Разыскания о начале Руси (Вместо введения в русскую историю)

Очевидно, область этих округов лежала в западной части Кавказа около Кубанской дельты, то  есть там, где  находились упомянутые выше девять источников; по-видимому, то была часть Зихии и Папагии, подвластная собственным Хазарам, то есть Касогам или Черкесам - Кабардинцам. Эта в сущности небольшая область была дорога для них, ибо, по словам Константина, отсюда они получали все нужное для жизни. Это все нужное, конечно, доставляла им торговля с Греками и Руссо-Болгарами при помощи гаваней Азовских и Черноморских, из которых товары шли в Хазарию при посредстве области, прилегавшей к Кубанской дельте. Кроме греческих тканей и металлических изделий они получали отсюда хлеб и рыбу. Последняя особенно в изобилии ловилась в Кубанских лиманах. Так, Феофан преимущественно указывает на булгарскую рыбу ксист, а Константин на берзетик (по весьма вероятному мнению г. Бруна, это одна и та же рыба; но он не мог узнать, какая порода тут подразумевается. См. зап. Од. Общ. V . 147).
      Берзетик ловился именно в Карагуле, то есть в северном рукаве Кубани. А страна, прилегавшая в этому рукаву в те времена, может быть, еще не была отвоевана Руссами от Хазар, и следовательно, обитавшая здесь часть Черных Болгар еще платила дань Хазарам и, конечно, платила естественными произведениями. Вот почему в случае опустошения Аланами девяти округов Хазарам грозил голод. Это известие подтверждает нашу мысль, что тут надобно разуметь Хазар Кавказских, а не Волжских. У последних, по известию Ибн-Фадлана, главной пищей служили рис и рыба; но рыбой снабжала их Каспийско-Волжская ловля; и рис они получали или от ближайших покоренных племен, или от торговцев, особенно восточных. Одним словом, нет вероятности, чтобы Волжские Хазары питались хлебом и рыбой, доставшимися с устьев Кубани или с Западного Кавказа. По всем признакам, Константин не имел ясного представления о положении в разных частях Хазарского государства: он смешивал Хазар Волжских с Черкесами или Кавказско-Крымскими. Его известия могут быть отнесены по преимуществу к последним, тогда как арабские известия того же века относятся преимущественно к первым.
      Итак, мы можем положительно сказать, что около первой половины X века Алане уже возвратили себе независимость от хазарских государей и тем нарушили связь Каспийско-Волжской Хазарии с Западным Кавказом или Кабардою. Но источники не дают определенных указаний на то, в каких отношениях последняя находилась к Итилю. Мы можем только догадываться, что Черкесия или собственная Хазария во времена Константина еще сохраняла вассальные отношения к Итильским каганам. Но без сомнения, она также стремилась к независимости, и восстание воинственных Кабаров,  о котором вспоминает Константин, вероятно, повторилось не один раз. Во второй половине X века, когда Хазарское государство ослабло под ударами Алан, Печенегов и особенно Руссов, которые разорили Саркел, тогда и собственные хазары, то есть Крымские и Кавказские Черкесы, по-видимому, возвратили себе самостоятельность и отделились от Турок-Хазар Каспийских. Указанием на это обстоятельство могут служить войны Руси и Греков в первой половине XI века с Черкесскими князьями Георгием Чулом и Редедею3 .
      Теперь в коротких словах доскажем дальнейшую судьбу Тмутраканской Руси.
