Крутые парни

— Конечно, отмечу, — пообещал лейтенант. — Кстати, доставьте сюда людей, для пущей безопасности.

Он перегнулся через борт «хью» и взял из рук пилота сигнальную шашку. Дернул шнур и зажег ее. После этого он побежал вниз по склону к Баду. Шашка пылала в его руках, как алый цветок. Вертолет с ревом взмыл в небо.

Лейтенант сбежал с холма, подбежал к Баду и бросил шашку на землю.

— Бад. Бад...

— Я убил его, лейтенант. Он там внизу. У него снесено все лицо. О Боже, как у меня все болит.

— Да не волнуйся, Бад, наплюй.

Он старался успокоить Бада, обнял его за плечи одной руной, а другой, положив ее патрульному на грудь, пытался проверить, как бьется его сердце. Бад упал лицом вниз, потом поднялся. В ярком магниевом свете шашни кровь на его лице казалась черной. Лицо распухло. Один глаз превратился в узкую щелочку. Бад дрожал, изо рта текли слизь и слюна, губы были покрыты запекшейся кровью.

— Я все-таки убил его. Мать его... он мертв, — повторял Бад.

— Отличная работа, Бад. Ты одолел его. Великолепная работа. А теперь успокойся. Помощь...

Внезапно перед ними возникла человеческая фигура. Сначала он подумал, что это полицейский, но по мере того, как человек приближался, его очертания становились все более четкими, и он узнал его.

— Где Лэймар? — спросил Ричард.

Си Ди был так близко от Ричарда, что смог рассмотреть, что его лицо сильно опухло. Его били? Неужели это Лэймар его так избил? Но тут Ричард всхлипнул, и Си Ди понял, что тот плачет.

— Все, — сказал он, — с ним покончено.

— Где Лэймар?

— Мертв, — ответил Си Ди.

Ричард поднял кверху какой-то предмет. Си Ди увидел, что это «Смит-и-вессон» калибра 0,357.

* * *

Бад чуть не расхохотался. Ричард! С таким большим пистолетом! Бог ты мой, да ведь это его собственный пистолет!

— Ричард, мальчик мой, все кончилось. Брось пушку. А то ты еще поранишь кого-нибудь, не дай Бог. Лучше не делай этого, — ласково сказал Си Ди.

Ричард посмотрел на револьвер. Казалось, он от души удивился, обнаружив его у себя в руке.

Бад слышал, как к ним с ревом приближались машины. Над головой у них повис вертолет, с него направили луч прожектора, ярко высветивший маленькую группу из трех человек. Ветер от вращения винта вздымал с земли тучи пыли.

Ричард моргнул.

— Я... я... — мямлил он.

— Вот что, Ричард, хватит. Все кончилось. Так что положи пистолет на землю, а то как бы чего не вышло, — увещевал Си Ди.

Ричард сначала посмотрел на Си Ди, а потом перевел взгляд на Бада. В свете прожектора Бад заметил, что глаза Ричарда обведены красными кругами, белки глаз тоже покраснели. Глаза его были полны страха, губы дрожали, а из носа текли сопли.

— Ричард, брось пистолет, с этими машинками надо уметь обращаться. Все кончилось. Никого уже не надо убивать, ни тебя, ни кого-то другого. Ты был жертвой. Он заставил тебя бежать и примкнуть к его банде.

Ричард тупо кивнул.

— Брось пушку, Ричард, — вдруг резко сказал Бад, он испугался, что молодцы из группы захвата просто пристрелят этого жалкого, недоделанного младенца. Ричард шагнул вперед, потом обернулся, глядя, как к ним бегут высадившиеся из вертолета люди, снова посмотрел на Бада и Си Ди. Он покачнулся, словно потеряв равновесие. Си Ди шагнул вперед, чтобы поддержать его.

Ричард наклонился, чтобы положить пистолет на землю. Его со всех сторон окружили полицейские — это было прекрасно, это было здорово, это было просто великолепно, это был тот самый счастливый конец, о котором все только и мечтали.

Но вдруг в глазах Ричарда появилось странное выражение. Оно появилось вдруг, как бы ниоткуда.

— Папочка! — крикнул он, поднял пистолет и выстрелил.

