Магомед, Мамед, Мамиш

      Так вот она чья дочь!.. У нее свое горе, не меньшее потрясение, чем это.
      "Странно,- думал Саттар,- но Хуснийэ-ханум ни ра-зу не вспомнила о невестке, будто и не женат был сын, хотя именно жена Гюльбалы и должна была ночью быть дома и о ней в первую очередь и следовало ска-зать".
      - А я ему не нужна была вовсе. Он другую любил.
      - Кого?
      - Это вы узнайте сами.
      - Может, вам кажется?
      - Ну, да, вы мужчина, женщина-следователь об этом бы не спросила.
      - А сами-то вы знаете, кого именно любил, или толь-ко догадывались?
      - Я видела, что не нужна ему, а он же мужчина, он
      не может без женщины.
      Она оперировала двумя категориями - женщины и мужчины.
      Вот и Мамиш. Он сидит напротив Саттара, и Саттару отчего-то симпатичен этот парень; может, это чувство обманчиво, кто знает? Но как вызвать его на откровен-ный разговор?
      Надо же, оба они почти ровесники, одно поколение, у каждого за плечами жизнь, о которой можно рассказы-вать, вспоминая забавные истории, сидя за чашкой ко-фе или, если Мамиш играет в шахматы, за шахматной доской. Глядеть с балкона на огни родного им обоим города, который разросся, раскинулся, ах как похоро-шел, чистый и нарядный, потом выйти к бульвару, к бухте, похожей на серп, побродить по знакомым до боли улицам детства, вспоминая, а что же было здесь прежде, ведь изменился, очень изменился родной го-род!.. Как жаль, что вебти им иные речи, когда один спрашивает, доискиваясь истины,- ведь надо же! Случилось такое!.. - а другой, да еще в шоковом состоянии, когда погиб близкий друг, должен отве-чать, поведать самое сокровенное незнакомому че-ловеку.
      Но именно здесь, сидя у следователя, у которого ум-ные, добрые и понимающие глаза (обидно, что именно при таких трагических обстоятельствах они встрети-лись!), Мамиш вдруг вспомнил то, чему не придал осо-бого значения в ту ночь, когда возвращался от Гюль-балы; потому, видимо, не придал, что факты были ошеломляющие, а это лишь слова. И вспомнил, кажет-ся, оттого (Мамиш был как в тумане, и верил, и не ве-рил случившемуся, и никак не мог отогнать от себя крик Хуснийэ, который разбудил его; это было дня два или три назад, но такие длинные и длинные дни, никак не кончатся...), что следователь задал ему вопрос: "Не было ли у него разлада между жизнью, которой он жил, и тем, что он думал?"
      - Надо хоть раз в жизни,- сказал Гюльбала в ту ночь Мамишу,- каждому из нас суметь ответить самому себе: зачем ты приходил в этот мир?
      - И что бы ты ответил?
      - Я бы сказал так: друзья мои, перед вами человек, который думал одно, говорил другое, а поступал по-третьему. И вот что удивительно: он всеми считался нормальным и, в сущности, был им. Но это что?! Па-радокс состоит в том, что, говори он, что думает, и по-ступай, как говорит и думает, ой что было бы на свете! Какой бы переполох и тарарам начался! "Хватай! - кричали бы.- Гони его в шею!" Это в худшем случае, а в лучшем все бы сочли его ненормальным или чудако-ватым, которого в приличный дом и пускать нельзя, избегай и сторонись!..
      - Ты говоришь страшные вещи!
      - Но зато чистую правду.
      - Правду ли?
      - Послушай, перестань лгать! Признайся хоть раз в жизни, что я говорю правду! И признайся, что не один я такой!.. Нет, нет, тебя я не имею в, виду, не волнуй-ся!.. И почему я такой? Как же я дожил до такого? Неужели все это говорил ему Гюльбала? Не присни-лось же Мамишу! Каждое слово Гюльбалы врезалось в память, и не вышибешь оттуда. Но как ясно говорил он; Гюльбала вообще-то иногда излагал свои мысли с железной логикой, это у него с детства; Селиму-то он доказал, что тот для блатного мира не человек! И по-лучил право по законам того же мира делать с ним все что вздумается.
