Крысы - Волшебный дом

Меня усадили на заднее сиденье, я держал ошпаренную руку перед собой, словно это был только что сваренный рак, и, когда девушка села за руль, я узнал косы, а потом и обернувшееся ко мне лицо — это была Сэнди, которую неделю назад я спас от деревенских хулиганов.

— Мы отвезем вас к нам, Майк, чтобы обработать ожоги. До Храма всего минута пути, — сказала она.

— Ему нужно в больницу, — настаивала сидевшая рядом со мной Мидж.

Мужчина только что открыл дверь со стороны пассажирского сиденья и наклонился, чтобы сесть. Это был средних лет человек, лысеющий и очень худой. Его щеки так впали, что скулы отбрасывали тени.

— Ближайшая больница за много миль отсюда, а ему нужно поскорее как-то снять боль. В больницу его можно отвезти потом — если вы сочтете это необходимым.

Он сел и за все время недолгой поездки больше ничего не говорил.

Сэнди торопливо развернулась на узкой дороге, и машина помчалась в направлении, откуда они только что приехали. Мидж прикладывала к моему лицу прохладный, мокрый носовой платок, а я понял, что нахожусь в том же красном «эскорте», на котором к нам в коттедж приезжал несколько дней назад Кинселла.

Машина остановилась, и Сэнди выскочила из нее. Мы стояли у высоких железных ворот, установленных на толстых серых столбах, с обеих сторон от створок тянулись высокие стены из старого кирпича За воротами просматривался огромный дом — тот, что мы видели сзади во время нашей прогулки через лес, мрачный дом, как я мысленно окрестил его. Девушка распахнула ворота, в то время как ее спутник нетерпеливо смотрел через окно. Сэнди торопливо вернулась, так же обеспокоенная, как и Мидж, и снова тронула «эскорт» с места.

Занятый собственными переживаниями, я все же обратил внимание на дом, который вблизи выглядел еще более массивным. Казалось странным, что здание в конце длинной дороги развернуто задом наперед, а не выходит фасадом к воротам. Как бы то ни было, Крафтон-холл, называемый теперь синерджистским Храмом, со всех сторон производил одинаково холодное и суровое впечатление.

Мы обогнули здание и выехали на прямоугольную площадку. Отсюда луг простирался до самой опушки леса. К этому времени меня охватила дрожь: очевидно, шок прошел. Мужчина вылез и открыл мне дверь; тщательно оберегая руку, я тоже выбрался из машины и взглянул на дом. Не спрашивайте меня почему, но, даже испытывая жгучую боль в руке, мешающую думать о чем-либо еще, я почувствовал, что не хочу заходить внутрь. Однако Мидж, похоже, не ощущала подобных колебаний.

— Входи, Майк, чем скорее мы опустим твою руку в воду, тем лучше тебе же будет, — сказала она, крепко держа меня за локоть.

Сэнди пристроилась с другой стороны, а тощий мужчина направился вперед, к широкой входной лестнице. Прежде чем мы добрались до первой ступеньки, одна створка огромных дверей отворилась, и оттуда выглянуло нахмуренное лицо Кинселлы.

— Майк, что за чертовщина с вами приключилась? — воскликнул он.

— Не поладил с радиатором в машине, — пошутил я, хотя в действительности мне было совсем не весело и казалось, что вот-вот стошнит.

Увидев мою руку, Кинселла побледнел.

— О Господи, скорее ведите его сюда.

Он распахнул вторую створку, пропуская нас всех внутрь.

Теперь уже я поистине трясся, как ни старался подавить дрожь. Мидж вцепилась в меня, словно боясь, что я сейчас упаду.

Мы оказались в просторном вестибюле, широкая лестница напротив вела на галерею. Боль усиливалась, и я не обратил большого внимания на окружающую обстановку, но отметил неожиданный холод в помещении.

— Можно отвести его на кухню или в ванную, чтобы опустить руку в холодную воду? — услышал я умоляющий голос Мидж.

— Мы можем сделать для него гораздо больше, — ответил Кинселла Он обернулся к девушке и еле слышно распорядился: — Скажи Майкрофту, кто здесь и что именно произошло. Быстро.

