Разыскания о начале Руси (Вместо введения в русскую историю)

      Мы видели, что арабские известия второй половины IX века говорят о Руссах как о сильном, многочисленном народе, пределы которого на юго-востоке теряются где-то в странах приволжских и прикаспийских. Если обратимся на юго-запад, и здесь его пределы не только простираются до Карпат, но и переходят за них. Галицкая или Червонная Русь, по летописи, только при Владимире Святом примкнула к общему составу Руси. Вскоре она переходит в руки Поляков. Впоследствии опять возвращается к русским князьям; а в XIV веке снова и надолго отходит к Польше, и от нее уже не возвращается к России, а поступает во владение Габсбургов. Невольно представляется вопрос: когда же название Русь, Русин успело так глубоко вкорениться в Галиции, если бы было принесено горстью выходцев из Скандинавии? Галицкий народ постоянно и до сих пор отличает себя названием Русского от других Славян. При польском владычестве из всех русских областей, соединенных с Литвой и Польшей, Галицкое воеводство носит название Русского по преимуществу. Галиция все-таки хоть сравнительно недолго принадлежала дому Игоревичей. Но что такое Русь Закарпатская или Угорская? Когда она поселилась там, положительных сведений о том нет. Венгерские летописцы говорят, что она пришла в Паннонию еще вместе с Венграми. А норманисты утверждают, что летописцы лгут и что это должно быть русские беглецы времен татарского нашествия, то есть относят начало Угорской Руси к XIII веку. Действительно, венгерские летописцы не отличаются правдивостью; однако они нередко говорят и правду. Возможно, что Русское племя обитало в Карпатах и под Карпатами еще прежде Угров, то есть оно было там старожилами. Вся Карпатская Русь есть живой протест против норманистов, и потому они вооружаются на нее всеми силами. Так, они возражают, что по нашей летописи Карпатская область была населена племенем Хорватов, и, следовательно, летописцы наши отличали ее от Руси; что Хорваты по большей части выселились в Иллирию, и остатки их потом подчинены Русскими при князьях Рюрикова дома. Против этого мы напомним то, что говорили о разных объемах, которые принимало название Русь. И Кривичей, и Волынян летописцы отличают от Руси-Полян, однако это не мешало им сознавать себя русским народом. Название Рось или Русь было одним из любимых и наиболее распространенных славянских названий, и потому нет ничего удивительного, что оно в Северной Венгрии древнее пришествия Угров. То же название, только в другой форме, распространялось и на значительную часть Паннонии; мы говорим о Ругни, у Немцев Rugiland . Ругая - это, по всей вероятности, одно из многих видоизменений слова Русь или Русия. Так, в латинских летописях мы находим название нашей Ольги regina Rugorum (что не мешало.носить имя Ругов и некоторой части Немцев; опять напомним Англов и Угличей, а также славянских Руян или Ругиан на Балтийском море). Итак, Угорскую и Карпатскую Русь весьма трудно связать со скандинавскими выходцами. Она могла когда-то называться и Хор ватами, что не мешало ей быть в то же время Русью в обширном смысле, подобно нашим Кривичам. И имя это едва ли означает горцев, то есть не происходит от слова грб - горб или хрб - хребет. Подобные объяснения суть только попытки осмыслить названия, смысл которых давно затерялся. Примеров неудачного осмысливания очень много. Так, название Немцы до сих пор производят от немой. Но возможное ли дело, чтобы Славяне назвали своих исконных соседей и когда-то соплеменников для себя непонятными, то есть немыми? Название Немцы очень древнее и напоминает германских Неметов у Тацита (на что уже указывали некоторые ученые и прежде, но тщетно). Славянское "Немцы" представляет аналогию с французским "allemands": имя одного народа перенесено на целое племя. (Название реки Немана м. б. того же корня).
      Норманисты изощрялись доказать, что и название Русин в Угрии означает собственно не человека русского племени, а человека русской веры. В подтверждение этого мнения приводился разговор вроде следующего: "Кто ты такой?"- "Русин (или Руснак)"- "Какой ты веры?"- "Русской"- "А в какой земле ты живешь?"- "В Угорщине". Отсюда делался прямой вывод: сам народ считает свою землю Угорскою, а не Русскою, следовательно, он пришел сюда после Угров, а Русином называет себя в смысле унита или православного. Но в таком случае, например, прусские Поляки, отвечающие, что они живут в Пруссии или в Немечине, или некоторые Западно-руссы, говорившие, что они живут в Польше и т. п., все это будут не исконные обитатели края, а колонисты?