Глава 32

В один прекрасный день, когда уже много времени прошло после самых пышных в истории штата похорон, когда газеты и телевидение успели потерять всякий интерес к этому делу, когда им перестали интересоваться и обыватели, к маленькому кладбищу в графстве Кайова подъехал "форд 250й. Стоял ноябрь, канун Дня Благодарения, когда Оклахома, одевшись в холодные цвета темной охры, теряет присущую ей яркость.

Над кладбищем хозяйничал сильный ветер, и Расс Пьюти, выйдя из машины, поплотнее запахнул плащ. Из носа при дыхании вырывался плотный пар, а глаза заслезились от холода. Расс только сейчас прилетел из удивительно теплого Нью-Джерси.

Следом за ним из машины вышел Джефф, который и привез его из аэропорта. Он тоже дрожал от холода.

— Проклятый холод, — сказал Расс.

— Проклятый холод, — согласился с ним Джефф. Расс впервые приехал домой после двух месяцев, проведенных на Восточном побережье; он упорно работал и уже освоил материал первого курса, он сильно устал, но теперь у него появилась уверенность в своих силах. У Джеффа тоже все было в порядке. Он успешно сдал школьные экзамены, получил водительские права, теперь у него была своя, унаследованная от отца машина, и он даже завел себе подружку — дочь полковника из Форт-Силл. После занятий он усиленно тренировался, чтобы быть в форме к предстоящему сезону.

Двое молодых людей вышли из пикапа, который так живо напоминал им отца. Они огляделись, переминаясь с ноги на ногу, пытаясь согреться, что, впрочем, плохо им удавалось.

Расс посмотрел на часы.

— Может, сами пойдем, — предложил он.

— Да, — ответил Джефф, — пошли.

Они прошли мимо чахлого кустарника, вошли в ажурные металлические ворота и оказались среди могильных камней, стоящих прямо на земле прерии. Могил было великое множество. Ветер дул сильными порывами, под их напором гнулась до земли замерзшая желтая трава. Такой уж здесь климат — всегда дует ветер.

В Нью-Джерси такого ветра не бывает, подумал Расс. Нигде в мире нет такого ветра, как здесь.

После нескольких минут поисков они наконец подошли к могильному камню, который ничем не отличался от таких же камней, стоявших вокруг. Как и они, этот камень был сделан из скромного полированного гранита, чистого и строгого, как сама жизнь, лишенного прикрас и сентиментальности.

Расс попытался ощутить хоть что-нибудь, приличествующее моменту, но не смог. Это было бы высокопарно, смешно и абсурдно.

Он вгляделся в надпись, которая подытоживала годы жизни лежавшего под камнем человека.

1926 — 1994

Ниже дат было написано: «Офицер полиции».

Еще ниже: «Он выполнил свой долг».

— Бедный старый пьяница, — сказал Джефф.

— Мне непонятно, зачем он сунулся в это дело, — отозвался Расс.

Ниже всех этих надписей значилось: «Карл Д. Гендерсон».

— Он сунулся в это дело, потому что считал его своей работой, — произнес их отец, выходя из-за камня. Он приехал на могилу несколько раньше своих сыновей. Потом он добавил: — Спасибо, мальчики, что пришли. Мне это очень приятно. Привет, Расс, ты прекрасно выглядишь.

— Спасибо, папа, у меня и правда все хорошо. А я и не заметил, где твоя машина.

— У меня сегодня не было настроения садиться за руль. Мамуля поехала за индейкой и по дороге подбросила меня до кладбища.

Расс посмотрел на отца и вспомнил, каким он был, когда они последний раз виделись в госпитале. Отцу удалось выжить. Старик оказался кремневым. Он был тогда неимоверно худ и торжественно-печален. Иногда в его взгляде появлялось что-то потустороннее. Пуля, пробившая аорту Гендерсона, поразила и Бада. Она сломала ключицу, потом, изменив направление, прошла сквозь правое легкое и остановилась около селезенки. Счастье, что в вертолете оказался врач. Он бросил взгляд на Си Ди, понял, что тот мертв, и занялся Бадом. Он вскрыл ему грудную клетку и начал массировать его остановившееся сердце. Так, на массаже, Бада доставили в шоковое отделение госпиталя, где он три месяца выкарабкивался из смертельной пропасти, пока наконец его жизни перестало что-либо угрожать.

— Ты чудно выглядишь, папа, — солгал Расс.

