. Теща обращается, употребляя несвойственные ей выражения — милый зятек, славный мужичок.

А вчера произошло невероятное событие — ночью жена перекочевала в мою постель.

Откуда непонятная нежность и забота? Конечно, из-за денег! Оттуда же — ревность: вдруг какая-нибудь разбитная бабенка уведет из-под носа выгодного муженька!

Особенно донимали меня приступы ревности.

Что сказать, чем оправдаться? Выложить все, как есть, — опасно, это грозит громоподобным взрывом. Врать невмоготу. Ведь так запутался, что приходится записывать очередную выдумку, чтобы не повториться и не сбиться. То повстречал старого друга, пришлось заночевать у него. То — ночная смена, подменял заболевшего коллегу. То — обрушение несущей конструкции объекта, когда инженеры начисто позабыли, чем отличается день от ночи.

Иногда, конечно, упоминал и о ночных заработках. Всё равно Ольга знает о них, скрывать особенно не стоит. Но не слишком часто, а так, раз в неделю.

— Все ты выдумываешь, — пронизывала меня подозрительными взглядами жена, будто просвечивала рентгеном. — Завел, небось, зазнобу, пьет она из тебя все соки — вон как похудел, кожа да кости остались, не мужик — тряпка. Потому и все деньги домой не приносишь — ей отстегиваешь. Мерзавец этакий!

Я действительно похудел — качает на ветру. Попробуйте но спать сутками, не просто не спать, а вертеть баранку, вглядываясь до рези в глазах в задние фонари впереди идущей машины.

— Много работать приходится — не разжиреешь…

— А мне твоя работа — до фени, — озлобленно, но все еще сдерживаясь от крика, тыкала жена в окно, где, по ее мнению, и должна находиться непонятная «феня». — Я свои семейные обязанности выполняю — кормлю, пою, обстирываю, прибираюсь и квартире… Ну, и… все прочее, — в отношении «всего прочего» можно поспорить, но я упорно помалкивал. — Отвечай, выполняю или нет?

Я бездумно ковырял в тарелке с овсяной кашкой. После такого питания налево не поездишь. Продлится такая жизнь еще месячишко — откину копыта.

Ответить жене утвердительно: да, выполняешь — загордится и я даже каши не получу. Отрицательно — такое поднимется, что впору из окна прыгать… Молчание — лучший вид обороны.

— Значит, выполняю, — удовлетворенно замечает жена внешне миролюбивым тоном. — А ты? Раньше после ночных отлучек по пятьсот с гаком приносил, а в последний раз дал всего-навсего двести… Где остальные? Пить вроде не пьешь, ничего из одежды не покупаешь… Значит, баба!

— Что ты говоришь, Ольга? Какая баба? Дай Бог доковылять до кровати…

— Та самая баба, из-за которой ты похудел, из-за которой мы силим в нищете… Мама, мамочка, одна ты меня жалеешь!

Из прихожей, будто броненосец, спешащий на помощь атакованному крейсеру, выплывает грозная теща…

Ох, до чего же все надоело! Ей-богу, легче ездить с тихоновскими заданиями по ночам, чем испытывать ежедневный семейный нажим!

Где только не доводилось мне бывать! Дмитров, Нижний Новгород, Серпухов, Кострома… Меня встречали, грузили, разгружали, всовывали в потную ладонь мятые купюры, шепотом называли адреса.

Тихон и Владик обнаглели. Куда девались прежние обещания, задушевные беседы, дружеские шутки! Буркнут по телефону, куда подъехать, и бросают трубку. Уверены — выполню, не осмелюсь отказаться.

Деньги уже не приносили прежней радости. Все чаще и чаще в короткие тревожные сны приходили сцены кровавых бандитских «разборок», когда либо ударят ножом, либо расстреляют в упор, либо подорвут в машине.

В газетах читаю только криминальные разделы, отбрасываю в сторону политику и экономику. Редкие просмотры телевизионных передач ограничиваются фильмами-детективами и торжественными обещаниями покончить с организованной и неорганизованной преступностью.

Дело дошло до того, что я перестал бояться уголовного розыска. Пусть посадят, пусть осудят, по крайней мере, не буду опасаться расправы из-за угла.

Но в беспросветной мгле безумной моей жизни иногда проскальзывали радостные лучики.

Под подписку о невыезде освободили Фимку. То ли помогли обращения Никиты к высокопоставленным милицейским начальникам, то ли бесплатно отремонтированная автомашина Вошкина.

В этот вечер я гостил у родителей. Предыдущую ночь удалось провести дома. Отоспался, отработал дневную смену, получил аванс, равный десятой части получаемого за одну поездку у Тихона.

Сразу подобревшая Ольга решила «шикануть». Живем один раз, не стоит отказывать себе в маленьких радостях. В нашей окаянной жизни их так мало, что аванс, пусть нищенский, представляется роскошью. Если даже его хватает на килограмм хорошей колбасы и бутылку заграничного пойла, именуемого почему-то коньяком.

Иногда жена способна трезво мыслить.

— Для праздничного застолья аванс — ерунда. Продадим одну акцию и добавим, — предложил я.

Ольга поморщилась, но портить редко возникающее хорошее настроение не стала.

Сколотив достаточный капитал, мы с ней ринулись на рынки и в магазины. Накупили деликатесов — даже на бананы и ананасы расщедрились. Спустили все до рубля.

Я не узнавал жену. Ни одного жалобного всхлипывания, ни одной грозной реплики. Подхватывала все мои предложения, с готовностью лезла в сумку за деньгами…

Мать встретила долгожданных гостей радостно, забегала по квартире, выставляя на стол «гостевые» наборы тарелок, ножей, ложек и вилок. Из кухни донеслись аппетитные запахи жареного пареного, приветливо заурчал холодильник, открывая свои запасники.

— Как живешь-можешь, прораб? — приступил отец к «мужской» беседе. — Дом еще не развалился?

— Стоит, стервец.

— Это почему же «стервец»? — начал потихоньку «раскручиваться» батя. — Он тебя поит-кормит, а ты его крестишь почем зря! Ежели бы не стройки, двинулся бы мой сын в спекуляцию, которую окрестили «коммерцией». Пришлось бы мне краснеть.

перед друзьями за выродка…

Все же отец — не от мира сего! По его мнению, без родной работы поумирали бы мы с голоду, полегли в постели от болячек, помешались бы от безделья. А сам уже третий месяц зарплату не получает, кормится редкими выплатами, более похожими на подаяния.

Сказать бы ему, что одна ночная поездка по заданию Тихона равна трем его месячным окладам! Не поверит, еще больше разъярится, размахается пудовыми кулачищами…

Нет, не стоит говорить. Нервная система у бати не та, что была в молодости, ее беречь надо, как берегут алебастр, чтоб не замок, не затвердел…

— У Фимки на свидании давно были? — уклонился я от предлагаемой схватки. — Как там она, не болеет?

— Никитушка ей такие сумки таскает — не заболеет, небось, еще пуще рассвирепел отец. — Меня бы так кормили — палкой не выгнали бы из тюряги… А что? Спи вдосталь, жри от пуза, лежи, книжки почитывай. Ни кирпичей проклятых, ни раствора замороженного, ни магазинов жульнических. Одно слово — разлюли малина!

— Малина, — жалостливо всхлипнула мать. — Тюрьма, она завсегда тюрьма. Решетки на окнах, сторожа, несвобода. Кусок в горло не полезет, водица обратно польется, пуховик доской покажется…

— Когда собираются выпустить?

— Никита говорит: на неделе решится. Измотался он, бедный, бегает по начальству, в ноги кланяется… Легко ли сказать: у милиционера жена — в тюрьме…

— Легко или нелегко, — стукнул кулаком отец, — а закон уважать надо. Без него вмиг в обезьян превратимся, на деревья переселимся. Что положено по закону — получи. Хоть жена мента, хоть — министра…

Сидим, беседуем. Мы с отцом переключились на стройку — перестройку, на митинги-демонстрации. Мать с Ольгой, накрыли на стол, тоже щебечут о своем, женском, потаенном.

Наконец, все было готово. Выпили — рюмку, другую, третью, Под хорошую закуску да под ласковое слово, что ж не выпить… Но от второй бутылки я отказался. Отец, немного поколебавшись, спрятал ее на прежнее место, в шкафчик.

В этот момент и раздался в прихожей заполошный звонок, Динь-динь — будто кто-то наигрывал на звонке сигнал воздушного нападения.

— Пожар, что ли? — Отец грузно поднялся из-за стола и, отстранив мать движением руки, пошел к дверям. — В наше время так звонят либо по случаю пожара, либо — бандюг с автоматами и ножами… Вот я их сейчас поприветствую!

Прихватив попутно стоящую около дверей, предназначенную именно для такого случая здоровенную кочергу, он завозился | с замками.

— Батенька, родной, здравствуй! — неожиданно послышался плачущий Фимкин голосок. — Встречай дочь, затворницу невинную!

— Это еще разобраться требуется: винная или невинная, — пробурчал отец, но в его привычном бурчании я различил нотки подавляемой радости. — Проходите, гостеньки, Колька с Олькой последние материнские куски подбирают… Оголодали, небось, а

подхарчиться нечем…

— Эка невидаль — подхарчиться! — густым голосом смеялся Никита. — Мы по дороге магазины да ларьки обшарили, полную сумку приволокли, ешь — не хочу…

Первым в комнату втиснулся Никита, волоча за ручки громадную сумку на колесиках. Следом, припав к отцовской груди и поливая ее на ходу радостными слезами, двигалась Фимка.

Молодцы ребятишки! Не к себе домой из тюрьмы торопились, — к родителям заглянули. Порадовать, успокоить. Хорошая пара, несмотря на внешнее несоответствие!

Мать всплеснула руками, побежала было к дочери, вдруг остановилась в нерешительности и, наконец, свернула на кухню. Ольга — следом. Мать — накормить, приласкать дочку с зятем, моя жена — из чувства женской солидарности… Обычно невестка не ладит со свекровью, а у меня — наоборот, водой не разлить, Одна разница: жена пилит, мать оглаживает…

Фимку усадили на почетное место — во главе стола. Обычно его занимает отец, но на этот раз он смолчал, уступил. По одну сторону «именинницы» — Никита. Ухаживает за женой, глаз с нее не сводит. Поудобней пристраивает тарелку, протирает вилки-ножи. Наскучался, бедный, вот и старается услужить.

По другую сторону — подозрительно притихший отец. Не рычит, не взрывается, даже улыбочку пристроил на лицо этакую снисходительную. Я — напротив. То прихвачу кусок жареном рыбы, то подцеплю на вилку огурчик, то отщипну кусок пирога. Оголодал за время ночных поездок, никак не утолить голод.

Мать с Ольгой убирают грязные тарелки, пополняют запас закусок, украшают их зеленью. Поминутно перешептываются, чем еще порадовать дорогих гостей, бегают на кухню, копаются в недрах холодильника.

Никита распаковал сумку и стал выставлять на всеобщее обозрение невиданные деликатесы. Гордится гаишник хозяйственной смекалкой, достатком в семье. Насшибал, небось, за время отсидки супруги штрафов с несчастных водителей… Конечно, но со всех подряд — выборочно. В первую очередь с владельцев роскошных иномарок. Их и пощипать не грех.

— Как отпустили: совсем или на время? — интересуется отец, отправляя в рот солидный кусок балыка. — Закрыли дело или — на дорасследование?

— Подписку дала, — всхлипывает Фимка. — Сказали: понадобитесь — вызовем. Даже на дачу ездить запретили, а уж в другой город — Боже сохрани! Все равно обрадовалась… Никитушка один, соскучился небось, оголодал…

Никита горделиво выпятил могучую грудь. Вот ведь как заботится о муже настоящая жена! Не чета тем, намазанным и изломанным, которых мужья-бизнесмены возят в иномарках.

Вошкин сказал: на Фимке вины он не обнаружил, она проходит по делу свидетельницей…

— Брешет твой Вошкин! — Отец зарычал на манер дико! зверя, которому подкинули кость без мяса. — Свидетелей в кутузку не сажают, под конвоями не водят, подписок не берут. Признайся родителям, паршивка, помогала разбойникам или не помогала? Протоколов я не веду, разных магнитофонов в квартире отродясь не водилось — признавайся смело! Хоть мы с матерью знать будем, кого родили-растили: честную труженицу либо преступницу!

Фимка сжалась, будто над ней занесли плеть. По щекам, не переставая, текли крупные слезы.

— Кончай выступать, батя, — вмешался я, видя, что сестра на краю истерики, когда никакая валерьянка не помогает. — Домой заявилась из тюрьмы, ее освободили, ей сочувствие нужно,

ласка, а не трепка нервов…

— Сочувствие, говоришь, да? — Отец вскочил с места, яростно толкнув ногой стул, и забегал по комнате в поисках курева, которое прятала от него мать. — Где сигареты, Матрена? Сколько раз говорено — не трожь моего барахла! Я кто тебе — собака или хозяин в доме? Подавай немедля курево, а то растреплю все твое кухонное хозяйство!

Мать испуганно перекрестилась. Она отлично изучила мужа, поколотит тарелки-стаканы, повыбрасывает из окна кастрюли, успокоится — хмуро примется извиняться.

Она подошла к картине неизвестного художника, висящей на стене над диваном, вытащила из-за нее пачку «Примы». Отец подымил, немного успокоился, перестал кричать.

— Сочувствие им понадобилось… Нервы берегут, в люльке их баюкают… А сами что вытворяют, паршивцы… Ты, Колька, думаешь, легко родителям знать про твое гуляние от жены? Признайся, пока Ольга не слышит, завел на стороне зазнобу?

Кажется, на время позабыв о грехах дочери, батя переключился на сына. Сколько я его знаю, ему необходим враг-неприятель, на которого можно излить раздражение от неполадок на работе, очередного скачка цен, задержки с выплатой зарплаты, короче, от всех жизненных невзгод. Таким врагом попеременно становились мать, Фимка, я, сосед. Но никогда — работяги, рядом с которыми трудился отец. Они — святые люди, их нельзя ни в чем обвинить, просто затронуть.

— Брось, батя, не о том говоришь, не то думаешь… Признаюсь, иногда по ночам подрабатываю на машине — есть такой грех. Семью надо кормить-одевать, о будущем подумать, — открылся я, знаю — своим признанием не гашу отцовский гнев, наоборот, подливаю в него горючку. Но когда-нибудь ведь надо признаться?

Так и получилось.

— Значит, извозом промышляешь, инженер? Утешительно для родителя, утешительно, ничего не скажешь… И сколь сдираешь|. с пассажиров? Небось, такие суммы заламываешь — в обмороки падают, валидол сосут.

— Не заламываю — сами дают… Скажи, Фимка, в камере много ли народу сидело? — отвернулся я от отца, не желая продолжать разговор на больную для него тему. — Спали по очереди?

— Понятно, сынок, — неожиданно сдался батя. — Не желаешь со мной говорить — не надо. Как бы не пришлось тебе побалакать со следователем да самому прознать, сколько сидит в камерах.

Высказался, будто отрубил якорный канат, и снова принялся за «Приму».

— Грех пожаловаться, братик… Трое нас всего и было. Я, Катька-буфетчица — за обман-обвес и воровство продуктов, да Валька — из Ногинска…

Одно только наименование города Ногинска вызвало головную боль. С некоторых пор не могу равнодушно относиться ко всему, что так или иначе напоминает о моей причастности к тихоновской «фирме». Нечто вроде аллергии.

— И кто такая эта Валька?

— Немолодая уже, но — красивая, фигуристая. Сказала, муж у нее большими деньгами ворочает, коммерцией занимается…

Сердце стало работать с перебоями. Все сходится: Ногинск, коммерция, возраст… Неужели жизнь свела Фимку с женой Тихона?

— При больших деньгах и жену не может освободить? — усомнился Никита и осуждающе покачал головой. — Я вот, человек маленький, а сумел через своего подполковника добиться малонаселенной камеры, и личных свиданий, и — освобождения жены… Либо Валькин муж ее не любит, либо на ней такое висит, что никакими деньгами не снимешь…

Почему я связал неведомую подследственную Вальку с Тихоном? Разве мало в том же Ногинске удачливых и богатых дельцов, женой которых может быть Фимкина сокамерница?

— И что же натворила твоя Валька? — снова вступил в беседу отец, подбираясь к тому, чтобы обрушить родительский гнев и на подругу преступной дочери, заодно и на нее. — Даром не сажают…

— Вроде, она причастна к какому-то убийству…

— Дожил! — взорвался отец. — Родная дочь работяги сидела в одной камере с убийцей!… Вот что, Фимка, немедля признавайся в своей вине, не то завтра же отправлюсь к твоему Вошкину-Блошкину, попрошу снова посадить тебя… Конечное дело, и другую камеру, там, где нет убивцев!

И заметалась по комнате очередная пурга! Отец кричал, то и дело поминая благодатную свою работу и кристально честных сотоварищей, мать уговаривала его не волноваться, Никита, побагровев, грудью защищал от нападок жену, Ольга молча собирала посуду. Я машинально отщипывал кусочки пирога и отправлял их в рот.

С одной стороны, отлично — отец позабыл про мои «прегрешения». С другой — жаль Фимку. Мало ей тюремных неприятностей, которые не так-то просто изгнать из памяти — еще и отец тычет, будто пальцем в рану.

Неужели я не ошибаюсь и Фимкина Валька, замаранная причастностью к убийству, действительно жена бандитского моею шефа?

Кем же тогда приходится ему Любаша?

2

Однажды отец попросил купить им с матерью кое-какие продукты. Мать заболела, а у бати одно упоминание о магазинах вызывает такой взрыв негодования, что мы с матерью буквальна глохнем.

— Чтоб я стоял в треклятых очередях и улыбался жуликам? Лучше выгоню два куба кладки, перелопачу на бойке десяток ведер раствора! Мое дело — деньги заколачивать рабочими руками

честным трудом, а не принижаться до частного извоза! — пустил он в меня остро отточенную стрелу. — Или у нас,.рая, детей нет, или мы их не выкормили с тобой, а? Или я не заслужил покоя самоотверженным трудом на старости лет?

Мать скрывалась в своем привычном убежище — на кухне. Прикрыла остекленную дверь и сидела там, выжидая, когда выговорится и умолкнет неугомонный супруг…

Мне прятаться некуда. Разве только — в туалет? Но это слишком унизительно. Неизвестно, когда отец иссякнет, а сидеть на толчке, разглядывая наклеенную на дверь картинку с изображением обнаженной девицы, — радости мало. Пришлось нехотя выдать обещание.

— Ты прав, батя, — попробуйте вслух усомниться в его правоте, узнаете, что это означает. — Завтра же после работы загляну в магазин…

Конечно, можно попросить Ольгу, но нет никакого желания вступать с женой в незапланированный контакт. Раскричится, высчитывая на пальцах, что она, несчастная, делает для своей семьи, сетуя на то, что безжалостный муж взваливает на ее слабые плечи заботу о его родителях. Появится на помощь теща… Нет, Ольгу просить не стану, все сделаю сам…

А Фимка? Ведь она такой же «ребенок», как и я… Нет, не такой же. После праздничного обеда, посвященного ее освобождению из тюрьмы, сестра ушла в глубокое подполье… Небось молодожены наверстывают упущенное. Так что надеяться на помощь сестры нереально.

Итак, остаюсь один я.

После смены поехал в универсам, расположенный неподалеку от родительского дома. Тащить через весь город полную сумку с уложенными в нее сверху тремя десятками яиц — удовольствие маленькое. Я представил себе переполненные автобусы, где пассажиры активно оттаптывают друг другу ноги, обрывают пуговицы, норовят заехать локтем в лицо.

Прошелся по магазину из конца в конец. В наличии имелось всё, что мать заказала. Даже овощи лежат на прилавке, стыдливо прикрывшись этикеткой, на которой крупно выведена цена.

Набил сумку и вопросительно взглянул на клочок бумаги с перечнем продуктов, которые надлежало купить… Все? Нет, не всё. По закону подлости не оказалось яиц. Всегда лежат горкой или в упаковке, а сейчас — пусто, будто все без исключения курицы ушли на больничный.

Рискну появиться у родителей без яиц. Мать промолчит — она у нас умная, все понимает. А вот отец выльет на многострадальную мою голову очередной ушат гнева… А вдруг позабудет про яйца? Не забыл.

— За что ты меня, Колька, не любишь, а? — грозно спросил он, оглядывая выложенные на кухонный стол продукты. — Что я тебе сделал плохого? Ишь, какого детину выкормил, а ты… Знаешь ведь, стервец, утреннее мое меню: тройка яиц в мешочек, малосольный огурчик, да чашка чая с бутербродами… Все в наличии, а где яйца? Мало я тебя в малолетстве порол, вот и не внушил почтения к родителю…

Отец покраснел от гнева и обиды, замахал пудовыми кулачищами. Будто сам себе аккомпанирует. Как бы этот аккомпанемент не пришелся по мне! Батя — мужик серьезный, в азарте может и заехать…

В кого я уродился? Батя — скандалист, мать — серая мышка Я — ни то и ни другое, помесь какая-то беспородная. Со всеми соглашаюсь, от осложнений и скандалов шарахаюсь в сторону, настоять на своем не умею. Не зря попал под женин каблук…

— Будут яйца, будут! — успокоил я разбушевавшегося отца. — Просто в ваш магазин еще не завезли… Поеду в Можайку, там наверняка есть…

— Ты — на колесах? — уже тише спросил отец.

— Осточертели мне «колеса»! Хотя бы денек отдохнуть о» них…

Отец с умиротворенной улыбкой на широком рыхлом лице похлопал сына по плечу, слегка подтолкнул в спину. Будто благословил на ратный подвиг. Никогда не скажешь, что совсем недавно он был недалек от того, чтобы отправить меня в нокаут…

Можайский магазин покупателями не перегружен. Очереди, конечно, есть — как без них? — но не серьезные, существующие, мне кажется, для того, чтобы люди, привыкшие к старым временам, не скучали, не потеряли, как принято выражаться, локтевую связь с себе подобными.

Я двинулся по длинному залу, будто полководец, принимающий парад. Оглядывал прилавки и витрины. Не то чтобы полное изобилие, но жить можно. Даже при бьющих по голове ценах.

Где же молочно-яичный отдел? Правда, нужен не только он, ибо мать на прощание вспомнила и забила в мою память добрый десяток ранее упущенных наименований продуктов. В том число сметану.

И вдруг я замер, словно неожиданно натолкнулся на красный свет семафора.

Впереди шла… Любаша.

В джинсах, голубой куртке с откинутым капюшоном, с распущенными волосами она выглядела если не королевой, то уж принцессой — точно. Казалось, что все мужчины, начиная с четырнадцатилетних пацанов и кончая престарелыми ветеранами, вмиг позабыли о покупках и уставились на красавицу.

Обо мне и говорить нечего.

Некоторое время я шел за девушкой. Останавливался вместе с ней у прилавков, смотрел невидящими глазами на консервы, рыбу, мясо. Передвигался к следующему отделу. Снова разглядывал витрины и прилавки.

Любаша придирчиво выбирала продукты… Уж не для Тихона ли?… Она взвесила рыбу, отобрала овощи и направилась к кассе. Только здесь я осмелился догнать ее.

— Здравствуйте, Любаша…

— А-а, извозчик! — нисколько не удивилась она, будто мы расстались какой-нибудь час назад. — Оказывается, вы не только машины водите, но и снабжением занимаетесь, семью обеспечиваете… Похвально… Велика ли семейка?

Вопрос задан с явным подтекстом. Дескать, то, что ты женат, не сомневаюсь, а вот о детишках хотелось бы узнать. Сколько их, какого возраста?

Зачем ей понадобились мои анкетные данные?… Впрочем, скрывать нечего, чист, как стеклышко…

— Родители озаботили… Жена с тещей сами покупают, детей не завел… Живем втроем, — отчитывался я, будто перед строгим кадровиком. — Отец с утра до вечера работает, каменщик он на стройке. Мать часто болеет, вот и приходится помогать…

— Вот как? — удивилась Любаша. На мой взгляд, не удивляться нужно, а соболезновать. — Вдобавок ко всем положительным качествам вы еще и преданный сын…

— А разве вы не помогли бы своим родителям?… Только не притворяйтесь этакой бездушной, жестокой — не поверю.,.

— Женщины немного душевней мужиков. Поэтому я не устаю удивляться чертам вашего характера…

И снова — подтекст. О каких «чертах» идет речь? Очередная насмешка или искреннее уважение?… Да-а, разговаривая с девушкой, приходится все время держаться начеку, будто за рулем взбесившейся машины.

— А вы, наверно, печетесь о Тихоне? — нанес я ответный удар… либо постарался уйти от разговора о своих «положительных качествах». — Болезненный он человек… у вас.

— У меня?

Приветливая улыбка растаяла, превратившись в страдальчес-ю гримасу. Глаза остро блеснули. Губы приоткрылись, показывая крупные, безупречной формы зубки.

— Простите, Любаша, — неизвестно за что извинился я — не нагрубил же, не нахамил. — Просто я никак не могу понять, в каком качестве вы находитесь в этой… компании… Надеюсь, мое недоумение не обидело вас?

— Нет, не обидело… А знать, кто я и что я — вам не следует! Сама во всем разберусь — не маленькая… Короче, извозчик, мне налево, вам направо. И примите добрый совет: не забивайте голову чужими проблемами, можете напороться на крупную неприятность… К тому же, если не ошибаюсь, у вас своих проблем — сверх головы!

Резко повернулась и, вызывающе покачивая стройными бедрами, пошла в кондитерский отдел.

Вот это характер — на троих мужиков хватит и еще останется!

Подумал я, подумал и, не обращая внимания на покупателей и продавцов, ринулся за девушкой. Будто позабыл сообщить ейнечто важное, от чего зависит не жизнь, конечно, но судьба — наверняка. Наша с ней судьба, общая.

— Любаша! Погодите, Любаша!

Девушка остановилась. На лице — ни следа недавнего негодования — прежняя улыбка, приветливая и слегка насмешливая.

— Что случилось? Наводнение? Или пожар?

Я остановился, не зная, что сказать. Зачем я догнал ее после получения суровой отповеди? Извиниться? А за что?

— Что же вы молчите, извозчик?

— Не знаю, с чего начать, — честно признался я. — Захотелось проводить вас…

Любаша не удивилась. У меня возникло впечатление, что она заранее знала о моей несуразной просьбе и заранее решила ответить согласием.

— Ну что ж — проводите. Сейчас набью сумку продуктами, расплачусь, и пойдем… Кстати, вам ведь тоже нужно приобрести продукты… Объединим усилия?

— Обязательно объединим, — радостно согласился я.

Будто дружная, любящая пара, мы обошли отделы. Я занял очередь в кассу. Любаша то и дело прибегала, сообщала суммы, необходимые для уплаты за продукты. Наморщив лоб, что-то высчитывала на карманном калькуляторе. Смеялась и сердилась одновременно.

Уже направившись к выходу, вдруг вспомнила:

— Про селедку мы забыли! И масло у меня кончается… А вы яйца так и не купили? Попадет же вам от отца, ох как попадет!

Смеясь и подкалывая друг друга, мы возвратились к прилавкам. Покидать Можайку ни мне, ни, похоже, ей не хотелось.

Почему?

3

В голову вбито два гвоздя, длинных и ржавых. Их не вытащить, от них не избавиться — ноют и ноют. Дома, на работе, и машине, даже во сне.

Первый — зачем я понадобился Тихону и его дружкам? В качестве водителя машины? Глупость. В наше время приобрести легковушку, в том числе иномарку, легче легкого. Купить права, имея в кармане деньги, и того проще. Возиться же со мной — накладно и опасно. Мало ли какой «гвоздь» вобью себе в башку, и, чтобы избавиться от него, махну в ту же прокуратуру. Так, дескать, и так, нарушают права человека, попал в бандитский вертеп, выручите, спасите, вы за это получаете мои налоги. И спасут — повяжут преступников… Стоит ли Тихону рисковать?

Заманить в шайку еще одного человека? Еще глупей. Прежде всего, сейчас добровольцев, желающих набить карманы, предостаточно. И потом сомневаюсь, чтобы для «заманивания» потребовалась столь длительная и сложная операция.

Второй «гвоздь» — почему муниципалыцики, взяв у меня подписку и завладев паспортом, не интересуются моим времяпровождением. Ни разу не вызвали для допроса, очной ставки пли уточнения обстоятельств совершенного преступления. Даже не позвонили. Закрыли дело? Хотелось бы, конечно, поверить в такой благодатный исход, но… Сомневаюсь, чтобы перевозка наркотиков и возможное их распространение были квалифицированы, как легкая шалость. За это сажают, а обо мне забыли… Значит, держат «на крючке», следят, выжидают, когда преступник успокоится и выйдет «на связь» с сообщниками, чтобы накрыть всех сразу…

Имелся еще и третий «гвоздь», маленький и вовсе не ржавый. Я изо всех сил старался позабыть о его существовании, но частенько он беспокоил, ворочался… Все же кто такая Любаша, как она связана с Тихоном?

Часто на улице я неожиданно останавливался и оглядывал людей, машины, витрины магазинов. В первые дни стремился обнаружить слежку. Все тихо, ни одной подозрительной личности. Непонятно. Потом уже искал не слежку — девушку. Должны

же мы встретиться!

Какой же я глупец! Тогда, после блуждания по магазину, я провел ее к дому, остановился возле подъезда, церемонно пожал руку и… ушел. О свидании — ни слова, хотя эти слова так и вертись на языке, так и рвались наружу. В тридцать с гаком лет я будто возвратился в наивную свою юность…

Чаще всего «гвозди» беспокоят меня на работе. Дома их забивают хозяйственные дела и заботы: купить картошку, запастись продуктами, пристроить обрушившуюся на меня денежную лавину.

Я усиленно изучал рекламу, выбирая акционерные общества и банки. Кому отдать предпочтение? Выберешь тот же «Гермес», а его руководитель соберет в дипломат вложенные в общество купюры и махнет, скажем, в Швейцарию. На постоянное место жительства. И я останусь с носом, в прежнем полунищем состоянии.

Зато на работе сяду за стол в прорабке, упрусь взглядом в изученные до мелочи чертежи и ломаю голову над чертовой проблемой: как вытащить два ржавых «гвоздя» и избавиться от шевеления третьего.

Прибежит в прорабку замороченный бригадир с заковыристым вопросом, а я никак не могу в этот вопрос врубиться. По несколько раз переспрашиваю. В голове — Тихон с дружеской улыбочкой и жестоким блеском в глазах; милиция потрясает моей подпиской и паспортом; сыщики, почему-то в старомодных котелках и с зонтиками в руках, подглядывают из-за углов…

Кажется, пора обращаться к психиатру…

— Ты что, прораб, часом не сбрендил? — удивляется рассерженный бригадир, потрясая накладной. — В третий раз прогну подмахнуть требование, а ты уставился на меня, будто на икону Богоматери и мычишь… Перебрал, небось, вчера и никак не можешь очухаться… Верный способ — надо похмелиться…

— Вот именно, перебрал, — наконец врубаюсь я. — Только не спиртное виновато… Понимаешь, задачки у меня с добрым десятком неизвестных, никак не могу разобраться… Эх, если бы — перепой! Немедля хватанул бы похмелку — и все дела.

Ничего не понявший бригадир соболезнующе кивает, а, выйдя за дверь, многозначительно крутит пальцем у виска. Дескать, поехала крыша у нашего прораба, пора его в психушку везти…

Нет, не к психиатру — в прокуратуру. Там вылечат.

Мысль о явке с повинной не раз и не два приходила мне в голову. Но я с испугом гнал ее вон. Если бы не «дело о наркотиках» — давно бы сдался. Попадем с Тихоном и Владькой в одну камеру по одному и тому же делу — что они со мной сделают? Убьют — туда и дорога, но ведь изувечить могут…

Сейчас я уже не гнал назойливую мысль о явке в прокуратуру, наоборот, обсасывал ее, прикидывая, как лучше осуществить, что сказать, в чем признаться… Пожалуй, пора поторопиться, пока не давит груз более серьезных преступлений…

Однажды бездумно шел по улице, машинально выглядывая «слежку», и вдруг остановился возле подъезда отделения милиции. Сейчас войду и просто скажу: «Пришел с повинной». Наручники оденут? А зачем, если я доброволец?… До входной двери — шагов десять, не больше. Но для меня — десять километров, одолеть которые так и не хватило сил…

Что же я собираюсь делать? После признания меня не выпустят — отвезут в ту же Бутырку… А я хочу жить на воле, мне решетки и издевательства надсмотрщиков противопоказаны.

Так и не дошел до входа, повернулся и бегом, весь в поту, помчался на стройку, где уже заканчивался обеденный перерыв.

Нет, нет, лучше вкалывать, переругиваться с бригадирами, получать замечания и выговоры от начальников; не спать, перевозя из города в город непонятные тихоновские «посылочки»; зубатиться с женой и тещей.

В общем-то, беспокоили меня на работе мало. Бригадиры состояли из опытных мастеров, построивших не один объект разного назначения и этажности. Начальник стройучастка, похоже, начисто забыл, что у него есть прорабы, бегал по начальству, выбивая материалы и инструменты, часами просиживал у проектировщиков, добиваясь упрощения больно уж сложной конструкции. Короче, занимался своими делами. Точно так же, как

в застойные времена.

А я занимался своими проблемами. Пытался извлечь заржавелые «гвозди», разрешить неразрешимое.

Этот день остался в памяти надолго.

Приблизительно за полчаса до конца смены, когда я, растолкав по полкам шкафа до смерти надоевшие чертежи, мечтал об ужине у матери, дверь в прорабку предупреждающе заскрипела. В комнату вошел… Тихон. В широком плаще и в берете — в своей обычной униформе.

Странно, откуда он узнал место моей работы? По запаху, что ли?

— Извини, Николай, за неожиданный визит, — скупо улыбнулся он, по-хозяйски усаживаясь за стоящий возле окна стул. Осмотрел в окно подступы к прорабке, перевел взгляд на меня. — Дело

такое, что пришлось побеспокоить… Поехали, поговорим.

— Я — не на машине…

— Пошли, пошли, что-нибудь придумаем. Беседовать здесь — ни мне, ни тебе не с руки… Сам понимаешь.

Кажется, я превратился в рыбку, глубоко заглотнувшую предательский крючок с денежной наживкой. Не сорваться, не нырнуть в глубину — напряженная леска тащит добычу наверх. Туда, где обессилевшей рыбке грозит неминуемая гибель.

Я покорился судьбе и первым шагнул за порог прорабки. Тихон, будто конвоир, следовал за мной, командуя, налево, направо.

Миновали ворота. Один из бригадиров с недоумением проводил нас взглядом. До конца смены добрых пятнадцать минут, а прораб уже намылился домой. Раньше такого никогда не было.

Или, на самом деле, у прораба поехала крыша?

«На самом деле, — подумал я. — Попал бы ты в такой переплёт, сам бы сбрендил».

За ближайшим к стройке перекрестком — шикарная иномарка, по-моему, «мерседес». За рулем осклаблился в наглой улыбочке Владька. Вот, дескать, мы каковские, на каких машинах ездим, не чета твоему задрипанному «москвичу»!

Краешек первой проблемы прояснился, «гвоздь» наполовину вышел из изболевшихся моих мозгов. Я нужен Тихону не в роли извозчика»… А в качестве кого?

— Садись, Николай, не стесняйся, — Тихон открыл дверь машины, заботливо посадил меня, сам уселся рядом. — Собрали мы с Владькой остатки деньжат, и купили сносную машинку. Не скрою, туго пришлось, твое освобождение из кутузки стоило немало…

Очередной намек на «долг чести». В последнее время Тихон частенько вспоминает о нем, чередуя это воспоминание с паспортом и подпиской. Я сделал вид — не понял.

— Поехали. Туда, где машин побольше, а народу поменьше. Разговор предстоит больно уж острый — как бы не порезаться…

Владик вел машину сверхотважно — метался по улице, менял полосы, подсекал медленно ползущие «москвичи» и «жигули», дважды лихо проскочил на красный свет. Тихон не останавливал лихача, не делал ему замечаний — задумчиво поглядывал в окно. Будто проигрывал предстоящую беседу.

Наконец, мы припарковались к тротуару рядом с какой-то фирмой. С одной стороны — «БМВ», с другой — «жигули-девятка». Прохожих мало — магазинов поблизости нет, а прогуливаться в наше время не только вредно для здоровья, но и опасно для жизни.

— Вот теперь можно поговорить спокойно, — на лице Тихона — ни следа недавней улыбки: брови нахмурены, губы сжаты, слова цедит медленно, скупо. — Звонил тебе домой — ответила женщина. Не жена — ее манеру говорить я уже усвоил, когда беседовал по поводу твоего исчезновения, — наверно, теща. Она терпеть не может, когда звонят мне или Ольге, считает — все новости обязательно должны проходить через хозяйку, то есть через нее. — Подозвать тебя отказалась. Вот и пришлось заявиться на работу.

— Ничего страшного, ко мне часто приходят, — изобразил я этакую значимость своей мелкой личности. Тихон пренебрежительно усмехнулся и снова нахмурился.

— Пора тебе выходить на… международный уровень. Хватит работать по мелочам. Мы тебе доверяем, знаем — не скурвишься, побоишься. Если не за себя, то за тещу, — снова ухмыльнулся он. — И за жену, конечно… Введение понятно?

— Понятно, — словно эхо, повторил я.

— Завтра уезжаешь в Самарканд. Поезд уходит днем. В Самарканде тебя встретят. Возьми конверт — в нем лежит письмо и деньги на дорогу. Там же — паспорт. Обошелся он недешево, но сейчас возвращения долга не требую — вычту из заработка…

— Но я ведь работаю…

— Твои проблемы. Возьми за свой счет или в счет очередного отпуска. Мы — не благотворительная организация, придется тебе покрутиться, поработать умишком. Но получишь солидно…

Последнее замечание смело все мои возражения. Если Тихон говорит «солидно», это означает, что сумма, которую я получу, будет как минимум в два раза больше обычного вознаграждения за поездки по области. Ради нее можно и за свой счет взять недельки две. Начальник не должен отказать, после сдачи девятиэтажной башни наступил период недолгого затишья.

— Что я должен везти? Если наркотики — отказываюсь. Снова подставляться не хочу.

— Не волнуйся, Коля, не транжирь дефицитные нервы. Наркотиками мы не занимаемся. И опасно, и накладно. Тот случай — единственный. За него я намылил Владьке шею — до сих пор болит…

Владька покаянно склонил голову. Но мне показалось, что сделал он это не от сознания допущенного промаха, а для того, чтобы скрыть от меня насмешливую улыбку.

— Что будет упаковано в посылке, знать тебе не обязательно. Даже опасно… Скажем, пакет с письмами интимного характера.

— В прошлый раз вы тоже говорили: успокойся, не выдумывай. А в портфеле оказался наркотик, — жалобно вымолвил я, будто выпрашивал у палача, поднявшего свой топор, пощаду, которой не будет.

— Сказано, не замусоривай себе мозги! — зло прикрикнул Тихон. — Может быть, менты подсунули наркоту, может быть, завалялся с прошлой передачи, а Владька не заметил… Все может быть. Мы не всегда были святыми, как сейчас, и наркотиками баловались… Теперь завязали… Прекрати трястись, будто лист на ветру.

Я приободрился. Если в портфеле не наркотик — бояться него. Хотя… Тихон может передать своим дружкам что-нибудь и страшней…

— Взрывчатка? — выдохнул я.

— Штаны стирать не придется? Нет там никакой взрывчатки, самая безобидная посылка из всех, какие перевозит железная дорога… Еще вопросы имеются?