      Норманнская школа обыкновенно представляла Варягов, приходивших из Скандинавии, свободно разгуливающими на своих лодках по главным речным путям России вдоль и поперек ее то в качестве торговцев, то в качестве пиратов. До сих пор почти никто не обращал серьезного внимания на это представление. Разве Россия была необитаемая пустыня или обитаема только слабыми племенами дикарей? На западе мы видим, что Норманны иногда устьями рек врывались внутрь страны. Но эти походы нельзя и сравнивать с таким продолжительным и многотрудным путем, каков был так называемый греческий путь из Балтийского моря по Волхову, Ловати и Днепру в Черное. На этом пути мы видим по тому времени довольно густое население и укрепленные города. Если Варяги и плавали по нем, то не иначе как при мирных, дружественных отношениях с туземными державцами и общинами. На походы Скандинавов в Константинополь большими массами нет решительно никаких указаний. Да подобные походы едва ли были возможны даже помимо помехи со стороны населения: кроме громадного протяжения пути они должны были встречать препятствия естественные. Между Днепром и Ловатью лежит поперечный бассейн Западной Двины; следовательно, надобно было перейти два волока. Притом гораздо короче был другой путь из Варяг в Греки, по Западной Двине; а Волхов и Нева представляли длинный крюк. Мы сомневаемся, чтобы лодки, поднимавшиеся из Балтийского моря по Двине или Волхову, действительно перетаскивались потом волоком до Днепра. Гораздо естественнее предположить, что торговцы должны были везти свои товары по этим волокам на телегах или, что вероятнее, зимой на санях, и достигши Днепра, пересаживались в лодки, которые они нанимали или покупали у туземцев. С нашим предположением вполне согласуется известие Константина Багрянородного о плавании русских караванов в Черное море: обитатели приднепровских областей в течение зимы рубили лодки-однодеревки; весной, во время разлития вод, сплавляли их в Днепр к Киеву; здесь торговцы покупали эти лодки, оснащивали их и снаряжали караваны. Из Константина Багрянородного мы знаем, с какими усилиями эти караваны проходили сквозь Днепровские пороги; но замечательно, что об их обратном плавании мы ничего не знаем. Рождается вопрос: каким образом они проходили против течения? Замечательно, что скандинавские саги, столь много рассказывающие о народах Норманнов, совершенно молчат об их плавании по Днепру и его порогам. Точно так же молчат о том и западные летописцы. Адам Бременский замечает, что путь из Швеции в Византию по Русской земле был мало посещаем, по причине варварских народов, и что ему предпочитали плавание по Средиземному морю. Мы знаем, что Варяги или Норманны приходили в Киев, но приходили в качестве гостей или наемных дружинников. Есть примеры их путешествия из Киева в Константинополь, но только с позволения киевского князя. Известно, что Владимир Святой, утвердясь в Киеве, сам отправил часть излишней варяжской дружины в Византию, и конечно, на русских же лодках. Замечательно, что это был первый случай отправления Варягов в Грецию из Руси; о более раннем не говорят никакие источники. О том, чтобы Варяги могли пробиваться силой сквозь всю Русскую землю, не может быть и речи. Сами Руссы, по замечанию Константина Багрянородного, могли предпринимать плавание в Черное море только в то время, когда были в мире с Печенегами3.
      Оба известия о великом водном пути, Константина Багрянородного и нашей летописи, относятся к той эпохе, когда Северная и Южная Русь объединились под владычеством одного княжеского рода, и следовательно, плавание судов под покровительством князей могло довольно свободно совершаться от Ладожского озера до нижнего течения Днепра. Кратчайший путь из Балтийского моря в Черное по Западной Двине стоял на втором плане вследствие того значения, которое приобрел Новгород как торговый и отчасти политический центр.
