Похититель школьных завтраков

      – Жареный арахис, синьор! Еще совсем горячий! – сообщил лавочник.
      И комиссар в придачу к арахису купил еще кулечек турецкого гороха и тыквенных семечек.
      Пережевывая свои припасы, он сумел растянуть одинокую прогулку вдоль восточного мола дольше обычного, до захода солнца.
 
      – Необыкновенно умный ребенок! – восторженно воскликнула Ливия, едва завидев его в дверях. – Всего три часа назад я объяснила ему, как играть в шашки, и погляди-ка: он у меня уже выиграл одну партию и вот выигрывает вторую!
      Комиссар склонился над доской, наблюдая за окончанием партии. Ливия сделала глупейшую ошибку, и Франсуа съел две ее главные шашки. Сознательно или нет, Ливия хотела, чтобы мальчик выиграл: будь на его месте Монтальбано, она бы скорее умерла, чем уступила победу. Как-то раз она опустилась до того, что изобразила обморок, чтобы шашки свалились на пол и перемешались.
      – Ты голоден?
      – Могу подождать, если хочешь, – ответил комиссар, уловив скрытую просьбу отложить ужин.
      – Мы бы с удовольствием прогулялись.
      Конечно, они с Франсуа. Даже краешка ее сознания не коснулась мысль позвать его с собой.
      Монтальбано убрал со стола и, закончив, пошел на кухню взглянуть, что же приготовила Ливия. Ничего, пусто, как в Арктике, приборы и тарелки хранят девственную чистоту. Занимаясь Франсуа, она даже не вспомнила об ужине. Пришлось на скорую руку приготовить унылый набор: на первое простейшая паста с чесноком и оливковым маслом, на второе – сардины с маслинами, сыром кашкавал и консервированным тунцом. Хуже всего, конечно, будет завтра, когда придет Аделина, чтобы убраться и приготовить еду, и обнаружит в доме Ливию с малышом. Эти женщины терпеть друг друга не могут, однажды Ливия сделала какое-то замечание, а Аделина все бросила, ушла и не показывалась до тех пор, пока не узнала наверняка, что ее соперница убралась восвояси, за сотни километров отсюда.
      В это время по телевизору обычно передавали новости, и он включил «Телевигату». На экране появилась физиономия политического обозревателя Пиппо Рагонезе, больше похожая на куриную гузку, чем на человеческое лицо. Монтальбано уже собирался переключить телевизор на другую программу, когда при первых же словах Рагонезе буквально застыл на месте.
      «Что творится в комиссариате Вигаты?» – взывал обозреватель, обращаясь к себе самому и всему миру таким тоном, что в сравнении с ним речь Торквемады в его лучшие минуты показалась бы детским лепетом.
      Далее он выразил уверенность, что отныне Вигата могла бы сравниться с Чикаго времен сухого закона: жертвы перестрелок, кражи, разрушительные пожары. Жизни и свободе всего общества и каждого честного гражданина угрожает постоянная опасность. А знают ли телезрители, чем в этом водовороте трагических событий занят хваленый комиссар Монтальбано? Вопрос был так подчеркнут, что Монтальбано ясно увидел, как куриная гузка принимает очертания вопросительного знака. Рагонезе набрал воздуха, чтобы сильнее выразить свое недоумение и негодование:
      «Преследует по-хи-ти-те-ля зав-тра-ков!»
      И не в одиночку, он забирает с собой всех своих людей, оставив в комиссариате одного убогого телефониста. Как Рагонезе узнал об этой на первый взгляд комичной, но по сути трагической операции? Так как заместитель комиссара Ауджелло должен был передать ему некую информацию, он позвонил в комиссариат и попросил его. Телефонист сообщил ему эту неслыханную новость. Сперва он не мог ушам своим поверить и требовал соединить его с Ауджелло, но в конце концов понял, что речь идет не о глупом розыгрыше, а о невероятной правде. Отдают ли жители Вигаты себе отчет в том, в чьих руках их спокойствие и безопасность?
      «Чем только я провинился, что Катарелла навязался мне на голову?» – с горечью думал комиссар, переключая канал.
      «Свободный канал» передавал из Мазары похороны тунисского моряка, застреленного на борту «Сантопадре». Когда закончилась служба, диктор рассказал о трагическом невезении тунисца, погибшего в первый же свой выход в море. Он приехал совсем недавно, и знакомых здесь у него не было. Не было и семьи, или же он не успел перевезти ее в Мазару. Родился он тридцать два года назад в Сфаксе, звали его Бен Дхааб. Крупным планом показали его фотографию, и как раз в это время с прогулки вернулась Ливия с мальчуганом. Франсуа, увидев лицо на экране, улыбнулся и показал на него пальчиком:
      – Mon oncle.
 
