Магомед, Мамед, Мамиш

      -звонил! Не успел я повесить трубку..."). Надо же, чтоб такая накладка!
      - Я убежден, то, что делается у нас, вселяет на-дежды!
      - Ты наивен, Саттар, неужели не видишь, что по-крываем себя позором на всю страну? В газете целая по-лоса про все эти дела: бассейн в квартире! Бриллианты в банке с вареньем! Хищническая охота в заповедниках! Разбазаривание музейных ценностей!.. Смотрят все и дивятся: "Ай да мы!.." Ты думаешь, такая реклама нас красит?!
      - При чем тут реклама? По всему фронту идет борь-ба! И я думаю, что эта борьба очень даже нам необхо-дима!
      - Но надо же с умом подходить! Разве только у нас эти безобразия?! Но другие-то делают шито-крыто!
      - Извини, но это старо, насчет сора из избы!
      - Старо, но верно, черт побери! Поснимали одного, другого, третьего, надо же меру знать! А ты убежден, что их всех заменили люди, как Говорится, с чистой со-вестью?
      - А как же? И не сомневаюсь я!
      - Наивен, ох, как наивен ты!.. Нет, я не скрою, на-до обновлять, омолаживать, пора и нашему поколению дать простор, кое-что в этом направлении делается, не сегодня-завтра и твой друг, да, да, не удив-ляйся...
      - А я не удивляюсь и не удивлюсь.
      - ...может взлететь. Но вообще-то ты прав, нику-дышные мы!
      - Я этого не говорил.
      - Ты не говорил, так я говорю.
      - И зря!
      - Нет, нет, вялые мы какие-то!.. Чем мы можем по-хвастаться, так это снами!
      - Чем, чем? - не понял Саттар.
      - Наши земляки много снов видят. У любого спро-си! Видит сон, но этого ему мало! Рассказывает, потом требует отгадки, множество людей в это вовлекается, и мусолят, и мусолят. Вместо того чтобы окунуться в реальную жизнь, активизироваться, сны да их разгадки! Вчера вот один рассказывает, цветной, говорит, сон. То ли море голубое, то ли лодка розовая. Черт знает что такое!..
      Амираслан не случайно ополчился на сновидцев. Два f его начальника непосредственный и, так сказать, се-мейный, один дома (Джафар), а другой на службе (Хасай) - расскажут, а потом ждут. А когда сбывается - мол, дорожи нами, мы не только сновидцы, но и ясно-видцы.
      "Увидел я во сне",- Хасай Амираслану рассказывает. "А я снов не вижу". "Быть не может!"
      А чего Хасай удивляется? Его Хуснийэ тоже не видит. Вернее, раньше не видела, до смерти Гюльбалы. И ей Хасай так же, как Амираслану, говорил: "Быть не мо-жет!" А она ему: "Ты тоже раньше не видел, как со своей Реной связался, так и стал всякие сны видеть!" Хасаю приснился сон. Диковинный. Но он не знает, что такие же сны снятся не только ему в этом городе. Ну скажем, Джафару-муэллиму. А удивляться нечему: од-ни корни, одна географическая и иная среда, с детства привык слышать, как рассказывают о снах, это вторая жизнь его земляков. Рассказывают, как помнит Хасай, непременно в кругу семьи, и кто-то берется отгадывать. И, случается, совпадает. Конечно, таких отгадывателей почти не осталось, вымерли знатоки, а сны снятся, и ничего с ними не поделаешь, приходится самому голову ломать. Часто, ложась спать, Хасай долго не может уснуть, ворочается на горячей простыне, подушка стано-вится жаркой. Об этом Хасай, между прочим, как-то сказал Джафару-муэллиму: "Знаешь, Джафар, ложусь спать, на сердце тяжело, кажется мне, что усну и не проснусь больше". И что же ответил Джафар-муэллим? "Хорошая смерть, когда во сне... Повезло ему"."Ко-му ему?" - "Ну, тому, о ком ты рассказываешь".- "Да о себе я говорю!" "Ах, о себе-е-е-е!- протянул Джа-фар-муэллим и незаметно зевнул.- Это бывает!" Амираслан отреагировал взволнованно, прямая противопо-ложность своему родственнику. Встал, подошел, в глаза заглянул, за руку взял, чуть ли не пульс пробует. Хасай даже растерялся: "Да нет, я здоров, что это ты?" - "С этим не шутят. Электрокардиограмму сде-лать надо. Не пойдете сами, позвоню, скажу, чтоб си-лой повезли вас. Вы что? Со здоровьем не шутят!"
