Спящий в песках

ВО ИМЯ АЛЛАХА, ВСЕМИЛОСТИВЕЙШЕГО И МИЛОСЕРДНОГО, В КОЕГО Я ВЕРУЮ.

Хвала Аллаху, Творцу мироздания, возвысившему небеса и мир населившему, ибо нет власти иной, кроме власти Аллаха. Лишившись покрова его, не был ли город Брасс низвергнут с высот гордыни неизмеримой, и величавые здания его стали пусты и молчаливы, подобно гробницам, и ныне в пределах его, где высились идолы золотые и сияли купола драгоценные, слышно лишь скорбное сов уханье. Вспомни и о граде огнепоклонников, не внявших громовому гласу Всевышнего, – все они, за изъятием единого праведного, обращены были в камень. Подумай о фараоне, владыке стран и земель обширных: не было в пределах земных никого, равного ему могуществом, и он в греховной гордыне своей возомнил себя богом. Но есть Владыка властвующих, дыханием своим рати погубляющий и воздвигающий для царей земных тесные темницы. Имя ему Смерть. Ответствуй, где ныне фараон кичливый? Пал в гордыне своей, пал навеки, ибо не снискал милости Аллаха. Воистину нет руководства и наставления иного, кроме как от Аллаха единого.

Повествуется – хотя истина сокрытая ведома одному лишь Аллаху, – что аль-Азиз, повелитель правоверных, пятый из халифов, властвовавших в Египте, мудростью своею равен был царю Соломону, мудрейшему из мудрых, да пребудет с ним Аллах. Однажды вечером, чувствуя сердцем своим тревогу, призвал он к себе Гаруна-аль-Вакиля, мужа разумного, рассудительного и чистого сердцем.

– Прогуляемся же по аллеям, вдыхая аромат роз и жасмина, – молвил халиф, – ибо в день жаркий, когда душа неспокойна, нет ничего лучшего для покоя и отдохновения, нежели прохлада и зелень сада.

Гарун, поднявшись с дивана, последовал за своим господином. Они прогуливались среди цветов и фонтанов, пока наконец не приблизились к мраморной скамье рядом с прудом. Они сели, и халиф, глубоко вздохнув, обратился к другу.

– Тебе ведомо, – молвил халиф, – что я смертельно болен. Не думай, будто я боюсь Смерти самой по себе, ибо она есть неизбывный, неизбежный строитель гробниц для бренных насельников мира сего. Однако каждый из нас лелеет мечты и планы, каковые хотел бы узреть воплощенными и осуществленными, прежде чем покинет сию юдоль скорби. Вот почему, о Гарун, перед тем как я расстанусь с жизнью, мне хотелось бы заручиться твоим обещанием выполнить две мои просьбы.

– Даже не будь ты моим владыкой, о повелитель правоверных, – ответствовал Гарун аль-Вакиль, – малейшее желание твое стало бы для меня приказом, каковой нельзя не исполнить.

Слегка улыбнувшись, словно он неожиданно погрузился в воспоминания, халиф положил руку на рукоять меча.

– Вспомни, о Гарун, – пробормотал он, – сколько славных побед мы одержали и сколь великие завоевания осуществили. Не для суетной славы своей, но во имя Истинной Веры.

Он взглянул на друга, но Гарун сидел понурясь, сцепив руки и устремив взгляд словно бы в никуда. Халиф нахмурился.

– Ты не отвечаешь, друг мой. Скажи, что за мысли отвлекли тебя?

Гарун заколебался, ибо не хотел огорчать халифа, признаваясь, что устал от войн и кровопролития.

– Во владениях твоих, о халиф, царит мир, и все народы благословляют имя твое, восхваляя мудрость твоего правления.

Халиф покачал головой.

– Увы, Гарун, тебе ведомо, что неверные только и ждут известия о моей кончине, ибо лишь страх передо мной удерживает их от искушения снова взяться за оружие. О, Гарун! – Халиф сжал руки своего приближенного. – Стань моим мечом, дабы разить их и после моей смерти! Не успокаивайся до тех пор, пока идолы не будут низвергнуты и во всех их капищах не будет возглашена та непреложная истина, что нет бога, кроме Аллаха, и Мохаммед пророк его!