— Не лучше ли отправить почтой?

— Говори, да не заговаривайся. Я плачу, ты делаешь. Значит, мне лучше знать, с какой оказией посылать пакеты!

Никакой я не инженер — обычная мышь с прищемленным хвостом. И сколько бы я ни крутился, ни вертелся, пытаясь освободиться — хвоста не вытащить из мышеловки, не удрать.

Поэтому я покорно склонил голову. Все сделаю, что поручите, только не отдавайте на съедение коту, пожалейте.

— И еще хочу предупредить. Твой паспорт мы вызволили, подписка уничтожена, но ты по-прежнему у милиции на крепком крючке. Одна попытка предать нас, одно лишнее слово, и — за решеткой. Сам знаешь, что грозит человеку, повязанному с наркобизнесом.

Я снова безвольно кивнул и спрятал в карман конверт.

4

Надо сказать, что в смысле обязательности и щедрости Тихон — вполне порядочный человек. В конверте рядом с пасом и билетами — два лимона «на мелкие расходы». Отдельное купе мягкого вагона международного класса с душем и туалетом. Второе место обязательно окажется свободным — в этом я уверен.

Но где же Владик? Он должен доставить мне «посылку», а до отправления поезда остается всего пятнадцать минут. Неужели опоздает, и я поеду без «багажа»? С одной стороны — хорошо, но как бы не лишиться обещанного вознаграждения? Ведь часть его должен мне вручить получатель в Самарканде… Плакали мои денежки…

Зря волновался. Владик не опоздал. В дверь купе предупредительно постучали.

— Войдите, — разрешил я, думая, что стучит нежеланный сосед, который решил все же составить мне компанию.

— Я тебе доставил пакет и… попутчицу, — весело объявил Владик. — Тихон решил, что путешествовать вдвоем приятней и безопасней.

Вслед за Владиком в купе вошла… Любаша. Небрежно бросила на диван небольшой саквояж, уселась, откинувшись на спинку. Закурила. Окинула меня озорным взглядом.

— Кажется, извозчик недоволен. Могу уйти. Мне эта поездки нужна, как Останкинской башне подпорка.

— Нет… почему же… я доволен. Действительно, веселей будет.

— В точку попал, — снова рассмеялся Владик. Что-то он сегодня излишне веселый, как бы не загрустить… — А ты не зубоскаль, — повернулся он к Любаше. — И не особо кокетничай с Колькой, а то я… Сама знаешь, что с тобой сделаю.

— А ты мне кем приходишься? Муж, свекор, любовник? Наплевала на твои угрозы и предупреждения… Выполнил задание, сопроводил меня — и исчезни.

— Кем я тебе прихожусь — решит Тихон…

Второй раз за время недолгого знакомства с девушкой я увидел ее разгневанной. Опять остро блеснули глаза, угрожающе засверкали безупречные зубки.

— Заткнись, подонок!

Владька рассмеялся, но я заметил, что он подался в сторону двери. Не намного — на полшага.

— Его боишься? — показал он на меня. — Зря. Колька ничего не понимает и никогда не поймет. Он же — робот, Ванька-извозчик, подай — отнеси. Пусть попробует вякнуть, сявка, я ему…

Я вскочил, чтобы дать наглецу достойный ответ, но Люба повелительным жестом вернула меня на прежнее место. I

— Ты меня бойся! И не торопи… свою смерть, она и без того стоит у тебя за плечами.

Владик вытащил руки из карманов и угрожающе шагнул к девушке. Я сжал кулаки. Любаша не шевельнулась — с насмешливой улыбкой глядела на происходящее.

— Ладно, — неожиданно успокоился Владик и снова сунул руки в карманы. — За мной не заржавеет, сочтемся, — повернулся ко мне. — Полюбовался, извозчик, своей паспортиной? |

— А чего любоваться — паспорт как паспорт.

— Все же погляди да моргалы пошире открой…

Я достал из конверта паспорт, раскрыл его и обомлел… Никаноров Николай Иванович… Вот тебе и обязательный человек Тихон — перепутал… А до отправления — считанные минуты.

— Вот так, — загримасничал Владька. — Едет с тобой супруга, Никанорова Любовь Семеновна… Понял, супруга? Но гляди, Колька, не вздумай праздновать с ней первую брачную — убью.

Пристрелю, зарежу! Учти… Благополучного путешествия, господа Никаноровы, и такого же благополучного возвращения.

Он спрыгнул с подножки, показал нам в окно кулак и исчез.

Я тупо смотрел на свой — и не свой! — паспорт. Что же делать… Фотография — моя, печать отчетливо просматривается, Документ изготовлен профессионально…

— Ну и муженька же раздобыл мне Тишка! Закрой рот, извозчик, язык вывалится. И спрячь портфель, ненароком кто поинтересуется, откуда у модного парня затрапезный бумагоноситель…

На пухлых губах играет насмешливая улыбочка, в глазах — таинственное свечение.

Я не ответил — думал уже не о подложном паспорте, а о содержимом «немодного» портфеля. Судя по его толщине, напихано туда изрядно. Вдруг наркотики! Тихону можно верить только на одну треть, его напарнику и того меньше. Вдруг таможенники извлекут из доверенного моим заботам портфеля пакет с белым порошком. Оправдываться будет поздно, да и не поверят досматривающие моим куцым оправданиям.

Не обращая внимания на насмешки «супруги», я принялся изучать «багаж», попытался вскрыть его. Ничего не получилось — заперт на оба замка, ключа, естественно, не приложено… Разве взломать? Сделать это проще простого, но как оправдаться перед получателем в Самарканде?

— И не думай! — строго запретила Любаша, расшифровав мои намерения. — Жить надоело? Тишка мигом спровадит на тот свет…

Она решительно отобрала портфель и небрежно закинула его на багажную полку. Я не сопротивлялся. События последних месяцев лишили меня последних остатков воли, хотелось забиться в угол и завыть волком, попавшим в западню. Я и прежде не отличался мужской твердостью. Ольга частенько издевалась надо мной, именуя «хламидой», требовала стать, наконец, мужиком… Может быть, она была права…

— Ну-ка, встряхнись! — с неженской силой стукнула меня по плечу девушка. — Все — о'кей! Скатаем в Самарканд, передадим посылочку, получим башли — и гуляй душа!… И как только подобного неврастеника жена выпускает за порог? Был бы моим — держала в пуховом мешке, выводила бы гулять по вечерам на поводке. Как болонку!

Ох, до чего же не хотелось Ольге выпускать на свободу слабого, но добычливого муженька! Пришлось такое ей намолоть, столько нафантазировать — до сих пор, небось, не разжевала. Еду, дескать, для обмена опытом строительства… Каким таким опытом, когда все без него развалилось?… В соседнее государство… В какое именно?… Не имеет значения, просили держать в строгом секрете… Кому нужна подобная таинственность?… Откуда мне известно? Подозреваю — коммерческая тайна. Сейчас не то, что в недавние времена, существует конкуренция.

Конечно, жена не всему поверила, но сделала вид, что мои объяснения ее удовлетворили… Скорее всего, решила: командировка сулит изрядный барыш, который обязательно осядет в ее кармане. Поэтому и не стала особенно возражать — так только, для видимости…

— Снова задумался, извозчик? Никакого внимания супруге. Гляди, обижусь — на шею первому попавшемуся мужику брошусь… Думаю — не откажется… продегустировать чужую жену… Есть хочешь, благоверный?

Не дожидаясь ответа, Люба быстренько распаковала саквояж, достала из него жареную курицу, колбасу, сыр и бутылку коньяка. Расставляя эти яства на столике, она не переставала болтать.

— Знаешь, как все получилось неожиданно? Тихон вдруг спрашивает: в Самарканде была? Я — нет, не довелось, дальше Теплого Стана никуда не ездила… Хочешь прокатиться? А кто не захочет хотя бы на полмесяца оторваться от домашних дел, поглазеть на новые места? Короче, согласилась. Тишка полдня втолковывал, что я должна делать, чем заниматься…

— И чем же вы должны заниматься? — с интересом спросил я. — Меня стеречь? Или следить, как бы подопечный не вышел из повиновения?

Мы дружно посмеялись.

— Давай перейдем на «ты», — неожиданно предложила Любаша. — Только без… этих самых… объятий, поцелуйчиков… Ненавижу слюнтяйство!

Я охотно согласился.

— Прошу к столу, — торжественно провозгласила девушка. — Только учти, извозчик, сколько бы я ни пила — разума не теряю. Поэтому не вздумай приставать. Ручка у меня тяжелая, приложусь — долго будет щечка болеть. Если не веришь — узнай у Владьки…

— А ежели по доброму согласию — тоже приложишься?

— Согласие нужно заслужить примерным поведением…

Пила Любаша лихо, по-мужски закидывала голову, одним глотком опустошала полную рюмку. Закусывала, отщипывая кусочки котлеты, обильно намазывая их горчицей. И не пьянела.

Я старался следовать ее примеру. Но после второй рюмки почувствовал — захмелел.

— Не удивляйся — все больше приходится общаться с мужиками. Научилась, и пить, и закусывать… А ты, будто красна девица, глоточками пробавляешься… Не стыдно?

Нет, не стыдно. Просто хочется разговорить попутчицу, заставить ее открыться, проболтаться. Не столько о себе, сколько о Тихоне и Владьке. Пока что оба они для меня — загадка, и эту загадку необходимо отгадать в целях собственной безопасности. Из памяти не выходил притиснутый к моим ребрам Тишкин пистолет…

Незаметно уговорили бутылку. Я наклонился к своей сумке, чтобы достать вторую, но Любаша решительно отвела мою руку.

— Все, извозчик, хватит. Лучше давай поговорим… Как тебя угораздило попасть в Тишкин капкан? Небось, большими деньгами соблазнился, подумал — в миллионеры пролезу, жить стану с шиком, без тревог и хлопот, да?

Я безвольно качнул головой. Чертовы деньги, стремление захапать побольше… Как же поздно мы спохватываемся, начинаем понимать, что не в деньгах счастье, в гроб с собой их не забрать… Избитая истина, но почему она становится главной только тогда, когда на лбу и на сердце вспухают шишки?… Не поздно ли я спохватился?

— Я тоже не люблю, когда в кошельке пусто. С деньгами легче дышится, интересней жить. Захотелось покурить «Мальборо» — ради Бога, кури. Пришла охота полакомиться дорогими конфетами — плати и лакомься. Да и как жить без денег… Хватит о них, извозчик, давай лучше поговорим про жизнь-житуху… Жену-то любишь?

— Не любил бы — не жил…

— Не скажи. Любовь к жене — дело привычное. Сначала один раз в три дня обнимешь, после полраза в неделю… Ну, нечто вроде черняшки становится, а в медовые года — сдобным батоном представлялась… Такая уж природа человеческая. Мужики отвратный народ, им бы все лакомиться да облизываться на других женщин… Но осуждать их за то, что стремятся получить сладкое на стороне, не стану. Противно, но так уж устроено в этом мире…

— А Владька тоже подкатывается к тебе… за сладким?

— А за чем же еще? Только позабыл, мразь, что я не из того теста слеплена, меня ему не испробовать…

— Если кто другой предложит — согласишься?

Девушка окинула меня смеющимся взглядом, дернула плечиками.

— От настроения зависит. Мы, бабы, в отличие от мужиков, любовных прогнозов не составляем, живем сердцем, чувствами… К примеру, сейчас мои чувства подсказывают: спать пора, баиньки… Выйди, переоденусь.

Я вышел в коридор. За окном мелькали «кадры», знакомые тем, кто часто пользуется услугами железных дорог. Мне это в новинку, поэтому, иногда с горечью, иногда с удовольствием, вглядывался в будни сегодняшней жизни. Так вглядываются в |лицо человека после долгой разлуки, отмечая знакомые черты и удивляясь новым.

Разноцветные киоски на перронах, обилие торгующих за прилавками привокзальных рынков… Жаль, не разглядеть цен, но изобилие — налицо… Валяются пьяные — и мужчины, и женщины… Ну что ж, и в прежней, «до демократической», жизни их было предостаточно… Старушка собирает пустые бутылки. Тоже понятно — пенсии не хватает, приходится промышлять; чтобы не помереть с голоду… Очередь возле подъезда дома. Вполне могут быть безработные, стоящие за скудным пособием… Или — продажа акций для тех, кто надеется прожить на дивиденды…

Постепенно мысли, совершив оборот вокруг сегодняшней действительности, возвратились в исходное положение.

Куда и зачем я еду? С фальшивым паспортом, с фальшивой женой, с таинственным, зловещим портфелем? Что ожидает меня в Самарканде? Получение желанного вознаграждения либо тюремная камера? В каком качестве ко мне приставлена девушка — помощницей или сторожем? Как она поведет себя, если в Самарканде нас встретит не получатель посылки, а милицейский патруль?

Пытаясь отыскать ответы, я думал, думал до зубовного скрежета, до головной боли…

— Извозчик, можешь укладываться…

Любаша уже лежала в постели. Успела даже простынку пристроить, отгораживающую ее диван. Нечто вроде ширмы… Ради Бога! Я и прежде не был падок на амурные похождения, теперь — тем более.

То ли подействовал коньяк, то ли головная боль, но я мигом окунулся в тяжелый сон.

5

Проснулся я так же неожиданно, как и уснул. Из-за двери, ведущей в туалетную комнату, доносились звуки льющейся воды и старинная песенка, переделанная на современный лад:

Первым делом перепортим самолеты, Ну а девушек? А девушек — потом…

Простыня, отделяющая меня от «супруги», сдернута, видна неубранная постель. Пора одеваться. Натянул джинсы, заправил в них рубашку, причесался. Заодно взглянул на багажную полку. Портфель мирно покачивался на прежнем месте, но мне показалось — ручка повернута не в ту сторону — направо. А вчера лежала — налево… Глупости, зачем Любаше трогать вещь, которую если я не ошибаюсь, ей приказано охранять?

— Извозчик, натягивай штаны, я выхожу.

— Давно оделся, можешь не стесняться…

— Это мне-то стесняться? — звонко рассмеялась девушка, появляясь в купе. — Честно говоря, позабыла, как это делается… Садись завтракать…

— Может быть, двинем в ресторан? Надо же проесть выделенные Тихоном деньги…

— Хлебать протухшие щи и жевать недожаренные котлеты? Избави Боже! Недаром же я натолкала полный саквояж продуктов, это — чтобы не подхватить понос и не сидеть в обнимку с унитазом!… Садись, садись, не сопротивляйся. Жену положено слушать, а в эту поездку я твоя жена. Правда, не венчанная, но со штампом в паспорте… На коньяк не рассчитывай, с утра не пью и тебе не советую…

У меня и без коньяка кружилась голова. Кто мог брать портфель, кроме Любавы? Некому, дверь заперта… У проводника, конечно, имеются запасные ключи, но зачем ему проверять вещи пассажиров?… Значит, все же Любаша! Как бы поделикатней спросить…

— Что-то ты скучный с самого утра, — щебетала девушка, обильно намазывая хлеб маслом и покрывая его колбасой. — Не получилось со «сладким», помешала простынка? — ехидно допрашивала она. — Какой же ты после этого мужик, если не смог преодолеть и такую хлипкую преграду? Или побоялся получить по физиономии? Наперед знай: чем больше женщина грозится, тем она уступчивей…

— Учту, — буркнул я, не вдумываясь в суть сказанного. — Постараюсь доказать обратное… сегодня ночью…

— И не подумай, и не пробуй — ничего не получится! — с испугом воскликнула Любаша. — У нас с тобой — деловые отношения, смешивать их с любовными — вредно и для дела, и для здоровья… Мне кажется, что в компании, куда попал, ты — единственный честный человек… Не считая, конечно, меня, — снова рассеялась она.

— Пой, пташка, пой. Так я тебе и поверил. Все мы честные-пречестные, когда это выгодно… А вообще давай поговорим откровенно. Начинай…

Стоит ли откровенничать? Где гарантия, что малознакомая девица не передаст нашу беседу тому же Тихону?

Я колебался, вглядываясь в миловидное лицо Любаши, выискивая в нем ответ на все мои сомнения. Впрочем, идти на попятную, когда сделан первый шаг, более опасно, чем лезть напролом… Да и что предосудительного в моем любопытстве? Имею же я право знать, кто мне друг, а кто враг?

— Почему начинать должна я? Ты затеял беседу, ты и покажи пример откровенности…

И я решился.

— Первый вопрос — зачем ты ночью трогала портфель?

Любаша округлила глаза. Я сразу понял — ошибаюсь. Ручка лежала в том же положении, что и вчера — я потихоньку схожу с ума…

— Можешь не отвечать, — торопился я. — Обычная проверка… Итак, что меня интересует в действительности? Кто такие Тихон и Владик? Чем они занимаются, кто по профессии… Поймите…

— Снова на «вы»? — строго спросила Любаша, приподнимаясь. — Когда же я вас перевоспитаю… тебя…

— Прошу понять меня правильно — я связал с ними свою судьбу, в случае чего придется подставлять шею под топор… Хотя бы знать, за что, почему и с кем…

— Понимаю, — без обычной усмешки ответила Любаша. — Никаких секретов. Тишка и Владька — неудавшиеся художники. Тихон — живописец, Владька — гравер… Оба пытались вписать себя в сегодняшнюю жизнь в соответствии со своей профессией, и оба оказались на обочине. Вот и занялись малым бизнесом…

— Ничего себе малый — миллионами ворочают, за одну поездку в Москву и обратно выкладывают сумму, равную моей двухмесячной зарплате

— Игра слов. Раньше были «тысячи», сейчас они превратились в «миллионы». Суть-то осталась прежняя… Правда, не совсем, но в принципе…

Расскажи я кому-нибудь, что в купе поезда вел разговор на экономические и политические темы с обаятельной молодой женщиной — ни за что не поверят, лжецом окрестят.

— Вернемся к нашим баранам… Итак, в малость бизнеса, которым занимаются ваши… твои друзья и который раньше имел более подходящее название — спекуляция, я не верю…

— Твои проблемы. Просто художники превратились в удачливых бизнесменов, как принято говорить, нашли себя в коммерции. Ничего удивительного в этом я не вижу… *

— А вы… ты тоже занимаешься коммерцией?

— И да, и нет… Помогаю. Наши судьбы в чем-то схожи. Закончила полиграфический институт, выскочила замуж. Неудачно. С мужем рассталась сразу же после медового месяца. Попыталась устроиться на работу — не вышло… Вот и превратилась и домашнюю хозяйку, и помощницу Тихона… Вопросы все?

— Один… не совсем скромный… Почему ты не выходишь замуж за Тишку?

Любаша изумленно ойкнула. Так естественно, что я понял: сказал глупость.

— Я… замуж… за Тишку? Ну, ты даешь, извозчик! Он женат и, по-моему, счастлив… К томуже сравни: я и Тишка?… Юморист!

— А как звать его жену? И где она?

— Сейчас — за решеткой, но скоро Тихон ее вытащит. Как звать — точно не знаю: не то Валерия, не то Валентина… Какое это имеет значение?

Имеет, милый конспиратор, и — немалое. Кажется, жена Тихона — бывшая сокамерница Фимки. Все же я тогда не ошибался! При встрече расспрошу сестренку подробней, авось, при общении с шефом пригодится…

— Еще один вопрос. Главный. Что в портфеле?

— Возвратимся домой, спроси у Тишки… Только не советую — лишнее любопытство в бизнесе не поощряется, можно схлопотать по шее.

Неужели девушка видит во мне этакого наивного дурачка, способного на откровенность с шефом? Я промолчал, делая ид, что с благодарностью принял ее совет и последую ему.

Последняя ночь — перед Самаркандом — копия первой. Поужинали, выпили и легли спать. Снова появилась на свет простынка-ширма, снова перед сном я получил предупреждение не расчитывать на благосклонность и не пытаться преодолеть созданную ею преграду.

Проверка документов прошла благополучно. Прыщавый прапорщик равнодушно обозрел наши паспорта, затем — наши физиономии. Багаж не осматривал — поверил на слово.

— Причина поездки в Узбекистан?

— Навестить дядю. Давно не виделись, вот и решили…

— Где проживает дядя?

— Улица Советская, дом пять…

На вопросы отвечала Любаша. Спокойно и даже доверительно. Дескать, вышла замуж, не представить мужа родне — нанести смертельную обиду.

Я сидел, обливаясь потом, стараясь подальше спрятать подрагивающие руки. Конспиратор из меня, как из моего бати профессор медицины.

Пронесло. Проверяющий вернул паспорта, вежливо пожелал хорошо провести в Самарканде время и благополучно возвратиться в Россию.

— Обязательно посоветую Тишке больше тебя никуда не послать. Если он не хочет лишиться талантливого извозчика… Ну, и трусишка же ты, Коля-Николай! Как сердечко? Валидол не требуется?

Отшучиваться, опровергать нелестное мнение не было сил. Я будто вышел из парной.

Погода в Самарканде оказалась жаркой. Пришлось отправить в сумку джинсовую куртку и остаться в одной футболке. Любаша тоже облегчила свой наряд — вместо закрытой блузки на ней, будто по волшебству, появилась мужская безрукавка, выпущенная поверх брюк. Если убрать роскошные длинные волосы — мальчишка-озорник, оглядывающий перрон в поисках мороженого.

Вышли из вагона, огляделись. Я достал пачку сигарет, предложил девушке.

— «Пегас»? Не стыдно, господин инженер, курить плебейские сигареты? Нынче от них даже пацаны отворачиваются.

Она торжественно, будто выполняя ритуал, вытащила из карманчика саквояжа пачку «Мальборо». В вагоне я старался курить в коридоре, не задымлять воздух в купе, поэтому не знал замашек попутчицы.

Стыдливо засунул в карман «плебейский» «Пегас» и взял из рук девушки аристократическое курево.

Закурили.

Обычная картина, не вызывающая подозрений у самого опытного сыщика. Молодая пара ожидает встречающих, а они запаздывают.

— Здорово, племянники!

Мужчина среднего возраста в такой же футболке, как у меня. Кустистые брови, приветливый взгляд слегка раскосых глаз. Никаких особых примет, ничем не отличить от десятков мужчин, выходящих из вагонов либо прогуливающихся по перрону.

— Здравствуй, дядюшка, милый, — Любаша картинно взметнула руки на жирные плечи незнакомца. — А мы тебе привезли подарочек от брата…

— Люблю подарки… Спасибо братишке, и тебе… Незнакомец взял таинственный портфель и, не оглядываясь по сторонам, двинулся к выходу из вокзала. Мы с Любашей, будто скованные наручниками, пошли следом. На привокзальной площади — толпы людей, масса машин. Но дядя двинулся не к остановке общественного транспорта и не к площадке, где стояли легковушки, — к чахлому скверику.

Он отыскал свободную лавочку, присел и взялся за портфель.

— Любопытно, что за подарочек вы доставили?… Кстати, люблю не только получать, но и одаривать…

Не переставая говорить, «дядя» извлек из кармана брюк ключик, неторопливо открыл оба замка, достал из портфеля упакованный в оберточную бумагу пакет, тщательно оглядел его и положил в свою сумку.

А я— то, идиот, хотел проверить содержимое портфеля! Спасибо Любаше, не разрешила. Как повел бы себя дядюшка, заметив следы взлома?

Между тем незнакомец положил в похудевший портфель свой пакет. Тоже завернутый в серую бумагу, но размером поменьше…

— Поезд — через три часа. Погуляйте, перекусите в ресторане. Вот вам конверт. В нем — билеты и деньги… Для пущей важности сейчас возьмем такси, покатаемся. В городе я исчезну, таксист отвезет вас обратно… Очень прошу, племяннички, не привлекайте лишнего внимания.

К вечеру мы с Любашей ехали обратно в Москву. В таком же купе, но в другом вагоне, с другими проводниками. На сердце полегчало — дело сделано. Вернусь домой — положу деньги и самый престижный банк под самые высокие проценты.

И все же интересно, что было в портфеле и чем одарил «дядюшка» своего «братца»?

Глава 4

1

Вошкин прилип ко мне мушиной липучкой. Делал он это с такой откровенной наглостью, что я поневоле терялся и не мог отказать следователю в очередной бесплатной услуге.

Заявится вечером, многословно извинится перед Ольгой за назойливость, сошлется на крайнюю необходимость переговорить с ее мужем «по секрету».

— Поверьте, уважаемый Николай Иванович, только очередная беда заставляет нарушить ваш покой… Нет, нет, ни в коем случае! — отмахивается он обеими руками, когда Ольга примется расставлять на столе кофейные чашечки. — Я — на минуту, не больше, дела заели. Столько развелось преступлений — не успеваешь разгребать завалы… Вот я и говорю, — понизив голос, продолжает он монолог, после того как жена покидает комнату. — Очень уж запутанное дело у вашей сестры. Я ощущаю искреннюю привязанность к семейству Черновых. Иван Васильевич — чудесный человек, ваша мать — редкая женщина, добрая, заботливая… А уж о сестрице и говорить нечего — взяла у отца с матерью самые лучшие их качества… Но к сожалению… Вошкин умолкает, многозначительно поглядывает на закрытую дверь. Я поднимаюсь, и плотней закрываю ее.

— К сожалению, следствием выяснены некоторые факты, говорящие о том, что Серафима Ивановна так или иначе связана с преступной группировкой, виновной в краже изотопа… Я далек от мысли обвинить ее в краже, но… войдите в мое положение.

Меня могут обвинить в пособничестве, необъективности. Ведь это я настоял на освобождении Серафимы Ивановны из тюрьмы под подписку…

— Вы хотите сказать…

— Ничего сказать я сейчас не могу. К тому же голова забита другим. Снова мой «жигуль» забарахлил. Что-то в нем скрипит, двигатель работает с перебоями… Знаете, как это действует на нервы! А нервы у нас, у следователей, и без того напряжены — все мы, в той или иной степени, психопаты… Вот и думаю иногда: зачем тебе, Сергей, лишнее брать на плечи? Положено сидеть подследственной в изоляторе до завершения следствия — пусть сидит… Так нет же…

Скрепя сердцем я соглашался посмотреть, что у «жигуля» скрипит и почему движок работает неустойчиво. Жалобы на машину видоизменялись. То скорость не набирает, то масло жрет так, что впору последние портки продать, то расход бензина сумасшедший… Соответственно с объемом работ по устранению неполадок растет количество фактов и фактиков, привязывающих Фимку к грабителям.

Со временем аппетиты Вошкина росли. Его уже не удовлетворяло, что моими стараниями древняя машина превратилась в новую. Он не интересовался, откуда я беру запчасти, которые приходилось приобретать за собственные деньги на авторынке. Я откровенно побаивался замены движка либо кузова. Плакали тогда заработанные у Тихона денежки.

Однажды Вошкин пришел ко мне домой в расстроенных чувствах. Не стал извиняться перед Ольгой за непрошеное вторжение, безразлично принял из ее рук чашечку с кофе, нацелился на выставленный торт.

— Боюсь, очень боюсь за судьбу Серафимы Ивановны, — скорбно оповестил он. — Как бы не пришлось ей возвратиться и камеру… Последние данные не в ее пользу…

— Снова забарахлил «жигуль»? — невежливо спросил я. — Что с ним случилось?

— Нет, нет, с машиной, слава Богу, все в порядке… Тут совсем другое… Если не ошибаюсь, ваш отец по профессии каменщик, и неплохой…

— Говорят, классный, — подтвердил я, теряясь в догадках о необычном интересе следователя к профессии бати. — Что произошло?

— Вообще я не имею права открывать секреты следствия, но для вас их не существует… Задержан человек, подозреваемый к краже изотопа. При допросе признался, что шайку навела на лабораторию института некая лаборантка. Даже дверь открыла во время ночной смены, охранную сигнализацию выключила… Понимаете?… Ужас!… Фамилии лаборантки подследственный не назвал, но по его описанию она удивительно походит на Серафиму Ивановну… Я бы, конечно, докопался до истины, но мешает крайняя занятость… Понимаете, задумал построить себе небольшой домик в деревне… на самом краю… Капитальный коттедж, из кирпича. Можно, конечно, поработать самому, но — руки растут не из того места, больше привыкли к ручке и пишущей машинке, чем к мастерку… Не мог бы помочь мне Иван Васильевич?

До чего же захотелось мне взять вымогателя за грудки, тряхнуть так, чтобы из него вывалились все тайны следствия… С трудом удержался… Да и что даст силовое воздействие? После него Фимка мигом окажется в камере, и Вошкин так поведет следствие, что организует ей максимальный срок…

Пожаловаться начальству? Тоже опасно. Разговор происходит с глазу на глаз, докажи, что ты не выдумал. Кроме того, опытного следователя от работы не отстранят — очень уж удобен, трудно таких подобрать или вырастить… Опять же, отыграются на сестре…

— Ладно, потолкую с отцом…

Когда я передал Ольге последнюю беседу с Боткиным, она восхитилась:

— Вот это настоящий мужик! Счастливая у него жена, купается в деньгах, ни о чем не заботится, муж обеспечивает ее. Был быты таким оборотистым — жили бы себе, ни в чем не знали недостатка!

Всю ночь она не спала — пилила меня, зудела над ухом, будто надоедливая муха… Хламида, кисель на воде, учись у настоящих людей жить!…

Через час — новый толчок в плечо.

— Бесчувственный ты, Колька, человек. Только и знаешь есть и спать. Сойдись с этим следователем поближе, поучись у него… Знаешь что, пригласи как-нибудь твоего Вошкина к обеду. Побалдеем,

поговорим…

Идеи сыплются из Ольги, как из худого мешка. Так и не дала уснуть.

Вечером, прямо с работы, я отправился к родителям. Отец отмывался под душем, фыркая на всю квартиру. Делал и это на удивление выразительно. То выражал недовольство слишком горячей водой, то возмущался истрепанной мочалкой, то блаженствовал, подставляя под струи воды намыленную голову.

Еще в детстве мы с Фимкой научились распознавать отцовское фырканье, потихоньку посмеивались, передразнивали. Потихоньку — потому что мать всегда и во всем горой стояла за мужа, щедро отпускала дерзким чадам крепкие подзатыльники.

Вот и сейчас, заметив мою насмешливую улыбку, взъерошилась. Обошлось, конечно, без подзатыльника — вымахал сынок в полтора материнского роста, но осуждающе покачала головой:

— Вот появятся у тебя, наконец, дети, поймешь, каково видеть ухмылки да насмешки. Отец всю жизнь горбатился ради вас с Фимкой, лишнюю рюмку не выпил, лишний кусок в рот не положил. А вы — хиханьки да хаханьки…

— Я что, мама, я — ничего… Просто батя так фыркает, ну, словно морж какой… Давно он моется?

— С полчаса…

Понятно, значит, раньше чем через час в комнате не появится. Знакомы мне отцовские привычки досконально. Мыться-купаться не менее полутора часов, обедать — минимум сорок-пятьдесят минут, читать перед сном газету — час, не больше и не меньше.

Бессонная ночь давала о себе знать. Потянулся я и прилег на диванчик. Это — отцовское место, мать спит на кушетке. Сколько раз я пытался уговорить родителей приобрести солидную двухспальную кровать — куда там! Отец, посмеиваясь, ссылался на возраст, когда приходится отдыхать подальше от женщины, мать отмахивалась, стыдливо прикрывая рот краешком передника.

— Притомился, сынок?… Погоди, подушку подложу под голову, чай, поудобней будет… Подремли, пока отец не выйдет, понежься. Дома, небось, Ольга не дает послабления, придумывает работу. Где и подремать, как не у отца с матерью…

Под негромкий, ласковый материнский говорок я незаметно уснул. Да так крепко, что не заметил, как минуло время отцовского купания. Разбудил меня его густой бас.

— Дома не спится? У родителей отсыпаешься, бездельник! — бурчал отец, вытирая голову мохнатым полотенцем. — Нет того, чтобы поговорить, помочь. Ну, почему нам с матерью не везет с детьми? Одна под надзором ходит, второй — отрезанный ломоть… Что скажешь, парень, зачем пожаловал? На материнские хлеба?

Стараясь говорить максимально спокойно, я передал отцу разговор с Вошкиным. Не забыл упомянуть и о собственном вкладе в безопасность сестры — систематический ремонт следовательского «жигуленка». Сказал и о постоянных, завуалированных угрозах Вошкина в адрес Фимки. Все в его руках. Посадит сеструху — никакими мольбами ее из тюрьмы не вызволить…

Против ожидания батя не вспылил, не обрушил на голову вымогателя лавину крепких слов. Видно, подействовали мои предположения о всемогуществе Вошкина.

— Похоже, дело — табак. Придется мне покорячиться на ментовской дачке, ничего не поделаешь. Но одному гнать кладку несподручно, не по возрасту и не по силенкам… Подмогнешь?

— О чем речь, батя! Все субботы и воскресенья, считай, твои… Если только…

Слава Богу, вовремя прикусил язык и не заикнулся о заданиях Тихона. Это раньше, до знакомства с ним, я мог планировать вечера-ночи, субботы-воскресенья. Сейчас обстановка иная, меня запрягли, заковали в невидимые цепи, помыкают, как рабочей скотинкой.

— Что «если»? — возмутился отец. — Ольга не пустит, что ли? — Он по-своему расценивал мою недомолвку. — Подчиняться бабе — последнее дело, ее забота — дети, кухня, постель, постирушки. Детей вы не завели… Эх, Колька, разбаловал ты супруженницу до самой последней возможности, скоро заставит она тебя ножки облизывать да чайком запивать.

Когда батя идет вразнос, возражать ему бесполезно, вроде как пытаться загасить костер водой из пипетки. Лучше пусть грешит на всесилие Ольги, чем заподозрит иные причины.

— Ну, чего молчишь, будто в рот кляп загнали? Нечего сказать, да? Будешь помогать мне строить следовательскую дачу или мне Никиту просить?

— Буду! — решительно согласился я. Авось, Тихон не вспомнит о наличии извозчика, а если даже вспомнит — не отыщет. — Не надо говорить Никите. Дело это наше, семейное, а Никита сегодня Фимкин муж, а завтра вполне могут разбежаться по углам…

2

В очередной раз мне удалось, не без труда, выцарапать «бесплатный» отпуск. Причина — болезнь матери. Эту же «болезнь» использовал отец. Две недели в нашем распоряжении. Вернее — в распоряжении — черт бы его побрал! — Вошкина.

В первую же субботу мы с отцом поехали за Дмитров, где купил участок земли удачливый следователь. Дорога предстояла неблизкая, и я весь вечер пятницы занимался машиной.

Как на грех, на выезде из Москвы носом к носу встретились с Никитой. Стоял бравый гаишник в полной форме, с пистолетом на пузе и с рацией на боку. Стоял рядом с «патрулькой» и внимательными взглядами провожал каждую легковушку. Особо — престижные иномарки.

Пришлось остановиться. Не дай Бог, заметит в проезжающей машине нас с отцом, заподозрит неладное — крику не оберешься. Оправдывайся тогда, выдумывай несуществующие причины.

— Ба, родственники! — обрадовался Никита, торжественно промаршировав к нам. — Куда нацелились? Рыбачить или лесным духом подышать? Если желаете, могу сопроводить в отличное место — лесок, речка, коммерческий ресторанчик.

— По делу, — неприветливо отозвался батя, отворачиваясь от новоявленного родственника. — Некогда нам бездельничать — чай, деньги зарабатываем не на асфальте, ручками да ножками. Без сопровождающих тоже обойдемся. Не дай Бог, подумают люди, что мент задержал честных работяг.

Никита обиделся, но от «москвича» не отошел. Отлично зная характер тестя, он ожидал, когда тот изольет непонятное неудовольствие и сменит гнев на милость. Не тут-то было! Батя продолжал ворчать и щипать зятя намеками на мздоимство.

Придется мне вмешаться.

— Подрядились с отцом малость подзаработать, — полуоткрылся я, не придумав ничего другого. — Одному бизнесмену домишко построить. На одних зарплатах нынче не прожить, вот приходится…

— Время-времечко… И далеко ваш друг окопался?

— За Дмитровом.

— Далековато… Много с него слупите? Глядите, не прогадайте, на одном бензине разоритесь… Я вот сам подумываю построиться, деткам оставить какую никакую хибарку…

— А что, уже наклевываются детишки? — с неожиданным интересом спросил отец, мечтающий о внучатах. — Фимка затяжелела? Чтой-то не говорит матери…

Никита засмеялся, загадочно покачал головой. Дескать, у баб другая психология, мужикам их не понять. Особо, когда речь идет об интимных вещах, таких, как беременность.

— «Изотопщиков» повязали?

Теперь за свое здоровье я был спокоен. Оно тесно связано со здоровьем Тихона и Владика, а те, будто огурцы на грядках, растут и толстеют.

От ответа Никиты зависело многое в другом плане. Взаимоотношения со следователем. Если грабители арестованы, и Фимка по-прежнему блаженствует дома — она к преступлении' не причастна. Значит, можно постепенно отваживать Вошкина, не реагировать на его постоянные просьбы, а то настырный следователь вошел во вкус. Сегодня — ремонт осточертевшего «жигуленка» и строительство дачи, завтра — покраска квартиры и перестановка мебели, после войдет в азарт и потребует еще чего-нибудь…

— Слыхал — повязали, — охотно проинформировал Никита. — Оба лежат в больнице, откачивают из них эту самую радиацию. Доктора сказали: долго не протянут, обеспечена, мол, бесплатная путевка на тот свет.

— Жаль, — будто гвоздь вогнал отец. — Я бы их подвесил за это самое место рядышком с институтом. Чтоб другим неповадно было грабить да убивать…

— Закон — прежде всего, — гордо, с придыханием, стал на защиту юридических основ нашей жизни Никита. — Вешать у нас не положено. Меру наказания определяет суд, а не мы с вами.

— Вот потому и растет преступность, что мы не определяем. Закон существует не для прощения или помилования, он карать должен!

Все. Теперь раньше чем через час с места не тронемся. Для бати разговоры о борьбе с преступностью — что сигнал горна для строевого коня.

А Никита-то каков! Ишь ты, выискался законник. Расправил и без того широченные свои плечи и вещает, будто останкинский диктор.

Родственники спорили, я — молчал. Главное достигнуто: знаю, что Вошкин вешает лапшу на уши… Хватит, покатался на нашей семье, пора и честь знать!

Не дождавшись окончания нескончаемого разговора отца и Никиты, я тронулся с места. Последние, заключительные слова отца попали и пустоту. Тем более что Никита поспешно уселся в свою «патрульку» и погнался за слишком резвым водителем «мерседеса» Тоже подрабатывает своячок, готовит материальную базу для будущих деток… А что, правильно делает, время пришло такое — хватай все, что можно схватить, до чего можно дотянуться, прошляпишь — не вернешь…

Возьмем, скажем, меня. Тихон помалкивает, и ежедневно я теряю, как минимум полтинник тысяч.

Большая поляна, окруженная со всех сторон густым лесом, огорожена сетчатым забором с такими же сетчатыми воротами, Не хватает доски с надписью: «Частное владение. Посторонним вход и въезд запрещен!»

Нисколько не сомневаюсь, что шикарный забор построен такими же «подопечными», как и мы с отцом, и, конечно, бесплатно. В виде благодарности за судьбы родственников и друзей. Посредине участка — рваная, черно-рыжая рана. Котлован уже готов, дело — за нами. В стороне автокран, в кабине спит водитель. Тоже родственник вошкинских клиентов?

— Спать придется в шалаше, — с места в карьер стал диктовать условия Вошкин, сразу после обмена рукопожатиями. — Лучше бы, конечно, в палатке, да нет ее у меня, никак не соберусь купить.

