Спящий в песках

– И в чем должна состоять эта жертва?

Царица снова потянулась к нему. На сей раз Эхнатон не уклонился от ее губ и тем не менее слышал каждое ее слово, отчетливо раздававшееся в его голове.

– Тебе придется усвоить, что любовь неотделима от ненависти, – говорила она, – так же как жизнь – от смерти. Усвоить то, чего так и не понял мой давний спутник. Иными словами, тебе предстоит понять суть одиночества, осознать, каково это – быть одному, и не какое-то время, а целую вечность.

Царица умолкла, но он чувствовал, как растворяется в ее поцелуе.

– Такова должна быть твоя жертва, – услышал он словно издалека. – Такой должна стать твоя судьба. Ты согласен?

Эхнатон знал, что отвечать – во всяком случае, вслух – не требуется. Она не нуждалась в словах. Вместе с ее поцелуем на него нахлынула тьма. Погасли даже звезды. Тьма, словно чье-то дыхание, стирала и уносила прочь все его мысли. И все мироздание обратилось в непроглядный мрак.

* * *

Но в этот момент Гарун заметил приближение утра и прервал свой рассказ.

– О повелитель правоверных, – сказал он, – если ты придешь ко мне вечером, я поведаю тебе о принесенной Эхнатоном жертве.

Халиф поступил так, как было предложено: уехал во дворец, а на закате вернулся в мечеть и поднялся на минарет.

И Гарун аль-Вакиль сказал...

* * *

Случилось так, что однажды царь Эйэ отправился на охоту. Фараон, переживший царствования двоих своих внучатых племянников, был уже немолод, однако во всей стране мало кто мог натянуть столь тугой лук, как у него, и не было равных ему в воинских умениях. В тот день он мчался на своей колеснице подобно буре и чувствовал себя вновь молодым, как будто и не было за плечами прожитых лет. Охваченный азартом, он пожелал править лошадьми самостоятельно и приказал вознице сойти на землю. Увлекшись, Эйэ намного опередил свиту, но если и останавливался, то лишь затем, чтобы достать новую стрелу и в очередной раз натянуть тетиву. Охота выдалась удачной. Множество зверей сразил он своими стрелами. Правда, встреча с огромным черногривым львом едва не превратила фараона из охотника в добычу, но верный лук выручил его и на сей раз.

Видя, что упавший зверь не подает признаков жизни, фараон сошел с колесницы, чтобы рассмотреть убитого хищника, и в этот момент кони испуганно заржали. Царь оглянулся. Все вокруг казалось спокойным, но на всякий случай он все же медленно обнажил меч.

Постояв с клинком наготове, но так и не обнаружив ничего подозрительного, Эйэ наклонился, вытащил стрелы из туши мертвого льва и задумчиво воззрился на того, кто еще недавно был грозой пустыни.

Кони, однако, вскинулись и заржали снова, а на песок за спиной фараона упала чья-то тень.

Развернувшись и выставив перед собой меч, он увидел закутанного в темные одеяния человека, а когда встретился с ним взглядом, ощутил столь великий, неизъяснимый страх, что клинок выпал из онемевших пальцев.

– Кто ты? – прошептал Эйэ.

Ответа не последовало.

– Кто ты? – снова спросил он, пристально вглядываясь в незнакомца.

Нет! Не может быть! Даже платок, окутывавший голову невесть откуда взявшегося в пустыне человека, не мог скрыть столь необычную форму черепа. Эйэ понял – хотя едва мог поверить в истинность своей догадки, – кого он видит перед собой.

– Ты вернулся, о фараон! – хрипло выдохнул старый полководец и, нетвердо шагнув вперед, пал на колени.

– Не приближайся ко мне, – прозвучал голос, чуть более громкий, чем шепот, в котором слышались музыкальные нотки, как будто ветер играл на серебряной флейте.

Эйэ, однако, узнал его безошибочно и, не вставая, подался вперед.

– Не приближайся ко мне!

– Почему? – Эйэ взглянул не племянника с недоумением.