— На пенсии я чувствую себя, как отработавший свое ишак, — заметил Бад. — Но ничего, привыкну. У нас сегодня будет маленькое семейное торжество. Мальчики, вы готовы?

— Да, сэр, — ответил Джефф.

Бад достал из кармана непочатую бутылку «харперовки» и с треском отвинтил крышку. Без всяких слов он сделал длинный обжигающий глоток. Передал бутылку Рассу, а потом Джеффу, которые тоже понемногу отхлебнули пахнущей дымом жидкости.

— Уф, — выдохнул Джефф, зажмурившись от крепости напитка.

— Если я когда-нибудь увижу, как вы это делаете по собственной инициативе, — дам ремня обоим, — сказал Бад, отнимая бутылку у Джеффа. Потом он повернулся и вылил остатки виски на землю перед могильным камнем. — Этот старый козел всегда хотел, чтобы я выпил с ним на пару, — проговорил Бад. — Вот наконец я и сделал это. И привел к нему своих сыновей. Он несколько раз просил об этом тоже. Ты доволен, старик?

Он отвернулся от могилы и посмотрел на своих сыновей. С Расса слетел хмурый вид юного интеллектуала, а Джеффа слегка покачивало после первого в его жизни глотка крепкого спиртного напитка.

— Вот теперь все в порядке, — сказал Бад. — Поехали домой.

* * *

В один из дней на той же неделе Ричард, жмурясь от яркого света, вылез из машины «скорой помощи» и под охраной конвоя вступил на территорию тюрьмы. Ему захотелось заслониться от света рукой, но это было невозможно. Наручники и ножные кандалы, прикованные к железному поясу, ограничивали его подвижность.

Дул холодный ветер, голубело ясное небо. Он дрожал, его начали мучить фантомные боли. Он тоже выздоровел от ран, которые оказались удивительно легкими, особенно если принять во внимание тот факт, что его буквально прошили пулями четверо полицейских в ту самую секунду, когда он выстрелил в Гендерсона и Пьюти. Как это говаривал Лэймар? «Сейчас вообще ни одна сволочь не умеет как следует стрелять». Лэймар, как всегда, оказался прав.

Одна пуля сломала ему ребро, другая прошла сквозь грудную клетку, а еще две попали в мягкие ткани ног. Ричард чувствовал, что от этого он не умрет. Кажется, они надеялись, что он умрет от кровотечения. Но он обманул их надежды и выжил. Видимо, для них это было большое разочарование. Во всяком случае, больше всего беспокойства ему доставили в тот момент не огнестрельные раны, а удар ногой в голову, полученный от одного из полицейских, после того как Ричард упал.

Последние месяцы он провел в одном очень приятном месте — Кингсвиллском госпитале для преступников с психическими отклонениями, где любящие доктора нежно обращались с ним и всячески о нем заботились, но в нем самом что-то необратимо изменилось. Он чувствовал себя совершенно отчужденно, и как ни старались они достучаться до него, он не ответил на эти попытки, а просто молча смотрел на них без всякого выражения в глазах. Они казались ему пришельцами с другой планеты. В последнее время, когда он был уже на амбулаторном режиме, они пытались заинтересовать его рисованием, но он равнодушно смотрел на карандаш и бумагу и не испытывал ровным счетом никаких чувств.

Приговор был прост. Чтобы избавить штат от расходов на судебные процедуры, его адвокат предложил признать своего подзащитного виновным в убийстве первой степени без отягчающих вину обстоятельств при условии, что его не приговорят к смертной казни. Адвокат сказал, что Ричард не может рассчитывать на освобождение в течение по меньшей мере семнадцати лет. С него сняли обвинение в побеге, потому что адвокат сумел убедить суд в том, что его подзащитный был принужден к побегу Лэймаром. Его не обвинили в убийстве надзирателя, и шофера, и мирных граждан, и полицейского во время ограбления ресторана. Самым большим козырем защиты Ричарда оказалось свидетельство старика Джона Степфорда: «Он вообще ничего не делал. Он валялся на полу и плакал, пока Лэймар и Оделл издевались надо мной и моей женой. Ричард — безнадежный трус. Он не может обидеть и муху».

Если у Ричарда и было свое особое мнение на этот счет, то он крепко держал его при себе. Он почти перестал разговаривать, он молча и внимательно смотрел на все происходящее с мрачным видом. С его лица исчезло человеческое выражение. Никто не смог бы понять, какие его обуревают чувства, так как глаза стали тусклыми и невыразительными. Они словно подернулись дымкой.