      Но следователь, задав свой вопрос и видя, что Мамиш молчит, и непонятно, думает он, как ответить, или ско-ван, подавлен случившимся, добавил:
      - Это не для протокола, мне хочется, чтобы вы об-рисовали его как человека. Вы, именно вы можете осветить причину гибели Гюльбалы.
      а вы с Хасаем поговорите! с Р!
      - Не мне вас учить, дорогой Мамед, что это очень и очень важно. И не только для меня, но и для вас, для всех нас! Идет борьба, идет по всем направлени-ям, сверху донизу, вы же видите сами. Надо понять, очень многое надо понять нам, и смерть Гюльба-лы... Неужели вы думаете, что это несчастный слу-чай?
      - да, вы правы, это самоубийство!
      - вот! я так и думал! я был убежден, что это именно самоубийство! и именно это я хотел от вас услышать! так и запишем!., "а чего ты радуешься?!"
      - а теперь давайте по порядку: что толкну-ло? на основании каких его слов вы так счи-таете? каков характер разлада? личный? се-мейный? общественный? гражданский?., дай-те нам веские доводы!
      "ах тебе веские доводы!., вот ты какой ока-зался!.."
      - как вы сказали? "говорит одно, думает дру-гое, поступает no-третьему?" ну и ну!., может, на магнитофон запишем, а?
      - что ж, записывайте! все записывайте! я вам такое порасскажу!., такое!., он... в глазах у следователя снова блеснула колкая улыбка. Мамиш осекся, бездна слов. люди, ли-ца, маски, гримасы, ужасы, шарахаются, как от огнедышащего дива, поедающего своих детей, смотрит и Гюльбала: "ну, давай строчи!.. чего же ты умолк, валяй, выпотрошисъ!.."
      - идите-ка вы знаете куда!
      - тогда остается предположить, что именно вы, да, да, вы, когда он высунулся из окна, помогли, так сказать!
      кулак Мамиша ударился о скулу следовате-ля, а потом в него полетело все, что подвер-нулось под руку, кажется, как это всегда случается, пресс-папье.
      Мамиш вздрогнул. Гюльбала говорил только ему. И
      никого рядом... Подло!..
      - Извините, я думаю, что это именно несчастный случай. Не было у Гюльбалы никаких причин выбра-сываться из окна. Есть много иных способов кончать жизнь, и этот не самый надежный, можно остаться в живых, искалечиться на всю жизнь.
      - Но как вы объясните его частые перемены работы? Эти бесконечные уходы по собственному желанию, причем иногда с очень перспективной, увольнения? Ни-как не скажешь, что все шло у него гладко. Ни трений, ни серьезных недовольств. Это очень важно, поймите, Мамед!
      - Недовольства были... Но они так мелки, что из-за них вряд ли надо было обрывать жизнь. мелки?! ну-ну, выкладывай!
      - Ну, а все же. Каков был он как социальная личность? Взгляды его на жизнь? Его гражданский облик, а?
      - вот-вот! немедленно изложу!., эх вы, не там ищете, следователь!
      -?!
      - а может, и там, не знаю.
      - Представьте себе, он был озабочен будущим Мор-ского больше, чем собственными невзгодами.
      - В каком смысле?
      - Захламили, говорит, прекрасное наше море тон-нами ржавого металла, сгубили и море, и рыбу, и никому нет дела до завтрашнего дня.
      - А вы? Что же вы ему ответили?
      - Я ему нарисовал картину будущего, когда на Мор-ском иссякнет нефть. Сказал, что здесь будет не груда ржавого металла, а музей-пляж.
      - А нефтяные загрязнения как?
      - И он мне об этом. А я тут же сочинил о проекте моментальной очистки моря от нефтяной пленки. Мол, целый институт разрабатывает. И просто, и никаких затрат - водят, как прожектором, по поверхности моря особым лучом, и пленки как не бывало. И рыба пло-дится на славу: загорай, дыши, ешь осетрину на вер-теле!
      - И он поверил вашему розовому будущему?
      - Почему бы и нет?
      - А на самом деле как? Что вы сами думаете о буду-щем вашего Морского?
      - Я же рассказал вам.
      - И никаких пятен?
      - Металл-то ржавеет, говорит мне Гюльбала. Увы, говорю ему, с этим трудно бороться. Но не вся труба ржавеет! То, что под водой, и то, что над водой, убе-речь еще можно, но беда в том, что ржавеет та часть, которая постоянно на стыке воды и воздуха. Отлив - высыхает, прилив - мокнет. Но кто придумает лучи, тому нетрудно и эту задачу решить.