Гарун встретился взглядом со своим повелителем.

– Внимаю и повинуюсь, – промолвил он через некоторое время и, снова отведя глаза, спросил: – Каково будет твое второе желание, о повелитель правоверных?

Халиф собрался было ответить, но в этот миг до них неожиданно донесся крик, а потом послышались звуки, весьма походившие на рыдания молодой девушки. И халиф, и Гарун мгновенно вскочили на ноги и поспешили в сад, чтобы выяснить, в чем причина этого плача. Там, в тени раскидистого дерева, они увидели юного принца аль-Хакима, да пребудет с ним десница Аллаха. То был юноша несказанной красоты и изящества, со станом тонким, как шелковая нить, со щеками нежными, как лепестки анемонов, и глазами яркими, как незамутненный агат. Но в руке его был хлыст, а у ног его лежала девушка с сорванным со спины платьем Плечи ее кровоточили, а жалобный плач разрывал сердце. Приблизившись, халиф с изумлением узнал в ней свою дочь, принцессу Ситт аль-Мульк.

– Что все это значит? – в гневе вопросил халиф.

Принц обернулся.

– Я наказываю эту неразумную особу за опрометчивую гордыню, – ничуть не смутившись, ответил он. – Она дерзнула отказать мне в некоторых просьбах.

– Но она твоя сестра, причем старшая, – нахмурился халиф. – И именно ей принадлежит право руководить тобой.

– Она женщина, то есть сосуд греха и вместилище порока! Разве в Коране не сказано, что женщина не может иметь преимущество перед мужчиной?

– Ты еще не мужчина.

Юноша исподлобья воззрился на аль-Азиза.

– Может и так, отец, но стану им очень скоро. Ибо сестра сказала мне, – тут он снова хлестнул девушку, – что ты опасно болен и мне в ближайшем будущем предстоит стать халифом.

Гнев охватил аль-Азиза. С горящим взором он выхватил из рук сына хлыст и отшвырнул в сторону, но при этом сам схватился за сердце и, наверное, упал бы, не подхвати его верный Гарун. Глаза принца аль-Хакима сузились, и его тонкие губы тронула холодная улыбка. Потом он повернулся и поспешил прочь по тропинке. Сестра его поднялась на ноги, все еще сотрясаясь от рыданий, но, даже не взглянув на отца, торопливо удалилась следом за братом. Проводив их взглядом, халиф глубоко вздохнул.

– Таков мой сын, которому суждено в скором времени стать твоим господином, – сказал он Гаруну.

– На все воля Аллаха, – ответствовал, покачав головой, аль-Вакиль. – По милости его ты можешь прожить еще много лет.

– Но что, если он откажет мне в такой милости?.. – Халиф отстранился, хотя еще не совсем твердо держался на ногах. – Ты должен поклясться, что будешь заботиться о моем сыне. Нрав его буен, он своенравен и склонен к опрометчивым поступкам. Потребуются хорошие друзья, чтобы удержать его на пути Аллаха.

– Ты знаешь, о халиф, я всегда был преданным слугой твоего дома.

– Ты будешь верен моему сыну? – Халиф вновь схватил руки друга в свои и крепко сжал их. – Клянешься, что никогда не станешь умышлять против него?

– Клянусь именем Аллаха!

Халиф улыбнулся и расцеловал Гаруна в обе щеки.

– Наконец-то, – прошептал он, – я могу умереть спокойно. Троим своим подданным и друзьям поручил я здесь, в Каире, попечение о сыне: своему брату, своему визирю и начальнику конницы. Но ты, Гарун, дорог мне более всех прочих и из всех друзей моих пользуешься наибольшим доверием. И я верю, что ты, Гарун, сдержишь свое слово. Да благословит тебя Аллах, и да пребудет с тобой милость его.