— Вот ты и на месте, Ричард, — сказал начальник конвоя. — Будто и не уходил никуда.

Да, ничего не изменилось за время его отсутствия. Над ним возвышалась махина каторжной тюрьмы штата в Мак-Алестере. Ее высокие белые стены ярко горели на солнце ослепительным блеском, как некий сказочный Камелот наших дней, как ослепительная мавританская цитадель, как горная тибетская крепость. Мак. Большой Мак. Вот он опять здесь. Я опять твой, Мак.

Он снова зажмурился: отсюда видны были только стены и часть этажа блока камер, которым ограничивался его мир в течение четырех месяцев перед тем, как Лэймар увлек его в это невероятное, сумасшедшее предприятие. Он огляделся, но не увидел ничего, кроме стен.

"Мак, — подумал он. — Я вернулся. Теперь я должен буду заплатить долги". Он знал, что, вероятнее всего, ему придется умереть. Черные его убьют. Скорее всего, это будут черные. Их ярость удвоится от того, что он белый. Через секунду они окружат его, изнасилуют его в задницу, убьют его и посмеются над этим развлечением. Он может, конечно, попытаться стать мальчиком на побегушках у какого-нибудь криминального босса... но ишачить на него целых семнадцать лет?

Может, правда, это будут мексиканцы. Они очень любят резать гринго, когда те моются в душе. Они быстро доберутся до него. Или эти краснокожие бесстрастные дикари со своей замысловатой татуировкой вокруг бицепса: Н-Д-Н-З.

Но почему-то он чувствовал, что это будут именно черные.

Дверь отворилась с металлическим щелчком.

В комнате за дверью сидел знакомый ему лейтенант.

— А, здорово, Ричард. Я знал, что ты вернешься, рано или поздно. Все возвращаются. Ричард ничего не ответил.

— Черт, даже Лэймар и Оделл вернулись. Они уже там, на тюремном кладбище. Кому они еще нужны? Не хоронить же их на обычном кладбище с нормальными порядочными людьми.

Ричард смутно припомнил это кладбище. Участок бросовой земли к западу от тюрьмы, непригодный для сельскохозяйственных нужд, в котором хоронили всех членов тюремного братства, не делая различий между боссами и шестерками.

— Я бы хотел иногда их навещать, — сказал Ричард.

— Мы позаботимся об этом, Ричард. На свете нет ничего невозможного. Одно только можно сказать, что теперь-то ни Оделл, ни Лэймар никуда не сбегут.

Ричард с мрачным видом кивнул. Он мучительно соображал, как же все-таки это произойдет.

* * *

Обряд приема оказался быстрым: у Ричарда не было никаких личных вещей, у него нечего было отбирать, он пришел в тюрьму совершенно голым, каковым его туда и приняли.

Вот его с котомкой одежды и в новой тюремной робе ведут по тюремному коридору, где ему предстоит провести остаток жизни.

На него опять обрушилось сознание огромности тюрьмы. Она возвышалась над ним, подавляя все. Он представил себе кобру, которая покачивает над ним своим зловещим капюшоном, он предчувствовал мрак, который окутает его. Здесь не было места дневному свету. В тюремном дворе все было, как всегда. Слышались крики с баскетбольной и гандбольной площадок. Гремело железо — это упражнялись заключенные-культуристы. Доносились со двора и другие звуки: латиноамериканская музыка — живая и громкая, духовные псалмы, кантри; и неумолчный смешанный гвалт многих голосов разговаривавших между собой людей. Они говорили, суетились и перемещались, цепляясь за место под солнцем и свою индивидуальность и... пытаясь выжить в самом первобытном из всех первобытных мест на нашей планете. Ощутил он и запахи: пот, желчь, рвота, дерьмо. Везде железо и камни. Под ногами вибрируют металлические ступеньки, справа бесконечные сливающиеся между собой двери камер, стены которых увешаны изображениями святых и шлюх. Вот наконец и его родная камера.

— Ну вот ты и пришел, Ричард. Камера Д-пятьдесят-восемь. Просим прощения, но двойных номеров нет. Ты будешь сидеть с насильником, предводителем шайки рокеров и еще одним парнем, который любит резать людей. Это, конечно, не хор воскресной школы.