      Итак, повторяем, великий водный или Греческий путь сделался довольно торною дорогой собственно со времени русских князей и в связи с их господством, а не прежде их водворения вдоль всей этой полосы. Почти то же мы должны сказать о связях между Русью и Варягами-Норманнами. (Под этим именем разумеем обитателей Скандинавии, Датских островов и южного Балтийского поморья.) Многие факты из X и XI веков убеждают нас, что связи эти действительно существовали. Мы видим наемные варяжские дружины в войсках русских князей и даже варяжский гарнизон в Новгороде. Видим иногда, брачные и вообще родственные отношения Игоревцев с норманнскими конунгами. При дворе русских князей встречаются норманнские принцы и знатные люди; варяжские купцы или гости были нередки, особенно в Новгороде; в случаях нужды русские князья посылают нанимать Варягов, а иногда сами ищут убежища у их конунгов. Одним словом, мы видим иногда довольно деятельные сношения. Но что же из этого? Следует ли отсюда, будто Руссы пришли из Скандинавии? Нисколько. Подобные связи и сношения мы находим и с другими народами, как то: с Греками, Поляками, Немцами, Половцами и т. д. Замечательно, что скандинавские саги в общих чертах по поводу отношения Норманнов и Руси сходятся с нашими летописями, за исключением басни о призвании Варягов, которая самим Скандинавам была неизвестна, так же как и другим средневековым источникам. Новые скандинавские историки тем не менее повторяют эту басню, но повторяют ее с нашего же голоса. Скандинавские саги не только не подтверждают басни о призвании или о завоевании Руси Норманнами; напротив, они еще яснее, чем наши летописи, характеризуют ту роль, которую играли на Руси Норманны в качестве наемных дружин: хорошее вознаграждение, вот что более всего тянуло к нам этих северных кондотьеров, и они торгуются с нашими князьями не хуже всяких других наемников. По всему видно, что великокняжеский Киевский двор привлекал их своим богатством и блеском, каких им не приходилось видеть у себя на родине. Не из бедной, полудикой Скандинавии проникали тогда в Россию семена цивилизации, а разве наоборот, из Руси в Скандинавию. Южнорусские славяне со времен глубокой древности находились в сношениях с греческими припонтийскими колониями, и от них, конечно, получили начатки своей гражданственности. В этом отношении они не были менее счастливы, чем Германцы, жившие на границах Римского мира. Цветущее состояние русской гражданственности, открывающееся перед нами в XI и XII веках, не могло получить начало только со второй половины IX века, то есть со времени мнимого призвания Варягов. Нет, такому цветущему состоянию предшествовал бесспорно долгий период постепенного развития4. Только убедившись в этой истине, мы оценим все значение варварского татарского ига в России: прошло четыре века со времени нашего освобождения, а наша гражданственность все еще значительно позади, тогда как в XII веке она немногим чем уступала немецкой и была едва ли не выше польской.
      В русских летописях и в скандинавских сагах нашлось несколько сходных преданий. Например, о смерти Олега от своего коня, о взятии Коростена Ольгой при помощи воробьев и голубей, и пр. И вот еще доказательство скандинавского происхождения! Интересно при этом незамеченное норманистами обстоятельство, что русские саги по-видимому древнее исландских! Исландский рассказ о том, как Гаральд Смелый взял в Сицилии один город с помощью птиц, относит событие к половине XI века, а русская сага об Ольге и Коростене говорит о половине X века. Кто же у кого заимствовал предание? Вопрос еще более усложняется, если обратить внимание на восточные сказания, по которым войско Чингисхана таким же способом взяло один неприятельский город. Сходные мифические мотивы можно встречать и постоянно встречаются не только у родственных народов, но также у народов весьма отдаленных друг от друга. Между тем у нас есть целые ученые трактаты, толкующие о заимствовании русскими песен, сказок и пр. то с востока, то с запада. Остается только предположить, что и весь Русский народ откуда-нибудь заимствован! Народ, который своею многочисленностью и своеобразным характером издавна поражал иноземцев. В половине XII века Матвей, епископ Краковский, выражается таким образом: "Русь это как бы особый мир; этот Русский народ своим бесчисленным множеством подобен звездам небесным". (См. Белевского- Monumenta. II. 115 и 16 стр.)
      1 Названия отдельных предметов могут иногда вводить в такое же заблуждение, как и названия народов. Например: чего проще, как Корсунские врата Новгородской Софии производить из города Корсуна? К названию присоединялись и другие обстоятельства: завоевание Корсуна Владимиром Святым и вывоз оттуда Русскими некоторых художественных произведений. Действительно, и в древней, и в новой России эти врата производили из Корсуна, пока точные исследования Аделунга не убедили в том, что они не греческой, а западной или латинской работы.