– Потому, что я с трудом удерживаю себя в руках, – промолвил Эхнатон, содрогаясь и сжимая кулаки словно в стремлении подавить некий порыв, охвативший его при виде дяди. – Стой на месте и отвечай! Что ты сделал с моими сыновьями? Говори! Я заставлю тебя сказать правду!

Эйэ поднял брови.

– С твоими сыновьями? Но я... ничего я с ними не делал.

– Тогда почему они умерли?

Эйэ нахмурился и медленно поднялся на ноги.

– Ко всем бедам, свалившимся на нас, – начал объяснять он, – добавилась еще и лихорадка, поразившая Сменхкара спустя всего несколько месяцев после твоего отъезда. Мы делали для его спасения что могли, но все наши усилия оказались напрасны. Смерть царя в столь молодом возрасте стала для нас совершенной неожиданностью. Для него еще даже не успели подготовить гробницу, и моя сестра уступила свою, сооруженную в Фивах. Там и был совершен обряд погребения со всеми подобающими царю почестями. Со всеми почестями – клянусь!

Эхнатон отрывисто кивнул.

– А Тутанхатон?

– Тутанх... – Эйэ вдруг смутился и словно проглотил окончание имени. – Он... он восседал на троне в течение десяти лет, мужая, взрослея и набираясь мудрости. Он был красив, любим и чтим народом, но и его унесла лихорадка. Лихорадка, великий царь, не более того. Здесь нет никакой тайны: все мы смертны, в том числе и фараоны. Даже величайшие из владык.

Эхнатон едва заметно усмехнулся.

– И тем не менее, о мой дядя, я скажу тебе, что если сын мой Тутанхатон и в самом деле умер, то удивительно, как в час его кончины земля не покрылась тенями, не пересох Нил, не всколыхнулось море и не перевернулась сама земля. Ибо – если он действительно мертв – ты даже представить себе не можешь, что пришло к концу вместе с ним.

Эхнатон помолчал и покачал головой.

– Так, значит, он умер от лихорадки? Других причин не было?

Эйэ беспомощно пожал плечами.

– Уверяю тебя, мы проводили его в другой мир как подобает, со всеми должными почестями.

Неожиданно Эхнатон напрягся.

– Где?

– В долине. Возле Фив.

– Возле Фив?! – В устах Эхнатона название древней столицы прозвучало как плевок. – А почему не за утесами близ Обители Солнца, рядом с вырубленной в камне гробницей Киа, его матери?

И вновь Эйэ смутился и потупил очи.

– Можешь не отвечать! – вне себя от гнева вскричал Эхнатон. – Я собственными глазами видел, что сады занесены песками, на месте цветов растут сорняки, а в развалинах дворцов поселились шакалы и змеи! Как мог ты, о дядя, допустить гибель и разрушение любимейшего моего творения? Отвечай!

– Но разве не ты приказал мне всегда и во всем повиноваться твоим сыновьям? – в свою очередь спросил его Эйэ.

– Да, такова была моя воля, но я не могу поверить, чтобы они приказали тебе уничтожить дело всей моей жизни.

– Нравится тебе это или нет, но повеление было получено мною из царских уст.

– Инен, – почти неслышно произнес Эхнатон. – Никто из моих сыновей не додумался бы до такого сам. Это все Инен! Он ведь вернулся, не так ли?

Помолчав, Эйэ кивнул.

– Да. И снова стал верховным жрецом.

– Значит, это он... – прошептал Эхнатон, обращаясь скорее к себе, чем к дяде. – Это он сначала обрел власть над душами моих наследников, а потом, возможно, и отправил их в мир иной.

С этими словами Эхнатон повернулся и быстро зашагал по пескам прочь. Казалось, еще немного – и он растает в туманной дымке.

– Постой!! – крикнул ему вдогонку Эйэ.

Отрекшийся фараон не остановился.

– Постой! Я должен рассказать тебе кое-что еще!

Но ответом ему было лишь эхо. Там, где только что виднелась фигура Эхнатона, не осталось ничего, кроме мерцающих в воздухе пылинок.