По моему телу пробежала нервная дрожь. Уж не намек ли сделан — завтра постарайтесь приобрести мне палатку, а то не вытанцовывается следствие по делу вашей дочери-сестры.

— Переспим в машине, — сухо ответил я. — Познакомьтесь с отцом Серафимы Ивановны…

— Простите, ради Бога… Поздоровался-то сразу, а вот представиться — упустил. Никогда не думал, что у Серафимы Ивановны такой молодой отец…

Ишь, как распинается, облизывает батю сладким сиропом комплиментов, едва не обнимает! Еще бы не обнимать — строительство дома по нынешним временам миллионы стоит, а он получает его задарма.

Вошкин еще раз горячо пожал руку старому каменщику. Батя поморщился, но неожиданно расплылся в улыбке и так сжал узкую ладонь следователя, что тот охнул от боли.

— Ну, и силенка же у вас, Иван Васильевич!

— Не жалуюсь… Фундаменты готовы?

Вопрос — на дурака. Котлован пуст, фундаментные блоки свалены по его краям

— Какие фундаменты? — удивился Вошкин. — Простите, я не специалист, думал, вы все сделаете. Моя задача — цемент, песок, блоки… Ваш сын сказал… '

— Мало ли что скажет птенец! — загорелся праведным гневом старый каменщик, взбросив на лоб лохматые брови. — Научился языком болтать, а не руками трудиться!… А ты, паря, похоже, хочешь проехать на дармачка. Не выйдет, я таких ловкачей много повидал за жизнь, ни один из них меня не обжулил!

Все, батю понесло. Сейчас он такое наговорит, что потом жалеть станет. А Фимке достанется! Разобиженный следователь мигом упечет ее за решетку.

— Погоди, батя, — неуважительно дернул я отца за рукав. — Дай мне сказать… Все сделаем, Сергей Сергеевич, как уговорились — и фундаменты, и стены… Крышу и внутрянку — не получится… Не обижайтесь на отца — горячий он больно; к тому же за дочь переживает.

Обижаться Вошкин и не думал, поскольку обида не входила в его планы — главное, получить бесплатный каркас дома. Я почему-то был уверен — и кирпич, и цемент, и песок, и блоки были завезены на участок такими же бедолагами, как мы с отцом

Ловкач, ничего не скажешь!

— А я и не обижаюсь, — заулыбался следователь. — Характер у меня покладистый, необидчивый… Пищу готовить можете на костерке, а продукты я доставил… Правда, не густо, но при желании — магазин в деревне хороший…

Продуктами Вошкин именовал полведерка проросшей картошки да две банки рыбных консервов… Хорошо еще, что, предчувствуя подобную «заботу», я захватил три банки тушенки, Ольгины котлеты, с десяток пачек концентратов, добрый кус сала. Мать приплюсовала к этому сверток свежеиспеченных пирожков с капустой.

Выживем, не погибнем с голоду!

— Великое спасибо за помощь, — прижал руку к сердцу следователь. — Вы — замечательные люди, добрые, отзывчивые… теперь, простите, вынужден покинуть вас. Сегодня — допросы свидетелей по делу Серафимы Ивановны. Думаю, мне удастся окончательно доказать ее невиновность…

Я всегда поражался, глядя, как отец работает. Поражался и завидовал. Он азартно покрикивал крановщику, умело набрасывал раствор, споро распрямлял и укладывал на блоки арматуру. В эти мгновения исчезала его ворчливость, недовольство. Батю переполняло добродушие, радость. Он колдовал над каждым кирпичом, оглаживал его мозолистыми ладонями, бережно укладывал на постель из раствора и припечатывал рукояткой мастерка.

В первые два дня мы смонтировали фундамент, положили гидроизоляцию и выгнали пять рядов кладки. Если и дальше пойдет таким темпом — выгоним дом под карниз не за две недели, максимум за полторы.

Я тоже втянулся в работу — расстилал раствор, раскладывал перед отцом кирпичи, подавал половняк. Пот заливал глаза, стекал по телу, мускулы ныли, требуя отдыха… Но душой я отдыха;! Нет необходимости ожидать телефонных звонков, думать о беспросветном своем будущем. Нет ни Тихона, ни Владьки с их осточертевшими приказами, никто не требует отчета, не оглядывает недоверчиво «посылки»… Благодать!

— Не сдавайся, Колька, не отлынивай! — весело кричал отец, когда я со стоном потирал ноющую спину. — Разминай мышцы, шевели руками, сынок. От работы не помирают, и не болеют, она — наилучшее лекарство от всех бед. Крепче спать будешь!

Действительно, после сытного ужина я буквально проваливался в сон. Хоть из пушек стреляй, хоть земля трясись. Ели жадно и много. Я опасался — продуктов не хватит, придется ехать в магазин за подкреплением.

3

Возвратился я домой изломанный бешеной работой, но необычно бодрый и веселый. Вошкин может быть доволен — выгнали ему домишко по всем правилам строительной науки, с узорами и выпушками вокруг оконных и дверных проемов, с кокетливыми рядами кладки под карнизом. Батя старайся изо всех сил, приговаривал: это тебе за Фимку, стервец! Ежели не высвободишь от подписки — приеду, собственными руками разберу по кирпичику!

Ольга встретила радостно. Обычно — недовольная, злая, она при виде мужа приветливо заулыбалась… Может, наладится семейная жизнь? Дай — то Бог.

— Как дела? — осведомился я, получив стандартный поцелуй в макушку. — Мать здорова?

— Не жалуется. В магазин ушла за хлебом… Снова подорожал. Ежели так пойдет дальше — не хватит наших достатков…

Привычный намек на необходимость пополнения «казны». А что я могу сделать? Тихон молчит.

— Запрягу «москвича» — подработаю…

— Хорошо бы… Почему не спрашиваешь: звонил ли кто? Или это не интересует?

— Очень интересует… Кто звонил?

— Не назвался. Мужской голос с этакой хрипотцой. Сначала думала: твой Вошкин. Спросила. Нет, отвечает, это не Сергей Сергеевич. Ну, пришлось пояснить: муж, дескать, в отъезде. А он недовольно: куда, зачем?… Может быть, с работы интересуются?

— Может быть, — согласился я, хотя знал, кому я понадобился, кто недоволен моей «самовольной» отлучкой. — Ничего передать не просили?

— Обещали перезвонить на неделе. Я ведь не знала, что вы с отцом раньше приедете…

И снова двойственное чувство охватило меня. С одной стороны, горечь от предстоящей встречи с Тихоном, с другой, радость от возможности заработать… Чего больше — горечи или радости, не знаю, не оценивал.

На следующий день утром действительно позвонили с работы. Любимый начальник поинтересовался: не устал ли подчинённый отдыхать, как здоровье мамаши, нет ли желания досрочно возвратиться в прорабку?

Особого желания я не высказал, но вскользь упомянул: если есть такая необходимость — выйду. Оказывается, необходимость имелась, и довольно основательная. После сдачи в эксплуатацию девятиэтажного «питомца» управление получило заказ заложить ещё два корпуса. Один из них предстоит пестовать мне.

— Все, кончился мой отдых, — уныло сообщил я Ольге. — Завтра выхожу.

— Значит, получишь аванс, — высчитала она.

— Возможно, получу, а возможно, и нет…

— Как ты можешь так спокойно говорить, зная наши трудности? Тунеядец, каких мало, вот кто ты такой!

Вот тебе и налаженная семейная жизнь! Все возвращается на прежнюю колею.

В этот момент снова заверещал телефон. Ольга выслушала абонента и бросила трубку на стол мне. В ее глазах мелькну если не подозрение, то нечто очень близкое к нему.

— Тебя. С работы. Раньше звонили мужики, сейчас интересуются бабы!

Действительно странно… Впрочем, ничего удивительного — начальник мог поручить переговорить со мной секретарше. Есть в нашем управлении такая девица, кокетливая и не в меру болтливая особа… А зачем шефу вовлекать в наши взаимоотношения секретаршу? Тем более, когда все вопросы мы с ним разрешили и завтра я заступаю в дневную смену…

— Это звонят не с работы, извозчик, — услышал я мелодичный, насмешливый голос Любаши. — Прости за вмешательство в твою личную жизнь, но… мне необходимо срочно повидать тебя… Немедленно!

— Что стряслось?

— Встретимся — скажу… Измайловский парк знаешь? Выйдешь из метро к олимпийскому мишке, прогуляешься по аллее, Подойду сама… Двух часов на переговоры с женой, сборы и дорогу хватит?

— Сейчас выхожу…

Разговаривая с Любашей, я физически ощущал на себе вопрошающий взгляд жены. Ольга — весьма проницательна, она уже заподозрила неладное, поэтому нужно приложить все силы, мужское умение, чтобы успокоить ее. То есть соврать нечто глобальное, максимально приближенное, как говорят военные, к

боевой обстановке.

За время общения с Тихоном и его подручными я настолько натренировался во вранье, что за несколько секунд составил, смонтировал и выдал Ольге совершенно правдоподобный варант предстоящей отлучки.

— Начальство вызывает. Придумали срочное совещание по поводу закладки двух корпусов… Позвонил бы шеф — я показал бы ему, как отрывать семейного человека от домашних дел. Выговаривать секретарше — все равно что лаять на луну… Есть |

меня свежая рубашка?

Ольга молча открыла шкаф, достала наглаженную сорочку, подумала и приложила к ней бордовый галстук.

— Костюм какой наденешь: рабочий или выходной?

— Неудобно в рабочем — все же совещание. Возможно, появится высокое начальство.

Когда я стоял в прихожей, начищенный, наглаженный, побритый, даже надушенный, Ольга окинула меня оценивающим взглядом.

— Никогда не скажешь, что ты собрался на совещание. Скорее на рандеву с любовницей… Скажи, Колька, ты мне лапшу на уши не вешаешь?

Я, конечно, возмутился. Какая лапша, какие уши? Сейчас работник оценивается по внешнему виду. Время, когда инженеры расхаживали в телогрейках, прошло безвозвратно. Мне не панели| монтировать и не раствор расстилать… К примеру, мой шеф без золотого перстня и бриллиантовой заколки на галстуке в рабочем кабинете не появляется… Разве я не такой же инженер?

Кажется, мои усилия не пропали даром, и Ольга поверила, конечно, не совсем — какая-то микроскопическая часть сомнения застряла у нее в голове… Ну и Бог с ней, пусть поревнует, авось, перестанет крестить меня мерзавцем, и то хлеб!… Олимпийский мишка встретил меня равнодушно. Наверно, многочисленные свидания ему изрядно поднадоели — симпатичная деревянная морда зверя изображала равнодушие и досаду.

Не торопясь, я принялся прогуливаться по аллее, уходящей в глубь парка. Сто шагов в одну сторону, столько же — в другую. Гуляющих — единицы, большинство лавочек свободно, поэтому я не мог пропустить девушку.

Любаши не было.

Странно! Сама назначила свидание, сама определила место и время встречи и не пришла. Пройду заданным маршрутом еще три раза — и домой. Привет, Оля, совещание не состоялось, начальство не прибыло, корми мужа пельменями со сметаной, вот он перед тобой, преданный и честный.

И все-таки что заставило девушку, которая видела меня не больше пяти раз, если не считать совместной поездки в Самарканд, вдруг назначить свидание? Мало того — позвонить домой, пообщаться с супругой. Что она должна передать мне? И, самое главное, почему не появилась?

Ответ оказался неожиданным и появился в виде… Владика.

Только что на этой лавочке сидела кошка, умывалась, умильно поглядывая на редких прохожих. И вдруг вместо нее — Владька. А, может быть, то была вовсе и не кошка? Я тряхнул головой,

будто изгоняя из нее дурацкую мысль о нечистой силе.

— Расфрантился, женишок, — окинул меня насмешливым взглядом Владик. — Заявился на свидание, а куколка не пришла. Зря старался, паря. Я вместо нее…

— Где Любаша?

— Тихон заподозрил неладное и притормозил твою любовь. Устроил ей допрос с пристрастием, вот она и раскололась.

— Неужели избивал?

— Не по лицу, конечно, зачем портить товар — больше по голенькой попке… Да ты не волнуйся, сявка, цела она и здорова. Вот баба — редкость! Даже не всплакнула… Интеллигенты вы с ней, хлипкие, но гордые… Садись, извозчик, минут с десяток у нас еще есть — потолкуем.

С трудом сдерживаясь, чтобы не залепить помощнику Тихона солидную плюху, я сел рядом с ним… Боже мой, сколько раз сдерживался, сколько раз пересиливал желание стряхнуть с себя чертово наваждение, твердо сказать: все, ребята, я пошел, не смейте больше ни звонить, ни появляться… Трус? Может быть, и трус, не спорю…

— Сколько раз говорено: не пристраивайся к бабе, ничего у тебя не получится — место забито. Любашку не отдам, так и знай! Поищи себе другую лапушку — вон, сколько прогуливается по Москве, поглядывают на мужиков. Заплати любой по прейскуранту и наслаждайся вволю…

— Все зависит от девушки, как она скажет… Я не собирался претендовать на роль Любашкиного «кавалера», нет. Это было бы глупо. Женатый человек, обремененным почти круглосуточной работой, семейными неприятностями, родительскими нравоучениями, и молодая красавица, знающая себе цену, у ног которой не одни Владька и Тихон ползают, но, наверняка есть еще молодые люди…

Просто меня бесила самоуверенность парня, хозяйская самоуверенность человека, присвоившего себе право не разрешать, не допускать!

— Это от Любашки-то зависит? Дурак ты, паря. Она сделает так, как ей скажет шеф… Понятно? Но если Тихон разрешит гулять с тобой, не разрешу я… Усек, извозчик? Потому что она — моя. Была, есть и будет!

Я заикался и мекал, не зная, как отреагировать на чудовищное хамство. Владька, склонив голову набок, с интересом следил за моими мучениями… Презрительно хмыкнул, глянул на часы и поднялся.

— Пошагали.Тихон ожидает.

— В Ногинск пешком? Сдурел окончательно! Заглянем в гараж, заведу машину, поедем…

— Ногинский адрес позабудь. Будто его никогда не было. Понял? Переехали мы на новое жительство, в москвичей превратились…

— А где «мерседес»? — глупо улыбаясь — самому противно! — спросил я.

— Тебя дожидается, — снова рассмеялся Владька. Интересный у нас с ним разговор получается — на улыбках и смешках. — Неужто ты подумал, что я стану вертеть баранку, будто извозчик паршивый?…

Зловещий намек на мою «паршивость» и на его величие. Стерпим. До поры до времени… А вот превратиться в водителя шикарной иномарки — сплошное удовольствие. Люблю машины нарядные, вместительные, а вынужден довольствоваться стареньким «москвичом»…

Говорить с Владькой бесполезно, да и о чем с ним можно беседовать? О бабах, жратве, выпивке… В этом он — мастак, говорит — слюни распускает, в глазах — масляная туманность… Короче, мерзкий типчик!

Молча прошли в метро, сели в поезд, поехали. На Арбатской перешли на станцию «Александровский сад», доехали до «Киевской», вышли, пересели на автобус — сошли на конечной остановке. Долго петляли по улочкам и переулкам. Наконец Владька вывел меня к потрепанной жизнью пятиэтажной хрущобе.

Говорю об этом так подробно, чтобы стало понятно дальнейшее. Не так просто найти в огромном городе тихоновскую «хату», и не так просто отыскать дорогу от нее к автобусным и трамвайным маршрутам.

Всю дорогу я лихорадочно старался запомнить многочисленные повороты и развороты, вчитаться в названия улиц и переулков, фиксировал в памяти номера домов. И все же, добравшись до Тишкиной «обители», не был уверен, что смогу найти этот дом

без посторонней помощи.

На третьем этаже Владик открыл дверь, и мы вошли в трехкомнатную квартиру, носящую следы недавнего вселения новых хозяев. Нераспечатанные ящики, наспех расставленная мебель, сваленная прямо на пол кухонная посуда.

В гостиной из угла в угол расхаживал Тихон в излюбленном наряде — в халате, подпоясанном шнуром с крупными кистями. На кушетке, подобрав под себя ноги, полулежала Люба. Видимо, разговор между ними был малоприятным. Тихон хмурился, девушка разглядывала узоры на ковре.

Вошли мы тихо, и мне удалось поймать конец многословной фразы Тихона:

— …будешь делать только то, что я скажу. Самовольство плохо кончается…

Обычный выговор хозяина бесправной рабыне. И не только ей — через несколько минут Тихон повторит ту же фразу своему «рабу», то бишь мне.

— Доставил женишка, — провозгласил Владька, подталкивая меня в спину. — Сам с ним разберешься или мне… побеседовать?

— Проваливай, — приказал Тихон, не глядя на своего помощника, и Владька покорно покинул комнату. — Садись, Коля, — указал мне шеф место напротив Любаши. Сам, подвинув стул, сел между нами. — Так не получится, ребята. Делаем мы общее дело, договариваться за моей спиной никому не

позволю.

— Но я ведь сказала тебе, что решила встретиться с Николаем совсем по другой причине…

— Других причин не может быть, — жестко отпарировал он. — Вы повязаны со мной такими узлами, что их не разорвать. Попытаетесь — пожалеете. Сентиментальничать и ронять слезы умиления не стану — не тот характер. Все, обмен мнениями завершен, перейдем к делу… Насколько я понял, господин Никаноров, вы соскучились по работе и по дармовым деньгам. Не ошибся?

Отказываться, протестовать — зряшная потеря сил. К тому же Тихон прав — деньги мне нужны. Но говорить об этом не| стоит — лучше промолчать.

— Понятно… Почему тогда вас приходится разыскивать? Почему не сообщил, куда и на какое время уезжаешь из города ' Так не пойдет… На первый раз прощаю, при повторении буду вынужден… Грозить не буду, но приму такие меры, что… пожалеешь.

— Не повторится, — с трудом вымолвил я, будто школьник, получивший замечание от учителя. — Дела заставили уехать, а куда сообщить — не знал…

— Ох, какой несмышленыш!

— Но он же на самом деле ничего не знает — ни адреса, ни телефона! — вступилась за меня Любаша.

— А ты помалкивай. Разговор с тобой впереди. Наедине, конечно.

— Поговорили уже, — неуступчиво произнесла девушка, глядя на «хозяина» ненавидящим взглядом. — В печенках эти разговоры…

Тихон отмахнулся от нее и всем телом повернулся к мне.

— Придется еще раз прокатиться вдвоем с «супругой». Первый пробный рейс прошел с блеском. Мне понравилось. Возьми паспорт Никанорова, остальное получишь перед отъездом.

— А где мой паспорт?

— Признаюсь — у меня. Но возвращать его тебе рановато — полного доверия ты все еще не заслужил. Пусть полежит до твоего возвращения… Типа залога, что ли… Так будет надежней. Итак, задание. Прокатитесь в Иркутск. Для передачи получите три пакета, таких же, как и в прошлый раз. Один отдашь на перроне в Екатеринбурге, второй — в Красноярске, третий, последний, — в Иркутске… Запоминайте приметы получателей…

Тихон принялся медленно и внятно описывать внешность людей, которые приедут за «посылками». Тут же требовал повторить сказанное. Если мы повторяли правильно — одобрительно кивал, если ошибались — хмурился. Наконец, убедившись, «и посланцы усвоили, что и кому передать, перешел к другим деталям предстоящего путешествия.

— Как и в прошлую поездку — купе на двоих в комфортабельном вагоне. Обратных посылок везти не придется — заберут другие люди. Сейчас получишь аванс, по возвращении — остальное… Всего получится солидная сумма, скажем…

Тихон назвал такую цифру, что у меня пересохло во рту, и закружилась голова. Соблазнитель испытующе глядел мне в лицо,

будто дрессировщик, проверяющий результаты своего воздействия на подопытных животных.

— Вижу согласен. У Любки не спрашиваю — в ней уверен. Не ссучится, не продаст… А вот ты — чемодан с двойным дном, тебя все еще опасаюсь… Поэтому повторюсь: паспорт твой у меня, дело о шалостях с наркотиками не закрыто, оно — на плаву. Один твой неверный шаг — станешь долго париться на зоне в обществе старых моих дружков. С ними у меня — прочная связь, в любой момент подскажу… Выполнят… Учти, Коля, возмездие будет страшным… Больше грозиться не стану…

Головокружение прошло, и вместо него появились прежние сомнения. Не в части Тишкиных угроз, к ним я уже привык. Как известно, зря в наше время денег не платят, тем более таких. Значит, предстоящая поездка слишком опасна. Стоит ли рисковать, если не жизнью, то свободой? Не лучше ли отказаться, подобрав для этого вескую причину?

Пожалуй, отказываться — еще опасней. Увяз я в «болоте» по горло, держусь за шест, другой конец которого — у Тихона. В его власти вытащить меня из трясины или, наоборот, затолкать в нее глубже.

И главное, путешествие вместе с Любашей! Оно — будто подарок судьбы, и отказываться от него — самый настоящий грех. Но поторговаться все же не мешает.

— Все правильно, я понимаю, но есть одна зацепка, мешающая принять ваше предложение. Работа. Я столько раз отпрашивался, брал за свой счет, использовал все виды отпусков! Боюсь, начальство еще на один не согласится. Даже если заболеют все сразу: родители, теща, сестра, жена…

— А если заболеешь ты?

— Я здоров…

— Здоровье — вещь относительная. Сегодня в здравии, а назавтра — нервное, скажем, расстройство… Короче, завтра мы выдадим тебе оформленный по всем правилам больничный листок

…Предположим, по причине радиоактивного заражения. В наши дни получить дозу труда не составляет…

Я обомлел. В память пришло первое знакомство с «калужскими предпринимателями», которые, по моим предположениям, унесли из института оголенный изотоп. Без защитного футляра… Сколько я тогда натерпелся страху!

— Или — туберкулез… Нет, ни первое, ни второе не подходят… Лучше — обычное воспаление легких. Чтобы тебя не беспокоили посещениями сослуживцы, заранее оповести их — ложусь, дескать, для лечения в клинику закрытого типа. Посещения запрещены.

Предложенный вариант устраивал меня на сто процентов. Не придется изобретать легко проверяемые причины… А как же Ольга? Попробуй, покажи ей больничный — вмиг заподозрит обман… А скажи правду — еду, дескать, на заработки — примчится на вокзал проверить: с кем собирается путешествовать муженек…

— С работой все ясно, а как же жена? Ее никакими болезнями не обмануть, никакими больничными не запугать.

Изворотливый Тихон тут же изобрел средство обмана излишне бдительной моей супруги. Все просто — выпала случайная возможность подзаработать, с начальством согласовано, но афишировать не стоит — у каждого шефа имеется свой шеф… Вот и все — просто и, главное, правдоподобно. В предвидении получения солидных денег Ольга на вокзал не поедет, начальству не позвонит…

В прихожей дожидался меня Владька. С жестокой улыбочкой, пристроенной на прыщавом лице.

— Жив? Уши на месте? Эх, позволил бы мне Тишка поговорить с тобой — шелковым бы стал, интеллигент паршивый. Гляди, сявка, веди себя, как первоклашка в школе — тихо, мирно. Долго тогда проживешь, не окочуришься!

На следующий день я получил липовый больничный лист. С заполненными графами, подписями врачей, печатью. На целых три недели. По поводу воспаления легких. Предписано лечение в больнице…

— А с посылочками получилась неувязка. Завтра получишь их прямо в вагоне, господин Никаноров…

Рядом с Тихоном — Владька. Предельно доброжелателен, приветлив. Ни одной угрозы. Дружески пожал на прощание руку, похлопал по плечу.

Что означает непонятное поведение прыщавого парня?

Глава 5

1

Главный инженер управления долго изучал мой больничный лист. Вздыхал и кашлял, потирал затылок и снова вздыхал. Я понимаю его состояние — опытных и знающих инженеров катастрофически не хватает. Молодняк, недавно окончивший институт требовал еще солидной подготовки, его нужно притереть, обработать наждаком стройки. Материалы и конструкции дорожают, заказчик держит строителей на подножном корму, за выполненные работы платит гроши, а нередко вообще не платит…

А тут опытный предпоследний прораб заболевает. Пусть не надолго, пусть на три недели, но кто знает, как пройдет лечение в непонятной полузакрытой клинике?

— Ты уж постарайся там, Николай Иванович, — моляще сипел главный, сдерживая разрывающий грудь кашель. — Сам понимаешь, обстановка тяжелейшая. Без тебя сегодня, как без рук… Температура-то, какая? — с затаенной надеждой спросил он.

— Самая легочная, — продемонстрировал я свои обширные познания в медицине. — По утрам — нормальная, вечерами растёт. Вчера, к примеру, была тридцать семь и шесть…

— Да, температурка, — понимающе снова вздохнул главный. — Ничего не поделаешь, лечись. Нынче в больницах запарка с лекарствами, не скупись — пусть жена прикупает в аптеках. Понадобится — деньгами поможем…

— Клиника престижная, медикаментов в ней хватает… За обещанную помощь — спасибо. При необходимости жена обратится.

Сошлись мы с главным инженером на том, что я стану активно лечиться и постараюсь появиться на стройке не через три, а, скажем, через две с половиной недели.

Со своей стороны, главный взял обязательство постоянно информировать Ольгу о ходе закладки корпусов и по возможности помогать ей деньгами. Конечно, Ольга в управление обращаться не станет, постесняется, да и сумма, вложенная в сбербанк, намного превышает ту, которую сможет выделить ей

управление. Но не мог же я признаться в том, что я если не мультимиллионер, то без приставки «мульти» — точно.

Разговор с женой прошел болезненно и менее доброжелательно. Зная ее характер, я постарался изложить ситуацию в сухой, протокольной форме. Дескать, появилась возможность солидно подзаработать. Еду в очередную командировку. С начальством согласовано… Все.

— Какая командировка? С кем согласовано?

По манере говорить Ольга даст фору Вошкину. У того не допрос, а почти дружеская беседа, у нее — не беседа, а настоящий допрос.

— Для шефа — лежу в клинике с воспалением легких. Знакомая врачиха организовала больничный лист… Только ты не волнуйся — умирать не собираюсь, совершенно здоров… Просто нужна была причина для отлучки в другой город. Куда именно — не скажу, не моя тайна… Зато, если все задуманное получится, по моему возвращению купим мягкую мебель и новый телевизор…

— А если загребут? — так и впилась в мое лицо Ольга, изучая реакцию на подобную возможность. — Тогда я с мамой останусь без средств к существованию. На мою префектурную зарплату только кошку можно прокормить. И то — впроголодь… Неужели ты занимаешься криминалами?

Семь потов с меня сошло, пока доказал обратное. Дескать, к величайшему моему сожалению, сообщить истинную цель командировки не имею права — коммерческая тайна, но к милиции н прокуратуре никакого отношения она не имеет. Обычная сделка официально утвержденных коммерческих структур без вывоза за рубеж запрещенных материальных и культурных ценностей, без подделки документов и нападений на охрану… Короче, можешь спать спокойно, дорогая женушка, пить-кушать вволю и добросовестно заниматься бумажно-префектурными делами.

Не уверен, что мои словесные фокусы сняли Ольгины сомнения, но внешне она удовлетворилась обещаниями по возможности звонить, не пить сырой воды и вообще вести себя паинькой. Еще больше помогло повторное обещание приобрести мебель с телевизором…

И вот я стою возле вагона поезда Москва — Владивосток. До отправления — полчаса. Владика с посылками еще нет, Любаша, наверно, все еще вертится перед зеркалом, накладывая последние слои макияжа. Беспокоиться им нет причин. Это мне нужно волноваться. Владька — обычный посыльный, передаст пакеты и исчезнет. Любаша — простая сопровождающая, ее в случае чего не арестуют…

Я приехал на вокзал заблаговременно не от нетерпения — решил со стороны понаблюдать за пассажирами. С кем придется общаться, кого взять на заметку? Заодно посмотреть, вместе появятся посыльный и сопровождающий или порознь?

Постепенно перрон заполнялся людьми. Вот полный, одышливый мужчина следит за носильщиком, сгружающим с тележки чемоданы и узлы. Мелкий коммерсант, везущий в Сибирь московский ширпотреб?… Вот женщина с двумя малолетними детьми растерянно оглядывается по сторонам. Мужа ищет либо родителелей? Вот лейтенант целуется с миловидной девчонкой, и она плотно прижимается к нему, так, что между ними самую тонкую леску не протащить…

А это кто? Ба, знакомая физиономия!

С небольшим чемоданчиком почти бежал по перрону… Вошкин. В новеньком костюме, сменившем мятую куртку, с ярким галстуком. Никогда не скажешь, что это — следователь по особо важным преступлениям, а не директор преуспевающего банка

Ага, заметил меня и отвернулся. Судя по этому, встреча братом подследственной Черновой почему-то для Вошкина нежелательна.

Вовремя загородил ему дорогу. Еще бы пару секунд, и мне его не догнать.

— Сергей Сергеевич? Вот это встреча! Далеко ли едете?

Следователь — в западне. Справа — толстяк с грудой чемоданов, слева — столб, прямо перед ним я.

— Отдыхать, — проинформировал он, переминаясь с ноги на| ногу. — В санаторий. Лечить нервную систему… А вы?

— Тоже на отдых… Как дела у сеструхи?

— Как обещано… все в порядке… Полностью оправдана, подписку я аннулировал…

Отлично! Значит, сработал ремонт личной легковушки и строительство дачи. Не зря мы с батей потрудились…

— Значит, в отношении Фимки… простите, Серафимы Ивановны, можно быть спокойным? — не выпускал я следователи, который так и рыскал взглядом, выискивая пути спасения. — Вы и гарантируете?

— На все сто процентов… Простите, меня ожидают…

— Какое может быть ожидание, если вы в отпуске?

Из— за моей спины раздался мелодичный женский голосок:

— Куда же ты исчез, Сереженька?

Все понятно! Подорванная нервная система перетрудившегося следователя будет успешно выправлена.

Я отступил в сторону, и Вошкин бросился бегом в образовавшуюся «щель».

Двери вагонов открылись — началась посадка, Владика все не было. Любаши — тоже. До отправления — двадцать с небольшим минут.

Наконец появилась Любаша. Легкая, изящная, она не шла — плыла, не обращая внимания на заинтересованные взгляды мужчин и завистливые — женщин. Видимо, привыкла к ним.

Следом за девушкой шел молодой парнишка, лет двадцати, не больше, нес чемодан и саквояж. Тот самый, знакомый по поездке в Самарканд.

Это что за фигура? Раньше я его не встречал… Впрочем, из окружения Тихона мне известны только Владик и Любаша, а я не сомневаюсь, что в шайке, кроме них, есть еще народ.

Я поспешил спрятаться за опору электролинии и принялся | наблюдать.

Любаша и сопровождающий ее парнишка остановились неподалеку от входа в вагон. Девушка окинула взглядом толпу пассажиров. Кого она ищет: меня или Владьку? Почему-то захотелось, чтобы разыскивала именно меня.

— Передай Тишке: все в порядке, — услышал я из-за прикрытия. — Пусть не беспокоится — все сделаем, как он велел.

— Передам. Счастливого пути и благополучного возвращения.

Парень наклонился, чмокнул девушку в подставленную щечку, и исчез в толпе. До отхода остается пятнадцать минут. Владика все еще нет. Прятаться больше нет необходимости — пора «проявляться».

— Наконец-то пришел, — обрадовалась девушка, увидев меня|. — А я думала — опоздаешь, и придется мне ехать одной…

— И поехала бы?

— А куда деваться. Непослушания Тихон не прощает. Мне без того досталось на орехи за попытку встретиться с тобой без дома…

— Кстати, что ты мне тогда хотела сказать?

— Отъедем километров сто — расскажу… Пошли в вагон…

— Без посылок и билетов?

— Все у меня, — показала она на саквояж. — Тихон вчера вручил…

Неизвестно почему, но на сердце у меня полегчало. Значит, Владька не появится, и я буду избавлен от очередной дозы предупреждений и угроз, которые уже начали действовать мне на нервы.

Проводница в кокетливо посаженном на голове берете проверила билеты, и мы с Любашей прошли в купе. Ничего особенного — почти точная копия того, в котором мы ехали в Самарканд. Только спальные места-диваны не рядом, а один над другим… Отлично, нет необходимости в устройстве ширмы. Там, где прежде располагался диван, стоит кресло и висит зеркало.

— Теперь, наконец, можно поговорить…

К моим губам прижался розовый пальчик, Любаша покачали головой в знак молчания. Дверь в купе приоткрыта, по коридору то и дело проходят пассажиры. Один из них застыл возле окна, посылая провожающей его даме воздушные поцелуи.

Разве пооткровенничаешь?

Наконец поезд тронулся и мимо поплыл перрон с провожающими, орущими женщинами, что-то кричащими мужчинами, плачущими детьми. Поезд уйдет, и все успокоится, разбредутся по своим делам мужчины и женщины, перестанут плакать дети. Как будто не было предотъездной суматохи…

Любаша достала из саквояжа две книжки, одну бросила мне, вторую раскрыла и положила на колени. Пусть пассажиры, проходя мимо, заглядывают в купе. Ничего особенного, сидит молодая пара, конечно, муж и жена, развлекается зарубежными детективами. Сразу видно — не молодожены, не целуются, не милуются, все это в прошлом.

Когда я попытался закрыть дверь, Любаша отрицательно покачала головой и снова оказалась права — появилась проводница. Церемония вторичной проверки билетов и уплаты за постели много времени не заняла. Наконец можно закупориться в купе немного отдохнуть, сбросить нервное напряжение.

— Почему не пришел Владька?

— Не знаю… Тихон переслал посылки через Генку, ну, парня который меня провожал… Знаешь что, давай отложим серьезные разговоры на завтра, сейчас перекусим и поспим. Признаюсь всю ночь глаз не сомкнула… не пришлось.

— Что-нибудь случилось?

— Нет, ничего… Обычные женские страхи… Давай, извозчик, пожуем, а?

— Сейчас… Но мне бы хотелось узнать, зачем ты назначила свидание в Измайловском парке? А сама не пришла… Откуда об этом свидании узнал Владька?

— Ого! Ты меня засыпал вопросами, не знаю, на какой из них отвечать в первую очередь… Итак, зачем я тебе позвонила, да еще домой? Если честно, просто захотелось тебя повидать. Имеет же право женщина на маленькую шалость?… Подожди, не перебивай!… Почему не пришла? Тоже просто — в последнюю

минуту перерешила… Могу же я пококетничать сама с собой?… Откуда узнал Владька? Вот этот вопрос — самый серьезный… Звонила я из своей квартиры. Думаю, что никто не подходил к аппарату подслушивающего устройства. До этого мои «друзья» еще не додумались… Подозреваю, что Владька в этот момент стоял под дверьми, вымаливая свидание, и подслушал. Передал Тихону. Тот организовал мне грандиозный скандал…

— С рукоприкладством?

— Откуда ты взял? Владька подсказал? Вот мразь!… Нет, мой характер Тишке известен. Не успел бы пальцем коснуться — выбросилась бы из окна… Просто кричал он, воспитывал, упрекал… Все, вечер вопросов и ответов завершен… Достань, пожалуйста, саквояж.

Я снял с полки помятый саквояж, и Любаша углубилась в его изучение. Будто паковала багаж не она, а кто-нибудь другой.

Пить я, конечно, не стану, откажусь наотрез, скажу: нет настроения, замучила треклятая язва. Короче, напридумываю всякую ерунду.

Интересно, что за «женские страхи» нарушили сон девушки? Не связаны ли они с Тихоном и Владькой. Чего она так боялась?… Или — боится?

На столике — четыре вареных яйца, тонко нарезанный сервелат, малосольные огурчики. Ни коньяка, ни водки. Отлично, не придется изощряться во лжи.

Закусили. Я проголодался, и обычная дорожная снедь показалась невероятно вкусной. Девушка ограничилась одним яйцом, двумя кружками колбасы, щедро намазанной горчицей. Хлеба — ни кусочка.

— Берегу фигуру, — улыбнулась она в ответ на мое удивление — Для вас, мужиков, это не важно, а для женщин — их жизнь… Все, отбой! Стелиться не будем, прикорнем по-походному Подъем — через час… Только не вздумай меня будить — сама проснусь…

Провертелся я на диване минут пятнадцать, понял — не уснуть Наживу только головную боль. Лучше пойти в коридор, постоять у окна, полюбоваться природой.

Любаша спала. Дыхание не ровное, ресницы вздрагивают, одна рука — под щекой, другая сжата в тугой кулачок. Блузка разошлась, из-под нее выглядывает какое-то темное пятно. Осторожно отодвинул воротничок и вздрогнул: на шее — черно-синий кровоподтек! Явные следы избиения… Что же произошло с девушкой этой ночью? Ведь она сказала, что Тихон ее не избивал… Значит, это сделал кто-то другой… Уж не Владька ли?

Потихоньку отодвинул дверь и вышел в коридор. Пассажиры отдыхают в своих купе, здесь — пустота и тишина. Только возле служебного отделения мается пьяный толстяк — тот самый, с грудой чемоданов. Он заигрывает с проводницей. Оттуда доносится запинающийся его голос и заливистый девичий смех…

Что же все-таки произошло с Любашей? Кто ее избил и что?… Погоди, погоди, Колька, кровоподтек может быть и по другой причине…

От привидевшейся картины насилия снова закружилась голова… Владька! Это мог сделать только прыщавый недоносок!

Вот друг Тихона ударом кулака по голове опрокидывает беззащитную девушку на кровать… Вот он срывает с нее одежду… Плотоядно рассматривает… Любаша приходит в себя, сопротивляется… Ах, так!… Новый удар!… Возбужденный видом женского тела, насильник целует, кусает девушку, наваливается на нее…

Ей— богу, если бы все это произошло наяву в моем присутствии -не выдержал бы, убил насильника, задушил его!

Долго или недолго я стоял возле оконного окна, обуреваемым жаждой мщения, — не знаю. Стоял и ничего не видел — ни мелькающих полустанков и станций, ни прекрасной речки в обрамлении пышного кустарника, ни островков леса посредине бескрайних полей.

Дверь в соседнее купе мягко откатилась в сторону. Сердце мое замерло в предчувствии чего-то ужасного, непредвиденно! Так и получилось. В коридор, сладко позевывая, вышел… Владик.

Увидел меня, осклабился, дружески протянул руку:

— Здорово, приятель! Не ждал? Неужели мог подумать, что во второй раз доверю тебе девку?… Шалишь, брат, не получится… Чем занимается красавица? Вяжет, читает или мечтает о встрече со мной?

Не отвечая, я непонимающе глядел на человека, которого буквально минуту тому назад готов был растерзать, продырявить всеми известными мне средствами. Смотрел и не понимал, что это — действительность или мираж?

— Ты что, чокнулся? Или не узнаешь с перепоя?… Поясняю. Тихон послал меня сопровождать вас с Любкой. Дабы не скурвились и не сбежали. Дошло? Доверия к тебе — ни на грош, вот я и согласился попутешествовать. Не могу допустить, чтобы ты спарился с Любкой… Тихону про это, конечно, молчок, да он мужик разумный, понимает, что к чему… Чем же занимается Любка?

Недавно бытующая во мне кровожадность уступила место брезгливости и презрению. Паяц, клоун, бесталанный, напыщенный! Его не убивать надо — сечь розгами, как секли на Руси в старину. Чтобы обмарался со страху, чтобы выл, вымаливал пощаду…

— Любаша спит.

— Устала?… По какой такой причине? — Голос Владьки сделался жестким и колючим, руки сжались в кулаки. — Или ты успел добраться до девки?

— Прекрати хамить, подонок! — выкрикнул я, в свою очередь, сжимая кулаки и подавшись к нему всем телом. — Прекрати, говорю, пока я не вышиб ржавые твои мозги!