      Ливия как раз собиралась сказать, чтобы Монтальбано выключил телевизор, потому что он отвлекает от еды, а Монтальбано собирался отчитать Ливию за то, что она ничего не приготовила. Но оба они так и застыли с открытым ртом, уставившись друг на друга, пока Франсуа смотрел на экран. В комнату словно влетел тихий ангел – тот, которому стоит сказать «аминь», чтобы все замерли. Комиссар решил убедиться, что не ослышался. На свой убогий французский он не рассчитывал, поэтому спросил у Ливии:
      – Что он сказал?
      – Он сказал «мой дядя», – подтвердила бледная как полотно Ливия.
      Когда на экране сменилась картинка, Франсуа занял свое место за столом. Ему не терпелось приступить к ужину; он ничуть не удивился, увидев своего дядю по телевизору.
      – Спроси, человек, которого он видел, его настоящий дядя?
      – Что за идиотский вопрос?
      – Не идиотский. Меня тут тоже так называли, а я никакой не дядя.
      Франсуа подтвердил, что это был его настоящий дядя, мамин брат.
      – Нам сейчас же придется уехать, – сказал Монтальбано.
      – Куда ты собрался его везти?
      – В комиссариат, хочу показать ему одну фотографию.
      – Об этом не может быть и речи. Фотография никуда не убежит, Франсуа должен сначала поесть. А потом я поеду с вами, не то ты можешь потерять его по дороге.
      Макароны получились переваренные, почти несъедобные.
 
      На дежурстве был Катарелла. Завидев в такой час все семейство и вглядевшись в лицо своего начальника, бедняга не на шутку забеспокоился:
      – Доктор, у нас здесь весь мир и покой.
      – Теперь понятно, почему их нет в Чечне.
      Он достал из ящика стола фотографии, которые забрал в квартире Каримы, выбрал одну из них и протянул ребенку. Тот молча ее взял, поднес к губам и поцеловал изображение матери.
      Ливия сдавленно всхлипнула. Нечего было и спрашивать, сходство моряка из программы новостей и человека в форме, снятого рядом с Каримой, бросалось в глаза. Но комиссар все-таки спросил:
      – Это ton oncle?
      – Oui .
      – Comment s'appelletil?
      Он был горд своим французским, как турист, спросивший дорогу к Эйфелевой башне или Мулен-Руж.
      – Ahmed , – сказал мальчик.
      – Seulement Ahmed?
      – О, non. Ahmed Moussa .
      – Et ta mere? Comment s'appelletelle?
      – Karima Moussa , – сказал Франсуа, пожимая плечами и улыбаясь очевидности ответа.
      Монтальбано сорвал зло на Ливии, совсем не готовой к таким нападкам.
      – Какого хрена! Ты с ребенком днюешь и ночуешь, в шашки учишь его играть, замки на песке строишь и даже не спрашиваешь, как его зовут! А этот дурень Мими! Великий следователь! Привозит ведерко, формочки, совочек, сладости, а вместо того чтобы поговорить с ребенком, воркует с тобой!
      Ливия промолчала, и Монтальбано тотчас стушевался. Ему вдруг стало стыдно:
      – Прости, Ливия, я что-то нервничаю.
      – Я вижу.
      – Спроси у него, встречался ли он со своим дядей, особенно в последнее время.
      Поговорив с Франсуа, Ливия перевела, что в последнее время мальчик его не видел. Вот когда ему было три года, мама возила его в Тунис, и там он видел дядю и еще каких-то мужчин. Он помнит об этом очень смутно и то только потому, что мама рассказывала.
      Значит, сообразил Монтальбано, два года назад у них была как бы встреча на высшем уровне; на ней-то, можно сказать, и решилась судьба несчастного Лапекоры.
      – Слушай, своди-ка Франсуа в кино, как раз успеете на последний сеанс, и возвращайтесь сюда. Я еще поработаю.
 