      Киево-русские князья, чтоб упрочить за собою обладание Тмутраканским краем, не раз должны были возобновлять борьбу с Хазарами-Кабардинцами, а иногда и с их соседями Аланами. Так, Святослав, по словам нашей летописи, воевал с Касогами и с Ясами. Затем мы имеем известие византийского писателя Кедрена опредприятии Греков против Хазар при императоре Василии И. В 1016 году он послал к Хазарии флот под начальством Монга; последний, "вспомоществуемый Сфенгом, братом Владимира, того самого, который женился на сестре императора Василия, покорил эту страну, взяв в плен в первой же битве князя ее Георгия Чула". Известие это, по всем признакам, не совсем точно; по крайней мере оно не совсем согласно с русской летописью, которая не знает у Владимира никакого брата с именем Сфенга. Далее, не ясно, о какой Хазарии здесь говорится, во всяком случае не о волжской, куда греческие войска не проникали; притом имя Георгия показывает, что он был христианин, а Итильские каганы исповедуют иудейскую веру. Здесь, по всей вероятности, речь идет о каком-либо Хазарско-кабардинском владении, которое уцелело до начала XI века в Тавриде, по соседству с Корсунской областью (может быть, там, где лежат развалины Мангупа и Черкес-Кермена). Русские помогали тогда Грекам и в этой стороне, конечно, так же, как помогали им в борьбе с Болгарами Дунайскими (вследствие родственного союза с Греческими императорами).
      Вскоре потом, именно под 1022 годом, наша летопись помещает известие о войне с Касогами Владимирова сына Мстислава, которому отец назначил в удел Тмутракан. Эти Хазары-Касоги были соседями Тмутраканской Руси с восточной стороны, и, конечно, между ними происходили споры за границы. Но не видно, чтобы в эти споры вмешивались каганы Итильские; следовательно, Касоги-Кабардинцы в то время были уже самостоятельны и не имели политической связи с Хазарами Каспийско-Волжскими. Мстислав, как известно, одолел в единоборстве Касожского князя Редедю и заколол его; после чего, по условию, взял его семейство и наложил дань на Касогов, а по возвращении в город Тмутракан, исполняя обет, построил церковь Богородицы. Эта церковь стояла еще во время летописца, то есть в XII веке. Как сильно было в ту эпоху Тмутраканское княжество, показывает успех Мстислава в борьбе с старшим братом Ярославом. С своей руссо-болгарской дружиной и хазаро-черкесской конницей он победил Ярослава и заставил уступить себе восточную сторону Днепра. Мстислав перенес свою резиденцию в Чернигов, где и умер (в 1036 году); не оставляя после себя детей, он все свои земли передал брату Ярославу. Последний при разделе Руси между своими сыновьями отдал Тмутракань второму сыну, Святославу, то есть причислил ее к уделу Черниговскому. С тех пор она, за небольшим исключением, и оставалась в роде Черниговских Святославичей.
      Святослав отдал Тмутракань в удел своему сыну Глебу. Деятельность Глеба Святославича в этом отдаленном конце древней Руси засвидетельствована дошедшим до нас камнем с следующей надписью: "В лето 6576 индикта 6 Глеб князь мерил море по леду от Тьмутороканя до Керчева... сажени"4 . На этой надписи мы впервые встречаем болгаро-русское название Корчево или Корчев, откуда явилось сокращенное Керчь. Это название заменило греческие  "Пантикапея"  и  "Боспор",  так же как имя "Тмутракань" сменило древнее "Фанагория". По-видимому, эти два города, лежавшие друг против друга на берегах пролива, уж успели несколько оправиться от разорений, причиненных им во времена гунно-болгарского и потом турко-хазарского завоевания.  Керчь-Пантикапея не достигала уже никогда своего прежнего блеска; однако сохраняла свой торговый характер, благодаря выгодному положению на торном пути между Русью и Хазарией, с одной стороны, и Византийской империей, с другой. О торговом характере Тмутраканской Руси, как мы говорили, особенно свидетельствуют арабские известия. Тмутракань в это время имел верх над Корчевом, ибо был стольным городом княжества.