Сэнди тут же исчезла.

Затем он обратился к худому мужчине, и только позже я удивился, какой властью обладал здесь Кинселла.

— Сообщите всем. — Вот все, что он сказал, и сравнительно пожилой человек тут же поспешил прочь.

— Все в порядке, Майк, попробуем поудобнее вас устроить. — Американец открыл дверь из вестибюля и провел нас в дом.

Мы оказались в просторной гостиной — а может быть, в библиотеке, поскольку стены были закрыты полками с книгами. Тяжелый воздух, неприятно ощущаемый здесь даже в моем состоянии, говорил о древности большинства томов. Но у меня не было настроения их рассматривать.

Кинселла усадил меня за большой овальный стол с блестящей полированной поверхностью. Косые лучи солнца падали в комнату ясными, четкими линиями, как от прожекторов, и Кинселла зашторил по очереди все высокие окна, оставив лишь щелочки, так что свет проникал узкими лучами. Дверь, через которую мы вошли, оставалась открытой, и мне было видно и слышно движение за ней, словно там собирался народ. Я весь взмок от пота, задыхался, и мне хотелось кричать от все возрастающей боли. Казалось, что нервы, оглушенные шоком, теперь очнулись и воспринимали боль во всей ее силе.

— Нужно что-то сделать! — повторяла Мидж, пока я сквозь сжатые губы втягивал воздух, чтобы подавить стоны.

— Потерпите немного, — спокойно ответил Кинселла, ему-то было легко так говорить.

Он сел рядом со мной за стол и, осторожно придерживая только за локоть, положил мою руку на гладкую поверхность. Мидж стояла у меня за спиной, положив руки мне на плечи.

— Взорвался радиатор, да? — проговорил Кинселла.

— Нет, — ответил я сквозь сжатые зубы. — У меня хватило глупости отвинтить крышку.

— Вам еще повезло, что струю приняла на себя рука. Если бы попало в лицо...

— Да, знаю. Мне хватило и глупости, и везения.

Он осматривал ожоги у меня на лице, когда дверь распахнулась настежь. Вошел какой-то мужчина, и Кинселла сказал:

— Майкрофт.

Не знаю, чего я ожидал, но само имя в сочетании со зловещими предостережениями викария о синерджистах вызывало в воображении кого-то высокого, мощного, с грубой морщинистой кожей и пронзительными светлыми глазами, проникающими в душу и подавляющими волю; кого-то вроде Винсента Прайса или Джорджа К. Скотта, или, возможно, даже старшего брата Бэзила Рэтборна[5]. Этот же тип был среднего роста и полноват, с гладкой чистой кожей и почти ничем не примечательной внешностью. На нем были серые свободные брюки и бордовый джемпер без воротника поверх ярко-белой рубашки, а галстук цвета беж привносил официальность в его облик, который иначе показался бы слишком домашним (эти наблюдения я свел воедино, сами понимаете, после, когда мои страдания улеглись; в данное же время его внешность меня совершенно не волновала). Пожалуй, глаза его можно было бы назвать пронзительными, но в них просматривалась и мягкость. К сожалению, в его внешности не было коварства (я говорю «к сожалению» ввиду дальнейших событий), но таким он мне показался тогда. Майкрофт выглядел как чей-то добрый дядюшка.

При его приближении Кинселла встал, отошел и отодвинул стул, чтобы этот человек мог ближе подойти ко мне. Майкрофт наклонился, положил одну руку на стол, и я уловил легкое дуновение пряного дыхания. Сначала он посмотрел на мое лицо, потом перевел взгляд на обожженную руку.

— Наверное, очень больно, — предположил он (и мне его предположение показалось совершенно излишним).

Его голос был мягок и странно сух, а американский акцент скорее характерен для Новой Англии, чем для южных штатов. И в его тоне слышалась большая озабоченность, как будто он отчасти разделял мою боль.

— Если хотите знать правду, мне не полегчало от этого, — признался я, несколько раздраженный его осмотром и бездействием. Обнаженная плоть на моей руке тревожно вздулась.