      – Алло, Бускаино? Это Монтальбано. Я тут узнал фамилию той туниски, что жила в Вилласете. Помнишь?
      – А как же. Карима.
      – Ее зовут Карима Муса. Можешь что-нибудь разузнать о ней у вас, в Службе работы с иностранцами?
      – Шутить изволите, комиссар?
      – Какие шутки! А в чем дело?
      – О чем вы спрашиваете, комиссар, с вашим-то опытом?
      – Объясни, будь добр.
      – Гиблое это дело, комиссар, даже если вы скажете мне имена ее родителей и всех бабушек и дедушек по материнской и отцовской линии, а также место и день рождения.
      – Полный мрак?
      – Чего вы хотите? Какие бы законы ни сочиняли в Риме, здесь тунисцы, марокканцы, ливанцы, сенегальцы, нигерийцы, руандийцы, албанцы, сербы, хорваты будут приезжать и уезжать, как им вздумается. Это как Колизей, его на замок не закроешь. То, что позавчера нам удалось узнать адрес Каримы, – просто чудо, такое не каждый день случается.
      – Но ты все-таки попробуй.
 
      – Монтальбано? До меня дошло, что вы будто бы ловили похитителя школьных завтраков. Он что, маньяк?
      – Да нет, господин начальник полиции, просто мальчишка, который с голоду отнимал завтраки у таких же ребятишек, как он сам. Вот и все.
      – Как это все? Я отлично знаю, что вас частенько, так сказать, заносит, однако на сей раз, по правде говоря, мне кажется, что…
      – Господин начальник полиции, клянусь, это больше не повторится. Его надо было поймать во что бы то ни стало.
      – Так вы его схватили?
      – Да.
      – И что вы с ним сделали?
      – Привез домой, с ним сейчас Ливия возится.
      – Монтальбано, вы рехнулись! Немедленно верните его родителям!
      – У него их нет, возможно, он сирота.
      – Что значит «возможно»? Узнайте точно, господи боже мой!
      – Я пытаюсь, но Франсуа…
      – Господи, а это кто?
      – Так зовут мальчика.
      – Он не итальянец?
      – Нет, тунисец.
      – Послушайте, Монтальбано, не будем пока говорить об этом, я вконец запутался. Но завтра вы приедете ко мне в Монтелузу и все расскажете.
      – Я не могу, мне нужно отлучиться из Вигаты. Поверьте, это очень важно, я не увиливаю.
      – Тогда встретимся во второй половине дня. Только не забудьте. И подготовьте линию обороны, потому что депутат Пеннакио…
      – Которого обвиняют в связях с мафией?
      – Он самый. Намерен обратиться к министру с запросом. Жаждет вашей крови.
      Еще бы, ведь именно Монтальбано проводил расследование по его делу.
 
      – Николо? Это Монтальбано. Можешь оказать мне услугу?
      – Зачем ты спрашиваешь? Я слушаю.
      – Ты еще долго пробудешь на «Свободном канале»?
      – В полночь у меня новости, потом поеду домой.
      – Сейчас десять. Если в течение получаса я подъеду и привезу тебе фотографию, поставите ее в последний выпуск?
      – Конечно, приезжай.
 
