Крысы - Гробница

Там, где луна освещала пол, не прикрытый ветхой дорожкой, было заметно, что паркет очень старый, шершавый и грязный, местами покоробившийся от сырости. Холлоран снова включил фонарь и обвел комнату широким лучом света. Обои отклеились и свисали со стен широкими полосами; в углах стен и на потолке виднелись черные пятна плесени. В старинном железном очаге лежали обгоревшие остатки дров и мелкие угольки; зола очень плотно слежалась, и пепел не покрывал каминную решетку, словно уже много лет в очаге не зажигали огонь. Справа от Холлорана была открытая дверь. Холлоран подождал еще немного, прежде чем переступить с ноги на ногу и перевести дыхание. Светя себе под ноги фонарем, чтобы не споткнуться о выступающую половицу, он пошел к двери, не обращая внимания на громкий скрип старого деревянного пола. Снова сфокусировав луч фонаря в тоненький пучок, он внимательно осмотрел темный коридор, плавно водя лучом по полу и стенам. Сквозь маленькие грязные оконца над дверью, ведущей на задний двор, пробивались два тусклых лунных луча. Холлоран посветил фонарем в другую сторону — коридор резко поворачивал в сторону. Холлоран догадался, что за поворотом должны быть дверь, выходящая на крыльцо, и лестница, ведущая на второй этаж.

Он выглянул из комнаты, держа фонарик в вытянутой руке. Перейдя на противоположную сторону коридора и держась поближе к стене, он медленно, осторожно двинулся вперед по коридору, туда, где был поворот, который, по его расчетам, вел к парадному входу. Справа от него показалась дверь, но он прошел мимо нее, даже не попробовав открыть, решив, что там, очевидно, находится лестница, ведущая в подвал.

Почти добравшись до поворота, он резко остановился в нескольких шагах от своей цели, и внимательно прислушался, задержав дыхание, — не раздастся ли какой-нибудь подозрительный звук? Но в доме стояла мертвая тишина. А запах плесени и сырости еще сильнее чувствовался в этом конце коридора. Холлоран заметил выключатель на стене, рядом с тем местом, где он стоял. Дотянувшись до кнопки, он нажал на нее одним пальцем, придерживая корпус выключателя остальными, перенеся большую часть тяжести своего тела на кисть, опирающуюся на стену. Свет не включился, но Холлорана это совсем не удивило. Тот, кто жил в сторожке, очевидно, любил темноту.

Он двинулся дальше, завернув за угол, направив тонкий луч карманного фонаря на массивную входную дверь, показавшуюся впереди. На ней было целых два засова — вверху и внизу. Он заметил, что металл, из которого были сделаны эти засовы, поржавел, словно уже много лет их не касалась ничья рука. Слева от него показалась еще одна дверь, а справа — лестница, ведущая наверх. Холлоран повернул налево, к двери.

Поправив длинный ремешок сумки на левом плече, он переложил фонарь в левую руку и толкнул локтем дверь. Раздался громкий треск, прозвучавший резко и неожиданно в глухой тишине темного дома.

Холлоран посветил фонарем в щель между дверными петлями, чтобы узнать, не прячется ли кто-нибудь за дверью. Убедившись в том, что за дверью никого нет, он перешагнул через порог. Комната была пуста — в ней не стояло никакой мебели, а на окнах висели полинявшие, грязные занавески. Затхлый, кисловатый запах особенно резко чувствовался здесь, в неподвижном воздухе, а плесень и грибы-паразиты росли на стенах пышными гроздьями. Там, где пласты промокшей штукатурки отвалились от потолка, были видны балки перекрытий меж этажами. Холлоран повернулся и вышел из комнаты, оставив дверь распахнутой. Перед ним была лестница; мрак, царивший в доме, мешал Холлорану рассмотреть ее более подробно.

Откуда-то сверху, оттуда, куда вели эти деревянные ступеньки, доносился неприятный, гнилой запах — гораздо хуже и резче, чем тот запах сырости и плесени, который чувствовался во всех комнатах и в коридоре сторожки.