      - Я слышал о вас двустишие-экспромт.
      - И это вы знаете... Просто мое имя легко в рифму ложится, вот и сочинили.
      - Вы сказали о невзгодах. Не зря ведь он вас ждал! Может, крах тестя?
      - Не думаю.
      - Я заметил, что жена Гюльбалы не очень горевала.
      - Ей своего горя достаточно.
      - Может, разрыв отца и матери? Он, кажется, под-держивал сторону матери.
      - и писал на отца анонимки!
      -?!
      - даже убить его хотел!
      -II
      - И в то же время был дружен с новой семьей отца, очень был привязан к... как ее зовут? Рена, кажется.
      - Это вы спрашиваете или утверждаете?
      - Как я могу утверждать?
      - Тогда спросите об этом у них самих - у Хасая и его молодой жены.
      - Я и собираюсь. Кстати, могу позвонить при вас, знаете телефон Хасая?
      - А он в вашей книжечке.
      - Мне Хасая Гюльбалаевича... Следователь Саттар Макинский... Не Бакинский, а Макинский, от слова Ма-ку, деревня есть такая... Записывайте, буду ждать. Хасай занят, как освободится, немедленно позвонит сам. И очень скоро. И все же. Вы считаете, что можно под-держивать сторону матери и в то же время дружить с новой женой отца!
      - А вы непременно повидайтесь с Реной.
      - Идеал женщины и человека?
      - Как же! Неземное создание! Сама красота!
      ждет и не дождется, она вас!
      Мамиш то замкнут, то серьезен, то иронизирует. И не поймешь, где он настоящий.
      И тут позвонил Хасай. Телефонный разговор получился кратким: Хасай не приедет, он пошлет машину за следователем, Саттаром-муэллимом, как почтительно назвал его Хасай, и привезут его к ним. Следователь мог настоять на своем, но не стал. Пусть будет, как хо-чет того Хасай.
      Итог разговора с Мамишем уместился в несколько фраз, но в душе Саттара осадок недоговоренности - Мамиш ускользал и даже его твердый ответ на глав-ный вопрос - несчастный случай - показался Саттару неискренним. Придется вернуться к Мамишу, когда замкнется круг.
      Хасай провел Саттара в дальнюю комнату, и первое, что увидел Саттар, это словно вымершую квартиру и большие серо-черные круги под глазами у Хасая. Весь его облик - безутешное горе: и огрубевший от слез го-лос, и влажно-грустный взгляд, и седая щетина на не-бритых щеках.
      - Да, да,- говорил Хасай, избегая взгляда Саттара и будто стыдясь своей слабости, - это мы сами виноваты, нас и судить мало, не удержали, не уберегли нашего Гюльбалу. Раздражительным он стал, а мы, ай какие мы жестокие, не люди, а звери, дразнили его, масло ему в огонь лили и лили... Как вспоминаю нашу последнюю с ним встречу вот здесь, у меня в квартире, редкий, прекрасный вечер был, сидели всей семьей, всем родом, и братья мои, и дети моих братьев, Мамиш, племянник мой, а Гюльбала... Что ни слово, раздражается, а мы его отовсюду пинком, загнали колкостями своими, как измывались, а нам бы ласково с ним, мне, старому ду-раку, извините, стукнуть бы кулаком по столу, за-ткнуть всем рты, обнять Гюльбалу... Так нет же, со всех сторон на него набросились, он нам раз, а мы ему сто, взвинчивали и взвинчивали его. Пил, а отчего, почему, не задумались, не спросили... Очень много пил он в последнее время, и в ту ночь они с Мамишем тоже пили, и в семье нелады, прогнал жену.
      - Но он был трезв,- перебил его Саттар,- когда (поискал, как сказать) случилось несчастье.
      - То есть? - не понял Хасай.- Но Мамиш с ним в
      ту ночь пил!
      Это уже говорил другой Хасай.
      - Мамиш да, пил, но Гюльбала не притронулся к напиткам.
      - Значит, пил до прихода Мамиша, какая разница?
      - Экспертиза показала, Хасай Гюльбалаевич, что Гюльбала в момент смерти был трезв.
