Заметки забияки (№2) - Право быть человеком

Как ни мучило меня любопытство по поводу настроения металлиста, я отложила все объяснения на потом. Во-первых, организм и впрямь следовало подлечить. А, во-вторых, не мешало бы в себе разобраться. Какое-то время я лежала без сна, прислушиваясь к токам внутри исполинского дерева, и пыталась найти ответы на многочисленные вопросы. Во-первых, я до сих пор не могла понять Илью в большинстве случаев. Но это, как говорится не беда. Ведь, как утверждают психологи, когда человеку кажется, что он понимает собеседника на сто процентов, на самом деле он понимает его не более чем на сорок. Во-вторых, я могла спокойно с металлистом идти хоть в огонь, хоть в воду, и он мне даже нравился. Очень. И я ему, судя по всему, тоже. Но, как только дело доходило до «серьезных» отношений, я гнала его прочь. Как будто в моем же организме что-то сопротивлялось металлисту, вот совсем как в случае аллергии на табак в издательстве. И, поскольку объяснению этот феномен не поддавался, я решила, что раз сопротивление наличествует, то, значит, так и надо.

В результате всех результатов мы с Ильей промучились непониманием пару месяцев, и где-то в середине лета решили перейти на чисто деловые отношения, а потом и вовсе отдалились друг от друга. Так, кивали скупо друг дружке при случайной встрече, не более того. Я старательно обходила металлический корпус, или Слиток, стороной, он тоже был не частый гость у друидов. Что же все-таки произошло? Почему это вдруг пошел на сближение?

Я «крутила» ситуацию и так, и эдак, но рано или поздно приходила к одному и тому же выводу – мне банально не хватало фактов. Так ничего и не придумав, я заснула. Тем более, что завтра (а точнее, уже сегодня!) предстоял тот еще денек.

* * *

«Лучше бы я отправилась на конференцию телепортом», – мрачно думала я, трясясь от холода, как отбойный молоток.

Да, летом на мотоцикле было рассекать куда теплее. А вот бабьим летом, да еще с утра, да джинсовой рубашке, пусть даже надетой на футболку… Боже, о чем я только думала? Одно утешало – до МКАДа мы доехали куда быстрее попутных нам машин, прочно застрявших в двухкилометровой пробке. Металлист на своем «Трансальпе» ехал между рядами, где это было возможно, а когда нет – протискивался в соседний, а я, знай, поджимала коленки, и, (в который уж раз) обещала себе надеть пластиковую защиту от роликов, оставшуюся со времен катания на Воробьевых горах.

После Окружной ситуация стала чуть веселее, но не намного. Внутри Садового было и вовсе уныло. А еще мне было холодно. Очень.

– МММакддддонадддссс, – указала я на заведение трясущимся от холода пальцем, когда мы проезжали Пушкинскую площадь. – Кккаккао.

– Потерпи немного, – бросил через плечо байкер. – В Доме журналиста наверняка буфет имеется.

«Ага, наверняка насквозь прокуренный», – мрачно подумала я. – «Боже, когда это кончится?»

Мотоцикл, въехав на тротуар, принялся лавировать между людьми, спешащими на работу, потом свернул в какой-то переулок, протиснулся между машин, которые почему-то спешили уступить ему дорогу, и наконец, встал. Я с облегчением слезла, принялась махать руками, чтобы согреться. Наконец, зубы стучать перестали. Металлист взирал на меня с непонятной мне эмоцией.

– Ты со мной пойдешь? – спросила я у товарища. – Или, вон там еще кинотеатр «Художественный» имеется. Наверняка тебе там поинтереснее, чем на конференции будет.

– А! – махнул рукой металлист. – Сдался мне этот кинотеатр! С тобой пойду, ты что-нибудь отмочишь, вот и повеселимся. И. пойдем уже скорее, а то прямо тут окочуришься.

Буфет в Доме журналиста был. И в нем, конечно же, сидела и дымила пишущая братия.