Царь Эйэ, спотыкаясь, сделал несколько шагов, а потом бросился бежать за племянником. Но вскоре вынужден был остановиться, ибо, сколько ни озирался вокруг, не смог увидеть ни Эхнатона, ни даже его следов.

– Да пребудет с ним мир, – пробормотал Эйэ и, несмотря на жару, зябко поежился. – Похоже, он очень в этом нуждается.

Еще раз оглядевшись, царь вернулся к своей колеснице. Почти одновременно с ним подоспели придворные. Они пали ниц, а при виде убитого льва разразились цветистыми похвалами.

Однако их повелитель замкнулся в себе и на протяжении всего обратного пути в Фивы не проронил ни слова.

Правда, все отметили странное выражение его лица и решили, что фараон, должно быть, увидел в пустыне некое чудо.

В то самое время, когда Эйэ возвращался в свою столицу, душу его брата Инена омрачило странное чувство.

Войдя во внутреннее святилище храма, где была вновь восстановлена и с тех пор безраздельно царила тишина – священное молчание камня и полное безмолвие мрака, – Инен поднял свечу. Помещение было маленьким, но окружающая чернота будто поглощала свет колышущегося огонька, и потому тени в углах оставались густыми.

"Здесь, – подумалось Инену, – пребывает истинная тайна, а с тайной всегда должен быть сопряжен ужас".

Сделав шаг вперед и подняв свечу еще выше, он воззрился на стоявшую у дальней стены статую. Поскольку лицезреть сие изваяние было позволено лишь ему одному, он сам восстановил идола из осколков, но, разумеется, не смог придать ему изначальное совершенство, ибо не обладал талантом скульптора. Впрочем, главное было достигнуто: статуя внушала страх – главное, что, по мысли жреца, должно сопутствовать всему, что связано с богами.

Неожиданно Инену почудился какой-то шорох за спиной. Он обернулся, хотя знал, что ничего и никого там нет и быть не должно. Верховный жрец сокрушенно усмехнулся: после изгнания из Фив он сделался чересчур нервным, лишился былой уверенности в себе и стал слишком часто давать волю воображению. Правда, он надеялся, что возвращение в храм положит конец неоправданным страхам. Непроизвольно подняв руки, Инен коснулся рубцов, оставшихся там, где когда-то были его уши и нос. Да, многое уже не вернуть – ни за какую цену. Жрец снова обратил взор к поруганной статуе, негодуя при мысли о совершенном кощунстве и об осмелившемся на такое нечестивое деяние злодее.

Но в тот самый момент, когда он злобно пробормотал себе под нос проклятие в адрес племянника, в тиши храма раздались шаги. Именно раздались, а не померещились – на сей раз он был в этом уверен.

– Кто ты? – гневно вопросил Инен. – И как дерзнул ты потревожить покой сокровенного святилища?

Ответа не последовало, однако, присмотревшись, верховный жрец различил силуэт, еще более темный, чем обступавший его мрак. Тонкие руки и ноги, вздувшийся живот и огромный выпуклый череп делали вошедшего удивительно похожим на хранившуюся в святилище статую.

– Кто ты? – повторил Инен.

Он пытался говорить с властной уверенностью, но не смог совладать со страхом, и голос его дрогнул. Незнакомец шагнул вперед и рывком сдернул лоскут ткани, скрывавший его лицо. Инен отпрянул, даже не попытавшись скрыть охвативший его ужас. Теперь, несмотря на темноту, верховный жрец отчетливо разглядел пришедшего, ибо его бледная кожа сияла, словно подсвеченная изнутри, глаза полыхали огнем.

Жрец с первого взгляда понял, что его незваный гость претерпел некую, великую и страшную перемену.

Он непроизвольно подался навстречу посетителю, но тот предостерегающе воздел руку.

– Не приближайся ко мне.

– Почему? – Инен в ярости и страхе сжал кулаки.

– Потому что я могу не совладать с собой.

– И что тогда будет?

На губах Эхнатона промелькнула тень улыбки.