      2 Сведения свои о Руссах Лиутпранд почерпнул у Византийцев, и его название их Нордманами есть просто перевод византийского понятия о Руси как о народе северном и даже надсеверном или "гиперборейском". Напр., Никита Хониат выражается о Руси так: "которых называют и Скифами гиперборейскими" (168. Бон. изд.). Позд. прим.
      3 Варяги на собственных кораблях ходили не далее Ладоги, т. е. нижнего Волхова. На это указывает целый ряд фактов. Кроме торговых договоров Новгорода с Готландом о том свидетельствуют нападения Шведов в 1164 и в 1317 годах. (См. Новгород, летописи.) Поздн. прим.
      4 Уже покойный Артемьев в своей диссертации: "Имели ли влияние Варяги на Славян?" (Казань. 1845) основательно доказал несправедливость Байеро-Шлецеровской школы, полагавшей, что Варяги принесли цивилизацию в Россию; тогда как они сами были менее образованны, чем Киевская Русь. Позд. прим.
      ----------------------------------------------------------------------
      V
      Новгородский оттенок легенды о призвании князей
      Откуда взялась легенда о призвании князей и о призвании именно из Скандинавии?
      Известно, что средневековые летописи любили приписывать своим народам какое-нибудь отдаленное происхождение и притом льстящее народному самолюбию. Например, Франки выводили себя от Энеевых Троян, Бургунды от Римлян и т. п. Но самым обычным приемом было выводить народы из Скандинавии. Так Иорнанд производил Готов из Скандинавии и назвал эту страну vagina gentium. Павел Диакон производит оттуда же Лангобардов. Видукинд сообщает мнение, которое оттуда же выводит и Саксов. К Готским народам некоторые летописцы причисляют Вандалов, Герулов, Скиров, Ругиев, Бургундов и Алан (см. Mem. Pop. Стриттера. Т. I). Если принять Скандинавское происхождение Готов, то выходит, что и эти все народы ведут свое начало из Скандинавии. Очевидно, происхождение из далекого полумифического острова Скандии приобрело особый почет, сделалось признаком какого-то благородства. Если принять в соображение, что сами Скандинавы выводили своих предков с берегов Танаиса, то получим следующую несообразность. Готский народ успел из Южной России переселиться в Скандинавию, там размножиться, оттуда вернуться в Южную Россию и здесь уже с III века явиться господствующим народом. А между тем сама Скандинавия, эта воображаемая vagina gentium, извергавшая из своих пределов целые народные потоки, без сомнения, в первые века нашей эры была пустынною страною, изредка обитаемою Финнами и Лопарями, по берегам которой еще только зарождались германские колонии, приходившие с южного Балтийского поморья.
      Этот столь распространенный обычай выводить своих предков из Скандинавии, по всей вероятности, отразился и в нашем летописном предании о выходе оттуда Варяжской Руси. Но, как мы видели, все убеждает нас в том, что отечество Руси было не на севере, а на юге; что владычество свое она распространяла не с севера на юг, а наоборот, с юга на север, и что Русь и Варяги два различные народа: первые жили на юге, вторые на севере. Сама летопись наша Черное море называет Русским, а Балтийское Варяжским; эти названия весьма наглядно указывают на географическое положение Варягов и Руси, и нет никакого моря, которое бы называлось Варяго-Русским. Арабы тоже Черное море называют Русским; о Балтийском море они хотя имели темное представление, но все-таки связывали с ним название Варанк. Далее, русская летопись смешивает Русь с Варягами собственно в легенде о призвании князей; но почти во всех других случаях она различает Русь от Варягов и говорит о них как о разных народах. Русскою землею в летописи называется по преимуществу юг, а не север России; в XII веке князья под именем Руси разумеют обыкновенно Киевскую землю. Из всех славянских племен Русь приводится в наиболее тесные отношения с Полянами. Напомним опять выражение летописи: "Поляне яже ныне зовомая Русь". Замечательно, что матерью русских городов назван Киев, а не Новгород1.