– Пошли наверх. – С сожалением вздохнула я.

– Что так?

– Аллергия на табачный дым. И не смотри на меня так, я помню, что ты иногда курил, и у меня не было и намека на сопли.

– А что тогда? – участливо осведомился металлист.

– Несовместимость меня и задания.

– Ясно. Тогда иди наверх, посиди где-нибудь, я тебе принесу кофе.

Его глаза так и лучились добротой и заботой. Неужели он раньше мог быть другим?

Я неторопливо поднялась на второй этаж, села в пустой аудитории. О том, что меня не найдет товарищ, я не беспокоилась – у того был нюх на металл, а у меня на руке – колечко золотое, подарок Полоза, Хранителя золота.

– О чем конференция? – появился металлист с чашкой в руках спустя несколько минут.

– По-моему, в защиту прав животных.

– Да уж… Не настолько интересно, как могло бы быть. Я думал, что у журналистов профессия куда более…

– Увлекательная?

– Ну… Не знаю даже, – так и не смог определиться в своих ощущениях товарищ. – Ладно. Я фотоаппарат с собой захватил, поснимаю. Заодно и у тебя материал покрасочнее выйдет.

Я улыбнулась. Мой организм снова начал походить на организм теплокровного млекопитающего, отношения с боевым другом и товарищем тоже стали теплее некуда. Идти никуда не хотелось. А надо было – конференция скоро должна была начаться.

И она началась, и было это поистине ужасно. Во-первых, потому, что мы пришли чуть ли не самыми последними, и нам пришлось довольствоваться теми местами, что остались (хорошо хоть, они были рядом). И теперь мне постоянно приходилось поворачиваться назад, чтобы увидеть то, что показывали на белом экране, расположенному строго за моей спиной, а потом поворачиваться обратно, и записывать слова ораторов. Микрофона у меня по-прежнему не было. У боевого друга и товарища его тоже не оказалось. И, вообще, поначалу он смотрел на мои каракули с величайшим изумлением. Потом усмехнулся. Я пожала плечами – пусть хоть кому-то от моих мучений будет хорошо.

А было мне, и впрямь, не по себе. И, чем дальше, тем больше. Если на прошлой конференции выступали зомбированные Америкой подростки, то на этой крутили абсолютно зверский фильм про зверское убийство коров: на переносном экране нарочито-грубые мужланы мучили буренок в особо изуверских формах. Иногда кадры с крупным замученным рогатым скотом сменялись кадрами про терпящих бедствие от рук людей маленьких пушных животных. Причем, было совершенно непонятно, для чего так издеваться над зверьками – после того, какой обработке подвергалась их шкурка, ее явно было невозможно использовать в каких-либо коммерческих целях. Сквозь отвращение и омерзение ко мне пришло понимание, что фильм инсценирован. Оставалось только понять, с какой целью.

Я отвернулась от экрана, нашла лица ярых защитников прав животных, сидевших напротив меня. И впервые за последние полчаса изумилась по-настоящему. Сказать, что организаторы упивались жутким зрелищем орущих не по-телячьи буренок, значит не сказать ничего. Физиономии этих заявленных вегетарианцев были, как одна, перекошены в каком-то оргазмическом экстазе, глаза горели вожделением и торжеством.

«Э, ребята», – подумала я. – «Что-то с вами не то. Посмотрю-ка я на вас по-другому».

Так и есть, из пяти человек трое явно были эмпатами, причем не самого светлого свойства, остальные с ними резонировали. Сидели, эксгибионисты хреновы, и в наглую, никого не стесняясь, млели от букета грязных эмоций.

А мне меньше всего захотелось писать информационную заметку, начинающуюся словами «семнадцатого сентября сего года в Центральном Доме Журналиста состоялась конференция, посвященная защите животных, в ходе которой прессе рассказали о…»

Но что же делать? Мое личное мнение опять окажется никому ненужным, и меня заставят писать весь этот бред про коров убиенных. Я посмотрела на металлиста. Тот, с очевидной гримасой отвращения на лице, осуществлял портретную съемку. Что и говорить, морды действительно были живописными.