– Ты не единственный хранитель тайны, – тихо промолвил он. – Но скажи мне... – Отрекшийся фараон огляделся по сторонам и поднял взгляд к потолку. – Скажи, как получилось, что крыша храма восстановлена и эта статуя вернулась на свое место? Когда я был здесь в последний раз, от идола оставались лишь жалкие осколки, а залы храма заросли сорными травами.

– Теперь, о отступник, сорными травами поросли развалины храма твоего бога! – отозвался Инен и снова сжал кулаки, но на сей раз не от страха, а от ощущения безмерного торжества. – Все твои труды обращены в ничто: дворцы разрушены, статуи низвергнуты в пыль, и само твое имя стерто отовсюду, где его смогли найти. Пройдет совсем немного времени – и никто даже не вспомнит, что когда-то существовали ты, твой город, твой бог и твои сыновья.

– Мои сыновья... – Эхнатон выдохнул эти слова хрипло, таким ледяным тоном, что торжество Инена вновь уступило место страху. – Мои сыновья... – Эхнатон прищурился. – Верно ли сказал мне Эйэ, что они умерли от лихорадки?

– Так было объявлено.

– И ни у того, ни у другого не обнаружили никаких признаков присутствия в их жилах проклятой крови?

– Так было объявлено.

– Но правда ли это? Я должен знать. Скажи мне, так ли это на самом деле?

Инен сглотнул и, сам того не желая, встретился с Эхнатоном взглядом. Сияющие глаза пронзили его насквозь, и он, застонав от страха и удивления, забормотал:

– Правда... Да, это правда... – Он отчаянно пытался освободиться от власти этих глаз, но уже понимал, что оказался в ловушке и его вот-вот захлестнут волны чудовищного страха.

– Правда... – лепетал он. – Все правда...

Хотел бы я тебе верить.

– А почему ты должен сомневаться в моих словах? – выкрикнул, собрав остатки мужества, Инен. – Неужели, если бы в жилах хоть одного из них текла священная кровь, я захотел бы увидеть его погребенным, прежде чем он оставит потомство и тем самым продлит божественный род? Посуди сам, какую ценность могла иметь для меня плоть двоих людей в сравнении с необходимостью сохранить непрерывную преемственность поколений? В песках, в тайном храме, хранятся огромные запасы магической плоти, ряды и ряды обернутых саванами тел, а вот на троне Египта уже не будут восседать потомки Осириса.

Жрец снова сглотнул, ибо горящие глаза племянника прожигали его, высвечивая каждую мысль.

– Не будут, – повторил он. – Если только Тии не родит сына и не продолжит род.

– Да, – пробормотал Эхнатон, прикрыв наконец глаза. – Я и забыл. Осталась только она одна.

– Ну и что? – Инен попытался скрыть нотку тревоги, но голос опять выдал его. – Как ты собираешься с ней поступить?

– А тебе-то какое дело?

– Она моя сестра.

Эхнатон презрительно рассмеялся.

– Ты хочешь сказать, она твой последний, единственный шанс на продление линии носителей проклятой крови. Иначе она бы тебя не интересовала.

– Она... она... – Инен сглотнул и снова невольно позволил племяннику поймать и удержать его взгляд. – Я никогда не любил никого, кроме нее.

И снова Эхнатон с горечью рассмеялся.

– И ты доказал свою любовь тем, что прокрался в Фивы и наверняка попытался уговорить ее разделить с тобой ужас вечности. Научить ее питаться плотью родичей, то есть превратиться в такого же людоеда, каким стал ты.

Инен уставился на него в недоумении, потом едва заметно улыбнулся.

– Я не принес сюда магическую плоть, – возразил он.

– Зачем же ты в таком случае вернулся?

– Проверить, не является ли Тутанхамон истинным наследником твоей крови. Увы, мои надежды были напрасны. – Улыбка Инена стала шире. – Я застал его уже в усыпальнице.

Эхнатон воззрился на него с плохо скрытым недоумением.

– Но мне говорили, что он погребен всего семьдесят дней назад.

– Верно.