      Начало Русской истории приурочивает к Новгороду одна только легенда о призвании князей. "Се повести времянных лет, откуда есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити" - вот какими словами начинается наша летопись. Тут говорится о Киеве, а не о Новгороде. Положительные хронологические данные также относят начало нашей истории к Киеву. Первый достоверный факт, внесенный в нашу летопись со слов византийцев, это нападение Руси на Константинополь в 864 - 5 гг., в царствование императора Михаила. Вот слова нашей летописи: "Наченшю Михаилу царствовати, начася прозываться Руска земля". Норманнская теория придала им тот смысл, будто именно с этого времени наше отечество стало называться Русью. Но внутренний, действительный смысл, согласный с положительными событиями, тот, что в царствование Михаила имя Руси впервые делается известным, собственно впервые обращает на себя внимание, вследствие нападения Руссов на Константинополь. Может быть, наш летописец или его списатель и сам думал, что с тех пор Русь стала называться Русью. Заблуждение весьма естественное, и невозможно прилагать требования нашего времени к русским грамотным людям той эпохи, то есть ожидать от них эрудиции и критики своих источников. Например, могли ли они, читая византийцев, под именами Скифов, Сарматов и т. п. узнавать свою Русь?
      "Тем же отселе почнем и числа положим" - продолжает летопись. Это отселе, по отношению к Русской истории, оказывается первый год Михайлова царствования, который летопись полагает в 852 г. "А от перваго лета Михайлова до перваго лета Олгова, Русскаго князя, лет 29; а от перваго лета Олгова, понеже седе в Киеве, до перваго лета Игорева лет 31; а от перваго лета Игорева до перваго лета Святославля лет 33" и т. д. В этом хронологическом перечне начало Руси ведется не от призвания Варягов, а от той эпохи, когда Русь ясно, положительно отмечена византийскими историками. Затем хронист прямо переходит к Олегу. Где же Рюрик? И почему такое по-видимому замечательное лицо, родоначальник Русских князей, не получил места в означенной хронологии? Мы в этом случае допускаем только одно объяснение, а именно: легенда о Рюрике и вообще о призвании князей занесена в летописный свод, чтобы дать какое-нибудь начало русской истории, и занесена первоначально без года; а впоследствии искусственно приурочена к 862 году2.
      В настоящее время, после нескольких прекрасных трудов по вопросу о нашей летописи (Погодина, Сухомлинова, Срезневского, кн. Оболенского, Бестужева-Рюмина и др.) нет сомнения, что так называемая Нестерова летопись в том виде, в каком она дошла до нас, есть собственно летописный свод, который нарастал постепенно и подвергался разным редакциям. Списатели, как оказывается, не всегда довольствовались буквальным воспроизведением оригинала; но часто прилагали и свою долю авторства; одно сокращали, другое распространяли; подновляли язык; вставляли от себя рассуждения, толкования и даже целые эпизоды. Не надобно при этом упускать из виду также и простые ошибки, описки, недоразумения (особенно при чтении подтительных слов) и пр. Известные слова мниха Лаврентия: "оже ся где буду описал, или переписал, или не дописал, чтите исправливая Бога деля, а не кляните" - эти слова характеристичны. Мы думаем, что и мних Лаврентий, хотя называет себя списателем, однако едва ли это слово можно приложить к нему в буквальном смысле. Вот отчего явилось такое разнообразие списков, что нельзя найти двух экземпляров совершенно сходных между собой.
      Летописный свод дошел до нас в списках, которые не восходят ранее второй половины XIV в.; от Киевского периода не сохранилось рукописи ни одного летописного сборника. Своды, дошедшие до нас и заключающие начало нашей истории, принадлежат собственно Руси Северной, т. е. Новгородско-Суздальской, а не Южной, и притом относятся к тому времени, когда летописная деятельность в Киеве уже прекратилась. Восстановить по ним начальную редакцию почти так же трудно, как по былинам Владимирова цикла восстановить картину Киевской Руси и придворнокняжеского или дружинного быта времен исторического Владимира; ибо эти былины точно так же дошли до нас при посредстве северной обработки и северной передачи; они окрасились в цвет, который имеет мало общего с древнею Киевскою Русью. В них более отражается единодержавная Московская Русь. Попытки некоторых исследователей отделить разнообразные слои в нашем летописном своде начались сравнительно недавно, и, несмотря на некоторые прекрасные результаты, остается еще обширное поле для деятелей; многие подробности еще ускользают от разъяснения. Некоторые имена вкладчиков в летописный свод и описателей уцелели случайно; а остальные потеряны навсегда.