Майкрофт снова посмотрел прямо мне в глаза, потом на Мидж.

— Не будем терять времени, — сказал он, больше обращаясь к Мидж, чем ко мне, затем взмахнул рукой, и вошла Сэнди, а с ней наша знакомая Джилли. Между собой они держали прозрачную прямоугольную чашу с зеленоватой жидкостью. Они поставили чашу на стол передо мной и Майкрофтом.

— Позовите их, — сказал Майкрофт Кинселле, который тут же вышел в дверь и отдал приказ.

Я огляделся, все больше беспокоясь. Джилли успокоительно улыбнулась мне, но ничего не сказала. Я заметил, что Мидж тоже встревожилась.

Комнату начали наполнять люди, все молчали и смотрели на меня. Среди них был и Нейл Джоби, но он, хотя и смотрел на меня, как будто не узнавал.

Я привстал.

— Эй, минутку...

Майкрофт положил твердую, но не тяжелую руку мне на плечо.

— Пожалуйста, сядьте и не бойтесь. Через несколько мгновений ваша боль пройдет.

— Не думаю... — начал я, но меня перебила Мидж:

— Майк, подожди.

Я уставился на нее, но она только коротко покачала головой.

— Я хочу, чтобы вы поверили мне, Майк. — Голос Майкрофта слегка переменился: теперь он был одновременно мягким и властным — и ему было трудно сопротивляться.

Я снова сел, а Майкрофт пододвинул стул так, чтобы быть рядом.

— Я хочу, чтобы вы поверили нам всем, — проговорил он, засучивая рукава до локтей.

Я вытер с глаз заливавший их пот, сгорая от нетерпения узнать, что сейчас произойдет, и не зная, насколько я готов допустить это.

Майкрофт улыбнулся мне, словно догадываясь, что я принимаю его за сумасшедшего, который собирается пошутить надо мной. Его улыбка была одновременно понимающей и ободряющей. Потом он сделал что-то, чего я никак не ожидал: опустил свои руки в жидкость.

Люди вокруг — они были всех возрастов и разных национальностей — взялись за руки и закрыли глаза Майкрофт тоже закрыл глаза, его губы шевелились, словно произнося молчаливую молитву. Я думал, толпа сейчас запоет.

Наверное, вид у меня был отчаянный, потому что Мидж вцепилась в меня, словно испугавшись, что я убегу.

— Мидж...

В ее глазах было какое-то умиротворенное возбуждение, внутреннее сияние, косвенно говорившее о том, что она начинает верить этим ненормальным.

Я почувствовал, как моя левая рука поднимается и перемещается к Майкрофту. Я хотел отдернуть ее, но его улыбка отбила охоту к этому, и я позволил ему опустить мою руку в зеленоватую жидкость.

Мне хотелось вопить от боли, но я не сделал даже попытки вынуть руку, поняв, что этот мягкий с виду человек имеет скрытую способность к внушению. Он погрузил мою кисть, а потом и остальную руку до локтя, и я ощутил, что эта жидкость гуще, чем вода Она казалась маслянистой.

И тут же страшная боль исчезла, успокоенная прохладой, и мне показалось, что моя рука вмерзла в лед.

Пальцы Майкрофта легко пробежали по коже, глаза снова закрылись, губы еле шевелились. Мое облегчение было таким безграничным, что я чуть не завопил от счастья, но вместо этого только глубоко вздохнул. Я почувствовал на плечах пожатие пальцев Мидж, и когда повернул голову к ней, то увидел, что ее глаза тоже закрыты, а брови сосредоточенно сдвинуты.

— Мидж, — сказал я, — боль прошла.

Она открыла глаза и посмотрела на меня, на мою погруженную руку и обняла меня за шею. Казалось, ее облегчение было не меньше моего.

Майкрофт все еще водил по моей руке пальцами, кончики которых оставляли за собой покалывающий след. Оглядев комнату, я увидел, что все стоят, по-прежнему закрыв глаза, некоторые женщины раскачиваются, словно готовые лишиться чувств, а их руки крепко сцеплены, — у меня осталось впечатление, что через каждого перетекает энергия, передаваясь следующему, за ним следующему и так далее, совершая полный круг.