      Отдаленное от Киевской Руси положение, смешанный, разноплеменный состав населения и соседство варварских народов, готовых доставлять наемные дружины всякому предприимчивому вождю, делали беспокойным и довольно шатким положение Тмутраканских князей, когда начались междоусобия в потомстве Ярослава I. Положение это сделалось особенно шатким с того времени, как из-за Дона, около половины XI века, надвинулись в южнорусские степи новые орды кочевников, дикие Половцы, которые мало-помалу стали отрезать Тмутраканскую землю от остальной Руси и затруднять между ними сообщение.
      Один из внуков Ярослава, Ростислав Владимирович, после смерти отца своего Владимира Новгородского, проживал в Новгороде без удела. Этот смелый воинственный князь, вместе с Вышатою, сыном посадника Остромира, ушел на юг, набрал дружину и изгнал из Тмутраканя своего двоюродного брата Глеба Святославича. Отец последнего, Святослав, явился было на помощь сыну и возвратил ему Тмутраканский стол (в 1064 г.). Но едва отец отправился назад в свой Чернигов, как Ростислав снова выгнал Глеба и снова занял Тмутракань, где и княжил до своей смерти. Но княжение это было кратковременно: оно продолжалось только два года. Храбрый Ростислав сделался грозен для своих соседей, то есть для Корсунских Греков и Кавказских Касогов; последние платили ему дань. Греки тяготились соседством такого воинственного князя и решились извести его. Летопись наша рассказывает, что какой-то греческий начальник или катапан приехал к Русскому князю, подольстился к нему и потом отравил его в то время, когда он по обыкновению пировал с своей дружиной (1066 г.). Предание, записанное русским летописцем, прибавляет, будто катапан, успевший бежать в Корсунь, был побит камнями от самих Корсунцев, когда Ростислав умер; но последнее известие едва ли вероятно, так как, по словам той же летописи, сами Греки подослали его к Ростиславу. Этот князь погребен в том же каменном храме Богородицы, который был построен Мстиславом Владимировичем.
      После Ростислава Тмутраканский удел снова перешел во владение Черниговских Святославичей. Там мы встречаем опять Глеба, потом его брата, Романа Святославича. Когда умер их отец Святослав Ярославич, наступили известные междоусобия братьев его Изяслава и Всеволода с племянниками Святославичами, которые хотели воротить себе отцовскую часть, то есть Черниговскую землю. В 1078 году знаменитый Олег Святославич убежал к брату Роману в Тмутракань, куда еще прежде явился двоюродный брат его Борис Вячеславич, тоже обделенный своими дядьями. Здесь эти беспокойные князья вошли в связи с варварами, особенно с Половцами, и с их помощью начали ряд своих попыток против дядей. Олегу и Борису не посчастливилось, и последний пал в битве на Нежатиной ниве. Тогда Роман с новыми толпами Половцев пошел на помощь Олегу, чтобы добыть Чернигов. Но варвары изменили братьям и заключили союз с их дядей Всеволодом, конечно, склоненные к тому золотом. Мало того, на обратном походе варвары убили Романа. Олег, по смерти братьев сделавшийся наследником Тмутраканского стола, был схвачен и отправлен за море в Царьград  (1079 г.).  По поводу этих событий в нашей летописи упоминаются тмутраканские Хазары: они подговорили Половцев убить Романа, они же схватили Олега и выдали Грекам (см. Ипатскую летопись, новое издание, 143-144). Итак, мы имеем ясное свидетельство, что часть населения в Тмутраканском княжестве, и, конечно, часть влиятельная, состояла из Хазар  или Черкесов - Кабардинцев,  которые прежде владели этим краем. В данном случае туземные Хазары, очевидно, действовали в согласии с великим князем Всеволодом, то есть, по всей вероятности, были подкуплены деньгами или обещанием каких-либо льгот. По крайней мере после удаления Олега в Грецию мы видим в Тмутракани Всеволодова посадника Ратибора, но не надолго. В следующем году здесь явились два новые искателя уделов, Давид Игоревич и Володарь Ростиславич; они схватили Ратибора и завладели Тмутраканью. Все эти быстрые перемены, конечно, делались не без участия все того же влиятельного элемента в Тмутракани, то есть Хазар.