И тут на меня снизошло озарение в виде полузабытого студенческого фольклора: «Если интеграл не берется, его нужно взять силой».

Тогда мне это казалось в меру остроумным, сейчас же – более чем спасительным.

Я выбрала эмпата с мимикой побогаче, внушила ему, что все кругом свои, настало время для свободного выражения чувств. Получилось! Тот, отбросив ложную скромность, с вожделением потянулся руками к ширинке. Аудитория ожила, загалдела, защелкала фотоаппаратами.

Покончив с ним, я потянулась мыслью к худощавой девице. Эта оказалась крепким, закованным в броню материнских внушений орешком, и с ней пришлось повозиться подольше. Но вот и она рванула на тощей груди кофточку – только пуговицы по столу забарабанили. Журналисты подставили под стоны диктофоны и микрофоны, телевизионщики навострили камеры.

Продолжить правдивое шоу мне не дал опомнившийся металлист.

– Ну ты, подруга моя боевая, совсем нюх потеряла, – со смесью безмерного удивления и восхищения произнес он. – Немедленно заставь их одеться.

– Не могу, – опомнилась я, затравленно озираясь по сторонам. – Ты меня сбил, в зале полным-полно грязных человеческих эманаций, исходящих от жадных до сенсаций журналистов. Я потеряла связь.

Пишущей братии было, и впрямь, в избытке – те, что просто так находились в здании, тоже не смогли пройти мимо шоу.

«Взял интеграл – дай подержать другому», – вспомнилась мне вторая фраза из студенческого фольклора. – «Из «Жизни» они все, что ли? Неужели ЭТО действительно настолько интересно?»

– Валим отсюда, – проорал мне в ухо металлист. – Вон уже и охрана появилась, сейчас сама с этим сборищем разберется. А у нас еще одно задание имеется.

Я послушно сунула тетрадку с ручкой в котомку, и мы с Илюхой начали протискиваться к выходу сквозь толпу газетчиков и телевизионщиков. Те напирали, лезли вперед, в первые ряды, и мне пришлось изрядно поработать локтями. А потому я и не заметила, как на меня с нескрываемой ненавистью во взгляде смотрит третий недобитый эмпат, ярый защитник прав животных.

* * *

– Ты там была? – накинулся на меня редактор престижной газеты, едва я появилась в дверях его кабинета.

Усы газетчика топорщились, выпученные глаза вращались, разве что из орбит не выскакивали, трясущиеся руки пытались зажечь спичку.

– Где? – опешила я от подобного напора. – Что там дают?

– На конференции «зеленых», – огорченно отвернулся от меня Игнат Львович. – И ты ничего не помнишь.

– Вы о чем? – охотно подыграла я газетчику. – А что случилось? Я ничего такого не заметила.

– Да вот, прошел слух о том, что в Домжуре творится что-то невероятное, – вздохнул редактор.

– А, так это вы об этом, – сделала я паузу на пару секунд, в течение которой взвешивала все «за» и «против» освещения в прессе скандала. – Да нет, там ничего особенного не случилось, мы смотрели фильм про зверски замученных коров, а потом ворвалась толпа журналистов, и сорвала конференцию.

– Понятно, – взял себя в руки Игнат Львович. – На сегодня ты свободна, заметку писать не нужно. Завтра, – он повернулся к монитору. – Вот черт! Сеть упала!

«Это не черт», – развеселилась я, – «это всего лишь металлист».

А потом глянула в сторону двери, и настроение у меня понизилось до нуля.

– Можно тебя на минуточку? – совершало манящие движения пальцем стоящий за дверью волхв.

Я тяжело вздохнула и поплелась к выходу, прекрасно зная, что повесить лапшу на уши конкретно этому товарищу не удастся ни за что.

– Это как же, твою мать, извиняюсь, понимать?