Стояли мы друг против друга, напряженные и злые, готовые к схватке. Я не собирался отступать. За спиной — вход в купе, где спала девушка, выходит, я защищаю ее сон. Понимание этого придавало мне силы.

Отступил Владик. Вдруг заулыбался, дружески похлопал меня по плечу:

— А мы с Тихоном думали — теля, жидкий кисель… Молоток, паря, так и надо! Ежели ты не перегрызешь другому глотку, он перегрызет твою… Пошли к госпоже Никаноровой, представимся

— Она на самом деле спит. Просила ее не будить…

— Этакая разнеженность! Перебьется деваха, перетерпит!

Я тоже обмяк. Вслед за Владькой вошел в купе, остановился возле дверей. А помощник Тихона чувствовал себя полновластным хозяином. Он огляделся, видимо, в поисках преследующих опасностей, развалился в кресле, вытянув короткие ноги, Слегка кашлянул. Любаша продолжала спать. Кашлянул громче — тот же результат. Тогда парень нерешительно тронул девушку за локоть.

Любаша подскочила, будто ее укусила пчела.

— Кто здесь?… Коленька!

— Паршивый извозчик уже успел превратиться в Коленьку? Быстро это у вас получилось!… Ежели такими темпами пойдет и дальше — не миновать спать в одной постели… Погоди-ка, погоди.

— Будто поймав летающую по купе идею, Владик весело ударил ладонями по коленям. — Нет, оставлять вас вдвоем опасно. Давай, извозчик, забирай свои шмотки и двигай на мое место. А я — сюда, под бочок к Любашке. Так и станем путешествовать… Лады?

— Это я с тобой буду жить в одном купе? — внешне спокойно спросила девушка, будто анализируя предложенный вариант. — Ты говоришь серьезно?

— А почему бы и нет? Вчера я тебя трахнул, нужно продолжить. — Он снова оглядел уютное купе. — Обстановка для игры чудесная… Или ты осталась недовольна вчерашним траханьем? Постараюсь исправиться.

Любаша подтянулась на локтях, села на диване, прислонившись спиной к изголовью.

— Коленька, подай, пожалуйста, мою сумочку… Дрожащими руками я взял с полки черную дамскую сумочку, и положил ее рядом с девушкой. Молча. Гнев копился во мне, искал выхода… Но не затевать же драку в присутствии Любаши? Зловонные намеки, мерзкие выражения Владьки и без того травмировали ее… Выйдем в коридор — разберемся…

Девушка открыла сумочку… В ее руке угрожающе блеснул небольшой никелированный пистолет…

— Вот что, мразь, уходи отсюда, пока я добрая… Ты меня знаешь — не задумываясь, вышибу мозги… Кому сказано? Выметайся из купе!

Владька посерел, на фоне этой серости еще больше выросли веснушки, конопушки, рытвинки нечистой его кожи. Он медленно угрожающе поднялся с кресла, рука скользнула в карман… Что там, пистолет или нож? Я подстерегал каждое движение парня… Сейчас перехвачу запястье, крутану на излом.

— Коленька, стой на месте, — спокойно предупредила меня Любаша. — Он же первостатейный трус. Смотри — коленки дрожат… Думаешь, он нож ищет в кармане? Как бы не так! Носовой платок потребовался — сопли вытереть! — Она приподняла пистолет — теперь он смотрел прямо в лицо Владьки. — Еще раз повторить? Выметайся! И чтобы впредь сюда не входил. Никогда! Возвратимся в Москву — устрою разборку. На глазах твоего хозяина! Вон, скотина!

И Владька ушел. Не поворачиваясь спиной к грозной противнице — пятясь задом. Я посторонился, пропустил его, задвинул дверь, повернул ручку замка.

Любаша отбросила пистолет и вдруг зарыдала. Беззвучно закрыв лицо руками, содрогаясь всем телом.

Негодяй… Подонок… Господи, какой же он мерзавец!…

Дать бы ей валерьянки — ее нет. Даже сбегать за водой я не мог — нельзя оставлять плачущую девушку. Я сел рядом, обнял ее за плечи.

— Ну что ты, милая, родная… Успокойся, он ушел… Я тебя не дам в обиду…

Девичьи руки легли мне на плечи, мокрое от слез лицо приблизилось к моему, губы раскрылись.

— Коленька, что же мне делать?… Что делать?…

Ничего не понимая, не желая понимать, я приник к раскрытым губам, ощутил встречный поцелуй… Рука заскользила по блузке, расстегивая неподатливые пуговицы…

Но Любаша вдруг отшатнулась, застонала, локтями уперлась мне в грудь.

— Не надо, Коленька… Прошу, не надо… Грязная я… Вчера ночью Владька… изнасиловал, взял силком…

Мои руки машинально разжались, и я отпустил девушку. Дверь в купе задергалась — кто-то пытался открыть ее…

2

Похоже, долго грустить, даже после тяжелых оскорблений Любаша не могла. Не тот характер. Проснувшись утром, я услышал из туалетной плеск воды и знакомую песенку про «перепорченные самолеты.

— Подъем, извозчик, есть хочется страшно. Тем более при такой погоде… Передадим посылочку — и за стол.

Над Екатеринбургом — сплошная завеса облаков. Низкие, будто одетые в черные траурные одежды, тучи бесцельно блуждают по небу, поливая город мелким нудным дождиком. Погода

промозглая, не располагающая к прогулкам. Перрон пуст. Лишь изредка, согнувшись под мокрым зонтиком, пробегает к киоску оголодавший пассажир.

У нас с Любашей выхода нет, хочешь, не хочешь, придется покидать вагон, выискивать полную женщину в зеленом не застегнутом плаще с такого же цвета сумочкой в руке. Дополнительно — словесный пароль…

Все списано с классического детектива, исключая трупы и гонки на автомашинах или лошадях… Впрочем, неизвестно, что приготовлено для нас в ближайшем будущем.

Один зонтик — на двоих. Мы с девушкой, тесно прижавшись руг к другу, вышли из тамбура.

— Небось ноги замлели от лежания, — посочувствовала проводница. — Удовольствие от прогулки под таким дождем маленькое…

— Нет, не ноги, — охотно поддержала беседу Любаша, выжидательно поглядывая на видневшееся неподалеку здание вокзала. — Посылочку привезли родственнице, да вот что-то она запаздывает…

— Ежели в посылке продукты, не опоздает… Оголодал народ на периферии, впору собачатиной питаться… Нет, не скажу, всего вдосталь — и мяса, и овощей, и разных деликатесов. Близок ломоть, да не укусишь — цены такие, что впору облизываться да бежать от прилавков подальше. Зарплаты по три месяца дожидаемся… Вот если ваша родственница — бизнесменша или, простите, воровка, не придет, не станет утруждать ножки…

— Вон она бежит! — обрадовано закричала Любаша, показывая на женщину в зеленом плаще, вышедшую из подземного перехода. — Ишь, как торопится!… Тетя Наташа, тетушка Наталочка! Здесь мы, здесь!

Сочетание имен «Наташа-Наталочка» и было словесным паролем, придуманным хитроумным Тихоном. Ему бы детективы писать, а не воровские делишки обделывать!

«Зеленая» женщина поочередно обняла нас, даже прослезилась, артистка. Приняв пакет, долго благодарила, просила передать приветы мифическому Федору и его супруге, братцу с женой, свату и сватье. Наконец распрощалась, снова обслюнявила Любашу и едва прикоснувшись мокрыми губами к моей щеке.

До отправления оставалось чуть больше пяти минут.

— Сбегаем, Коленька, к тому вон киоску, поглядим, чем торгуют здешние коммерсанты. Купишь мне коробку конфет… Ведь купишь, побалуешь сладкоежку?

Я охотно согласился.

Когда возвращались к вагону, заметил в одном из окон злобное, нахмуренное лицо Владьки. Он напряженно следил за нами.

Любаша тоже заметила насильника. Она вызывающе улыбнулась и так плотно прижалась ко мне, что я ощутил упругость ее бедра и груди. Одно это прикосновение будто впрыснуло в мою кровь такую дозу адреналина, что сделалось горячо и тревожно.

Девушка, похоже, тоже поняла мое состояние и вдруг… покраснела. Подумать только, если верить прыщеватому ухажеру, он был с ней близок. Неважно — по согласию или без него, но близок… А она краснеет, уловив волнение мужчины…

Молча, стараясь не глядеть друг на друга, мы прошли в свое купе.

Не успел поезд отойти от перрона, в дверь постучали. Вежливо, едва слышно.

— Кто? — спросил я, не открывая.

— Выйди на минутку, поговорим, — негромко попросил Владька. — Не бойся, не трону.

— Сейчас выйду, — согласился я и прошептал девушке: — Запри за мной дверь и отвори только тогда, когда разрешу…

Любаша согласно кивнула, и что-то положила в карман моей куртки. Я перехватил ее руку… Пистолет! Только этого мне и не хватало! Завяжется драка, набегут милиционеры, и я мигом попаду в кутузку. С оружием не шутят, за него можно отхватить такой срок, что не раз и не два икнется!

— Возьми на всякий случай! — настаивала девушка. — С волками жить, по-волчьи выть… Владька на все способен… Возьми, прошу.

Скрепя сердцем, я согласился. Ни за что не поддамся на провокации — никаких драк. Выслушаю, что скажет прыщавый недоносок, повернусь и уйду.

Владик стоял у окна, повернувшись к нему спиной. Одна рука брошена на узкий подоконник окна, вторая — в кармане.

— Долго прощаешься, — проскрипел он, сузив и без того узкие глаза. — Я уж думал: побоишься выйти…

— Таких подонков, как ты, не боятся, им морды бьют! И я это сделаю обязательно по возвращении. И не наедине, а в присутствии Тихона. Чтоб тот знал, с кем имеет дело! — Несмотря на данные себе обещания, я сорвался с тормозов. — Какой ты мужик? Обычная гнида! Тебя даже бить — никакого удовольствия!

Владик пренебрежительно дернул плечом, но мне показа лось — испугался. Конечно, не моих кулаков и угроз. Каким бы бандитом Тихон ни был, насилия над доверенной мне девушкой он не простит.

— Там будет видно, сявка, кто кому начистит морду… Кончай ругаться впустую и выслушай внимательно, что скажу. Или ты немедля переберешься на мое место, и я без твоего участия разберусь с девкой, или ты… пожалеешь… Если, конечно, сможешь пожалеть, — добавил он тоном, исключающим иное толкование. — Переберешься?

— И не подумаю. Любаша едет со мной по воле Тихона, она доверена мне, и я обязан защитить ее от разных мерзавцев…

Бандит медленно, красуясь, извлек из кармана финку. Огляделся по сторонам — не помешает ли кто задуманной расправе.

Я с той же торжественностью показал ему пистолет.

Финка мигом скрылась в кармане. Любаша права, Владька — трус, ему только с беззащитными стариками и женщинами расправляться.

— Ладно, подожду более удобной обстановки… А машинку советую возвратить Любке, а то ненароком сам себя поранишь…

В конце коридора появилась проводница с пылесосом в руках. Мы разошлись по своим купе.

Я возвратил Любаше пистолет, но она его не взяла.

— Пусть будет у тебя. Это — страшные люди, вернее — нелюди. Им пырнуть ножом человека, будто выкурить сигарету… Прости меня, Коленька, за то, что втянула тебя в грязную историю… Никогда себе не прощу… Очень прошу тебя, берегись, будь

осмотрительным…

Сделал вид — внимательно слушаю, про себя усмехнулся. Как представляет себе она так называемую «осмотрительность»? Ходить с пистолетом в руке? Или на все время поездки спрятаться в туалете? Нет, нет, на такое я не способен. Просто не нужно подставлять спину…

Время тянулось медленно. Читать надоело, да и что читать? Загранбоевики в красочных обложках? Но в них все узнаваемо, двигается по знакомому, до тошноты, плану. Повествование обязательно начинается с убийства. После всезнающий детектив двигается по следам преступника. Подозреваемые, казалось бы, обложенные со всех сторон неопровержимыми фактами, оказываются невиновными, превращаются в овечек. А настоящий убийца выплывает на поверхность только на последних страницах.

Скучно и наивно!

С Любашей мы почти не разговаривали. После признания в том, | что она была изнасилована, чувства отвращения я не испытывал, нет, но во мне угнездились стыд и обида. За что, почему — неизвестно. Ведь кем мне приходится эта женщина? Подруга шефа, случайная знакомая, помощница бандитов в их грязных делишках? На что мне обижаться? Пусть лучше обижается Тихон…

Девушка, будто подслушав мои мысли, снова загрустила. Видимо, ее тоже угнетала обида. На меня, на мое непонимание, возможно, презрение…

Владька постоянно подстерегал нас. Когда бы ни открылась дверь, он — за ней. Заглядывает проводник, предлагая чай — из-за его плеча видна прыщавая физиономия. Выйдем мы с Любашей прогуляться во время длительных остановок — он тут как тут.

Шарит по нашим фигурам понимающим взглядом, кривит губы в многозначительных улыбках.

Ох, до чего же мне хотелось ударить по мерзкой физиономии, смять руками гнусную рожу, заставить наглеца пасть на колени, взмолиться о пощаде.

За несколько часов до прибытия в Красноярск Владька снова вызвал меня в коридор. Хотел отказаться, послать его… по известному адресу, но передумал. Может быть, посланник Тихона в беседе обмолвится о содержимом пакетов. Неизвестность мучила меня почище зубной боли.

— Хочу, чтобы ты узнал, наконец, правду, — шипел Владька, брызгая слюной и прицыкивая. — Авось, тогда сговоримся…

— Не о чем нам сговариваться! Лучше выходи в Красноярске, пересаживайся на встречный поезд и жми с докладом к Тихону. Всем будет спокойнее: и мне, и тебе, и Любаше… Как бы наши переговоры не превратились в мордобой…

— А зачем нам с тобой друг другу морды бить? — пожал Владька плечами, будто недоумевая. — Из-за кого? Из-за этой проститутки?… Нет, извозчик, не хочу я этого… Скрывать н«стану — нравится мне девка, а после того, как я трахнул ее, нравится еще больше… Знаешь, какова она в постели? Артподготовка и взрыв атомной бомбы по сравнению с ней — новогодние ракетки…

Я не выдержал, схватил подлеца за отвороты пиджака, тряхнул так, что его голова закачалась на тонкой шее, как воздушный шарик. Владька выдернул из кармана нож, но я успел перехватить его руку, сжал ее изо всех сил… Нож упал на пол.

— Погоди… остановись… — взмолился прыщавый, тяжел дыша. — Давай поговорим… Потом решай сам: мочить нам друг друга или… пойти на мировую…

Я отпустил его. Ногой отшвырнул нож в сторону служебного купе.

— Ладно, говори. Но на человеческом языке, без грязных намеков. Не дразни меня, а то…

Владька отдышался, потер рукой затылок, одернул измятый пиджак. Я молча следил за ним. Не исключено, что в другом кармане прячется еще одна финка либо пистолет. Права Любаша, ох, как права, предупреждая меня. С такими, как Тихон и его подручные, успокаиваться нельзя.

— Думаешь, кем Любка приходится Тихону? Она — его любовница, подстилка… Не веришь? Черт с тобой, сявка, не верь, но не видать мне родной матушки, ежели вру. Связался он с ней лет пять тому назад. Любкин папаша, алкаш и попрошайка, по пьянке продал дочку Тишке за чистую ерунду — две сотни кусков… Ей-богу, не брешу! Любка о сделке ничего не знала. Когда Тишка обратал ее в первый раз, плакала. После свыклась, покорилась… Я на нее давно глаз положил, по словам Тишки, более сладкой бабы он еще не пробовал. Часто хвастал — дескать, в постели нет никого равной его марухе. Но меня долго до нее не допускал, говорил — до конца ее не распробовал, распробую — уступлю… А вот на этот раз разрешил побаловаться. С извозчиком, мол, сговорись и пользуйся. Не навсегда — на время… Понимаю, трудно тебе поверить, но, клянусь, все было именно так… Новая подстилка у Тишки образовалась, а Любку он решил пустить в оборот, мильены на ней заработать… К тому же жена его вышла и тюряги, а она ревнючая до невозможности…

Как я вынес мерзкий монолог прыщавого — до сих пор не понимаю. Сто раз хотелось измолотить его до беспамятства…

— Врешь ведь, скотина!

— Чтоб мне век в тюряге сидеть, чтоб отца с матерью не видать… Учти, Тихон с теми, кто ему сопротивляется, долго не разваривает… Сколько расчлененок по его приказу в оврагах валяется — одному Богу известно…

— Не пугай — пуганый я, перепуганный… Лучше скажи, что ты дал Тихону за разрешение… побаловаться с девушкой?

— Много… кусков… Тишка выгоды не упустит… Так что подумай, парень, и не ерепенься. Дольше проживешь…

3

Похоже, Владька не врет. Конечно, верить ему нужно с оглядкой, но…

Все во мне заледенело, сердце превратилось в обычный насос, перекачивающий кровь, в голове пусто, будто из нее вымели способность думать, взвешивать.

Поговорить с девушкой или не стоит?… С одной стороны, мне хотелось проследить за выражением ее лица: побледнеет ли, смутится или равнодушно передернет плечиками?… С другой — травма, которую я нанесу ей этим разговором, столь велика, что и никакой нежностью или участием ее не вылечить… Нет, говорить рано, нужно самому переболеть, прийти в себя, позже, на обратном пути, перед Москвой, я решусь на откровенный разговор…

Поезд прибыл в Красноярск.

Здесь уже морозно, холодное солнце, подсматривая в прорехи облаков, заливает перрон неярким, холодным светом.

Так же, как и в Екатеринбурге, мы вышли прогуляться. В руке Любаши — сумочка с посылкой. Она взяла меня по руку, испытующе поглядела снизу вверх.

— Что случилось, Коленька? Ты сегодня необычно хмур… Снова с этим подонком поцапался?

— Все нормально, — неопределенно ответил я. — Пойдем искать|. «получателя»…

Адрес, полученный от Тихона, оказался точным. Киоск под названием «Все для вас». Находится с правой стороны от здания вокзала. Парнишка в очках с веснушчатым лицом, невидный, щуплый. Словесный пароль: нет ли у вас финской водки? Ответ: из Финляндии давно ничего не получали, возьмите французский ликер, не пожалеете…

Все, как по писаному. И киоск на месте, и парнишка в очки выжидательно поглядывает на нас, вопрос и ответ сходятся. Избавились от второго пакета — дышать стало легче. Осталась последняя, иркутская посылка, после нее — домой.

Почему-то предстоящее возвращение не радует. То ли из-за тяжелого разговора, который непременно должен произойти; то ли я привык к спутнице, шикарному купе, даже к назойливому «шпиону»…

Отправление задерживается, и мы с Любашей медленно прогуливались вдоль состава. Молча, лишь изредка обмениваясь малозначащими фразами… Зима — на носу, вон как лужи подмерзли… Снова выбились из графика, ползем, как черепаха… Народ здесь одевается почти как в столице…

Случайно обернувшись, я увидел Владьку. Поймав мои взгляд, он ткнул пальцем в спину девушки, потом — себе в грудь. Дескать, решился или подставить тебя Тихону?

Может быть, это настырное преследование, может быть, заледенелая душа, но что-то подтолкнуло меня начать планирую беседу, не дожидаясь прибытия в Москву.

Поздно вечером, после ужина, я, как обычно, вышел в коридор. Любаша переоделась, постелила постели себе и мне. «Шпиона» на посту не оказалось. Проводница вовсю шумела пылесосом, из ресторана, покачиваясь, возвращались запоздалые посетители.

Итак, сейчас я вернусь в купе, присяду на Любашин диван и скажу… Что скажу? Что она — любовница шефа и поэтому я возненавидел ее?… А кто мне дал право любить или ненавидеть. чужую подругу? Она мне — не жена, не любовница и не сестра — обычная знакомая, навязанная Тихоном попутчица…

И все же поговорить необходимо. Не читая морали, не ссылаясь на исторические примеры либо литературные образы. Сказать спокойно и веско: я все знаю… И умолкнуть. Потом забраться на свой диван, отвернуться к стене и сделать вид, что уснул.

Разговор получился совсем не такой, как я планировал, стоя у закрытой двери купе.

Получив разрешение, я вошел и присел на краешек дивана. Любаша лежала в своей розовой ночной рубашке с книгой, положенной на грудь.

— Ты что, спать не собираешься?

— Нам нужно поговорить… Обязательно нужно… Девушка некоторое время сосредоточенно смотрела на моё лицо, будто изучала внешность незнакомого человека. Потом неожиданно улыбнулась:

— Судя по трагическому выражению, разговор пойдет о моём «недостойном» поведении… Я не ошиблась? Если не ошиблась. то лучше перенести трудную беседу на завтра. Честно говори

спать хочу страшно, а после неизбежной ссоры до утра глаз не сомкнешь…

— Нет, поговорим сейчас!

Любаша огорченно вздохнула, приподнялась, взбила тощую подушку. Похоже, ей ужасно не хотелось объясняться — боялась чего-то, должно быть…

— Ну что ж, если ты так настаиваешь…

Да, я настаивал! Запинаясь от неловкости, делая огромные паузы между предложениями — будто прокапывая канавы, — я передал все, что мне сказал Владик. Конечно, смягчил некоторые выражения, выбросил другие — типа подстилка, проститутка.

И снова ощутил — не брезгливость, стыд.

— Владька поведал? — после недолгого молчания откликнусь девушка. — И ты ему поверил?

— Нет, не поверил…

— Зря… Внешне все правильно, я — любовница Тишки. Вернее, была любовницей… И все. Можно не продолжать, закончить на этом нашу воспитательную беседу. Думай обо мне все, к» хочешь, обвиняй в аморалке, бесстыдстве, крой матерными словами… А еще лучше — поменяйся местами с прыщеватым

претендентом на мое тело. Если Тихон на самом деле уступил меня — пусть пользуется, быть по сему!

В словах Любаши, в изломе бровей, в горестно опущенных углах рта — горечь и с трудом подавляемые слезы. И я усомнился в правдивости Тишкиного подручного. Ибо согласно законам логики, «обвиняемая» должна яростно сопротивляться, доказывать с пеной у рта свою невинность, убеждать меня в абсурдности обвинений. А она — соглашается…

— Прекрати юродствовать! Любой суд обязан выслушать обе стороны. И пусть я не суд, но мне тоже нужна правда. Какой бы была эта правда горькой…

— Ну что ж, выслушай правду. Горькую и обидную. Да, я жила с Тихоном целых страшных три года. Они с отцом-алкоголиком обманули меня, девчонку, не знающую жизни, верящую им на слово… Да и какая разница, если любви нет, если она заменена голым сексом?… Тихон, Владька, Федор, Иван — все мужики одинаковы, все поклоняются одной вере. Семья, дети — скука и чистая формальность… Подруга отца, такая же алкоголичка, как и он, если во время не спохватывается и не сделает аборт, сдает новорожденного в приют или просто оставляет на улице… А Тихон заботился обо мне, берег. Ни в чем не отказывал, умел так насладиться моим телом, что я ни разу не забеременела…

Любаша говорила откровенно, не обходя запретных тем, не маскируя острых словечек. Она открывалась передо мной, красивая и гордая, сбрасывая обманные одежды, гордясь ослепительной своей наготой. Я верила Тихону… До тех пор, пока не познакомилась с тобой. Казалось бы, ничего особенного, обычный «извозчик», каких у нас перебывало немало. Но ты не полез мне за пазуху, как это при каждом удобном случае делает Владька. Не стал оглядывать меня, как скаковую лошадь перед бегами. Там, в Ногинске, ты смотрел на меня как на равного тебе человека. С восхищением и уважением… Нет, Коленька, боюсь, тебе этого не понять. Ты пришел в Тишкину компанию из другого мира, и «другой галактики…

— Нет, почему же, я понимаю…

Действительно, под свежим ветром Любашиной откровенности рассеялась дымовая завеса, заменившись черными, грозовыми тучами гнева и раскаяния. Попади сейчас в мои руки Тихон — удушил бы, разорвал на части. Точно так же, как совсем недавно я мечтал поступить с его подручным.

— И даже когда перед отъездом Тишка посоветовал не особенно противиться притязаниям Владьки, я… согласилась Омерзительно, конечно, понимаю, но к тому времени я узнала, что ты женат, что других баб у тебя нет… Спрашивается, для кото мне сохранять себя? Пусть попользуется Владька, пусть после того, как он возвратит меня хозяину, тот за определенную мзду уступит меня другому… И все же… и все же, когда этот прыщеватый слизняк заявился вечером ко мне домой и предъявил права на обладание мной, я вышвырнула его вон. Самым примитивным способом — стулом по заднице… Хорошо еще — не по голове… Владька призвал на помощь Тишку. Тот долго смеялся над изгнанным из рая дьяволом, потом изрек прописную истину. Дескать, если ты с бабой не можешь справиться, зачем мне такой помощник? Привяжи ее к постели: руки к спинке — вместе, ноги к другой спинке — врозь — и наслаждайся… Отвергнутый воздыхатель последовал совету хозяина. Чтоб я не сопротивлялась — оглушил ударом по голове… Изнасиловал — понимаешь мерзкое значение этого слова! — изнасиловал бесчувственную ничего не понимающую женщину… В принципе, если мерить мою жизнь привычной меркой — ничего особенного не произошло. Разве Тихон, получая наслаждение от владения моим телом, одаривал меня тем же? Нет, я выполняла в его постели работу определенного типа… Когда это делал Владька — просто поменялись работодатели, и все… И вдруг на следующий день неожиданно для себя я поняла: мужчин больше у меня не будет. Или Коленька, | или — никто… Убью очередного претендента, лишу жизни себя, но кроме мужчины, которого полюбила, никто не будет владеть мною…

Мне бы возмущаться, а я тихо радовался. Ибо только сейчас понял, что благодетельница-жизнь свела меня с настоящей Любовью. Ольга, мать, отец, Фимка, Никита — все они стоят по другую сторону моего существования, а я — рядом с грешной, такой милой и ласковой, своей судьбой.

Не говоря ни слова, я склонился к девушке, обнял ее за талию, приподнял над подушкой. Ко мне навстречу потянулись полуоткрытые ее губы…

А потом окружающий нас мир покачнулся и рухнул… Кто-то дергал дверь… По радио передавали информацию о ближайшей остановке… Состав дергался, то ускоряя ход, то притормаживая… Поезд останавливался на станциях, трогался с места, снова замирал… Слышались возбужденные голоса пассажиров, плач и смех детей, вздохи расставаний…

Все это происходило будто на другой планете.

В моих объятиях вздрагивало обнаженное женское тело…

Я боялся причинить Любе боль, но ещё больше страшился оставить её неудовлетворённой. Женщины такого унижения не прощают. Поэтому вошел в неё максимально бережно, не на всю глубину. Видимо, Любаша разгадала мои опасения — её ладони легли мне на ягодицы, надавили, заставляя углубиться в лоно.

Пришлось подчиниться.

Вторая, мучающая меня проблема тоже разрешилась. Когда я почувствовал, что мой «инструмент» закаменел, и приготовился сработать, лежащая подо мной женщина тихо и сладостно застонала…

Люба походила в это мгновение на невинную девушку, неопытную и нежную, впервые познавшую сладость объятий любимого мужчины. Она впитывала в себя мужскую ласку, наслаждалась ею и благодарно возвращала…

В минуты отдыха, припав разгоряченной головкой к моей груди, тихо смеялась…

И все начиналось сначала…

Не надо самого себя обманывать! Я полюбил не девчонку — зрелую женщину, уже побывавшую под мужчиной. Если верить Владьке, не под одним. Судьба подарила мне красивую, умную, обольстительную грешницу…

А разве я безгрешен?

Память нарисовала нормировщицу Катю, которой я овладел в кладовке на мешках с цементом. Правда, она не особенно сопротивлялась, скорее, притворялась неуступчивой…

А вот представительница заказчика, принимающая выполненные работы, сама, после первого же невинного поцелуя, бесстыдно забралась в мою ширинку…

Секретарша начальника управления, кокетливая дама бальзаковского возраста сама пригласила меня на день рождения и охотно отдалась на полу. Мало того, предложила изобразить собачью случку, и не постеснялась опуститься на колени, предварительно раздевшись сама, и освободив от одежды «кобеля»…

Грехов набралось на удивление мало. И всё же, какое я имею право осуждать несчастную женщину?

— О чём задумался, Коленька? — Возвратил меня в реальность голос Любаши. — И зачем ты оделся? — она шаловливо оттянула резинку моих трусов. Случайно задев восставшую мужскую плоть, удивлённо вздрогнула, но руки не убрала — наоборот, сжала мой «инструмент» в кулачке. — Господи, какая прелесть! Ты уже готов продолжить начатое? Даже не отдохнул, как следует… Долго находиться в напряжении — вредно для здоровья. Иди ко мне, бычок, сниму стресс, успокою… Заодно, полечусь сама, — тихо добавила она, спрятав раскрасневшееся лицо на моей груди.

На этот раз я не стал осторожничать — внедрился вглубь женского лона, и принялся с такой энергией обрабатывать его, что Любаша тут же застонала и обмякла…

4

До самого Иркутска мы наслаждались близостью. Не только физической — много разговаривали, фантазировали о нашем будущем, строили планы совместной жизни.

Никто не мешал. Владька, будто поняв бесперспективность своих притязаний, в коридоре не появлялся, меня на разборки не вызывал. Залег в купе, словно медведь в берлогу…

Осталась у нас единственная «заноза» — передача пакета в Иркутске. Пройдет благополучно — безоблачное небо, неоглядная солнечная даль…

Конечно, я оставлю жену… бывшую жену, ибо превратить Любашу в любовницу — абсурдно, несуразно. Бросим мы с ней Москву, уедем в Сибирь, в глухую тайгу, в сопки. Безработным строитель не останется — не та профессия! Не получится строить — валить лес, водить грузовики. Много ли нам нужно, чтобы прожить!

Любаша соглашалась, подсмеивалась над моим энтузиазмом и наивностью.

— Ты будто на свет Божий народился… С милой рай и в шалаше, — почти пропела она. — Не будет для нас ни рая, ни шалаша, милый фантазёр. Поверь, не будет. Мы с тобой попали в клетку, будто птицы, нам из нее до самой смерти не выбраться…

— Но ведь птицы улетают! — возражал я, недовольный приземлёностыо Любашиных рассуждений. — Вот мы и улетим, поселимся в глухомани — не отыщут…

— Не существует нынче глухомани, Коленька, нет ее. Осталась в сказках да во снах… Вот развозим мы с тобой неизвестно какие посылки. Кому? Людям, подручным Тихона и его шайки. Они по приказу шефа тайгу обшарят, сопки облазят, а нас найдут повяжут беглецов и представят ему на суд и расправу… Не зря он им деньги платит…

— Ты действительно не знаешь, что находится в пакетах?

— Точно не знаю, но догадываюсь… Давай вскроем последний пакет, поглядим…

— Не опасно?

— Страшней смерти ничего нет, а нам умирать не положено — только жить начали… Доставай!

Вытащили пакет, осмотрели снаружи. Плотная оберточная бумага не заклеена — аккуратно перевязана шпагатом. Это хорошо — можно познакомиться с содержимым и также аккуратно завернуть. Никто не догадается, если соблюсти все перегибы и складки…

Любаша отобрала у меня загадочный пакет, точными движениями гибких пальцев развязала узелок, медленно развернула бумагу…

Мы замерли, не веря своим глазам. Перед нами… пачки денег, заклеенные полосками разноцветной бумаги… Ничего себе, посылочка! Неужели две предыдущие — с подобной же начинкой? И зачем Тихон раздаривает миллионы? Может быть, не раздаривает, а получает взамен нечто более ценное?

Пришли в себя и пересчитали деньги. Восемь пачек, в каждой по тысяче сторублёвых купюр… Всего в пакете восемьсот тысяч, почти миллион. Такого количества денег я никогда раньше не видел. Что там видеть — представить себе не мог.

— А что, если мы реквизируем одну пачку? — предложил я в шутку, не сводя взгляда с невероятного богатства, лежащего перед нами. — Сколько лет можно безбедно прожить…

— Прожить? Безбедно? Эх, Коленька, до чего же ты наивен. Пожалуй, сейчас я имею право открыть тебе, чем занимаются Тихон и компания, что они через нас пересылают в другие города… Денежки эти, на которые ты смотришь с таким восторгом и вожделением, — фальшивые. Изготовлены они в том самом домике, куда ты отвозил «калужских предпринимателей»… Помнишь?… Проживем безбедно! — передразнила она меня. — Нас обязательно зацапают — если не в магазине, так в киношной кассе, на рынке, в бане, на вокзале… Мы теперь, если возьмём эти деньги, станем мечеными… Понимаешь? Один раз обойдётся, другой, третий…

— Но ведь живут на эти деньги те, кому Тихон их переправляет. И те, которым женщина в зеленом плаще отдает…

— Умеют обращаться с ними, вот и живут… до поры до времени. Мало ли фальшивомонетчиков отсиживают на зоне сроки? Ты хочешь присоединиться к ним?

— Не думаю, что в глухомани, куда мы с тобой заберем» станут приглядываться к купюрам, искать на них какие-то водяные знаки, сверять серии и номера… Ты хотя бы раз видела на том же Центральном рынке продавца, изучающего деньги? Мне не довелось…

— Видела, и не раз…

— Давай посмотрим…

Осторожно вытащили одну бумажку… Вроде все на месте — Белый Дом, какие-то знаки просвечиваются…

Долго мы спорили. Мне почему-то ужасно хотелось воспользоваться представившейся возможностью разбогатеть. Это же ниточка: деньги — любые продукты, любые вещи — собственный дом — поездки на курорты — устройство званых вечеров… Короче, все мыслимые блага…

— Ладно, Коленька, — наконец согласилась Любаша. — Уверена в том, что украденные нами фальшивки впоследствии обернутся крупными неприятностями… Но раз ты так хочешь — возьмем пачку… Всего-навсего сто тысяч… При ежедневных скачках цен — не так уж и густо…

Я аккуратно изъял из развернутого пакета пачку, заклеенную розовой полоской. Остальные Любаша завернула в бумагу и перевязала шпагатом.

Надо же такое придумать! Первая моя «воровская» операция — с фальшивыми деньгами! Поневоле засмеешься над незадачливым «преступником».

Но Любаша не смеялась, наоборот, загрустила…

И вот — Иркутск.

Тихон велел передать последнюю посылку официанту вокзального ресторана по имени Костя. Прозвище, или, как выразился Тихон, кликуха — Пельмень.

Когда я увидел этого официанта, едва не расхохотался. Редко бывает, чтобы прозвище настолько соответствовало внешнему облику его хозяина. Парень действительно походил на пельмень.

Небольшого роста, округлый, будто защипанный со всех сторон. Тут даже без пароля не ошибешься.

Обменявшись с официантом условными словами, я положил на свободный стул принесенный пакет и попросил меню. Пельмень без улыбки кивнул, забрал пакет и ушел. Минут через десять он возвратился, на этот раз — с масленой улыбочкой. Видимо, успел развернуть бумагу и полюбоваться новенькими пачками. Судя по блеску в глазах, недостачу не заметил — решил, Тихон передал ему не восемь, а семь упаковок.

На душе светло, будто раньше она была придавлена серым пакетом, а сейчас освободилась от тяжкой ноши и расцвела. Любаша тоже смеялась — весело, облегченно. Наверное, и ее недавно угнетало Тишкино задание. Теперь, когда оно выполнено, можно и повеселиться, и отдохнуть!

— Закажем номер в гостинице, отдохнем, а вечером — в ресторан… Не вокзальный, конечно, не стоит мозолить глаза Пельменю — посетим городской, самый престижный… А завтра…

Любаша запнулась. Потускнела… Что ожидает нас «завтра»? Возвращение домой к прежней жизни. Мне — к замороженной, крикливой жене и к постылой работе, ей — к Тихону, который немедля передаст живой товар новому заказчику… Жизнь? Разве можно это понятие совместить с помойкой, куда нам предстоит окунуться?

— …завтра, — продолжил я за подругу, — мы отправимся дальше, за Читу. Москва для нас закрыта. Сойдем на маленькой станции, пересядем на первый попавшийся автобус и заберемся в ту глухомань, о которой мечтали в поезде…

— А паспорта? — напомнила Любаша. — Они ведь фальшивые…

— Кто в тайге проверяет паспорта? Разве медведи… До сих пор сходило с рук, там тем более сойдет… Итак, госпожа Никанорова, марш в камеру хранения за вещами. Возьмем их — и в гостиницу…

— Ты хотел покушать, — напомнила девушка. — Даже попросил меню…

— Совсем забыл, дьявол меня возьми! — рассмеялся я. — Впрочем, аппетита уже нет… В саквояже осталось что-нибудь из провизии?

— Осталось… Но тебе не мешает пообедать, как следует. 3а последнее время отощал, одни глаза сверкают…

Любаша смутилась, опустила глаза на скатерть. Вспомнила, видимо, по какой причине я осунулся.

Мысль о том, что нам предстоит провести ночь не в вагоне поезда, не в тесном купе, а в гостиничном номере с двуспальной кроватью, без подглядывающего и подслушивающего Владьки, вскружила голову. Судя по заблестевшим глазам Любаши, её волновало то же самое, что и меня…

Пельмень не появлялся, и мы не стали его ожидать. Бог «ним, с обедом — обойдемся. Главное сейчас — гостиница.

У входа в камеру хранения поджидал нас Владька. На губах — обличительная улыбка, в глазах — по горящему угольку.

— Когда в столицу? — ехидно спросил он. — Тихон ждет

— Завтра подумаем и решим, — перехватила инициативу разговора Любаша. — Отдохнем, приведем себя в порядок, отделаемся от твоего присутствия… А ты, скотина, когда в стойло?

Оскорбительные словечки Владик пропустил мимо ушей. Услышишь — нужно реагировать, а из его памяти, наверное, не выходил никелированный пистолет Любаши.

— Отчаливаю ровно через полтора часа, — картинно вскинул он руку с часами. — Проедусь по тем же адресам, соберу плату за пакеты. Пельмень сейчас свою долю притащит… До встречи у Тихона, — угрожающе добавил он. — Честно говоря, не хотелось бы мне оказаться на вашем месте… Шеф, когда обозлится, зверем становится — синяками и шишками не отделаетесь… Всего, молодожены!

Лучше бы мы не встретились с Владькой. Настроение быстро катилось вниз, стремление пожить в городской гостинице потеряло прелесть и остроту.

Тихон ни за что не смирится с потерей отвергнутой любовницы, пущенной теперь в «оборот». А когда узнает об исчезновении фальшивой пачки денег, вообще озвереет. Через дядек и теток, продавцов и официантов, охотников и золотоискателей станет разыскивать беглецов и не успокоится до тех пор, пока не увидит их у своих ног.

Не сговариваясь, мы с Любашей пошли в кассовый зал покупать билеты до Читы… или подальше. Нас гнал страх перед расплатой, перед шайкой преступников и убийц. Поскорей покинуть Иркутск. Пока Владька не встретился с Пельменем и не узнал об исчезновении денег.

Сейчас вопрос стоит так: кто кого обгонит — мы или нас? В нём заложена не просто опасность поимки — сама жизнь.

Глава 6

1

Кадровик леспромхоза, носящий мудреную кличку Ижица, оказался дотошливым и нудным человеком. Опять же, как и в случае с Пельменем, прозвище-кличка точно определяет сущность человека, Ижица вертит мой паспорт перед подслеповатыми глазами, по несколько раз перелистывает его, вчитываясь в каждую букву, придирчиво изучает печать, шевеля губами, декламирует номер и фамилию. Мне кажется, что он даже принюхивается на предмет присутствия в документе подозрительного запаха.

