Ключ для пешки

– Пойдем, отвезу тебя домой, – Олег поднял валявшуюся неподалеку Федину шапку, отряхнул, протянул подростку.

– Не надо, я сам дойду. Спасибо, – Федя с трудом надел шапку: правая рука плохо поднималась.

– Давай довезу до дома, не дойдешь ведь!

– Дойду. Я в порядке.

Олег Павлович с большим сомнением посмотрел на юношу, но настаивать не стал.

– Что им нужно?

– Ничего.

– Ну, не хочешь – не говори, – довольный собой, Олег был в хорошем расположении духа. – Иди домой, умойся.

Олег сел в машину, уехал. Федя стоял в растерянности. С одной стороны, он был благодарен отчиму, но в душе поднималась такая волна стыда, что именно этот человек увидел его в подобном положении… Человек, которого он боялся и ненавидел всем сердцем, но чье мнение все же для юноши было определяющим.

Задыхаясь от ярости, Федя вытащил из сугроба сумку, отряхнул, поплелся домой. Его шатало. Острая боль пульсировала где-то слева, под ребрами. Правое колено при каждом шаге ныло невыносимо. Подросток присел на скамейку, откинулся на спинку, прикрыл глаза. Когда немного пришел в себя, вспомнил, что уже безнадежно опоздал на урок, теперь прогулять придется. Надо хоть педагогу позвонить… Сунул руку в карман полупальто и тут же отдернул, сильно порезав обо что-то палец. Литвинов слизал кровь, сплюнул, нашел в другом кармане платок, обернул вокруг ранки. Уже крайне осторожно залез в карман, тихонечко достал мобильник… Вот черт! Экран разбит вдребезги, наверное, уже не отремонтировать. Крайне неприлично громко выругавшись, Федя поднял голову и через секунду готов был сквозь землю провалиться. Влажные карие глаза с длинными ресницами смотрели на него удивленно и презрительно. Ирина, та самая новенькая, прошла мимо, не сказав ни слова.

Литвинов довольно быстро оклемался. Плохо ему было только по дороге домой, он даже пожалел, что не согласился поехать с Олегом. Дома же охающие мама с горничной быстро привели его в порядок, обработали все ссадины, приложили лед к распухшему колену, и к вечеру юноша чувствовал себя пусть не хорошо, но вполне сносно. Драповое черное полупальто сыграло роль амортизатора и смягчило удары. Хотя самому пальто пришлось в последующие дни пройти через химчистку и ателье, где пришили наполовину оторванный рукав. Телефон выбросили на помойку и сразу купили новый. При таком уровне обеспеченности семьи это не было проблемой.

Наташа долго пилила Олега за то, что не довез сына до дома, Федю пилила, что тот наотрез отказался поехать в больницу. Потом Наташа с Олегом вместе доставали Федю, пытаясь выяснить имена «малолетних преступников» и причину драки. Поступило предложение написать заявление в милицию, пойти в школу… Подросток молчал как партизан и заявил: если они появятся в школе, он туда больше не пойдет. В конце концов Олег пришел на помощь:

– Ладно, Наташ, отстань от него. Не хочет говорить – значит сам разберется. Молодец, хоть немного по-мужски мыслить начинает.

Федя гневно сжал губы, внутри все закипело: «хоть немного» убило «молодец» на корню.

– Нельзя в себе держать все проблемы! – возразила Наташа. – На то и существует семья, чтобы помочь в такие моменты!

– Наташ, поверь мне, это не тот момент, – ответил Олег, и Федя впервые в жизни почувствовал с ним солидарность. На этом и закончили.

Несколько последующих дней Бочков победителем смотрел на Федю, но, осознав в конце концов, что тот признавать себя побежденным не собирается, как-то прошипел ему в ухо, проходя мимо:

– Будь уверен, ботаник, я тебя достану!

– Долго дотягиваться будешь. Подрасти сначала.

– Я тебя с такой грязью смешаю, не отмоешься.