Так и вышло, что во исполнение пожеланий повелителя правоверных, но вопреки своим собственным Гарун аль-Вакиль обнажил сияющий меч и, подобно грозному дыханию бури, обрушился на неверных. Ибо едва распространилась весть о кончине халифа, как злоумышляющие гяуры взбунтовались на всем пространстве от гор Хорасана до пустыни Шем и от островов Камар до яркого Румийского моря. Но ярость и злоба их нимало не устрашили Гаруна аль-Вакиля, ибо он обладал храбростью сотни львов и никто из смертных не мог потягаться с ним в битве. Множество богатых караванов с пленными и сокровищами, захваченными в битвах во славу Истинной Веры, было послано им ко двору халифа аль-Хакима, но новый владыка ни разу не удостоил его ответным посланием.

Миновало долгих семь лет и долгих семь зим, и наконец неуемным рвением Гаруна-аль-Вакиля все земли повелителя правоверных вновь были приведены к миру и покорности.

– Хвала Аллаху, – сказал тогда себе полководец, – ибо пришло время, когда я смогу вернуться в Каир, город из городов, не имеющий равных в мире. Слишком долго был отлучен я от его благ и удобств и не видел улиц его.

Аль-Вакиль с радостью предвкушал отдых в садах и мечтал о том, как возьмет себе жену, ибо, хотя молодость его уже миновала, он еще не имел сына, каковой есть наивысший и драгоценнейший дар, посылаемый человеку Аллахом.

Однако, прежде чем вложить меч в ножны, ему надлежало получить благословение повелителя правоверных, а потому по прибытии в Каир Гарун аль-Вакиль без промедления направился во дворец, где с превеликим изумлением увидел над воротами человека, посаженного на кол.

– Разве это не брат прежнего халифа? – вопросил он.

Страж в ответ хмуро кивнул, но говорить, по-видимому, расположен не был. Он молча пропустил аль-Вакиля ко вторым воротам, над которыми полководец тоже увидел кол, а на колу человека.

Вглядевшись в лицо несчастного, Гарун в ужасе воскликнул:

– Что вижу я? Разве это не визирь прежнего халифа?

И снова страж отделался молчаливым кивком, и снова пропустил его к следующим, третьим воротам, над которыми в страшных муках, со стонами умирал еще один человек.

– Разве это не начальник конницы покойного халифа? – спросил Гарун аль-Вакиль.

И в третий раз страж кивнул, не пожелав вымолвить ни слова, но при подходе к четвертым воротам все так же молча указал на еще один кол. Пока пустой.

– Идем дальше, – молвил верный аль-Вакиль.

И страж проводил его к дверями тронного зала.

Войдя, меч ислама и укротитель неверных простерся ниц перед халифом. Придворные, увидев вошедшего, умолкли, в зале воцарилась тишина.

– Встань, – повелел аль-Хаким.

Аль-Вакиль повиновался.

– Приблизься.

И это повеление было исполнено. Гарун аль-Вакиль увидел, что за прошедшие годы новый халиф возмужал, превратившись из юноши в статного и красивого молодого мужчину с шелковистой бородкой. Он восседал на престоле, а на коленях его седела принцесса Ситт аль-Мульк. Сестра повелителя правоверных тоже повзрослела и расцвела, ее девичья прелесть сменилась красотой юной женщины. Груди принцессы соблазнительно округлились, и на одной из них лежала рука брата с длинными, изящными пальцами.

Долгое время аль-Хаким молча смотрел на полководца, а потом спросил:

– Как смел ты вернуться в Каир и предстать пред моими очами, не выполнив данного тебе повеления?

– О владыка, – возразил Гарун, – враги твои повержены, и во владениях твоих, от западного океана до границ Хинда, воцарился мир.

– Ты лжешь.

Аль-Вакиль, пораженный и возмущенный, уже потянулся было к рукояти меча, но тут вспомнил о слове, данном покойному халифу, и, проглотив оскорбление, низко склонился перед аль-Хакимом.

– О повелитель правоверных, скажи, какого врага верный раб еще не поверг к твоим стопам?

Халиф слегка улыбнулся.

– Скажи мне, не разорил ли ты недавно город Ирам?