      Так он и знал, что не стоит ввязываться в историю с «Сантопадре». Но теперь ему не отвертеться, его ткнули в это дело носом, как котенка, которого учат не гадить на ковер. Вернись Ливия и Франсуа чуть позже, парнишка не увидел бы по телевизору своего дядю, они бы спокойно поужинали, и все шло бы своим чередом. Будь проклято его безошибочное чутье! На его месте другой бы сказал:
      – Мальчишка узнал своего дядю? Надо же, какой любопытный случай!
      И отправил бы в рот первый кусок. А ему надо было сразу нестись сломя голову. Охотничий инстинкт – так называл это Хаммет, а он понимал в таких делах.
      – Где фотография? – спросил Дзито, едва завидев комиссара.
      На снимке была Карима с сыном.
      – Дать целиком или только часть?
      – Все как есть.
      Николо Дзито вышел и вскоре вернулся без фотографии. Он устроился поудобнее:
      – Ну давай рассказывай. Что это за история с похитителем школьных завтраков? Пиппо Рагонезе считает ее бредом, но я так не думаю.
      – Николо, поверь, мне некогда.
      – Нет, я тебе не верю. Только один вопрос: парнишка, который крал завтраки, – тот, что на фотографии?
      Николо слишком умен. Лучше ему подыграть.
      – Да, это он.
      – А кто его мать?
      – Она наверняка замешана в позавчерашнем убийстве в лифте. Но больше никаких вопросов. Обещаю, что как только сам во всем разберусь – ты первый об этом узнаешь.
      – Может, хотя бы скажешь, как мне прокомментировать фотографию?
      – Ах да. Твой голос должен дрожать от боли и волнения.
      – Пробуешь себя в роли режиссера?
      – Скажешь, что к тебе пришла старушка туниска и умоляла показать фотографию по телевизору. Вот уже три дня, как она не получала весточки ни о женщине, ни о ребенке. Их зовут Карима и Франсуа. Кто видел их, пусть позвонит в комиссариат, анонимность гарантируется, и так далее.
      – С «так далее» я и сам как-нибудь разберусь, – сказал Николо Дзито.
 
      Дома Ливия сразу пошла спать и взяла с собой Франсуа. Монтальбано дождался полночных новостей. Николо свое дело знал, и фотографию показывали так долго, как только могли. Когда выпуск закончился, комиссар позвонил ему, чтобы поблагодарить:
      – Сделаешь мне еще одно одолжение?
      – Может, тебе стоит купить абонемент? Чем могу помочь?
      – Дашь завтра повтор в часовых новостях? Боюсь, сегодня мало кто это видел.
      – Будет сделано.
      Он отправился в спальню, извлек Франсуа из объятий Ливии, взял на руки и отнес в столовую на диван, где Ливия ему постелила. Принял душ и забрался в постель. Ливия уже спала, но почувствовала его и всем телом прильнула к нему сзади. Ей всегда нравилось заниматься этим в полудреме, на полпути между страной сна и городом яви. Но на сей раз, как только Монтальбано начал ее ласкать, она отодвинулась:
      – Нет, Франсуа может проснуться.
      На мгновение Монтальбано окаменел, к такому обороту семейных радостей он готов не был.
      Сон как рукой сняло. По дороге домой он старался не забыть об одном деле. И вот теперь вспомнил о нем.
      – Валенте? Говорит Монтальбано. Прости, что звоню в такой час, да еще домой. Мне срочно надо с тобой увидеться. Тебя устроит, если завтра около десяти я подъеду к тебе в Мазару?
      – Разумеется. О чем пойдет речь?
      – Это очень запутанная история. Пока у меня одни догадки. Тут замешан и застреленный тунисец.
      – Бен Дхааб.
      – Начать с того, что его зовут Ахмед Муса.
      – Ерунда какая-то.
      – В самую точку.