Холлоран начал взбираться наверх.

* * *

Матер остановил свою машину как раз перед главным входом в здание «Магмы», не обращая внимания на знаки, запрещающие стоянку. Ковыляя вокруг капота автомобиля, он рассматривал огромный небоскреб, удивляясь его гигантским размерам, которые, однако, не отягощали и не уродовали форм здания; блестящие бронза и стекло потемнели под пасмурным небом, закрытым низкими свинцовыми тучами, набежавшими с востока. Воздух был тяжелым и наэлектризованным — чувствовалось приближение грозы.

Двое охранников, дежуривших в главном вестибюле, заметили приближающуюся машину, и один из них поспешил навстречу Матеру через просторный холл первого этажа, а второй, оставшись на своем посту, поднял телефонную трубку на пульте связи у конторки секретаря. Матер быстро пошел вперед, к широким входным дверям.

Не доходя до центрального входа, охранник свернул в сторону и приоткрыл маленькую боковую дверь, как только Матер подошел ближе.

— Господин Матер? — спросил он, и Плановик полез в свой бумажник за удостоверением «Ахиллесова Щита».

— Сэр Виктор ждет. Я провожу вас прямо к нему.

Больше охранник не проронил ни слова — ни тогда, когда они быстро поднимались на скоростном лифте на девятнадцатый этаж, ни во время долгого пути по знакомому крытому мягким ковром коридору, — но Матер чувствовал, что у человека, идущего рядом с ним, нервы предельно напряжены — почти так же, как и у него самого. Дойдя до приемной президента «Магмы», Матер остановился в комнатке секретарей, ожидая, пока охранник постучится в кабинет самого Сэра Виктора. Из-за закрытой двери донесся приглушенный ответ, и охранник осторожно открыл дверь и отступил в сторону, все так же молчаливо пропуская старого Плановика вперед. Матер шагнул в кабинет и услышал, как затворилась за ним тяжелая дверь.

Сэр Виктор даже не приподнялся с кресла навстречу своему гостю. Перед ним стоял высокий бокал, до половины наполненный шотландским виски.

— Хорошо, что вы приехали так быстро, — сказал глава корпорации, вялым взмахом руки приглашая Матера подойти ближе.

На первый взгляд президент «Магмы» выглядел вполне обычно — как всегда, безупречно одет; серый двубортный пиджак безукоризненно сидит на худощавой фигуре, брюки идеально отглажены, темно-синий галстук повязан аккуратно и туго, — но почему-то Сэр Виктор показался Чарльзу Матеру растрепанным и взъерошенным. Скорее всего, это впечатление создавалось из-за тяжелого, усталого взгляда президента, чуть перекошенной, отвисшей челюсти и выбившейся пряди седых волос, свисающей на лоб, размышлял про себя Плановик. Если добавить к этому небрежность в манерах, столь необычную для джентльмена того круга, к которому принадлежит Сэр Виктор Пенлок, (ведь для воспитанного человека никак не поприветствовать входящего человека и не предложить присесть пожилому гостю — образец крайней неучтивости) — то получается весьма тревожная картина. Вряд ли это означает возвращение к этикету каменного века, подумал Матер, но, несомненно, показывает, что этот обычно весьма вежливый человек переживает тяжелый стресс, под влиянием которого многие становятся рассеянными. Только сейчас президент поднялся со своего кресла, но отнюдь не из-за запоздалого проявления вежливости, и не из уважения к своему посетителю.

— Я хочу вам кое-что показать, — произнес Сэр Виктор, направляясь к двери своего кабинета, — после чего мы с вами обсудим, что делать дальше. Удивленный, озадаченный всеми этими тревожными признаками, Матер вышел вслед за высоким худощавым мужчиной в коридор, который вел к другому помещению — так же, как и на дверях офиса самого президента «Магмы», на этих дверях не висело никакой таблички, по которой можно было бы определить, кому принадлежит эта просторная резиденция. Они прошли через небольшую комнату с несколькими письменными столами — очевидно, здесь сидел секретарь — и глава «Магмы» отпер другую дверь, ведущую в просторный внутренний кабинет.