– А до того ты не возвращался?

– Нет.

– Но тогда... – Эхнатон нахмурился, и огонь в его глазах неожиданно уступил место мрачной, смертельной пустоте. – Тогда.... Кто мог повелеть восстановить это... – Он обвел рукой тьму вокруг себя. – Это прибежище скверны?

– Ты не знал?

– Кто? – Лицо Эхнатона исказилось от жгучей боли. – Отвечай!

– Твоя мать, – злорадно произнес Инен. – Твоя мать и моя сестра, о фараон, царица Тии! Все было сделано ею!

– Я тебе не верю.

– Дело твое, но это правда.

– Не может быть!

– Загляни мне в душу, – предложил Инен. – Ты ведь сам знаешь, что я не в состоянии тебя обмануть.

Несколько мгновений Эхнатон молча буравил жреца пронизывающим взглядом, а потом промолвил:

– Если так, то решено. – Лицо его оледенело. – Решено. Это должно быть сделано сразу.

Эхнатон повернулся и зашагал прочь.

– Постой!

Ответа не было.

Инен устремился вдогонку и попытался ухватить племянника за край одежды, но тот обернулся и... Жрец буквально остолбенел, увидев, сколь страшно преобразился его племянник. Глаза его пылали, ввалившиеся щеки дрожали, рот злобно оскалился.

– Убирайся прочь! – прорычал он. – Прочь! Руки его при этом уже тянулись к горлу жреца, однако Инен успел отпрянуть.

– Что с тобой случилось? – воскликнул он, с трудом веря своим глазам. – В кого ты превратился?

Набрав воздуху, медленно и осторожно, словно слишком поспешный вздох мог нарушить его с таким трудом обретенное самообладание, Эхнатон ответил:

– О мой дядя, разве не ты рассказывал мне о том, что Исида, зная тайное имя Амона, могла благодаря ему добиться чего угодно?

– Да, – согласился Инен. – Именно поэтому она носит титул Великой Владычицы Магии.

– Тогда ты должен знать, что даруемое ею она может и забрать обратно.

– Что ты имеешь в виду?

– Да то, что бессмертию Осириса положен конец и все, кто подвержен этому проклятию, смогут наконец обрести покой. Вечности для них больше нет, ибо я решил навсегда покончить с этим.

– Ты?

– Да, я. – Эхнатон мрачно усмехнулся. – Неужели ты еще не понял? Я стал самой Смертью.

– Нет, – запинаясь, пробормотал Инен. – Нет, я ничего не понимаю.

– Я алчу жизни. А что, в конце концов, есть Смерть, как не такого рода голод?

– Значит... – Инен задрожал, вспомнив жуткий, звериный оскал. – Выходит, ты алкал и моей жизни?

– Вкус-с-с! – Эхнатон прошипел это слово едва слышно, однако Инену оно показалось заполнившим тьму громом. – Да, о мой дядя, тебе следует держаться от меня подальше. Я, как и раньше, предпочитаю, чтобы ты жил вечно, ибо, на мой взгляд, нет ничего страшнее и отвратительнее такой судьбы. Однако, если ты приблизишься ко мне, я не смогу справиться с желанием и вкушу твоей жизни, ибо вкус ее сладостен, прекрасен и воистину драгоценен. Любая человеческая жизнь служит для меня приманкой, но твоя желанна более любой другой.

Едва Эхнатон произнес эти слова, в очах его отверзлась бесконечная тьма, и Инен попытался оторвать взгляд от этого глубокого, беспредельного одиночества, дабы не раствориться в нем навеки.

– Почему? – прошептал он. – Почему именно моя жизнь столь для тебя желанна?

Тьма в глазах Эхнатона подернулась дымкой.

– Я есть Смерть, – ответил он. – Мне чуждо то, что дорого любому из живущих на земле: любовь семьи... матери, брата, сестры, ребенка...

– Матери? – прошептал Инен.

– Конечно, – усмехнулся Эхнатон, – ибо Тии есть жизнь моей жизни. Она значит для меня еще больше, чем для гебя... И больше, чем ты.