      Между тем наследственный Тмутраканский князь Олег Святославич из Константинополя был отправлен далее на остров Родос, где провел два года. Об этом пребывании его на Родосе упоминает известный паломник игумен Даниил при описании своего хождения в Иерусалим. В то время на византийском престоле царствовал Никифор Вотаниат, который, конечно, был в союзе с врагами Олега; кроме того, Греки, вероятно, опасались найти в нем такого же беспокойного соседа, каким был Ростислав Владимирович. Но когда Вотаниат был низвержен и на престол вступил знаменитый Алексей Комнен, обстоятельства, очевидно, изменились в пользу Олега. В 1083 году он снова появляется в Тмутракани, которую, по всей вероятности, воротил себе с помощью прежних неприятелей, а теперь новых союзников - Греков. Володаря и Давида он отпустил на свободу, но строго наказал крамольных Тмутраканских Хазар, предав смертной казни своих главных врагов5 .
      После того, в течение целых десяти лет, ничего не слышно об Олеге. Повидимому, он в это время спокойно княжил в Тмутракани. Но в 1093 году умер Всеволод. Тогда Олег снова выступил на сцену: он опять явился с наемными Половцами добывать Чернигов у Владимира Мономаха, и на этот раз достиг своей цели. Может быть, к тому же десятилетнему периоду относится один вещественный памятник Олегова княжения в Тмутракани. Мы говорим о серебряной монете, которая несколько лет тому назад найдена на Тамани. На одной стороне ее видно довольно неясное лицевое изображение, а на другой надпись: "Господи, помози Михаилу". Олег Святославич в крещении назван Михаилом, и некоторые исследователи с большой вероятностью приписывают ему эту монету (см. Древности, издание Моск. Археолог. Общества, т. III, вып. II).
      С переселением Олега Святославича в Чернигов в летописи нашей прекращаются все упоминания о Тмутраканском крае. Можем только догадываться, что этот край в XII веке был наконец оторван от Руси Половецкой ордой. Но Чернигово-Северские князья не забывали о нем и делали иногда попытки воротить его в свое владение. На эти попытки указывает знаменитое Слово о Полку Игореве. Оно прямо говорит, что Игорь Северский и его брат Всеволод Трубчевский предприняли поход на Половцев с целью "поискати града Тмутороканя". Вообще это Слово не один раз и с заметным сочувствием упоминает о Тмутракани. Известно обращение поэта к "Тмутраканскому балвану". Мы уже имели случай представить свои соображения о том, что под словом болван тут не скрывается какой-то воображаемый идол, но что это значит пролив, а в переносном смысле здесь надобно разуметь весь Тмутраканский край. Какого-либо половецкого идола нельзя здесь разуметь и потому, что этот край, оторванный от Руси, во второй половине XII века снова подпал господству Византии.
      Византийская историография XIII, XIV и XV веков мимоходом бросает некоторый свет на дальнейшие судьбы Тмутраканской Руси. В первой половине XIII века вместе с соседними Зихами, Абасгами и Готами она была покорена Татарами Чингисхана, по известию Никифора Грегоры (он называет здесь Черноморских и Азовских Руссо-Болгар Тавроскифами и Бористенитами). Писатель второй половины XIII века Георгий Пахимер говорит, что Алане, Зихи, Готы и Россы, покоренные Татарами, мало-помалу стали усваивать себе их нравы, а вместе с одеждой стали употреблять и их язык, будучи принуждены поставлять Татарам вспомогательные войска. Одежда, а отчасти и нравы завоевателей довольно легко переходят к покоренным народам. Под этой переменой нравов, конечно, надобно разуметь постепенное огрубление и одичание, которому подвергались Тмутраканские Болгаро-Руссы под игом диких монголо-татарских орд, наводнивших юго-восток Европы, Кавказ и Закавказье. Но что касается до языка, то он не так скоро утратился из народного употребления и заменился языком господствующего народа. О Готах мы знаем, что они долго еще сохраняли свой язык. То же можем предположить и относительно Азовско-Черноморских Руссо-Болгар, пока христианство не было у них вытеснено мусульманством. По крайней мере во второй половине XIII века христианская церковь еще вполне соблюдалась, судя по известию Кодина о том, что архиепископ Зихи и Метрахов был возвышен в сан митрополита.