У Матера перехватило дыхание, когда он увидел неподвижную фигуру, неуклюже, низко наклонившуюся над рабочим столом, сияющим стеклом и хромом. Он торопливо подошел ближе, чтобы осмотреть тело.

— Квинн-Риц? — спросил он машинально, уже уверенный, что видит перед собой тело вице-президента корпорации.

— Охрана обнаружила его тело сегодня вечером, за несколько часов до моего звонка вам, — мрачно ответил Сэр Виктор.

Прихрамывая, Матер обошел вокруг стола и, наклонившись над несчастным вице-президентом, стал нащупывать пульс на его шее. Пульс не прощупывался. Посиневшие губы низко, безжизненно свесившейся головы и желтоватый оттенок кожи, неуклюжая посадка и полная неподвижность фигуры Квинн-Рица завершали печальную и страшную картину.

— Сердечный приступ? — отрывисто произнес Матер.

— Возможно. Я тоже так подумал. Но поверните его в кресле, загляните ему в лицо.

До крайности удивленный, но тем не менее все еще не дающий воли своим чувствам Матер осторожно просунул руку под грудь вице-президента корпорации и приподнял тяжелое, неповоротливое тело. То, что он увидел, заставило его замереть, оледенив кровь в жилах.

— Боже мой, да ведь он...

— Умер от сильного испуга? — закончил за него президент. — Его нашли в кабинете — он сидел прямо, чуть откинувшись в кресле, почти в той же позе, в которой вы держите его сейчас. Я приказал охраннику положить его на стол, лицом вниз. Я не мог смотреть на эту гримасу ужаса, застывшую на его лице... рот у него был широко раскрыт...

Матер вздрогнул. Овладев собой, он сказал:

— Лучше расскажите мне, что вы сделали потом. Неужели ваши люди еще не звонили ни в «скорую помощь», ни в дежурную клинику?

Преступное бездействие, виновником которой являлся сам глава корпорации, было очевидным.

— У нашей охраны есть четкие и жесткие инструкции, которым она обязана подчиняться, — ответил Сэр Виктор. — Эти инструкции категорически запрещают допускать посторонних лиц в помещения, находящиеся под их надзором, без санкции высших руководителей «Магмы». Мы считаем все, что происходит в этих стенах, внутренними делами нашей корпорации, и только я сам и мои старшие помощники могут принимать решения в исключительных ситуациях.

— О, Господи, неужели вы не понимаете... Послушайте, да здесь случай серьезный, и он не имеет никакого отношения к внутренним делам вашей компании. Ведь неотложная медицинская помощь могла спасти ему жизнь.

Но Сэр Виктор остался непреклонен; казалось, слова Матера ничуть не подействовали на него, словно жизнь и смерть его ближайшего помощника ровным счетом ничего не значила, а все его мысли сейчас были заняты чем-то совершенно далеким от таинственной и жуткой кончины Квинн-Рица.

— Нет, — ответил президент ровным голосом, — я могу поручиться, что к тому времени, когда его тело обнаружили, он давно уже был мертв. Ничто не могло спасти его, ничто во всем мире не могло ему помочь.

— Тем не менее я надеюсь, что хоть сейчас-то вы позвоните в дежурную клинику.

— Разумеется. Но сначала нам нужно поговорить. Я прошу вас уделить мне несколько минут внимания.

— Существуют ли какие-нибудь серьезные основания для этого разговора? Сэр Виктор посмотрел куда-то в сторону, избегая глядеть на труп.

— Я полагаю, что они существуют, — спокойно ответил он.