Глава одиннадцатая

      – Еще не факт, что тут есть какая-то связь, – заметил заместитель начальника полиции Валенте, выслушав рассказ Монтальбано.
      – Если ты такого мнения, тем лучше. Займемся каждый своим делом: ты выясняй, почему тунисец жил под фальшивым именем, я буду расследовать причины убийства Лапекоры и исчезновения Каримы. Если наши дороги случайно пересекутся, притворимся, что не знаем друг друга, даже не поздороваемся. Договорились?
      – Ты только не горячись!
      Комиссар Анджело Томазино, тридцатилетний мужчина, похожий на банковского служащего, из тех, что трижды пересчитают пятьсот тысяч лир, прежде чем отдать их вам, решил лишний раз выслужиться перед начальством:
      – К тому же это еще не факт, понимаете?
      – Что не факт?
      – Что Бен Дхааб – ненастоящее имя. Может, его зовут Бен Ахмед Дхааб Муса. Поди разберись в этих арабских именах.
      – Ну, прошу прощения за беспокойство, – сказал Монтальбано, собираясь уходить.
      От обиды кровь ударила ему в голову. Валенте все понял, недаром они столько лет были знакомы.
      – По-твоему, что мы должны сделать? – спросил он без обиняков.
      – Выяснить, к примеру, кто знал его здесь, в Мазаре. Как он нанялся на рыболовецкое судно. Все ли у него было в порядке с документами. Провести обыск там, где он жил. Разве тебе нужно объяснять такие вещи?
      – Нет, – сказал Валенте, – но было приятно их от тебя услышать.
      Он взял на столе какой-то документ и протянул Монтальбано. Это был ордер на обыск квартиры Бена Дхааба, с печатью и подписью.
      – Сегодня я разбудил судью до первых петухов, – улыбнулся Валенте. – Прогуляешься со мной?
 
      Синьора Пипиа Эрнестина, вдова Лочичеро, уточнила, что вообще-то она комнаты не сдает. Покойный оставил ей в наследство комнатку на первом этаже, прежде там была цирюльня, вернее сказать, парикмахерская. Так-то оно так, только нынче там ничего нет, иначе синьоры сами бы видели, и к чему им эта бумажка, этот ордер, какая в нем надобность? Можно было прийти и представиться, сказать: синьора Пипия, так, мол, и так, она бы и словечка поперек не сказала. Поперек говорят те, кому есть что прятать, скрывать то есть, но она – любой приличный человек в Мазаре подтвердит, если он не мерзавец и не сукин сын, что ей-то скрывать нечего. Что за человек был этот бедняга тунисец? Пусть синьоры поверят, никогда бы она не сдала комнату африканцу, ни черному, как чернила каракатицы, ни такому, которого с виду не отличишь от мазарца. Ни за что, африканцы ей не по нраву. Почему же она сдала комнату Бену Дхаабу? Он, дорогие синьоры, был не такой, как все, благородный человек, таких и в Мазаре не найдешь. Да, синьоры, он говорил по-итальянски, по крайней мере мог объясниться. Он и паспорт показывал.
      – Секундочку, – прервал ее Монтальбано.
      – Минуточку, – в один голос с ним сказал Валенте.
      Да, синьоры, паспорт. Обычный. Там было написано так, как арабы пишут, и еще на каком-то иностранном языке. По-английски? По-французски? Поди разбери! На фотографии был он. И если синьорам угодно знать, она его зарегистрировала, как положено по закону.
      – Когда точно он приехал? – спросил Валенте.
      – Ровно десять дней тому назад.
      И за десять дней успел оглядеться, устроиться на работу и получить пулю в лоб.
      – Он говорил вам, сколько собирается здесь пробыть? – спросил Монтальбано.
      – Еще дней десять. Но…
      – Что но?
      – Но заплатил он за месяц вперед.
      – А вы как просили?
      – Я попросила сразу девятьсот тысяч. Но это я так, на всякий случай, знаете, как бывает с арабами, думала, все равно даст тысяч шестьсот-семьсот. А тут я и договорить не успела, как он вынул из-за пазухи пачку денег в руку толщиной, снял зажим и отсчитал девять бумажек по сто тысяч.
      – Дайте нам ключ и объясните, где эта комната, – попросил Монтальбано. Редкостное благородство тунисца, на взгляд вдовы Пипиа, выражалось именно в этой пачке денег толщиной в руку.
      – Сейчас соберусь и провожу синьоров.
      – Нет, синьора, оставайтесь. Ключ мы вам занесем.
 