– Как хотите, – буркнула я, – так и понимайте.

– Лучше бы у тебя осталось все твое чувство вины при тебе, – схватился за голову волхв.

– А оно и так при мне, – невозмутимо ответила я. – Просто оно на том суде, – я выразительно посмотрела на свое начальство, – потеряло способность резонировать с обвинениями окружающих.

– А, ну тогда ладно, – прекратило бесполезные попытки воздействовать на мою совесть начальство. – Осознаешь, и прекрасно. Больше так не делай.

– Почему? – неосторожно удивилась я. – То есть, я прекрасно понимаю, что не права, но…

– А чувство самосохранения у тебя есть? – набросился на меня Борис Иванович. – Ты хоть знаешь, на кого напала?

– На эмпатов-эксгибиционистов, – невозмутимо ответила я. – А что?

– Ты хоть в курсе, что после смерти Мыколы только такие и остались в московской конторе?

– Упс!

– Вот именно! – дал выход гневу волхв. – Звонит мне Денис Маркович, начальник конторы, говорит: «твои сотрудники напали на меня и моих ближайших соратников. Иди и полюбуйся».

– А вы, Борис Иванович, знаете, как они на своих конференциях развлекаются? – вкрадчиво осведомилась я.

– Догадываюсь, – остыл волхв. – Но это все равно не повод начинать драку первыми. Теорию забыла? Они же ведь ничего не делали, они просто были. Они ни на кого не нападали, а вот ты начала активные действия.

– Не забыла я ваших теорий, – махнула я рукой. – Просто не подумала.

– Ладно, проехали, – поморщился Борис Иванович. – Я где-то и сам рад, что так получилось.

– Вот видите! – восторжествовала я.

– Лиса, – погрозило мне начальство пальцем. – В этот раз ты вышла практически сухой из воды, и не известно, что будет, если… О! Пошли скорее, – увлек он меня за руку. – Я его чувствую.

* * *

«Их» было двое. Один – мой вчерашний «знакомый», только в этот раз, чтобы его увидеть, мне не пришлось прибегать к трюку домовых с отвлечением внимания. Второй – порождение мрака с темными искрами, чем-то мне Иззю напомнил, но только тот был сгустком тьмы величиной с дом, а этот – с человека. Да и очертания его худо-бедно подходили под разряд homo sapiens.

– Они растут в другую сторону, уплотняются со временем, – пояснил мне волхв. – Но вот что они тут делают, да еще и вдвоем, хотелось бы мне знать?

Я согласно кивнула, волхв повернулся к инопланетянам, предоставив мне созерцать искристого пришельца в одиночку.

«Можешь называть нас денебцами, девочка», – услышала я в своей голове. – «По названию нашего солнца в вашей астрономической системе».

Денеб? Альфа Лебедя? Светимость в пару сотен тысяч раз выше, чем у нашего Солнца? Кто ж там выживет?

«Мы не на солнце живем, а на планете».

Ах, ну да! Надо думать не так громко. Интересно, а кто это со мной общается? Тот, что с искрами, или без них?

«Я с тобой общаюсь», – шевельнулся тот, что с искрами. – «Можешь звать меня… Штирлицем».

«А меня Лиса зовут», – назвалась я. – «А почему Штирлицем?»

«Потому что имя мое тебе все равно не удастся воспроизвести. А Штирлицем – потому что я служу внешним разведчиком».

Что же, в чувстве юмора денебцу не откажешь.

«А почему Иззя изъяснялся с нами на инфразвуке, а вы – только мысленно?»

«От моего инфразвука люди умирают».

«Понятно тогда. Вот поэтому вас сюда и не пускают?»

«И поэтому тоже», – немного печально, как мне показалось, ответил Штирлиц. – «Но еще из-за некоторых несознательных субъектов», – кивнул он в сторону серого сопланетника. – «Этот вот – сбежал из колонии особого режима. Ладно, ответственный момент подходит, рад был познакомиться».