– Я, Бочков, с такой грязью, как ты, не смешиваюсь. У меня ингредиенты другие.

Бочков презрительно усмехнулся и зашел в класс.

Федя больше не грузился по поводу Кости. Он знал: после недавней сцены Бочков еще долго его не тронет, просто потому, что сильно испугался в тот раз: его видел Олег. За драку могли исключить из лицея. Намного больше Литвинова волновало другое: новенькая нравилась ему так, как не нравилась еще никогда в жизни ни одна девушка. Было достаточно одного взгляда в ее сторону – и у юноши перехватывало дыхание, сердце начинало колотиться, как сумасшедшее. Стоило Рашевской просто появиться в поле зрения Феди, как он тут же становился рассеянным, неловким, у него неизменно что-нибудь падало. Один раз в столовке он десерт на себя опрокинул. Ян поначалу прикалывался, по-дружески, конечно, но потом понял, что это серьезный клинический случай, и перестал доставать Литвинова, которому было совсем не до шуток.

Ирина быстро стала центром внимания всего класса. Ослепительно красивая, неизменно уверенная в себе, она в то же время ни капли не походила на ярких, гламурных и наглых девиц, встречающихся в каждой школе. Напротив, более всего в ней привлекало какое-то тихое достоинство, можно даже сказать, аристократизм. И говорила она всегда так, что с ее мнением невозможно было не считаться. Девчонки с завистью присматривались к ней. У мужского состава она сразу же стала общим предметом воздыханий, чем вызвала глубочайшее неудовольствие прекрасной половины. За ее спиной шептались, обсуждали каждое слово и каждый шаг. В лицо же все общались очень мило и доброжелательно.

Главным претендентом на вакансию бой-френда Рашевской считал себя, конечно же, Бочков. Причем она явно ему симпатизировала, но держала пока на расстоянии. Как, впрочем, и всех остальных.

Федю страшно бесила популярность девушки. Она теперь словно стояла на пьедестале, дотянуться до которого простым смертным было не дано. Все попытки других парней подкатить к Рашевской вызывали у Литвинова взрывы мучительной ревности. И поскольку таких попыток больше всех предпринимал Бочков, ненависть Феди к нему возросла многократно.

Не передать, как Литвинову хотелось сделать первый шаг, однако даже просто подойти к Ирине и заговорить казалось юноше абсолютно нереальным. При одной только мысли об этом, волнение сразу зашкаливало за крайнюю критическую отметку и мозг погружался в глубокое состояние «off».[3] К тому же, Федя искренне был уверен, что шансы его намного меньше нуля. Первые дни их знакомства были далеко не идеальными, и теперь Ирина вообще его не замечала, с неизменным равнодушием глядя сквозь него, как через оконное стекло.

В среду не было третьего урока: физичка заболела. Погода стояла великолепная – солнечная, безветренная… Федя с Яном убежали на набережную. Лед с реки еще не сошел, но солнце припекало уже совсем по-весеннему. Снег, сливаясь с горячими лучами в предсмертном экстазе, слепил глаза. Казалось, весной воздух стал совершенно другим, словно какой-то волшебник вплеснул в него неведомое вещество, некий гормон счастья.

Ребята долго просидели на скамейке, любуясь солнечными бликами на льду и болтая ни о чем. Время пролетело незаметно. Ян взглянул на часы и громко выругался: на биологию уже катастрофически опоздали. Друзья вскочили со скамейки, понеслись в школу со всех ног. Подбежав к дороге, они не успели на зеленый сигнал светофора: машины помчались потоком – пришлось ждать. Федя согнулся, задыхаясь. В боку сильно кололо. И тут он вскрикнул от неожиданности: чьи-то цепкие пальцы крепко схватили его за руку. Юноша дернулся, резко обернулся. Рядом с ним стояла старая цыганка. Пронзительные черные глаза застыли на ее уставшем лице, изборожденном глубокими морщинами. В них читался страх и нечто противоестественное, потустороннее, можно даже сказать, ненормальное.

– Пустите! – Федя растерялся.