      Ржавая железная кровать, хромой стол, платяной шкаф с куском фанеры вместо разбитого зеркала, три плетеных стула. Тут был и закуток с раковиной, унитазом и грязным полотенцем, на полочке бритва, жидкое мыло и расческа. Они вернулись в единственную комнату. На одном из стульев стояла голубая матерчатая сумка. Она оказалась пустой.
      В шкафу нашли пару новых брюк, четыре пары носков, четыре пары трусов, шесть платков, две майки, все новое и ни разу не надетое. В одном углу шкафа стояла пара крепких сандалий, в другом – пакет с грязным бельем. Они вывалили белье на пол: ничего необычного. Целый час они шарили повсюду. Уже было совсем отчаялись, когда Валенте наконец повезло. За железной спинкой кровати случайно застрял авиабилет Рим-Палермо десятидневной давности, на имя мистера Дхааба. Значит, Ахмед прилетел в Палермо в десять утра, оттуда за два часа он без труда добрался до Мазары. Кто же помог ему найти жилье?
      – Тебе вместе с телом прислали из Монтелузы личные вещи?
      – Конечно, – ответил Валенте. – Сто тысяч лир.
      – Паспорт?
      – Нет.
      – Это все деньги, какие у него были?
      – Если он что-то оставил здесь, то об этом уже позаботилась вдова Пипиа. Она же живет честно и открыто.
      – И что, даже ключей от дома в карманах не нашлось?
      – Нет. Как тебе лучше объяснить, может спеть? Только сто тысяч лир.
 
      Валенте вызвал профессора Рахмана, тот был официальным посредником между своими соплеменниками и мазарскими властями и преподавал в младшей школе. Он явился через десять минут: человек лет сорока, по виду настоящий сицилиец.
      С Монтальбано они познакомились год назад, комиссар тогда расследовал дело, впоследствии названное делом «собаки из терракоты».
      – У вас шел урок? – спросил Валенте.
      В необъяснимом приступе здравого смысла один директор школы в Мазаре без долгих и мучительных согласований выделил несколько классных комнат под школу для тунисских ребятишек.
      – Да, но я попросил меня подменить. Возникла проблема?
      – Нам нужны кое-какие сведения.
      – О чем?
      – Скорее о ком. О Бене Дхаабе.
      Валенте и Монтальбано решили, что для начала сообщат учителю половину того, что известно им самим, а потом, в зависимости от его реакции, подумают, стоит ли рассказывать остальное.
      Услышав, о ком пойдет речь, тот даже не пытался скрыть, что ему не по себе.
      – Спрашивайте.
      Монтальбано был здесь гостем, Валенте пришлось взять дело в свои руки.
      – Вы его знали?
      – Он явился ко мне дней десять назад. Знал, как меня зовут и чем я занимаюсь. Видите ли, в прошлом январе тунисская газета напечатала статью о нашей школе.
      – Что он вам сказал?
      – Что он журналист.
      Валенте и Монтальбано переглянулись.
      – Он хотел написать о жизни наших соотечественников в Мазаре. Но всем представлялся как простой рабочий. Хотел наняться на рыболовецкое судно. Я познакомил его со своим коллегой Эль Мадани. Это он направил Бена Дхааба к той синьоре, которая сдала ему жилье.
      – Вы видели его потом?
      – Конечно, несколько раз мы случайно сталкивались. Вместе оказались на празднике. Его здесь, как бы это сказать, очень хорошо приняли, как своего.
      – Это вы устроили его на судно?
      – Нет, не я. И не Эль Мадани.
      – Кто оплатил похороны?
      – Мы. На такой случай у нас отложено немного денег.
      – Кто предоставил телевидению фотографию Бена Дхааба и сведения о нем?
      – Я. Видите ли, на том празднике был фотограф. Бен Дхааб возражал, говорил, что не хочет фотографироваться. Но тот уже сделал снимок. Так что когда пришел репортер с телевидения, я отдал ему эту фотографию и рассказал то немногое, что узнал от самого Бена Дхааба.
      Рахман стер пот со лба. Ему все больше становилось не по себе. Валенте, знавший толк в своем деле, молчал, давая ему созреть.
      – Но вот что странно, – наконец решился Рахман.
      Монтальбано и Валенте словно и не слышали его, погрузившись в свои мысли. Но они были начеку, как коты, которые притворяются спящими, а на самом деле не спускают с вас глаз.
      – Вчера я звонил в Тунис, в газету, чтобы сообщить о его смерти и узнать, как распорядиться прахом. Главный редактор рассмеялся, когда я сказал, что Бен Дхааб погиб. Он сказал, что это глупая шутка, потому что Бен Дхааб в соседней комнате говорит по телефону. И бросил трубку.
      – Это не мог быть однофамилец? – подсказал Валенте.
      – Да нет же! Он мне ясно сказал, что его послала газета. Выходит, солгал.
      – Вы не знаете, у него были родственники на Сицилии? – впервые вмешался Монтальбано.
      – Не знаю, об этом речь не заходила. Если бы у него кто-то здесь был, он не пришел бы ко мне.
      Валенте и Монтальбано то и дело советовались друг с другом, обмениваясь взглядом. Комиссар, не нарушая молчания, подал приятелю знак «пли!».
      – Вам о чем-нибудь говорит имя Ахмед Муса?
      Результат превзошел все ожидания: выстрел произвел эффект разорвавшейся бомбы. Рахман вскочил со стула и снова упал на него, сраженный.
      – При… при… при чем тут Ахмед Муса? – запинаясь, выдавил из себя учитель.
      – Извините наше неведение, – продолжал Валенте невозмутимо. – Но кто этот господин и почему его имя приводит вас в ужас?
      – Это террорист. Он… убийца. Страшный человек. Но… при чем он тут?
      – У нас есть основания полагать, что настоящее имя Бена Дхааба – Ахмед Муса.
      – Мне дурно, – еле выговорил учитель слабым голосом.
 