— Значит, Никаноров Николай Иванович, — бубнит он. — прописан в Москве… Ага, вот она, прописочка!… По какой причине покинули столицу, не выписавшись?

— Решил подработать. В Москве, сами знаете, сейчас трудно…

— Так, так… Подработать — это неплохо, сам бы согласился, но некогда. От заработка разве что дураки отказываются… А где работали, хочу спросить, в столице?

— На стройке…

Не иначе как черт дернул за язык. Ведь дал в руки кадровику кончик ниточки — потянет и появится на поверхности вместо Никанорова инженер-строитель Чернов…

— Смею спросить о должности…

— Каменщик, — вспомнил я профессию отца. — Образование…

Снова я оплошал! Сказать бы — неполное среднее, ремесленное училище. Так нет, сработала долголетняя привычка!

— Инженер… Безработный инженер, — поспешно добавил я — Поэтому и переквалифицировался в каменщики… Не сидеть же на иждивение жены…

— Да, конечно, я понимаю, — выразил равнодушное сочувствие Ижица. — Кстати, о жене… Какая специальность у супруги?

Чего не спрашивал, того не спрашивал. Все знаю о Любаше, все ее беды и радости, прошлое — во время долгих наших бесед она разложила передо мной будто карточный пасьянс… А вот о специальности и образовании — ни слова.

— Специальность — жена, — перевел я острый вопрос в шутку. — Как и у большинства женщин… Вот ваша, к примеру, супруга какое имеет образование?

Вопрос, прямо скажем, опасный, такой человек, как Ижица, наверняка, в курсе не только образования супруги, он точно знает даже, какое первое слово она произнесла после рождения

Но тут мне повезло — попал в самую точку…

— Образование у моей супруги? — захлопал почти безресничными глазками кадровик. — Конечно, есть… Впрочем, мы с вами ушли от основной темы разговора. Трудовую книжку, пожалуйста.

Опять — закавыка! Когда же прекратятся эти мучения?

— Трудовую книжку?… Но я ведь не уволился — взял отпуск за свой счет… Три месяца дали… на стройке с материалами туго, финансы, как говорится, поют романсы… Время такое… Согласен поработать в леспромхозе по договору…

Кадровик не успокаивался. По сведениям, полученным у квартирной хозяйки, пришел он на сквалыжное свое место из армии, где служил политработником. Отсюда — дотошность и занудство. Отошли старые времена, а то он непременно поинтересовался бы моральным обликом кандидата в работяги, его преданностью партии и правительству.

Наконец, Ижица отложил в сторону изученный и просвеченный мой паспорт, недовольно задышал открытым ртом — астма у бывшего офицера, что ли?

— В опытных кадрах леспромхоз нуждается, — проинформировал он, все еще недоверчиво глядя на меня. — Могу предложить поработать мастером столярного цеха… Прораб-строитель у нас имеется, оформлять вас бригадиром накладно — инженер все же!… Кстати, диплом с собой захватили?

— Зачем? — невинно осведомился я, внутренне ужаснувшись своей неподготовленностью и неопытностью — черт дернул и зваться инженером! — Я не претендую на место главного, даже рядового руководителя. Если не хотите взять мастером — согласен пойти на лесоповал…

— Хлипкий вы больно для лесоповала, веткой можно перешибить, — скептически оглядел меня кадровик. — Нет, мастером — в самый раз…

За время «кадрового допроса» с меня сошло минимум десять потов. Пить хотелось страшно, а на столе у Ижицы — графин холодной водой. Попросишь — возникнет подозрение: волнуется мужик, значит, есть причина, что-то утаил.

Ну и попал же я в переплет! Паспорт — фальшивый, деньги фальшивые, трудовой книжки и диплома нет, жена и та фальшивая, без соответствующего штампа в паспорте…

Единственно с чем повезло — с квартирой. Домик на окраине поселка, как с лубочной картинки — игрушечный, обильно украшенный резьбой, свежеокрашенный в разные цвета, с петухом на коньке крыши.

Под стать домику — хозяйка. Пухлая, веселая, доброжелательная Дарья Павловна с первого знакомства взяла неопытных в житейских делах квартирантов под свою опеку. Вдова лесника, мать троих детей, двое из которых живут своими семьями, она вечно что-то стряпала, убирала, возилась во дворе. — Муженек мой покойный — лесиной убило мужика — затейник был. Все умел — руки росли откудова надо. Что печь-затейницу сложить, что крышу покрыть так, что и капля не просочится, что песни петь — одно слово, мастер! В хозяйстве нашем его ценили, завсегда премировали, грамоты вон, цельный угол завешен…

Младшая дочь — тоже Дарьюшка — копия матери: пухленькая, задорная, говорит нараспев, будто сказки дарит. Подражая матери, твердит о нашей с Любавой неопытности, житейской неприспособленности. Обе, перебивая друг друга, учат нас жить…

— Как тебе, сынок, показался наш кадр? — смеясь, спросила Дарья Павловна, едва я переступил порог. — Извел небось добра молодца расспросами да допросами, всю прошлую жизнь выдавил из тебя, как сок из ягод!

— Было такое дело, — признался я, освобождаясь от полушубка, выделенного мне хозяйкой во временное пользование, до тех пор, пока не куплю своего. — Перетерпел, не растаял.

— Он у меня непробиваемый, — с гордостью оповестила хозяйку Любаша, кутаясь в пуховый платок, охотно подаренный Дарьей Павловной. Именно подаренный, а не выделенный временно, как

полушубок мне. — Его измором не взять… Одно слово — бывший «извозчик»…

— Извозчик? Это как же понимать прикажешь? Около лошадей приставлен был, что ли?

Проговорившаяся Любаша растерялась. Она такая же непутевая и нескладная, как и я — брякнет, а после подумает.

— Кличку она мне такую придумала, — бросился я на выручку. — Фантазерка, одно слово… Скажите, Дарья Павловна, как пройти к магазину?

— К чему тебе магазин-то? Вроде одеты, обуты, подхарчиться у нас есть чем… Зря швырять деньги — не след. Чай, они не найдены — тяжким трудом заработаны…

Хозяйки ничему не удивлялись. Приняли, как должное, выдумку| о грабителе, похитившем в поезде весь наш багаж, включая полушубки, шапки, шарфы. Поохали, не без того, посетовали на бандитов, у которых — ни совести, ни чести. Расспрашивать о подробностях не стали.

Дарья Павловна порылась в своем «гардеробе» и тут же снабдила постояльцев предметами первой необходимости.

А теперь удивляется — зачем нужен магазин?

— На вашем иждивении сидеть не будем, — сказал я, не дожидаясь обещания кормить, поить. — В первую очередь, как пройти к продовольственному магазину. Как он у вас именуется: универсам, гастроном?

— Один у нас. Как желаешь, так и называй. Там и вещи разные, и чего покушать имеется… Вот только цены кусаются злыми собаками, что ни день — выше да хуже… Ежели бы не огород, на моей пенсии да на приработках Дарьюшки — недели не просидишь, оголодаешь… Ну что ж, голубоньки, прогуляйтесь, поглядите на нашу лесную столицу. Магазея в самом центре находится, около конторы…

Вышли мы с Любашей, и медленно пошли по улице поселка к так называемому центру. Морозец — под тридцать, не меньше, но ветра нет, и он дрожи не вызывает. Зато так легко дышится, что забываешь о холоде.

Дома, закутанные в снежные шали, дремлют под серым небом. Широченная улица обозначена колеей, по которой, бодро попыхивая дымком, пробирается трактор, да двумя тропками для пешеходов.

Со всех сторон поселок стиснут дремучим лесом, огромным, таинственным, заповедным. Деревья-великаны заросли снежными кудрями и бородами, развели во все стороны ветки-руки, нагруженные белыми валиками. Будто защищают людей от непрошеного вторжения. Однако нам не до местных красот.

Липовые паспорта выдержали проверку на прочность, признаны настоящими. Предстоит проверить фальшивые деньги. Это намного опаснее — заподозрит продавщица либо кассир, и звякнет куда надо — мигом загремим под следствие. Пойди докажи, что, мол, попали пустышки случайно, на рынке одарили сдачей, в той же Чите… Кто поверит в этот вымысел?

Чем ближе магазин, тем чаще мы останавливаемся, нерешительно переглядываемся, оттягиваем страшное время покупок. С собой взяли немного — двадцать «бумажек», остальное спрятали под матрас, Тайник, конечно, для дураков, при обыске не спасет, но на душе спокойней.

Первым посетили отдел промышленных товаров. Не ходить же всю зиму в хозяйкиных вещах!

К окошку кассы я подходил на подгибающихся ногах. По спине сбегали струйки пота. Любаша осталась у прилавка, упаковывая купленные полушубки и валенки. Паковать положено продавщице — по-моему, Люба просто трусила, ее удерживал у прилавка страх перед немолодой, суровой кассиршей.

— Триста восемьдесят, — протянул я деньги, будто вручил просьбу о помиловании. — Дешевые у вас вещи, — неловко пошутил для того, чтобы отвлечь женщину от разглядывания купюр. — В Москве подобная покупка обошлась бы намного дороже…

— Наши полушубки только называются полушубками, а на самом деле — обычные рабочие ватники, — без тени улыбки ответила кассирша, укладывая в ящичек кассы мои фальшивки. — Валенки — не привозные — пимокатная фабричка рядом…

О, святая наивность! Женщина не подумала разглядеть наши «деньги», не заподозрила обман, отсчитала сдачу. Не фальшивками — настоящими рублями. Для нас они дороже всего подматрасного капитала!… Эх, если бы получить такую же сдачу со всего фальшивого капитала!!

Чувствовал я себя прескверно. Чем я отличаюсь от вора? Тот ворует, грабит, я, по сути, тоже… Стоит ли клеймить позором Тихона и Владьку, когда честный сын каменщика стоит с ними рядом?

В продовольственном отделе повторилась та же картина. С одной разницей — я подошел к кассе более спокойно, руки не дрожали, на ногах держался устойчиво. Опыт — великое дело!

Набрали продуктов на три сотни. Получили сдачу. Значит, имеется приличная сумма настоящих денег!

— Все! — решительно поставила точку Любаша. — С фальшивками временно завязываем, переходим на тощий, но зато настоящий, подножный корм… Посмотрим, как отреагирует на подделки банк… Ох, Коленька, чует мое сердце — недолго нам резвиться, посадят!

Возвратившись «домой», мы закрылись в выделенной нам утлой комнате, половину площади которой занимала огромная кровать.

Любаша первая разделась и нырнула под одеяло. Я последовал её примеру. Никак не мог прийти в себя после перенесенного стресса.

— Как ведёт себя твой «хулиган»? Не пора ли поставить его в угол?

Аллегория легко расшифровывается. Хулиганом Любаша именует, полюбившийся ей мой «инструмент». «Угол» — её лоно. Соскучилась, подружка, по моим ласкам, но сказать прямо не решается.

— Давно пора наказать бездельника! — согласился я, попытавшись перевернуть Любашу на спину. — Пусть посидит в «углу» всю ночь, подумает о своих прегрешениях…

— Нет, милый наездник, так не пойдёт! — отвела женщина мои руки. — Ты на мне долго ездил, я не возражала, подчинялась. Теперь пришла моя очередь покататься на тебе.

Я не успел возразить или согласиться, как Любаша оказалась на мне. Поёрзала, выбирая более удобную позу, одной рукой опёрлась на мою грудь, второй ввела в себя окаменевшую мужскую плоть.

— Поехали? Только не галопом — медленной иноходью. Говорят, самый злейший враг преферанса — скатерть. В сексе — торопливость. Возьми на вооружение, бычок.

Она медленно присела, потом выпрямилась, опять присела. Я попытался ускорить движения — не получилось. Наездница не позволила.

— Ну, как, скакун, нравится?

— Самая настоящая пытка!

— Так и быть, постараюсь исправиться. Крепче держись за мои бёдра!

Любаша так запрыгала в «седле», с такой скоростью опускалась и поднималась, что не прошло и трёх минут, как мы вместе разорвали финишную ленточку.

— Как ты себя чувствуешь? — заботливо спросила она. — Удалось мне снять стресс, или прикажешь повторить «лечение»?

— Обязательно повторим, только — вечером. Сейчас давай отдохнём, поспим…

2

Столярный цех — огромный сарай с замерзшими окнами и рельсовыми путями, по которым вывозят к машинам готовую продукцию. Станки — старые, изношенные — хрипят, сипят, но, не ломаются. Исправно прожевывают предлагаемые им брусья и доски. О вентиляции и удалении опилок можно только мечтать.

Зато столяры, как на подбор, солидные, бородатые, опытные, им ни руководителей, ни чертежей не нужно — сами собой руководят, знай только подсчитывай выработку.

Я забираюсь в свой угол, сажусь за письменный стол, качающийся, будто дерево под порывами ветра, и от нечего делать перебираю наряды и чертежи. Одновременно думаю над своими житейскими проблемами.

Дома, в Москве, конечно, паника. Ольга носится от родителей в милицию, от стройуправления к уголовному розыску… Пропал муж! Потерялся кормилец! Исчез! Что делать, как жить без него, где искать?

Родители, по совету Никиты, подали, небось, на всероссийский розыск. Фимка обзванивает больницы и морги. У матери сердечный приступ. Отец ругательски ругает всех подряд, начиная с демократов и кончая коммунистами… Что за несчастна страна, в которой бесследно пропадают люди! Да не простые — инженеры-техники, ладно бы — каменщики и штукатуры! Где сыскать управу на МВД-КГБ. Вошкин ломает голову — куда подевался дармовой автомеханик.

Короче — неразбериха!

В привидевшемся мне калейдоскопе событий одна деталь больно уколола. Розыск? Слышал, что это означает. Никита просветил. Милиция по всей территории страны получает мои приметы, фото. Рост такой-то, возраст… цвет волос… очертания лица… вес… фигура… особые приметы… любой участковый шныряет взглядами по прохожим, примеряет полученные данные к подшефным алкашам и тунеядцам…

Кстати, почему нами не интересуется местный участковый? Даже кадровик забыл о моем существовании… Странно!

Будто наворожил!

В один из снежных зимних дней я получил письменное приглашение посетить отдел кадров леспромхоза. Передал мне его слесарь-наладчик, побывавший на проработке по причине прогула.

— Нужно заполнить анкету, — кадровик положил передо мной чистый бланк. — Писать разборчиво, без помарок, отвечать на вопросы четко и ясно.

Очередная напасть! Попробуй «четко и ясно» ответить на вопрос: где и когда родился… Когда — записано в паспорте, а вот где точно… Дотошный кадровик требует указать улицу и дом…

— Какая анкета, ведь я работаю у вас по договору…

— Порядок есть порядок. Любой гражданин должен иметь прописку, если не постоянную, то хотя бы временную… Участковый сделал нам замечание…

Все же — участковый! Как бы он не копнул глубже…

Черт бы побрал все эти отделы кадров вкупе с их начальниками — бывшими политработниками! За каждым вопросом бланка притаилась опасность разоблачения, как ядовитый змеиный зуб.

Место и время рождения — не очень страшно, перепишу с паспорта, а номер родильного дома я вправе не помнить — мал тогда был… Фамилия, имя, отчество — чепуха… Перечислить места работы, указать, с какого по какое время… Это уже не гадюка — целая гюрза! Как может знать Чернов трудовой путь Никанорова?… Пропади оно пропадом, все окружающее мен вранье, придется двигаться по этому болотистому пути и дальше… А это что? Указать родственников, степень родства, возраст, место проживания… А почему упущен вопрос о партийности и пребывании за рубежом? Явная недоработка…

Кое— как осилил зловредную анкету. Будто сам под себя подложил мину. Остается мучительно ожидать -взорвется она или не взорвется?

Остановка накалялась с каждым днем.

Через месяц после нашего появления в леспромхозе Дарья Павловна принесла известия похуже, чем заполнение насквозь лживой анкеты.

— Бабы говорят: в нашем округе появились фальшивые деньги, — сообщила она за ужином. — Умельцы делали — комар носу не подточит. Что тебе водяные знаки, что тебе серии-номера — всё ладно, все на месте. А просветили их в банке — липа липовая.

Ищут повсюду, шарят по магазинам да ларькам — разве поймаешь, коли неизвестно, откуда появились бумажки, из какой магазеи доставили… Чай, на них не написано, подписи тех умельцев нетути…

Я увидел, как побледнела Любаша, как испуганно расширились ее глаза. Пытаясь скрыть замешательство, девушка принялась оглаживать перед зеркалом свою пышную прическу, подмазывать и без того яркие губы.

— Пора удирать, Коленька, — шептала она мне на ухо ночью. — если зацепились — не отстанут, пока не размотают весь клубок… Помнишь, говорила тебе в Иркутске? Не будет у нас, милый, счастья, не будет, не будет. Срочно нужно уезжать… Прямо сейчас, ночью…

— Куда удирать-то? Уж, не в Москву ли? Там Тихон ожидает со своими дружками, он для нас страшнее милиции и прокуратуры… В другой город уехать? А по какой такой причине Никаноровы покинули леспромхозовский поселок раньше срока, оговоренного в договоре? Подозрительно. Уж не они ли запустили в обращение чертовы купюры? Даже не знаю, что делать…

До утра мы думал и гадали, прикидывали разные варианты и тут же отвергали их. Одно ясно — нужно бежать! Про любовь забыли, а до этого каждую ночь устраивали себе праздник с фейерверком, чередуя пощы. И не боялись скрипа ветхой кровати — не любовники, законные супруги…

А теперь приходится покидать полюбившуюся комнату, приветливых хозяек, понравившуюся работу. Иного выхода не существует.

К этому времени нас настигла новая беда. Истрачены «чистые» деньги, полученные от Тихона, и сдача, полученная в магазинах. Снова пустить в оборот фальшивки опасно — предупрежденные кассирши настороже, милиция наверняка только и ожидает новой «диверсии».

Чем расплачиваться за постой?

Дарья Павловна не торопила, даже не намекала, но нам было отлично известно, что обе Дарьи жили скудно. Хлеб и тот покупают не каждый день, ограничиваются картошкой из погреба, запасённой с прошлогоднего урожая, да остатками сала. Если бы не летние заготовки и не выкормленный кабанчик — хоть зубы на полку.

Выставляя на стол соленые огурцы и помидоры, грибы, разных сортов, варенье, Дарья Павловна шутила: есть, дескать, ещё порох в пороховницах, проживем, не сгибнем! Козы помогают, их аж две, молочко вкусное…

Но совесть-то иметь надо!

— Расплатимся с вами, Дарья Павловна, обязательно расплатимся, — пряча глаза, твердила Любаша. — Вскоре муж получит зарплату — рассчитаемся и за комнату, и за огурцы с грибами.,

— Да как же тебе не стыдно, молодуха, говорить такое! — гневалась хозяйка, всплескивая пухлыми ручками. — Ишь ты, за грибы вздумала расплачиваться! Они что, на рынке куплены? Замолкни, Любка, ежели не хочешь вконец со мной рассориться! Варенья нам жаль, да? Осенью в тайге этих ягод разных — хоть косой коси…

Дочь, Дашенька, — уменьшенная копия матери, точно так же ругалась и недоуменно разводила руками… Где же это видано, чтоб человек человеку не помогал в беде? В Москве — может быть, а в тайге — свои законы.

— Чай, у нас — не город, чтоб считаться да расплачиваться, люди помогают друг дружке… А ты обижаешь нас ни за что, ни про что!

Неожиданно вспыхнувшая ссора закончилась Любашкиными извинениями, обещаниями впредь не дразнить хозяек, не упоминать о каком-то долге, жить по таежным — а не московским — законам.

Любаша действительно о деньгах больше не говорила, но я заметил, как на общий стол к ужину она обязательно выставляла последние наши банки с консервами, нарезала оставшуюся от прежнего изобилия палку копченой колбасы.

Дарьи снова возмущались, но все же принимали угощение.

Зарплата мастера — на две недели пропитания, да и та выплачивается нерегулярно, в леспромхозе нет денег… Как объяснить хозяйкам источник, из которого взяты деньги на покупку теплых вещей?

Положение казалось безвыходным.

Помогла случайность.

Леспромхоз получил известие о прибытии на станцию Новореченска давным-давно заказанных и оплаченных станков. Деревообрабатывающих и металлорежущих. Для их оформления необходим выезд представителя с соответствующими полномочиями и транспортом.

Предложили прогуляться мне, и я охотно согласился.

Если пользоваться фальшивыми деньгами в нашем посёлке стало опасным, то это можно легко делать по дороге и в городе. Если и поймают подложные купюры — вряд ли свяжут их появление с таежным поселком.

Дорога предстояла неблизкая — триста километров в один конец. В мое распоряжение выделили два «ЗИЛа» с опытными водителями, выдали командировочные, проинструктировали. И в конторе леспромхоза, и дома.

Любаша весь вечер втолковывала — что купить, как расплачиваться, в каких магазинах — чистыми» деньгами, в каких — фальшивыми. В житейских делах такого сорта я — дурак дураком, а Любаша — профессор.

— Старайся покупать так, чтобы получить побольше сдачи, — шептала она, приникнув ко мне горячей грудью. — По дороге встретишь предостаточно рынков, на каждом много не покупай, чтобы не запомнили и не вычислили… Понял?… Что покупать? В первую очередь одежду, обувь. Из продуктов — консервы, они сейчас стоят немало, а места занимают немного… По возможности расплачивайся вперемежку: часть фальшивками, часть — «чистыми». Конечно, так, чтобы получить навар… Магазины тоже не обходи, но — осторожно, не увлекайся…

От прижавшейся к плечу груди сделалось жарко, мысли в голове мешались, губы пересохли. Любаша ночных рубашек не признавала — спала голой, роль подушки выполняло моё плечо либо спина.

— Ты слышишь меня или не слышишь? — взволнованно спросила она, тяжело дыша.

— Нет, не слышу…

Её рука скользнула по моему телу, привычно оттянула резинку трусов. Неожиданно мне захотелось почувствовать прикосновение нежных пальчиков на вздувшейся плоти.

Любаша будто подслушала мои греховные мысли — охотно сомкнула пальчики на горячем члене. Говорила горячо, прерывисто, но каждое сказанное слово ласкало меня, как женские пальчики ласкают моё мужское достоинство. Постепенно увеличивалась твёрдость, член закаменел, увеличился в размерах. Дальнейшее промедление могло привести к непредсказуемым последствиям. Но наваливаться на подругу мне всё еще не хотелось.

— Мне кажется, твой «хулиган» окончательно взбесился, — прошептала женщина, продолжая мять и крутить твёрдый член. Будто намеревалась выдоить его. — Слишком давно не сидел в углу, вот и бесится! Давай забудем о проблемах, и займёмся воспитанием «ребёнка».

— Мне кажется, что он ещё не совсем созрел для… наказания.

Пальчики обследовали «больного», проверяя правильность поставленного диагноза.

Привычная разминка перед «ответственными соревнованиями», своеобразная психологическая подготовка. Придумала её Любаша. В сочетании с лёгкими прикосновениями, эта подготовка вызывает потрясающий эффект.

— Ты ошибаешься, милый, твой проказник даже перезрел. Не уверена, что он сможет добраться до «угла».

Говорит, прижимается упругой грудью, а пальчики по-прежнему балуются в моих трусах — ласкаются, сжимают, теребят. В дополнение Любаша принялась целовать и прикусывать мои соски.

— А ты уже приготовила свой «угол»? — сжал я женскую промежность, потеребил пальцем влажные губы. — Удобно ли будет «хулигану» сидеть там?

— Мой угол всегда готов принять его, — заверила Любаша, нетерпеливо стаскивая с меня трусы. — Мне кажется, нам нужно поторопиться, По-моему, он вот-вот испортит наши простыни.

Я ожидал, что неутомимая женщина оседлает меня, но этого не произошло — она просто перестала сжимать и теребить мой несчастный член, ограничилась лёгким поглаживанием его головки.

Не выдержал этой пытки, я повернулся, обнял девушку, прижал ее к себе, впился в податливые губы. Моя рука машинально пробралась к низу её живота, освоила таинственный треугольник. Будто проверила готовность входа спелеолога в пещеру.

Как пожелает госпожа — сверху или снизу?

Вместо ответа на мой глупый вопрос, она потянулась губами к низу моего живота. Неужели решила отведать, чем пахнет мужское достоинство? Только этого нам не хватает, заняться половыми извращениями! Пусть ими занимаются импотенты или инвалиды.

Я отодвинулся.

— Не надо этого, не хочу… Откуда ты узнала?

— Прости, не буду… Подруга сказала: такая ласка приносит мужчине невероятное блаженство. Вот я и решила побаловать тебя… Успокойся, до тебя никому такого не предлагала… Неужели, ты на самом деле отказываешься? Всё-таки, давай попробуем? Вдруг понравится?

— Ни за что! Предпочитаю заняться естественной любовью… Ты не ответила. Кем хочешь быть: наездницей или скакуном?

— Как захочет повелитель. Рабыня выполнит свой долг — утихомирит твою плоть так, что она больше не будет тебя беспокоить… Если говорить честно, мне намного лучше быть под тобой…

Теперь, когда мы с Любашей познали друг друга, не было причин осторожничать, бояться причинить боль. Соскучившись по её лону, я ворвался в него наподобие тарана. Женщина вздрогнула и поддалась мне навстречу. Член вошёл в неё до отказа, казалось, вот-вот выйдет со стороны спины.

Волшебное ощущение!

Я почувствовал наслаждение такой силы, что почти задохнулся. Принялся обрабатывать женщину, то, погружаясь в неё, то, поднимаясь на поверхность, будто шахтёр, пробивающий новый штрек в скальной породе.

Казалось, прошло не больше двух минут. Темп ритмичных движений нарастал. Встречные подскоки помогали мне, усиливали соединения. Я с трудом удерживался от преждевременного излияния. Партнёрша уже не стонала — кричала.

И вот — апогей.

Любаша всхлипнула, несколько раз дёрнулась, и ослабела. Я тоже не удержался от ответного стона. Как и раньше, мы достигли финиша одновременно…

— Тебе хорошо было? — с едва слышной иронией спросила Любаша. — Как чувствует себя твой «хулиган»?

— Нормально. А ты, что, не почувствовала?

— Скверная привычка отвечать вопросом на вопрос. Плохо тебя воспитали родители… Почувствовала или не почувствовала я — не так уж важно. Главное: удовлетворила тебя или ты остался недоволен?

— Успокойся, всё было прекрасно.

— Зря ты отказался от моего предложения. Подруга так расхвалила этот… метод, что мне было бы интересно узнать, как его оценишь ты. Может быть, всё-таки попробуем? Если не сейчас, то завтра или послезавтра?

— Тебе не стыдно, не противно? Насколько мне известно, такими делами занимаются одни проститутки.

— Господи, о чём ты говоришь? Мы любим друг друга, поэтому нам всё разрешено. Почему я должна стыдиться родного человека? Для того, чтобы тебе было приятно, чтобы ты получил наслаждение, я готова на всё, на любую позу, на любой сексуальный способ! Главное, твоё желание. Мне кажется, что когда я стану целовать твоего «хулигана», то тоже получу наслаждение. Милый, дорогой, прошу: давай попробуем, а? Мне очень хочется…

Восторженные признания Любаши, её самоотверженность поколебали мое отрицательное отношение к предлагаемому «извращению». Она права, мы с ней — единое целое, по недоразумению долгое время, живущее вдали друг от друга. Мне не стыдиться нужно — соглашаться и радоваться.

Да и чего ей стыдиться? Ну, поцелует, ну, приласкает — что в этом преступного? Почему я должен запрещать ей это? Почему-то я уверен в том, что Любе не будет противно ласкать губами и языком место, которое не терпит наглядности.

Вдруг подруга Любаши права, и «нестандартная» ласка нам понравится?

— Если выберемся из тайги целыми и невредимыми, возможно, я соглашусь…

— Спасибо, милый!

— А теперь давай поспим…

Утомлённые любовной схваткой, мы сразу же уснули. Я не снимал руки с «бермудского» треугольника, Любаша по-прежнему сжимала «наказанного хулигана». Она даже во сне не могла расстаться с ним, время от времени сжимала, теребила, будто надеялась возвратить «инструменту» желание и силу…

Инструктаж успешно закончен…

Что же касается беседы с главным инженером леспромхоза, та особого внимания она не заслуживает. Вечно хмельной мужик долго и нудно лопотал о подстерегающих меня жуликах, об осторожности при подписывании бумаг, о надежной погрузке станков.

Исходящий из его рта алкогольный перегар глушил все наставления. Я послушно кивал, мечтая о той минуте, когда покину кабинет…

И вот — дорога.

Несмотря на любовное томление, охватившее меня предыдущей ночью, несмотря на откровенные ласки, которыми одарила меня любимая, инструкции Любаши не прошли мимо сознания. Особенно одна, по моему мнению — самая главная — стараться покупать не в магазинах, а на рынках, у частников. Когда еще фальшивые деньги, уплаченные им, доползут до банков, через сколько рук они пройдут! В магазинах же — все происходит быстрей, и, следовательно, опасней. Но много ли реализуешь денег на рынках?

В сельских магазинчиках не то, что было прежде — изобилие, Мы останавливались возле каждого, даже сворачивали в сторону от трассы. Водители не возражали — каждый из них получил соответствующие поручения от жены — что и сколько купить, на что истратить командировочные.

А уж рынков — больших и малых — я старался не объезжал.

— И что ты нашел хорошего на этой барахолке? — недоумевал один из водителей, пожилой мужик с хитрыми раскосым глазами и окладистой бородкой. — Наш рынок не в пример богаче, а цены на нем — пониже. Купил вон бабе полушалок, отвалил почти кусок, на поселковом рынке полушалки получше стольник на выбор… Ежели денег девать некуда — мне отдай, потрачу за милую душу…

— Вкус моей жены мне известен — она именно о таком платке мечтает, — отбивался я от насмешек шофера. — Она у мен привереда, не дай Бог…

— Баб учить нужно, — назидательно промолвил другой водитель, помоложе. — Если слов не понимают — вожжами попробуй…

Наиболее значительные покупки я сделал в двух попутных городишках: Таежнинске и Верхотурье. У местных охотников купил меха, у какой-то замшелой старухи — аж три пуховых платка, у полупьяного мужика — хрустальный сервиз. В результате, когда мы, наконец, добрались до Новореченска, у меня на руках оказалось не так уж много фальшивок — порядка пятнадцати тысяч, зато — около целый полтинник в «чистых» купюрах.

Процедура оформления груза много времени не заняла. Подписал какие-то бумаги, предъявил доверенность, сунул «на лапу» грузчикам, подрядившимся грузить ящики со станками — вот и все дела. Оставил водителей контролировать погрузку, а сам двинулся на местный рынок.

Новореченск — небольшой таежный городишко с населением около пятидесяти тысяч человек. Чем занимаются жители, где работают — неизвестно. Да я и не пытался заняться демографическим анализом, тем более — изучением положения в местной промышленности. Этот город интересовал меня в первую очередь с точки зрения реализации оставшихся подделок.

Заодно не мешает разведать пути бегства. Если мы с Любашей воспользуемся попутками и доберемся в этот город, куда можно податься? Все же железная дорога, аэропорт, автобусная станция. Это тебе не леспромхозовское захолустье!

Подумал я, подумал и поменял местами проблемы, подлежащие разрешению. Сначала надо изучить маршруты бегства, оставшееся время потратить на посещение рынка.

Новореченский железнодорожный вокзал можно назвать вокзалом с большой натяжкой. Небольшой барак вмещает на два окошка касс, зал ожидания, напоминающий горницу в домик Дарьи Павловны, и пара служебных комнат. Рядом с кассами висит расписание поездов. То, что меня больше всего интересует.

Оказывается, в большой мир возможно выбраться только через Читу. В противоположную сторону — конечная станция — Приозерье. Судя по разговорам пассажиров, там живут лесорубы. Значит, наш леспромхоз так или иначе связан с Приозёрьем, и ехать туда опасно.

Если добраться до Читы, а оттуда махнуть, скажем, в Хабаровский край и затеряться в тайге? Кажется, это дельная мысль и её стоит обдумать, как следует…

Имеется и второй вариант — поехать в сторону Урала. Где-нибудь пересесть с поезда на теплоход и податься в верховья Енисея. Или — наоборот — в низовья… Тоже знатная мысль!

Ведь для того чтобы укрыться от преследования милиции и Тихоновской шайки мы с Любашей готовы бежать даже в Заполярье. Или завербоваться в Антарктиду… Но о вербовке нечего и думать — с фальшивым паспортом не возьмут, небось, там документы проверяют не то, что в леспромхозе — капитально.

Переполненный идеями, обдумывая их на ходу, я поспешил на рынок.

Темнело по-зимнему быстро. Прилавки и ящики вещевого рынка пустовали. В стороне работало несколько коммерческих ларьков с выставленными на всеобщее обозрение красочными бутылками и пакетами… Но не покупать же «Спикере» и «Марс»? Во-первых, мелочевка, во-вторых, есть я не хотел.

— У вас найдется сдача с пятнадцати тысяч?… К сожалению, более мелких денег нет — не рассчитал, потратил.

— А что бы вы хотите приобрести? — сноровисто ухватился продавец за, невесть, откуда появившегося в позднее время покупателя. — Если — солидно, сдача найдется…

Ну, что может быть солидного в затрапезном ларьке маленького городишки? Пробежался взглядом по витрине. Ладно, придётся приобрести какую-нибудь дрянь. Уходить без покупки еще подозрительней. Я выбрал пару бутылок коньяка, какие-то пакеты из тех, что подороже, всего на три тысячи. Двенадцать «чистых» — в кармане!

Пожалуй, пора бежать на станцию. Водители, небось, давно погрузились и теперь кроют черным матом загулявшего мастера. Путь предстоит неблизкий, ночевать в Новореченске негде, лучше засветло выбраться на трассу и потихоньку-полегоньку ползти

по зимнику домой. Авось, пронесет, не заглохнет двигатель, не откажет ходовая… В случае чего можно напроситься на ночлег в попутной деревеньке — таежники не откажут, не оставят в беде.

Когда я вошел на товарный двор, оба моих водителя беседовали с каким-то парнем в полушубке, отороченном мехом… Попутчик, что ли? Ничего страшного, возражать не стану, пусть садится в кабину второй машины и едет. Водители — тоже люди, им нужно заработать. Второй месяц весь леспромхоз сидит без зарплаты.

Но до чего же знакома фигура парня!

Я подошел поближе, пригляделся и почувствовал, как отнялись ноги, и закружилась голова. Передо мной стоял, показывая водителям фотокарточку и о чем-то спрашивая… Пельмень. Тот самый официант вокзального ресторана в Иркутске, кому мы передали последний тихоновский пакет.

До меня донесся удивленный возглас пожилого водителя.

— Так это же наш мастер! Гляди, Паша, — мастер!

3

— Что случилось? — не обращая внимания на присутствие хозяйки, спросила Любаша, едва я переступил порог. — Почему ты такой бледный?… Они?

Я молча прошел в нашу комнату. Стащил полушубок, бросил в угол мешок, набитый покупками. Только после этого повернулся к Любаше.

— Нам необходимо срочно уехать… Понимаешь, срочно!

— Почему? На ночь глядя?… Подождем до утра…

— До утра? Ты ничего не понимаешь, родная… Я встретил Пельменя… Теперь он знает, что мы живем в леспромхозе. Когда автобус? Срочно собирайся… Через час может быть поздно…

Автобус уходит в пять часов утра, на промежуточную железнодорожную станцию приходит в полдень… Сколько времени сейчас?… Ага, час ночи… До автобуса — четыре часа… Впору забиться в столярный цех и ожидать там. Я не сомневался — через час, максимум два Пельмень с Владькой — если тот не уехал в Москву — будут в поселке.

Любаша побледнела и, не задавая вопросов, бросилась укладываться. Два чемодана, вещмешок, саквояж — ну и прибарахлились же мы за короткое время. Ничего, как говорят, своя ноша не тянет… Где нам укрыться до автобуса?

— Как станем расплачиваться с хозяевами? — Любаша выжидательно смотрит мне в глаза. — Знаешь, Коленька, не хочется платить им этими… ну, сам понимаешь… Ведь относились они к нам, словно к родным.

— Фальшивками? Ни за что! Оставим в виде платы хрусталь, который я привез из командировки…

— Хрусталь?

Я достал из мешка ярко раскрашенную коробку с сервизом. Расставил на столе рюмки, вазочки, фужеры…

— Какая прелесть!

— Отдавать не жалко? Любаша не ответила — бросила мне на плечи тонкие руки, прижалась всем телом и потерлась лбом о мой подбородок.

— Спасибо, мой хороший, самый лучший… Может быть, добавим к хрусталю несколько шкурок… Я увидела их в твоём мешке… Куда нам столько?

Сейчас мне вообще ничего не нужно… кроме автобуса. Но до его отправления — три с половиной часа… Господи, как же медленно движется время!

Дарья Павловна от предложенной платы категорически отказалась.

Даже не думайте! Что, на мне креста нет, чтобы обдирать хороших людей? Продукты таскали, поили-кормили, да еще — хрусталь с мехами? Не будет этого, не будет… Порешили уезжать — пусть дорога гладкая, пусть болезни и злые люди обойдут стороной… А мы вам на дорожку — грибков маринованных, сметанки свеженькой, вареньица голубичного. Кушайте на здоровье, не забывайте…

— Скажите, Дарья Павловна, в пять от вас уходит единственный автобус?

— Почему единственный? Через полчаса пойдет наш, леспромхозовский… Правда, только до Настасьевки, но та тож на железке стоит…

— Полчаса? Успеем! Должны успеть!

Дашенька тут же полезла в погреб. Дарья Павловна принялась хлопотать на кухне. Минут через пятнадцать нам вручили добрых полмешка продуктов.

— Куда столько? Рук не хватит тащить…

— Почему не хватит? — удивилась Дашенька. — Мы с маманькой, когда едем на рынок в город, больше несем… Рюкзак — за спину, мешок — под мышкой, чемоданы — в руки… А ваша жена еще кое-что прихватит…

Девочка так живо показывала свой метод переноски вещей, что, несмотря на спешку, мы с Любашей дружно расхохотались.

Меха и хрусталь пришлось оставить тайком — спрятали в хозяйский шкаф, прикрыли одежонкой. Когда найдут — мы будем далеко.

Нагрузился я по Дашенькиному методу. Люба подхватила саквояж и мешок с продуктами, и мы двинулись в дорогу. На прощанье попросил я хозяйку заглянуть к Ижице и передать ему: заболели, мол, родители у Никанорова, вынужден он вместе с женой срочно уехать, предупредить вас не смог… Как узнал о болезни? Телеграмма пришла… Не станет же Ижица проверять на почте…

Древний автобус — наверно, еще довоенного выпуска, чиненный-перечиненый, поскальзывая на наледях, медленно полз по зимней дороге. Небо, перегруженное хмурыми тучами, посыпало тайгу мелким колючим снежком. Ветер, подхватывая снежинки, растаскивал их по сугробам, крышам домов, по ухабистой дороге.

До чего же жалко покидать насиженное место, полюбившийся маленький поселок лесорубов и деревообработчиков! Снова бездомными зайцами мчаться неизвестно куда, ожидая на каждом шагу либо бандитскую месть, либо омоновские наручники. Пассажиров в салоне немного. Впереди сидит старик, придерживает ногами корзину. С другой стороны — молодайка со спящим на руках ребенком. Задние места оккупировала тройка молодых ребят с банками заграничного пива… Похоже, они употребляют не только этот напиток. Пьяные песни, выкрики, слезливые объятия…

Мне сейчас больше по нраву пришелся бы переполненный салон, где легко укрыться от возможных соглядатаев… Впрочем, кого я могу заподозрить? Старика? Молодую женщину? Или перепившуюся компанию?