* * *

Деревянные ступеньки громко заскрипели под тяжестью его тела, и он, испугавшись, что одна из них сейчас обвалится под ним, поспешно переступил на другую ногу. Подъем по лестнице до первого поворота показался ему очень долгим, минуты тянулись бесконечно, как часы, и каждую секунду он ждал, что наверху покажется чья-то фигура — тревожное ощущение внимательно следящих за каждым его движением глаз не покидало его, все более обостряясь с каждым шагом наверх.

Он остановился, как только его голова чуть поднялась над уровнем лестничной площадки, и снова прислушался, полагаясь больше на слух, чем на зрение в темном, незнакомом доме. Оглядываясь, он заметил три двери, расположенные вдоль коридора, ведущего от лестничной площадки в глубь дома — одна прямо перед ним, другая слева, а третья в самом конце коридора. Возле этой последней двери было окно, из которого открывался вид на въезд в поместье — тяжелые железные ворота и небольшой участок подъездной аллеи. Однако Холлоран руководствовался совсем иным чувством, когда решил с самого начала открыть самую дальнюю дверь, проходя мимо остальных — внутренний голос говорил ему, что за ней находится то, что он ищет в заброшенном, мертвом доме. Повинуясь своему инстинкту, словно откликаясь на неведомый, одному ему слышный зов, Холлоран ступил на лестничную площадку и двинулся в конец коридора.

Как и везде в старом доме, пол на верхнем этаже был настелен из грубого, ничем не покрытого паркета, и Холлоран не видел смысла в том, чтобы идти крадучись, производя как можно меньше шума — слишком поздно было прятаться. Однако, скорее по бессознательной привычке, приобретенной в результате многолетнего опыта, чем вследствие умышленной осторожности, его движения были плавными и бесшумными, а правая рука оставалась свободной, готовой в любой момент выхватить оружие из кобуры, несмотря на то, что он явился сюда как защитник и покровитель Клина, а следовательно, как союзник неведомого сторожа, охраняющего ворота.

Неприятный гнилой запах стал еще сильнее, когда он подошел ближе к двери. Он проглотил слюну, которой наполнился его рот, как перед приступом тошноты.

Холлоран прошел мимо двери, направляясь в самый конец коридора, где лунный луч пробивался сквозь тусклое оконное стекло. Он поднял грубую, пыльную полуопущенную штору, чтобы оглядеть въезд в поместье и дорогу, ведущую к особняку. Он протер ладонью грязное, запыленное стекло, расчищая участок, достаточный для того, чтобы осмотреть хотя бы небольшую площадь вокруг дома. Крыша и капот «Мерседеса», на котором он приехал, блестели под лунным светом. Железная кованая решетка ворот казалась очень прочной и надежно, крепко запертой. По другую сторону дороги чернел густой подлесок. Вскоре серебристый свет померк — луна скрылась за тучей, и теперь за окном невозможно было различить никаких деталей — все тонуло в непроглядном, густом мраке.

Холлоран вернулся к двери. Посветив фонарем на торчащую ручку, он прислонил ухо к толстому дереву — сквозь дверь не проникало ни звука. Передвинув свою сумку так, чтобы она была полностью скрыта за его плечом, Холлоран потянулся к дверной ручке.

Он был уверен в том, что дверь заперта. Она была открыта.

Он думал, что ему придется взломать ее. Но она плавно отворилась.

Он ожидал, что встретится со сторожем, охраняющим ворота, и, может быть, ему придется применить свои профессиональные навыки при неизбежном столкновении.

Вместо этого он нашел свое собственное прошлое.

Глава 34

Вниз, в колодец

Клин застонал, когда Кайед смочил целебным бальзамом его потрескавшуюся, шелушащуюся кожу — ее словно прижгло огнем. Боль сейчас пройдет, успокаивал его араб, и Клин знал, что это правда: преданные слуги уже не в первый раз помогали ему своими ароматными примочками и маслами. Однако до сих пор они успевали умастить его тело всякий раз задолго до того, как его кожа должна была сойти, так что эта традиция превратилась в своеобразный тайный ритуал, на который были допущены немногие, в праздник обновления, ибо перемена кожи в действительности несла обновление и омоложение души, новый прилив духовных сил. И вместе с этим продолжение его рабства.

