Шут

– Ну...

Я вздохнул и улыбнулся.

Мы еще долго стояли, не разнимая рук, а потом я вспомнил про свой подарок и вынул из кармана камзола маленький подсолнух, который сорвал рано утром за рекой.

– Я вернусь, Софи, и принесу тебе подсолнух.

Она взяла его, и ее глаза наполнились слезами.

Закинув мешок за спину, я вгляделся в ее чудесное, мокрое от пролившихся-таки слез лицо.

– Я люблю тебя, Софи.

– Я тоже люблю тебя, Хью, и уже жду, когда ты принесешь следующий подсолнух.

Я зашагал к дороге на запад, в сторону Тулузы. На каменном мосту в самом конце деревни я оглянулся и в последний раз посмотрел на постоялый двор. Последние три года он был моим домом. Здесь я провел самое счастливое время.

Я помахал Софи. Она смотрела мне вслед, держа в одной руке подсолнух, а в другой половинку гребня.

И тогда, чтобы хоть немного развеселить жену, я смешно подпрыгнул и продолжил путь, вслушиваясь в долетавший издалека смех.

Такой она и осталась в моей памяти. С длинными, до пояса, золотистыми волосами. С улыбкой на заплаканном лице. Смеющаяся звонко, как девчонка.

Этот образ я носил с собой следующие два года.

Глава 7

Год спустя, где-то в Македонии

Рыцарь с густой черной бородой осадил коня на крутом склоне горного хребта и закричал:

– Вперед, вы, принцессы, а не то так и не увидите турецкой крови. Шевелитесь!

Шевелитесь... Мы шли и шли уже несколько месяцев. Месяцы казались годами, нам всего недоставало, но при этом ничего и не происходило, если не считать стертых в кровь ног да блох в бороде.

Мы прошли Европу и перевалили через Альпы. Поначалу все держались плотно, не отставая, встречая теплый прием в каждом попадавшемся на пути городке. На нас были чистые рубахи с ярким крестом, шлемы блестели на солнце.

Потом были горы Сербии, где каждый шаг грозил стать последним, где за каждым перевалом могла скрываться засада. Немало смельчаков, горящих желанием сразиться во славу Господа, погибли на моих глазах, сорвавшись с криком в пропасть или получив в грудь сербскую либо мадьярскую стрелу. А ведь до турок оставалась еще тысяча миль.

Все это время нам без устали твердили, что армия Петра ушла далеко вперед, громя неверных и собирая богатую добычу, а в это время наши предводители ругались и спорили между собой, тогда как остальные едва тащились под немилосердным солнцем, торгуясь и дерясь за кусок хлеба.

Я пообещал Софи, что вернусь через год. Теперь слова обещания звучали издевательской насмешкой, снова и снова приходя ко мне в снах.

За время пути я приобрел двух друзей. Один, по имени Никодим, был старый грек, обученный наукам и языкам. Несмотря на тяжелую сумку с сочинениями Аристотеля, Евклида и Боэция, он ухитрялся не отставать от нас. Мы называли его Профессором. Нико уже совершал паломничества в Святую землю и знал язык турок. Немало часов он потратил на то, чтобы научить чему-то и меня. К армии старый грек присоединился в качестве переводчика. Седая борода и побитое молью платье обеспечивали ему репутацию предсказателя, но каждый раз, когда в ответ на вопрос изнывающего от усталости воина: "Где мы, Профессор?" – следовало уклончивое: "Близко", вера в его способности получала серьезный удар.

Вторым стал Робер с гусыней по кличке Гортензия, проникший в наши ряды, когда армия проходила через Апт. Робер утверждал, что ему шестнадцать, но достаточно было только посмотреть на его свежее безусое лицо, чтобы понять – парень врет.

– Буду рубить турок, – хвастал он, размахивая самодельным ножом.

Я дал ему удобную для ходьбы палку.

– Начни с этого.

С той минуты Робер и его гусыня стали нашими неизменными спутниками.