      Относительно порчи и перемен, которым подверглись наши начальные летописи, они представляют аналогию с богослужебными книгами. Известно, какие ошибки и вставки были в них открыты, когда началось их исправление, и к каким важным последствиям они повели. А между тем богослужебные книги как предмет священный переписывались с большим тщанием и большею осторожностью, чем летописи; поэтому можно себе представить, как велика была порча последних; ибо для списателей и составителей сводов не было такой же сдержки. А когда началась ученая разработка Русской истории, те рассказы, которые говорят о временах гораздо более древних, чем самые летописи, относились обыкновенно к народным преданиям. Мы нисколько не отвергаем преданий как одного из источников истории; но дело в том, что этим источником надобно пользоваться с величайшею осторожностью, и пока предание не выдержит строгой проверки по другим более достоверным источникам, его никак нельзя возводить в исторический факт. Это во-первых; а во-вторых, еще вопрос: то, что мы иногда считаем народным преданием, действительно ли таковым может назваться? Можно немало найти примеров тому, как мнимо народные предания составились путем собственно книжным. Некоторые домыслы грамотеев, удачно пущенные в массу, впоследствии как бы принимают оттенок народных преданий, особенно если в них отражался какой-нибудь общий мотив, какое-либо повторявшееся явление, другими словами, если они попадали в соответственную среду. Для аналогии с этим явлением укажем на отношения многих апокрифических сказаний к Библии.
      Столь прославленная легенда о призвании князей дошла до нас не в первоначальном своем виде. По всей вероятности, она была преобразована тем лицом, который приложил некоторые старания к обработке Киевского свода, то есть придал ему некоторую систему. Хотя это сказание по возможности проводится и далее, то есть как бы согласуется с дальнейшими фактами; но по наивности и простоте литературных приемов летописцы не могли избежать противоречий как в этом случае, так и во многих других3.
      Известно, что история каждого народа начинается мифами. Не будем говорить о народах древнего мира; напомним более близкие к нам примеры: сказания о Пшемысле у Чехов, о Кроке и Лешках у Поляков и пр. Откуда главным образом берутся эти сказания? Из простой, естественной потребности объяснить свое начало, т. е. начало своего народа и особенно своей государственной жизни.
      Наша легенда о призвании князей из-за моря имеет все признаки сказочного свойства. Во-первых, три брата. Известно, что это число служит любимым сказочным мотивом не только у Славян, но и у других народов. Еще у древних Скифов, по известию Геродота, существовал миф об их происхождении от царя Таргитая и его трех сыновей: Арпаксая, Лейпаксая и Колаксая. В средние века встречаем у Славян миф о происхождении трех главных славянских народов от трех братьев: Леха, Чеха и Руса. В нашей летописи, в параллель с Рюриком, Синеусом и Трувором на севере, являются три брата на юге: Кий, Щек и Хорив. Наша легенда о призвании трех Варягов для водворения порядка сходна с ирландским преданием о призвании трех братьев с востока (Амелав, Ситарак и Ивор) для заведения торговли. Что легенда о трех Варягах установилась не вдруг и подвергалась так-же вариантам и украшениям, доказывают ее позднейшие редакции с прибавлением Гостомысла, колебание, по разным спискам, между Ладогой и Новгородом, и пр. Самая неопределенность выражения: призвали из "за моря" есть также обычная черта подобных мифов, почти то же, что наше сказочное: "из-за тридевять земель". Если бы это был исторический факт, то могло бы сохраниться в памяти народной более определенное указание на местность, из которой призвали князей. Впрочем, напрасно Байер считается родоначальником Норманнской теории; эта теория в общих чертах уже существовала в древней России, т. е. под морем тут преимущественно разумелось море Варяжское или Балтийское, Так, в 1611 году из Новгорода отправлены были послы к шведскому королю Карлу IX просить в государи его сына; для чего приводилось следующее основание: "А прежние государи наши и корень их царский от их же Варяжского княжения, от Рюрика и до великого государя Федора Ивановича был". Однако и в древней России мнение о призвании князей из Скандинавии далеко не было исключительным. Напомним известные слова Степенной книги о том, что Рюрик с братьями пришли из Прусской земли и что они были потомки Пруса, брата Октавия Августа. Воскресенская летопись также выводит их из Прусской земли.