– Да, владыка, Ирам Многоколонный, лежащий далеко за пределами широких пустынь.

– И оттуда ты прислал мне множество пленных и рабов?

– Ради твоей славы и чести, о повелитель.

Халиф, едва заметно кивнув, хлопнул в ладоши.

– Вот один из них.

И тут же из теней выступил черный мавр, могучий чреслами, безобразный с виду и более походивший на ужасного демона, чем на смертного, ибо белые зубы его сверкали подобно клыкам хищника, а в глазах полыхал адский огонь.

– Масуд, – повелел халиф, – повтори ему то, о чем недавно говорил мне.

Черный мавр шагнул вперед и, возвышаясь над Гаруном, как башня, прорычал:

– Узнай, о водитель воинств, что далее Ирама расположен другой город, именуемый Лилат-ах, изобильный сокровищами и чудесными творениями, ибо никому еще не удавалось пробить брешь в его высокобашенных стенах. Трепет внушает он недругам, поелику прославлен как Город Проклятых.

– Но почему этот город нарекли именно так? – спросил Гарун, охваченный одновременно и страхом, и любопытством. – Отчего пошла о нем столь дурная слава?

– Утверждают, – ответил мавр с мерзкой ухмылкой, – что жители прокляты за то, что отдали свои души.

– Но кому? Кому?

Мавр сложил огромные ладони.

– В своих храмах, – промолвил он, – они поклоняются не Аллаху, но Лилат, каковую объявляют Великой Богиней, приписывая ей сотворение всего сущего. Они утверждают, – да помилует меня Аллах, – что даже человек был сотворен этой богиней, вылеплен ею из праха земного и оживлен ее кровью.

Мавр помолчал и, взглянув на халифа, добавил:

– Повелитель правоверных, все это я подтверждаю клятвенно, перед твоим троном и ликом Всевышнего.

– Итак... – Голос халифа неожиданно сделался высоким и резким. Он крепче обнял сестру, прижал ее к себе, и лицо его расплылось от удовольствия. – Мне очень хотелось бы знать, за какую цену жители Города Проклятых уступили этой богине свои души.

Он медленно наклонил голову.

– Уж, надо думать, они получили взамен нечто чудесное. Не иначе как некий удивительный дар.

Неожиданно по его телу пробежала дрожь. Он взглянул на сестру с таким видом, словно увидел ее впервые, скривился в гримасе и вскочил на ноги, так что сброшенная с его коленей принцесса упала на пол.

– Разве я не повелитель правоверных?! – визгливо вскричал аль-Хаким. – Разве не должны все сокровища этого города стать моими? Разве не должны его стены быть сровненными с песками, а его идолы низвергнутыми и разбитыми в пыль? – Халиф уставил палец на полководца. – Как можешь ты, о Гарун аль-Вакиль, наслаждаться отдохновением в тенистых садах Каира, в то время как город воистину проклятых нечестивцев, утверждающих, будто человек был создан шлюхой и оживлен ее нечистой, сочащейся из срамного места кровью, стоит и жители его кощунственно потешаются над именем Аллаха? Этого терпеть нельзя!

Глаза халифа выкатились и стали дико вращаться, на губах выступила пена.

– Ступай! – выкрикнул он, указав на ворота. – Ступай! Этого терпеть нельзя!

Низко поклонившись, Гарун покинул дворец и, памятуя о слове, данном им прежнему повелителю, без промедления покинул Каир, дабы двинуть войска на Город Проклятых. Но, седлая коня и подвешивая к поясу сияющий меч, он вспоминал руку халифа, ласкающую грудь сестры, и не переставал дивиться тому, что человек, твердо приверженный величию и славе Аллаха, может в то же время быть столь порочным и развращенным.

"Увы, многое в мире непостижимо для смертного. Лишь Аллаху ведомы все тайны сущего", – сказал он себе под конец и, дабы не смущать свое сердце подобными размышлениями, сосредоточился на Городе Проклятых.