      - Черт знает что такое! - гнет свое Амираслан.- Погрязли в снах!..
      - Ну зачем ты так?! - Но Амираслан перебил Сат-тара:
      - Сколько у нас знаменитых ученых, на всю страну известных? А? Я этим специально занимался. Составил список, получился он очень и очень жидкий!.. С искус-ством ничего, терпимо. Афиши так и пестрят: Ибрагим-беков Максуд, Ибрагимбеков Рустам! Родные братья, а работают врозь. Был Бейбутов, теперь вот Муслим.
      - Почему был? Он и сейчас, слава богу, как соловей поет.
      - Пусть, но я не о том! Есть у нас, к примеру, Ал-18? Или Маг-24?
      - Что за ал и маг?!
      - Ну, самолет! Алияров-18 или Магомаев-24! А светило по части астрономии? Кибернетики? Теория, к примеру, Бахтиярова?!
      - Стоп! Ты неточен! Говори, да знай меру! Большие люди у нас были и есть. И будут! Есть и в астрофизике, и в нефтехимии, есть, кстати, и немало теорий, даже теория моего однофамильца, пойди и поинтересуйся!.. Да, да, теория Макинского, нашего земляка. Я тебе ска-жу еще вот что. Даже бригада, в которой, кстати, ра-ботает и племянник Хасая, ты читал о ней недавно?
      - Коллективная знаменитость?
      - Хотя бы! Наклонно пробурить в море такую скважи-ну, да еще впервые в мире, да еще с таким наклоном!.. Это, знаешь ли, не меньше, чем в космос слетать!
      - Это какой же племянник? Магомед? Я, кажется, с этой бригадой знаком, вместе у Хасая пировали... Да, ничего не скажешь, знаменитость!
      Хасай их познакомил, мол, ровесники, крепко друг за Дружку держитесь. Мамиша удивило: ровесник, а спе-реди лысый, только виски черные-черные; потом Гюль-бала шепнул: "Подкрашивает виски!" Сначала представился Мамиш, как младший; ему всегда кажется, что он моложе собеседника; зовите меня, мол, просто Мамиш, "Но вы выглядите на всю полноту имени - Мухам-мед,- заметил Амираслан.- Я понимаю, старомодно. А, Мамиш, вы что же, из южных? Это у иранских азербайджанцев принято". Какой он выходец? Мате-ринская линия бакинцы, а вот отцовская - он из туркменских азербайджанцев. "Ну тогда ясно! Там много из южных выходцев, лица у них, знаете, продол-говатые такие и кожа потемнее". "Что правда то прав-да",- подумал Мамиш, но почему-то ему не понрави-лось, обидно стало, что отец точь-в-точь соответствует нарисованному этим бесцеремонным человеком порт-рету.
      Амираслан не смог бы объяснить, почему не назвался полным именем, опустил первую часть; видимо, после "Мамиша" напыщенно прозвучало бы "Амираслан" "Эмир среди львов" или "Лев среди эмиров"... Если бы тот сказал "Мухаммед" или хоть искаженно "Маго-мед", можно было бы тогда и "Амираслан". А потом в день поминок по Гюльбале пришел почти одновременно с бригадой; старший сын Гейбата Ма-шаллах, не стриженый, обросший щетиной в связи с трауром, заправлял всей поминальной процедурой: встречал пришедших, следил за очередностью входа, помещение-то маленькое, за подачей чая, чтоб никто не был обойден; а народ все идет и идет. Знакомые, род-ные, родственники, друзья, знакомые друзей, соседи по кварталу, сослуживцы отца, матери, самого Гюльбалы, приятели братьев, просто любители ходить на помин-ки: здесь и разговоров наслушаешься о городских ново-стпх, о мировых событиях, диспуты и споры между верующими и неверующими, истории всякие, послед-ние известия... Хорошо, когда много помощников: сразу же моется посуда, быстро заваривается чай, кто-то подает, кто-то убирает со стола, откуда-то принесены большие самовары, и на плите стоят здоровенные чай-ники для заварки. А народ все идет и идет... Минуту-другую Амираслан постоял с бригадой Мамиша на ули-це, пока не освободилось наверху место. Амираслан шепнул тогда Мамишу: "Твое счастье, что есть алиби, дворничиха видела..." - "А если б не видела?"-Ма-миша возмутила бестактность Амираслана, а тот пожал плечами: "Что с тебя взять, раз в таких элементарных вещах ничего не смыслишь".