      В начале XV века Болгаро-Руссы еще раз упоминаются по поводу войны Тамерлана. По известию Дуки, в его полчищах находились дружины Тавроскифов, Зихов и Авазгов.
      Открытие новых исторических источников и особенно местные изыскания, может быть, дадут впоследствии более подробные сведения о судьбах этой Азовско-Черноморской Руси.
      1 Иосафат Барбаро, путешественник XV века, указывает на древние жилища Алан недалеко от восточного берега Азовского моря рядом с Черкесами Кабардинцами, которые жили на Кубанской плоскости. Алане, по его словам, называли себя Ас (главы 1 и 10); это Ясы наших летописей, ныне Осетины.
      2 Как в X веке Киммерийский Боспор по имени рукава Кубани, а вместе и по характеру своему, назывался у славянских туземцев Бурлик (то есть Бурливый), так в XII веке встречаем название Балван, напоминающее другой рукав Кубани, то есть Бал. Мы разумеем тут известное место в Слове о Полку Игореве: "Дивъ, кличетъ верху древа, велитъ послушати земли незнаеме, Влзе и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тмутраканский балван". Много было сделано разных догадок для объяснения последнего выражения; но все они принимали слово балван в том смысле, в котором оно теперь у нас употребляется. Мы думаем, что ключом к разъяснению этого выражения может служить польское balwan, доселе употребляемое в смысле волны. Отсюда приходим к тому заключению, что Тмутраканский балван Слова о Полку Игореве просто означает "Тмутраканский пролив", в переносном значении "Тмутраканский край". (См. наши соображения о том в издании Москов. Общества Древности 1874 г.)
      3 Мы уже упоминали, что часть Кабаров ушла к Уграм и соединилась с ними, и что хусарская конница, по всей вероятности, получила свое начало от этих Черкесов-Хазар. Точно так же и уланская конница ведет свое происхождение от кавказских Алан. У Татар под названием улан разумелось сословие благородных, что свидетельствует об их уважении к воинственным Аланам. Отличительным оружием гусар, как известно, служит кривая сабля, аулан - копье; вероятно, это вооружение отличало и самые племена Касогов и Ясов. О кривой хазарской или гусарской сабле упоминает и наша летопись, противополагая ее русскому обоюдоострому мечу.
      4 Камень этот найден был в 1792 г. на острове Тамани. Он имеет вид плиты, и надпись высечена на боковой ее стороне; хранится в Петербурге в Императорском Эрмитаже. Число сажен (лнд) подвергается разночтениям: по одним это 8054, по другим - 1400.
      5 Очень может быть, что именно к этим Тмутраканским Хазарам и соседним Касогам, платившим дань, относятся известные слова нашей летописи о том, что "володеют Русские князья Хазарами и до сего дня".