Лето уже заканчивалось, когда армия наконец выбралась из гор.

– Где мы, Хью? – простонал юноша, окидывая взглядом открывшуюся перед нами глубокую долину.

– По моим расчетам... – бодро начал я, – сейчас минуем тот кряж, и слева должен быть Рим. Не так ли, Нико? Мы ведь все паломники в город святого Петра, верно? Или... вот черт, да это же крестовый поход!

По цепочке изнуренных воинов прошелестел смех.

Никодим начал было что-то объяснять, но все закричали, чтобы он придержал язык.

– Знаем, Профессор, знаем. Близко, да? – съязвил тощий испанец с крючковатым носом, заслуживший кличку Мышь.

Внезапно я услышал доносящиеся спереди крики. Всадники подстегнули утомленных лошадей и поскакали к краю хребта.

Робер кинулся вслед за ними.

– Если там драчка, я займу тебе место, Хью.

Откуда только силы взялись! Я схватил щит и побежал вперед. Горы впереди расступались, образуя широкий проход. Сотни людей, как благородных рыцарей, так и простолюдинов, уже столпились там.

Только на сей раз опасность никому не угрожала. Люди хлопали друг друга по спине, воздевали руки вверх, размахивали мечами и швыряли в воздух шлемы.

Вдалеке серая цепочка холмов прерывалась узкой синей полоской.

– Босфор! – кричали люди.

Босфор!

– Господи, – прошептал я. – Мы дошли!

Радостные крики становились громче и громче, все указывали на раскинувшийся на краю перешейка и обнесенный крепостной стеной город. Константинополь! У меня перехватило дух. Ничего подобного я еще не видел. Сияющий сквозь повисшую над ним дымку, город казался бесконечным.

Многие рыцари опустились на колени, дабы вознести молитву. Другие, слишком уставшие для подобных церемоний, просто склонили головы и плакали.

– Что происходит? – вертя головой, спросил Робер.

– Что происходит? – повторил за ним я и, наклонившись, взял горсть земли и опустил ее в мешок. Потом схватил мальчишку и подбросил вверх. – Видишь вон те холмы за проливом?

Он кивнул.

– Ну, друг, точи свой нож. Это турки!

Глава 8

Две недели отдыхали мы у ворот Константинополя.

Такого города, с громадными, сверкающими на солнце куполами церквей, сотнями высоких башен, руинами римских построек и храмов, с улицами, вымощенными гладким камнем, я еще не видел.

Его жители, собравшись на массивных стенах, приветствовали нас восторженными криками. Таких ярких, разноцветных, всех оттенков красного и пурпурного одежд из хлопка и шелка я тоже еще не видел. Кого здесь только не было. Европейцы, черные рабы из Африки, желтокожие китайцы. И от них не воняло! Все эти нарядно одетые люди были умыты и распространяли приятные ароматы.

Даже мужчины!

В юности я побывал во многих странах Европы и выступал в больших городах, но никогда не бывал в таком, который, пусть и отдаленно, походил бы на этот! Золото здесь чуть ли не приравнивалось к жести. Прилавки на рынках ломились от разнообразнейших экзотических товаров. Поторговавшись, я приобрел позолоченную шкатулку для благовоний, чтобы, вернувшись, подарить ее Софи.

– Вот и первая реликвия! – рассмеялся Нико.

От новых, незнакомых запахов тмина и имбиря кружилась голова; глазами я пожирал фрукты, вкуса которых не знал, – апельсины и инжир.

Я впитывал в себя все новое и необычное, чтобы рассказать потом Софи. Нас встречали как героев, а мне еще ни с кем не пришлось драться. Я уже думал, что если так пойдет и дальше, то домой я вернусь не только свободным, но и принесу неведомые ароматы.

Но рыцари и знать гнали нас дальше.

– Крестоносцы, вы пришли сюда не за серебром и мылом, а чтобы послужить славе Господней!