– Подожди, – проскрипела цыганка. – Я скажу, и пойдешь дальше.

– Мне не надо ничего говорить, у меня денег нет! – невольно вырвалось. Мама однажды рассказывала Феде, как цыгане обманывают прохожих на улице, один раз она даже сама вот так попалась.

– Мне не нужны твои деньги, мальчик, не обманывай зря старую женщину.

Литвинов густо покраснел. Деньги у него, естественно, были. Ян удивленно наблюдал за происходящим, пока еще не встревая.

Феде стало не по себе. Эта старуха была какая-то особенная. В ней будто дышала древняя сила, притягивая и одновременно пугая своей необычностью. Костлявая темная рука, покрытая браслетами, продолжала крепко держать рукав Фединой куртки.

– Ты тот, кто должен выбрать, – сказала цыганка. – На этом пути, Федя, тебя ждут жестокие испытания. Но заклинаю тебя, сделай правильный выбор. Судьба моего народа полностью будет зависеть от этого выбора.

– Откуда вы знаете, как меня зовут? – Литвинов смотрел на старуху удивленно и испуганно.

Цыганка не ответила. Она долго сверлила юношу глазами, а потом произнесла:

– Когда свет померкнет, помни: свет всегда живет внутри тебя.

Старуха развернулась, отпустив Федину руку, и быстро пошла прочь. Федя с Яном переглянулись. Когда через миг они посмотрели в направлении, куда ушла старуха, улица была уже пуста.

– Что за хрень… – Литвинов ощущал себя крайне некомфортно.

– Да ладно, не грузись, сумасшедшая какая-то.

– Я не понял, что она хотела этим сказать?

– Может, ты президентом станешь? Что-то там про выборы было…

– Да каким, на фиг, президентом?! Она говорила про какой-то мой выбор!

– Да забудь ты! Пошли быстрее, биология уже началась!

Как раз снова загорелся зеленый, и друзья побежали в школу.

Через несколько дней Федя уже и не помнил об этом эпизоде. Солнце становилось все более ласковым. Таял снег, звенела капель, пели птицы… Учиться весной – какой идиот придумал подобную пытку? А ведь совсем не за горами конец учебного года, экзамены, а долгов и пересдач – выше крыши.

На очередной перемене Ян с Федей сидели на подоконнике и в спешке просматривали учебники, готовясь к контрольной по анатомии. Рашевская сидела недалеко на скамейке в окружении стайки девушек. К ней подошел Бочков.

– Ириш, пошли в кино после уроков.

– Извини, Костик, не могу. У меня другие планы.

– Ну а завтра?

– Завтра – видно будет.

– Ириш, я так до завтра не доживу. Ты хочешь моей смерти?

– Не болтай ерунду, Бочков. Я подумаю.

– О’кей, ловлю тебя на слове.

Слыша весь разговор, Федя задыхался от бешенства. Он тупо смотрел в учебник, делая вид, что читает, но все его мысли были поглощены ненавистью и ревностью.

Костя же, продолжая рисоваться перед Рашевской, подошел к Литвинову.

– О-о-о, ботаник умеет читать книжки… – картинно дернул учебник в Фединых руках. – Анатомия!

– Отвяжись, Бочков. А то у меня возникает желание на тебе попрактиковаться.

– Попрактиковаться в каком смысле? Разделов в анатомии много… М-да. Если это то, о чем я подумал – будет действительно страшно.

Ребята, стоявшие вокруг, покатились от хохота.

– Ты сейчас свою мечту что ли изложил? – парировал Литвинов. – По Фрейду – так получается.

Хохот вокруг усилился. Бочков, не придумав, что сказать в ответ, грубо сдернул Федю с подоконника, но ударить не успел. Хоть Федя и не любил занятия единоборствами, в жизни они не раз уже ему пригождались. Через секунду Бочков отлетел к противоположной стене и с громким треском упал прямо в дверь, которая открылась настежь и тут же прихлопнула Костю по голове. Пунцовый от злости, Бочков вскочил, бросился к Феде, но тут из класса, куда он влетел, вышла завуч.