      - Да, слава у них мировая, все вокруг трубят о фе-номенальном изгибе наклонного бурения!
      - Значит, собираешься совершить скачок? Занять ключевой пост?
      - Поверь мне, все силы я отдам своей нации... Не сердись, может, я лишнего наговорил, всякое иногда в голову лезет. Живем, боремся, анонимки друг на друга строчим, а жизнь-то уходит. Ты, кажется, не был на похоронах сына Хасая?
      - Был на кладбище.
      - Я тебя не заметил.
      - А я в штатском в толпе стоял. Амираслан то к Хасаю подойдет, то к вдове.
      - Жуткая картина, когда в гроб, в землю... Иногда ночью как представлю, что когда-нибудь и я вот так... В землю, а сверху плиты каменные, и все!Глаза у Амираслана влажные. Удивительно, как быстро он по-лысел.
      - Перестань, нам с тобой еще жить да жить... Где же официант, расплатиться надо.
      - Кто пригласил, тот и платит, не знаешь
      разве?
      Когда прощались, Амираслан напомнил:
      - Оставь Хасая, прошу. Саттар пожал плечами.
      - И чего вы так всполошились? И ты, и твой зять. Дело как дело. Необходимые формальности, не более. Странно, но Саттар вспомнил Рену, как она появилась в полутьме. И как волновалась, напуганная несчастьем. Именно Рену не Хуснийэ, не вдову, не Хасая, за которого так хлопочут, а именно ее, Рену. Окончательный разговор с Мамишем - и дело _ за-крыть.
      Повестку в угловом доме подписал кто-то из Бахтияровых, здесь их много в связи с трауром. А Мамиш - на работу. Только он за ворота, как на углу какой-то человек стоит, насупился, на Ма-миша смотрит, да так пристально, что Мамиш поздоровался. Незнакомец молча свернул за угол. Мамиш глянул в ту сторону, куда тот ушел,- ни души.
      Недоумение перешло в тревогу, и она не оставляла Ма-миша всю его недолгую дорогу до пристани и весь длинный путь на теплоходе. Люди поглядывали на Ма-миша, а один даже спросил: "Не болен?" Не станешь же каждому объяснять, что в трауре. И Гая с упреком ска-зал о бороде, которая так не к лицу Мамишу. А небритость - это признак лени, и нечего прикрываться тра-дициями. Долгий траур тоже косит живых, иссушает душу: первые три дня, седьмой день, каждый четверг до сорокового дня, сороковой день. А потом годовщина. Мамиш насупился. "Бриться я все равно не буду". Грохот и лязг.
      Крытый брезентом грузовик привозил рабочих с буро-вых в жилой поселок. В застекленных дверях общежи-тия Мамиш увидел себя: черная борода, щетина впива-ется в руку, когда засыпаешь. А чего злишься? Злость на себя, Р, на братьев матери, Хасая. "Разрешите познакомить вас..." На Гюльбалу надо бы-ло смотреть, не на меня! В глазах Мамиша вспыхива-ла злоба!.. "Что еще случилось?" - удивился, взглянув на него в эту минуту, Гая. Он стоял рядом крепили трубу. И не трубу вовсе крепил Мамиш, а наглухо затыкал сытые наглые пасти своих родичей. "И это все твои друзья?!" Именно в такую минуту встретились взглядами Гая и Мамиш, и Гая вскрикнул удивлен-но: "Что еще случилось?" Мамиш, продолжая кре-пить трубу, качнул головой, мол, ничего, все в по-рядке.
      надо! надо!
      "Да нет, лучше меньше, но зато настоящие друзья!" И уже отброшен нож со сгустком теплой массы. "Ну как, сын Кочевницы?" И Гюльбала тут же, и те-чет, объединяя их всех, кровь. Родной дядя, как отец.
      с тебя и начнем!
      Должен же он открыться кому-то близкому! Стой и крепи, и кричать нельзя. Гая даже отпрянул: "Что еще?!" -"Ничего". Расим подскочил к Мамишу: "Дай я!" "Уйди, я сам!"
      "Отдохни!"- кричит Гая Мамишу. Мамиш мотает го-ловой. Закрепил трубу, можно начинать вращение. Гая - Араму. И загудел мотор, Арам к его равномерно-му рокоту прислушивается.