Мы распрощались с Константинополем и на деревянных плотах переправились через Босфор. И наконец-то вступили в страну ужасных турок!

Первые попавшиеся нам крепости оказались безлюдными и покинутыми, города сожженными и начисто разграбленными.

– Неверные – трусы, – насмехались крестоносцы. – Прячутся, как белки в дупло.

Тут и там мы замечали нарисованные красным кресты, указывавшие на то, что здесь уже прошла армия Петра.

Дворяне торопили:

– Быстрее, быстрее, шевелите ногами, лодыри, или отшельник захватит всю добычу и ничего нам не оставит.

И мы спешили, хотя теперь у нас появились новые враги: невыносимая жара и мучительная жажда. Мы жарились на солнце, точно свиньи, высасывая из бурдюков последние капли воды. Набожные мечтали о выпавшей на их долю священной миссии, благородные, несомненно, о святынях и славе, простаки о том, что наконец-то и они на что-то сгодятся.

Неподалеку от Киботоса мы впервые почувствовали близость противника. Несколько всадников в тюрбанах и длинных одеждах промчались вблизи наших флангов, выпустили стрелы, не причинившие никому никакого вреда, и скрылись за холмами, точно проказливые мальчишки.

– Гляньте только, удирают! – засмеялся Робер.

– Пошли за ними свою гусыню. – Я изобразил убегающего цыпленка. – Они, наверно, приходятся ей братьями.

Стоящий на краю густого леса Киботос тоже выглядел брошенным. Никто не хотел терять время, все горели желанием догнать армию Петра, но, испытывая острую нехватку воды, мы были принуждены войти в город.

Первое, что я почувствовал, был сильный, неприятный запах.

Никодим взглянул на меня:

– Ты тоже его уловил, а, Хью?

Я кивнул. Мы слишком часто хоронили мертвых, чтобы не узнать эту вонь. Только сейчас она была в тысячу раз сильнее. Сначала я подумал, что турки, отступая, перерезали скот, но когда мы подошли ближе, то увидели дымящийся город, полный трупов.

Тела лежали везде. Море человеческих тел и отрубленных членов. Отрезанные, с неподвижными, пустыми глазами головы и отсеченные руки и ноги плавали в лужах крови, быстро впитывающейся иссушенной землей. Здесь устроили настоящую бойню. Мужчин и женщин резали, как больных животных, обнаженные выпотрошенные трупы валялись в пыли, обугленные, почерневшие головы торчали на пиках и кольях. Стены покрывали красные кресты – нарисованные кровью.

– Что здесь произошло? – пробормотал какой-то воин.

Кто-то отворачивался, закрывая лицо, кого-то рвало. Меня тошнило, а в животе словно открылась бездонная яма.

Из-за деревьев осторожно вышли люди в грязных, рваных одеждах, с почерневшей от крови и пепла кожей. По их наполненным ужасом глазам и ввалившимся лицам было видно, что они пережили нечто воистину страшное и чудом выжили. Турки то были или христиане – сказать никто не мог.

– Армия Петра разбила нечестивых! – крикнул Робер. – Они уже идут к Антиохии.

Никодим покачал головой.

– Армия Петра перед нами, – мрачно проговорил он. – Вернее, то, что от нее осталось.

Глава 9

В ту ночь считанные единицы, кто остался в живых, собрались у костра, впервые за несколько недель получив возможность насладиться настоящей пищей. Они-то и поведали нам о судьбе, постигшей армию Петра Пустынника.

Поначалу крестоносцы добились некоторых успехов.

– Турки бежали от нас, как трусливые зайцы, – рассказывал старый рыцарь. – Сдавали нам города. Оставляли мечети. Все радовались и кричали: "К лету будем в Иерусалиме". Мы разделили силы. Одна часть, в шесть тысяч человек, двинулась на восток, к турецкой крепости Ксеригордон. До нас дошли слухи, что там хранятся какие-то священные реликвии. Другая часть задержалась.