      ОТВЕТЫ И ЗАМЕТКИ
      I
      К вопросу о названиях порогов и личных именах. Вообще о филологии норманистов1
      Исследуя вопрос о происхождении Руси, мы встретились с Болгарами и не могли оставить в стороне вопрос об их народности, и не посвятить ему особого исследования. Разъяснение народности и начальной истории Болгар в свою очередь осветило некоторые пункты начальной Русской истории, казавшиеся доселе не совсем понятными. Например, теперь, когда мы знаем, что Болгаре с IV или V века встречаются в исторических источниках живущими на Кубани и в восточной части Крыма и продолжают там жить еще в IX веке, теперь устраняется и сам вопрос о том, кто такое были и где обитали Черные Болгаре, упомянутые в Игоревом договоре и в сочинении Константина "Об управлении империей". А эти Черные Болгаре в свою очередь до некоторой степени выясняют происхождение русского Тмутраканского княжества, отношения Руси к Хазарам в этом краю и ту роль, которую играл греческий Корсунь в истории нашего христианства. Мало того, разъяснение Болгарской народности, могут сказать, неожиданно для меня самого бросило свет на тот пункт, который я не далее как в первых своих статьях о Варяго-Русском вопросе еще считал в числе почти безнадежно темных: на имена Днепровских порогов. Такие результаты, разумеется, утверждают меня на исторической почве по отношению к начатому направлению и все более убеждают в несостоятельности тех легенд и тех искусственных теорий, которые затемнили собой начальную Русскую и вообще Славянскую историю.
      Указывая на принадлежность Славянам обеих параллелей, славянской и русской, в названиях порогов у Константина Б., я заметил: "впрочем, какому именно племени первоначально принадлежали так называемые славянские имена порогов, Славянам северным или еще более южным, чем Киевская Русь, решить пока не беремся". (См. выше стр. 210.) В настоящее время, когда мы знаем, что к югу от Киевской Руси жили племена Славяноболгарские (Угличи и Тиверцы), можем уже прямо предположить, что славянская параллель в именах порогов представляет ни более, ни менее как болгарские варианты более древних, т. е. славянорусских, названий. И если филологи без предубеждения взглянут на эти варианты, то убедятся, что они действительно заключают в себе признаки церковнославянского, т. е. древнеболгарского, наречия. Например, Остроуни-праг и Вулни-праг. Здесь вторая часть сложных имен, т. е. праг, свойственна языку так наз. церковнославянскому или древнеболгарскому, а никак не славянорусскому, который во всех своих памятниках письменности имеет полногласную форму этого слова т. е. порог. Точно так же славянское название порога Веручи более соответствует церковнославянскому глаголу врети, а не славянорусскому варити; тогда как последний мы узнаем в русском названии порога Вару-форос (почему и позволяем себе в параллель ему ставить Веручи, а не Вулнипраг, как стоит у Константина Б., очевидно, спутавшего некоторые параллели). Название порога Неасыть, параллельное русскому Айфар, также есть церковно-славянское или древнеболгарское слово, и наконец последнее славянское название Напрези тоже отзывается церковно-славянской формой, хотя смысл его доселе неясен и, вероятно, оно подверглось искажению.
      Мы и прежде предполагали, что коренные древнейшие названия порогов у Константина суть те, которые названы русскими; а славянские представляют только некоторые их варианты. Это было видно уже из самого порядка, в каком их передает Константин; из того, что прибавленные к ним объяснения преимущественно относятся к славянской параллели; наконец из неодолимой трудности провести эти объяснения через всю русскую параллель (хотя норманисты и провели их с помощью величайших натяжек). Невольно приходила мысль, что некоторые из русских названий по своей древности уже во времена Константина едва ли не утратили своего первоначального смысла; так что их объясняли уже с помощью осмысления. Разъяснение начальной Болгарской истории подтверждает наши предположения. Болгарские племена передвинулись в Приднепровские края не ранее IV века, т. е. не ранее Гуннской эпохи; тогда как Роксалане, по Страбону, уже в первом веке до Р. X. жили между Доном и Днепром.