      сказать! сказать им!.. Гюльбала сам!
      а где ты раньше был, Мамиш? Выспались, отдохнули, до начала смены еще минут двадцать, и каждый хочет использовать их в свое удо-вольствие: тут и морской воздух, дыши им, без лязга, грохота, металлических запахов с примесью гари, лип-кой глины.
      Шли с Гая по эстакаде. С ним всегда спокойно. Что бы ни предложил. Казалось ведь сверхъестественным: бу-рить с наклоном в три с лишним километра... Пришли к Араму, в Арменикенд, а там вроде обручения, Арам с невестой их знакомит. "Из племени Колумба!" Мамиш не понял, Гая потом объяснил: "Ее дядю Христофором зовут, вот и шутит Арам". Потом Гая вроде бы идею свою проверял, схему чертил; похожа на амираслановскую, только попроще: "Вот линия моря (у Амираслана таких волнистых линий нет), а вот морского дна. Здесь мы, а здесь нефтишой пласт. Прямым бурением его не возьмешь, надо наклонно, сбоку, вот так",- и выводит кривую линию. "Утвердят?"- спрашивает Расим. Гая смотрит на него удивленно: что за наивный вопрос?.. Идут с Гая по эстакаде. "Сказать?" Белеет в синеве, как отточенное лезвие, тонкий полумесяц. Гая чуток: у Мамиша большое горе.
      - Это жизнь, Мамиш, случается, и умирают люди.
      -. А он не умер, Гая.
      - Как не умер?! Ну да, он будет жить в твоей памя-ти, в памяти близких.
      - Они постараются его забыть.
      - Как это?
      - Они сами во всем виноваты. И умолк.
      ...сам выбросился!
      - как сам?
      - да, сам.
      - почему? вот и ответь! "Что же ты?- напишет мать.- Как ты мог?"
      - а сама? а ты сама?., сбежали все! и ты, и
      Кязым!.. Тоже мне герои!
      Хасай вырастил ее, помогал, когда училась, всех Бах-тияровых на ноги поставил. "Что плохого сделал тебе дядя? И чего ты хочешь? Чтобы Хасай оставил Рену и вернулся к Хуснийэ-ханум?"
      скорее отрастет до земли хвост у верблюда...
      но как забыть о Теймуре? Али?
      И тариста вспомнил бы, да не знает про тариста Ма-миш.
      а хромой, что мимо окна моего проходит, сту-чит палкой!., это же он! он!
      Вдруг осенило Мамиша - это тот же самый человек, который утром повстречался Мамишу, с ненавистью глядя на него. Это его палка часто стучала по балкон-ным доскам, когда он с "дарами" приходил к Хасаю и Хуснийэ, часто приходил. Думает, наверно, что при-шло к Хасаю возмездие. Как же, придет!.. А мать напи-шет: "Что же ты сгубил своего родного дядю, старшего в нашем роду?!" Нет, она не напишет, не имеет права. К общежитию подкатил автобус за новой сменой. Месяц ярко серебрился, белея в синеве, как отточенное лезвие.
      Вторая встреча со следователем состоялась позже, ко-гда Мамиш вернулся из Морского.
      - Мамед,- говорит Мамишу Саттар,- вдова Гюль-балы сказала мне...
      - А чего вы не спросите,- перебил его Мамиш,- почему я пришел?
      - Я же вас пригласил. Послал вам повестку.
      - Никакой повестки я не получал, я еще домой не за-ходил... Так что она вам сказала?
      - Сказала, что Гюльбала любил другую. Мамиш смотрит хмуро. Все об Октае думает.
      - вот вам загадка, а вы отгадайте.
      - ?!
      - Смогли бы хоть как-то прояснить?
      - "то ли сын, то ли брат".
      - Кто это может быть?
      - "то ли отец, то ли дед".
      - ?!
      - Что вы от меня хотите услышать?
      - Мне важно установить истину.
      - В этом конкретном вопросе я вам не помощник.
      - А в каком?
      - помещу я в центре Хасая и выведу линии, а на остриях будут: "Алик", "Теймур", "красные тридцатки".
      - "Дэли Идрис".
      - ?!
      - "Гюльбала".
      - Ну вот, вы и сами знаете!
      - Я о деле хотел узнать.
      - В момент смерти рядом с покойным никого не бы-ло. Доказано и ваше алиби, и алиби всех членов семьи.