Через месяц мы узнали, что вражеская крепость захвачена и наши товарищи делят богатую добычу. Упоминалось даже о сандалиях самого святого Петра. Конечно, мы спешно выступили туда, чтобы не упустить свою долю.

– Нас обманули, – подхватил другой рыцарь, удрученно качая головой. – Скоро выяснилось, что слухи распространяли сами турки через своих лазутчиков. Наша армия в Ксеригордоне уже перестала существовать, и погубила ее жажда. В крепости не хватало воды. Тысячи сельджуков окружили город и просто взяли наших измором. В конце концов обезумевшие от жажды крестоносцы открыли ворота и тут же были уничтожены. Все до единого. Все шесть тысяч. А потом эти дьяволы напали на нас.

– Сначала с прилегающих холмов донесся вой, – заговорил третий солдат. – От этого воя кровь стыла в жилах, и мы даже подумали, что вступили в долину демонов. Мы остановились. Несколько человек отправились на разведку. И вдруг дневной свет померк и солнце скрылось за тучей стрел. До конца жизни я буду помнить этот жуткий оглушающий свист. Стрелы низвергались с неба, и люди падали на колени, пораженные кто в горло, кто в грудь, кто в руку или ногу. А потом в атаку пошли всадники в тюрбанах. Волна накатывала за волной, и они рубили нас на скаку, обезглавливая одних и увеча других. Охваченные паникой, даже самые закаленные в боях рыцари повернули лошадей и бросились к лагерю. Турки преследовали их. Женщины и дети, раненые и больные, оставленные без прикрытия, – все были порублены на куски. Кому-то повезло погибнуть сразу, других же захватили. Женщин изнасиловали и всех предали мучительной смерти. Нас оставили в живых, видимо, только лишь для того, чтобы мы смогли рассказать вам обо всем этом.

Во рту у меня пересохло. Погибли? Все? Не может быть! Перед глазами промелькнули радостные лица тех, кто присоединился к армии Петра Пустынника, когда она проходила через Вилль-дю-Пер. Мэтт, сын мельника. Кузнец Жан. Совсем еще юные ребята. И что же, от них ничего не осталось?

Злость вскипела во мне, поднявшись из желудка вместе с желчью. То, за чем я пришел сюда, то, что так ценил – свобода, богатство, – утратило всякое значение. Впервые в жизни меня обуяло желание сражаться не ради собственной выгоды, а лишь затем, чтобы убивать нечестивых трусов. Отомстить! Посчитаться с ними за всех!

Я не мог больше сидеть у огня. Вскочил и, оставив Нико и Робера, убежал на самый край лагеря.

Зачем я здесь? Что мне здесь нужно? Чего я ищу?

Я прошел через всю Европу, чтобы драться за то, во что сам не верил. Любовь всей моей жизни отделена от меня тысячами миль.

Как же получилось, что столько людей погибло?

Как получилось, что надежды рухнули?

Глава 10

Целых шесть дней мы хоронили мертвых. Потом наша павшая духом армия двинулась на юг.

В Кесарии мы соединились с войском графа Робера Фландрского и Боэмунда Антиохского, прославленного воителя. Они только что взяли Никею. Рассказы о трусливо бежавших с поля боя турках, об оставленных ими крепостях и городах придали нам смелости. Теперь наша армия насчитывала в своих рядах сорок тысяч человек.

На пути в Святую землю оставалось только одно, последнее препятствие – мусульманская крепость Антиохия. Там, как рассказывали, неверные измывались над христианами, прибивая их к городским стенам, и там же хранились захваченные турками величайшие реликвии христианства – покров со слезами Богоматери и копье, которым римский солдат проткнул бок распятого на кресте Спасителя.

Но никакие рассказы не подготовили нас к ожидавшему впереди аду.

Сначала – жара, подобной я еще не видывал.