Он всхлипнул — скорее от страха, чем от боли. Даад, не понявший причины жалобного стона своего господина, быстро подошел к нему со шприцем в руке:

— "Моаллем?"

Заметив острие иглы, Клин протестующе поднял руку, отстраняя от себя шприц с морфием. Наркотик притупит его чувства, отвлечет от навязчивых мыслей, а эйфория притупит ощущение опасности, которая неотвратимо приближается к нему. Этого ни в коем случае нельзя было допускать, особенно сейчас, когда он беззащитен и слаб, а тревога все нарастает. Но в то же время ему хотелось избавиться от всего, что тяготило его душу — страх запустил свои щупальца очень глубоко, присосался к нему, словно жадный паразит. Он думал, что сегодняшняя расправа над врагом пойдет на пользу, хоть немного ослабит его нервное напряжение, предчувствие беды. Но вместо желанного покоя и облегчения его ждали новые неприятности: долгое психическое напряжение совершенно истощило его душу, а от былой ее мощи не осталось и следа. Смерть Квинн-Рица ничуть не успокоила его, и всем мучениям и страхам не видно было конца — это бесполезное убийство лишь привело к дополнительным осложнениям, а его состояние и без того было достаточно тяжелым.

Он поманил рукой своего верного помощника Даада, обращаясь к арабу на его родном языке:

— Введи небольшую дозу, Юсиф. Совсем небольшую, только чтобы прогнать... — он чуть было не произнес «страх», — чтобы облегчить боль. Игла, вонзившаяся под кожу, причинила такую боль, словно руку резали раскаленным лезвием ножа. Клин застонал. Мысли его путались, голова кружилась под действием наркотика, и его жалобный стон в конце концов превратился в слабый, еле слышный вздох. Он заснул, и сон принес ему воспоминание.

* * *

«...он спускался все ниже и ниже в узкий колодец; ему было очень страшно. Колодец был глубоким и непроглядно темным, гораздо глубже всех остальных шахт. Тем больше сокровищ должно лежать на его дне. А иначе зачем строители так искусно замаскировали ее меж остальных гробниц? Смелее! Награда за храбрость превзойдет все ожидания! Еврей-торговец в Иерусалиме твердо пообещал ему щедрое вознаграждение. Поезжай на раскопки гробниц Ура, устройся на работу к английскому археологу. Ему нужны образованные люди, которые могут руководить ленивыми и непослушными чернорабочими — ненадежным сбродом, быдлом, которое годится лишь для самых тяжелых и грязных работ. Ему нужны люди, которые смогли бы оценить громадное значение его выдающегося открытия для мировой культуры. Арабы послушаются тебя — у них просто не останется иного выбора, потому что англичанин будет доверять тебе. Ты умен, ловок и хитер. Принеси мне те маленькие драгоценности, которые тебе легко удастся скрыть от постороннего взгляда, и я озолочу тебя. Я знаю много богатых коллекционеров, которые заплатят по-царски за самые невзрачные предметы из той великой, легендарной эпохи. Ты станешь богачом! Эти арабы все до одного — воры и разрушители, подонки. Они не заботятся о том, чтобы сохранить наследие прошлых эпох. Они торгуют гробами своих предков, они позволяют иностранцам увозить со своей земли исторические памятники. Но мы хорошо наживемся на их собственной глупости, мой юный друг. И принесем радость подлинным ценителям этих воистину бесценных реликвий.»