«Сумасшествие, — отчетливо сказал я себе. Но не мог отрицать, что больше не чувствую боли. — Да, но что будет, если вынуть руки из жидкости? Очевидно, она просто замораживает ожоги, но каково будет без нее?» Скоро мне предстояло это выяснить. Майкрофт открыл глаза и вытащил мою руку. Он дал жидкости стечь, потом повернулся ко мне, и мне показалось, что в его улыбке сквозит насмешка. Опухоль на руке определенно спала, хотя пальцы по-прежнему оставались распухшими, страшная пылающая краснота не покидала их, но волдыри исчезли. А главное — я больше не чувствовал боли, только онемение.

— Не верю, — проговорил я, в самом деле не веря.

— И не надо, — ответил Майкрофт. — Примите — вот и все, что от вас требуется.

Он встал, и остальные начали открывать глаза, некоторых поддерживали стоящие рядом. Они разорвали сцепленные руки и стали аплодировать, и я подумал, что Майкрофт сейчас начнет раскланиваться. Но он поднял руку, и аплодисменты прекратились.

— Нам нужно только испытать благодарность, что страдания покинули нашего молодого друга, — сказал Майкрофт народу. — Вы засвидетельствовали нашу взаимную силу, а теперь на какое-то время обратите ее на себя. — Он говорил так просто, по-деловому, ровным и дружелюбным тоном, без попыток вызвать в массе восторг, как можно было бы ожидать от псевдорелигиозного лидера, выполнившего довольно эффектный трюк.

Его последователи покинули зал, одни счастливо улыбаясь, другие в глубокой задумчивости. Как я уже сказал, это была совершенно разношерстная публика разных возрастов и национальностей, от чудаков со спутанными волосами и дикими глазами до вполне светских людей в модных костюмах, с приветливо-вежливым выражением на лицах.

Джилли вышла вперед и осторожно обернула мне руку льняным полотенцем, чтобы промокнуть остатки жидкости. Потом настал черед Сэнди — она достала откуда-то бинт и марлю и забинтовала мне руку, предварительно с чрезвычайной осторожностью наложив марлю на ожоги.

— С этим нужно обратиться в больницу, — неуверенно проговорил я.

Кинселла улыбался во всю ширину своей американской улыбки.

— Нет никакой необходимости, Майк. Все и так заживет, вот увидите.

— Повязка совершенно стерильна, — успокоил Майкрофт, — и вы убедитесь, что медсестра не наложила бы ее лучше.

— Там мне могут дать какие-то лекарства...

— В этом нет необходимости. Впрочем, как знаете, конечно. Я бы предложил вам денек отдохнуть, а завтра обратиться к врачу, если не будете чувствовать себя здоровым. Боли больше не будет.

Последнее мне показалось смешным — Боже, ведь я же не на шутку обварился! — но после того, что он сделал для меня, не хотелось показаться капризным.

— Да, посмотрим, что принесет завтрашний день.

Я сумел улыбнуться.

Майкрофт, очевидно, уже утратил интерес ко мне и с той же еле заметной (а я мог поклясться, что и слегка насмешливой) улыбкой рассматривал Мидж.

— Очевидно, вы и есть Мидж? — проговорил он.

На мой вкус, его взгляд был чуть слишком пристальным, странно вызвав в памяти тот плохо скрываемый интерес, что проявил к Мидж стряпчий Огборн несколько недель назад. Мне никогда не нравились грязные старички.

— Не знаю, как вас и благодарить, — ответила она, и мне показалось, что напряжение только-только начало отпускать ее. Несмотря на сумерки в комнате, я также обратил внимание, что у Мидж очень усталый вид.

— Благодарности не ищут и не требуют. Я много слышал о вас, и простите меня, если я скажу, что рад случаю, хотя и несчастному, который привел вас в Храм.

Джилли и Сэнди подошли к окнам и раздвинули шторы. Свет ворвался в помещение и отчасти оживил обстановку.