Солнце как будто превратилось в злобного красноглазого демона, ненавидимого и проклинаемого не имеющими защиты от него людьми. Даже самые мужественные, перенесшие немало битв рыцари стонали от боли, буквально поджариваясь в своих доспехах, от прикосновения к которым кожа покрывалась волдырями. Люди просто падали на ходу, и их оставляли там, где они рухнули, даже не пытаясь спасти.

И жажда... Нас встречали вымершие, сожженные, пустые города, в которых не осталось ни продовольствия, ни воды. То, что удавалось раздобыть, мы выпивали на месте, точно пьяное дурачье. Я видел людей, которые, лишившись рассудка, глотали, как эль, собственную мочу.

– Если это Святая земля, – заметил испанец по кличке Мышь, – то пусть Господь оставит ее себе.

И все же, вопреки трудностям и лишениям, мы шли или, вернее сказать, тащились вперед. По пути я собирал наконечники турецких стрел и копий, которые, в том не было сомнений, можно было бы продать по возвращении домой. И еще я старался приободрить павших духом товарищей, хотя это и становилось все труднее и труднее.

– Поберегите слезы, – предупреждал Никодим, стойко переносивший посланные на нашу долю испытания. – Когда достигнем гор, пустыня покажется вам раем.

Он был прав. Крутые, лишенные всякой растительности и живности скалы встали на пути войска. Проходы между устремленными вверх каменными глыбами были столь узки, что лошади и повозки с трудом протискивались между отвесными стенами. Поначалу мы обрадовались, оставив позади палящий ад, но то, что ожидало впереди, было еще страшнее.

Чем выше мы поднимались, тем опаснее становились узкие тропы. Во многих местах, где дорога резко уходила вверх, нам приходилось тащить на себе овец, лошадей и груженные припасами телеги. Стоило поскользнуться, сделать неверный шаг, и человек, потеряв равновесие, исчезал в расщелине или срывался в пропасть, часто увлекая за собой товарища.

– Вперед, вперед! – гнали нас рыцари. – В Антиохии Господь вознаградит вас за все.

Но за одной вершиной открывалась другая, за пройденным поворотом виднелся новый, и тропа становилась все уже и опаснее. Даже многие из рыцарей подрастеряли былую спесь и, сойдя с коней, несли на себе тяжелые доспехи, мало чем отличаясь от простой пехоты.

Где-то на одной из вершин мы потеряли Гортензию – в повозке от нее осталось лишь несколько перьев. Одни подозревали, что это благородные господа устроили себе обед за чужой счет. Другие говорили, что гусыня, у которой здравомыслия оказалось больше, чем у людей, просто предпочла дезертировать, не дожидаясь верной смерти. Сам Робер впал в отчаяние. И было от чего – птица прошла с ним через всю Европу! Многие полагали, что вместе с ней от нас окончательно ушла удача.

И все же мы шли, шаг за шагом поднимаясь все выше, изнемогая от зноя, но веря, что на той стороне хребта лежит Антиохия.

А за ней – Святая земля. Иерусалим!

Глава 11

– Расскажи-ка нам историю, Хью, – попросил Никодим, когда мы вышли к одному особенно опасному перевалу. – И чем непристойнее, тем лучше!

Обвивавшая скалу тропа пролегала над бездонной пропастью, заглядывать туда отваживались немногие. Здесь каждый шаг грозил бедой, и малейшая ошибка могла стоить жизни. Что касается меня, то я вверил свою судьбу обычной козе, рассчитывая на ее размеренную поступь и инстинкт больше, чем на самого себя.

– Ладно, расскажу. Это история о монастыре и борделе. – Мне довелось услышать ее от одного постояльца, знавшего много занятных баек. – Путник идет по тихой сельской дороге и вдруг видит перед собой вырезанный на дереве указательный знак с такой подписью: "Сестры монастыря святой Бригитты. Дом продажной любви. Две мили".

– Эй, да я и сам такой видел! – отозвался один солдат. – За последним поворотом.