«Путь до Королевской Усыпальницы в Уре был долгим и утомительным, и он боялся, что к тому времени, как он доберется до цели своего путешествия, раскопки уже закончатся; однако его тревога оказалась напрасной — когда он, наконец, прибыл в лагерь археологов, работы были в самом разгаре: его приезд почти совпал с новой удачной находкой — под верхней насыпью с тысячами разграбленных могил находились глубокие шахты с каменными усыпальницами, где покоились нетронутые останки высшей знати древнего государства. Еврей-торговец оказался прав: иностранцам, проводившим раскопки, были нужны такие люди, как он, чтобы управлять бригадами наемных рабочих и в то же время присматривать за ними, вести бухгалтерию и следить за выдачей пропусков для прохода на территорию раскопок, а также организовывать питание и медицинскую помощь для рабочих в лагере, охранять доверенный участок работ от воров, то и дело проникающих на территорию раскопок. Он работал очень старательно и прилежно, никогда не зарываясь и не жадничая, если ему удавалось найти ценные вещи — он знал, что достаточно допустить одну-единственную оплошность, чтобы подорвать доверие иностранцев, нанявших его на работу. Он брал только те мелкие предметы, которые он мог незаметно унести из лагеря в одну частную квартиру, нанятую им в городе — туда часто приезжал его знакомый торговец, чтобы забрать сокровища, которые ему благополучно удалось своровать. Система работала безотказно, уверял его еврей-торговец, и когда срок его найма кончится, вознаграждение превзойдет самые смелые ожидания.»

«Он совсем не случайно обнаружил потайной подземный ход, ведущий в это помещение. Он обладал особым даром предчувствовать судьбу, предугадывать радостные и печальные события задолго до того, как они происходили: смерть — когда никто еще о ней не думал, рождение — еще до зачатия. Несколько раз он верно предсказывал крупную удачу одним людям, беду — другим. Еще когда он был совсем маленьким ребенком, мать, потеряв иголку, просила его найти пропажу — и он находил ее; когда отец, по рассеянности засунув очередную статью в какое-то совершенно невероятное место, тратил целый час на безуспешные поиски, именно ему удавалось обнаружить, где она лежит. Позже, когда о его редких способностях узнали другие, его посылали искать скрытые родники в пустынных землях — и возле этих подземных источников возникали новые поселения. Только благодаря своему тайному, скрытому внутреннему знанию — сродни инстинкту — он достиг благополучия в жизни и получил хорошее образование, ведь вся его семья погибла от неизвестной болезни задолго до его совершеннолетия (странно, но эту трагедию он не смог предугадать). И когда весь мир облетела новость о крупнейшей находке археологов в дальнем городе Уре, где много тысячелетий тому назад царили древние шумеры, один удачливый и хитрый торговец, оценивший дар молодого человека, решил, что его способности могут принести немалую выгоду. Кто лучше него справится с этой нелегкой задачей — искать и находить изящнейшую, драгоценную утварь, надежно спрятанную под землей в тайных подземельях, куда вели запутанные ходы, напоминающие лабиринт? И какая судьба ждет все эти бесценные сокровища, если их найдут археологи? Произведения искусства будут пылиться в скучных британских музеях, если их не переправить куда-то на сторону...»

«В тот день, когда он впервые попал в бесконечный лабиринт подземных проходов, шахт и коридоров, потайных комнат и гробниц, его до глубины души поразил тихий вкрадчивый шепот, раздававшийся прямо в его мозгу. Сначала он испугался и смутился, прислушиваясь к голосам мертвецов, чьи души были погребены глубоко под землей. Скорбные голоса оплакивали свои человеческие тела, навсегда утраченные ими в миг безвременной смерти, кода они последовали в мир иной за своими умершими царями и царицами, принцессами и высшими жрецами. Прошло несколько недель, прежде чем он научился отделываться от этих назойливых нашептываний; только одно чувство ему так и не удалось заглушить — это было странное ощущение, не имеющее ничего общего с мрачными замогильными голосами, буравящими его мозг. Он слышал редкое биение незримого пульса, словно билось невидимое сердце самого Времени. Ему удавалось почувствовать это таинственное биение лишь раз-другой за целые сутки, не чаще. Сначала он думал, что это какое-то физическое явление — отзвук какого-то дальнего падения или оседания породы; однако, кроме него никто не чувствовал и не слышал ничего подобного. Чем глубже он спускался в нижние пласты древних захоронений, тем громче становился этот беззвучный стук. И однажды вечером, когда вся дневная работа была закончена, и рабочие вернулись в свои палатки и шалаши, разбитые за чертой древнего города, а иностранцы разошлись по квартирам, которые они снимали неподалеку от места раскопок, он в одиночку прокрался в самые глубокие могильники, влекомый доселе не испытанным чувством, которое и сам не смог бы описать. Подчиняясь этому чувству, он шел навстречу своей судьбе — настолько удивительной, что даже самые яркие и причудливые фантазии казались бы бледными по сравнению с выпавшей ему участью.»