      Не было совершено насилия, нет прямых виновных, и поэтому следствие заканчивается.
      - Все, значит?
      - нет фактов?., есть самоубийство, а нет убийства?
      - А вы думали иначе?
      - разве не совершено преступление?
      - Я хотел уяснить для себя.
      - Следствию вы не очень помогли. В общих чертах причины и без вас были ясны: неустроенность жизни, неприятие жены, конфликт с отцом и так далее.
      - Вы на меня возлагали надежды?
      - Если откровенно, то да, возлагал.
      - вы возбуждаете дело, состоится показа-тельный суд, вход неограниченный, большие помещения у нас есть, трансляция по радио, телевидению, это ваш праздник, вы к нему давно готовились, я сижу на почетном месте, общественный и семейный, так сказать, об-винитель. Прилетает мать... Хасай ее воспи-тал, был вроде отца родного. Сидит, весь осу-нулся, как его жалко!., я предан проклятию! "да выйдет тебе боком материнское молоко". Но нет, не может, не может она против сы-на!., новые линии, новые факты, кое-кто из вчерашних свидетелей сидит сегодня рядом с Хасаем... позор на весь город!
      - республику!
      - на весь мир позор! имущество конфиско-вано, обширный инфаркт, семьи разорены, а дальше? дальше что?
      - в газетах пишут! ваш пример!
      - но вы сами знаете столько же, сколько знаю я!
      - о Хасае?
      - при чем тут Хасай?
      - ?!
      - надо же быть слепым, чтобы не видеть!
      - Я сказал все, что знал.
      Тупик. Саттар молчит. Саттар думает: "Неужели я ошибся в нем? Ах как жаль!.. Многого ты хочешь, Саттар!.. Но ведь такое время!.. Мамиш, Мамиш, ай Мамиш!.." Обыкновенный тупик: вперед, налево, снова вперед, направо, а там глухая стена.
      - но вы обо мне еще услышите! будет вам и убийство!
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ - рассказ о том, как Мамиш по-шел к Хасаю и Р одна в доме. Идет, идет... ИР - одна в доме.
      Обо всех подумал Мамиш - о Хасае, о Р. И об Октае думал. А вдруг и он дома? Как же при Октае? Он ' ведь любит Мамиша, очень привязан к нему, об этом Ма-миш подумал? Идет, идет...
      Именно к нему обращался Октай с неожиданными во-просами. "Что такое осень?"-спрашивал Октай. Ха-сай настораживался, Гюльбала недоумевал, а Мамиш,. готовясь к тому, что ответ должен быть оригинальным, не спешил. И Мамиш в детстве, бывало, слушает и слушает ашхабадскую бабушку... А она рассказывала небылицы, но Мамишу, видите ли, хотелось узнать, как в животе петуха (а он шел в Стамбул заполучить свою золотую монету, отданную на хранение бекскому сыну-обманщику) умещались и рыжая лиса (она потом спа-сет петуха от гусака), и лютый волк (а он спасет от ишака), и речушка, жаждущая увидеть Мраморное мо-ре (она погасит пожар, в огне которого должен был сго-реть петух). Див спорил с Плешивым - кто кого пере-хитрит; вырвет из головы самый длинный волос: "Смот-ри!" А Плешивый выдергивал волос из конского хвоста, и его волос оказывался длиннее. "Откуда взялся конь?"-спрашивал Мамиш, а бабушка уже о новых хитростях-небылицах рассказывает: Див из головы вошь тащит, а Плешивый лягушку, будто она по го-лове его меж волос ходит: "Ну, так у кого больше?" Див злится, потому что никак не выиграет спор. "Я сей-час такой здесь ветер устрою!.." И стало кидать Пле-шивого из угла в угол, еле в себя пришел. "Ну ладно, теперь моя очередь,- как ни в чем не бывало говорит Плешивый.Закрой-ка все щели, а то выдует тебя от-сюда, духа твоего не останется..." Див, ясное дело, испу-гался... Бороться с Дивом - что есть проще? Он страш-ный в гневе, но он же наивен, как дитя; да и Плешиво-му везло: конь с густым хвостом объявился, подверну-лась под руку лягушка... А Октай пристал со своей осенью: - Так что же, а?
      Мамиш ждет, он терпеливее, и Октай, ерзая в кресле, говорит:
      - Это гранат на ветке, а ветка висит на стене!
      - Ну, учудил!..- говорит Хасай. Очень ему не нра-вятся эти вопросы-ответы сына. Что-то чудное в них, странное. "А что? Очень интересно!"- думает Мамиш.