Усмешка его истаяла. Он застыл неподвижно, и жрецу показалось, будто отрекшийся фараон соткан из уплотнившейся тьмы, обволакивающей пламя свечи.

– Держись от меня подальше, – донесся из этой тьмы шепот. – Сегодня же убирайся из Фив, ибо, клянусь, если я увижу тебя снова, ты умрешь.

Последнее слово задержалось в воздухе, оно снова и снова звучало в сознании Инена. Однако, едва фигура племянника растворилась в окружающем мраке, жрец все же шагнул вперед.

"Умрешь... умрешь..." – продолжала шелестеть темнота, хотя там уже никого не было. Бывший фараон даже не ушел – он просто исчез.

Инен торопливо собрал свои пожитки и чуть ли не бегом покинул храм.

Страшное слово продолжало биться в его голове, и он решил во что бы то ни стало сегодня же покинуть город. Один, если иного выбора не будет. Однако, прежде чем уехать он решил побывать у сестры, надеясь, что сумеет отыскать ее раньше Эхнатона. Обходя ее покои, заглядывая в самые укромные и любимые ею утолки, жрец повторял про себя то, что собирался сказать ей при встрече: "О сестра моя, пойдем со мной – и мы обретем вечное счастье".

Неожиданно его обуял страх: а что, если Эхнатон, воплощенная Смерть, уже побывал здесь и успел забрать жизнь Тии? Ужас был невыносим, ибо Инен впервые осознал значение сказанного ему Эхнатоном: "...нет ничего страшнее и отвратительнее такой судьбы".

"Но нет, – подумал Инен, – моя судьба вовсе не будет ни страшна, ни отвратительна. Лишь бы только найти Тии".

Но поиски его оказались напрасными, ибо, в то время как Инен обшаривал закоулки дворца, Тии во весь опор неслась к долине. Фараон Эйэ по прибытии в Фивы немедленно сообщил вдовствующей царице о возвращении сына, но ее, как ни странно, это известие не обрадовало, а лишь испугало. Она стала допытываться, точно ли это был ее сын, а когда Эйэ заверил ее в том, что ошибка невозможна, настроение ее испортилось окончательно. Тии выбежала из комнаты, а фараону, пытавшемуся последовать за ней, велела оставить ее в покое. Эйэ ушел к себе, а потому так и не узнал, что Тии собрала человек двадцать слуг, вооружила всех кирками и лопатами и, когда солнце уже клонилось к закату, отбыла во главе этого отряда по дороге, что вела к долине.

Тии ехала в отдалении от своего конного эскорта, ибо ей трудно было находиться в обществе людей нормального телосложения, не имевших ни истонченных рук или ног, ни раздувшихся животов, ни огромных куполообразных черепов. За последние годы у нее выработалась привычка одеваться во все черное и скрывать лицо под вуалью, и все же на дороге, лишившись защиты стен своих покоев, она чувствовала себя неуютно. Обогнать же сопровождающих не составило для нее ни малейшего труда, ибо чем отчетливее выдавала внешность ее происхождение, тем более преисполнялась она энергии и силы.

Когда она проезжала между утесами, обозначавшими вход в долину, солнце закатилось за западные холмы. Тии придержала лошадь, и следовавшая позади свита тоже остановилась, чтобы зажечь факелы. Вдовствующая царица усмехнулась: она не нуждалась в светильниках, ибо уже давно видела в темноте лучше, чем при ярком дневном свете.

Раздраженно приказав сопровождавшим поторопиться, Тии продолжила путь, благо ехать оставалось уже недолго.

Как только из мрака впереди выступили контуры скал, она с легкостью установила местоположение двух гробниц. Слева находилась наспех сооруженная могила Сменхкара, а справа – захоронение ее младшего внука, Тутанхамона Посторонний взгляд не обнаружил бы никаких признаков этих, тщательно укрытых гробниц, но Тии сама выбрала эти места и точно знала, где нужно начинать раскопки. Недолгое замешательство вызвала лишь необходимость выбрать одно захоронение из двух. Но спустя мгновение Тии улыбнулась, кивнула и повернула налево.