Ричард уже точно знал, где его поселят. Задняя верхняя койка, где концентрируются все миазмы и где летом воняет, как в сортире, и душно, как в метро, а зимой стоит собачий холод. Каждый квадратный дюйм его стены разрисован картинами интимной жизни его сокамерников, и он не имеет права возражать. Они могут даже убить его просто от скуки, когда им надоест драться и трахаться друг с другом.

Ричард шмыгнул в камеру.

Гмммм.

Должно быть, произошла какая-то ошибка.

Это не его место.

— Ни о чем меня не спрашивай, Ричард. Эти мальчики сами выбирали тебе место.

Одна койка была откинута. Но это была не задняя верхняя, а передняя нижняя койка.

Гмммм.

Это лучшая койка в камере.

Все картинки со стены были содраны. Он мог повесить там все, что хотел.

Он безразличным взглядом окинул камеру, на его лице не отразились никакие эмоции.

— Вот и все, Ричард, устраивайся дальше сам. Будь паинькой, если возникнут проблемы — позовешь нас.

— Хорошо.

Охранник ушел, и Ричард остался один.

Он сел на койку.

Потом посмотрел на столы, их было два, и снова удивился. Обычно столы принадлежали двум самым сильным заключенным в камере, а слабейшие вообще обходились без них. Иногда два стола делили между собой все четверо, но это только в том случае, если у всех силы были равны. Но здесь пустыми были... оба стола. Все, что на них стояло до этого, было аккуратно свалено в углу камеры. Ему словно предоставили право самому выбирать, какой стол занять.

Несколько часов Ричард сидел, пытаясь разгадать эту головоломку. Но наконец он решил сделать одну вещь, которую собирался сделать, появившись в тюрьме. Он осторожно развернул картинку, принесенную с собой, и скотчем прилепил ее на стену над одним из столов.

Потом, когда наступило положенное время, он решил пойти в туалет.

Обычно этот поход приводил его в ужас. В туалете, где не было запирающихся дверей и стен, со спущенными штанами человек особенно беззащитен. Обычно он ходил в туалет только вместе с Лэймаром или Оделлом. Но теперь их не было. Они лежали в земле в миле отсюда.

Он еще раз подивился собственному безразличию. Путешествие в туалет теперь не особенно пугало его. Он просто встал и пошел. Что случится, то и случится, и чем скорее, тем лучше.

Он встал, покинул камеру и по железному полу коридора дошел до сортира. Вошел в него. Худощавый негр посмотрел на него, ничего не сказал и скрылся...

Ричард сел и оправился. Потом он встал, натянул штаны и пошел к умывальнику сполоснуть руки.

Выйдя из туалета, он увидел их.

Их было четверо. Они были огромные и черные.

Они возникли ниоткуда, видимо, вынырнули из какой-то камеры. Внезапно до него дошло, что они преградили ему путь в его камеру.

Он оглянулся. Высоко над ними, на вышке стоял охранник с винтовкой, но он в это время смотрел в другую сторону.

"Воттак, — подумал он. — Вот оно. Это моя судьба". Один из них был непомерно накачан, лепные формы его эбонитовых мышц выступали на теле, как блестящие раздутые сардельки. На голове у него была красная косынка. Другой — высокий и угрюмый, с красивыми, как у Майкла Джексона, волосами, с золотой цепочной на шее. Руки узловатые и опутаны надувшимися венами. Глаза безжизненные, как куски угля.

Третий — совсем еще мальчишка, старавшийся произвести впечатление. Он пытался придать своему лицу неподвижное и бесстрастное выражение, что должно было оповестить всех: я крутой. Он глядел на Ричарда с чувством собственного превосходства. Четвертым был знаменитый главный босс ниггеров Родни Смоллз, Родни смотрел на Ричарда, прищурив глаза.

Родни был человеком огромного роста, проницательным и неистовым — величественный деспот, правивший железной рукой. Родни редко выходил из камеры, предпочитая руководить через посыльных.

Теперь Ричард все понял. Ему предстояло заплатить за Малютку Джефферсона. Он унаследовал бремя долгов Лэймара.

Он постарался сохранить на лице маску безразличия. Он просто смотрел, как четверо негров приближаются к нему.

"Воттак, — подумал он. — Значит, это происходит именно так".Странно, но он почти не боялся их. Они сошлись.