Несколько человек, позабыв об опасности, рассмеялись.

– Путник, конечно, думает, что это шутка, и идет дальше. Вскоре ему попадается второй знак. "Сестры монастыря святой Бригитты. Дом продажной любви. Одна миля". Теперь ему становится любопытно. Он проходит еще немного и натыкается на третий знак: "Монастырь. Бордель. Следующий поворот направо".

"А почему бы и нет?" – думает путник и сворачивает направо. Через некоторое время дорога приводит его к старинной каменной церкви с вывеской "Святая Бригитта".

Поднимается на крыльцо, звонит в колокольчик, и к нему выходит настоятельница.

– Чем могу помочь тебе, сын мой?

– Я видел знаки вдоль дороги, – говорит путник.

– Очень хорошо, – отвечает настоятельница. – Следуй за мной.

Они идут по каким-то темным петляющим коридорам, и путник то и дело видит улыбающиеся ему прекрасные лица.

– Куда только деваются эти красотки, когда мне что-то надо? – проворчал у меня за спиной какой-то солдат.

– Наконец настоятельница останавливается у двери, – продолжал я. – Путник входит. Его встречает премиленькая монахиня и говорит: "Положите в чашу золотую монетку". Он поспешно выгребает все из карманов. "Хорошо, этого достаточно, – говорит женщина. – А теперь пройдите вот в эту дверь".

Путник, весь в предвкушении райских утех, открывает дверь и оказывается на улице, у входа. Он поднимает голову и видит еще один знак. На нем написано: "Ступай с миром и считай, что тебя отымели".

Слушатели рассмеялись, и только шедший за мной Робер пробормотал:

– Не понял. Я думал, там был бордель.

– Ничего, еще поймешь.

План Нико сработал: люди ненадолго расслабились, путь стал хоть немного, но все же легче. Оставалось только спуститься с хребта.

Внезапно за спиной у меня что-то загрохотало. Прямо на нас сверху летел обломок скалы. Я успел обернуться, схватить Робера за руку и рвануть к себе. Мы прижались к отвесной стене, и камнепад прогремел совсем близко, низвергаясь в бездну.

Смерть была рядом, но на этот раз нам повезло. Мы с Робером переглянулись.

Позади закричал испуганный мул. Никодим попытался успокоить животное.

– Позаботься о нем! – рявкнул какой-то рыцарь. – На этом муле ваш двухнедельный запас продовольствия.

Никодим потянулся за веревкой, но мул подался в сторону, и его задние ноги соскользнули с тропы. Я хотел ухватиться за уздечку, но было поздно. В глазах несчастного животного мелькнул ужас, камень у него под ногами не выдержал, и мул с отчаянным воплем полетел вниз.

Мало того, падая, он потянул за собой своего собрата, с которым был связан.

Я понял, чем это грозит, и громко крикнул:

– Нико!

Старый грек был слишком медлителен и неповоротлив, чтобы успеть отскочить в сторону. Наступив на собственную сутану, он споткнулся и упал.

Наши взгляды встретились.

– Нико!

Видя, что старик соскальзывает с тропы, я бросился к нему, но успел ухватиться лишь за ремень кожаной сумки, которую он носил через плечо.

Никодим посмотрел на меня и покачал головой.

– Отпусти, Хью... Не отпустишь, мы свалимся оба.

– Не отпущу! Дай руку, – попросил я. За моей спиной уже собралась толпа. – Ну же, Нико, дай руку.

Я посмотрел в его глаза – они оставались спокойными, чистыми и ясными. Ни малейшего следа паники. Держись, Профессор, мысленно повторял я. Иерусалим близко.

Но ремень выскользнул из пальцев, и старый грек полетел вниз. Последнее, что я видел, была его длинная белая борода.

Все кончено. Мы прошли вместе тысячу миль, и Никодим всегда говорил, что цель близка.

Я не помню отца, но теперь испытал такое горе, такую боль, какую человек испытывает, только когда теряет близких.