«Потайной ход открывался позади пустой комнаты в самом дальнем конце Королевской Усыпальницы. Это квадратное помещение с голыми, лишенными привычных украшений и орнамента стенами, озадачило ученых археологов, которые никак не могли разгадать его назначения. Оно являлось едва ли не изолированной камерой, до которой можно было добраться только ползком по длинному, извилистому коридору, ведущему в такие глубины, до которых еще не дошли самые глубокие раскопки.»

«Он почувствовал пульсацию, когда стоял в этом глухом каменном мешке; на этот раз ему показалось, что он ясно слышал звук, похожий на далекий гром; стены чуть вздрогнули от ударов. Лампа качнулась в его дрогнувшей от испуга руке, а вместе с нею шевельнулась тень на противоположной стене, сложенной из обожженных глиняных кирпичей — один кирпич выступал из стены, словно его нарочно поставили ребром; он-то и отбрасывал тень. Подойдя ближе к стене, он стал долбить своей лопаткой застывший раствор, скрепляющий кирпичи (лопатки, как и специальные щетки, были основными инструментами людей, работающих на раскопках), и вскоре ему удалось вытащить выступающий кирпич из стены. Непереносимое зловоние вытекающих из отверстия газов, очевидно, скопившихся в помещении за этой стеной, заставило его отшатнуться назад.»

«Он снова подошел к стене — осторожно, словно каждый шаг давался ему с трудом. Запах все еще оставался, но уже был не столь сильным — или, может быть, он просто начал привыкать к нему. Вытаскивать из стены другие кирпичи было уже гораздо легче, и вскоре он проделал небольшой проход в стене. Необъяснимый страх охватил его, и дрожь пробежала по всему телу, когда он заглянул в темный пролом; он уже был готов бежать из древней гробницы, но любопытство и интерес к неразгаданной тайне остановили его.» «Он прополз в узкую щель, открывшуюся перед ним, держа лампу прямо перед собой.»

«Тесный проход вел еще глубже вниз; в некоторых местах спуск становился настолько крутым, что он едва удерживал равновесие, медленно продвигаясь вперед.»

«Вскоре узкие стены расступились, и он оказался в довольно просторном подземном помещении; эта необычная комната была сделана в форме полусферы. В самом центре круглого пола зиял темный провал, открытый колодец, вокруг которого лежали человеческие останки, прикрытые истлевшими одеяниями высших жрецов и жриц. Возле стен стояли глиняные дощечки, испещренные значками клинописи — каждый из этих клинообразных символов обозначал слог или целое слово. Он опасливо приблизился к краю глубокой ямы и заглянул в непроглядную темноту. И тогда на него нахлынул ужас, ибо что-то властно звало, манило его спуститься вниз; внутреннее чувство говорило ему, что он должен спрыгнуть в колодец.»

«И тот беззвучный гром от дальнего тяжелого биения, похожего на стук огромного каменного сердца, обрел реальную мощь; он раздавался из недр глубокого, темного колодца.»

«ТУК-ТУК»

«Он бежал изо всех сил, стараясь как можно быстрее выбраться из этого круглого подземного могильника, словно за ним по пятам гнались все демоны ада.»