— Хьюб несколько раз приглашал нас, — сказала Мидж, — но в коттедже столько работы... — Она взмахнула руками в сторону стоящего за лесом оправдания.

— Ах, конечно, Грэмери. — Ему явно нравилось это название, и его улыбка стала теплее.

— Вы знаете это место? — спросил я.

Майкрофт даже не взглянул в мою сторону.

— Мне рассказывали про него. Скажите мне, молодая госпожа, вы счастливы там?

Если Мидж и удивил этот вопрос, она не подала виду.

— Да, очень. Мы оба. Это чудесный дом.

— В каком смысле чудесный?

На этот раз Мидж смутилась.

— Он... Он такой спокойный, такой безмятежный. И в то же время полон жизни. Он тянет к себе всяких зверей, и в нем столько... — Она запнулась, не в состоянии подобрать подходящее слово.

За нее слово нашел Майкрофт:

— Жизненной энергии.

Это даже не напоминало вопрос.

— Да, — согласилась Мидж. — Да, вот именно.

Майкрофт вроде бы остался удовлетворен. Он вытер руки и опустил рукава.

— Мне бы очень хотелось поговорить с вами снова, — сказал он наконец.

Мидж просто кивнула и повернулась ко мне.

— Как ты себя чувствуешь, Майк?

— Я? Хорошо. Но мне уже никогда не играть на рояле... — Я застонал, осознав все последствия этого несчастного случая. — В среду сеанс звукозаписи — а я не смогу играть!

— Ой, Майк, а я и забыла! — Прикусив нижнюю губу, Мидж опустилась рядом со мной на колени и рукой обняла за пояс, утешая. Впрочем, я слишком злился на самого себя, чтобы меня можно было утешить.

— Я не совсем понял, — вмешался Майкрофт. — Вы думаете, что придется пропустить какое-то профессиональное занятие?

— Я музыкант, — объяснил я. — На этой неделе у меня очень важная запись, но, похоже, я на нее не попадаю. — Взглянув на свою перебинтованную руку, я представил, как колочу ею по столу. На самом деле, конечно, я этого не сделал.

Майкрофт снова сел напротив меня и положил руку мне на плечо.

— Отправляйтесь домой и посидите там денек-два. Никуда не выходите, сидите дома. — Он наклонился и доверительно проговорил: — К среде ваша рука полностью заживет.

Как я ни был благодарен, мне стоило больших усилий не заорать на него.

— Правильно, — сказал я спокойно. — Я пойду домой. И буду там сидеть. Большое спасибо. — Я встал. — Нам лучше уйти, Мидж. — А мои глаза говорили — хватит разговоров, хватит благодарностей, давай-ка убираться отсюда.

И она прекрасно меня поняла.

Но раньше нас ушел Майкрофт.

— Я должен попрощаться с вами, — сказал он, и в его голосе не слышалось никакой обиды за мою внезапную грубость. — Пожалуйста, не забудьте о моем приглашении.

— Не забуду, — ответила Мидж (он обращался к ней, не ко мне).

Она протянула руку, но Майкрофт как будто не заметил, а быстро повернулся и вышел. Я сказал «как будто», потому что видел, как его глаза скользнули в направлении ее руки, и он невольно отвернул голову, но это движение превратилось в поворот всего тела, словно его ум уже переключился на что-то другое. Я мог ошибиться, но в свете последующих событий, думаю, я был прав.

— У вас осталась еще одна проблема, Майк, — улыбнулся мне Кинселла и сунул руку в карман узких джинсов.

Мы в недоумении посмотрели на него.

— Выкипевший радиатор, — напомнил он.

Я чуть не стукнул себя рукой по лбу.

Кинселла рассмеялся:

— Все в порядке, я организую воду и пригоню машину своим ходом. Будем надеяться, двигатель не заклинило.

— Да, будем надеяться.