      Из рассказа совершенно подавленного Рахмана они узнали, что имя Ахмеда Мусы произносится шепотом, а внешность практически неизвестна. Некоторое время назад он создал вооруженную группу отчаянных головорезов. Их дебют состоялся три года назад и был незабываем – они взорвали кинозал, где показывали французские мультики для детей. Больше всех повезло тем зрителям, которые скончались на месте: десятки на всю жизнь остались слепыми, безрукими калеками. Национализм, который исповедовали террористы, был настолько абсолютным, что казался чистой абстракцией. Даже самые непримиримые фундаменталисты поглядывали на Мусу и его людей с опаской. Он располагал почти неограниченным количеством денег, источник которых никому не был известен. Правительство назначило большую награду за голову Ахмеда Мусы. Больше ничего Рахман не знал. От одной мысли о том, что он так или иначе помог террористу, его трясло, как в жестоком приступе малярии.
      – Но вас ввели в заблуждение, – попытался утешить его Монтальбано.
      – Если вы опасаетесь последствий, – добавил Валенте, – мы можем засвидетельствовать вашу порядочность.
      Рахман повесил голову. Он объяснил, что это даже не страх, а ужас. Ужас оттого, что жизнь, пусть ненадолго, свела его с хладнокровным убийцей детей, невинных созданий.
      Его успокоили, как могли, и отпустили, предупредив, чтобы не проговорился об этом разговоре даже другу и коллеге Эль Мадани. Если он понадобится, ему позвонят.
      – Хоть ночью. Не стесняйтесь, – заверил учитель, от волнения с трудом справляясь с итальянским.
 