Сорок дней и сорок ночей вел аль-Вакиль свое войско через пустыню, пока не достиг Ирама. Город сей выглядел теперь совсем не так, как в тот день, когда Га-рун увидел его впервые: стены его смешались с песком, дома лежали в развалинах, а жители превратились в скопище жалких, голодных оборванцев. Узрев сие бедствие из бедствий, Гарун сокрушился сердцем и, памятуя, что именно он довел людей до столь плачевного состояния, повелел, чтобы их накормили и оделили милостыней.

Но когда он предложил щедрую плату каждому, кто проводит его в Лилат-ах, все, кто услышал его, побледнели и попятились.

– Поворачивай назад! – воскликнули они. – Возвращайся, воитель, ибо даже твой несравненный меч не осилит проклятия, лежащего на этом городе.

Гарун потребовал объяснить, в чем заключается это столь устрашающее всех проклятие, но люди, побледнев и задрожав еще сильнее, сказали, что сие неведомо, ибо оттуда никто не возвращался. Но, увидев, что все сказанное ничуть не устрашило Гаруна и он, как прежде, исполнен решимости, они согласились раскрыть ему некий секретный способ, позволяющий найти путь к этому вместилищу зла.

– Пролей кровь на песок, – молвили сведущие, – и отметь направление, в котором потечет она, ибо идол Лилат всегда притягивает кровь. И таким образом – да хранит Аллах твою голову! – ты, возможно, узнаешь, что за проклятие тяготеет над тем городом и чем оно столь ужасно.

Гарун продолжил путь по пустыне и спустя еще сорок дней и сорок ночей на закате узрел впереди полированную колонну из черного камня. Приблизившись, полководец увидел, что на колонне высечены арабские письмена, а к основанию оной прикован сияющими цепями закопанный по грудь в песок иссохший и изможденный демон, подобный гулу или ифриту.

Однако при виде воинства повелителя правоверных нечистое чудовище вдруг выкрикнуло священное имя Аллаха, и по щеке его покатилась одна-единственная слеза. Скованный узник не в состоянии был вымолвить еще хоть слово, ибо язык его ссохся, и лишь беспомощно махал руками, словно пытаясь избавиться от оков. Наконец, когда слеза упала на его язык и увлажнила его, демону удалось произнести слово "вода".

Сжалившись, Гарун приказал напоить его.

– Именем того, кто властвует над видимым и невидимым, ответствуй, какова твоя природа, – потребовал полководец.

– Я не отвечу тебе, пока ты не поклянешься, что, узнав истину, пронзишь мое сердце мечом, – заявил демон.

– Воистину это странная просьба.

– Поклянись!

– Не могу, – промолвил Гарун, – ибо никогда не лишал я жизни живое существо без веского на то основания.

Демон издал столь жалобный стон, что сердце полководца исполнилось сострадания к этому пусть ужасному с виду, но глубоко несчастному существу.

– Поверь, совершив то, о чем я прошу, ты не поступишь вопреки своему обычаю. Выслушай меня и выполни мою мольбу.

– Говори. Если я сочту твои доводы убедительными, просьба твоя будет исполнена.

– Слушай же. Некогда я был человеком – и не только человеком, но, как и ты, правоверным мусульманином и предводителем войска сияющих клинков. Целью моей было вступить в город Лилат-ах, дабы возгласить в его храмах ту истину, что нет бога, кроме Аллаха, и Мохаммед пророк его. Но, увы, сила лежащего на нечестивом граде проклятия столь велика, что я был разбит, пленен, зарыт в песок и прикован к этому столбу, на коем в насмешку над Аллахом и пророком его начертан сей кощунственный стих.

Гарун воззрился на столб и прочел следующие слова:

– "О Лилат помыслил ли ты? Помыслил ли об иной, великой? Воистину надобно трепетать пред ликом ее, ибо велика Лилат среди богов".

– Нет бога, кроме Аллаха! – воскликнул Гарун, покачав головой. – Но все же эта Лилат, видимо, и вправду обладает немалым могуществом. – Он опустился на колени возле поверженного. – Поведай мне, в чем секрет ее силы? И какое проклятие могло довести тебя до подобного состояния?