      - Ну как по-азербайджански гранат? - спрашивает Гюльбала у Октая. Ему, как и Хасаю, тоже не по себе от туманных вопросов Октая, и он (а ведь Рене нравят-ся, кажется, эти заумности сына) спешит исправить не-ловкость.
      - Нар,- выручает сына Рена.
      - А как ветка?
      Лицо Рены залила краска, она мучительно вспомина-ет, но так и не может вспомнить. Не знает и Октай. Ой как стыдно Хасаю. А Октай - хоть бы что, никак не уймется.
      - А что такое лето? - спрашивает он у Мамиша.
      - Это гроздь винограда, и каждая ягодка зовет:
      "Съешь меня!"
      Но от шутливого ответа Хасая Октай никнет.
      - Нет,-говорит он,- не то! - и выбегает из ком-наты. И никто не скажет, что же такое лето. Может, шай-тана на помощь призвать? Если что найти надо было, бабушка завязывала узелок. "Вот мы и поймали шайта-на за хвост!" И странно: потерянное тут же находилось. "Что за чушь!"- удивляется Мамиш.
      Идет, идет...
      И Р одна в доме. И больше никого. Мамиш приходил сюда всегда с Гюльбалой, и, ясно, не потому, что Хуснийэ-ханум разгневается, узнает ведь; или потому, что дядя приревнует; так честнее и перед собой, и перед дядей; они ведь с дядей поговорили, как мужчина с мужчиной: Хасай спрашивал тогда его, вро-де бы не посягал на любовь племянника; а потом: "Зна-комьтесь!.." И Р одна в доме. Тонкие губы побелели, лицо такое некрасивое, искажен
      TM°еЛ КаК Же? Гюльбалу вспомнила! И та, и эта - Р? И Мамиш с ходу:
      - Ну как? Ни рыба - ни мясо? Она смотрит с недоумением.
      "Не затем ведь шел сюда! Чего морочишь ей голову?!" нет, и затем!
      - Мне Гюльбала все рассказал!
      "Тогда Рена была осунувшаяся, бледная..."
      Сразу, с ходу.
      Щеки вспыхнули, и в глазах вопрос: "Не понимаю.
      О чем рассказал?" '
      Молчание затянулось.
      ну вот и выдала себя!
      - О чем именно?
      И Мамиш слышанной где-то фразой:
      - Снял пелену с ваших тайн!
      Губы стали почти не видны. Надо ее опередить:
      - О вашей любви рассказал. Да, все рассказал! - злорадство какое в голосе. А она будто этого и ждала.
      - Бедный Гюльбала,- вздохнула.- Разве можно де-литься своими бредовыми мечтами, да еще с таким че-ловеком наивным!
      "Неужели Гюльбала?" И вдруг облегчение. скажи, скажи еще! не молчи!
      - Нет, это правда! - говорит он.
      - И ты поверил? '
      Почему-то легко на душе, будто чудо какое.
      говори же!
      - ...Он был влюблен, а я жалела его, не говорила Хасаю, чтобы не навлечь гнев.
      - И записку показал! - Надо хоть факт один.
      - Он же порвал ее при мне!
      - Значит, была!
      И стало вдруг тоскливо-тоскливо Мамишу.
      значит, правда! Но надо еще и еще, нельзя молчать.
      - Ну вот сама и призналась! Все до конца сказать.
      - Я знала, что ты доверчивый, но настолько!
      скажи, скажи еще! Еще, до конца:
      - И об Октае сказал!
      Лицо ее покрылось крупными пятнами, как в тот раз,
      когда Гюльбала вдруг заплакал.
      вот-вот! правда! И пустота в душе.
      - Сказал мне, и хватит! - И уже другая, на глазах сразу другая стала.Скажешь еще кому, засмеют. А Хасай узнает, он сейчас придет, ох и худо тебе при-дется!..
      - Грозишь?
      - Я ему, знаешь, что скажу?..
      "И с нею, как со всеми!"- думает, а в ушах слова Хус-нийэ: "Я бы на вашем месте!.. Да будь я на вашем ме-сте!.."
      - ...тебе и самому нетрудно понять, что я скажу. И он поверит! Разве ты не видел, как он на тебя смотрит, когда мы рядом?..
      ах, как красиво ты говоришь! как нежно, как
      мелодично!..