Покончив со странным разговором, я осмотрелась кругом. Коридор пуст, кругом ни души – вероятно, в час вынужденного простоя где-нибудь дымили. Я перевела взгляд на начальство. Волхв буравил взглядом серое облако, потрясающее какой-то бумаженцией. Атмосфера между тремя собеседниками явно накалялась. От волхва исходили флюиды еле сдерживаемого гнева, настолько сильные, что мне становилось не по себе. От разведчика отлетали искры. Зря все же волхв не взял с собой огневиков – вот бы им, ценителям плазмы, счастье привалило – целый homo sapiens, начиненный интересующей субстанцией! Я подивилась – как же он до сих пор пожар не устроил? И только сейчас заметила, что денебец не касается пола.

Позади меня послышалась мощная поступь металлиста.

– Местные сисадмины на ушах стоят, сеть поднять пытаются, – без особой радости сказал он. – Мучить их дальше мне совесть не позволяет. Ой! А кто это?

Судя по тому, как постепенно округлялись глаза товарища, Штирлиц представился и ему.

– Хорошо, сворачивай операцию, – подождав, пока Илья перестанет таращиться на денебца, сказал волхв.

– Да мне и сворачивать нечего, я особенно ничего и не делал, ломать ничего по-крупному не хотелось, – пожал плечами металлист. – Просто не давал системе работать. Если я перестану действовать в этом направлении, само все через минут десять наладится.

– Вот и чудесно. Раз все в сборе, отправляемся.

– Куда?

– На Валаам.

Серое облако, упиравшееся ранее с видом существа, имеющего право, сникло. Штирлиц наоборот, так и пошел искрами по всему объему. У меня, чувствующей зловещие признаки приближающейся аллергии, поднялось настроение. Куда угодно, только отсюда!

Волхв открыл переход, и в него буквально засосало всех нас – и тех, кто шел добром, и того, кто было просился наутек. Десантировались мы на площадку перед домом верховного волхва Терентия, очень даже небольшого на вид, но весьма и весьма поместительного внутри. Борис Иванович подошел к крылечку, и позвонил в привязанный там же валдайский колокольчик. Раздался негромкий мелодичный звон. Никто не вышел.

– Нет дома? – огорчилась я.

Серый воспрял духом, извлек из собственных недр будильник, поставил на один час.

– Чего это он? – удивилась я.

«Хочет сказать, что мы его вправе задержать всего на один час по местному времени», – раздался у меня в голове голос Штирлица.

– Может, я Терентия разыщу? – неуверенно предложила я.

Борис Иванович отрицательно покачал головой:

– Извини, Лиса, но объект этот тебе не по зубам, ты его даже засечь не сможешь. Я ему позвонил, он сейчас будет.

– Как же он этот хилый колокольчик услышит? – озадачилась я. – Мне, и то еле слышно было.

– А вот посмотришь, – заговорщицки подмигнул мне волхв. – Кстати, по-моему, я его вижу.

– Где?

– А во-он, там, волна на озере аномальная, видишь? Идет к берегу?

– Это он? – недоверчиво спросила я, напрягая зрение для того, чтобы разглядеть крохотный бугорок в километре от берега. – А что он там делает?

– Купается, наверное, – пожал плечами Борис Иванович. – Если он верховный волхв, то что же ему, простые радости жизни недоступны?

В самом деле, почему нет? Вон, мое начальство с каким наслаждением летом купалось, пока я ПТ осваивала. Пока я вспоминала о летних приключениях, волна уже подкатилась практически к самому берегу, и стал виден человек, устроившийся на ее гребне, аки на троне.

– Вот это Посейдон, – восхищенно выдохнул металлист.

– Завидно?

– Ага, – честно ответил товарищ. – Это ведь куда круче гидроцикла!

Кто о чем…

Волна с мягким шуршанием выкатилась на площадку, с нее сошел волхв, и она с шуршанием убралась обратно.