      - Что вы хотите этим сказать? - насторожился Ха-сай.- Как бы то ни было, но Гюльбала не мог решиться на такое. Я, как отец, чистосердечно делюсь с вами сво-ими сомнениями, своей болью, и, учтите, не для прото-кола вовсе, а говорю вам, как сыну. Я не исключаю раздраженности, некоторого затмения, сами помните, какая духота была в ту ночь... Мамиш, думаю, сказал вам, что те разговоры, которые они вели, вряд ли дают нам повод прийти к иным толкованиям того несчастья, которое свалилось нам на голову. И не надо бередить раны ни матери его, ни мне, ни кому бы то ни было. Саттар заслышал шорох и, повернувшись, увидел "в полутьме коридора ослепительно белое женское лицо. Коридор будто засветился. Саттар поклялся бы, что он впервые видит такое белое-белое лицо, как лунный серп. Оно так же незаметно, как появилось, исчезло, и комната, где уже сгущались сумерки и они сидели, не зажигая света, вдруг погрузилась во тьму.
      - Мне надо, если позволите, поговорить и с Реной-ханум, так, кажется, зовут вашу супругу?
      - А это к чему? - Хасай чувствовал, что еле сдер-живает себя.- Прошу ее к этому делу...- Но понял, что следователь вправе, не спрашивая позволения, гово-рить с Реной, резко встал и, с шумом отодвинув стул, позвал Рену.
      Та, войдя, тут же зажгла свет, и Саттар, как только она посмотрела на него, встал, волнуясь, поздоровался, буд-то чувствуя вину за то, что беспокоит столь хрупкое существо, которому и свет-то электрический причиня-ет боль.
      - Я только хотел бы,- глядя не на нее, а на Хасая, проговорил Саттар,задать вам один-единственный вопрос.
      Хасай с подчеркнутой обидой вышел, оставив их на-едине.
      - Скажите,- все еще находясь под впечатлением удивительного ее появления в полутьме коридора, спро-сил Саттар,- вы были дружны с Гюльбалой? О, наивный вопрос!.. Рена вздрогнула, как показалось Саттару, и ему стало жаль ее. Рену от страха и впрямь била мелкая дрожь.
      - Простите, я еще не все осознала, так ужасно, что Гюльбала погиб, извините меня.
      - Ну что вы, это вы меня извините, если вам трудно, можете не отвечать мне, пожалуйста. Этот короткий разговор двух людей, извиняющихся один перед другим, стал причиной неуправляемого раздра-жения Хасая, и он, как только Саттар ушел, искренне подавленный состоянием Рены и пораженный ее чут-костью, тут же позвонил домой к Джафару, что делал последнее время редко, и, чуть не плача, стал умолять его заставить этого Макинского больше не терзать и без того подавленных горем Бахтияровых. И Джафар-муэллим на следующий день 'позвонил, хотя и без осо-бой охоты. "Что вы тянете, Саттар Исмайлович,- как можно спокойнее, но твердо, мол, я не люблю, когда меня ослушиваются, сказал Джафар.- Я понимаю, это ваш долг, но дело ведь, по-моему, ясное". Джафар, прав-да, вовсе не хотел оказывать нажима на следователя и, честно говоря, был бы рад, если бы следователь, пусть не дерзко, но все же вполне определенно, возразил бы ему, мол, что вы, Джафар-муэллим, я никак не могу этого дела оставить, не завершив.
      Но следователь выслушал его почти молча, сказал что-то невнятное, мол, дело идет к концу, можно сказать, завершено даже, потому что все показания собраны. И это согласие следователя огорчило Джафара, погрузило его в грустные думы об уступчивости, небоевито-сти идущего вслед им молодого поколения. Но Саттар вовсе не намеревался ставить точку. Предстояла вто-рая встреча с Мамишем... Он повесил трубку, и тут же новый звонок. Амираслан.
      - Амираслан?! - и сразу после разговора с Джафаром-муэллимом.
      - Поверь мне, клянусь, это чистая случайность,- сказал Амираслан, и сам удивленный таким совпадени-ем, разумеется, никакой договоренности с Джафаром-муэллимом у него не было, хотя позвонил он именно по делу Хасая и собирался воздействовать на Саттара, брось, мол, старика мучить.- При чем тут Хасай?! Давно лица твоего не видел, стал забывать, как ты выглядишь, не мешало бы и тебе на меня взгля-нуть.