«Несмотря на свой страх, он дрожащими руками снова заложил кирпичом потайной ход, собирая пыль с пола, чтобы замаскировать трещины в кладке стены. (Сэр Леонард никогда не догадается о том, что скрыто за этой стеной — он вместе со своей командой археологов купается в древних сокровищах и вряд ли побеспокоится о какой-то пустой комнате по соседству с уже раскопанным захоронением.) Сегодняшнее открытие будет принадлежать только ему одному.»

«Прошло четыре дня, прежде чем он смог собраться с силами, отважившись на рискованную затею — спуск на дно колодца, обнаруженного им в полу потайной круглой комнаты. Четверо суток он находился в нервном возбуждении: днем его охватывало необъяснимое волненье, а по ночам его сны были беспокойными, и несколько раз за ночь он просыпался со сдавленным криком после очередного кошмара. Он знал, что обязательно вернется в эту комнату, к зияющей черной пасти шахты, проделанной в центре пола; однако возвращению препятствовало лишь одно обстоятельство: храбрости на это ужасное путешествие ему недоставало.»

«Он дождался вечера, когда все работы в земле были прекращены до утра следующего дня, и вокруг зоны раскопок было поставлено лишь несколько дежурных для охраны Королевской Усыпальницы, всемирно известной своими сокровищами. В этот вечер он сам остался дежурить; он ставил посты и должен был проверять их несколько раз за ночь. Улучив удобную минуту, он пробрался через свой потайной ход к глубокой яме, прихватив с собой прочную веревку и пару кольев, чтобы надежно закрепить ее, он решил спуститься вниз.»

* * *

...Во сне Клин издал протяжный, долгий вопль. Кайед и Даад озабоченно склонились над ним, напуганные криком своего господина...

* * *

«...и страшно; его руки дрожали так, что он чуть не выпустил веревку, за которую держался, перелезая через край открытого колодца. Он спускался медленно, очень медленно, влекомый какой-то неизвестной силой, которой и сам затруднился бы дать название. Эта сила, побуждавшая его опуститься в темный провал, победила даже его животный страх. Фонарь, крепко привязанный к поясу веревкой, покачивался в такт его движениям. Он знал, что внизу его ждет нечто ужасное — древнее зло, гораздо более древнее, чем эти пыльные и жалкие останки шумерских царей и жрецов, покоящиеся в своих каменных гробницах. Вещие сны, ночные кошмары, преследовавшие его на протяжении последних четырех суток, раскрыли ему сущность этого зла. Однако в жутких снах ему не удалось уловить ни четких образов, ни видений, которые позволили бы ему узнать, „что“ это было. В этих снах он погружался в пучину странных ощущений, вызывающих страх и вместе с тем доставляющих удовольствие. Он познал всю силу плотского желания и манящую, соблазнительную сладость греха; трепеща от возбуждения, он опускался все ниже и ниже в своих желаниях, подчиняясь власти первобытных инстинктов, вырвавшихся на свободу под действием неизвестных сил. А сны обольщали, уводили все дальше, пророчили, что он сможет испытать все эти наслаждения наяву, если... если... если захочет; но сперва он должен проявить свою волю, заявить о своем желании. А для этого нужно достичь дна этого глубокого колодца.»

«ТУК-ТУК!»

«Эти удары были похожи на глухой раскат грома; вздрогнули стены шахты, и тонкая, темная пыль облаком взвилась в воздух. Веревка выскользнула из его ослабевших рук, и он упал вниз.»

«К его удивлению, до дна колодца оставалось совсем недалеко; он грузно и неуклюже шлепнулся на землю.»

«Колодец оказался совсем неглубоким — просто непроглядный мрак, царивший на его дне, создавал иллюзию пугающей, бездонной глубины.»

«Его ноги согнулись, когда он упал на спину, лампа свалилась на него сверху — к счастью, она не разбилась и продолжала гореть.