– Что здесь происходит?! Кто это сделал?

В коридоре стало как-то очень тихо.

– Я спрашиваю, кто это сделал?! – повторила завуч тоном тюремного надзирателя.

– Ну я, и что? – нехотя отозвался Литвинов.

– К директору. Оба.

– Ян, возьми мою сумку, – злой как черт, Федя направился за завучем. Бочков поплелся следом.

Директор лицея, «ВИП», как между собой прозвали ее ученики (в расшифровке – «вобла истеричная пересохшая»), с гестаповским лицом и злыми колючими глазами, сидела за массивным столом из красного дерева. Тон разговора, вернее, монолога, был такой, будто ребята убили всех учителей и сожгли школу.

– …Вы прекрасно знаете: драки в нашей школе запрещены!!! Вы учитесь в элитном!!! лицее!!! Еще один подобный инцидент – и будет ставиться вопрос о вашем исключении! Я не позволю порочить имя нашего учебного заведения! Инна Аркадьевна, сейчас же запишите каждому предупреждение в дневник, и, если завтра рядом не будет подписи отца, вызовем родителей.

Притихшие, ребята вышли из кабинета. Через десять минут у каждого в дневнике красовалась размашистая надпись, нацарапанная жирной гелевой ручкой. Федя прочитал текст и понял, что вечер будет не из легких. Надпись гласила:

«Ув. Олег Павлович! Ваш сын сегодня принимал участие в драке в помещении школы и избил ученика. Предупреждаем Вас: при повторе подобного инцидента, Ваш сын будет немедленно исключен из Лицея без права восстановления. В этом случае, оплаченные Вами средства за обучение в текущем учебном году, по договору с Лицеем, обратно не возвращаются. Просим принять меры для предотвращения подобных происшествий и расписаться, что Вы действительно прочитали данную информацию. С уважением, директор Лицея № 123, А. М. Шрейн».

Ниже стояла сухая, властная подпись директора.

Удрученные и злые, Бочков с Литвиновым, не смотря друг на друга, пошли писать контрольную.

Вечером, после ужина, Федя отправился в кабинет к Олегу. Подросток пытался загнать внутрь свой страх, но это плохо получалось. С минуту поколебавшись, все же постучал в дверь, заглянул.

– Олег Павлович…

– Заходи. Что тебе? – отчим сосредоточенно что-то писал в ноутбуке.

– Прочитайте. Вас просили расписаться, – Федя мрачно протянул дневник.

Олег, мыслями еще в работе, прочитал надпись, не сразу понял, прочитал еще раз. Тяжело вздохнул.

– С кем подрался-то?

– С Бочковым.

– Что не поделили?

– Я не хочу оправдываться, Олег Павлович. Он меня оскорбил, я не смог сдержаться.

– Это он тогда был, у гаражей? – Олег внимательно посмотрел на подростка. Федя не ответил, отвел взгляд в сторону.

– Ты знаешь, Федя, – неожиданно спокойно произнес отчим, – иногда на переговорах мне очень хочется врезать собеседнику по морде. Только понимаешь, что это неэффективный путь решения… – Олег поставил в дневнике свою размашистую подпись. – Держи. Мне бы не хотелось, конечно, чтобы тебя исключили. Сам понимаешь, хороших школ сейчас мало, проблемы лишние… Постарайся думать в следующий раз. Ну все, иди, мне надо поработать.

Федя вышел от Олега растерянным. Он настолько уже привык к нетерпимости и жесткости этого человека, что подобная миролюбивая реакция на надпись в дневнике стала для юноши чем-то из ряда вон выходящим. И все-таки, у него словно камень с души свалился. Он вошел в свою комнату, лег на кровать, кинув перед собой ноутбук, и погрузился в просторы Интернета.