Мы вышли на улицу, и я был рад оказаться вне дома, снова ощутить на лице солнышко. Чудеса, но единственным неприятным ощущением теперь оставалось жжение в нескольких пятнышках на лице и шее, куда все же попали брызги кипятка. Но эта боль не шла в сравнение с той, что я перенес раньше. И хотя моя грудь местами могла бы чувствовать себя лучше, грубый материал рубашки уберег ее от серьезного ожога. Мое забинтованное предплечье и кисть руки еще чесались, но в этом была даже своя приятность.

— Невероятное средство! — сказал я Кинселле, когда мы втроем направились к красному «эскорту».

— Какое? — спросил он, щурясь на солнце.

— Эта зеленая жидкость, куда окунули мою руку.

— О, ничего особенного. Смягчающее, вот и все, с добавкой антисептика.

— Но она сняла боль.

— Друг мой, вашу боль снял Майкрофт.

— Но это невозможно.

— Возможно, и мы оба это понимаем.

— Тогда как же...

Кинселла сверкнул своими тошнотворно ровными белыми зубами:

— Майкрофт — необыкновенный человек.

Наверное, он думал, что все объяснил.

Мы подошли к машине, и Кинселла открыл нам заднюю дверь. Мидж забралась первая, а я за ней, стараясь ничего не задеть перебинтованной рукой.

Он сел за руль, и мы подождали кого-то с канистрой воды.

Мидж наклонилась вперед и спросила:

— Вам теперь лучше, Хьюб?

Он удивленно повернулся к ней:

— Что вы имеете в виду?

— В тот вечер вы так торопливо уехали. Мы подумали, вам плохо.

Заерзав на сиденье, Кинселла указал на угол дома:

— Вон идет Нейл с водой. — Он прокашлялся. — Да, в тот раз я нехорошо себя почувствовал. Извините, мой уход был не совсем вежлив. Обед не поладил с моим желудком, понимаете?

Боковая дверь открылась, и на переднее сиденье сел Нейл, поставив себе в ноги пластиковую канистру.

— Ну, вагон отправляется, — сказал Кинселла, заводя мотор. — Вы будете дома моментально.

Мы с Мидж, как один, обернулись, когда машина, объехав серое здание, набрала скорость и помчалась по дороге. Серый дом — синерджистский Храм — оказался гораздо больше, чем мы представляли себе, когда впервые увидели его с опушки леса.

А лично мне он показался теперь и гораздо более зловещим. Но Мидж смотрела назад с легкой улыбкой на губах.

Исцеление

Когда я проснулся на следующий день, моей первой мыслью было: что с рукой? Не выпирает ли она распухшей массой из-под повязки?

Вечером мы решили, что утром первым делом поедем в Бэнбери, в больницу, и покажем ожоги специалистам, вопреки безумным уверениям Майкрофта, будто бы в этом нет никакой необходимости. Я не сомневался, что ночь проведу в страданиях, но, как оказалось, спал как дитя, и мне снился сам Грэмери и всевозможные приятные вещи — цветы, друзья-зверюшки, солнышко и голубое небо. Я не ощущал ни малейшей боли.

Когда мы вернулись в коттедж, я собирался сразу позвонить Бобу и донести дурную весть, но Мидж меня отговорила. Подождем, посмотрим, сказала она Что ж, подождем, посмотрим.

Мидж ласкала меня весь вечер, она даже поцеловала каждый высовывавшийся из-под бинтов больной палец, чтобы они скорее зажили. Я наслаждался таким вниманием, с содроганием ожидая времени, когда сильное обезболивающее, очевидно подмешанное в зеленую жидкость, начнет терять свой эффект (я не придал ни малейшей веры словам Кинселлы, что там содержался всего лишь антисептик). Но, слава Богу, этого так и не произошло.

Мидж, спавшая рядом, казалась десятилетней девочкой, отчего моя первая мысль была почти преступной; но вскоре я вспомнил свою изначальную тревогу. Я спрятал левую руку под одеяло и боялся взглянуть на нее. В руке чувствовалась некоторая неловкость — повязка давила, — но боль не пульсировала Может быть, мой мозг еще не очнулся после сна Я сжал зубы, собираясь встретить боль. Однако ее не было, и я набрался мужества взглянуть.