      Заехал за Саттаром, повез его по душам поговорить в привокзальный ресторан.
      - Кстати о Хасае,- Амираслан потом, когда они уйдут, удивит Саттара, сказав ему, что встречал их в ре-сторане и проводил в укромную, на двоих, прохладную кабину родной брат Хасая.- Старик совсем плох, как бы не слег, у него ведь был недавно почти инфаркт. Разве не знал? Прекрасный человек, только с одним крупным пороком, хотя смотря как взглянуть: порок это или признак жизнелюбия. Ни одну бабу не пропу-стит, страсть как их любит.
      Ехал как-то Хасай из микрорайона на работу и не ус-пел завернуть за угол, как тут же на повороте "про-голосовала" девушка в ярко-синем брючном костюме и с длинными распущенными волосами. Хасай, хоть и спешил на работу и не имел привычки сбавлять ско-рость, остановился. "Куда так рано спешит красави-ца?"спросил он, открывая дверцу и приглашая сесть. Им оказалось по пути. Девушку звали Нигяр. Услышав ее имя, Хасай даже пропел строчку из популярной пес-ни: "Полюбил я тебя, полюбил, о, моя Нигяр!.." Она улыбнулась, и улыбка шла к ее широкоскулому лицу с чуть раскосыми глазами. И это покорило незащищен-ное сердце Хасая. Ехала она в тот же дом, куда и Ха-сай, в Министерстве культуры ей обещали помочь устроиться на телевидение. Прощаясь, Хасай сказал Нигяр:
      "Если не помогут, приходите ко мне, я вас устрою". И она пришла. И он, как обещал, устроил... Они изредка виделись. А когда старшая сестра Нигяр уехала в от-пуск, Хасай впервые пришел к ней домой. Сегодня утром Нигяр решила, что пора действовать: хватит им встречаться по углам, она хочет стать закон-ной женой Хасая.
      Хасай обещал Рене быть дома в шесть. И погода не-ожиданно испортилась: до полудня небо было чистое, а теперь ветер-чабан гнал и гнал с севера тучные стада, и низкие облака казались особенно зловещими здесь, в микрорайоне. И телефон молчал. Погасила в комнате свет, чтобы лучше видеть улицу. И дождалась: вот она, голубая "Волга"! "Октай, отец приехал!"- крикнула. Рена быстро пошла на кухню разогревать обед, но ко-гда снова выглянула в окно, машины на месте не оказалось. Но вскоре опять затормозила под окнами. Ха-сай не выходил из машины и не выключал мотор, зад-ний красный свет таял в молочном дыму. "Машаллах,- позвала Рена племянника Хасая, он привез им два крупных арбуза,- спустись, узнай, что там с дя-дей!" Машаллах выскочил, и в это время Рена увиде-ла, как Хасай с трудом вылез из машины и, не при-крыв дверцу, шатаясь, неуверенно пошел к дому. "Вы-пил?" Но Хасай давно не напивался допьяна. Что же с ним? Машаллах подбежал к дяде, потом сел в машину и поехал. Рена вгляделась и увидела в машине жен-щину. И тут открылась входная дверь, Хасай зашел в квартиру и, шатаясь, вытянув руки, направился к Рене, у которой от обиды на глазах выступили слезы. "Как тебе не стыдно!" "Рена, мне плохо!" "Меньше бы пил!"
      "Рена, я не пил, мне плохо! ""И обнял ее, а она несильно оттолкнула его, и он, к ужасу Рены, вдруг, как куль, свалился на ковер. Рена вскрикнула, бросилась к Хасаю, быстро расстегнула ему воротник, сняла галстук. Хасай учащенно дышал, лицо было мертвенно-блед-ным. Рена тотчас позвонила маме: "Вызови нам "скорую помощь" и сама немедленно приезжай, Хасаю плохо!" Октай сидел возле отца.
      Появился Машаллах. И они вместе с Реной, осторож-но подняв, уложили Хасая. Пришла и Варвара-ханум. А вскоре приехала "скорая помощь". И в это время по-звонил телефон. Варвара-ханум приоткрыла дверь в комнату, где были врачи и Хасай, и взяла трубку; Жен-ский голос спрашивал Хасая. "Он подойти не может,тихо сказала Варвара-ханум.- Он болен". И положи-ла трубку. Телефон зазвонил еще, женский голос на-стойчиво требовал Хасая. Женщина кричала так, что Машаллах понял, что это та, везти которую поручил ему Хасай. "Я же вам сказала,- все так же тихо про-шептала в трубку Варвара-ханум,- Хасай Гюльбалаевич болен".- "Не говорите неправду! Я только что была с ним!" Не отвечая, Варвара-ханум повесила труб-ку. Телефон тут же зазвонил опять, и не успела Варва-ра-ханум приставить трубку к уху, как та сказала: "Я вчера была с ним, сегодня..." Голос кричал в труб-ку, и Варвара-ханум, к изумлению Машаллах, неожи-данно басом сказала: "Иди ты!.."-громко стукнула трубкой по аппарату.
      А в машине случилось вот что. Нигяр-ханум пристала к Хасаю, что называется, с ножом к горлу: "Мы сейчас пойдем с тобой к Рене,- это когда они сидели в маши-не,- и ты ей скажешь, что мы муж и жена!" А за час до этого Хасай здесь же, в микрорайоне, в квартире сестры Нигяр, куда она его пригласила, выпил крепкий кофе с рюмкой коньяку и почувствовал легкое голово-кружение, закололо в сердце. "Сейчас поедем и ты ска-жешь!.." В машине Хасаю стало плохо, и он вовсе пе-рестал слушать, что говорит Нигяр, решил, что надо немедленно ехать домой, и ему стало безразлично, си-дит ли кто-либо в машине или нет. Нигяр подумала, что Хасай притворяется, и отступила: "Тогда вези меня домой!" Хасай чувствовал, что с ним происходит что-то неладное, руки его не слушались, но он поехал. На по-вороте машина запетляла, к счастью, аварии не случи-лось, свисток милиционера сработал мгновенно, и Хасай остановился. Подбежал регулировщик. Он узнал Хасая. Хасай дал ему десятку и тихо сказал: "Мне плохо, пе-рекрой движение, хочу завернуть к своему дому!.." Ми-лиционер задержал машины, чтобы дать Хасаю возмож-ность развернуться. Хасай не помнил, как довел маши-ну до дому, открыл дверцу, вышел. Нигяр оказалась той недозволенной нагрузкой, которую не выдержало сердце. Она еще несколько раз пыталась предъявить свои права на Хасая, но после разговора с Гейбатом, ко-торому Хасай поручил "уладить дело", больше ни разу не набрала его номер телефона. К счастью, до инфаркта не дошло и Хасай вскоре оправился.
      - Так что брось, не бери грех на душу, пусть другой наносит последний удар.
      - Признайся, шефа своего решил выручить?
      - Возможно, но, поверь мне, чихать я хотел и на Ха-сая, и даже на Джафара-муэллима. Меня волнует со-всем другое...
      Но прежде чем узнать, что же волнует Амираслана и почему он не так уж заинтересован в том, чтобы исто-рия с Гюльбалой затянулась, послушаем о нем. Амираслан самый младший в семье (разница в возра-сте между первой, Сеярой, и им была большая - два-дцать лет; Сеяра даже корила мать, когда та Амира-слана носила: "Стыдно ведь!"), воспитывался, как по-шел в школу, у Сеяры; у них с Джафаром своих детей не было и они привязались к Амираслану, как к сыну. К тому времени, когда Амираслан стал задумы-ваться о женитьбе, у него сложились житейские принци-пы, которые он сформулировал и которым пытался следовать; тут и "необходимость делать биографию", и связи, прямые и косвенные, и умение играть на слабо-стях сильных мира сего, и теория смелости и риска. "На-до, чтобы биография была чистая, как окна, вымытые перед весенним праздником новруз-байрам"; теория трамплинов - двигаться не постепенно, не эволюционно, а скачкообразно, прыжками; или уходить в сторо-ну, обходить преграду, чтобы затем неожиданно ока-заться намного впереди; добиться должности, чтоб иметь возможность делать добро - реальное, весомое, ощутимое. Для Амираслана праздник, когда звонят ему с просьбой о транспорте, а транспорт нужен всем: тут и похороны, и свадьбы, тут и всякие переезды-пере-движки - город ведь большой, народ в постоянном дви-жении... Упустишь момент и застрянешь навсегда; надо перескочить - и вверх; времени в обрез, но нельзя и спешить!.. Пытался как-то пойти на откровенный раз-говор с Джафаром-муэллимом, хотя знал, что тот помо-гать не любит, а возьмется помочь, испортит дело, что-нибудь непременно будет не так. "Выдвини моего на-чальника",- говорит ему Амираслан, имея в виду Ха-сая, а заодно и себя.
      А Джафар-муэллим, как это с ним часто случается, будто и не слышит, смотрит отсутствующим взглядом, в котором порой мелькает нечто, похожее на удивле-ние: очень знакомое лицо у собеседника, где-то он его видел, а где, вспомнить не может... Амираслан развернул бурную общественную деятельность; избрали в профком; важно, чтоб начали склонять по-хорошему твое имя; он член жилищной комиссии, он в товарище-ском суде; и везде слышен его голос; затем избрали в партком; Амираслан дельный, быстро схватывает суть предложений и дает четкие формулировки постановле-ний, обтекаемо, гладко и конкретно, свежо и в рамках общеизвестного, и критика есть, и в меру самокритично, удовлетворен и тот, кто предложил, и тот, кому адресо-вано; сказались и образование и "хобби" Амираслана; на районной конференции, куда его тоже избрали, остро выступил по наболевшему вопросу о сфере обслужива-ния, "толкнул", как потом делился с Сеярой успехом, "патетическую речугу" о высоком звании бакинца; и волна новых веяний вынесла его на своем гребне на го-родскую конференцию. "Ты совсем перестал рабо-тать",- упрекнул его как-то Хасай. "Ревнует!- поду-мал Амираслан.- Или за место свое боится!" Хасай понял и шутливо добавил: "Смотри, пожалуюсь Джафару-муэллиму!.." А потом неловко ему было, что зря одер-нул: рассказали, как Амираслан защитил его на днях в горкоме. Инструктор намекнул тому: "Может, на место Хасая, а?" Неясно было, мысль эта сверху идет или сам додумался, причем в комнате были еще люди, насто-рожились: "А ну, посмотрим, как ты среагируешь?!" Амираслан спокойно, но твердо стал защищать Хасая и защитил, и свое благородство продемонстрировал: лишен, дескать, карьеристских побуждений. Но это после.
      Так вот, пользуясь афоризмами Амираслана, тогда не-сколько наивными, потому что это было время, когда они только-только рождались-"Женитьба - на век, любовь - на миг",- Амираслан, решив жениться, составил "картотеку невест"; потом на основе картотеки возникла схема должностных и семейных связей, кото-рая затем обновлялась, разветвлялась и уточнялась; появлялись новые линии, обрывались исчерпавшие себя...
      Захватывающее занятие!.. Амираслан составил список лиц (скажем, первая десятка!), затем узнал, у кого из них есть дочери, получалась любопытнейшая картина: у первого в десятке детей нет;
      у второго старшая дочь после третьего развода, кажет-ся, дома сидит, а младшая еще не доросла; у третьего - ровесница, даже чуть старше Амираслана, а это плохо, надо, чтобы жена была моложе, но не в этом суть; уж очень эта дочь серьезна, очкаста и не-красива;
      у четвертого - единственная, лелеют, с телохраните-лем ходит; а когда сессия, телохранитель с зачеткой от одного преподавателя к другому, аккуратно и предметы вписаны, и оценки, любо поглядеть, круглая отличница, лучше не связываться;
      у пятого - это надо разузнать, кажется, сын... Да нет же! Дочка, красивая, умная, кончает школу, надо чуть-чуть подождать, в резерв ее. Пойдем дальше (а пока составлял, она и упорхнула, стала невесткой Хасая!..), у шестого три дочери, сам красавец, жена красавица, а дочери уродки;
      у седьмого одна дочь, весь город о ее нарядах и жизне-любии говорит, гроза знаменитостей, особенно по ве-домству искусства;
      у восьмого дочь в маму, а мать, упаси аллах, такая бое-вая, никакой жизни не будет; у девятого... жених у нее, и неплохой парень; у десятого - сами они еще молоды, но надо держать на примете, авось у Амираслана родится сын или дочь и, кто знает, может, к тому времени... И унесли-унесли Амираслана думы далеко-далеко!..
      Первый список исчерпан, Амираслан принялся за кар-тотеку знаменитостей второй десятки; продумал, каким требованиям должен отвечать идеал: скромность, здо-ровье, красота, образование, рост, фигура; но на первом месте - скромность как синоним верности, домовито-сти; чтоб взглядом - ни-ни (рты потом не закроешь!). И тут же на одиннадцатом - стоп! Вот она! Ко всему прочему еще и добра!.. Стал приглядываться и узнал, что дружит с девушкой, которая живет во дворе Саттара; тут же к сестре за советом, та - к мужу, муж - под-робности об отце: прекрасный человек, превосходная семья; пока то да се, сглазил будто кто семью: отец де-вушки надолго выбыл из строя (вирусный грипп и, как осложнение, катастрофически прогрессирующая слепо-та), а уже и Саттар был подключен, уже и сваты на-шлись, даже обручение состоялось. Отец, предчувствуя недоброе, не стал тянуть; но попросил, чтоб без пышно-сти; свадьбу сыграли, а через неделю он умер, Амира-слан с болью заштриховал на своей схеме линии, кото-рые вели к тестю. Некоторое время спустя сбоку на своей схеме Амираслан записал: "Стремясь к большему, довольствуйся малым"; он счастлив, жена - его тыл, жена - его любовь, жена - это все для него. Схема, схема...
      Есть, конечно, момент везения, счастья, но главное, чтобы утвердилась за тобой молва как о везучем. И, кроме того, надо, чтоб люди видели и знали, что ты осведомлен, знаешь мельчайшие подробности из жизни тех, кто "наверху",- кто с кем, кто против кого, кто как думает о том или другом.
      Схема разветвляется: кто на ком женился; кого куда переставили, кто кого обошел; неожиданная смерть - и надолго клетка не заполнена, и Амираслан думает, глядя на нее: "Кто же?" И догадки рождаются: этот? Он связан с тем-то по материнской линии, а с этим через жену; но есть еще один, кто может эту клетку за-полнить: внучатый племянник такого-то и зять тако-го-то!.. А если догадка кажется ^ему стоящей, сообщает о ней Сеяре при Джафаре, та еще кому-то, тот даль-ше, и пошло гулять по городу: "Б. идет на повышение, занимает место Г., и Ш. идет на место Б".- "А куда же Г.?" -"А он на свое старое место и возвращается". Линии появляются, прочерчиваются, приходится новые узлы завязывать - жизнь-то идет, кто-то на пенсию, кто-то умер, кого-то ушли, кто-то подрос, кто-то же-нился, перемещения всякие, неожиданности. Иногда для ясности Амираслан выделяет какой-то важный участок, отдельно рисует микросхему, и порой она при-чудливый вид обретает, эта схемка: вроде акула из во-ды высунулась или удивленный бегемот пасть рази-нул.
      Неплохо бы, думает Амираслан, сигнализацию приду-мать, чтобы сразу видеть, если потянул нужную тебе нитку, как она приводит другие в движение.
      - Так вот,- говорит Амираслан Саттару,- не уди-вляйся! Да, да, чихать я хотел, и даже на Джафара-муэллима! Кругом такое творится, и не только у нас, но и у соседей, что Хасай и прочее - мелочь. Можно вмиг и взлететь высоко и пасть так низко, что, как Гюльбала, впору головой вниз.
      - Значит, самоубийство?
      - Да отстань ты, маньяк! Я к примеру. О тесте его даже какой-то заграничный голос вещал. Я, правда, не слушал, рассказывали.- Амираслан понимал, что такое дело, как гибель сына Хасая, а Гюльбала связан род-ственными узами с вчера еще могучим человеком, не из пустяковых. Только потяни ниточку! Сын. Шурин. Са-моубийство.- Тут можно, конечно, прославиться на всю республику, но тебя, знаю, такая слава не прельщает, хотя все мы люди.Потянут, думает Амираслан, за ни-точку Хасая, а там, кто знает, может, подденут и Джафара; для Амираслана такой поворот пока ни к че-му. И, понимая, что нельзя ничего пускать на самотек, недооценивать ни одну ерундовую деталь, он и решил перестраховаться, позвонил Саттару, да вышло некста-ти ("А Джафар-муэллим, между прочим, только что мне