– Начнем с того, кто лежит дольше, – пробормотала она, взобравшись на скалу и остановившись перед замаскированным входом в гробницу Сменхкара.

Вдовствующая царица наклонилась, зачерпнула пригоршню песка и мелких камушков, а потом пропустила эту смесь сквозь свои длинные, скрюченные пальцы. Взглянув на иссохшую, узловатую кисть с отвращением, которое так и не научилась одолевать, Тии нетерпеливо обернулась, ища взглядом своих людей. Странно, но не было видно не только их, но даже огней недавно зажженных факелов. В ярости и недоумении она громко призвала свиту к себе, но ответом ей было лишь эхо собственною голоса. Несколько мгновений царица стояла неподвижно, прислушиваясь к тому, как растворяется в ночи звук ее голоса...

И вдруг поежилась от неприятного ощущения, неожиданно осознав, что она уже не одна.

Резко обернувшись, Тии ахнула – в ее восклицании смешались ужас и гнев.

– Ты! – прошептала она.

Сын стоял на расположенном чуть выше плоском уступе. Лицо и голова его оставались открытыми. Метки крови узнавались в его облике безошибочно, но, как ей показалось, он был помечен и иной, еще более странной печатью.

– Подойди поближе, матушка, – молвил он, улыбаясь и протягивая к Тии руки. – Разве после столь долгой разлуки ты не желаешь обнять своего сына?

– Эйэ сказал мне... – запинаясь, заговорила она. – Сказал, что ты вернулся.

– И поэтому ты приехала сюда, в долину, в царство усопших?

Тии с горечью рассмеялась.

– А почему бы и нет?

– Это проклятое место.

– Значит, оно тем более подходит для меня.

Неожиданно вдовствующая царица схватилась за свою вуаль, сорвала ее и, глядя на сына, выкрикнула:

– Посмотри, что со мной произошло. Я, вызывавшая некогда всеобщее восхищение, я, которую боготворили, превратилась в чудовище, при виде которого люди ежатся и отводят глаза.

Она всхлипнула, но рыдания поглотил испепеляющий порыв гнева.

– Мне приходится сидеть взаперти! Я не могу бывать среди людей, а если все же решаюсь выйти из заточения, то, чтобы не пугать народ, вынуждена скрывать под покровами и тело, и голову, и лицо. Это, о сын мой, хуже, чем прозябание на женской половине. Но я сумела избежать гарема – сумею избавиться и от этой отвратительной темницы.

– Как? – прошептал он.

– Ты можешь присоединиться ко мне, – неожиданно промолвила она и в подтверждение своей мысли энергично закивала. – Да, можешь. И должен!

– Что я должен делать?

– Как что? – удивилась она. – Снова воссесть на трон, дабы править вместе со мной. Я бессмертна, а скоро, как только перестану увядать и стариться, мне не будет равных на всей земле. Кто тогда сможет встать на моем пути?

Эхнатон медленно покачал головой.

– Каким образом ты собираешься избежать увядания и старения?

Тии, однако, проигнорировала этот вопрос и возбужденно, словно споря сама с собой, продолжала говорить:

– Да, я собиралась дождаться смерти Эйэ, ибо любила его... Я любила его. Но с какой стати мне ждать?

Смех и рыдания Тии слились воедино, а обезображенные пальцы тем временем принялись судорожно срывать одежды, открывая взору иссохшую старческую плоть.

– Как только я воссяду на трон... – Она захлебнулась в смехе, но быстро успокоилась, перевела дух и продолжила: – Никто не осмелится отвести от меня взгляд. Меня опять полюбят. Все, все будет как прежде!

Но Эхнатон снова так же медленно покачал головой.

– Каким образом, – повторил он, – ты собираешься избежать увядания и старения?

Она подняла на него взгляд, встрепенулась и, энергично жестикулируя, сказала:

– Здесь, под песками, нас ожидает чудесная награда.