Подняв одеяло, я тихонько поднес поврежденную руку к лицу. Во всяком случае, бинты ослабли за ночь, и неудобство причиняла клейкая лента, державшая их на месте, а не давление распухшей руки. Торчащие из бинтов пальцы были лишь слегка красноваты. Я пошевелил ими, они легко сгибались. Я взмахнул рукой — моя кисть двигалась свободно, мешала лишь повязка Я замахал всей рукой, и это была фантастика — рука двигалась, боли не было, и это казалось невероятным!

— Мидж!

Она вздрогнула, вскочила и с тревогой в широко раскрытых глазах села в постели.

— Мидж! Моя рука! Она совсем здорова!

Мидж перевела взгляд с руки на мое лицо и завизжала, чуть не схватив меня при этом за поднятое предплечье.

— Майк, ты уверен?

— Уверен ли я? О Боже, Мидж, мне ли не знать, болит рука или нет? Смотри, я могу даже потрясти пальцами!

— Я знала, Майк, я так и знала! Я и не сомневалась, что все будет хорошо!

— Так ты поверила в это снадобье Майкрофта?

— Нет, у меня исчезли сомнения, когда мы вернулись сюда Не могу объяснить...

Она и не пыталась. Она обняла меня, и мы вместе повалились на подушки.

— Эй, эй, полегче! — закричал я, подняв забинтованную руку. — Не будем портить все излишним весельем.

Мидж покрыла мое лицо поцелуями, повторяя:

— Я знала! Я знала!

Схватив здоровой рукой за ночную рубашку, я оторвал ее от себя.

— Почему бы нам это не проверить как следует, прежде чем я уеду, а? Нет, это просто невозможно. Ты ведь сама видела, как на меня брызнула струя кипятка.

— Ты прав, — сказала Мидж с шутливой суровостью. — Ничего не было. Волшебство тут ни при чем.

Она шутила и, произнося последнюю фразу, не подразумевала ничего особенного. По крайней мере, сознательно.

Я вытянул руку.

— Ладно, Ведьмочка, сними бинты, но осторожно, и, если будет больно, я закричу. И тогда мы, может быть, вернемся в реальный мир.

Она осторожно отодрала клейкую ленту и начала разматывать бинты, марля под ними стала освобождаться. Не прошло и пятнадцати секунд, как рука была полностью свободна.

— А-а-а... — Это было не более чем вырвавшимся у меня вздохом.

На руке, гладкой, хотя и в красных пятнах, не осталось никаких волдырей, никаких ожогов, кожа не отставала. Это была самая прекрасная рука в мире.

Движущаяся картина

Я отсутствовал до второй половины четверга. Запись прошла фантастически — Коллинз, наверное, величайший музыкант и певец среди бизнесменов, и редко с кем так легко работать (пока делаешь все, как надо). Он сделал мою с Бобом песню во сто раз лучше, чем она была. Меня пригласили поработать над парочкой других вещей из этого альбома, так что весь день (среду) я оставался в студии и наслаждался каждой паузой, каждой шуткой. До того я сам не понимал, как соскучился по сцене, и после работы, сидя в ближайшем баре, с жадностью ловил каждую новость от Боба и двух других музыкантов.

Я уже начал тяжелеть от выпитого, но соображал легко. И радовался, что рука меня не подвела (предыдущие два дня я провел, играя на гитаре, чтобы прогнать легкое одеревенение из пальцев, которое могло объясняться просто долгим отсутствием практики). Шум в голове заглушил все чувства.

Боб совсем не верил в серьезность моей травмы и утверждал, что я восстановился быстрее, чем ожидал, потому что не так уж сильно и ошпарился, а просто, как обычно, расчувствовался. Конечно, моя рука была розовее, чем обычно, и виднелось несколько страшных пятен на лице, но повреждения могли быть лишь поверхностными. Я рассказал о синерджистах и о трюке Майкрофта с зеленой жидкостью. «Спятил» — таков был комментарий Боба.