Глава 2

Чаша

Ариас открыл глаза. Видение было отчетливым и ярким, будто все произошло на самом деле. Он видел сферу Грез. А внутри ее светился какой-то… бесценный артефакт… Но что это было – ангел никак не мог сейчас вспомнить. И остро чувствовал: надо идти. Прямо сейчас. Он вышел из здания Верховного университета и быстрыми, решительными шагами направился к парку.

– Куда ты так спешишь? – Дэмиаль преградил дорогу.

– Дэмиаль, извини, мне нужно прогуляться. Я хочу побыть один.

– Ты сильно взволнован, Ариас.

– Не твое дело, пропусти.

– Для светлых сил ты не слишком любезен. Я могу пойти с тобой?

– Нет, – Ариас исчез, избрав иной путь перемещения.

– Ну что ж… – Дэмиаль пожал плечами, на мгновение замер, отследив направление, и тоже исчез.

В высшем мире, откуда происходит управление всеми процессами, протекающими на Земле, где рождаются и куда уходят человеческие души, Ариас и Дэмиаль в статусе ангелов появились не так давно. Закончив круг воплощений в человеческих телах, выбрав путь совершенствования и развития, они сейчас стояли на начальных ступенях сложной духовной иерархии и находились лишь на третьем уровне бытия. Оба сумели войти в число избранных, обучающихся в Верховном университете, где теперь постигали законы мироздания. Им уже многое было подвластно, и они обладали большой силой, однако ведения действительно важных процессов им пока не доверяли: оба были еще слишком неопытны.

Ариас – светлый ангел. Молодой, горячий, он никогда не признавал авторитетов и все делал по-своему, за что ему часто доставалось от Учителей. Внешность… Надо сказать, дух, свободный от оков тела, может выбрать себе любой облик, а потому внешнее проявление любого жителя мира «по ту сторону» обычно выражает его истинную сущность. Ариас обладал яркой индивидуальностью и казался немного странным в мире духовности, гармонии, тонких энергий и высочайших технологий. Высокий, красивый, обаятельный, он выбрал себе образ, напоминающий романтичного барда: очень светлые длинные волосы, собранные в «хвост», трехдневная небритость, круглая золотая серьга, поблескивающая в левом ухе. В одежде он неизменно придерживался художественной небрежности: потертые джинсы, видавшие виды кроссовки, просторная белая рубашка на широких плечах. Таким он себя ощущал, а потому таким его видели другие. Многие даже не то чтобы осуждали, там осуждать не принято, но благодушно посмеивались над ним за эту тягу к людскому, земному. Однако в его ясных небесно-голубых глазах отражалась далеко не земная сущность. В них светились безбрежное спокойствие и величественная сила, мудрость и чистота. Что? Крылья? Конечно же нет. Ангелы могут принять и такой облик, но к чему бесполезная ноша? Это людям нужны приспособления, чтобы летать.

Дэмиаль – темный. Сдержанный, закрытый, он словно похоронил в себе когда-то пронзительную боль, которая, умирая, забрала с собой что-то очень важное из его сердца. Никто не мог понять его до конца, и он не стремился объяснять кому-либо значение своих слов и поступков. Прямые иссиня-черные волосы средней длины обрамляли красивое, будто выточенное из слоновой кости, бледное лицо с тонкими аристократичными чертами. В глубоких, как море, темно-синих глазах часто проскальзывали тоска и одиночество. Невысокий, стройный, он всегда был облачен в классический черный костюм-тройку, который сидел на нем как влитой. Внешне обычно невозмутимый, хладнокровный, он иногда срывался, приоткрывая завесу над своей сущностью, страстной и порывистой, но это случалось крайне редко.

Как ни странно, Дэмиаль и Ариас часто общались. Нельзя сказать, что они были друзьями, темный факультет, по определению, не мог дружить со светлым, но им было интересно вместе. Они постоянно спорили, и каждый в этих спорах приходил к своим выводам. Оба учились на управленцев, и одной из главных тем их разговоров были различия в обучении на темном и светлом факультетах.