— Здорово, Ричард.

— Что? — "Непоказывай им ничего. Не давай им себя запугать".

— Что ты сказал, парень?

— Я в порядке, — ответил Ричард.

— Как твои дела? Тебе что-нибудь надо, парень? Может, тебе нужны сигареты? Я могу дать тебе сигарет.

— Меня это не колышет, что вы можете, — сказал Ричард.

— Черт, парень, ты нас неправильно понял. Мы не собираемся тебя пришить. Мы хотим, чтобы ты это знал, Ричард. Понял?

— Этот Ричард, — пояснил Родни своим молодым телохранителям, — пришил двух долбанных легавых. Лейтенанта и сержанта. Остудил их чертовы белые задницы. Он стоял там, как здоровый медведь, и насмерть грохнул этих х...сосов. Ты убил их обоих, Ричард?

— Я убил лейтенанта. Этот чертов сержант оказался слишком живучим. Но я вам могу гарантировать, что теперь он плохо спит по ночам, с тех пор как напоролся на меня.

Четверо черных мужиков захохотали.

— Ричард, ты в полном порядке. Ты оказался крепким орешком. Ты молодец. У тебя железные нервы.

Кто-то хлопнул его по спине. Он ощутил исходящую от них теплоту, любовь и уважение.

— Будь спокоен, Ричард. Для белого ты не так уж плох.

Он смотрел, как они уходили. Молодой сложил пальцы пистолетом и спародировал, как бы он застрелил полицейского, все четверо разразились громким смехом.

— Ричард?

Он обернулся. Перед ним стоял бледный молодой человек, лет на пять моложе Ричарда.

— Ричард, меня зовут Аарон Майлс. Я твой сокамерник. Мне интересно знать...

— Я с тобой разговаривал?

— Ах, нет. Я просто...

— Ты просто никто, молокосос. Если мыбудем разговаривать, я имею в виду, еслимы будем разговаривать, а не когдамы будем разговаривать, то я буду решать, когда мненачать этот разговор и стану ли я слушать тебя. Ты меня понял, баранка?

— Да, сэр.

— Да, ты будешь отдавать мне половину своих сигарет. Каждую неделю ты будешь мне их отдавать. Понял? Иначе мне придется проявить к тебе интерес, а тебе вряд ли будет это приятно.

— Понял, сэр.

— А теперь пошел вон.

Парень опрометью выскочил из камеры. Ричард посмотрел ему вслед. У парня была привлекательная задница.

Сейчас, впервые за несколько месяцев, он почувствовал что-то; хоть какое-то человеческое чувство пронзило его тело до костей, на лице появилась натянутая улыбка.

Он вошел в свою камеру и посмотрел на картинку, которую он повесил над столом.

Схваченное несколькими штрихами пера животное, свернувшись клубком, лежало на невидимой плоской поверхности, мышцы его были напряжены, голова повернута в энергичном движении, словно животное высматривало добычу, маленькие глазки чернели, как угли, во всем облике пульсировала неукротимая кровожадность. Под картиной была надпись на французском языке: Лев, повернувший поднятую голову влево.Это была картина Делакруа. Ричард понял, что этому художнику тоже удалось правильно изобразить шею.

Да, это были львы!

Примечания

1

1 фунт равен 0,453 кг.

2

Стиляга, молодой гангстер (амер. жарг.)

3

"Презрительное обращение латиноамериканцев к американцам и англичанам.

4

Метис (исп.).

5

1 фут (12 дюймов) равен 0,3048 м.

6

OSBI — the Oklahoma Stale Bureau of Investigation — Бюро расследований штата Оклахома.

7

Имя Гендерсона — Карл по-английски начинается с буквы С (си).

8

1 гранд (сленг) равен тысяче долларов.

9

Fast food — досл. быстрая еда (англ.).

10

Id (око) — В фрейдизме наиболее архаическая, безличная, всецело бессознательная часть психики.

11

В греческой мифологии народ, живущий на крайнем севере, близкий богам и любимый ими.

12

Замок короля Артура, где установлен знаменитый Круглый стол, вокруг которого восседали лучшие рыцари короля.

13

«Лев, повернувший поднятую голову влево» (фр.).

14

Red River — Красная река (англ.).

15

1 гран равен 0,0648 г.

16

Ничего (исп.).

17

Серебряная монета, равная 10 центам.