      Мамиш смотрел на нее странно, и ей стало вдруг без-различно - зачем она его уговаривает? Оправдыва-ется?..
      - Ну и что? Допустим, поверит тебе. Бросит меня? Я без всех вас проживу!
      - Надоело?
      ты ли - и та, и эта?
      - Да!
      - И Хасай?
      - Да! Да! И ты, и он, и все вы!
      - Гюльбала тебе уже не надоест!
      - Чего добиваешься ты?
      - Мы оба собирали в пучок, и я собирал, и ты соби-рала! Р стало не по себе: "О чем он?"
      - Поди проспись!
      - Думаешь, я выпил?
      - Что тебе нужно? Чего ты хочешь? А Хасай шел домой, к Репе, от всех и всего подальше. Он был полон ею, и никто ему не нужен. Особенно по-сле истории с Нигяр. Раньше стрелял глазами, ловил и не отпускал хотя бы в мыслях, а теперь никого, кроме нее, Рены. Прозвенел звонок. "Хасай!" Но то ли до звонка, то ли вместе с ним, то ли после:
      - А я его люблю! Запомни! И никто мне не нужен! Да, люблю!
      "Вот оно!" И такая тоска. Это же ясно, и сейчас, и рань-ше еще, когда в саду Революции...
      Как будто слышал Хасай, а может, и не слышал; зво-нок, а потом тут же щелк ключом, это он всегда так: коротко звонком и ключ в дверь...
      Стоило Хасаю, придя домой, застать здесь Гюльбалу с Мамишем, как он тут же - взгляд на Рену, а потом на Мамиша; как-никак он их познакомил; и если на лице Рены он читал радость, мрачнел, ах, как мрачнел Ха-сай!.. Ловил их взгляды, отыскивал в них тайный смысл. А- потом, с улыбкой проводив гостей, обрушивал на Рену упреки, устраивал допрос, обвинял, оскорблял, распалялся в гневе. Но Рене удавалось, главным обра-зом, лаской доказать свою невиновность, убедить, что ревность его беспричинна, а упреки беспочвенны, ведь она любит его, глупого! Большого и глупого! "Он? Он?- допытывался Хасай.- Это он первый?" Ре-на краснела. "Я же объясняла! Говорила! Не он! Не он! Не знала я! Глупа была! Я же говорила! Я не хотела! И не знала, как получилось!" -"Он? Это он?" -"Я же рассказывала!.." Но Хасай не мог вспомнить, ведь не рассказывала! Чего он мучает ее? Бросить ему: "Где и с кем? А в доме твоем! Где дед похоронен!" И когда снова в воскресный день в этой же квартире на третьем этаже раздавался переливчатый звонок, спе-циально привезенный издалека Хасаем, и к ним ввали-валась молодежь, а чаще всего Гюльбала и Мамиш, Рена, помня прошлые скандалы, напускала на себя стро-гость, даже неприветливость. Это тоже оборачивалось против нее - гости уходили, и Хасай вскипал: "Так ли встречают людей?! Ты должна веселиться, радоваться, вести себя так, чтоб приятно всем было! Еще подумают, что плохо тебе у меня, что жизнь со мной - хуже ка-торги! Особенно Мамиш".- "Да, хуже! Ты же сума-сшедший!- кричала Рена.- Когда я с ними весела, ты ревнуешь, когда я строга, ты снова за свое! Как мне прикажешь поступать?" -"Не с гостями, а с Мамишем!" -"Опять о нем!"
      И тогда наступал черед Хасая успокаивать Рену, и мир снова витал в их доме.
      Сцены как сцены, а Хасаю доставляло наслаждение по-сидеть с молодыми, беседовать с ними, как равный с равными. Он сбрасывал сразу лет двадцать. И нрави-лось ему именно при молодежи, если даже это сын или племянник, заводить разговоры о любви, о женщинах, чтобы и самому покрасоваться и чтоб отношения мо-лодых, особенно Мамиша и Рены, еще раз проверить, хотя Рена и сумела убедить его в полном равнодушии к Мамишу, но женщина есть женщина, думал Хасай. "Как можно сравнить тебя с Мамишем? Я же с ним еще раньше порвала! Теперь-то понимаю, что из-за те-бя! К тебе тянулась, дурень ты мой!"
      "Почему не женишься? - спросил как-то у Мами-ша.- Вот и Гюльбала обзавелся семьей". Что-то дерз-кое, вызывающее виделось Хасаю в том, что пле-мянник упорно остается один. Чего же? На что надеется?!