Нет, в автобусе бояться нам некого… И все-таки щемит сердце, предсказывая новые беды.

На крутом повороте из седой мглы выскочила легковушка. Едва не врезалась в автобус, с трудом отвернула. Фары высветили салон «жигулей»…

— Гляди, Коленька!… Пельмень… И Владька на заднем сиденье! Господи, как же быстро они сориентировались!… Не дай Бог, | остановят автобус… Тогда мы пропали…

Лишь бы не остановили!

Я обнял девушку за плечи, привлек к себе. Она не успокоилась, но и не плакала. Сидела, словно неживая, не сводя испуганного взгляда со снежной пелены за окном.

Ну, ладно, Пельмень — это понятно и объяснимо! Но откуда взяться Владьке? Ведь тогда, когда мы с ним встретились в Иркутске возле камер хранения, он говорил: через полтора часа отбываю. Упомянул еще, что поедет обратным маршрутом, собирая по дороге дань с получателей наших пакетов… И вот встреча на таежной дороге…

Объяснение напрашивалось одно: помощник Тихона узнал от Пельменя, что пачки с фальшивками не хватает! И Владька не уехал. Созвонился с Тихоном, доложил тому обстановку и получил приказание: найти беглецов и представить на бандитски суд в Москву…

И вот приказание шефа исполняется. Пельмень случайно узнал о том, что «извозчик» проживает в леспромхозовском поселке, немедленно сообщил об этой радостной находке Владику, они оседлали машину и помчались в поселок…

Права Люба: от этих волков можно ожидать всего самого страшного… Сейчас они проскочат в поселок, у первого встречного алкаша узнают, в каком доме мы квартируем. Постучат в игрушечный теремок, выпытают у простодушной Дарьи Павловны, когда уехали ее постояльцы… Бросятся в погоню… Значит, ожидать их можно как минимум через час…

Выход один.

— Аэропорт поблизости есть? — спросил я у водителя.

— Большого нетути, а местные линии — рядышком, сейчас будем проезжать, — словоохотливо проинформировал шофёр, | дружелюбно косясь в мою сторону. Дорога — адская, глаз да глаз нужен. — Что же ты, мастер, сбегаешь от нас? Не понравилось, да?

Сообщил апробированную на Дарье Павловне причину неожиданного отъезда: родители заболели, вызывают…

— Родители — святое дело, — согласился водитель. — В аэропорте выходить станете или как?

— Обязательно… Жене дурно — не выносит автобусов. Уж лучше — самолетом.

— Бывает… Автобус у меня — времен царя Гороха. Дымит, плюется, чавкает — тута и здорового мужика затошнит. А бабы, дело известное, слабые, больнючие… Не знаю, как твоя жинка полет перенесет. Здеся не самолеты летают — самолетики, — пренебрежительно хмыкнул водитель. — Болтаются они в воздухе, будто дерьмо в проруби… А вам куда ехать-то требуется?

Хотелось крикнуть: куда угодно, лишь бы подальше да побыстрей! Ограничился пояснением: в Читу либо на любую станцию ближе к железке.

Водитель глянул на часы, увеличил скорость. Чудо довоенной техники недовольно чихнуло, но поехало быстрее.

— Через часик — рейс на Дубровку. Оттуда пересядете до Читы. А там — дорога широкая, далекая, мигом до родителев доскачете… Или — куда хотите…

Не так-то прост этот мужик в рыжем свитере и лисьем малахае. Кажется, он заподозрил неладное, не шибко поверил в «болезни» отца и матери. Но ведь не копнул глубже, не принялся выпытывать — зачем, куда… Во мне шевельнулось теплое чувство к таежникам — к хозяйкам затейливого теремка, к водителям ЗИЛов», даже к Ижице, немало перепортившему мне крови. И к хитрому и одновременно простодушному водителю леспромхозовского автобуса.

Если удастся спастись, затеряться, выжду годика два, и обязательно поселюсь в полюбившемся поселке. Не нужны хвалённые удобства, не прельстить меня театрами да концертами, не заманить асфальтом тротуаров и дорог.

До самого аэродрома мы смотрели не вперед — назад. Вот мигнули фары — какая-то машина догоняла медленно ползущий автобус… Любаша спрятала лицо на моей груди, тихо ойкнула… Нет, не легковушка — самосвал… Где же этот чертов аэродром?

Сколько можно мучиться?

Остальные пассажиры крепко спали. Старик, переставив тяжёлую корзину с пола на колени, обнял ее руками и заливисто храпел. Молодайка пристроила младенца на пустующее место рядом с собой, защитила поставленным набок чемоданом и тоже спала. Пьяная троица дремала, то и дело просыпаясь и прикладываясь к своим жестянкам. Судя по их состоянию — с минуты минуту должны отрубиться.

Мы пересели на передние места, вплотную к водителю. Будто подталкивали его — быстрей, быстрей!

— Я озябла, — пожаловалась Любаша, спрятав руки под полу моего ватника. — согрей, пожалуйста.

Будь мы одни, она грелась бы в другом месте, там, где дремлет её любимая игрушка. Салон автобуса, наполовину заполненный пассажирами, таит опасность. Вдруг проснётся старик, или примется качать своего ребёнка молодая мать. Увидят женщину, бесстыдно запустившую руку в мужскую ширинку…

Впрочем, сейчас беглецам не до сексуальных игр, и Люба отлично это понимает…

Наконец, автобус остановился возле неброской избушки антенной на крыше… Слава Богу!

На прощание я сунул в ладонь водителя две фальшивки — что я мог еще дать, если «чистые» купюры необходимы для билетов на поезд, самолет… Подделки там — оставленные следы, по которым даже сыщик первого месяца службы вычислит беглецов.

— Станут о нас спрашивать — скажи, друг, не видел и не слышал. Может, дескать, на попутке ускакали — мало ли сейчас их шастает на трассе. Самосвалы, грузовики, служебки…

— Не учи папу детей делать, — рассмеялся водитель. — Я такого наплету — уши торчком встанут… Понял? Сделаю. А вы с бабой из аэроизбушки носа не кажите… Ежели я тебя, паря, правильно понял, эти твои нелюди станут обшаривать кажный дом. А уж аэропорт — в первую очередь… Не сумлевайся — все сделаю чин по чину!

Может быть, сдержит водитель данное слово? Правда, надежды на это маловато. Подсунут нож под рыжую бороду — мигом расколется. Кому помирать охота… А может быть, и не расколется — мужик вроде тертый, не из пугливых…

Едва мы вбежали в аэроизбушку, и приникли к заледенелому окошку, мимо проскочила легковушка. Ее болтало по дороге, бросало из стороны в сторону… Господи, сделай так, чтобы «жигуль» врезался в кедр, рассыпался и вознесся на тот свет вместе с нелюдями, сидящими в его салоне!

Сейчас Пельмень с Владькой догонят автобус, добродушный шофер охотно расскажет, где и зачем высадил мужчину с женщиной… Нет, не скажет, но Владька догадливый парень, сообразит, что к чему…

Ровно через полчаса мы с Любашей вылетели на Дубровку. В иллюминатор увидели — к избушке аэродрома на бешеной скорости примчалась машина, из нее выскочили двое… С высоты трудно разобрать, кто именно, но я был уверен — Владька и Пельмень,

4

Любаша нервно смеялась. Постепенно смех перешел в истерику. Задыхаясь, твердила: спаслись… убежали… Слава Богу!

В салоне — пятеро пассажиров. Самолет крохотный, не самолет — пчелка, большее количество пассажиров для него непосильная нагрузка.

Рядом с нами без умолку трещат две женщины. Перебирают косточки соседкам, их мужьям и детям. Мужчина с лопатообразной бородой уткнулся в толстую книгу, шевелит губами, и его усы потешно вздрагивают.

— Перестать, Любонька, успокойся… Все прошло, все позади. Сядем в Дубровке на поезд, домчит он нас до Читы, а там сообразим, куда податься.

— Ку… да мы по… едем? — Девушка подняла мокрое от слез лицо. — Мы с тобой… на крючке… Не сорваться с него, не уплыть… Во всем виновна… одна я… Прости…

Сколько я ни утешал подругу, сколько ни доказывал ей, что мы спасены, что никому нас не догнать — ни бандитам, ни милиции, ничего не помогало. Правда, истерические всхлипы становились тише и реже, но слезы лились непрерывным потоком, и моя рубашка насквозь промокла.

К тому же я не был уверен в нашем спасении. Не найдя беглецов в аэропорту и выспросив кассиршу, Пельмень и Владька узнают, куда мы исчезли. Немедля бросятся к телефону… Но для этого им придется совершить обратный бросок — междугородней связи в избушке, кажется, нет. Впрочем, она есть, но не для

пассажиров… Хотя такие, как посланцы Тихона, под угрозой оружия заставят соединить их с Москвой…

Неужели у Тихона столько подручных, чтобы блокировать каждый вокзал и аэродром? А для того чтобы «стянуть силы» к определенному месту, нужно время.

Сколько продлится полет? Максимум полтора часа… Я переходил от отчаянья к надежде и снова окунался в отчаянье. Но сдаваться не собирался. В Дубровке схвачу первую попавшуюся машину, кину водителю оставшиеся купюры, осыплю его фальшивками, и он домчит нас на железнодорожный вокзал… Никаких автобусов, никаких такси. Билеты на пассажирский поезд покупать не стану — останется след! Товарняк, цистерны, платформы — вот наш транспорт до Читы!

Погоди, Николай, не спеши. Соблазненный невероятной платой водитель — тоже след, да еще какой! Заметят нас на вокзале — новый след…

Значит, нужно схитрить. К примеру, купить билеты до Улан-Удэ, а поехать в Читу. Спросят бандиты кассиршу, а она — в ответ: были такие, мужчина и женщина, купили билеты до Улан-Удэ. Все, след потерян…

Господи, до чего же противно! Повсюду — фальшь, вранье, подлог… И снова твержу про себя: паспорт фальшивый, жена фальшивая… Что за время пришло — насквозь прогнившее, в паутине лжи, в дерьме взаимного обмана!

Любаша умолкла, прижавшись к моей груди, сладко засопела. Спит? Отлично! Успокоится, придет в себя, легче будет перенести следующий этап нелегкого путешествия…

Самолетик пошел на посадку. Он делал широкие круги над полем, будто присматриваясь к местности, выбирая место поровней.

Я осторожно разбудил Любашу — прикоснулся к ее лбу губами. Она вздрогнула, потерла — соиные глаза, удивленно оглядела салон.

Женщины перестали судачить, взялись за узлы и чемоданы. Бородач закрыл книгу, огорченно вздохнул — дескать, на самом интересном месте прервали, — приник к иллюминатору.

Самолет коснулся колесами грунта, подпрыгнул, снова покатился по траве и, наконец, замер невдалеке от избушки, похожей на ту, от которой мы улетели.

Снега уже не было, тучи разошлись, и в разрыв глянуло неяркое зимнее солнце. Сразу стало веселей. Мы с Любашей вытащили вещи из самолета, сложили их грудкой и принялись ждать какого-нибудь транспорта. Не тащить же чемоданы и мешки через. все летное поле!

К самолёту подкатили два «жигуленка». Из них вышли четверо парней.

— Здорово, — доброжелательно обратился один из них ко мне. — С прилетом… А мы заждались…

Сердце вздрогнуло и покатилось вниз, в желудок. Вот то, чего я боялся, — Владька позвонил не Тихону — дубровским своим| дружкам…

— По-моему, вы ошиблись адресом, — изобразил я крайне недоумение. — Может быть, вам нужен тот бородач? — показал на мужчину, читавшего в полете книгу.

— Нет, ты нужен… И не поднимай шухера, сявка, никто тебе не поможет… Побазарим в другом месте.

Парни помогли мне избавиться от багажа, затолкали его в багажник одной из машин. Чемоданчик и саквояж Любаши небрежно бросили в другую. Предупредительно открыли двери.

Ожидать помощи действительно не приходилось. Бородач и женщины, пугливо оглядываясь на встречающих меня парней, быстрым шагом шли по направлению к избушке.

— Тебе особое приглашение требуется? — с неприкрытой злостью бросил здоровяк в куртке с капюшоном. — Можешь дождаться — пинка в задницу.

Мы с Любашей двинулись к машине, но второй парень грубо оттолкнул девушку.

— Баба поедет в другой машине…

Пришлось подчиниться. Тем более что парни перешли от слов к делу — один из них с такой силой толкнул меня, что я не влез — влетел в салон. Парень в куртке подсадил Любашу.

«Жигуленки» двинулись рядом, будто на параде.

Я не сводил глаз с девушки, сидящей на заднем сиденье другой машины, видел ее лицо, затуманенное слезами, руки, обхватившие голову.

— Не боись, сявка, ничего с твоей бабой мы не сделаем… Полапаем, не без того, но цела останется… Ежели, конечно, ты будешь паинькой-мальчиком…

Рядом с аэроизбушкой дорогу перекрывали ворота. Они был открыты и, по-моему, не закрывались со времени своего возведения.

Когда машины приблизились к воротам, из-за поворота вынырнул милицейский «газик», развернулся и перекрыл проезд.

— Засада, Васек! Круги в другую сторону! — диким голосом заорал сидящий рядом со мной похититель, выхватывая из кармана пистолет.

Но и позади дорога была уже перекрыта — откуда-то появились еще два «газика». Из них выскочили милиционеры и солдаты внутренних войск.

Неожиданно второй «жигуленок» вильнул в сторону и, подпрыгивая на кочках, рванул прямо по полю. За ним погнался один из «газиков».

Последнее, что я услышал — отчаянный крик Любаши:

— Прощай, Коленька! Прощай, родной!

Эти прощальные слова донеслись до меня, заглушая рев моторов, треск выстрелов, ругань бандитов…

5

— Вы уверяете, что ваша фамилия Никаноров? — вежливо спросил мужчина в штатском, перелистывая мой паспорт.

— Странный вопрос… Вы держите в руках мой паспорт, там всё указано… К чему этот допрос?

В дежурке дубровского отделения милиции мы с капитаном — так он представился — одни. Парней в наручниках допрашивает другой следователь в соседней комнате. Когда меня вели дежурку, я увидел в приоткрытую дверь водителя «нашей» машины. Теперь он, наверное, изображал невинного человека, случайно попавшего в бандитскую компанию… Кажется, его именовали Васек…

На меня наручников не надели. Это обнадеживает.

— Давайте договоримся: я задаю вопросы, вы отвечаете…

— Согласен… Я ведь только не хочу тянуть время… Разрешите, товарищ капитан, задать единственный вопрос. После вашего ответа готов дать исчерпывающие показания… Все выложу!

— Ну что ж, договорились. Слушаю.

— Девушку освободили?

Капитан ответил не сразу — сделал вид, что его заинтересовала какая-то запись в моем паспорте… Кажется, прописка. Пусть копает! Сейчас самое главное — судьба Любаши. Остальное меня не

интересует.

— К сожалению, второй машине удалось скрыться. Чистая случайность — наш «газик» проколол шину… Остальное понятно… В конце концов, машину мы отыскали, но… без водителя и пассажиров.

Капитан отложил в сторону мой паспорт. Разминаясь, заходил по комнате.

— Давайте прекратим темнить. Ваша фамилия не Никаноров, Чернов. Имя — Николай Иванович. Инженер-строитель, бывший прораб на одной из московских строек. Объявлен во всероссийский розыск.

Я склонил голову. Любаша была права — светлого будущего нам с ней не видать. Она — в руках бандитов, я — за решеткой.

— Особо разбираться с вами здесь — нет необходимости. Вами займутся московские коллеги… Но кое в чёмвы обязаны нам помочь.

Следователь наклонился к нижнему ящику письменного стола, достал серую пачку, развернул ее и принялся аккуратно раскладывать передо мной фальшивые купюры. Аккуратно выровнял края стопки.

— Нас интересует, где вы их получили! К изготовлению вы, понятно, отношения не имеете. Обычный агент по распространению. И еще — немаловажный вопрос: кому в нашем районе передавали, с кем связаны? Вы обещали полную откровенность — выполняйте обещание. Вам это зачтется…

Обычная присказка! Настучи — на год меньше просидишь. Но я не собираюсь ни стучать, ни сидеть! Мне необходимо разыскать Любашу… жену.

Запираться, врать не собирался. Но и открываться полностью нельзя. Во всяком случае, до тех пор, пока не освободят Любашу.

— Пакет с фальшивыми деньгами я случайно нашел в поезде, в туалете… Наверно, кто-то выронил… Решил истратить их на свои нужды. О подделке не знал, даже не подумал, что такое возможно…

Этакий примерный мальчик, наивный и честный. Неужели капитан поверит в мою правдивость? Однако мне не важно, поверит он или не поверит.

— Сколько денег было в пакете?

Если с Тихоном, получателях в Екатеринбургом и Красноярском я осторожничал, то покрывать преследующего нас Пельменя не было желания. Пусть он сам расскажет о Тихоне, я буду в стороне, меня не сочтут стукачом и, соответственно, не замочат.

— Восемь пачек… Подсчитал — всего чуть меньше десяти миллионов…

— Почему не взяли себе все пачки? Кому отдали оставшиеся… деньги, и почему?

Вопросы каверзные — не сразу сообразишь, что ответить. Впрочем, ложь станет правдоподобной, если в нее плеснуть немного правды. Смешать, взбить и полученный коктейль предложить капитану…

— Честно признаться, причина — обычная: боязнь. Все же целое состояние… Взял одну пачку. Куда девать остальные? Не выбрасывать же в урну… Когда вместе с женой…

— Я просил вас не лгать! Любовь Серегина — — вовсе не ваша жена!

И это известно!

— Вы ошибаетесь — жена! Не записанная, не венчанная, но — жена!

— Успокойтесь, я не хотел вас обидеть… Пусть будет жена…

В первый раз вижу смущающихся ментов!

— Когда мы с женой обедали в ресторане, — я подчеркнул слово «жена», — нас обслуживал официант по имени Костя… Хороший парень, услужливый… Уходя, я «забыл» пакет с семью пачками на стуле… Наверное, Костя подобрал.

Капитан долго изучал мою невинную физиономию. Я затаил дыхание. Неужели поверил? Тогда Пельмень останется на свободе… Что они вместе с Владькой сделают с Любашей?

Наконец, следователь огорченно вздохнул, вытащил из ящика стола несколько фотокарточек, разложил их передо мной веером.

— Знакомые есть?

Я пригляделся… Собственно, приглядываться, изучать необходимости не было. На второй фотокарточке слева — масленая, круглая физиономия официанта.

— Вот официант, за столиком которого я оставил деньги… А этот парень в куртке встретил нас на аэродроме… Остальные незнакомы.

Я закончил свою исповедь. Отдышался и снова — в лоб — высказал свою просьбу. В который уже раз. Освободить Любашу. Принять все меры к ее освобождению. Пообещал, после свидания с ней, дать дополнительные показания. По наивности думал, что капитан немедленно ухватится за данное обещание и пошлет всех своих сыщиков в разные концы области…

— Учтем, — равнодушно пообещал следователь. — Постараемся принять меры, — добавил он дежурной фразой, после которой мне стало ясно: Любаша для уголовки ценности не представляет. — Думаю, что ваша помощь следствию будет должным образом оценена в Москве… Спасибо.

— Я могу быть свободным?

— К сожалению, нет. Вы задержаны вместе с преступниками, уличены в распространении фальшивых денег. В Москву отправитесь по этапу.

Глава 7

1

В московском следственном изоляторе меня поместили в «блатную» камеру. В других — до тридцати человек, спят по очереди, в этой — всего пять. Мельком слышал, так содержатся либо стукачи, либо подследственные, родители или друзья которых дали администрации «на лапу».

В стукачи я вроде бы не записывался, родители, уверен, никому взятки не дадут, да и откуда у отца с матерью такие деньги? Кроме того, в памяти застряла занозой одна встреча на пересылке.

Ко мне подошел хмурый дядька с желваками на скулах и со шрамом на лбу. Проскрипел простуженным голосом:

— Отойдем в сторону, базар есть. Пока вертухаи баланду травят, никто не заметит…

Надсмотрщики весело беседовали в стороне, изредка поглядывая на подследственных. Видимо, обсуждали вчерашнее застолье…

Мы отошли в сторону, встали у стены прогулочного дворика. Закурили.

— С воли передали: вякнешь — замочат. Потому — помалкивай. Ежели станет невмоготу, прижмут менты, признайся: нашел деньги. Вина моя — решил не сдавать, пустить в оборот!…

Открыл Америку! Я давно признался о находке в поездном туалете. Будто предвидел сегодняшнюю беседу.

— На понт не беру, не думай. Стукнешь — твоя Любка в наших руках, вволю побалуемся с девкой, пустим на коллективку… После — и тебя, и ее…

Мужик ребром ладони полоснул себя по шее, улыбнулся и отошел в сторону…

Так почему же меня поместили в «блатную» камеру? Уж не свояк ли помог через милицейское начальство?… Позже узнал — точно, он. Услышал о моем прибытии и под давлением Фимкп быстро отыскал пути-лазейки в следственный изолятор…

Камера небольшая, стены оклеены старыми газетами, стекло, перечеркнутое решеткой, запылено — лучи солнца едва пробиваются сквозь толстый слой грязи. Нары — двухэтажные, рассчитанные минимум на десяток «жильцов». Еды полно. Передают то одному, то другому. По-видимому, родственники кооперируются, снабжают с таким расчетом, чтобы мы протянули весь месяц. Законная жратва скудная — если ноги не протянешь, то превратишься в дистрофика.

Единственная радость — книги. Библиотекарша разносит их целыми пачками. Выбирай и наслаждайся вволю, стараясь забыться, выбросить из головы все свои неприятности. И настоящие, и будущие.

Первую неделю мне пришлось превратиться в иждивенца сокамерников. Родителям сообщить не успели, Ольга, если бы даже узнала — не поторопилась бы подкормить попавшего в неволю муженька. И продовольственные, и вещевые передачи — впереди.

— Не дрейфь, браток, — смеялся сосед по нарам, цыган, попавший под следствие за угон частной машины. — Прокормим. Хата у нас дружная, живем табором, друг друга не обижаем… Заявится моя жинка — прикажу притащить коньячку, отметим твое новоселье…

— Как это коньячку? — удивился я. — По правилам передачи| спиртного, наркотиков и других «деликатесов» строго запрещены.

— Правильно, запрещены. Ну и что? Жинка моя баба хитрая, знает тюремные обычаи. Бутылку мне, три — вертухаям… Да что коньяк — она иногда нюхалку приносит. Когда выпросит за башли личное свидание. Я ей — под подол, она нюхалку — в карман… Бедовая у меня жинка, горячая — настоящая цыганка!

Действительно, в один из пасмурных предвесенних дней дежурный надсмотрщик приволок цыгану передачу и хитро ухмыльнулся:

— Зинка тут тебе подарочек передала… Гляди, поосторожней, Тару после мне отдашь… Дошло?

В передаче — две бутылки армянского коньяка, палка копченой колбасы, бананы, апельсины. Целое богатство!

Мы отметили мое новоселье. Дружно, весело. Коньяк заедали бананами и апельсинами. На ужин цыган выложил на стол ветчину, сервелат, тушенку. Продолжили праздник.

Не жизнь — малина. Этак я настолько привыкну к тюремному изобилию, что не захочу выйти на волю! На третий или четвертый день меня отвели к следователю. Опытные соседи камере научили нехитрой науке поведения. Прежде всего, старайся больше молчать. Прикажут: к стенке — выполни, не медли, иначе можешь заработать удар палкой. Откроет конвоир очередную дверь, прикажет: вперед. Руки за спину, не оглядывайся, не торопись. Шагай спокойно. Я в точности следовал этим добрым советам.

В комнате, куда меня привели, за столом — следователь. В штатском костюме, при галстуке. Лицо… Господи, что же это делается!

— Здравствуйте, Николай Иванович… Узнали?

Еще бы не узнать! Вошкин! Вот это встреча! После освобождения Фимки, и ликвидации ее подписки я был уверен, что больше не увижу его.

— Кажется, я превратился в семейного следователя, Сначала — Серафима Ивановна, теперь — вы… Ну что ж, как говорится, от судьбы не уйдешь… Как же такой человек, как вы, ухитрился попасть в неприятную историю? Никогда бы не подумал. Этакий коктейль: фальшивые деньги, поддельный паспорт, дружба с

преступниками… Тут одной статьей УК не ограничиться…

— Никуда я не попадал, Сергей Сергеевич! Обычное стечение обстоятельств. О фальшивках ничего не знал, был уверен — деньги настоящие, Бог мне их дал за все мои муки… Поддельный паспорт? Зацепка, конечно, имеется, но… Силы воли не хватило отказаться, обратиться в милицию… А уж о дружбе с преступниками я и говорить не хочу — элементарная выдумка…

— Разберемся…

— Я уверен, что с вашей помощью удастся доказать мою невиновность. Ведь мы с вами не один день знакомы… Кстати, как поживает ваша легковушка? Достроили ли дачу?

Вошкин покривился. Сочетание завуалированной просьбы о помощи с напоминанием о машине и даче, по-видимому, пришлось ему не по вкусу. Вдруг подследственный разоткровенничается с кем-нибудь другим, дойдет это до начальства — неприятности обеспечены!

По своему обыкновению, Сергей Сергеевич сделал вид, что ничего не слышал. Шалишь, дорогой, теперь я не отстану, ибо моя свобода и дальнейшая жизнь — в твоих руках. Тебе поверят, мне — никогда.

— Как же дела с машиной? Бегает?

— Бегает, — нехотя вымолвил Вошкин и тут же принял сугубо деловой вид. — Приступим к официальностям!

Он придвинул к себе бланк допроса, принялся заполнять шапку… Фамилия, имя, отчество… год рождения… национальность…

Неожиданно отодвинул бланк в сторону.

— Заполню позже… Рассказывайте.

— Что вы хотите узнать?

— Николай Иванович, прекратите этот цирк. Я знаю вас как благоразумного человека. Не заставляйте меня менять это мнение Вы задержаны с фальшивыми деньгами, признались в том, что распространяли их — покупали вещи и продукты. Около миллиона «подарили» официанту…

— Да, в этом виновен… Но относительно… Понимаете, Сер гей Сергеевич, случайно нашел на полу в поездном туалете пакет с деньгами: упакованные в пачки новенькие купюры. Сначала думал сдать в милицию, но потом решил: зачем лишать себя богатства? Ведь я не знал, что деньги фальшивые…

Короче, повторил — слово в слово — все, что поведал дубросвскому капитану. Пусть сверяют, пытаются поймать меня на деталях. Не получится. Я так затвердил свою версию, что меня не собьет и более опытный следователь, чем Вошкин.

— Находка — из серии детских сказок про Иванушку-дурачка. То, что вы не знали о происхождении банкнот, вообще недоказуемо…

— Но недоказуемо и обратное — что знал! Поставьте себя и мое место. Совершенно случайно в руки попадают миллионы, а у вас не хватает денег для достройки дачи. — Снова дача! Я колю ею в наболевшее место Вошкина, стараясь добраться до самого нутра, внушить — следователь обязан встать на мою защиту. — Может быть, какой-нибудь бизнесмен выронил пакет в необычном месте, все может быть, Господь Бог вознаградил своего верного слугу за честность — кто знает? Так почему я должен отдать полученное богатство? Чтобы в милиции прикарманили его и использовали для собственных нужд? Скажем, поменять старенький «жигуль» на новый «мерседес»… Ведь не секрет, что в органах служат разные люди: совестливые и подлые, честные и взяточники. И вам, поверьте мне, избавиться от них — бесчестных сволочей — никогда не удастся…

Я думал, что Вошкина хватит удар. Умело вплетенные в ткань признания намеки на его мздоимство, похоже, сыграли свою положительную роль… Положительную, конечно, для меня…

Подкинул еще одну мыслишку.

— К тому же поступил я невероятно честно. Ведь взял себе всего одну пачку, хотя никто меня бы не осудил, если бы все…

Вошкин долго молчал, переваривая мои слова. Даже глаза прикрыл, чтобы получше вникнуть в потаенный смысл.

— На первый взгляд все, что вы говорите, имеет смысл. Но вот официант иркутского привокзального ресторана показал нечто интересное… Оказывается, вы вовсе не оставили на стуле, а передали ему пакет с фальшивыми купюрами… Это говорит о многом. Как вы можете объяснить этот факт? Если обвините официанта в лжесвидетельстве — зря. Придется показать вам запись допроса продавца коммерческого киоска со станции Красноярск. Или некой особы из Екатеринбурга. Все врать не могут…

Похоже, Сергей Сергеевич припер меня к стенке. Ну и поработали сыщики, все раскопали!

Я молчал.

— Поверьте мне, Николай Иванович, я отношусь к вам с искренней симпатией. Не сомневаюсь, что вы совершенно случайно попали в лапы преступников, которые воспользовались вашей наивностью и честностью. Зачем же покрывать их? Не лучше ли признаться?

Конечно, лучше, но перед мысленным взглядом стоит бандит со шрамом на лбу. Будто наяву я слышу его предостережение: «Замочим. Не в изоляторе, так на зоне. А девку пустим на коллективку, вволю побалуемся…» Нет, признаваться нельзя ни в коем случае!… Деньги я нашел! Взял себе всего одну пачку. Про фальшивки не знал. Вина в том, что не сдал в милицию… Все, большее ничего не знаю.

— Согласитесь, мы не звери. Даже в условиях нашего перенаселенного изолятора вам создали приличные условия. Нет, я не требую взамен сведений о сокамерниках, подслушивания, подглядывания… Но людей, которые послали вас в Сибирь, заставили развозить фальшивые деньги, вы обязаны нам отдать… | Никто знать об этом не будет, поверьте — никто! И возьмем мы шайку не сразу — выждем некоторое время, пока вы с нашей помощью не укроетесь в безопасное место… Вот мои предложения,

Заманчиво, ох до чего же заманчиво вещал Вошкин. И безопасность сулит, и помощь в устройстве на новом месте… Только я не услышал: что с Любашей? Ежели бы он пообещал не мою безопасность, а безопасность девушки — может быть, я и подумал бы…

— Скажите, Сергей Сергеевич, освободили ли из рук похитителей девушку, которую они увезли в Дубровке?

— Не станем уклоняться от основной темы нашей беседы, Тем более что в Дубровке от вас получены далеко не все показания.

Удар нанесен профессионально метко. Его не парировать, от него не уклониться… Действительно, я не упомянул капитану о Тихоне, но он не особенно настаивал на этом, считая, что со мной займутся в Москве. Но, скрыв связь с Тихоном, я с головой выдал Пельменя… О каких данных говорит Вошкин? Нужно быть предельно осторожным…

— Вы правы, в Дубровке я, возможно, наговорил много лишнего, но попробуйте контролировать себя после перестрелки бандитов с омоновцами, когда меня едва не убили… К тому же, все, что было известно, я все же рассказал… Не знаю, на что вы намекаете… Короче, деньги найдены мною в поездном туалете, о том, что они поддельные, даже не подозревал, никому я их не раздавал, ни от кого не получал… Все, точка.

Вошкин посмотрел на меня с удивлением. Похоже, он не поверил ни одному моему слову, понимал, что я заметаю следы, подставляю себя и отказываюсь выдавать преступников. А разве я поверил бы явному бреду? С учетом показаний Пельменя красноярского продавца, екатеринбургской женщины в зеленом плаще…

В заключение своего монолога я высказал непременное условие.

— Если вы, Сергей Сергеевич, хотите продолжить наш разговор и получить от него желаемые результаты, примите немедленные меры к освобождению похищенной девушки. Я об этом уже говорил дубровскому капитану, повторяю вам: только после того, как я узнаю, что она находится в безопасности, вы получите нужные показания. И не раньше!

— Вы представляете себе, какой срок можете получить за участие в изготовлении фальшивых денег?

— Я не участвовал…

— Зато распространяли. Почти одно и то же… Некоторая разница в сроке заключения несущественна.

— Сейчас меня это не интересует. Не пытайтесь меня запугать. Освободите Серегину!

2

Наконец я получил первую продуктовую передачу! Ничего особенного: сухари, сушки, палка колбасы, сахар, печенье… Но она позволила мне не считать себя иждивенцем, а превратиться полноправного члена тюремного семейства.

Разложил полученные продукты на столе и пригласил сокамерников.

— Пожуем, братва! Конечно, это не ваши передачи — не особо жирно, зато — вдосталь. Вместо чифира — кофеек со сгущенным молочком… Посидим, побазарим.

— Ну ты даешь, Коля! — неизвестно чему порадовался цыган. Праздник решил устроить, да? Может, пригласим вертухаев?

— Вертухаев? — злобно прищурился Петька по прозвищу Зануда. — Да они от каждой передачи половину в свой карман кладут, сявки грязные! Погляди сам — все курят «Мальборо», рыгают французским коньяком, сосут импортные конфетки, мамзелям своим шоколады дарят… Откуда взято? С зарплаты, что ли? Ништяк — обворовывают подследственных…

Тюремщиков, охрану и прочих ментов здесь ненавидели дружно и прочно. Справедливо или несправедливо — другое дело.

Цыган, смеясь, согласился — сказал глупость. Но это шутка, от которой в тюряге недолго загнуться…

Не успели толком поесть — заявился вертухай. Сообщил новость: подследственного Чернова вызывают на свидание.

Скорее всего, пришел отец или Ольга.

За толстым стеклом, отделяющим заключенного от посетителей — Фимка. Заранее сморкаясь в большой, уже мокрый платок, она вглядывается в мое небритое лицо.

— Как ты себя чувствуешь?

Вопрос — идиотский! Как может себя чувствовать человек в тюрьме? К тому же предвидя как минимум десять лет зоны… Прекрасно, восхитительно! Поправляюсь на тюремных харчах, взахлеб смотрю зарубежные детективы, общаюсь с красивыми

женщинами…

Конечно, все это я сказал про себя — горько и насмешливо. Смеяться над сестрой, познавшей все прелести заключения, — глупо и недостойно.

— Все о'кей. Почему не пришла Ольга?

Фимка выплеснула очередную порцию слез.

— Она… уехала.

— Ольга уехала? Куда, к кому?

Я почувствовал неладное. Жена раньше никуда не уезжала, в санаторий палкой не выгонишь. Предпочитала сидеть дома, распиливая на мелкие части невоспитанного муженька. А теперь, когда ему шюхо, когда он сидит за решеткой, уехала… Непонятно…

— Не темни, Фимка! Что у вас произошло?

Фимка помедлила. То ли собираясь с силами для важного сообщения, то ли не зная, как поступить.

— Отец запретил говорить тебе, но я… не могу не сказать… Месяц тому назад Ольга не возвратилась с работы… Вот и все… Никита заявил в милицию… У матери был сердечный приступ… Только ты, братик, не волнуйся, может быть, ничего страшного не произошло… К примеру, отправили Ольгу в неожиданную командировку, и она не смогла позвонить, предупредить… Ведь и такое

может случиться…

Сказочки для детей дошкольного возраста! Сотрудников префектуры в командировки не отправляют, они работают от и до, ни на минуту не задерживаясь за рабочими столами… Да и за каким лешим отправлять делопроизводительниц и секретарш за пределы города?

Неужели Ольгу похитили Тишкины бандиты? Вот это вполне вероятно. Для них похищение жены подследственного — дополнительная гарантия его молчания. Взяли в заложницы Любашу, теперь — Ольгу… И пусть я не люблю замороженную свою жену, но относиться равнодушно к ее судьбе просто не имею права.

На следующий день — очередной вызов к следователю.

Как мне показалось, Вошкин на этот раз более солидно подготовился к нелегкому допросу. На лице — доброжелательность, смешанная с самоуверенностью.

— Продолжим?

— Я уже неоднократно заявлял, повторяю еще раз: продолжение последует только после того, как я буду твердо уверен в безопасности Серегиной… Сегодня могу добавить: и жены тоже…

— Жены? — удивился Вошкин. — Что с ней случилось?

— Месяц тому назад не возвратилась с работы. В милицию заявлено.

— Впервые слышу… Разберусь… В отношении Серегиной мне кое-что удалось узнать. Короче, она — в безопасности.

— Вы нашли ее? Освободили? Почему же тогда она не навестила меня?

Вошкин поднялся из-за стола, прошелся по комнате… Какую он сейчас играет роль? Неподкупного следователя? Жесткого судьи? Зря старается — я его уже вычислил, знаю ему цену.

Может быть, он просто тянет время, лихорадочно обдумывая свой следующий ход… В одном я твердо уверен: если Любашу освободят, она немедленно примчится на свидание… А ее нет…

— Приходится быть откровенным до конца… Держитесь за стул, Николай Иванович. Короче, прокурор согласился с моими доводами, и вы освобождены под подписку. Будете отмечаться в отделении милиции, приходить ко мне на допросы, давать необходимые показания… Но жить можете дома… Остальное — ваши проблемы. С пропажей жены я разберусь и при первой же встрече поставлю вас в известность.

— Спасибо, — пролепетал я, плохо владея языком и губами. — Был уверен в вашей помощи…

— Какая помощь, о чем вы говорите, — Вошкин замахал |руками, как ветряная мельница крыльями. — Сделано все по справедливости… Кстати, у меня плохо заводится двигатель, не согласитесь посмотреть, подрегулировать? Больше мне обратиться не к кому…

Я, конечно, согласился.

3

Процедура освобождения под подписку длилась несколько дней. На первых порах никто меня не вызывал, я ничего не подписывал. Вошкин, похоже, позабыл о моем существовании… Впрочем, вряд ли — ему напоминал обо мне двигатель «жигуленка»… Подозреваю, что неожиданная свобода тесно связана с возникшей неисправностью личной машины…

Я поделился своей радостью с сокамерниками. Попробуй помолчать, когда тебя так и распирает надежда на скорое свидание с родными. Я не мог ни есть, ни спать, носился по камере из угла в угол, забирался на нары и тут же спрыгивал на пол. То и дело поглядывал на двери — не откроются ли они, не выкрикнет ли с порога вертухай: «Чернов, на выход с вещами!»

— Как выйдешь, придешь домой, сразу позвони Зинке, — втолковывал мне цыган. — Записывать не надо — вдруг шмон! — запомни номер телефона, — он прошептал мне его на ухо, будто из-за запертой двери мог подслушать вертухай. — Запомнил?… Скажи Зинке, пусть все продаст — машины, золото, квартиру, а меня отсюда вытащит… Скажешь?… И еще… пусть добьется личного свидания… Соскучился я по женщине — страх! Что, она не понимает? Придет — я ей покажу! По стене размажу, моргалы попорчу, — хорохорился цыган, но мы все знали: он любит жену ничего ей не сделает. — Сколько будет стоить личное свидание — пусть не жадничает. Выйду — заработаю. Не хватит наличности, пускай обратится к моим братьям, те помогут… Так и скажи, не перепутай!

Каждый из сидящих в камере высказал свои просьбы. Их было так много, что они перепутались в голове, одно забивало другое… Итак, цыган — продать все, но выручить — раз, личное свидание — два… Петька-Зануда: переслать нюхалку — раз, не скувиться, дождаться его освобождения, узнает — раздерет пополам… Васька-Кривой — передать брательнику: путь навестит — раз, в передаче засунуть в макаронину записку, сообщить, кто заложил, — два.

И так далее… и тому подобное…

Наконец меня вызвали. Состоялась последняя, заключительная беседа со следователем… Допросов, конечно, предстоит немало, но тогда я предстану перед Вошкиным полусвободным гражданином, а сейчас — подследственный.