Ариас пролетел сквозь голубоватый дым, замедлил движение: сфера Грез не предназначена для суеты. Это особое место. Каждый, входящий сюда, все видит по-своему, и картины никогда не повторяются. Увидеть что-либо вдвоем возможно, но если только войти в сферу одновременно. Сейчас Ариас стоял на широкой поляне посреди густого леса. В темном ночном небе ярко сверкали звезды. На стволах деревьев-исполинов мерцали фиолетовые отсветы. Лес дышал, он жил своей жизнью. Мимо с хохотом пронеслись две маленькие капли ослепительного света. Как сюда попали эти малыши? Под ногами струились переливающиеся серебристые волны. Сфера Грез приветствовала гостя.

Внезапно темноту рассекли лучи яркого света, и в центре поляны, высоко в воздухе, материализовалась небольшая золотая чаша. Ариас невольно отшатнулся.

Из-за деревьев показался Дэмиаль.

– Ты все же следил за мной?! – возмущению Ариаса не было предела.

– Не забывай, я отношусь к темным силам.

– К сожалению, я помню.

Дэмиаль, не отрывая взгляда от таинственного предмета, быстрым шагом приблизился к Ариасу, остановился напротив. Чаша описала широкий круг в воздухе и целенаправленно полетела в их сторону. Оба одновременно инстинктивно протянули руки, и чаша мягко легла посередине, оказавшись с одной стороны в ладонях Ариаса, с другой – Дэмиаля. Ангелы переглянулись.

– Ты чувствуешь? – Ариасу показалось, будто его подключили к мощному генератору, настолько сильные энергетические потоки излучала чаша.

– Конечно, – Дэмиаль сделал глубокий вдох, также пытаясь справиться с волнами свежей энергии, пронизывающими его насквозь.

Чаша была изумительно красива. Форма поражала своей безупречностью, благородством и совершенством линий. Ариас осторожно повернул артефакт. Край обрамляла тонкая полоска неведомых символов и знаков. На гладкой, ровной поверхности стенок сосуда, как на экране, отображалась впечатляющая картина сущности мироздания. Свет Первоисточника рождал энергию мысли, образующую базовые энергетические структуры и коды, они преобразовывались, складывались в элементарные частицы, атомы, молекулы, появлялись цепочки ДНК… И тут же атомы превращались в звездные системы, молекулы – в галактики… Микроструктуры плавно трансформировались в макро, поражая воображение своим сходством. Из галактик рождалась Вселенная, сущность которой была тем же светом… И все начиналось сначала. Невольно вспомнился закон отражения: «Малое – отражение большого, так же как большое – отражение малого…»

Основание чаши – плотная концентрация света. По его поверхности быстро струился нескончаемый поток цифр и формул.

Ариас, не отрывая взгляда от чаши, машинальным взмахом руки создал два удобных мягких кресла. Ангелы сели рядом, заглянули внутрь артефакта. Чашу наполнял до краев то ли огонь, то ли свет… Дышащая, словно живая, переливающаяся всеми оттенками спектра плазма. Подобного вещества ангелам еще не доводилось видеть никогда.

– Что это? – спросил Дэмиаль, обретя, наконец, дар речи.

– Не знаю… – Ариас повернул чашу в руках, глубоко задумавшись, и вдруг, в сильнейшем волнении, передал ее Дэмиалю: – Подержи… Не может этого быть… Сейчас…

Ариас достал из нагрудного кармана маленькую серебристую капсулу, прикоснулся к тончайшей панели, раскрыв перед собой голографический информационный справочник. Набрал в строке поиска: «Чаша бытия». Ангелы замерли, глядя на экран. Объемное, медленно поворачивающееся изображение было абсолютно идентично предмету, находящемуся сейчас в их руках.

– Раскрой… – быстро сказал Дэмиаль.

Ариасу и самому не терпелось прочитать. Он увеличил текст…

«Чаша бытия. Один из главных, определяющих артефактов. Ключ к Первоисточнику, заключающий в себе код Его сущности.

Желающий найти Чашу не найдет ее ни в одном из миров. Она появляется всегда неожиданно, и сама выбирает того, кто достоин обладать ею. Чаша приходит по воздуху. Тот, чьих рук она коснется, избран.