Какой-то рыцарь, ворча и ругаясь, пробился к нам, дабы узнать, что случилось. Я узнал в нем Гийома, вассала Боэмунда.

Заглянув в пропасть, рыцарь невольно сглотнул и покачал головой.

– Что же это за предсказатель, если не мог предвидеть собственную смерть... – Он сплюнул. – Невелика потеря.

Глава 12

На протяжении многих последующих дней гибель друга тяжким бременем давила на сердце. Мы продолжали двигаться дальше, но куда бы я ни повернулся, куда бы ни взглянул, отовсюду на меня смотрели мудрые глаза старого грека.

Я не сразу заметил, что тропинка стала расширяться и что мы идем уже не по горным склонам, а по долинам. Дорога устремилась вниз, скорость марша возросла, и люди заметно повеселели в ожидании того, что лежало впереди.

– Слышал от испанца, что неверные держат пленников-христиан прикованными цепями к городским стенам, – заметил на ходу Робер. – Чем раньше мы туда доберемся, тем скорее освободим наших братьев.

– Какой нетерпеливый у тебя приятель! – крикнул сзади испанец. – Ты только предупреди его, Хью, что если гость первым является на вечеринку, это еще не значит, что он обязательно ляжет спать с хозяйкой дома.

– Парень рвется в бой, – заступился я за друга, – и винить его за это нельзя. Для того мы и проделали столь долгий путь.

– Разойдись! – прозвучал сзади грозный окрик, и мы услышали тяжелый топот пущенного галопом боевого коня. – Посторонись!

Мы отскочили в сторону и, обернувшись, увидели Гийома, того самого надменного ублюдка, осмеявшего Никодима после его гибели. В полном рыцарском облачении, верхом на здоровенном жеребце, он как будто не замечал стоящих на пути людей.

– И вот за таких нам предлагают драться, да?

Я картинно поклонился вслед Гийому.

Вскоре мы подошли к широкой ложбине, за которой, преграждая нам путь, несла свои воды довольно широкая, около шестидесяти ярдов, река.

Остановившиеся на берегу аристократы спорили, выбирая подходящее для переправы место. Наш командир, Раймунд, утверждал, что и разведчики, и карты указывают на находящуюся южнее излучину. Другие, горя желанием явить туркам свою доблесть – среди них и упрямый Боэмунд, – доказывали, что излишняя осторожность обернется потерянным днем.

Наконец от толпы отделился все тот же Гийом.

– Я сам буду вам картой! – крикнул он Раймунду и, пришпорив жеребца, вихрем слетел по крутому склону.

Конь осторожно вошел в воду, неся на себе рыцаря в полном боевом снаряжении. Высыпавшие на берег люди отнеслись к этой затее по-разному: одни громко приветствовали такое проявление доблести, другие откровенно высмеивали попытку покрасоваться перед лицом королевских особ.

В тридцати ярдах от берега вода все еще не доходила животному до лодыжек. Гийом повернулся и махнул рукой, под усами блеснула самодовольная улыбка.

– Здесь и моя бабушка перейдет! – крикнул он. – Что там картографы, отмечают?

– Не знал, что павлины осмеливаются замочить перышки, – заметил я, обращаясь к Роберу.

На середине реки конь вдруг споткнулся. Рыцарь попытался удержать животное, но сделать это в тяжелых доспехах было нелегко, и он, соскользнув с седла, лицом вниз шлепнулся в реку.

Зрители на берегу встретили неудачу Гийома издевательским смехом, свистом и неприличными жестами.

Я хохотал вместе со всеми:

– Где там картографы? Отмечают?

Смех не стихал еще добрую минуту, пока все ждали, когда злосчастный рыцарь вынырнет из воды. Однако никто не появлялся.

– Держится от позора подальше, – бросил кто-то.

Вскоре мы поняли, что дело не в смущении, а в тяжелом снаряжении, не позволившем Гийому подняться.