      Что во времена Константина действительно смысл некоторых Русских названий был уже потерян, доказательством тому служит порог Есупи (Essouph). Константин говорит, что по-русски и по-славянски это значило "Не спи". Но ясно, что тут мы имеем дело с осмыслением, основанным на созвучии; само по себе это повелительное наклонение невозможно как географическое название. Филология норманистов уже потому показала свою научную несостоятельность, что она до последнего времени относилась к слову "Не спи" как к действительному географическому имени и подыскивала для него такую же форму в переводе на Скандинавские языки. По моему мнению, это могло быть одно из названий, сохранившихся от древнейшей, еще Скифской эпохи. Ключ к его происхождению, может быть, заключается в известии Геродота о том, что область, лежавшая между Гипанисом и Бористеном, на границах Скифов-земледельцев и Алазонов, называлась Ексампей (ExampaioV), и что это скифское название значило: "Святые пути". Мы можем видеть тут темное известие именно о Днепровских порогах, около которых находилась священная для Скифов страна Геррос. Каменные гряды, преграждавшие течение Днепра, вероятно, у туземцев были связаны с мифическим представлением о каком-либо божестве или герое, переходившем реку по этим скалам, или набросавшем их для перехода на другой берег, или вообще с чем-либо подобным2 . Слово Ексампи (при сокращенном окончании) или Ессампи с утратой носового звука (вроде славянского Ж) должно было произноситься "Есупи". Так сначала назывались вообще Днепровские пороги; а потом, когда их стали различать отдельными названиями, Есупи осталось за первым. Затем явилось его осмысление в форме: "Не спи". Еще позднее, под влиянием этого осмысления, один из порогов стал называться "Будило", то есть названием, более соответствующим духу языка при данном осмыслении. Конечно, все это предлагаю не более как догадку; но надеюсь, что во всяком случае она имеет за собой большую степень достоверности, нежели забавное название "Не спи" с его переводным ne suefe или eisofa.
      Второй порог, Ульворси, норманисты продолжают превращать в скандинавское holmfors: ибо только при таком превращении у этого названия получается одинаковый смысл с стоящим против него славянским Островунипраг. Что русское хольм обратилось у Константина в ул, по-прежнему доказывается "непривычным" греческим ухом, "вероятным" смешением аспирантов, переходом таких-то звуков в такие-то, и пр. Одним словом, неверная передача этого названия будто бы совершилась по известным фонетическим законам. А между тем все подобные ссылки на законы языка уничтожаются следующим соображением. Иностранные слова действительно произносятся на свой лад, но это бывает обыкновенно в том случае, когда народ усваивает себе или часто употребляет какое-либо чужое слово. Но когда образованный человек записывает иностранное название, то он старается передать его как можно ближе к настоящему произношению, а не переделывать его непременно в духе своего родного языка. Доказательством тому служит тот же Константин, который передает в своих сочинениях множество варварских названий всякого рода; причем часто сохраняет их произношение, совершенно не соответствующее духу греческого языка, а иногда сообщает их в очень искаженном виде. Вообще подобные ошибки и неточности подвести под известные законы и с помощью их восстановить точные данные по большей части бывает невозможно. Например, на основании каких фонетических законов русский Любеч у Константина обратился в Телюча? и т. п. Это-то столь простое соображение норманисты упускают из виду.