— Подпишите, — не вдаваясь в детали, бросил передо мной бланк Сергей Сергеевич. — Не хотите ли что-либо добавить к ранее сказанному? Ведь я вашу просьбу в отношении Серегиной выполнил…

— Ничего толком вы не сделали, — нагло выпалил я. — По-прежнему я не знаю, где находится жена, свободна ли она или томится в каком-нибудь подвале? Неизвестна и судьба… Любаши… Выражение: находятся в безопасности, простите, обычная трепотня. В безопасности можно находиться и в больнице, прощаясь с жизнью, и в заключении… Нет, Сергей Сергеевич, ничего нового вы мне не сказали. Наша договоренность остается в силе: вы представляете мне на обозрение Серёгину, после — Ольгу, тогда я выдаю интересующую вас информацию…

Подобная сделка, видно, не очень-то устраивала Вошкина, но я упрямо стою на своем. Рынок у нас или не рынок? Ваш на баш — рыночный принцип, закон бизнеса, кредо коммерсантов

— Ладно, — наконец решился следователь. — Я слишком уважаю вашу семью, чтобы отказать… Пусть даже меня накажут за лишнюю гуманность. Вы и ваш отец так много для меня сделали…

Господи, ну почему юристы всех мастей страдают словоблудием? Там, где достаточно нескольких фраз, коротких и ясных, они разводят такие турусы на колесах, что в голове шарики за ролики заходят. Предложи мне пойти работать юристом — откажусь. Ибо не приспособлен к многословию, лишен этого дара…

— …благодаря вам и дачка у меня — загляденье, и машина несмотря на возраст, бегает, будто недавно родилась… Как же я могу молчать?… Ситуация сложилась такая, — он наконец перешел к делу. — Банду мы накрыли, блокировали квартиру, где она окопалась, предложили добровольно сдаться. В ответ — молчание. Решили взять силой. Ворвались, а там — никого. Если и считать женщины, раненной ножом в грудь… Остальные ушли через чердак, по крышам…

— Кто? — спросил я, а губы меня почти не слушались.

— Нет, нет, успокойтесь, не жена — ее бандиты, видимо, увели с собой…

Успокоил, называется… Значит, Любаша…

— Где находится раненая? В какой больнице? Как она себя чувствует?

Вошкин назвал больницу, выразил соболезнование, порадовал: пострадавшая чувствует себя неплохо, врачи заявили, ч рана не представляет опасности для жизни, нужно лишь время и активное лечение,

4

Освободили меня перед самым обедом. Примчался я домой, бросил в угол узелок с вещами — все продукты, конечно, оставил сокамерникам, плюс — постельное белье и куртку, переданные мне Фимкой. Непонятное освобождение, словесные кульбиты Вошкина, предстоящий ремонт треклятого его «жигуленка» — все отступало на задний план, освободив место тревоге о Любаше. Допустят ли меня к ней, в каком она состоянии, смогу ли я переговорить с ней — вот что сейчас беспокоит меня.

Я наспех выпил стакан воды, обследовал холодильник Пусто. Тещи дома нет — носится, небось, по своим любимым магазинам. Быстро построил бутерброд с колбасой — поем на ходу — и бросился на улицу. Уже возле дверей меня остановил тревожный телефонный звонок… Кто может звонить, кому сказали о моем освобождении? Впрочем, есть еще теща, любительница телефонных разговоров.

В трубке до боли, до ненависти знакомый голос… Тихон!

— Поздравляю с освобождением, Коля… Нужно встретиться.

Внешне — просьба о встрече, вежливая и объяснимая. На самом деле — приказ. Я достаточно изучил своего шефа, чтобы отличить одно от другого. И не подчиниться нельзя: под угрозой не только моя жизнь, откажись я — доберутся до больничной палаты.

— Где, когда?

— Знаю, сейчас тебе некогда — торопишься к Любаше. Беги, пообщайся, заодно передай приветик… Но в пять часов вечера ожидаю тебя в парке МВО, знаешь, на Краснокурсантской. От бауманского метро на трамвае… Прогуляйся по центральной аллее, я увижу и подойду.

До чего же осторожен, бандюга! Проследит со стороны, с кем я иду, нет ли «сопровождающих». Обнаружит неладное ~ — скроется. Милиция захотела, как это выразился Вошкин, «заблокировать» логово! Такого заблокируешь!

К Любаше я все же прорвался. Правда, для этого мне пришлось навестить главврача больницы, придумать душераздирающую историю, согласно которой мать девушки находится на смертном одре, ее отец, ветеран, лежит в другой больнице, больше позаботиться о ней некому. Попросили соседа, то есть меня. Как можно отказать людям, попавшим в беду?

Все это я поведал почти шепотом, с долгими паузами и горестными вздохами.

Лично я подобному представлению никогда бы не поверил, осмеял бы бездарного исполнителя и велел дюжим санитарам выставить его за двери. Главврач, немолодая женщина поверила. Мало того, сопроводила страдающего «соседа» к дверям палаты.

Через несколько секунд я уже сидел возле кровати Любаши. Она нисколько не изменилась, разве что сильно побледнела. говорила невнятно, короткими всхлипами, словно проталкивала каждый звук через решето пробитых легких. Я напряженно вслушивался в эти всхлипы-признания, и в голове выстраивались события, пережитые моей дорогой подружкой……Машину, в которой ее везли двое похитителей, омоновцы так и не догнали. Попрыгав по кочкам летного поля, она вырвалась на другое шоссе, через несколько километров свернула на проселочную дорогу… Поворотов было так много, и они были настолько одинаковы, что Любаша, несмотря на все старания, потеряла ориентировку… Да и зачем ей запоминать маршрут, эти сведения никому не передашь, а ей самой не вырваться из рук бандитов. Вели себя похитители на редкость вежливо и корректно. Они не угрожали ей расправой, не лапали ее, не пили водки и не матерились. Больше помалкивали, то и дело оглядываясь назад. Обычные ребята, веселые и задорные, опасающиеся наказания за допущенную шалость. Этакую легкую, почти невесомую шалость — похищение человека.

Любаша понимала, что веселье преступников напускное. Вызвано оно удачным побегом от опасности. В любой момент он может смениться звериной жестокостью.

Как это ни странно, но Любаша видела единственную возможность, способную избавить ее от бандитской расправы, Тихон. Он, конечно, распорядится не мучить свою бывшую любовницу, не пытать и, тем более, не убивать ее. Ибо право мучить и убивать принадлежит только ему. Использует ли ом это жестокое право, когда она окажется в московской квартире в его власти?

Но это — потом. К тому же Тихон — человек настроения…

Похитители доставили пленницу на железнодорожную станцию. Один молча сидел с ней в машине, второй пошел за билетами. После его возвращения ребята поменялись ролями: втором уселся рядом с пленницей на поломанную вокзальную скамейку, а первый угнал «жигули». Через полчаса он возвратился на попутке, пренебрежительно махнул рукой… Все понятно — новенькую машину бросили на произвол судьбы где-то на околице. Бросили небрежно, без жалости, как выбрасывают в мусорное ведро отработавшую батарейку… Да и что для этих людей десять-пятнадцать миллионов, когда главарь жонглирует миллиардами, часть которых прилипает к рукам подручных.

Соседям по вагону ребята представились кратко: братья везут заболевшую сестренку на консультацию к медицинскому светилу… Чем заболела? Многозначительное шевеление пальцем, скорбно опущенные головы… Все понятно — онкология… Любопытствующие мигом отстали, расспросов не последовало зачем травмировать и без того травмированных людей?

Кормили ее похитители щедро, денег не жалели. На столике в купе не переводились балык, икорка, копчености, шоколад, Горячее приносил из ресторана официант, за особую плату.

Соседи, заглядывая в их купе, умилялись. Говорят, что плохое растет поколение, делились они друг с другом. Плюет, мол, на все духовное, не верит ни в Бога, ни в черта, презирает сентиментальные вывихи, ни во что не ставит родственные отношения… А вот поглядите-ка — молодые люди скрашивают последние, может быть, дни жизни своей сестренке…

Так и добрались до Москвы…

Тихон встретил строго, но без ярости и жесткого блеска в прищуренных глазах. Только спросил: нагулялась? Не пора ли заняться делом?

Иное дело — Владька. Появился тот через две недели после Любаши. Злой, взъерошенный, отощавший. Едва не попал в руки сыщиков под Читой. А Пельменя схватили. Как бы тот ни выложил всего, что знал. Тут Владька покосился на девушку и приник к уху шефа. Только и слышно невнятное: бу-бу-бу…

Весть о своем подручном Тихон принял с недоверчивой улыбкой. Он никому не верит, всех подозревает. А вот в Пельмене почему-то уверен. Да и что может выдать следователям рядовой агент созданной им фирмы? Что может сказать путного какой-то официант затрапезного ресторанчика?

Владька горячо спорил, но потом пожал плечами. Его дело предупредить, пускай шеф разбирается.

В конце их разговора Владька показал на Любашу и вопросительно взглянул на Тихона. «Ты мне отдал ее, — перевела Любаша беззвучный их диалог. — Значит, я могу воспользоваться… — „Нет, не можешь. Да, я уступил тебе на время девку, но ты сам упустил ее. Теперь она принадлежит мне. Кому я ее продам — тебя не касается…“

На глазах Любаши выступили крупные слезы. Она снова превратилась в объект торговли. И это после счастливой жизни, когда она была не просто человеком, а человеком любящим и любимым.

С замиранием сердца девушка ожидала очередного «покупателя». Она, как никогда раньше, сознавала свое бессилие и… свою силу. Мысли о самоубийстве не приходили ей в голову — наоборот, она лихорадочно искала пути к спасению.

Между тем дни проходили за днями, от меня вестей не было, ничего не менялось в ее жизни. По-прежнему она жила в квартире, подаренной Тихоном… Всем своим отставным любовницам он определял «выходное пособие» — однокомнатное жилье в малопрестижном районе города. Любаше, как особо «отличившейся», была выделена «берложка» вблизи Кутузовского проспекта, почти рядом с Центром, неподалеку от «хаты» Тихона.

Внешне она была свободна, могла податься в любую сторону. Но Любаша знала, что ее сторожат. Один раз в неделю ей было приказано появляться в квартире Тихона, получать причитающуюся «пенсию». Платил Тихон не густо, но на жизнь хватало. «Пасли» ее все те же парни, которые вывезли девушку из Дубровки.

Она не раз замечала их, когда бродила по магазинам либо просто прогуливалась по Москве.

Конечно, можно исхитриться и исчезнуть, но что она станет делать, удрав от «охранников»? Привыкла к своей квартирке, к ежемесячным подачкам, к вольной жизни. Искать работу? А кто её потерял, кому нужна женщина без специальности, без опыта?

Однажды, когда Любаша появилась у Тихона, наступило то страшное, чего она боялась больше всего… «Сегодня ты встреться с одним мужиком, он заинтересовался тобой, — бесцветным голосом сообщил Тихон. — Не вздумай дурить — мигом припомню все твои грехи…»

Тогда к ней впервые пришла мысль о самоубийстве. Окна — без решеток, прыгнешь с седьмого этажа — никто не догонит, не остановит…

Но встреча не состоялась.

Днем в комнату к Тихону вбежал насмерть перепуганный парень, и что-то прошептал ему на ухо. Тишка засуетился, выгреб из шкафа заранее приготовленные ценности, приказал Владьке: бежим!

В коридоре оказалась замаскированная дверь, ведущая в соседнюю квартиру, также купленную предусмотрительным главарем. Оттуда — выход в другой подъезд. Или — на чердак.

Любашу охранял Владька. Она поняла — нужно немедленно бежать. В противном случае ее продадут очередному хозяину. Тем более что кандидат на эту должность уже нашелся.

Все ушли. В квартире — Любаша и Владька. Когда он схватил ее и потащил в открытую дверь, она собрала все силы и вырвалась. В прихожей уже слышались настойчивые удары в дверь, времени на уговоры не осталось. Любаша метнулась к окну, схватила стул, стоящий рядом. Так просто она не дастся.

«Черт с тобой, — заорал в полный голос Владька. — Мне не досталась, не доставайся никому, сука!» И ударил ножом в грудь…

Больше Любаша ничего не помнит…

Последнюю часть повествования я не расслышал, но понял. Девушка стонала, кашляла. В углах рта появилась струйка крови. Я бросился на поиски врача…

5

Шефа я заметил первый, едва сделал десяток шагов по центральной аллее парка. Сидел Тихон на берегу пруда, задумчиво глядя на водную гладь. Одет он был в красный пиджак и белые брюки, ярко раскрашенный галстук оттенял праздничный наряд. Рядом небрежно брошен бледно-серый плащ, покрытый такого же цвета беретом.

Вряд ли кто мог заподозрить столь респектабельного господина в причастности к бандитскому бизнесу. Обычный отдыхающий, углубленный в раздумья об очередной финансовой сделке.

— Здравствуйте, Тихон Петрович, — громко произнес я, остановившись в двух шагах от скамейки.

Тихон не вздрогнул, не вскочил с места, даже не повернулся ко мне.

— Садись, Коля… Решил испугать? Зря. Я тебя с самого входа в парк заметил…

Врет, снова врет! Если заметил, почему не пошел навстречу? Ложь стала для Тихона непробиваемым щитом, о который разбиваются все попытки закабаленных им людей освободиться от зависимости. За время общения с шефом я не услышал от него ни слова, даже отдаленно похожего на правду.

Я устроился на скамейке рядом, пристроив на спинке далеко не модный свой плащ.

Посидели, помолчали. Первым, как и положено, молчание нарушил шеф.

— Спасибо за послушание. В награду мы освободили твою жену. Она, небось, уже хозяйничает дома, поджидает супруга.

— Спасибо… Зачем пригласили?

— Не приглашал я, Коля, приказал прийти, — жестко поправил Тихон, не поднимая глаз. — Все-таки нехорошо ты поступил, взяв не принадлежащие тебе деньги. Пусть даже не настоящие. Разве я мало тебе плачу за твои пустяковые услуги?… Ладно, не будем разбираться… К тому же я знаю, что нас выдал не ты, а

поганый Пельмень. За подлость он поплатится, если уже не поплатился… Что же касается похищенных тобой денежек — расплатишься. Сам понимаешь, твой должок вырос. За освобождение из-под стражи — не забыл? За украденные доллары. И за пользование чужой женщиной… А как ты думаешь? Все в этом

мире продается и покупается, на халяву никто не живет…

Тихон впервые глянул мне в лицо, и я прочитал в его взгляде жестокость убийцы, все, даже жизнь, пересчитывающего на деньги, безжалостность палача, который не остановится перед мольбой о пощаде. Любовь стоит столько-то, убийство — побольше. Дружба, родительские чувства, отношение с детьми — всё поддается расчету, все имеет свою цену.

— Все я могу тебе простить, одного — не понимаю. Почему сбежал? Ну, ладно, пришлась по вкусу девочка, понятно и извинительно, все мы, мужики, одним миром мазаны. Но почему не спросил у ее хозяина? Может быть, я подарил бы ее тебе… на месячишко, может — на больший срок… А ты ухватил Любашу и — дёру…

Почему? Ответ один: не боишься возмездия, я для тебя,

как строительный начальник, которого легко можно обмануть, обжулить… Знай, Коля, меня тебе не разжалобить, не обвести вокруг пальца… Понял? Еще один такой же проступок — замочу. Не сам, конечно, я в подобных делах не мастак, у меня для любого дела особые люди имеются. Супруга и глазом не моргнет, как останется вдовой… Усек, малыш?

Да, усек. Это первое и последнее предупреждение — не просто слова, за ними — реальная угроза удушения, удара ножом, выстрела в упор, яда, растворенного в питьевой воде либо в водке, кирпич, случайно свалившийся мне на голову с лесов

строящегося дома… У Тихона неисчислимое множество способов отправить на тот свет непокорного подручного. Если ему доложат, что тот не подчинился, Тишка усядется перед телевизором, осуждающе вздохнет и примется раскладывать пасьянс, выбирая

способ расправы. Выберет, вызовет к себе того же Владьку… Вот, друг милый, есть такой Колька Чернов… Знаешь? Завтра же легонько подтолкни его под метропоезд, когда он станет возвращаться из больницы… Кстати, почему так долго живет на этом провинившаяся девочка? Не пора ли помочь лечащему врачу?

— Все понимаю, Тихон Петрович… Одна просьба — пощадите Любашу. Ни в чем она не виновна… За эту услугу я — вечный ваш раб…

— А ты и без того раб… Прости меня за откровенность. Потому что замаран. Ни мы, ни менты тебе этой замаранности не простят. Думаешь, небось: отпустили под подписку, значит, пощадили? Нет, глупый воробушек, не пощадили… Видишь того рыбака с удочкой? — Действительно, в полусотне метров от нашей скамейки сидел мужик в кепке с удлиненным козырьком, покуривал, не сводя взгляда с поплавка. — — Знаком рыбачек — сыщик, знаем его как облупленного… Как там у них называется? Служба наружного наблюдения… Вот он и наблюдает, как бы ты не ускакал…

— Значит, и за вами тоже…

— Нет, Коленька, не «тоже»… У меня повсюду — заслон. Тот случай, когда произошел налет на мою квартиру — досадная случайность. Обычно предупреждают, дают возможность исчезнуть… А вот тебя, милый, никто не предупредит, никто заслон не выставит. Потому что ты — голь беспортошная, быдло, расплатиться нечем… Понял разницу?

— А вот сейчас проверю! — Я недоверчиво поднялся со скамьи. — Возьму и прогуляюсь к выходу. Пойдет за мной рыбак, или не пойдет?

— Дитя мамино, — добродушно посмеялся Тихон. — Конечно, не пойдет. Почешет затылок, сдвинет на лоб дурацкую свою кепку. И от выхода тебя «поведет» другой фраер… Хотя бы вон тот, который заигрывает с голоногой девчонкой…

Я снова сел рядом с шефом. Не я осел, а он. Повадки сыщиков известны по книгам и фильмам даже шестилетнему пацану, а мне далеко не шесть и не восемнадцать… Просто я сыграл роль глупого человека, а Тишка поверил…

— Значит, за Любашу я могу не тревожиться?

— Поглядим на твое поведение, дружок… Послезавтра перевезешь фирму на другое место. На старом — горячо стало, меня предупредили… Куда ехать — скажу позже…

Глава 8

1

Жизнь возвратилась в прежнюю колею.

Ольга работала, готовила, убиралась. Иногда взрывалась, и осыпала меня выражениями, которые бытуют в бандитских притонах. Самое мягкое из них — тунеядец, мерзавец, бездельник. Причина возвращения к прежним отношениям — я перестал приносить домой шалые деньги. Тихон скрупулезно высчитывал из заработка «должок».

Я терпел.

Вошкин вызывал редко. Следствие двигалось, будто телега по грязной дороге, влекомая умирающим мерином. Она то и дело застревала в колдобинах невыясненных фактов, переваливалась с одной кочки доказательств на другую. Ничего нового сообщить я не мог и не хотел — боялся за жизнь Любаши.

Девушка постепенно выздоравливала. Она уже полулежала в постели на взбитых подушках, внятно говорила, даже смеялась. И смеялся вместе с ней, ободрял, убеждал — все кончится благополучно, и мы будем счастливы.

— Выпишешься из больницы — уедем снова в Сибирь, к той же Дарье Павловне. Меня возьмут мастером на прежнее место, ты тоже устроишься, к примеру, нормировщицей…

— Нет, Коленька, нас в покое не оставят. Меня попытаются убить, тебя посадят… Не видать нам с тобой спокойной жизни…

В глазах девушки появлялась такая безысходность и тоска, что я ежился. Ведь права она, ох как права! Но соглашаться нельзя, нужно переубеждать, успокаивать!

И я изо всех сил старался это делать. Говорил, что выплачу Тишке долг, дам ему любой вексель под любые проценты, умолю отпустить… Сколько с меня причитается? Сто кусков баксов, не больше… Мелочь, ерунда!

Мне редко удавалось вызвать улыбку на бледных губах Любы. И тогда мы начинали дружно фантазировать, придумывать будущие совместные прогулки по зимней тайге, осенний сбор грибов и ягод, их консервирование. Появятся дети — мы еще молоды, сможем вырастить их, поможем стать на ноги…

В эти моменты глаза Любаши сияли… И тут же гасли.

— Ты ведь женат, Коленька. Я не хочу делать несчастной твою жену… Знаешь поговорку: на несчастье других свое счастье не построишь… Вот и я не хочу… Краденое впрок не идет, обязательно отзовется горем…

— Какое счастье-несчастье? О чем ты говоришь? У меня не семейная жизнь — каторга… Все оставлю Ольге: квартиру, вещи, машину, гараж. Главное мое богатство — ты. С тобой все наживём… Помнишь нашу комнату в теремке Дарьи Павловны? Господи, до чего же было хорошо!

А злой червяк так и крутился в сознании, подсказывал ехидно: ничего у тебя, хозяин, не получится, Тихон не отпустит, долг не вернуть, Ольга развода не даст, отец с матерью тоже встанут стеной: не дадим развалить семью, не допустим! Примутся воспитывать непутевого сынка, пилить его, мотать нервы. В качестве наглядного примера выдвинут счастливую семью Никиты и Фимки, которую совсем недавно забрасывали грязью.

Предстояло преодолеть тысячу мелких и крупных преград и выстоять. И я выстою обязательно!

А зловредный червячок ехидно пищал: хочешь с милой рай построить в шалаше? Не получится. Любаша привыкла к роскоши, к безделью, ее забрасывали дорогими подарками. А ты чем одаришь? Кирзовыми сапожками да рабочим ватником? А как же быть с французскими духами, американскими сигаретами, польскими лосьонами? Где возьмешь средства на дорогостоящую бижутерию, модные платья и обувь?

Я сопротивлялся, как мог, загонял червячка за пределы сознания, душил его, рвал на куски. Но он не унимался.

После ничем не оправданного отсутствия я превратился в безработного. Меня уволили за прогул. Спасибо Тихону — в погашение долга высчитывал не сто процентов заработка, оставлял на пропитание. Зато гонял в поездки почти ежедневно. То перевезти оборудование по изготовлению фальшивых купюр на новое место, то съездить с Владькой за специальной краской, необходимой для «производства», то просто покататься по Подмосковью.

Теперь гонял я не свой старый «москвич» — сидел за баранкой шикарного «мерседеса».

— Выплатишь должок — подарю машину, — смеялся Тихон, развалившись на заднем сиденье в обнимку с очередной любовницей. — Так и быть, за пользование Любкой брать не стану, можешь считать — расплатился… Вчера подсчитал: осталось тебе вернуть около семидесяти кусков, сто пятьдесят раз прокатиться по моим поручениям… Ерунда!

Я старался помалкивать. Душило предчувствие страшных событии. Что-то должно произойти такое, что сомнет и опрокинет нашу с Любашей жизнь, раздробит ее на мелкие части, и не склеить, не соединить.

И это страшное — пришло, когда мы не ждали.

Любаше разрешили сидеть в постели. Я помогал ей подниматься, учил ходить. Это напоминало игру, веселую, забавную, приносящую нам обоим уйму радости.

Иногда девушка случайно касалась моей груди или бедра. Густо краснела, отдёргивала руку. Стыдно признаться, но эти лёгкие прикосновения туманили мне голову, заставляли сильней биться сердце.

Наверно Люба поняла моё состояние.

— Как себя чувствует твой «хулиган»? — спросила, стыдливо потупившись. — Соскучился? Может быть, поставим его в угол? В больнице — мёртвый час, никто не войдёт…

Она призывно откинула одеяло, пальчики коснулись моей ширинке, видимо, натолкнулись на что-то окаменелое, и испугано отпрянули.

— Если только ты тоже соскучилась… Я бы — с удовольствием… Но тебе нельзя… Лучше давай потерпим, не будем искушать судьбу.

— Конечно, я соскучилась! Ты мне даже по ночам снишься… Иди ко мне. Не нужно раздеваться… Только освободи «хулигана». А я приготовлю «угол».

С трудом я убедил взволнованную девушку не делать глупостей. Заодно погасил в себе страстное желание.

Кажется, она успокоилась, согласилась со мной. Я ошибался — идея заставить меня заняться сексом завладела её сознанием.

В один из осенних дней, когда в прорехи между расступившимися тучами выглянуло нежаркое солнце, я в очередной раз навестил больную. Она нетерпеливо ожидала меня.

— Приступим к тренировке? — предложил я, снимая пиджак.

— Если тебе не трудно… В ответ я наклонился, поцеловал еще бледные губы, обнял девушку за плечи. Случайно коснулся ее груди. Грудь напряглась, по лицу Любаши расплылся румянец… Она хотела меня, я хотел ее… Как и в прошлое посещение, девушка коснулась моей ширинки. И не просто коснулась — решительно опустила молнию, но в трусы не забралась — ограничилась ласковым поглаживанием. Но и это поглаживание по ткани трусов ещё больше возбудило меня.

В конце концов, что преступного в том, что мы сольёмся в единое целое? Где-то я вычитал, что секс благотворно влияет на нервную систему, излечивает множество болезней. Вдруг он и сейчас будет способствовать полному выздоровлению?

Я решительно освободил из заключения свой член. Любаша улыбнулась, легла на спину и раздвинула ноги. Нет, наваливаться на неё я не собираюсь — это слишком опасно для ещё не зажившей раны.

— Повернись спиной!

Девушка подчинилась.

И тут я опомнился. Что же мы делаем? Ведь больница, в любую минуту могут войти.

— Принимайся за дело, Коленька… Господи, до чего же ты сладкий, как я соскучилась по тебе! Почему медлишь? Твой «хулиган» уже готов к употреблению… Я хочу тебя!

— Тебе нельзя… Еще нельзя… Потерпим… Выпишешься — тогда. Могут войти…

Любаша отрицательно покачала головой, все ближе и ближе придвигается ко мне… Её бёдра чуть подрагивают, ягодицы сами собой раздвигаются, освобождая вход в рай.

— Хочу тебя, милый, хочу… Пусть смотрят, пусть завидуют!

Скрипнула дверь… Сестра! Я отпрянул от девушки, убрал в трусы готовый к бою «инструмент». Любаша быстро перевернулась на спину, накинула на себя простынь.

Но это была не сестра…

— Ба, да они решили любовью заняться!

У входа в палату покачивался с носков на пятки вдребезги пьяный Владик. В его руке — направленный на нас пистолет… Вот оно, то страшное, что я предчувствовал!

Любаша обессилено откинулась на подушки. В лице — ни кровинки. Губы накрепко сжаты. Глаза закатились… Обморок?

— Прекрати, Владька! Убери свой дурацкий пистолет… Ей дурно…

— Сейчас вылечу, — пьяно смеялся Владька. — И тебя заодно…

Пистолет плясал в его руке, целясь то в поникшую Любашу, то в меня.

— Но Тихон обещал…

— Не знаю, что обещал тебе Тихон… И знать не желаю… С него спрашивай… Непонятно, почему он так нянчится с вами… Я нянчиться не буду… Приступим к лечению…

Вдруг, неожиданно для нас обоих, Любаша выхватила из-под головы подушку и бросила ее в пьяного. Грянул выстрел… Девушка вскрикнула… Но этого мгновения мне хватило, чтобы наброситься на убийцу и выбить оружие из его рук.

Мы обхватили друг друга руками и ногами, катались по ковру, пинались, царапались. Владька, несмотря на опьянение, был сильней меня… Я очутился на спине, он потянулся за лежащим рядом пистолетом… Сейчас — конец… Любаша убита, теперь — моя очередь…

Я не боялся смерти. Потому что без девушки жизнь не нужна, влачить жалкое существование я не намерен… Пусть стреляет…

Но до пистолета Владька так и не дотянулся. От дверей раздался возглас:

— Что здесь происходит?

Владька подскочил, будто кошка, которой прищемили хвост. Я поднял голову.

В дверях — Вошкин. Как всегда, улыбчивый, надушенный.

— Ты, Серый…

Договорить Владька не успел. Вошкин ударил его по голове рукояткой пистолета, свалил на пол. Так спокойно, будто он занимается этим регулярно несколько раз в день.

Кровь залила пол. Вбежавшие оперативники скрутили неподвижное тело бандита.

— Кажется, я немного переборщил, — растерянно промолвил следователь. — Но другого выхода не было… Так что же у вас делается? — Повернулся он ко мне. — Пришел допросить Серегину… кое-что уточнить… А напоролся на драку… Неужели я убил его?

Не слушая невнятного бормотания Вошкина, я бросился к Любаше. Она лежала навзничь, голова скатилась с подушки… Неужели… мертва?

Палата заполнилась людьми. Невесть, откуда появились милиционеры, врачи, больные из соседних палат… Владьку уж увели… Любашу прикрыли простыней… Не с головой — значит, жива…

2

Целую неделю пришлось вкалывать. Днем, колдуя над вошкинской машиной, ночами — в разъездах по поручениям Тихона. Питался, чем попало и где попало, иногда ограничивался бутербродами с чаем из термоса. Конечно, отощал, не без этого, но ходить домой не хотелось, видеть гневную Ольгу и ее постную мамашу — сплошные мучения.

Внешне — благополучная семья. Муж не пьет, ночует дома, скандалов не слышно — тихо мирно. А что творится внутри — никого не касается. Если Ольга и хотела заварить минискандальчик, без битья посуды, но с под заборными оскорблениям, то для этого были необходимы два условия: виновник и зрители. Зритель — теща — всегда в готовности, а виновника нет. А поздними вечерами, когда «объект» появляется, спит «зритель».

Наступило утро субботы. В этот день по традиции — обед у родителей. Не пойти — обидеть. Мать-то простит, а вот батя…

— Куда пойдешь: к родителям или снова… к этой…

С помощью соседок и подруг Ольга все узнала о моей «подпольной» жизни, кроме разве что сложных отношений с Тихоном. Ей сообщили о наличии некой «мамзели», с которой муж находился в бегах. Она осведомлена, что эта самая «мамзель» болеет и лежит в больнице… Короче, Ольга до такой степени насыщена всевозможной информацией, что избыток «выпадает в осадок».

Я не собирался ни опровергать, ни скрывать. Положение, конечно, идиотское: люблю одну женщину, живу с другой, мечтаю о счастливом будущем с Любашей, но что-то мешает расстаться с Ольгой…

Решил все же навестить родителей. Посижу часок и удеру в больницу.

Двери открыла мать. Обняла Ольгу за талию, смерила меня осуждающим взглядом, кивнула на гостиную, так гордо именовал единственную комнату отец…

Все ясно, предстоит родительская проработка. На высшем, отцовском, уровне. С ним отмолчаться не удастся, отец не успокоится до тех пор, пока не проведет «вскрытие» души сына. И не просто «вскроет», а со значением, присказками-прибауткам попутно добиваясь обещания впредь «не шалить», вести себя пристойно, по-мужски.

— Вот что, Колька, прекрати шастать по бабам. До хорошего это не доведет. Выбрал одну и пользуйся до самой смерти…

— Чьей смерти? — невинно осведомился я. — Моей или Ольгиной?

Отец гневно стукнул кулаком по столу. Он делал это так часто, что под скатеркой должна уже образоваться выемка. Наступит момент, когда столешница окажется расколотой на две неравные части.

— Шутками не отделаешься, байстрюк! Родитель я тебе или не родитель? Выходил, выкормил этакого верзилу, в голове которого — одна пылюка!… Ну, скажи, что ты прилип к проститутке?… И не смей прекословить отцу! — Новый удар кулаком. — Кто ж она такая, ежели всем мужикам дает без разбору, а? Убеждать отца в том, что Любаша вовсе не проститутка, что несчастная женщина, попавшая в лапы преступников, бесполезно. Батя ни за что не принимает доводов, противоречащих его убеждению. Они только раздражают его, доводят до беспамятства.

Подражая матери, я молча поднялся и ушел на кухню. Вслед неслись гневные выкрики, обещания по-свойски поучить ослушника.

На кухне не легче. Ольга что-то нашептывала матери, та скорбно поддакивала и покачивала седой головой. Разговор, конечно, шел о моем предосудительном поведении. Женщины солидарно встретили меня суровыми взглядами.

Больше скрыться негде. Не запираться же в туалет или в ванную? Присел в прихожей к телефону. А кому звонить? Не Тихону же?

Невольно вспомнил реакцию шефа на арест Владьки и возможную его смерть. Он даже не поморщился.

— Знаю, Коля, посвятили. Дурак непроходимый твой Владька. Ежели оклемается, одна ему дорога — в зону. Там вправят мозги, я уж постараюсь… Рад, что девка жива…

Да, Тихон все знал! Ни тюремные решетки, ни ограждения для него не преграда. Свои люди повсюду узнают, вынюхивают, докладывают, получают задания и выполняют их. Целая система, сплетенная из прочных цепочек, дублирующих друг друга… Вот и меня оплели, повязали — не выбраться.

— Значит, Любашу преследовать вы не будете?

— Говорено переговорено. Все зависит от твоего поведения, паря. Не скурвишься — будете жить. Расплатишься — дорога открыта, поезжайте хоть в Сибирь, хоть на Север. А пока работай, замаливай грехи…

Владькина пуля попала девушке в плечо. Но ее организм, и без того ослабленный ножевой раной, с трудом сопротивлялся повторной травме. Любаша лежала в реанимации, к ней никого не пускали.

Ежедневно я топтался под дверьми, умоляя сестричек принять, очередную передачу — фрукты, соки, минеральную воду…

— Некуда складывать, — сопротивлялась дежурная сестра. — Тумбочка забита напрочь — там целый склад…

— Не ест она, что ли?

— Вы столько передаете, что и здоровому не осилить, а она больная…

— Когда разрешите навестить?

— Послезавтра переведем в палату…

Послезавтра? Значит — сегодня! Как же я мог забыть? Вместо того чтобы сидеть рядом с постелью Любаши, целовать ее руки, слушать нежные слова, сижу рядом с телефоном в прихожей в ожидании дурацкого обеда!

В дверь позвонили. Пришли Никита с Фимкой. Радостные, оживленные. Разделись, повесили пальто на вешалку и, сопровождаемые матерью и Ольгой, направились в комнату.

Удобный момент! Я схватил пальто и шапку, вызывающе громко хлопнул дверью и помчался в больницу.

3

Пришлось в очередной раз перебазироваться. Куда-то за Дмитров. Тихон сказал — предупредили о готовящемся налете. Кто его предупреждает?

Вместо отсутствующего Владьки рядом со мной в «москвиче» — сам шеф. Угрюмый, злой, но по-прежнему разговорчивый.

— Вот чем приходится заниматься, — жаловался он. — Припекли нас менты до невозможности. Довериться некому. Остаёшься один ты…

— Почему вы так часто переезжаете?

— Прищучили капитально, суки ментовские! Многих мои людей посажали, другие — в бегах. Остались натуральные сявки… Спасибо, хоть знаю, когда шмон намечен… Кто упрсждает — не скажу, не допытывайся. Хоть и верю тебе, но лучше перестраховаться, чем сидеть за решеткой…

— Я не спрашиваю…

Оборудование перевозили днем. По мнению Тихона — самое безопасное время, можно затеряться в потоке машин. Никто не заподозрит… С этой же целью «мерседес» получил отставку, был выбран мой «москвич».

Сегодняшняя поездка для меня — не ко времени. Завтра должен забрать из больницы Любашу. Нужно отмыть ее квартиру, купить продуктов, приготовить обед… Что она любит? Кажется, селедку с луком, винегрет с майонезом, рыбу под маринадом, Сделаю. Хоть повар из меня никудышный, с помощью поваренной книги справлюсь… Да, не забыть к столу яблоки, апельсины… При потере крови полезны соки…

Тихон что-то говорил, на что-то жаловался — я не слышал ни слова.

Машин сравнительно немного, но я не гнал, выполняя строгое приказание шефа: держать не больше восьмидесяти километров, стараться не обгонять…

Возвращусь в Москву не раньше восьми вечера. Значит, закупить все необходимое для праздничного обеда придется по дороге… Сразу примчусь на квартиру Любаши, куда еще вечером перевез свои вещи.

Ольге сказал, не вдаваясь в подробности: прощай, развод оформим позже, сейчас — нет времени. Закрывая за собой дверь, слышал истерические вопли бывшей супруги. Слава Богу, тещи дома не было…

Впереди, на обочине, — патрульная машина. Рядом — гаишник с палкой, позади — второй, в бронежилете с автоматом… Опять что-то произошло или обычная проверка?

Мельком увидел, как напряглось лицо Тихона, на скулах заиграли шишки желваков.

— Если остановят — сбавь скорость… После — на газ, — раздался негромкий голос шефа. — И не вздумай фокусничать, сука, замочу!

На его коленях — короткоствольный автомат.

— Господи, сделай так, чтобы нас не остановили, — по привычке взмолился я. В Бога не верю, в церкви не крестился, но сейчас молюсь, истинно, преданно, ибо на Бога — вся надежда.

Молитва не помогла. Гаишник взметнул вверх свой жезл. Тихон приподнял автомат…

— Да это же Никита! — неожиданно я узнал гаишника. — Никита!

Остальное — как во сне… Очередь… Другая… Никита падает. Его напарник — с автоматом, в бронежилете, вскидывает оружие… Поздно… Тихон дает очередь…

— Жми!

«Москвич» рванулся вперед. Встречные машины шарахаются в стороны, попутные испуганно жмутся к обочине. Я выжимаю изстарого автогмобиля последние силы.

Скрыться… удрать… Теперь я повязан с Тихоном двойным убийством. Этого мне не простят…

От страшного места — пять километров… десять… За поворотом поперек дороги — «МАЗ»… Из-за него — автоматные очереди… Мимо? Почему стекло цело? Бьют по скатам…

«Москвич» запнулся, его занесло… Бросило в кювет…

Очнулся я в наручниках… Рядом — накрытое плащом тело Тихона.

Все… Кончено… Любаша осталась в больнице, одна, совсем одна. От безысходности, от беспомощности, когда невозможно что-либо изменить, я взвыл волком…

— Глядите, плачет? — удивился милиционер, стоящий рядом, но тут же злобно вымолвил. — Плачет, сука! Пощаду вымаливает, паскуда!

Сквозь кровавый туман я увидел лицо склонившегося ко мне человека… Это был Вошкин.

Круг замкнулся. «Семейный следователь» лишается персонального автомеханика, зато приобретает перспективного подследственного. Фимка осталась вдовой… Отец проклянет сына — убийцу.

Любаша, где ты, Любаша!

4

Следствие длилось почти три месяца. Вошкин не торопился. Он разыскивал свидетелей, составлял бесчисленное количество протоколов, посылал материалы на экспертизы. Со мной разговаривал сухо, немногословно, вопросы задавал каверзные, с подковырками, с дальним прицелом.

По— моему, все предельно ясно. Обвинение в убийстве сразу же отпало -на автомате моих «пальчиков» не обнаружено. Осталось — соучастие. Попутно — распространение фальшивых денег. Соучастие — не убийство. Но по совокупности, наверняка, припаяют немалый срок.

Единственно, за что я благодарен Сергею Сергеевичу — в обход всех существующих правил он добился разрешения Любаше навещать своего «гражданского» мужа. Так прямо и записали

— Хороший человек, — упрямо твердила девушка. — Старается вытащить тебя из беды… Вот и свидание разрешил, хотя и закону — нельзя…

— Не вытащить, а затолкать глубже… Нет, не верю я этому Вошкину! Ты думаешь, что он помог моей сестре освободиться потому, что пожалел ее? Как бы не так! Я корячился над его древней машиной, вдвоем с батей упирались, строя ему загородные хоромы… Да ты же ничего не знаешь… Слушай!