– Ну что ж, – ответил несчастный, – секрет прост. Сила ее коренится в обладании тем, что именуют философским камнем. Алчущие обрести этот камень обшаривали все уголки земли.

Узник рассмеялся, столь горестно и ужасно, что у всех внимавших ему мороз пробежал по коже.

– Ибо ведай, – продолжил он, – хотя я был рожден смертным, как ты, мое пребывание здесь, у этой колонны, длится уже три сотни лет.

Гарун воззрился на него в изумлении.

– Неужто в городе Лилат-ах все живут так долго, как и ты?

– Воистину так, – бедняга поморщился, – ибо будь даже их головы снесены с плеч, животы вспороты, а внутренности выброшены в пыль, на другой день они все равно восстанут из праха и продолжат сражаться.

– И в чем же заключается секрет этого чуда?

Несчастный, прежде чем ответить, вновь содрогнулся и застонал.

– В эликсире – в жгучем и горьком на вкус снадобье, каковое влили в горло мне и моим бойцам, дабы наши мучения и страдания никогда не кончались.

– Воистину это дивный рассказ. Но как приготовляется эликсир бессмертия?

– Сие мне не ведомо, о поборник праведности, ибо это есть тайна, известная лишь жрецам Лилат. Говорят, в незапамятные времена они прибыли в этот город из Египта, где правил фараон-язычник.

– Из Египта? – Гарун обвел задумчивым взглядом бескрайние пески. – Но зачем жрецам, обладавшим таким могуществом, потребовалось покидать столь богатую и счастливую землю?

– Зачем? – Закованное существо горько усмехнулась. – А как ты сам думаешь, о воитель? Да затем, чтобы такие, как ты и я, их не тревожили!

Выкрикнув эти слова, несчастный стал как безумный извиваться и биться в своих цепях, на губах его выступила пена.

– Поворачивай! – прохрипел он. – Поворачивай назад! Возвращайся! Неужели ты не постиг, что я оставлен здесь, дабы служить предостережением, наглядным и ужасным предостережением для всякого, кто дерзнет двинуться дальше? Поворачивай немедленно!

Гарун долго молчал, размышляя об обетах, данных халифу аль-Азизу, а потом твердо сказал:

– Нет, повернуть назад я не могу.

Скованный демон обмяк и обвис на цепях.

– О несчастный, – проговорил он, – возможно, через некоторое время, когда сила твоя будет сломлена и мощь сокрушена, ты сменишь меня здесь, у этого столба, и будешь страдать до скончания времен.

Гарун покачал головой и, медленно извлекши из ножен меч, приставил острие к иссохшей груди страдальца.

– Ты сам знаешь, – улыбнулся он, – что даже проклятые Лилат могу вернуть милость Аллаха. Нет Бога, кроме Аллаха, и Мохаммед пророк его!

С этими словами аль-Вакиль вонзил меч в грудь несчастного, и тот конвульсивно забился в своих оковах, пальцами хватаясь за отточенную сталь.

– Ты умираешь? – вопросил его Гарун. – Чувствуешь, что жизнь покидает тебя?

– Да, – ответил прикованный и собственными руками еще глубже погрузил клинок в свою изможденную плоть...

Из раны сочилась черная кровь.

– Но как может мой клинок, обычная, созданная человеком сталь, отнять жизнь у того, кого напоили магическим эликсиром? – осведомился аль-Вакиль.

– Помню... – едва слышно пробормотал демон, – тогда тоже... на стенах... тот человек... Я пронзил его мечом, и мне казалось, что он умирает на моих глазах...

Бывший воин закашлялся и выплюнул на песок черную жидкость.

– Все эти годы... – Неожиданно на его лице появилось некое подобие улыбки. – Все эти долгие столетия я размышлял, гадал, надеялся. Дерзал уповать на то, что тогда враг действительно был мною убит. И вот теперь... кажется... кажется, я знаю истину.