Он предложил мне остаться на ночь у него, и мне пришлось признать, что поездка в Гемпшир в таком состоянии не очень разумна Я отыскал телефон и позвонил Мидж.

Она согласилась, что не имеет смысла ехать так далеко в столь поздний час, и велела оставаться у Боба и развлекаться как могу. Впрочем, предупредила, чтобы я не слишком много себе позволял, и я вполне понял, что она имела в виду: иногда Боб злоупотреблял травкой.

После восторгов по поводу моего удачного дня Мидж сообщила мне, что провела день за мольбертом, наслаждаясь одиночеством, но, конечно, очень скучает по мне. Насколько скучает?.. А насколько высоки горы, насколько глубоко море?..

Я посоветовал ей приберечь свой сарказм до моего возвращения, и мы оба напустили на себя серьезность и стали говорить, как ненавидим быть друг без друга даже один день, что быть по отдельности неестественно, что любовь — страшная вещь; в общем, вы сами знаете такие разговоры. Возможно, это стандартные нежности, но мы говорили искренне. Когда я вернулся к Бобу и остальным, глаза у меня были на мокром месте.

И все же я сумел неплохо провести время. Мы сходили поужинать и закончили вечер около часа ночи у Боба, в Фулхэме, в викторианском доме с террасой. Впрочем, мы не страдали. Его последняя хозяйка (Боб был женат дважды и теперь официально развелся со второй женой) уже легла спать и категорически отказалась (мне послышалось, немного сердито) присоединиться к вечеринке. Мы завели по стерео тяжелый рок, пока стук в стену не дал понять, что соседи тоже не в настроении веселиться. Вскоре наши приятели ушли, а мы с Бобом предались воспоминаниям о старых добрых временах — все сводилось к выступлениям, всяким переделкам и женщинам. Мы откупорили очередные банки с пивом, и время от времени на нас нападали приступы глупого девчачьего хихиканья. Мы хорошо посидели в ту ночь, это была ночь разговоров, и меня радовало, что моему другу не нужны другие транквилизаторы кроме пива и нашей общей беседы. Понятия не имею, в котором часу мы наконец свалились.

Проснулся я около полудня. Я лежал на диване, без туфель, под наброшенным халатом. Боб (на удивление) встал до десяти и ушел «привести в порядок дела», как он это называл. Его подруга Киви (я до сих пор не знаю ее настоящего имени и почему ее зовут Киви) сообщила мне об этом, протянув огромную кружку крепкого черного кофе. Я сидел там, как зомби, прихлебывая кофе и поглаживая голову, и через некоторое время (по правде сказать, только когда Киви начала водить пылесосом в трех футах от меня) догадался, что пора уходить.

Когда я сказал, что ухожу, она с радостью ненадолго выключила свою машину и мило улыбнулась.

— С нетерпением жду субботы, — сказала она.

— Субботы? — переспросил я.

— Боб сказал мне перед уходом, что вы приглашаете нас в субботу на ужин, — прощебетала Киви.

— Ах да, — ответил я, смутно вспоминая. — Значит, до скорого.

— С нетерпением жду, — повторила она и, отослав меня, снова взялась за пылесос.

Я остановился по дороге в Гемпшир, чтобы перекусить и опохмелиться, а также воспользовался возможностью позвонить Мидж и сообщить ей о возвращении героя. Грэмери не отвечал, и я заключил, что Мидж пошла прогуляться, хотя на этот раз погода стояла не такая великолепная — без дождя, но пасмурная. В магазин она уехать не могла, потому что машину взял я.

Вскоре я уже снова ехал, пульсирующая боль в голове начала проходить. Когда я добрался до границ Гемпшира, то чувствовал себя вполне сносно, хотя и с вожделением представлял, как через час окажусь в своей постели и прогоню из головы последнюю оставшуюся муть.

И знаете, чем ближе я подъезжал к дому, тем счастливее чувствовал себя: я ненадолго вырвался на волю и прекрасно провел время, побыл с друзьями и поработал с профессионалами, но одного дня и ночи достаточно, чтобы успокоиться — хотя бы на какое-то время. Да, великолепное чувство. И новое для меня.