Чаша хранит в себе высшие сакральные знания. Тот, кто выпьет ее содержимое, откроет Первоисточник в себе, однако до конца постичь Его не дано никому.

Чаша может появляться на любом уровне бытия, и на разных уровнях она дает разную степень понимания. Если содержимое Чаши выпьет человек, он познает сущность Первоисточника сердцем. В более высоких слоях реальности происходит открытие и постижение сакральных знаний и высшей мудрости.

Помимо этого, Чаша дарует частицу энергии созидания. Она может исполнить любую, самую невероятную мечту, но только одну. Тем самым, артефакт приближает избранного к Первоисточнику, но не делает равным Ему. Здесь возможности Чаши ограничиваются исключительно пределами, сформированными сознанием, ибо Первоисточник пределов и границ не имеет.

Выполнив свою миссию, Чаша исчезает, и никто не сможет предугадать, где и когда она появится вновь.»

Ариас с Дэмиапем переглянулись. Оба поняли, что думают об одном и том же.

Дэмиаль быстро набрал вопрос в специально отведенной графе: «Может ли Чаша выбрать двоих?» Незамедлительный ответ появился со сноской «для идиотов»: «Чаша всегда выбирает одного». Дэмиаль не сдавался и снова написал: «Что делать, если Чаша выбрала двоих?» Ответ угрожающе окрасился в красный цвет: «Прекратите перегружать эфир глупыми вопросами! ЧАША ВСЕГДА ВЫБИРАЕТ ОДНОГО».

Ариас откинулся на спинку кресла. Жгучее желание владеть Чашей переполняло его до краев. Постижение Первоисточника… Осуществление любой, самой невероятной мечты… Он точно знал, чего хочет! Постичь власть и силу Первотворения… Приблизиться к Первоисточнику и, быть может, стать равным Ему! Хотя и говорят, что это невозможно, но почему?! «…Возможности Чаши ограничиваются исключительно пределами, сформированными сознанием…» Он давно, как ему казалось, избавился от границ. Он знал: возможно все! Именно поэтому Чаша выбрала его! И Дэмиаля… Ариас посмотрел на соперника. Тот, в сильнейшем эмоциональном напряжении, думал, опустив голову.

– И что мы будем делать? – наконец через силу выдавил Дэмиаль.

– Зачем тебе Чаша? – раздраженно спросил Ариас. – Первоисточник – наивысшая концентрация света. Ты же темный.

– А может, я хочу вернуть себе свет… – задумчиво произнес Дэмиаль. – Ты забыл? Сущность у всех одинаковая. А принадлежность Свету или Тьме – всего лишь выбор.

– Я давно тебе говорю, пора бы уже перейти на наш факультет.

– Я не могу делать то, что противоречит моим взглядам.

– Давай рассуждать логически. Видение было дано мне. Я шел сюда целенаправленно, а ты просто следил за мной.

– Неважно, – возразил Дэмиаль. – Чаша не выбрала тебя, она легла в руки к обоим. Одновременно.

Долго и напряженно молчали.

– Я думаю, здесь есть только один выход, – заговорил наконец Дэмиаль. – Игра.

– Игра? Просто вдумайся в свои слова! Это сакральный предмет!

– И что? Ты считаешь, таким путем решаются менее важные вещи, чем твое желание? Ты считаешь себя выше и Света, и Тьмы?

– Я совсем другое имел в виду. И ты прекрасно это понял. В сущности, Чаша, по определению, должна принадлежать Свету.

– Это еще почему? Сколько раз Саммаэль правил миром? То, что ты сейчас говоришь, вообще противоречит Соглашению и Закону.

Ариас не ответил. Дэмиаль был прав.

Они долго еще сидели и думали. Каждый о своем. И оба знали: по своей воле ни тот, ни другой не откажутся от своей мечты.

– Хорошо, – произнес наконец светлый ангел, – я согласен. Что ты предлагаешь?

– Есть идея. Слушай.