Он еще продолжал говорить, а глаза его начали вращаться. Свет в них потускнел. Едва несчастный произнес последнее слово, глазные яблоки сморщились и раскрошились. Следом за ними рассыпалось в прах и иссохшее тело. Всего несколько мгновений потребовалось для того, чтобы оно превратилось в облачко невесомой пыли и было развеяно ветром. На столбе остались лишь пустые цепи.

Гарун, преклонив колени, произнес молитву, после чего поднял оковы и повернулся к своим солдатам.

– Воистину велик Аллах! – возгласил он. – Зрите, о правоверные, разве не был дарован нам знак, указующий, что даже проклятые в городе Лилат-ах уязвимы для праведной стали? Хвала Аллаху, ибо нет для него ничего невозможного.

* * *

Ничто не могло поколебать веру Гаруна и отвратить его от намеченной цели, хотя когда на следующий вечер впереди показались пламенеющие в лучах кровавого заката башни и стены, войско повелителя правоверных охватил столь великий ужас, что даже такому прославленному и могучему полководцу, каким был аль-Вакиль, с трудом удавалось удерживать людей от бегства. Чудовищен был облик Города Проклятых, ибо зазубренные башни его возносились к небу, полированные стены заслоняли окоем, и закатный багрянец заставлял эти укрепления казаться не сложенными из камня, но сотворенными из живого огня.

Когда же пала ночь, зарево угасло и город вырисовывался на фоне звездного неба выраставшей из голой пустыни грозной, черной громадой.

Гарун аль-Вакиль извлек из ножен свой сияющий меч и повелел воинам быть наготове. Повеление сие поспело вовремя, ибо проклятые жители Лилат-ах под покровом ночи совершили яростную вылазку. Ужасные видом, ибо очи их походили на горящее серебро, а кожа тускло мерцала даже во тьме, они, суля неминуемую погибель, словно духи смерти обрушились на правоверных с леденящими кровь воплями. Однако по благоволению Аллаха строй мусульман стоял крепко. Яростные атаки продолжались всю ночь, но с приближением рассвета стали ослабевать, а когда первые солнечные лучи вызолотили восточный небосвод, враг отступил за городские стены. Множество поверженных недругов осталось на поле боя, но, к ужасу и изумлению правоверных, все они, даже получившие самые ужасные раны, были живы. Весть о том, что врагов нельзя убить, едва не повергла мусульман в отчаяние. И тогда Гарун прошел по полю боя, острием своего меча поражая раненых в сердце, и каждый, кого касалось его оружие, издав пронзительный вопль, рассыпался в пыль.

Видя это, воины халифа воспрянули духом, и аль-Вакиль, не теряя времени, повел их на штурм Оказавшись в тени величественных стен, он поднял глаза, изумляясь виду вздымавшихся над стенами богато изукрашенных, вызолоченных башен и осыпанных драгоценностями куполов, но более, чем шпили, арки и пирамиды, более, чем все дивные чудеса и красоты, внимание его привлекли несчастные пленники. Вдоль всей линии укреплений можно было видеть истерзанные ужасными пытками человеческие тела, но, как ни страшны были муки этих несчастных, им не дано было обрести покой в смерти. При мысли о веках ужасных страданий, выпавших на долю пленников по воле проклятых нечестивцев, сострадательная душа Гаруна исполнилась праведного гнева. Движимый оным, он воздел над головой свой меч, издал грозный боевой клич и галопом устремился вперед.

Восхваляя Аллаха, дарующего победу, воины отважно последовали за ним и вступили в ожесточенную схватку со злобным и яростным врагом. Многие правоверные сложили головы под мерцающими стенами Города Проклятых, ибо силен и злобен был исполненный нечестивой ярости недруг. Защитники Лилат-ах дрались как одержимые, однако от полководца мусульман не укрылось, что, по мере того как выше поднимается солнце, силы идолопоклонников убывают. Наконец к полудню поборники ислама ворвались в город, но битва продолжалась и за его стенами. Кровь ручьями струилась по улицами, мертвые тела обращались в прах, и из-под копыт арабских скакунов вздымались клубы пыли. В центре города высился огромный, с башнями из черного мрамора храм, на стенах которого были изображены устрашающего вида демоны. Туда, в широкие золотые ворота этого идольского капища, стремились заползти раненые поклонники Лилат. При виде их Гарун аль-Вакиль едва не проникся сочувствием, но вовремя вспомнил, что солнце уже достигло зенита, и когда оно начнет клониться к западу, силы зла и тьмы начнут возрастать.