– Ба! Какие люди! – широко раскинул руки в стороны верховный волхв. – Как дела, дружище? – радостно повернулся он к Борису Ивановичу. – Лиса, Илья, гроза некромантов, привет! О, и полковник… (непроизносимый набор звуков) тоже тут!

Штирлиц вежливо поклонился в ответ.

А потом Терентий повернулся к серому денебцу, и улыбка сползла с его лица.

– А ты что тут делаешь?

«Это не в вашей компетенции», – раздалось в моей голове.

Очевидно, разговор транслировался прямо на всех присутствующих. Интересно, как денебцам это удается?

– Все, что происходит на Валааме, входит в мою компетенцию, можешь мне поверить, – недобро усмехнулся верховный волхв. – Давай индульгенцию.

«Не имеете права!» – завопил было денебец без искры, но было уже поздно. Свиток вылетел из недр тумана, коим было его тело, и полетел в руки Терентия.

Несколько минут волхв внимательно изучал свиток, потом в его руке материализовалась чернильница, и волхв прямо на весу черканул пару строк, после чего бумага благополучно возвратилась к владельцу. Тот от радости чуть было не засветился, но, увы, не смог – как потом выяснилось, он продал свой огонь за разрешение пребывать на Земле.

– Извини, друг, – обратился Терентий к Штирлицу, – но его вы обратно не получите. Впрочем, можешь передать своему командиру, что этого преступника, – указал волхв на денебца, лишенного искры, – ждет не самое лучшее существование.

– И что же, этот беглый заключенный останется на территории Москвы? – удивилась я. – А что он там вообще делает?

– Я ограничил его свободу перемещения, – пояснил верховный волхв. – Но выгнать с Земли я его не в силах, поскольку он пожертвовал практически всю свою жизненную силу ради права остаться в нашем измерении. Я проведу расследование на острове, виновные в нелегальном разбазаривании индульгенций понесут наказание. Все.

– А заниматься он будет тем же, чем и занимался, – вступил в разговор Борис Иванович. – Рекламой, у его сопланетников вообще на диво развита способность впаривать все, что угодно, и кому угодно.

– В «Известиях»?

«Это были не «Известия», девочка», – раздалось в моей голове. – «Редакция газеты располагается этажом выше».

– Спасибо за пояснение, – ядовито изрекла я. – Значит, на него мы вышли совершенно случайно, я так понимаю, – повернулась я к своему начальству.

Волхв ответил не сразу – открыл портал, отправил преступного денебца на его рабочее место, только после этого повернулся к Штирлицу:

– Не хватало ему еще присутствовать на военном совете. Что у вас там стряслось?

«Ваш месяц назад у нас метеоритом разметало колонию… политических преступников», – медленно подбирал он слова, близкие по смыслу к положению дел на своей планете, – «большинство из них не уцелели, а те, что выжили, были отброшены взрывной волной, и угодили в портал, ведущий в ваш мир».

– Да-а, – протянуло мое начальство. – И ведь, что самое плохое, описание преступников ты нам дать не сможешь.

«Не смогу», – потупился денебец. – «У нас органы чувств разные».

– Ну хоть фотографии у вас есть? – не удержалась я от вопроса.

В ответ Штирлиц предстал в образе вполне российской старушки, одетой в ситцевое платье в горошек. Одежка немедленно пошла дырами, а потом и вовсе сгорела. Тело у бабульки было, как у Памелы Андерсон.

– Прими свой истинный облик, – прогудел Терентий. – А то картина уж больно несообразная получается.

Старушка повела точеным плечиком, и превратилась в сгусток мрака с искорками.

– Здорово, – искренне восхитилась я. – И у вас все так могут?

Денебец нерадостно кивнул.

– А как ты у себя на планете выглядишь? – заинтересовалась я.

«Как придется, в зависимости от погодных условий».

– А еще они уплотняются в течение всей жизни, и вместо смерти превращаются в камень, – просветило меня начальство. – Лиса, умерь свое любопытство, нам сейчас о деле поговорить надо.