Свист и насмешки прекратились, еще один рыцарь направил своего коня в воду, но прошла целая минута, прежде чем он добрался до нужного места. Всадник спрыгнул с коня и стал шарить по дну. Раздался крик:

– Он утонул, мой господин.

Зрители ахнули. Многие, склонив головы, осенили себя крестными знамениями.

Всего несколькими днями ранее тот же самый Гийом стоял у меня за спиной после трагической гибели моего друга Никодима.

Я посмотрел на Робера. Тот пожал плечами и негромко усмехнулся:

– Невелика потеря.

Глава 13

Мы поднялись на вершину хребта, откуда хорошо была видна уходящая вдаль выбеленная солнцем равнина, и увидели ее.

Антиохия!

Окруженная внушительными каменными стенами, она, казалось, была высечена из одного скального массива. Ни один из виденных мной в Европе замков не шел в сравнение с этой цитаделью.

От одного лишь взгляда на нее по спине у меня пробежал холодок.

Крепость стояла на крутом возвышении. Сотни укрепленных башен охраняли каждый участок внешней стены, достигавшей, на мой взгляд, десяти футов в ширину. У нас не было ни осадных машин, способных сокрушить подобные стены, ни лестниц, чтобы подняться на такую высоту. Крепость казалась неприступной.

Сняв шлемы, рыцари в молчаливом удивлении и благоговейном страхе смотрели на город. И нам придется брать эту крепость? Уверен, мысль сия пришла в голову не только мне одному.

– Что-то я не вижу прикованных к стенам христиан, – почти с разочарованием заметил Робер.

– Если тебе нужны мученики, – хмуро сказал я, – то не беспокойся, твоя очередь еще придет.

Один за другим, поодиночке мы спустились по узкой тропе в долину. Всеми овладело чувство, что худшее уже позади. Что бы там ни приготовил для нас Господь, какие битвы ни ждали бы нас впереди, они не могли подвергнуть нас такому испытанию, как пройденный путь. Люди снова заговорили о сокровищах и славе.

Споткнувшись о выступ скалы, я заметил под камнем что-то блестящее и, наклонившись, вытащил странный предмет. Это были ножны для кинжала. Причем очень старые. Металл, из которого они были сделаны, напоминал бронзу. На ножнах имелась мозаичная надпись на незнакомом языке.

– Что это? – спросил Робер.

– Не знаю. – Я пожалел, что рядом нет Никодима. Уж он-то наверняка бы разобрался в письменах. – Может, еврейский... Какие же они древние!

– Эй, Хью разбогател! – закричал Робер. – Мой друг разбогател! Вы слышите!

– Не ори, – предупредил его стоящий рядом солдат. – Если про находку узнает кто-то из наших доблестных командиров, сокровище у тебя долго не задержится.

Чувствуя себя счастливчиком, только что получившим неслыханное наследство, я положил ножны в мешок, который понемногу начал наполняться трофеями. Мне не терпелось показать находку Софи! Дома за такую штуку заплатят столько, что денег хватит на целую зиму.

Мне просто не верилось в такую удачу.

– Похоже, реликвии здесь падают прямо с деревьев, – проворчал испанец по прозвищу Мышь. – Да только где они, эти чертовы деревья?

Теперь мы шли по равнине. После трудного перехода люди приободрились и уже мечтали о близкой победе. Грядущее сражение никого не пугало; каждый был уверен, что уложит в бою не менее десятка турок. Моя находка лишь укрепила общие надежды на сокровища и богатые трофеи. Я и сам думал, что, может быть, вернусь домой богатым.

Внезапно шедшие во главе колонны остановились. И вдруг – странная, гнетущая тишина.

Впереди, вдоль дороги, по которой мы шли, появились расположенные на равном расстоянии друг от друга – не более длины руки – большие белые камни. На каждом из камней, линия которых уходила за горизонт, был нарисован ярко-красный крест.