      Мамиш и Рена стояли в коридоре, когда Хасай щелк-нул ключом и открыл дверь. На Мамиша взглянул, на Рену и помрачнел. Дорогого племянника никто не звал и не ждал сегодня, мало ли какие у ,Хасая могут быть дела?! Ну и нравы!.. И возбужденный вид Ре-ны не понравился Хасаю. На лице его менялись краски от багрово-малиновой до серовато-пепель-ной, и все мерещится - Рена и Мамиш... Ну нет! "Я ее!.."
      Да, да! Именно готовность к измене прочел Хасай в ее взгляде, в том, как густо покраснела. Так же, это было давно, но Хасай помнит, краснела Рена, когда она на той самой бывшей Балаханской бывала с Хасаем в ком-мунальной квартире, в комнате, снятой для встреч, если при этом неожиданно звонили в дверь или шаги соседа приближались к их комнате.
      Прочел и отогнал. "Ну вот, только дал себе слово не спешить с выводами,это он по дороге себя убеждал,- а уже готов взорваться. Не в комнате же они! (Как буд-то это имеет значение.) И Мамиш не похож на уходя-щего, он только что пришел (это существенно?)". И все же, как это случалось не раз, больно кольнуло в груди. Страх вытеснил все другое. "Надо показаться врачу". Ночью хватается за сердце: "Остановилось! Не бьется!" Или застучит быстро-быстро изамрет, будто навсегда. Хасай понимает, что в такие мгновения надо - так ему говорил знакомый врач - лежать тихо, не поддаваться панике, и все пройдет. "Но не бьется!" И Хасай вскаки-вал, садился, шарил рукой по груди. Рена просыпалась, , но не подавала виду, пусть успокоится, Хасай мнитель-ный очень, его легко убедить, уложить при малейшем недомогании. Вот и сейчас Хасай не имеет права выда-вать незваному гостю, пусть даже и сыну сестры, что у него болит сердце. Но боль, нежданно возникнув, тут же и прошла. И это наполнило Хасая маленькой радо-стью, показалось: гору на гору перетащит, не устанет. И гнев остыл, ушел с болью. Мамиш - это было видно сразу - только недавно пришел, и не чужой ведь, сын родной сестры, племянник его, парень бесхитростный, друг-брат Гюльбалы, в некотором роде замена ему'. И Рена - ну что ей в нем, в Мамише?
      - Какими судьбами? - спросил.- Чего в коридоре стоишь, проходи в комнату.
      И Мамиш... Мамиш сказал, что в микрорайоне товарищ из его бригады живет, заболел, пришел проведать, за-одно и завернул к дяде, а его дома нет. И умолк.
      ты подонок! ты взяточник! ты негодный че-ловек! ты! ты!
      И никто не слышал, как Мамиш плюнул себе в душу. Плюнул, а потом срезал рукой воздух, прошел в ком-нату и все же решился, выпалил:
      - Выдумал я про товарища!
      - ???!!
      - Пришел поговорить откровенно.
      Будто бросился с эстакады в море, пошел ко дну, а по-том вынырнул, оглянулся и, широко размахивая рука-ми, рванул вперед.
      - О чем?
      Мамиш сказал и поперхнулся, голос дрогнул. Гулко за-стучало сердце. Стрела была выпущена. И неведомо как завершится разговор.
      Мамиш пытался унять дрожь в голосе, но не мог. Встал. Хасай обнаружит его робость и примет за слабость.
      - Рена! - И тут же при Мамише снял брюки, бро-сил на диван, чтоб потом повесить вместе с пиджаком в шкаф, надел пижаму. В дверях появилась Рена.
      - Готова еда? - И Мамишу: - Начинай, кого ждешь?
      - Серьезный разговор.
      - Тем лучше... Не жди, рассказывай.- Повесил брюки на вешалку в шкаф.- Ну вот, я готов!- Сел, за-курил сигарету, прищурился, внимательно посмотрел на Мамиша: "Послушаем, с чем ты пришел..."
      - Наша жизнь -=- сплошная ложь!
      - Ну, зачем же так? Давай попроще.
      - Жизнь нашей семьи.
      - В чем именно?
      - Во всем!
      - И кто в этом виноват?
      - Ты прежде всего! И в смерти Гюльбалы тоже ты
      виноват!
      "Вот она, неблагодарность! Он ее ждал!!"