– Хорошо, – согласилась я. – Но, если вы нам не можете выдать описание преступников, и находиться вам у нас нежелательно, а… почему, кстати?

– Церковь, – коротко сказал волхв. – Она их за чертей принимает.

В следующий момент меня чуть было не разметало по всему острову – видимо, это денебец засмеялся. Пришлось расширить звуковой диапазон. Неприятных ощущений поубавилось, я даже смогла различить отдельные звуки – смех у Штирлица оказался на редкость мелодичным.

Отсмеявшись, денебец продолжил общаться прежним образом.

«У нас развит дар внушения», – услышала я его «голос».

– Короче, они пытались убедить землян в том, что не причинят вреда, – разъяснил мне его речь Борис Иванович. – Закончилось это плачевно для людей, по милости фанатов от религии. Мы им рекомендовали прекратить появляться у нас на планете.

– Понятно, – ответила я. – Так что делать будем?

– По хорошему, кому-то с нашей планеты надо отправиться на Огненную, – задумчиво изрек волхв. – Но только я не знаю никого, кто продержался бы там хоть минуту. И думать забудь! – накинулся на меня волхв.

– Да что вы, Борис Иванович, – посмотрела я честными глазами на волхва. – Как вы могли меня заподозрить?

– Мысли твои прочитал, – прогудел Терентий, – вот и заподозрил. – Друг мой,…, а нельзя ли привлечь ваших прекрасных женщин, они, насколько мне известно, живут на прохладной стороне вашей планеты, и у них есть какая-то особая магия для посещения вашей жаркой стороны.

«Не получится», – раздалось в моей голове. – «Они слишком далеки от нашего мира».

– Знал я одну особу в свое время, – задумчиво изрек Борис Иванович. – Вместе путешествовали. Ну, ты ее знаешь, – кивнул он верховному волхву Валаама.

– Лилипут, что ли? – улыбнулся Терентий. – Такое не забудешь! Помнишь, что мы тогда учинили в вашей Одессе? Когда она своим басом…

Оба сильных мира сего ударились в воспоминания, то и дело извлекая из памяти новые смешные (им) подробности. Денебец, при первом же упоминании о загадочном Лилипуте стал по стойке «смирно», с благоговением навострив все свое существо в сторону все молодеющих и молодеющих на глазах у изумленной публики волхвов. Я, сообразив, что это надолго, опустилась на землю, подстелив под себя котомку. Металлист уселся на крылечко, извлек из кармана мотокуртки неразлучный наладонник, принялся забивать в него информацию.

– Штирлиц, – обратилась я к разведчику. – А о ком у них (кивок в сторону волхвов) идет речь?

«Это наша знаменитая разведчица», – не сразу, но все же откликнулся разведчик. – «Сейчас она вышла в… отставку, но до тех пор была… маршалом», – справился он с заменой понятий. – «Я к ней прямого доступа не имею, придется месяц ответа на заявку ждать, да и то неизвестно, с каким результатом».

– Понятно, – протянула я. – А почему ваш преступник, – вспомнила я встречу с серым денебцем в здании «Известий», – меня прогонял со «своей», как он выразился, территории?

«А, это он вместе с искрой… ну, скажем так, обоняние, потерял. Вот и перепутал, видать, тебя с кем-то еще», – ответил Штирлиц. – «Вот бедолага, я бы так жить не согласился».

– А вы что, своих сопланетников по запаху различаете? – удивилась я.

«Не совсем», – ответил разведчик. – «Это сложно объяснить: там и испарения… тела, и… мысли, и принадлежность к… цвету огня, и еще много чего».

– Ясно, – протянула я. – Что они там, совсем в детство ударились, что ли?

Волхвы ходили на руках. Наперегонки. Покамест шли ноздря в ноздрю.

– Борис Иванович, – окликнула я начальство.

Тот даже не обернулся – видать, совсем о нас позабыл. Все же иногда меня начальство поражало. А иногда интриговало – интересно, если оно до сих пор способно на такое вот веселье, то сколько же оно еще прожить сможет?