Беседа длилась долго, и в последующие дни Ариаса и Дэмиаля все чаще стали видеть вместе.

Чашу оставили у Ариаса. Дэмиаль прекрасно знал принципы светлых и за сохранность реликвии был абсолютно спокоен.

Глава 3

Наркотики

Наряду с майскими праздниками близился день рождения и ненавистные экзамены. Мать уехала по делам в Лондон на две недели. Федя остался с отчимом. Поначалу все было тихо и спокойно, юноша просто старался не попадать Олегу на глаза, но вскоре произошла катастрофа.

Федя засыпал на биологии: просидел за синтезатором до двух часов ночи, записав очень удачную композицию. Слова учителя сливались в неясное гудение, веки слипались, юноша с невообразимыми усилиями пытался не заснуть, но ему это удавалось все хуже и хуже…

Федя проснулся от резкого толчка в бок. Ян кивнул головой на дверь. В классе стояли два милиционера с собакой.

– Во-первых, здравствуйте, – бодро начал один из вошедших.

Вялое ответное «здрасте» пронеслось по рядам.

– Сегодня в наше отделение поступил звонок, что некоторые ребята из восьмых классов торгуют наркотиками, – продолжил милиционер.

По классу пронесся гул.

– Проверка необходима, так что, пожалуйста, откройте портфели.

Все, поржав над словом «портфели», демонстративно выложили сумки на парты. Ян заметил торжествующую улыбку Бочкова. Один из милиционеров с собакой начал медленно ходить по рядам. У Фединой парты собака резко остановилась и залаяла. Мужчина удивленно посмотрел на Литвинова: внешность хорошо одетого парня, не без следа интеллекта на лице, вовсе не располагала к преступной деятельности, да и взгляд слишком спокойный, никакого волнения…

– Мне придется осмотреть твою сумку.

– Пожалуйста, – юноша подвинул сумку, широко открыл.

Милиционер выкладывал на парту учебники, тетради, телефон, флэшку… Феде стало неприятно, что кто-то роется в его вещах, но, не успел он об этом подумать, как мужчина достал из его сумки небольшой белый пакет, завернутый в полиэтилен.

– Что это? – тон милиционера сменился мгновенно, теперь он обращался к малолетнему преступнику.

– Я не знаю… это не мое… у меня не было этого… – Федя растерялся до такой степени, что потерял дар речи.

Служитель порядка достал отдельный мешочек, аккуратно положил в него пакет.

– Вставай, идем.

– Но это не мое!

– В отделении разберемся.

– В каком отделении!!! Я первый раз это вижу!

Класс наполнился удивленным гулом.

– Тебя как зовут?

– Федор.

– Так вот что, Федор. Или ты спокойно выходишь из класса, или тебя выведут в наручниках, а еще сядешь за сопротивление при задержании!

Дрожа от негодования, Федя встал, быстро сложил все в сумку и вышел, чувствуя на себе пристальные взгляды всего класса.

Какое-то время ему пришлось просидеть в коридоре, вместе со вторым милиционером, пока проверяли остальных.

– И чё вам, дуракам, не хватает? Ведь одет хорошо, родители, видно, богатые. Тебе чё, адреналина захотелось?

– Я же сказал, это не мое!

– Сказал… Все так говорят. Думаешь, хоть один сразу признался? Ничего, в отделении по-другому заговоришь.

В голосе мента чувствовалось такое радостное удовлетворение от возможности безнаказанно унизить другого человека, что Федя едва сдержался, чтобы не ответить хамством.

В классе больше ничего не нашли. Литвинова вывели буквально под конвоем на глазах у всей школы, посадили в машину. Подобного позора юноше еще не приходилось испытать.

Пока ехали, гнев немного остыл, и Федя ясно осознал весь ужас своего положения. Бочков! Как он сразу не догадался! Ну конечно! Поступил звонок… Как теперь выпутываться, Литвинов не знал. Он просто закрыл глаза и попытался успокоиться, однако, справиться со страхом было нереально.