      Польский историк Длугош, писавший во второй половине XV века, но имевший под руками более древних русских летописцев, в своих известиях о Руси распространяется о Кие, Щеке и Хориве, и только мимоходом упоминает о выборе трех братьев Варягов некоторыми русскими племенами. Он выражается о пришествии князей вообще "из Варяг"; но не говорит, будто Русь была Варяги и пришла с князьями; напротив, он говорит о Руси, как о народе туземном и стародавнем в России; приводит мнение о его происхождении от мифического Руса; но прибавляет, что мнения писателей об этом предмете очень разнообразны и что это разнообразие "более затемняет, чем выясняет истину". Стрыйковский также ничего не знает о пришествии Руси из Скандинавии; он ведет Русь от Роксалан или Роксан; а о Варягах замечает, что мнения об их отечестве различны и что русские хроники не дают на этот счет никакого объяснения. Все это показывает, какая путаница была в наших летописях по вопросу о начале Руси, прежде нежели возобладало представление о пришествии небывалого народа Варяго-Руссов из-за моря.
      Сказание о новогородском посольстве к варяжским князьям находится в непосредственной внутренней связи с одним из последующих эпизодов, именно с посольством Новгородцев к Святославу, у которого они просили себе князя. К своей просьбе, как известно, они присоединили угрозу: "Если из вас никто не пойдет к нам, то мы найдем себе князя (в другом месте)". Можно ли принимать на веру подобный рассказ, который противоречит зависимому отношению Новгорода к великому князю Киевскому? А что Новгород находился тогда в зависимости от Киевского князя, в этом убеждают все положительные факты. Константин Багрянородный замечает, что сам Святослав при жизни отца был князем Новогородским; он упоминает Новгород в числе других городов, зависимых от Киева, и нисколько не указывает на его самостоятельное положение. В Новгороде киевские князья в течение всего X века содержали варяжский гарнизон, и это может только намекать на не совсем покорные отношения к ним со стороны Новогородцев. Гораздо естественнее предположить, что упомянутый рассказ о посольстве к Святославу сложился в позднейшую эпоху: он скорее выражает характер отношений Новгорода к великим князьям в то время, когда Новгородцы уже добились некоторой самостоятельности, кичились своим вечевым бытом и действительно призывали к себе то того, то другого князя.
      Отсюда мы позволяем себе предположить, что и самая легенда о посольстве славянских (т. е. новгородских) послов за море и о призвании варяжских князей, эта легенда, выводившая начало Русского государства из Новгорода - имеет отпечаток Новогородский. Вероятно, настоящий свой вид она получила не ранее второй половины XII или первой XIII века, когда Новгород достигает значительного развития своих сил. Это было время живых, деятельных сношений с Готландом (с городом Висби), германскими и скандинавскими побережьями Балтийского моря. А с XIII века по преимуществу сюда устремлено было внимание Северной Руси, и только с этой стороны свободно достигал до нас свет европейской цивилизации; между тем Южная Русь была разорена и подавлена тучею азиатских варваров. Уже с появлением Половцев, то есть со второй половины XI века Русские постепенно были оттесняемы от прибрежьев Черного моря и торговые сношения с Византией все более и более затруднялись. А когда нагрянула Татарская орда, эти сношения прекратились. Нить преданий о связи Руси с Черным морем порвалась; между прочим заглохли и самые воспоминания о Русских походах на Каспийское море, и мы ничего не знали бы о них, если бы не известия Арабов. Предание о трех братьях Кие, Щеке и Хориве есть не что иное, как та же попытка ответить на вопрос: откуда пошло Русское государство? Эта попытка, конечно, южнорусского киевского происхождения. Киевское предание не знает пришлых князей; оно говорит только о своих туземных, и связывает их память с Византией и с Болгарами Дунайскими. Это предание оттеснили на задний план и не дали ему ходу сводчики летописей и списатели, которые на передний план выдвинули легенду о призвании Варяжских князей. А призвание князей в их время было обычным делом в Великом Новгороде, и этот мотив легко мог окрасить его предания. Замечательно, что и впоследствии, в начале XVII века, как мы видели, на призвание князей ссылаются именно Новгородцы.