– Нет, матушка, – мягко возразил Эхнатон и протянул руки, словно хотел обнять ее, хотя по-прежнему стоял высоко на уступе. – Тела царей убраны оттуда. Убраны – и заменены телами простых смертных. Разве ты не помнишь? Ведь Инен сам говорил нам об этом.

– Значит, он солгал! – воскликнула Тии и принялась ожесточенно скрести скалы скрюченными пальцами. – Солгал!

Она рассмеялась и поманила сына к себе. Эхнатон направился ей навстречу, размеренной поступью спускаясь по каменистому склону. Однако шагах в четырех от матери он вдруг снова остановился, и только теперь Тии заметила, что глаза его полыхают ярким пламенем.

Вдовствующая царица медленно распрямилась и отряхнула испачканные в пыли руки. Мгновение назад она была готова поделиться с сыном главнейшим своим секретом, но после того как увидела его лицо, почувствовала, что ей не по себе. Было что-то страшное в этих запавших щеках, алчно приоткрывшихся губах, голодном, пристальном взоре...

– Что с тобой? – как только к ней вернулся голос, прошептала Тии. – Сын мой, я не узнаю тебя! Что с тобой случилось?

Эхнатон глубоко вздохнул, но не ответил.

Завороженно глядя ему в глаза, царица думала о находящейся под ее ногами гробнице. О том, что в свое время ей не составило особого труда пробраться туда и спрятать тело еще живого царя в выемке на полу, подменив мумию в раке. Ни Эйэ, ни жрецы ни о чем не догадались, а слуг, которые осуществили эту затею, она приказала убить – ведь мертвец не проболтается. И теперь ей оставалось только извлечь тела внуков – хоть Сменхкара, хоть Тутанхамона – оттуда, куда они были спрятаны.

С огромным трудом Тии удалось вырваться из плена огненных глаз. Она снова огляделась по сторонам, ища хоть какое-то свидетельство присутствия поблизости своих факельщиков, но повсюду царила тьма Вдовствующая царица ощутила прилив раздражения и ярости. Это ж надо, оказаться так близко к осуществлению давно взлелеянных планов – и столкнуться, как назло, с невесть откуда взявшимся сыном...

Тии посмотрела себе под ноги.

– Может быть, – медленно произнесла она, – под песком и камнями еще можно отыскать магическую плоть.

– Нет, – прошептал Эхнатон, так же мягко, как и раньше. Все кончено, матушка. Из потомков Осириса осталась одна ты.

– А может быть, нам стоит поискать? – Она вперила в сына воспаленный взор. – Да, нам обоим – мне и тебе.

Эхнатон молчал, лишь в глазах его полыхало пламя. Наконец, по прошествии немалого времени, он, покачав головой, спросил:

– Матушка, почему ты забыла Всевышнего, Бога твоего отца – и Бога твоего сына?

– А разве он не забыл меня?

– Нет. Он никого не забывает.

– Вот как? Так посмотри на меня!

– Я смотрю, – кивнул Эхнатон, чуть заметно раздвинув губы в улыбке, – и все вижу.

И снова воцарилось молчание. Сын взирал на мать с печалью, но и с такой любовью, что Тии даже показалось, будто его облик утратил печать проклятия и она снова видит пред собой свое дорогое дитя. Он вновь простер к ней руки, и на сей раз царица зачарованно шагнула вперед, им навстречу. Она ощутила его объятие, мягкое прикосновение губ к своему лбу...

И вдруг захрипела, чувствуя, как пальцы Эхнатона сжимаются на ее горле.

– Что ты делаешь? – пыталась выкрикнуть она, но не смогла издать ничего, кроме хриплого стона.

Потом голова ее откинулась, на грудь полилась кровь: сын перегрыз ей горло и припал к ране. Увидеть его лицо она уже не могла, ибо глаза ее смотрели в небо, вбирая в себя его бесконечную тьму...

Или это тьма, где одна за другой гасли звезды, втягивала ее в себя?

– "Неужели это и есть смерть?" – подумала Тии, когда тьма начала подбираться к ее разуму.