      Третий порог, Геландри, по новому толкованию, есть собственно сравнительная степень от скандинавского причастия настоящего времени gellandi - звенящий, а может быть, звук р тут только послышался Константину. Славянским же языком нельзя объяснять это название, потому что у Славян будто бы нет слов, начинающихся с ие и по славянской фонетике и в таком случае должно перейти в ж. Нет будто бы у Славян и слов, оканчивающихся на андр. Но, во-первых, название данного порога исправляется посвоему, т. е. выбрасывается звук р и удваивается л; а иначе не совсем удобно предположить собственное имя в сравнительной степени. Мы также, хотя и примерно, предполагали только маленькую поправку: вместо Геландри читать Гуландри, и это слово совершенно подходило бы к толкованию Константина, по которому оно означает шум или гул. Во-вторых, не совсем верно, будто в славяно-русском языке нет и не могло быть слов, оканчивающихся на андр. Мы уже указывали некоторые примеры (глухандря, слепандря и т. п.; прибавим тундра, форма своя, а не чужая, хандра малорус. халандра и пр.); они представляют остаток какой-то весьма древней формы, для нас уже утратившей свой грамматический смысл. (Впрочем, по мнению филологов норманнской школы, кажется, подобные слова стоят вне всяких законов славяно-русского языка?) В-третьих, неверно также и положение, что Славянский язык не терпит слов, начинающихся с ге. На основании какого же фонетического закона в одном из древнейших наших памятников, в Повести Временных лет, мы постоянно читаем "генварь" вместо "январь"? Укажу еще на следующий пример. У Бандури в известном греческом рассказе Анонима о происхождении Славянской азбуки приводятся славянские названия букв с помощью греческой транскрипции. При этом не только все названия, начинающиеся по-славянски буквой е (есть, ер, еры, ерь), но даже н, ю и оба юса переданы с ие, а именно geesti, geor, gerh, ger, geat, giou, geouV, gea. О. М. Бодянский в своем сочинении "О врем. происхожд. Славян, письмен" указывает, что так, вероятно, записано по-южнорусскому или малорусскому произношению3 .
      Для русского названия порога Айфар, соответствовавшего славянскому Неясыть (пеликан), норманисты, по новейшему их толкованию, подыскали голландское слово oievar, что означает аиста. Уже сама по себе эта комбинация невероятна. У Скандинавов не водились пеликаны и не существовало их название; но им надобно было во что бы ни стало перевести славянское название "неясыть", и вот они берут для того у Голландцев слово, означающее все-таки аиста, а не пеликана. Так объясняют А. А. Куник и Я. К. Грот. Выше (на стр. 325) мы уже упоминали об этом толковании. После нашей заметки на него встречаем то же толкование и в том же виде во втором, "пополненном" издании "Филологических разысканий" Я. К. Грота (Сиб. 1876 т. I стр. 422 и след.). Причем опять повторяется как неопровержимый факт, что норманисты ездили по Днепру в Царьград и, следовательно, переводили туземные названия на родной язык; хотя я и спрашивал: где же несомненное, историческое свидетельство об этих плаваниях до второй половины X века? Снова является ссылка на Петра В., который один из кораблей назвал по-голландски Айфар или Ойфар; хотя нет никаких свидетельств, что корабль назван был именно голландским словом. Против нашего предположения о принадлежности двух параллелей двум наречиям Славянского языка приводится положение, что такое явление "не встречается в области географии"; хотя я прямо указал на свидетельство летописи ("река Ерел у Руси зовется Угол"), которое подтверждает, что действительно были у южно-русских Славян варианты к некоторым географическим названиям4 . Тут любопытно между прочим следующее сообщение А. А. Куника. Лейденский профессор Фрис напечатал целое исследование под заглавием Aifar, в котором вопреки нашим норманистам отвергает производство этого названия от голландского слова (439 стр.). Г. Куник, конечно, не соглашается с Фрисом; но мы не видим убедительных оснований для этого несогласия. Например, голландский автор замечает, что в Скандинавии нет и следа подобного названия. Но это ничего не значит, возражает А. А. Куник, "потому что слово то, заимствованное мореплавателями, только им и могло быть известно". Едва ли может быть что-либо более искусственное, более придуманное, чем подобное возражение. И опять оно основано на том же ничем не доказанном предположении, что еще до второй половины X века Скандинавы массами плавали по Днепру, и притом именно те же моряки, которые в то же время посещали Голландию, где занимались естественноисторическими и филологическими наблюдениями!
      О названиях Днепровских порогов мы неоднократно говорили и утверждали, что только выходившие из предвзятой мысли толкования могли объяснять т. наз. русские имена исключительно скандинавскими языками. Повторим вкратце те выводы, к которым мы во время своих работ постепенно пришли по этому отделу Варяго-Русского вопроса: