Легенда о Якутсе, или Незолотой теленок

Оленеводы в расшитых кожаных рубахах несуетливо образовали полукруг и с любопытством уставились на гостей. Под их взглядами телевизионщикам стало неуютно, и они зашевелились. Первым, по старшинству, страдальчески прокашлялся режиссер:

— Хай, братья! — На всякий случай, он приложил сжатый кулак к груди и наклонил голову. — Мне бы главного, а?

В ответ не раздалось ни звука. Аборигены застыли, как истуканы с раскосыми глазами. Вертолет окончательно стих. Экипаж неслышно копошился внутри. За стеклом показалось лицо пилота. На приглашающий кивок репортера оно дико выпучило глаза и оживленно закачалось в глухом отрицании. Никто из летчиков высовываться явно не собирался. Безмолвие вечной тундры пало на место посадки, навевая оцепенение. Режиссер вспомнил о суровом якуте Исааке Ходоровиче и, пересиливая себя, снова заговорил преувеличенно бодро:

— Ну, туземцы, я спрашиваю, кто у вас делит добычу?

Тишина колыхнулась и опять замерла, еще больше сгустившись.

— Ага! — буркнул режиссер себе под нос, борясь с новым приступом тошноты и желанием завопить во весь голос. — Я не Кук, они не папуасы. Попробуем по-другому.

Он подошел ближе к полукругу упрямо молчащих якутов и, волевым усилием заставив себя улыбнуться, сказал, тщательно выговаривая слова:

— Привет! Кто покажет, где вождь?

Стоящий чуть впереди остальных невысокий толстяк медленно достал из кармана очки, водрузил их поверх внимательных раскосых глаз и ответил на чистом русском языке:

— Сто.

Режиссер облегченно выдохнул. На третий день пребывания в Республике Саха он научился понимать якутский язык без словаря. Согласно кивнув, он из вежливости, как бы отдавая дань традициям, спросил:

— Рублей?

В ответ на него посмотрели как на полного идиота. Толстяк манерно взялся за дужку очков и, приподняв их на лоб, изобразил искреннее удивление.

— Голубчик, ваши потуги по изображению миссионера выглядят забавно. Мы от души повеселились.

За его спиной раздался приглушенный смешок. Режиссер почувствовал себя дешевым клоуном и вдруг начал краснеть, чего с ним не случалось последние лет двадцать. Абориген продолжал:

— Однако в нашей диаспоре не принято оперировать отечественными купюрами. Как, впрочем, и торговаться. Разумеется, речь идет о валюте.

— Ух ты-ы! — восторженно застонал из-под вертолета оператор. — Дай ему на стеклянные бусы, Большой Белый Потц!

— Я тебе сейчас дам! — неожиданно разозлился режиссер. — Провокатор! У нас — малобюджетный ролик. Вы что тут, совсем обалдели?! Хочешь, могу дать стольник. Рублями. Не хочешь, мы сваливаем!

Странный якут в очках пожал плечами:

— Рады были знакомству. Сто пятьдесят долларов, или грустное расставание.

От такой беспримерной наглости режиссер остолбенел. Рот его непроизвольно открылся, и оттуда с брызгами слюны выползло гневное шипение:

— Да ты… Да я…

— Двести, — подвел итог нравственным терзаниям вымогатель.

Режиссер эту жизнь знал. Он читал ее с первого дубля. И свои эмоции давно держал в узде, ставя на службу делу. На сей раз гнев вел только к осложнениям. Конечно, противник мог блефовать. Но если это и были понты, то самого высокого качества. А профессионалам блефа в глухой провинции взяться было вроде неоткуда. Впадая в задумчивость, режиссер пробормотал себе в воротник:

— Откуда понты?..

На его бормотание последовала неожиданная реакция. Очки на носу якута сверкнули. Взгляд под ними приобрел жутковатое, хищное выражение. Глаза распахнулись, круглея до европейских стандартов. Пухлые пальцы моментально сжались, будто хватая добычу.

— Пантов нет. Не сезон! — От невозмутимого толстяка потянуло опасностью. — Но если надо — сделаем.

Режиссер не понял ни черта. Но чутье у него было развито не хуже, чем у песца. Нужно было отвечать сразу и без ошибки.

— Хорошо, двести. И без понтов! — быстро проговорил он, вытаскивая бумажник.

Две зеленые купюры исчезли в дебрях полукруга мгновенно. Взгляд под очками потух. Ощущение опасности исчезло. Молчаливые аборигены развернулись и неторопливо зашагали к своим ветхим домишкам. Очкастый якут кивнул головой, приглашая в путь.

Съемочная группа ЦТ вопросительно посмотрела на режиссера. В ответ на немой вопрос тот потрогал спрятанный обратно бумажник. Во сколько могли бы обойтись услуги по переноске багажа, было страшно даже подумать. Москвичи, кряхтя, поднялись и со стонами начали увешиваться аппаратурой.

— Ух ты! — подал голос за кадром оператор. — Слышь, Миклухо-Маклай, мы в попе! С такими ценниками нам еще и доплачивать Ходоровичу придется.

Режиссер тяжело вздохнул и развел руками:

— А что делать? Ты ж видишь, что творится. У нас через два дня отлет. Через три — дырка в «Темени» под наш ролик. Попробуй тут повыпендривайся! Тундра — дом, якут — хозяин.

* * *

Вождь, в смысле тойон, уважал старые традиции. От момента избрания на высокий пост, много лет назад, до незваного прихода нового века он жил по древним обычаям тундры. Понимать их он не понимал. Да и не собирался. Поскольку якутом не был. Вековые устои могли показаться смешными в компьютерную эпоху СПИДа, силикона и «Чупа-Чупс». Однако Степан Степанович Потрошилов имел право чудить как угодно. Потому что был не только вождем, но и папой. В прямом смыеле этого слова. Мужское поголовье племени носило исключительно отчество Степаныч. И, что неудивительно, фамилию Потрошилов.

Он жил в отдельной яранге. Так исторически полагалось по всем канонам. Которых никто, кроме него, не знал. Но в прошлой жизни Степан Степанович имел высшее образование и с увлечением читал Фенимора Купера.

За двести долларов москвичей провели к жилищу будущего олигарха самой длинной дорогой. Порядочность здесь ценили. Деньги нужно было отрабатывать. В течение трех часов им показывали местные достопримечательности. Особенное впечатление на гостей произвела сопка имени Белого Оленя и лужайка ягеля, фигурно вытоптанная самим тойоном в виде огромных букв «С» и «П». Не требуя доплаты, провожатый даже покашлял у двери главной яранги и, юркнув внутрь, испросил аудиенции. Перед входом едва живые москвичи без сил повалились на собственный багаж.

— Сейчас сдохну прямо посреди Заполярья, — натужно просипел оператор, глядя на ассистента. — Какой мудак сказал, что в Якутию надо ехать в дубленке?

— Гидрометцентр, — пожал плечами ассистент.

— Проходите, — таинственно шепнула высунувшаяся голова в очках.

Они были профессионалами до последней клетки печени. Никакие преграды не могли их остановить на пути к цели. Съемочная группа поднялась и, напрягая волю до скрипа, вползла в ярангу, таща за собой тюремные колодки аппаратуры. Режиссер икнул и огляделся. После дневного яркого света ему удалось различить лишь неясные человеческие силуэты. Но это не имело значения. Начиналась работа. Преодолевая тошноту, он захрипел, обращаясь к почти невидимому собеседнику:

— Нам рекомендовали вас как единственного делового человека в крае. Так сказать, продвинутого якута. Речь идет о создании образа для миллионов наших граждан… — Изложение сути визита шло вязко. Шершавый язык скреб о зубы. Наружу постоянно рвалась икота с остатками утреннего пива.

— С бодуна? — тихо спросил его полумрак яранги.

Режиссер запнулся и непроизвольно кивнул. Подтверждая его искренность, желудок, недобитый глухоманским пивом, заурчал и сократился.

— Ик! — жалобно хрюкнул москвич. Но переговоры продолжил ловко: — Ик-ак самого достойного представителя своего народа, руководство края выбрало вас…

— Что-то тебе, сына, на сухую не врется. Нету куража, — участливо перебил его тот же спокойный голос.

Чуть чадила, потрескивая, плошка с горящим вонючим жиром. Причудливые тени колебались по стенам яранги. У входа тяжело сопела остальная группа. А режиссер стоял. Один, как главный канал ЦТ. Второй раз за день чувствуя себя несмешным клоуном. Он упрямо шагнул вперед, продолжая икать и говорить:

— Собственно говоря, от вас требуется всего лишь прочитать перед камерой несколько слов. Ик! Ик-ак бы, престиж якутского народа…

На следующем шаге по направлению к вождю он опустил глаза. В неверном тусклом свете стали различимы детали. На переднем плане валялось пьяное тело шамана в дохе. На всей свалявшейся поверхности шерсти пестрели завязанные узлами ленточки. На груди тела, под сморщенным лицом, напоминающим о седой вечности, поблескивал колокольчиками треснутый кожаный бубен. Рядом, скрестив ноги, сидел тойон.

Увидев его лицо, наконец выплывшее из темноты, режиссер осекся и перестал икать. Вождь вежливо улыбнулся. На продвинутого якута он явно не тянул. Как и на любого другого. С такой физиономией он мог прокатить под местного олигарха разве что в Рязани. Светлый ежик редких седых волос топорщился на лопоухой голове. Голубые глаза на исчерченном морщинами лице подслеповато моргали за толстыми линзами очков. Острый нос от улыбки вело вверх и влево.

— Не засоряйте мне интеллект популярными баснями, — вождь саркастически хмыкнул, — переходите к сути. У нас здесь бывает холодно, поэтому все нужно делать быстро.

Но режиссер выпал из обращения. В несвежей голове произошло замыкание. Он замер посреди яранги и стих, бледно зеленея щеками. Разрыв в общении мог превратиться в пропасть непонимания. Но тут вмешался репортер. Его мутный взгляд прорезался сквозь пелену перед глазами. После прилета он успел полирнуть пиво коньяком. Поэтому стресс репортера не прибил. Держась за оператора, чтобы не упасть, он искренне восхитился:

— Ух ты-ы! И тут наши! — С натугой сообразив, что ситуация зависла, как компьютер, он вытянул шею и страдальчески спросил: — Слышь, земляк, бум снимать кино?

— Штука баксов, — невозмутимо отреагировал тойон, продолжая улыбаться, — мне. Массовка по отдельному прейскуранту.

— А?!.. — тупо завыл режиссер.

— Две-е! — неожиданно приподнимаясь, взревел пьяный шаман и снова упал на оленью шкуру, ударившись лицом о бубен. По яранге прошел колдовской звон.

— Пленку в клочья! — отдуваясь, прохрипел оператор.

Съемочная группа усиленно заскребла по карманам. С учетом похудевшего бумажника режиссера набралось триста долларов.

— Вот, — заикаясь, сказал он и выложил на потертую шкуру кучку мятых бумажек. На режиссерской лысине выступили капли пота. От полной абсурдности происходящего его покачивало.

— И все? — презрительно спросил вождь. — Не пойдет!

В яранге повисло уныние. Единственная надежда пала подстреленным пингвином. Хотя в тундре они вроде и не водились. В отчаянии режиссер полез в портфель. Денег там, конечно, не было. Но стоять просто так тоже было муторно. Внезапно остекленевшие глаза незадачливого руководителя моргнули. В них появился лихорадочный блеск азарта. Как опытный игрок он сдержал эмоции и потушил улыбку:

— Э… любезный, не торопитесь. А как насчет натурального обмена? Я вам — потрясающий документ. Вы нам — интервью?

Тойон вопросительно поднял жидкие брови. Режиссер ловким движением карточного шулера выдернул из портфеля лист бумаги с гербовой печатью,'

— Вот!

Потрошилов надел очки, став разительно похож на встретивших телевизионщиков якутов. Изучение проходило в полной тишине. Наконец Степан Степанович звучно кашлянул. Морщины на его лице собрались в бульдожьи складки. Он грозно сдвинул на кончик носа очки и рыкнул:

— Допустим! И кожаный пиджак! — Потрошилов настырно уставился на ассистента.

Москвичи со стоном выдохнули. Ассистент затравленно цапнул за лацкан предмет своей телевизионной гордости. И застыл под прессом немой коллективной мольбы, молча смирившись.

— Вот и славно, — подвел итог вождь, — теперь можно и обмыть договор! Выпьем?

Полог яранги отлетел в сторону. Снаружи донесся мучительный ответ ассистента в стиле бурных спазмов. Остальная группа сочувственно закряхтела, но сдержалась.

В этот момент очнулся шаман. Грохоча бубном, он поднялся на локтях и, не тратя сил на камлание, тонко взвыл:

— Духи говорят, дайте им водки-и-и!

Оператор с репортером рванулись наружу догонять ассистента.

Тойон Потрошилов выложил на красную скатерть вяленую оленину. С обратной стороны кумача проступали белые буквы: «ПСС». Не то это была фирменная монограмма Степана Степановича, не то ностальгическая память о прошлой жизни скатерти — бывшего транспаранта во славу компартии.

— У нас «на сухую» разговор не ведут. — Вождь Белых Оленей строго посмотрел на зеленоватых гостей.

Те содрогнулись. Но желудкам ответить на раздражитель было уже нечем.

— Надо! — обреченно шепнул режиссер.

В стаканах плеснулась сомнительно «Столичная» водка. Ассистент жалобно заскулил, надеясь сачкануть.

— Предлагаю выпить за сотрудничество в национальной политике, — Потрошилов поднял стакан и брови.

Под неумолимым взором тойона москвичи, как загипнотизированные кролики, потянулись к столу.

Застолье закончилось внезапно. К концу второго дня. Режиссер сфокусировал взгляд на часах и вдруг тоскливо взвыл. Группа выпала из комы и вяло зашевелилась.

— Через три часа улетать! — дико завопил режиссер. — А у нас ни метра не снято! Подъем, гады!

Съемка началась через час. Профессионалов штормило и мутило. Камеру пришлось водрузить на штатив и прислонить к ней оператора.

— Мотор! — промычал ассистент, хлопнув в ладоши.

На штатной хлопушке спал шаман и жутко пах миром предков. Шевелить его никто не хотел.

Первой в кадр пошла бумага из Глухоманска. Крупно, наездом. Под заунывный комментарий репортера:

— Так делаются состояния в Якутии…

Степан Степанович посмотрел на вечернюю тундру, пьяных телевизионщиков и вздохнул, входя в образ:

— Сейчас, сынки, я вам рожу олигарха!

Он стянул с отключившегося ассистента кожаный пиджак и шагнул вперед, выбирая среди родных бескрайних просторов место поживописней. По одному ему ведомым признакам. Декорации помогали войти в образ местного богатея. Детишки подтащили к яранге реликвию — рассохшиеся нарты. Возле них уложили лучшего оленя племени. Перед тем как заполнить весь экран, тойон махнул рукой:

— Вертолет возьми в кадр! Обязательно!

— Поехали! — отчаянно вскрикнул режиссер и чокнулся с репортером за начало творческого процесса.

— Когда-то здесь все было иначе, — глухо сказал Потрошилов. — Все началось с того, что я потерял самых близких друзей…

Он прикрыл глаза, вспоминая. Забытые лица выплыли из памяти, выдавливая слезы. Съемочная группа затихла, проникаясь важностью момента. Водка, закушенная свежим воздухом, всасывалась в кровь, как родная. Клиент порол отсебятину, но сценарий за два дня ушел на салфетки. И теперь это уже не имело значения. В жутко прекрасных переливах летних красок тундры и бесконечном море цветущего ягеля вообще ничто не казалось заслуживающим внимания. Ласковый ветер Заполярья дышал безмятежностью. Двухдневная доза «Столичной» якутского разлива грела души. Тяжелые веки смежились. Все шло как надо… Все будет очень хорошо… Они отключились под монотонный рассказ «олигарха» один за другим…

* * *

В столице Ил-62 встречал ответственный редактор программы «Темя». Здоровенный широкоплечий бородач долго метался возле летного поля, но съемочной группы из Якутска на трапе видно не было. Он возвышался над толпой встречающих, как маяк отчаяния. Ходорович ждал сюжета. Место в эфире пустовало под якутского олигарха. А группы не было.

Они появились неожиданно. Прямо у микроавтобуса с магической надписью «ЦТ». Ответственный редактор всмотрелся в опаленные тундрой лица коллег и мысленно упал в обморок. Первым, в качестве громоотвода, шел шатающийся ассистент в дубленке, надетой прямо на майку. Но его гнев редактора минул. Бородач вычленил из недр группы режиссера и крепко ухватил за грудки:

— Ты что, обалдел?! Говори мне быстро, снял?!

От встряски режиссер жалобно икнул и, мутно глядя в пространство, ответил честным шепотом:

— Не знаю… Бюджет рухнул! Там все так непросто!

Его портрет в траурной рамке мог красоваться на входе в Останкинскую телебашню. До этого торжественного мига оставалось совсем немного. Ответственный был мужик здоровый. Но Бог бережет людей, потерявших разум. Под огромной лапищей что-то хрустнуло. Хватка ослабла. Из чужого внутреннего кармана редактор двумя пальцами осторожно извлек кассету.

Удивились оба.

— Она? — хрипло спросил бородач.

Что это за кассета, режиссер не знал. Он вообще не помнил последних двух дней, включая съемки и перелет, но, подчиняясь инстинкту сохранения себя, кивнул.

В телецентре ответственный редактор просмотрел материал и взревел:

— Убью, сволочь!!!

Речь Степана Степановича Потрошилова на фоне ржавого вертолета могла похоронить весь канал. Больше всего редактору хотелось вернуться к моменту встречи в аэропорту и довести дело до логического конца. Однако он был профессионалом. В монтажном отделе объявили аврал.

— Бери откуда хошь!!! Хоть из хроник про Хуссейна!!! Но чтоб всё было — и шатры из золота, и нефть рекой! — орал, брызгая слюной на бороду, редактор. — Вечером эфир. Не сделаешь, к Ходоровичу пойдешь сам! Все!

В вечерней программе «Темя» тойон Белого Оленя выступал на фоне белоснежного шатра. На кожаном пиджаке, снятом с плеча ассистента, сиял орден Дружбы народов. Возле ковровой дорожки стоял «мерседес». Нарядные счастливые ребятишки катались на позолоченной карусели. К спутниковой антенне на верхушке шатра тянулись провода от высоковольтной линии электропередач.,.

Ходорович смеялся от счастья как дитя.

Глава 4

ТУНДРА В НАСЛЕДСТВО

Внезапно свалившееся на голову богатство обычно несколько меняет человека. То есть окончательно превращает в полного гада! Все знают. Особенно те, на кого оно еще не упало.

Широкоглазый питерский тойон якутского племени выстоял. Иначе он бы не был тойоном. Степан Степанович Потрошилов, став королем Индигирской низменности и единственным олигархом на ближайшие две тысячи километров к северу, не «обгадился», то есть гадом не стал. Но задумался. Произошедшее в очередной раз телевизионное чудо на секунду сменило на небесном экране стандартное изображение полярного сияния и снова исчезло, оставив за собой терпкий аромат американской зелени и евро-желтизны.

Несмотря на приход в стойбище богатства, племя продолжало жить кисло. Все три зеленые сотни, доставшиеся от Центрального телевидения, пропили за неделю. Бумагу о собственности на землю тойон спрятал как сувенир. И жизнь Белых Оленей потекла по-прежнему. Отстой… точнее — застойно. Как при Брежневе.

Единственным источником существования оставались олени. Особенно — панты. Хотя шествие по миру всеподнимающей виагры и уронило позиции вытяжки из рогов молодых олешек. Но пантокрин продолжали готовить и употреблять. Платили за панты хорошо, но редко. Ровно раз в год. Поскольку заготавливать их можно было только ранней весной.

Степан Степанович обладал способностью к мыслительному процессу. И реализовывал ее регулярно. Пока был трезв. В один из приступов философской трезвости он неожиданно для себя озаботился будущим племени. Неизвестно почему на ум пришло осознание собственной бренности.

— Наследника мне надо, — задумчиво сказал он лежащему у него в ногах шаману.

Старик шевельнулся и вопросительно звякнул бубном. Как наследуется тундра, он не знал. А у духов до полуночи спрашивать было бесполезно. Тем не менее шаман внезапно оживился и резко открыл один глаз.

— Опять?

В поле зрения попала ритуальная бутылка водки в ногах вождя. Нераспечатанная. Стремление делать наследника, не распалив себя перед этим огненной водой, показалось ему необычным, и колдун на всякий случай открыл второй глаз.

— Да нет! — Степан Степанович в сердцах махнул рукой, и она сама собой затормозила на горлышке бутылки. — Я должен передать кому-то имущество и недвижимость.

Шаман немного отодвинулся в сторону и осмотрелся в поисках имущества и недвижимости. После отъезда телевидения вещей в яранге стало меньше, а само обветшалое строение переносилось с места на место каждые полгода и в разряд недвижимости никак не попадало. Тем не менее спорить с вождем он не стал.

— Аристотель — старший сын. Он и наследник, — шаман говорил медленно, как и полагается старейшине. Торопиться было некуда. На дворе стоял длинный полярный день.

— Ну, положим, старший у меня в Питере, — ответил Степан Степанович и сделал задумчивую паузу. — Надо бы его сюда. В нем спасение. Я чувствую.

Слово, сказанное в темноте яранги, породило желание. Чем больше старший Потрошилов размышлял о будущем, тем тверже становилась убежденность в судьбоносности питерского отпрыска. Тем более что оформить собственность на землю можно было только с паспортом. В племени такой дряни не водилось. Прошла неделя, и решение созрело.

— Юлий, — позвал он младшего, одного из самых любимых сыновей, — пусть ко мне придут мои дети. Я буду говорить.

* * *

На Большой Поляне Совета они собрались вечером. Огромная потрошиловская семья расселась вокруг костра и, по обычаю, запустила по кругу Стакан Встречи. Тойон пригубил последним, убрал стакан в карман и негромко сказал:

— Дети мои, я не вечен.

Поляна загудела. Степан Степанович был для них больше чем вождь, больше чем отец и даже больше чем тотем. Как жить без его мудрости и тостов, никто не представлял.

Потрошилов откашлялся.

— Духи предков все чаще зовут меня к себе. Так говорит шаман. Я ему верю. Но после меня останется наша земля. — Он сделал паузу, обреченно выдохнул и осмотрел присутствующих. — И вы ее ПРОСРЕТЕ!!! Мои лопоухие и близорукие потомки!

Большой Семейный Совет застыл в глубоком молчании. В тишине явственно прорастало согласие. Степан Степанович выдержал паузу и припечатал:

— Нам нужен новый тойон! Им будет мой первый сын. Он живет в Петербурге. Его зовут Альберт.

В заднем ряду кто-то охнул и упал в обморок. Костер зашипел, пуская в толпу едкий вонючий дым. Женщины у ближней яранги с надеждой заулыбались.

— Аристотель! А как же Аристотель?! — вопросительный шепот покатился по рядам. Сам же старший сын вскочил на ноги и возмущенно достал из кармана носовой платок.

— Слушайте, дети, слово мое. Там, далеко, на Большой земле, есть паспорта…

— А-а-а…— понес по тундре лихой якутский ветер.

Десятки пар узковатых глаз, троекратно, а то и пятикратно увеличенные линзами очков, с надеждой всматривались в темную прорезь рта тойона-отца. Туда, откуда только что пришло странное слово.

— Аристотель — мой сын. Но знает об этом только его мать. Там, на Большой земле, матерям не верят. Там верят паспортам. Паспорт — твое сердце. Бумага — твоя Родина. Карандаш — твоя совесть, ну и так далее… Идет новое время. Пусть будет новый человек. Мой первый сын, по праву рождения, должен стать новым тойоном Белого Оленя. Я так сказал. — Потрошилов секунду помолчал и добавил: — У него наверняка есть паспорт.

Вот таким вышел Большой Совет.

* * *

Олень бежал красиво. Запрокинув назад голову, вытянувшись в струну и распластавшись над тундрой. Он был молод, силен и самонадеян. Двое сидящих на корточках у небольшой речушки это знали точно. Олень пробежал так близко, что брызги из его носа мутной пленкой покрыли толстые стекла их очков. Он тряхнул головой с нарождающимися рогами, всем своим видом демонстрируя независимость.

Раскосые глаза наблюдателей внезапно округлились до евростандарта, наливаясь кровью. Пальцы сидящих побелели и хищно сжались, потрескивая суставами. Неожиданно наперерез оленю метнулась стремительная тень. Раздался короткий вскрик, и топот копыт сбился с чеканного ритма. По тундре прокатился обиженный недоуменный рев. Олень отпрыгнул в сторону, мотая головой, но было уже поздно. Невысокий крепкий якут обернулся, торжествующе вскинув вверх руку. В его кулаке торчали отломанные панты.

Кроме этих двоих, на бегу вырвать оленю рога не мог никто. Они вообще отличались от остальных соплеменников повышенной отмороженностью. По удивительному совпадению, у обоих не хватало по мизинцу на левой руке, отпавшему после обморожения еще в детстве. Их звали просто — Сократ и Диоген. Серьезные люди — серьезные имена.

* * *

Посланец тойона пришел под вечер. Он долго добирался до одинокой яранги. Отмороженные братья любили тишину и философию. Соплеменники их понимали с трудом. Поэтому отморозки жили отдельно от всего племени. Гонец робко постучал по стене жилища философов и замер в ожидании. Полог приоткрылся, на простор тундры высунулась голова Сократа и глубокомысленно спросила:

— Ну?

— Папа зовет,-прошептал Юлий.

Из большой бочки, стоящей у входа, вылез Диоген со стаканом в руке.

— Опять проблемы? — Он надел очки и уставился ничего не выражающим взглядом в район переносицы вестника.

— Отец сказал, речь идет о нашем будущем.

Они не задавали лишних вопросов. Дикие люди. Нецивилизованные. Что с них взять?

— Когда? — Сократ тоже натянул на нос очки и вышел из яранги.

— Екс темпоре [2], — ответил посланец, что, по его мнению, означало — «немедленно», и кивнул головой в сторону стойбища, — он ждет.

Степан Степанович встретил отморозков сидя. Перед ним стояли литр «Смирновской» и тарелка с соленой черемшой. Шаман лежал в своем обычном состоянии, с бубном под мышкой.

— Мир вам, дети, — сказал тойон, с хрустом вскрывая бутыль, — садитесь.

Ритуальный Стакан Взаимного Уважения прошел в серьезном молчании. Тойон одобрительно крякнул и снова налил. Это означало, что разговор предстоял серьезный. По второму стакану они выпили, настраиваясь на беседу. Потрошилов кашлянул, посасывая черемшу. Пучок зеленых стеблей, торчащий изо рта, решительно подпрыгнул.

— Я хочу, чтобы вы поехали в Питер.

По яранге прополз жаркий сквозняк изумления. Родина папы была мифом. Большая часть племени в глубине души считала, что он упал на Белых Оленей с неба. О городе на Неве они слышали с колыбели. Но представить себе не могли, что когда-нибудь им выпадет побывать там наяву.

— В Петербурге живет новый тойон. Ваш старший брат, — Степан Степанович строго посмотрел на Сократа.-Ты должен его найти.

Тот медленно опустил голову, затем поднял. Это означало, что он согласен.

— Папа, — вмешался Диоген, ерзая кожаными штанами по шкурам на полу, — оно нам надо, как говорят в Одессе?! Ты же его придумал! А ну как окажется твой отпрыск, например, ментом?!

— Хороший аргумент. — Вождь с гордостью подмигнул Сократу. Рассуждать трезво и логично после двух стаканов водки на шесть дней пути вокруг могли только его дети. — Поэтому я и посылаю вас. К нему нужно присмотреться. Новый тойон должен быть, как жена Цезаря, — вне подозрений. Ты, Диоген, разбираешься в людях. Только не спеши. Даже если он, упаси Боже, и вправду мент, он все-таки — Потрошилов! Кем бы он ни был, ему наверняка нужна помощь. Я на тебя надеюсь.

Настала очередь третьего стакана. Бутыль опустела. Черемша стояла почти нетронутой, слишком важен был разговор, чтобы отвлекаться на закуску. Выпили дружна. Сократ покачал головой:

— Папа, он сюда не поедет.

Внезапно на полу что-то зашевелилось. Из-под поношенной дохи высунулась растрепанная голова шамана и заорала:

— Дайте ему водки!

Шамана братья не любили, а потому реагировали соответственно.

— Тебя никто не спрашивает, шарлатан. Ты сначала камлать научись как положено, — сказал Диоген.

— Еще раз вякнешь, бубен отберем и уволим за профнепригодность, — поддержал брата Сократ и повернулся к тойону. — Точно говорю, не поедет. — Он еще раз посмотрел на грязного шамана и добавил: — Я бы не поехал.

Степан Степанович согласно кивнул:

— Возможно. Тогда покажи ему это.

Из тайника под притихшим шаманом он достал пустую бутылку с винтовой пробкой. Внутри белел официальный документ из Глухоманска. Передача святыни состоялась под благоговейный трепет отморозков.

— А если…— Сократ осекся, не решаясь озвучить крамольную мысль.

То, что кто-то может не захотеть приступить к владению тундрой, казалось нелепым кощунством. Но Потрошиловы умели мыслить нестандартно. И не боялись парадоксальных выводов. Особенно после третьего стакана.

— А для этого я посылаю тебя. — Спокойно и твердо сказал тойон. — Если олень сам не идет к водопою, его ведут силой. Ты — лучший. Ты справишься.

— Я, конечно, дико извиняюсь, — Диоген потянулся за очками, обозначая значимость вопроса, — но на какие шиши мы будем покорять Северную столицу и лично товарища нового босса?

Вопрос был не по-потрошиловски меркантилен. Такое позволялось только отморозку. Тойон тоже вытащил очки. Он встал с нагретого места и прошел в дальний угол яранги. Под шкурами лежал чемодан фасона «дипломат». Неизвестно, какими путями занесло в тундру это немного обшарпанное чудо с кодовыми никелированными замками. Обычно с ним ездили курьеры на Большую землю. Перед праздниками. Дабы наполнить его гулкие шелковые внутренности водкой.

Степан Степанович, кряхтя, подтащил чемодан поближе к сыновьям и открыл. На ярангу пала тишина. Даже шаман перестал храпеть, затаив дыхание. Внутри лежали панты. Один к одному. Покрытые нежным пушком и буквально сочащиеся живительной энергией тундры. Отморозки при виде такого богатства оцепенели. Да! Папа действительно хотел заполучить преемника. И обойтись тот должен был очень дорого.

— Когда ехать? — побелев губами от важности предстоящей миссии, спросил Сократ.

Степан Степанович закрыл крышку и ответил, как припечатал:

— Екс темпоре!

Глава 5

ТЕЛЕНОК — СЫН КОРОВЫ

В эту ночь Альберту Степановичу не спалось. Он потел, скручивал угол простыни в тонкий рулончик, ложился калачиком, просунув руку между колен, и жестоко избивал подушку. Не помогало. После кружки горячего молека с медом нестерпимо захотелось по маленькому. Сон все не шел. К пяти утра навалилось тревожное забытье. Из полумрака прихожей внезапно вылетела стая шприцов с крыльями и принялась клевать его толстыми иглами в самые неожиданные места. Всю ночь он вскрикивал и просыпался…