И я принялся рассказывать, торопясь уложиться в отведенное время — всего один час, шестьдесят коротких минут. Старался быть по возможности объективным, но обида давала о себе знать.

В память прочно впечаталась картинка: рядом с разбитым «москвичом» лежит окровавленный рыдающий человек в наручниках. Над ним с брезгливой улыбочкой на чисто выбритом лице склонился Вошкин. Так разглядывают разорванного пополам дождевого червя, издыхающую лягушку, но не человека, каким бы преступником он ни был…

— И все равно Сергей Сергеевич — единственная наша надежда… Кстати, адвокат у тебя был?

— Да, был… Сколько ты заплатила?

Любаша изобразила свою любимую гримаску — оттопырила губки, прищурилась и пренебрежительно фыркнула. При чем тут деньги? Они — обычные бумажки, призванные служить людям, брось в огонь — сгорят, швырни в воду — размокнут… Разве можно оценивать ими жизнь, любовь, дружбу?

Но я настаивал.

— Не помню… Кажется, пять тысяч — в кассу, столько же — на лапу.

— Ну, в кассу, ладно, положено, адвокату за что? Он же ничего ещё не сделал. И вряд ли что-нибудь сделает. Приговор предрешен. Я чувствую это по поведению твоего любимого Вошкина… Зачем ты так растратилась? Откуда взяла деньги?

— Дала адвокату хотя бы за то, чтобы он повнимательней вникнул в твое дело… Разве этого мало? Кроме того, пообещала за каждый год заключения, который он сможет отвоевать, подкинуть по три тысячи… И дам, слышишь, «извозчик», дам! Тебя спрашивать не стану…

Губы Любашки приоткрылись, обнажив острые зубки, глаза сверкали. А я смеялся. В первый раз с того страшного дня убийства.

— Передам Ольге: пусть продаст часть акций и вернет тебе деньги. Через отца передам. При первом же свидании.

— Не возьму, ни копейки не возьму! Все свои сберкнижки выпотрошу, воровать пойду, а не возьму. К тому же, — понизила она голос почти до шепота, — твоя жена и не даст…

— А ты откуда знаешь?

— Была у твоих родителей… Познакомилась…

Я представил себе, как встретил Любашу батя, как он, не подбирая слов помягче, глушил гордую девушку грязными оскорблениями, что пришлось пережить ей под родительским кровом. На душе сделалось тревожно и муторно.

— Родители у тебя — славные люди… Поначалу батька раскричался, после успокоился, остыл. Почуял, что не к нему пришла — к матери, и ушел в скверик дышать свежим воздухом… Мама твоя — добрая душа, поверила мне… Знаешь, Коленька, я ей всю свою жизнь выложила, как на ладошке. Поплакали по-бабьи, обнялись… Она мне и рассказала, как жена твоя бывшая, Ольга, любому — каждому про тебя трепется: бандит, убийца, тунеядец, сидел, мол, всю жизнь на моей шее, никаких ему адвокатов не будет — пусть засудят на всю катушку… Только не переживай, милый, та твоя жизнь подневольная — отрезанный ломоть. Теперь ты — мой, весь мой, со всеми достоинствами и недостатками. Никому не отдам. Слышишь, не отдам! Зря она думает, что меня трогают Ольгины оскорбления. Нисколько не трогают. Мы с бывшей моей женой — разные люди — это мне стало ясно на второй или третий год совместной жизни. Свыкся, терпел… Уйти? Не к родителям же в их однокомнатную квартиру? Сколько раз думал сбежать из Москвы: бросить к чёрту прописку и так называемый семейный уют. Оставить Ольге полученную на работе двухкомнатную квартиру, нажитую мебель…

Думал и… не решался. До тех пор, пока в моей жизни не появилась Любаша.

Конечно, каждому мужчине приятно слушать признания в любви и верности. Тем более в моем положении. Я буквально упивался ими, чувствовал, что в них растворяется озлобленность, боязнь сурового приговора.

Но сколько можно травмировать несчастную женщину? И я поторопился изменить тему разговора.

— Как там Фимка?

— Первые дни лежала в беспамятстве. Легко ли потерять любимого человека? Тем более тяжелая она, ребеночка ожидает, сироту несчастного…

Как же я посмотрю в глаза сестры, чем оправдаюсь? Пусть не убийца — соучастник, но и на моих руках кровь Никиты…

5

Как ни бился мой адвокат, приговор суда оказался суровым: десять лет!

На второй же день меня перевели в изолятор-пересылку. Тот, из которого осужденных отправляют в места отбытия наказания. Поместили в камеру, где обитало человек восемьдесят таких же бедолаг.

В ожидании сурового приговора я заранее внушил себе его справедливость и неизбежность, но одно дело предполагать, со всем иное — реальность. Первые дни после суда не поднимался о нар, отказывался от баланды, не слышал обращенных ко мне слов сокамерников.

— Все так переживают, Колька, это пройдет, — ободрял меня цыган, получивший за угон машины три года и случайно попавший в одну со мной камеру. — Работать станешь — полегчает. Жинка навестит — на зоне имеются специальные комнаты. Побалуешься с ней — вообще забудешь о сроке. А там, глядишь амнистия.

Зря успокаивает — на убийц амнистия не распространяется — придется сидеть от звонка до звонка… Но так уж природа устроила человека — живет надеждой, цепляется за нее, булл утопающий за спасательный круг. Вдруг лет через пять убедится начальство: исправился осужденный, можно его переводить на вольное поселение! Определят тот же леспромхоз, вызову к себе Любашу, поженимся, заведем детишек…

После разговора с цыганом меня вызвали на прощальное свидание с «гражданской женой» и… с отцом.

Интересно, сколько Любаша «вмазала» следователю или тюремному администратору за эту встречу? Откуда у нее такие бешеные деньги? У отца их нет — точно знаю… Значит, Любашка. А из каких достатков? Работать не работает, коммерцией не занимается…

— Здорово, убивец, — буркнул отец. — Бриться в тюряге, что, не полагается, или для зоны бороду растишь?

— Прости, отец, так получилось…

— «Так» получается, когда баба попадается… Вот до чего довели тебя дармовые деньги… Не могу разговаривать с тобой — противно до тошноты… Не попросила бы Любка, в жизнь не пошел бы… С ней беседы веди, а я малость успокоюсь.

Отец вытащил из кармана пробирку с валидолом, отвернулся от меня, выковырял пробочку, сунул под язык таблетку.

— Здравствуй, Любонька…

— Здравствуй, Коленька… милый… Как себя чувствуешь? О настроении не спрашиваю, догадываюсь, какое оно бывает после суда… Не грусти, переживем…

— Скажи, откуда у тебя такие деньги? — выпалил я и насторожился в ожидании ответа. Не побледнеет ли, не отведет глаза в сторону? Нет, вроде не смутилась.

— А я, Коленька, квартирку свою загнала. Зачем мне она без те6я?

— Где живешь? Не на улице же?

— Нет, не на улице…

— Мы с матерью приютили бездомную, — перебил Любашу батя. — Хорошая оказалась баба, не чета твоей занудливой Ольге… Повезло тебе, убивец, пофартило…

Я и без отцовской подсказки знаю — повезло. Только зачем мне такое везение, если предстоит десятилетняя разлука?

— Чем помочь тебе, Коленька? Здесь в тюрьме познакомилась я с одним начальником. Поначалу он пытался подклеиться, после понял, что не выйдет. Подкормила его коньячком — размяк. Сейчас — лучшие друзья — все сделает, что ни попрошу…

Ох, и подружка же мне попалась — огонь с дымом. Все мужики, завидев ее, облизываются, будто коты на сметану. Но я знаю: на своем прошлом Любаша поставила крест, она ни за что не изменит мне, не предаст горькую нашу любовь…

Но о чем же ее попросить?

И вдруг вспомнил Радьку-цыгана.

— Есть одна просьба. Сидит со мной хороший человек, тоже ни за что попался. Захотелось парню покатать любовницу на иномарке, пофорсить перед ней. На беду увел от подъезда припаркованный «мерседес», усадил зазнобу, и шиканул… на три года общего режима… Нельзя ли его — на одну со мной зону?

— Сделаю, — уверенно вымолвила Любаша. Видно, уверена в безотказности своего влияния. — Завтра вас отправят по этапу на Урал. А я — поездом, уже билет купила… Поселюсь в деревушке невдалеке, найду работенку, заведу полезные знакомства…

— Я тебе покажу знакомства, — прикрикнул я в шутку. Девушка презрительно фыркнула. — Ты едешь? — наконец дошло до меня решение, принятое Любашей. — Куда? В глухую деревушку, без удобств, в кармане — гроши… Подумай и откажись от этой сумасбродной мысли… Отец, прошу, запри ее, не пускай!

— Правильно решила баба! — припечатал батя громоподобным басом. — Куда иголка, туда и нитка — старая пословица… Ты, Колька, лучше не дразни меня, а то Любки не постесняюсь — врежу на рабочем языке!

— Но, батя, она же — горожанка, а там — ни центрального отопления, ни канализации…

Любаша окидывала спорщиков смеющимися глазами. Дескать, орите, ругайтесь, делайте, что хотите, а я поступлю так, как решила, никто не остановит, не переубедит.

— Ишь ты, канализации нет, — кричал батя в полный голос. — На улице оправится, небось задницу не поморозит…

Теперь смеялись мы с Любашей. Отец помолчал, оглядел нас, и вдруг тоже расхохотался. Да так, что дежурный вертухай вздрогнул и окинул нас подозрительным взглядом.

Глава 9

1

— Кто по специальности? — осведомился начальник в звании подполковника, листая мое дело.

Я не колебался. Решение выношено в арестантском вагоне и на пересылках. Кем работать на зоне инженеру-строителю? Если там не будет, конечно, стройки? Бери больше, бросай дальше? Подобная перспектива меня не устраивает.

— Автомеханик…

— Хороший?

Едва не сказал: спросите у вашего Вошкина! Нет, с первых дней становиться в оппозицию к руководству колонии не стоит…

— Никто не обижался…

— Какие машины ремонтировал?

— Доводилось разные, — осторожно солгал я. Ведь дело имелтолько с легковушками, а много ли их на зоне?

— Не организовать ли нам автосервис? — обратился начальник колонии к пожилому майору. — Дело нужное и, главное, прибыльное…

— Статья у Чернова не очень подходящая… Соучастие в убийстве… Он так наремонтирует — икать станем.

— Испугал! У нас таких — ползоны, и все работают… Решено! — Начальник закрыл мое дело и хлопнул по нему широкой ладонью. — Пока — в гараж, а там подумаем и решим… Вопросы, просьбы?

— Вместе со мной прибыл Радик Власов. Цыган. Тоже классный автомеханик…

— Ого, уже полсервиса имеется… Власова — тоже в гараж… И еще одна проблема… Чернов, как звать жену?

— Была Ольга. Я с ней расстался, но развод оформить но успел…

— Бывает и такое… Кем тебе приходится Любовь Серегина?

— Фактически — жена…

— Ну что, хлопцы, поможем двоеженцу, а? Парень он для зоны ценный, ему не грех и помочь… Лаврентьев, проконсультируйся у местных юристов… Через недельку доложишь…

Я оглядел доброго подполковника. Ни разу еще не приходилось встречаться с отзывчивыми ментами.

Похоже, Любаша зря времени не теряет. Неужели ей удалось свести «полезное знакомство» с самим начальником? Иначе откуда у него необычная заинтересованность в судьбе осужденного за соучастие в убийстве? Чувство человеколюбия у большинства тюремщиков удаляют при поступлении на службу. Как вырезают ненужный и вредный аппендикс.

Значит, Любаша… Ну что ж, время покажет, прав я или ошибаюсь.

Радик обрадовался, узнав о том, что будет работать со мной — заскакал вокруг, охлопывал меня, тормошил, обнимал.

— Молоток, Колька, ох, какой же ты молоток! Признайся, в роду цыганов нет, а? Может быть, прадед побаловался с горячей цыганкой или красавец цыган провел ночку с бабкой? Не обижайся, друг, в жизни все случается… Цыган — верный человек, преданный друг, добра не забывает, зла не прощает… Давно глаз на тебя положил, а теперь ты мне дороже брата кровного, так и знай, ближе отца с матерью. Голову за тебя положу, обидчику твоему кровь пущу…

Я с трудом утихомирил новоявленного «братца». Полночи внушал азы поведения в гараже. Автомеханик из парня, как из меня гинеколог. Первая же ошибка — вылетит цыган из гаража,

и мне достанется за обман.

— Пока руку не набьешь, будешь на подхвате. Подай-отнеси. Понял? Гайки крутить и то — по моей подсказке… Дошло? Самостоятельности — никакой. Потом, когда научишься азам, разрешу — по мелочевке, а пока слушайся меня, как цыганского барона…

— Не как барона, как отца родного буду слушаться! — глядя на меня, как на икону, заверил Радька. — Зинке прикажу ежедневно молиться за тебя… Приедет — коньяк привезет, разную хурду-мурду — все тебе, сам не притронусь…

Радик оказался неоценимым помощником. Понимал с полуслова, выполнял только бегом. Сообразительный от природы, он быстро усвоил труднодоступные для новичка термины. Если я, копаясь в двигателе, бросал: ключ на семнадцать, то требуемый инструмент тут же попадал мне в руки. Переспрашивал редко и всегда по делу… Просто талант!… Черт его дернул катать зазнобу на

чужой иномарке!

— Чем занимался до ареста? — однажды спросил я цыгана.

— Думаешь, воровал? — обиделся Радик. — Я не щипач и не форточник, чужого никогда не брал… Тот самый распроклятый «мерс», чтоб у него сразу все шины полопались, после прогулки припарковал на старое место. Даже сиденья протер, чтобы

они моей бабой не пахли. Если бы ханыга-владелец не засек ничего бы не случилось… Капиталист сучий! Шум поднял, будто я у него бумажник спер, квартиру почистил, жену трахнул. Милиция — тут как тут… Машинка «мерседес» классная, ну, словно корабль какой. Девка, которую тогда прокатил, обалдела, ей-бо, обалдела…

— Зинка все это тебе простила?

— А куда она денется? Цыганка — хорошая жена, все понимает, все прощает… Не то — по стене размажу, на куски порежу!

Радик делал зверское лицо, сжимал руки в кулаки… Но я знал — напускное. На самом деле он до безумия любит свою Зинку, просто умирает по ней. Бывало, заявится вертухай: Власов, собирайся, жена пришла. Радик — бреется, чистится, одеколонится. Руки дрожат, на лбу пот выступает. Возвращается после свидания и хвастает: моя Зинка лучше всех, что на работе что в постели…

Меня он только и называл: любимый брат мой…

И вот однажды цыган, не на словах, а на деле доказал свою любовь и преданность.

Дело в том, что многие зеки смотрели на нашу «ударную» работу искоса. Исчезают сразу после утренней баланды, на обед и ужин когда приходят, когда не появляются. И начальство терпит явные нарушения порядка! Значит — не чисто. Уж не стукачи ли завелись в бараке? Уж не пасут ли эти двое барачного пахана? Не пора ли разобраться с сявками?

Но главное, что настораживало подозрительных зеков — придуманное ими же общение авторемонтников с заказчиками с воли. Предполагаемые контакты — получение левых денег, значит, благ в виде спиртного, наркотиков. И все это достается сявкам! Никто в этом не сомневался.

— Отойдем, побазарить нужда пришла, — буркнул мне небритый зек в бане, кивнув в сторону натужно плюющихся душевых сеток.

Я подчинился. Краем глаза заметил, как насторожился Радик, как, спрятав за спиной обрезок оставшейся после ремонта трубы, двинулся следом. 1

— Вот что, фраер, базар такой: нюхалка кончилась, махра обрыдла, жратва хреновая. Раздобудешь — жив останешься, нет — замочим… Пощипай мужиков, которым машины клепаешь.

Может быть, я и подчинился бы, но все переговоры с заказчиками, включая получение платы за ремонт, выписку квитанций, даже составление калькуляций, старшина взял на себя. Нас к заказчикам и близко не подпускали. Такое условие выдвинул начальник режима, тот самый пожилой майор.

Объяснять это зековскому рэкетиру бесполезно. Все равно не поверит. В баньке мыться и не замочиться?

— А почему я должен…

— Попридержи, сука, метлу! — зашипел зек. — Я тебя с говном смешаю и жрать заставлю!

Возле душей появились еще двое. Они отрезали мне дорогу в раздевалку, в которой во время помывки дежурил прапорщик с двумя солдатами охраны.

Положение безвыходное, избиения не избежать. Сопротивляться в таких случаях не рекомендуется — вполне могут придушить. Говорят, такие случаи уже были.

Я растерялся и был готов уже пообещать и деньги, и наркотики, и заморские сигареты…

Вдруг между мной и рэкетирами возник цыган. Худой, взъерошенный, смуглый, он походил на черта, выскочившего из преисподней. Запрыгал перед опешившими зеками. Взмахивая куском трубы, истерически заорал:

— Не дам! Вначале меня замочите, потом до Кольки доберетесь!… Ах вы, петухи неощипанные, жеребцы кастрированные, паханов изображаете, да? Расшлепались, безмозглые ослы, мозги раскисли от нюхалки, да? Не соображаете, что зекам башли не доверят, что их до вольных не допустят?… Ишь ты, мочить задумали, твари ползучие… Да я вам сейчас последние мозги повышаю!

Радик кривлялся, подпрыгивал, непрестанно бранился. Настолько замысловато, что я не выдержал и, несмотря на серьезность обстановки, расхохотался.

Зеки, ворча, отступили.

Только в раздевалке я понял: цыган перепуган не меньше моего — до дрожи в коленках, до слез. Именно от испуга — истерические вопли, бешеные скачки вокруг рэкетиров, угрозы.

Но не отступил тщедушный парнишка перед тремя здоровенными мужиками, не спасовал… А ведь понимал, не мог не пониматьь, что ничего со своей игрушечной трубкой не сделает, видел, что

в руке одного из зеков угрожающе чернела заточка…

— Неужто полез бы в драку? — недоверчиво спросил я цыгана в гараже. — Тебя бы одной соплей перешибли…

— Полез бы, еще как полез, — гордясь своим поступком, заверил меня Радик. — А ты разве оставил бы брата в беде?

— Конечно… не оставил… Ты не отвлекайся, шплинтуй как следует

— Ну?

— Лапти гну! — заорал я, стараясь скрыть замешательство. Полуграмотный сын кочевого племени дал мне наглядный урок верности. Без высоких слов и поэтических сравнений. Что перед его поступком высокие слова: человек человеку товарищ, друг… и так далее, не помню.

Дни шли за днями, недели за неделями.

Я с нетерпением ожидал свидания с Любашей. Личного, то есть, когда между нами не будет ни стекла, ни решетки.

И оно состоялось.

Небольшая комната с узкой кроватью, столом и двумя стульями, после барака казалась мне шикарными апартаментами. Мы стояли друг против друга, не решаясь обняться.

— Как ведёт себя твой «хулиган»? — шепотом спросила Любаша.

Знакомая словесная разминка, предваряющая слияние.

— Плохо ведёт. Не слушается, дерзит, — охотно включился я в игру.

Не пора ли наказать его — поставить в угол?

— Давно пора…

Я обнял девушку. Её непослушные руки расстегнули пояс брюк, опустили молнию на ширинке.

— Возьми меня, милый… Господи, как же я соскучилась по твоим объятиям!

Сдерживая нетерпение, я помог Любаше освободиться от блузки и джинсов, снял с неё комбинацию и лифчик.

Когда я вошёл в неё, скрипнули пружины солдатской койки.

— Так, любимый, так! — горячечно шептала она, будто помогала мне достигнуть нужной глубины. — Только не торопись, милый, дай мне почувствовать тебя…

Объятия, объятия… Кто способен измерить их силу и сладость? Комната с окрашенными масляной краской панелями давно не беленым потолком стала нашей. На целый час…

— Сняла комнату в соседней деревушке, — разнежено шептала Любаша, положив голову мне на грудь. — Хозяйка хорошая, чем-то напоминает Дарью Павловну… Работаю… Взяли на ферму доить коров… Дело нехитрое, освоила, выдаиваю не меньше других… Как твои дела?

Говорить не хочется. В голове все перемешалось, мысли будто плавают в розовом тумане.

— Нормально. Работаю. Вроде получается… Живу в бараке

— Цыган с тобой?

— Да… чудный парень. С нетерпением ожидает жену. Кажется, очень ее любит…

Отведенное для личного свидания время пролетело со скоростью современного самолета… Когда следующее?… Снова считать дни и часы…

2

Начальник гаража, старшина внутренних войск, ходит мелко семеня короткими ножками. За это он получил у зеков прозвище Муха. Всегда появляется незаметно, будто вырастает из-под земли. И постоянно ругается… Нет, не матом — черти, дьяволы, хулиганы. Самое обидное ругательство в его устах зек ты навек!

На ругань не обижаются, втихомолку подсмеиваются.

Первые два рабочих дня Муха не отходил от нас ни на шаг. Сторожил каждое движение, ловил каждое слово. Будто оценивал, на что годны новые работяги.

На третий день отозвал меня в сторону.

— Ты, дьявол, в технике разбираешься, ничего не могу сказать. А твой напарник — хулиган, зек навек. Зачем, черт тебя побери, представил его классным автомехаником? Зачем обманул начальство?

Вот оно то, чего я боялся. Стоит старшине доложить подполковнику — хлопот не оберешься.

— Гражданин старшина, очень прошу: не выдавай! Радик — парень хороший, сообразительный. Клянусь, через месяц-другой меня заткнет за пояс. Талант у него…

— Талант хлебать баланду!… Ладно, потерплю месячишко, погляжу, что у тебя получится. Если Власов не освоит автопремудрости — доложу по команде, дьявол тебя возьми с твоими фокусами!

Я не стал передавать цыгану угрозу старшины. Подгонять парня нет необходимости — и без того вкалывает без перекуров. Просто начал относиться к нему строже…

Видимо, слух о том, что на зоне появились классные автомеханики, не без помощи начальства распространился по округе, Количество заказчиков росло изо дня в день. Тащили на буксирах избитые машины, приезжали своим ходом, жалуясь на перебои в работе двигателя или ходовой части. Платили, не торгуясь, соглашаясь с калькуляциями, составленными старшиной.

А тот буквально на глазах ожил. Он смотался в ближайший город, раздобыл в тамошнем автосервисе новейшие ценники, договорился о поставке дефицитных запчастей.

Работа закипела вовсю.

А когда из ремонтного бокса выкатился первый отремонтированный «жигуль», по заключению государственного автосервиса годный только на переплавку, возле въездных ворот в гараж начали образовываться очереди.

К нам с Радиком добавили двух зеков, объявивших себя автослесарями. Один действительно работал на воле в гараже, хотя, на мой взгляд, разбирался в технике слабо. Второму можно поручить только отвинчивание гаек, да и то под контролем. Приходилось вкалывать за четверых. Если пойти на ужин, снова в гараж не попадешь, не пустят. Ограничивались принесенными после завтрака и обеда бутербродами — хлеб мазали толстым слоем маргарина.

Старшина часто навещал ремонтный бокс, видел наши мытарства. Однажды, присеменил — радостный, возбужденный.

— Доложил я подполковнику о мучениях своих хулиганов… Короче, переносите свое барахло в эту комнатушку, — кивнул он в сторону диспетчерской. — Жить будете здесь. Ужин-завтрак, дьяволы, станут приносить прямо с кухни, обедать — в столовой… Вникли в заботу начальства? — Мы дружно закивали. — Отплатите трудом, черти-дьяволы…

Жить стало полегче. Если бы не сторожевые вышки и забор, густо оплетенный колючкой, — воля. Та самая воля, о которой ежеминутно мечтает зек.

Для меня время тянулось от свидания к свиданию. Неизвестно какой причине, подполковник относился ко мне с симпатией. Иногда он разрешал нам с Радькой внеочередные встречи с жёнами. Знал — каждая из этих встреч для нас — праздник.

Приехала Зинка, жена цыгана, и поселилась в комнатке, которую снимала в деревне Любаша. Свидания стали частыми, женщины приходили на них вместе, вместе и уходили.

Однажды в ремонтном боксе появился дежурный вертухай:

Чернов, переодеваться. Быстро. Свидание.

Вот это новость! Только позавчера мы провели с Любашей сладостные два часа. Неужели что-то случилось?

Я мигом сбросил промасленный комбинезон, натянул обычную лагерную одежду и пошел впереди конвоира… Лишь бы все было благополучно, твердил я про себя. Лишь бы Любаша была здорова…

Вошли в административный барак, именуемый корпусом. По привычке я повернул налево — там находились комнаты свиданий.

— Куда? Направо!

Меня ввели в один из служебных кабинетов.

За столом сидел незнакомый мужчина.

3

— Каротин Юрий Дмитриевич, — представился он. — Следователь из Москвы. Веду дело Зюкина Владислава Матвеевича

Значит, Владька жив! Вот это новость!

Пиджак следователя висит на стуле. Манжеты белоснежной рубашки расстегнуты. Цветастые подтяжки. Красный в полоску галстук. Длинные волосы связаны на затылке в аккуратны пучок. Брови приподняты, и возникает впечатление, что человек чему-то улыбается, радуется.

К должности следователя у меня, похоже, аллергия. Появляется раздражение, растет, переполняя все мое существо. Я готов взорваться руганью, криком…

— Успокойтесь, Николай Иванович, вам ничего не грозит, пересуда не будет… Просто мне необходимо уточнить некоторые факты… Надеюсь на вашу помощь.

Я пожал плечами. Раздражение не проходило, но и не разрасталось. Это уже хорошо.

— Все, что я знал, — сообщил. Вначале — следователю Вошкину, после — суду… Что-либо добавить трудно…

— А я вам помогу… Прошу, как можно подробней, отвечать на мои вопросы… Да и нет — не годятся… Согласны попробовать?

Я отвык от людей, спрашивающих моего согласия. Тем более, обращающихся на «вы». Раздражение пропало, сменившись симпатией.

— Согласен…

— Я включу магнитофон — не возражаете?

Я снова пожал плечами. Почему я должен возражать или не возражать, разрешать либо запрещать? Здесь я не хозяин — осужденный. За соучастие в убийстве.

— Начнем с самого легкого вопроса. Опишите, пожалуйста, эпизод с ранением Серегиной и арестом Зюкина. Постарайтесь припомнить самые мелкие, казалось бы, незначительные детали.

И я постарался. Говорил медленно, как бы заново переживая появление в больничной палате пьяного Владьки, его грязные угрозы, выстрел…

Следователь не перебивал и не торопил. Склонившись над столом, он ловил каждое слово, изредка что-то заносил в записную книжку.

— Так, — протянул он, когда я умолк. — Вы точно помните, что Зюкин назвал следователя Вошкина «Серый»?

— Точно… После этого Сергей Сергеевич и оглушил его рукояткой пистолета… Если бы не появление Вошкина, Владька пристрелил бы и меня, и Любу… простите, Серегину. Не раздумывая. Ведь он по натуре жесток и хитер, будто хищный зверь…

— Вы правы, Николай Иванович… А зачем Вошкин пришел в больницу, он не сказал?

— Точно не помню… Я тогда был в таком состоянии… сами понимаете. Постойте, постойте, припомнил… Речь шла об уточнении каких-то фактов…

Я заподозрил неладное. Ведь Каротин расследует преступление Владика, а почему-то копается в поступках Вошкина… Неужели… Нет, не зря бытует пословица: ворон ворону глаз не выклюет. Несмотря на заверения, что мне ничего не грозит, вполне могу

оказаться крайним…

Я постарался быть предельно осторожным, следить за каждым своим словом…

— Допрос пострадавшей Серегиной вполне возможен и даже оправдан… Такая уж у нас работа: уточнять, проверять несколько раз… Скажите, Николай Иванович, общаясь с Зюкиным и Родкиным…

— Кто такой Родкин? — перебил я следователя. — Он мне неизвестен…

— Родкин — фамилия Тихона, — пояснил Каротин. — Вам приходилось от них слышать о «знакомых» в милиции или прокуратуре? О тех, кто подкармливает преступников информацией. Скажем, о предстоящем обыске или проверке?

Туман начинает рассеиваться.

Нет, Каротин не занимается делом Владьки, он копает намного глубже. Его задача — раскопать сорняки, которые маскируются под полезные корнеплоды. Неужто, понравившийся Любаше Сергей Сергеевич — один из «сорняков»?

Гляди, Колька, не ошибись в очередной раз. Дорого тебе обходятся эти ошибки. Поддашься обаянию московского следователя, и «провалишься» на дополнительных пяток лет заключения…

Но выкручиваться и врать надоело. И я решился на откровенность. Тем более что фамилий Тишкиных «источников» я не знал, он упоминал только об их существовании.

— Понятно… Слышал, что Любовь Серегина — фактически ваша жена, она поехала вслед за вами и живет неподалеку… Вы могли бы дать мне ее здешний адрес?

Я заколебался.

Слишком много страшного пережила Любаша, чтобы вновь вспоминать прошлое. Только она начала успокаиваться, а тут появится красавец следователь со своими замысловатыми вопросами.

А с другой стороны, кто, кроме Любаши, может рассказать о Тишкиной «фирме» и ее «сотрудниках»…

— Да вы не волнуйтесь, — будто подслушал мои сомнения Каротин. — Я буду максимально осторожным и доброжелательным… Поверьте, если бы не крайняя необходимость, я не стал бы нарушать покой вашей жены…

Я назвал деревню, в которой жила Любаша.

— Еще один вопрос. Вы не припомните людей из окружения Родкина? Желательно адреса, возраст, характерные приметы, привычки — все годится.

Нет уж, дорогой московский следователь, стукачом никогда не был и не буду. Увольте. Тем более что я в основном общался только с «калужскими предпринимателями».

— Кого знал — арестовали или убили. Ничем не могу и помочь…

— Ясно. Думаю, нам придется еще встретиться… Как живёте? Где работаете?

Отвечая на эти человеческие вопросы, я не могу хитрить и отмалчиваться. Кажется, Каротин сочувствует мне, относится доброжелательно. Вдруг при случае поможет скостить срок. Маловероятно, но и такое случается.

Возвращаясь в гараж, я почувствовал необычное облегчение. Будто беседа с Каротиным — не назовешь же ее допросом? — сняла с моих плеч давящий прежде груз.

Проходящие мимо охранники — офицеры, прапорщики, солдаты — казались симпатичными, добрыми людьми. Они просто выполняют служебный долг, но при этом не забывают долг человеческий. Ну, сорвется иногда кто-нибудь из них, ну, обматерит осужденного, даже втихомолку изобьет в закрытой комнате, ни за что отправит в карцер… Что из этого? Все мы люди, нервная система иногда не выдерживает стрессовых нагрузок.

По дороге я столкнулся с тем самым небритым зеком, который в бане требовал с меня «дань». Тот тащил в административный барак нелегкий ящик, перекособочился, злобно поглядывает на шагающего вслед за ним прапорщика.

Я приветливо улыбнулся бывшему «противнику». Дескать, все забыто, прошло, зла не держу. Зек ответил ненавидящим взглядом, выразительно зашевелил губами… Матерится? Его тоже можно понять. Мат в жизни заключённого — своеобразный громоотвод, самое эффективное лекарство. Без него недолго глотки друг другу перегрызть…

Рядом с ремонтным блоком развалился на ящиках Радик. Руки закинуты за голову, на лице — блаженная улыбка… Жена приходила на свидание? Передачу получил?

— Николай, Колька, золотой мой, поздравь…

— С чем?… Почему бездельничаешь? Капот «москвича» исправил? Тормозные колодки «запорожца» заменил?

— Какой капот? Какие еще колодки? Завтра — на волю!… Понимаешь, на волю! Ни вертухаев, ни охранников сопливых — воля!

Цыган соскочил с ящиков, лихо гикнул, будто оседлал резвого скакуна, и пошел отбивать чечетку. С притопами и прихлопами. Черные кольца волос рассыпались, упали на смуглый лоб, глаза задорно сверкают, ладони отбивают такт по коленям, по плечам, подошвам.

— Рад за тебя, Радик, очень рад… Значит, домой, да?

— Домой! На Кубань. Песни петь, плясать и работать. Работать! Вольно, без колючек и решеток… Послушай, золотой, выйдешь из этой дерьмовой зоны — ко мне приезжай жить, а? На сеновал с Зинкой переселюсь, дом — тебе. Живи, радуйся… Вместе работать станем, автосервис откроем, миллионы за день загребём. Приедешь, а? Одной семьей жить будем, детишек заделаем: ты — своих, я — своих… Обещаешь?

А что я могу обещать, если впереди — полсрока? Надежда на помощь Каротина пока сродни миражу в пустыне.

— Рано сейчас планировать будущее, Радик. Одно обещаю: освобождения подумаю.

4

Незаметно прошло пять лет.

Я по— прежнему работал в полную силу, стараясь работой забить тоску по вольной жизни. Не будь ежемесячных и «внеочередных» свиданий с Любашей, свихнулся бы, не выдержал подобного напряжения -физического и морального.

Наконец мне разрешили упорядочить свои семейные дела — я оформил развод с Ольгой и заключил брак с Любашей. Она и была той главной опорой, которая держала меня на плаву.

— Ты обязан выдержать, Коленька, обязан. Мужик ты или не мужик?

— А ты до сих пор сомневаешься? — шутил я, обнимая жену.

— Это как посмотреть, — смеялась она, спрятав раскрасневшееся лицо на моей груди. — По-моему, ты стал сдавать. Реже улыбаешься, мало говоришь о нашей будущей жизни, не вспоминаешь расписной теремок Дарьи Павловны и нашу комнату в нём. Явные признаки упадка… Сколько тебе будет, когда освободишься? Сорок три? Мужик в расцвете сил, в стародавние времена в этом возрасте о семье не задумывались, женились в пятьдесят… Осядем в Сибири, заживем на славу… Я все выдержу ради этого. Ты меня еще плохо знаешь — двужильная… Не веришь? Спроси у моих бурёнок, они подтвердят…

— Я и без твоих коров знаю, какая мне досталась жена — смелая, самая умная и находчивая, короче — самая-самая… Хочешь посмеяться?

— Конечно, хочу…

— Цыган Радька перед своим освобождением из зоны взял с меня слово, что мы с тобой поселимся у него на Кубани. Откроем свой автосервис, станем загребать миллионы… И еще… примемся активно… рожать детей… Как тебе это нравится?

Любаша не смеялась. Она обняла меня за шею, приникла уху, горячо зашептала:

— А зачем нам для этого ехать на Кубань?… Скоро в деревне появится… маленький Колька…

В книгах расписывают, как при подобном известии мужчина теряет голову, носит на руках краснеющую жену, азартно трудится, перевыполняя плановые задания.

Я не радовался. Любаша не краснела. Наш первый ребенок появится на свет, когда его отец, занюханный зек, не сможет даже взять на руки своего сына.

Грустное у нас получилось свидание. Грустное и тревожное.

Неожиданно снова появился Каротин. Я думал, что за прошедшие два года он начисто позабыл о существовании некоего неудачника Чернова, отхватившего десятку по своей трусости и алчности.

Оказывается, не забыл.

Прилетел Юрий Дмитриевич для допроса других осужденных, в связи с другими делами, но решил откровенно поговорить со мной.

Хороший человек! Оказывается, повсюду имеются хорошие, добрые люди, нужно только верить в их существование, отказаться от мысли, что мир до самого горлышка забит злостью и фальшью.

— Не без вашей помощи, Николай Иванович, нам удалось разоблачить группу взяточников, работающих в органах…

— Вошкин?

— И бывший следователь Вошкин — в их числе… Помните историю с похищенным изотопом?

— Еще бы не помнить! Знаете, сколько я тогда пережил страхов. Хотел броситься к врачам, потребовать откачать радиацию. Стыдно признаться… Именно с похищения изотопа начался мой путь на зону… Только непонятно, почему Вошкин тогда освободил сестру?

— А как он мог поступить? Ни одного, даже самого мелкого факта, говорящего о причастности Черновой к преступлению не существовало. Как ни пытался Вошкин выбить из немногочисленных свидетелей нужные ему показания — ничего не получилось. Санкцию прокурора на задержание подозреваемой милый ваш Сергей Сергеевич получил обманом, представив липовые протоколы допросов несуществующих людей…

— Но кто-то ведь навел бандитов на изотоп?

— Вошкин и навел. На одной из вечеринок он познакомился с заведующим лабораторией. За рюмкой и закуской разговорились. Так малоуважаемый Сергей Сергеевич узнал не только о существовании изотопа, но и о бешеной цене на него за рубежом… Принялся расспрашивать осоловевшего завлаба. Тот выложил все: и место хранения изотопа, и шифр сейфового замка, и как изотоп охраняется… По наводке Вошкина банда подкупила охрану и похитила изотоп… Остальное вам известно…

— Какая банда?

— Вообще-то вопрос правомерен. Действительно, банд — и малых и больших — у нас сейчас предостаточно. Но тогда речь о вполне определенном объединении преступников — банды некоего Тихона… Вы думаете, он ограничивался изготовлением фальшивых денег? Нет, Николай Иванович, фирма у бывшего вашего шефа была, как бы поточней выразиться, многопрофильной. Они не чурались ни грабежи, ни продажи за границу произведений искусства, ни распространения фальшивок, ни заказных убийств… Честно говоря, хотя участники изоблечены и осуждены, я не совсем уверен в том, что удалось выкорчевать все корни — возможно, мы не смогли докопаться до затаившихся в глубине мелких корешков.

— Но похитители изотопа погибли?

— Да… Страсть к наживе туманит мозги преступников, толкает их на гибельные поступки, заставляет забыть о последствиях. Тот же Тихон. Не открой он стрельбы по гаишникам — получил бы сравнительно небольшой срок. За изготовление и распространение фальшивых денег…

— Он погиб в результате аварии?

— Получил травму, но не погиб. Его пристрелил Вошкин. Якобы при попытке к бегству… Бывший следователь не мог оставить в живых человека, повязанного с ними крепкими узами. Это грозило ему немедленным разоблачением… А толкнула Вошкина на преступление все та же алчность…

Прав Юрий Дмитриевич, до чего же прав! Я вспомнил бесплатный ремонт «жигуленка» следователя, строительство его загородной виллы. До чего же был жаден этот человек!

— Еще один вопрос, если позволите…

— Задавайте, Николай Иванович… Время у меня есть — отвечу.

— Как же отпустили по подписке человека, распространяющего фальшивые деньги, то есть меня? Мне кажется, что фальшивомонетчиков до суда не выпускают…

— Опять же, фокусы искусного юриста Вошкина… Надо отдать ему должное — изворотливый и хитрый, отличный актер, талантливый… преступник… Он сумел так представить ваше дело, что дальнейшее содержание под стражей невиновного человека — это нарушение его прав. В прокуратуре не разобрались и отпустили вас… ремонтировать личный транспорт следователя.

Вы правы, если б сидел Чернов в камере, события не приняли бы столь драматической окраски…

Я почувствовал, как после всего сказанного Каротиным у меня закружилась голова и пересохло во рту.

— Господи, в какое же страшное время мы живем!

— Согласен — в страшное… И — последнее, что я хочу вам сказать, дорогой Николай Иванович… Не имею особого желания обнадеживать, но… Примите эту весть спокойно… Учитывая некоторые факты, открывать которые я пока не имею права, вашу отличную работу на зоне… Короче, возбуждено ходатайство о вашем условно-досрочном освобождении… Что с вами? Выпейте воды…

Я отстранил поданный Каротиным стакан. В теле — такая слабость, что я вынужден лечь грудью на стол и положить захмелевшую от счастья голову на папки, изучаемые Каротиным… Свобода!


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13