Ответа на этот риторический вопрос не было и быть не могло. Я почесала в затылке, и… вспомнила. О ракушке, подаренной матерью Иззи в благодарность за спасение чада. Она до сих пор болталась у меня на шее в числе прочих амулетов.

– У нас есть женщина! – возопила я, достала ракушку и дунула в нее.

Раздался ушераздирающий ультразвук, в котором угадывалась знаменитая Хаванагила, открылся на миг пространственный коридор, на другом конце которого виднелся горный пейзаж умопомрачительной красоты. Небо на другом конце было какого-то серебристо-сиренево-синего оттенка. Штирлиц вытянулся по стойке смирно, вцепившись взглядом (нюхом?) в дивную картину. Из туннеля вышла сияющая денебка. Сумеречные горы исчезли, явив взамен себя бескрайнюю Ладогу.

– А вот и я, – жизнерадостно заговорила ультразвуком старая знакомая. – Таки рада вас видеть, спасители моего сына. И где таки ваш третий товарищ?

– Дома остался, – озадаченно произнесла я, включая дополнительный звуковой диапазон. – Здравствуйте…

– Илана, – певуче произнесла денебка. – Так меня называют на планете 14856747. Хотя некоторые, – пристально уставилась сияющая (в прямом смысле) женщина на мое начальство, потом перевела взгляд на верховного волхва, – предпочитают меня называть «Лилипутом».

– Ты?! – недоверчиво уставилось мое начальство на очаровательную денебку. – Вечно растрепанная разведчица метрового роста? А что у тебя с голосом? Помнится, ты изъяснялась исключительно басом…

Штирлиц, стоящий по стойке «смирно», запылал множеством искр в сторону ошалевшего Бориса Ивановича. У Терентия отвисла челюсть, металлист отложил наладонник.

– Все меняется, друзья мои, это действительно я, и очень рада вас всех видеть, – пропела Илана, лучезарно улыбаясь волхвам. – Зато теперь я могу отказаться от еврейских мотивов, а то они мне порядком надоели.

– Еврейских мотивов? – озадачился Борис Иванович.

– Я дала зарок, что буду говорить с еврейским акцентом (так вот откуда Хаванагила, и все эти «таки» в ее речи!) в память о нашем совместном приключении, пока не увижу снова моих друзей.

– Так что же мы до сих пор трезвые? – прогудел Терентий. – За это определенно надо выпить! Миша!

На пустой площадке материализовался стол, стулья (в том числе и огнеупорные, для денебцев), бутыль мутного самогона, в которой плавал красный перчик, шмат сала, и буханка грубого хлеба. Я глотнула горилки со всеми за компанию, зашлась в жутком кашле, передо мной не замедлила появиться кружка воды.

Застолье продолжалось до самого вечера. Продолжать банкет пришлось уже в помещении, потому что всех, заглянувших к верховному волхву на огонек, и присоединившихся к нашему нетрезвому обществу, маленькая площадка вместить была не в силах. Боевые друзья снова ударились в воспоминания о давнишних приключениях, полковник Штирлиц направлял все искры в сторону живой легенды (как выяснилось) внешней разведки своей родной планеты.

Мы с металлистом, тоже изрядно упившиеся (я – глинтвейном, он – коньяком) выясняли отношения, в конце которых пришли к консенсусу: он меня не учит уму разуму по поводу и без, и мы – друзья до гроба.

– Я пппопытаюсь, – говорил боевой товарищ, силясь сконцентрировать на мне осоловевший взгляд. – Оччень. Но, если у ммменя иногда не ббудет пполучаться, ты зззнай, ччто это я не с ззла.

– Ххорошо, – вторила я ему. – Я ббуду ппомнить о ттом, что тты у нас эттот, ккак его ттам?

– Ппприрожденный пппрепподдаваттель. Он ссамый, учченица лллюббиммая ммоя, он сссамый.