– Убивайте всех! – крикнул он своим воинам. – Разите без пощады! Да сгинут неверные во имя Аллаха и пророка его!

Однако самому ему убийство и кровопролитие уже опостылели. Его разящий меч вздымался и опускался, вздымался и опускался, по мере того как он, переходя из одного двора в другой, из одного зала в следующий, все далее углублялся в темноту храма, пока наконец не оказалось, что вокруг не осталось ни единого живого врага и убивать больше некого. Однако, хотя помещения впереди казались пустыми, аль-Вакиль отнюдь не был уверен, что задача выполнена, ибо он еще не проник в самое сердце храма. Чем дальше он продвигался, тем ниже становились своды, уже проходы и гуще мрак. Воздух полнился тяжелым запахом фимиама и еще каким-то странным, сладковатым зловонием. Чувствуя, как что-то плотное заполняет его легкие, Гарун увидел впереди запертую на засов двухстворчатую дверь, из-под которой выползали клубы жирного бурого дыма. Судя по пробивавшемуся сквозь щель свечению, за дверью мерцало некое оранжевое зарево.

Аль-Вакиль остановился, а потом бросился вперед, с размаху высадил двери плечом и, не мешкая, вбежал в помещение, вдоль боковых стен которого от пола до потолка были сложены человеческие тела. Они казались истощенными и иссохшими, но рассмотреть их лучше не представлялось возможным, ибо все тела с головы до ног были окутаны плотными пеленами. Гарун присмотрелся к ближайшему из них, но поскольку сквозь ткань проступали лишь странные, мало похожие на человеческие очертания черепа, осторожно к нему прикоснулся. Увы, даже при слабом касании голова отделилась от туловища и упала на пол. Как оказалось, тело было расчленено на множество частей.

В тот же самый миг из дальнего, задымленного конца зала донесся шипящий смех, и голос, сухой и шелестящий, вопросил:

– Кто ты, дерзающий тревожить сокровенные тайны богов?

Разгоняя одной рукой едкий дым, Гарун воздел свой сияющий меч и двинулся на голос. Скоро ему удалось разглядеть бритоголового мужчину в струящемся жреческом одеянии, стоявшего возле горящей жаровни. В водруженном на жаровню неглубоком сосуде пузырилась и клокотала густая черная жидкость, над которой клубами поднимался бурый дым.

– Нет и не может быть таких тайн, покровы которых не пронзил бы взор всемогущего Аллаха, – заявил полководец.

Жрец снова рассмеялся наводящим ужас безжизненным, скрипучим смехом.

– Однако я на тысячи лет старше твоего бога.

– Хвастливое заявление, – молвил Гарун, протянув руку над жаровней и приставив острие меча к сердцу своего противника. – Надеюсь, оно хотя бы помогло тебе должным образом подготовиться к смерти.

Жрец – и это не укрылось от аль-Вакиля – напрягся. Слегка надавив мечом, полководец несколько раз взмахнул рукой и, разогнав дым, впервые по-настоящему рассмотрел скрывавшееся за дымовой завесой, напрочь лишенное выражения лицо. Яркий, холодный, как лунный свет, взгляд встретился с взглядом Гаруна, и воин подумал, что когда-то этот человек, наверное, был красив. Но ныне жрец выглядел устрашающе безобразно, ибо не имел ушей и на месте его носа зияла дыра.

– Смерть... – прошептал жрец, неожиданно улыбнувшись, и Гарун заметил, что на лбу его выступили бусинки пота. – Я почти забыл о том, что она вообще существует. Внезапно он выкрикнул какую-то непонятную фразу – не то молитву, не то заклинание – и всем своим весом навалился на меч, словно стремясь, чтобы клинок скорее пронзил его сердце.