      Прежде чем обсудить все, что им удалось узнать, они попросили принести им кофе и выпили его не торопясь, в глубоком молчании.
      – Ясно, что он вышел в море не ради острых ощущений, – наконец заговорил Валенте.
      – И быть застреленным не входило в его планы.
      – Надо узнать, что говорит по этому поводу капитан судна.
      – Хочешь вызвать его сюда?
      – А почему бы нет?
      – Он повторит слово в слово то, что сказал Ауджелло. Лучше бы порасспрашивать, что люди об этом думают. Слово за слово, может, выясним что-то еще.
      – Поручу это Томазино.
      Монтальбано скривился. От заместителя Валенте его коробило, но конкретных оснований не доверять Томазино у него не было.
      – Он тебе не нравится?
      – Мне? Это тебе он должен нравиться. Это твои люди, ты их знаешь лучше, чем я.
      – Хватит, Монтальбано, не ломайся.
      – Ладно. По-моему, не очень-то он подходит. Он с таким видом будет с людьми говорить, будто пришел выбивать налоги. Кто станет с таким откровенничать?
      – Ты прав. Поручу это Триподи, он парень смышленый, расторопный, да и отец у него рыбак.
      – Вопрос в том, что именно произошло в ту ночь, когда их судно нарвалось на патрульный катер. Как ни крути, что-то здесь не сходится.
      – То есть?
      – О том, как он попал на борт, пока говорить не будем. Ахмед вышел в море с определенной целью, нам также пока не известной. И вот я думаю: знали ли о ней капитан и экипаж? И узнали ли они до того, как вышли из порта, или позже? Мне кажется, что он все с ними обговорил, – хотя я точно не знаю, когда. И все были согласны, иначе бы повернули обратно и высадили его на берег.
      – Он мог их принудить, угрожая оружием.
      – В таком случае или в Вигате, или уже в Мазаре они бы рассказали, что с ними произошло. Им бы нечего было терять.
      – Верно.
      – Дальше. Если исключить предположение, что Ахмед жаждал быть застреленным в родных территориальных водах, то у меня остаются две гипотезы. Во-первых, он, возможно, хотел ночью незаметно высадиться на тунисский берег в безлюдном месте. Во-вторых, он, может быть, отправился на какую-то явку в открытом море, хотел лично с кем-то встретиться.
      – Вторая кажется мне более убедительной.
      – Мне, пожалуй, тоже. А потом произошло что-то непредвиденное.
      – Кто-то вмешался.
      – Да. И здесь открывается большой простор для догадок. Предположим, тунисский патруль не знал, что на борту судна находится Ахмед. Тунисцы заметили судно, рыбачившее в их территориальных водах, приказали ему остановиться; судно пытается уйти, с катера стреляют и совершенно случайно попадают именно в Ахмеда Мусу. По крайней мере это нам все пытаются внушить.
      На сей раз поморщился Валенте.
      – Не убедительно?
      – Похоже на то, как сенатор Уоррен реконструировал убийство президента Кеннеди.
      – Другая версия. Допустим, Ахмед встретился не с тем, кого ждал. И был убит.
      – Или это был нужный человек, но они не поладили, поспорили, тот выстрелил и убил собеседника.
      – Из бортового пулемета? – усомнился Монтальбано.
      И тут до него дошло, что он сказал. Не спросив разрешения у Валенте, он вскочил, схватил телефонную трубку и набрал номер Якомуцци в Монтелузе. Ожидая ответа, уточнил у Валенте:
      – В отчете, который тебе прислали, был указан калибр оружия?
      – Там говорилось вообще об огнестрельных ранениях.
      – Алло? Кто это? – отозвался Якомуцци.
      – Послушай, Баудо…
      – Какой еще Баудо, это Якомуцци.
      – Ну тебе же хочется быть Пиппо Баудо . Будь добр, скажи, из какого чертова оружия убили того тунисца на «Сантопадре»?
      – Из огнестрельного.
      – Скажите на милость, вот чудеса! А я-то думал, его придушили подушкой.
      – Меня от твоего остроумия уже тошнит.
      – Скажи, какое именно было оружие.
      – Пистолет-пулемет, возможно, «Скорпион». Я разве не указал в отчете?
      – Нет. Ты уверен, что это не бортовой пулемет?
      – Еще бы не уверен. Ты знаешь, что из бортового оружия, установленного на патрульном катере, можно сбить самолет?
      – Да ты что?! Я до глубины души поражен твоими научными познаниями, Якому.
      – А как мне разговаривать с таким невеждой, как ты?
 
      После того как Монтальбано положил трубку, на какое-то время воцарилась тишина. Валенте заговорил первым, но эта же мысль вертелась в голове у комиссара: